Пушкин - Умный сукин сын!Довелось намедни поспорить с одной подругой, бывшей однокашницей по филфаку, насчёт начальной строфы «Евгения Онегина». Я при ней выразился в том смысле, что считаю школьное преподавание литературы в принципе бредом. Даже не дебильные каноны его («образ лишнего человека как луча света в тёмном царстве»), а саму идею. Что нужно всех поголовно детей заставлять читать художественные книжки и делать из них какие-то выводы. Но все эти наивные попытки выступать посредником между читателем и автором – они сродни деятельности церкви, взявшейся быть посредником между паствой и Богом. Это может быть и полезная услуга, но строго для тех, кто добровольно решил, что ему это надо. А так, вообще-то, если творчество автора нуждается в истолковании для того, чтобы быть правильно понятым, подобная презумпция наводит юного читателя на мысль, что автор – не великий писатель, а скверный канцелярский клерк, когда не способен самостоятельно изъясняться на родном языке так, чтобы его поняли без «толмачей». Катя возразила в том плане, что иные вещи следует всё же растолковывать, поскольку изменились общий культурный фон и реалии бытия. А значит, некоторые вещи, слёту понятные современникам автора, будут не понятны нынешним читателям. Я согласился, что, действительно, было бы очень мило давать в современных публикациях сноски, позволяющие понять, к примеру, сложно ли было напиться на рубль в 1825 или в 1925 году. Это я всецело приветствую, уточнение для читателя тех исторических фактов, которые он может не знать (и не обязан знать). Однако ж, заметила Катя, в сносках всего не расскажешь. Некоторые вещи приходится объяснять на уроках. Вот например… она задумалась на секунду, нахмурившись. Вот взять хоть – она просветлела – первую строку «Евгения Онегина». Первую – если не считать посвящения. «Мой дядя самых честных правил». Нынешнему читателю это ничего не говорит, а современнику было ясно, что это аллюзия на басню Крылова, где «осёл был самых честных правил». «Эва как! – сказал я. – Кто бы мог подумать». «Ну Артём, только не делай вид, что ты этого никогда не слышал». «Слышал. Много раз. И всякий раз – задавал один и тот же вопрос: вы сами-то басню Крылова про осла читали?» Катя немного смутилась: «Но хоть эту? Самую знаменитую? Про осла? И даже после того, как узнала, что на неё имеется аллюзия в ЕО? Неужели интересно не стало, чего за осёл такой и как он связан с Онегинским дядюшкой?» Катя потупилась. У неё, как и у меня, «синдром филфака». Нам столько приходилось читать всякой художественной поебени, качественной и не очень, что идея почитать что-то ради интереса, для души, - воспринимается как приглашение побегать трусцой после стокилометрового марш-броска с полной выкладкой. Во всяком случае, требуются годы, чтобы отойти от этого синдрома и добровольно, без необходимости взять в руки незнакомую книжку. «Катюх, - сказал я, - веришь ли, я себя пересилил и прочитал эту басню. Ещё в школе. Она коротенькая – но я всё равно перескажу. Мужик нанял ишака охранять поле от птиц, а тот, будучи «самых честных правил», так ретиво взялся за дело, что, гоняя пташек, затоптал всю морковку-петрушку. Та же фигня, что «медвежья услуга». Но басня – так себе, честно сказать. Довольно небрежная и неблестящая. Ты права: у Крылова было очень дохрена басен, но дай бог десяток из них действительно запомнились читателям и были растасканы на цитаты. Мы их помним и поныне. Это, конечно, «Мартышка и очко», «Лебедь раком щуку», а также «Волк и ягнёнок» в переложении Фимы Жиганца. Но эта, про усердного осла – даже близко не входит в избранное дедушки Крылова». «Сейчас не входит, а тогда могла быть известна, - возразила Катя. – И тогдашний читатель, значит, просекал аллюзию». «Да с чего б она известна-то была? И кому? Целевой аудитории ЕО? Крылов – он что, модный салонный поэт, чтобы все его творы люди наизусть помнили? Скорее уж, его басни сейчас(!) молодые люди лучше знают, чем тогда. Поскольку