***

Юрий Николаевич Горбачев 2: литературный дневник

СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПОКОЙНИЦЫ


С визгом замороженных петель и скрежетом об утоптанную ногами каторжников наледь скроенные из тяжёлых сосновых плах ворота острога отворились.Ты вышел, шаркая подошвами растоптанных сапог и гремя кандалами. Вместо мундира со сверкающими пуговицами, золотых эполет с крученой бахромой, на тебе был серый балахон арестанта, на голове вместо остроугольной конфедератки с ребристо-лучистой кокардой и окантованным козырьком- нелепая кацавейка. Под глазами -синие круги. Но бледно-розовые твои губы улыбались. Я кинулась к тебе на шею. Щеку царапнула щетина, обожгла горячая слеза.
-Ну, мамзель! - кашлянув в кулак, мяукнул сопровождавший тебя котоватый пышноусый солдат.- Целоваться будете при обмене кольцами. Так тутока заведено...
Он легонько подтолкнул тебя рукой(мне показалось лапкой с коготками), в другой лапе держа винтовку с примкнутым штыком.
-А пока не положено...
С этого начались чудеса того столь ярко врезавшегося в память дня.
"Батюшка" (так в России зовут, как бы назло нашим гладко выбритым ксёндзам обросших, лично мне напоминающими мётлы ведьм бородами), уже ждал нас в ярко освещённом свечами храме. Я щедро оплатила предстоящую венчальную службу. На подсунутое мне панаморём блюдо поверх банкнот с портретом грудастой императрицы в овале я рассыпала ещё и несколько злотых с клювасто-когтистыми орлами, в ответ на ласково-вопрошающий взгляд свинтив с пальца ещё и перстенёк с кроваво сверкнувшим отблеском свечного пламени рубином.
Заглушая звон твоих кандалов звякал колокол на колокольне. Мы вошли в храм. На клиросе ангельскими голосами пели дети вышедших на "вольное поселение". Для привыкшего к рокоту органных труб слуха сие было столь непривычно, словно вместо гласа Божиего сверху доносилось чириканье разгалдевшихся в под стрехами конюшни на мызе моего папеньки воробьёв.
Вместо уходящих под шпиль костёла рёбер потолка в фресках - прибитые гвоздями к округлому потолку доски, наводившие на мысль о том, что мы усажены в какую-то бочку и по сюжету сказки, написанной прославившим завоевание Польши бакенбардоносцем, должны быть брошены в бездну бушующего житейского моря.
Пахло воском и ладаном из паникадила. Поп демонстрировал,что с усердием и православным чистосердечием отрабатывает свою венчальную барщину.
-Раба божия Полина, согласны ли вы... - донеслось до меня.И я увидела, что передо ной не поп вовсе, а шаман. Вдруг стало понятно-отчего столь необычно выглядело поднесённое мне служкой из мальчиков бурят блюдо для пожертвований, на манер эполета обрамлённое бахромой из цветных ленточек. И когда я клала в центр сего бубна банкноты, сыпала на гулко отозвавшуюся кожу монеты и уронила кольцо, я успела разглядеть рисованные силуэты волка, рыси и медведя.
-Согласна! -механически произнесла я.
И увидела, что сопровождающий наше венчание солдат полностью превратился в кота: усы торчком, уши на макушке, плошки глаз с поперечными зрачками. Только это не был ласкуша Дымка, днями валявшийся на диване в моей комнате с окнами на мощёную улочку старого Кракова, а дикий сибирский кот с кисточками на ушах и стеснительно свирепым оскалом, называемый здешними аборигенами, потомками казаков "рысью",а по- бурятски "шоллуухэн".
- Согласны ли вы , раб божий , Андрей...


Мы обменялись кольцами. Я ощущала , как твои горячие губы прижались к моим пересохши губам- и всё ещё возвращалась в то утро, когда улицы Варшавы наполнились криками :"Za darmo Polska!"*. В числе восставших мы ворвались в Бельведерский дворец, чтобы растерзать отказавшегося от российского престола ради любовницы-полячки**, хозяйничавшего в Варшаве солдафона Константина Романова. Старый шляхтич, соратник Тадеуша Костюшко дядя Ежи, благословил и тебя, и меня облачённую , как и ты, в форму польского легиона, оставшуюся от погибшего в Испании кузена. Позади остались времена моих девичьих испугов и летаргического сна, от которого ты пробудил меня, Анджей. Так , а не по-русски -Андрей , я звала тебя , потому что ты стал моим Ангелом Спасителе.Когда ты на всём скаку провалился в кладбищенский склеп, где я была замурована заживо, сверху упал и мраморный ангел и крылья его ,как бы ожив в свете Луны, оказались у тебя за спиной. Вот почему в минуты нежности я звала тебя Ангелом Спасителем. А ты, отшучиваясь, называл меня Моя Восхитительная Покойница. Я в самом деле была бледна. Из-за своей ли принадлежности к шляхетским родам или из-за недостатка солнечного света вследствие времяпрепровождения за чтением книг и игрой на клавикордах ланиты мои имели цвет алебастра.
Отбрасываемые светом факелов наши тени метались по стенам дворца.