их всю школу этими баснями долбят. Но – только избранными. А тогда? Ну, знали, что есть такой, типа, русский Лафонтен, чего-то такое морально заряженное для детишек пишет. Но читать его? Зачем, когда есть Пушкин, а также – огромный корпус французской поэзии и прозы?» «Впрочем, - продолжаю, - давай предположим, что крыловская басня была действительно известна пушкинской аудитории и что фраза «самых честных правил» была не просто обиходным тогдашним выражением, а неизбежно вызывала ассоциации с этим самым ослом. И что Пушкин намеренно употребил её именно ради этого… Знаешь, Кать, вот позволю себе задать неожиданный вопрос: каким именно образом дядя заставил Евгения уважать его, дядю?» Катя напрягла память:
«Ради наследства?» - предположила Катя. «Разумеется! И как раз на это обстоятельство Пушкин намекает совершенно прозрачно. «Всевышней волею Зевеса наследник всех своих родных». В том числе – и этого дяди. Который, очевидно, всю жизнь плевал на племянника, а как недуг подпёр – дал понять: не будешь обо мне заботиться, сидя у изголовья день и ночь – завещание-то и подправить можно. Да не важно даже, что он говорил Евгению и говорил ли что-то вовсе, но факт один: когда ему это стало нужно, дядя щёлкнул пальцами и сделал так, чтобы Евгений, совершенно не имея такого желания, неотлучно находился рядом с больным стариком. Ибо иначе – рисковал лишиться наследства». «А знаешь, почему тебе не сразу эта картина ясна стала? Во-первых, конечно, потому, что ты читала Онегина в школе, в четырнадцать лет, а перечитывала – ко вступительному экзамену. Но перечитывала, скорее, даже не самого Пушкина, а какие-нибудь пособия в помощь абитуриентам. «Как написать сочинение, не шокируя усталых аспирантов свежестью мысли». Но во-вторых – у тебя «сбит прицел» был этим самым крыловским ослом. Ты басни не читала, но понимала, что если осёл – то, значит, дурак. А раз дурак, так и нечего думать, как именно дядя заставил себя уважать. Так, для красного словца Евгений вкрутил. Поскольку считает своего дядю дураком». «Но он не считает дядю дураком. Напротив, он считает его ушлым мошенником. И вовсе не уподобляет никакому ослу. А это самое «честных правил» - мыслит себе в кавычках. «Вот же ты старый плут!» - так это переводится». «И получается, что якобы Пушкин, знаменитый ясностью слога и чёткостью мысли, ради весьма сомнительной, «школярской» остроты с отсылкой к крыловскому ослу, совершенно нарушил целостность картины отношений Онегина с дядей и запутал читателя. Почему? Да потому, что угораздило какого-то мудака в своё время нарыть эту малоизвестную (во все времена) басню Крылова и сделать своё сенсационное открытие: оказывается, Пушкин намекает, что Онегин обзывает дядю ослом. Что совершенно неправда. И нет никаких оснований у Онегина так делать. Он злится на дядю, поскольку тот его «поимел». Но уж в уме-то – не отказывает. Только в порядочности». «То есть, получилось так, что некий великий литературовед, стремясь «растолмачить» для малограмотного читателя пушкинский замысел, решил додумать за Пушкина и тем самым – поставил его на собственный интеллектуальный уровень. Получился бред, конечно. Но этот бред с тех пор подхватывают без осмысления и парят мозги всё новым детям. Нанося между прочим удар по репутации Пушкина как вменяемого и внятного стихотворца. Поэтому, Катюш, не повторяй ты этой ереси. И вообще поаккуратнее нужно быть в домысливании того, что якобы хотел сказать автор. Что хотел – то сказал. У него была для этого бумага, у него было перо. Если не ясно, чего он сказал – ф топку. Это плохой автор. И нехер тратить время на разгадывание развлекательного художественного чтива как катренов Нострадамуса. Но Пушкин – хороший автор. У него всё предельно ясно бывает написано. Если многозначительной пурги вокруг его строк не наметать». Катя подумала и сказала: Ну да, я ж говорю, что она умница и не вредина. © Copyright: Артем Ферье, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