*За свободную Польшу
**Константин Павлович, старший сын императора Павла I, отрекся от престола ради неравного брака с Жанеттой Грудзинской. Юная полячка покорила цесаревича своими танцами, русаличьей внешностью и удивительным для окружающих равнодушием к роскоши.
Читайте больше на https://www.pravda.ru/society/1124322-konstantin/



Таким образом мы и обвенчались. Я -католичка.Ты -православный. Но было ли сие? Теперь уж нет у меня той уверенности, как прежде. После того, как был ты осужден за бунт на Сенатской, мне, твоей Полине, в наших сношениях окончательно пришлось прибегнуть к посредничеству духов. Я и тогда, когда довелось тебе переносить тяготы ратных подвигов и где конным, где пешим дойти от Бородина до Парижа, а потом проделать обратный путь через католическую Польшу, тайком от тебя посылала тебе весточки через так прекрасно описанную нашим русским Эзопом Крыловым, почту духов.

Помнишь, как обострялся у тебя слух во время партизанских налетов на басурман? Или крылатую деву, в шлеме Афины Паллады, парящую на облаке с карающим мечом в руке, подобную той алебастровой скульптурке, что стояла в твоем кабинете на столе подле камина? А рыцаря в латах, на коне с копьем разящим, призрачным видением возникающего в подмогу тебе среди бьющихся насмерть клубов дыма, разрывов ядер и картечного свиста? Это все была моя тебе помощь. Мои тебе послания на театр военных действий через почту духов.

Не могла я иной раз и попроказничать, чтобы не поразвлечь тебя, мой израненный, тоскующий по телесным радостям рубака! Посему где-нибудь на походном бивуаке, когда ты засыпал сраженный богатырским сном, подложив под голову походное седло, я могла являть тебе целые феерии фантазий. Уснув в баньке под Рязанью, ты оказывался в целом гареме любвеобильных пастушек-проказниц и, подобно резвящемуся в саду наслаждений Кришне или персидскому Шаху среди наложниц, всю ночь предавался сладострастным игрищам. Остановясь на ночлег в конюшне на краю Булонского леса, ты вдруг оказывался в сообществе готовых на все ведьм-гризеток и улизнувших к тебе от своих мужей-рогоносцев бесчисленных парижских дам. По возвращении в Россию, чтоб позабавить твое храброе сердце, во время ночлега в польском поместье я являлась тебе в образе волчицы-вампирки.


А когда довелось тебе, брести закованному в кандалы в каторгу или трястись по степи на телеге, где кроме клока сена под боком да солдатского табачку-самасаду тебе ничего и не оставалось в утешение, я передавала по эфиру видения древнего Вавилона, чтобы позабавить тебя историей о Шамаше и его предприимчивой, на все готовой ради своего мужа, жене Зебекке. В часы, когда везли тебя через тайгу Уральских гор и Манусинского уезда я посылала тебе чудные видения, в которых мы с тобой могли перевоплотиться в простых крестьян, ты мог представить себя преступившим ради вечной любви заветы христианства колдуном-знахарем, Васюганским отшельником, сказочным образом стать медведем, чтоб соедениться со своей подругой-ведьмой.


Сидел бы ты, отставной гусарский чин в имении своей Марфы Даниловны, с Евпраксюшкой с ее Анечкой от первого и Николенкой от второго браку, играл бы в дурачки да кропал романчики в духе фаблио, не ведая того, что те романы надиктовала тебе я через духов, если бы не злодей Садовский. А уж “свое-то” поместье, о которых упоминал ты в попавшихся мне листках твоих мемуаров, папенька твой профукал, правда в не дурачки, а в преферанс. И на войну-то ты ушел не из своего имения, куда явился с векселями и закладными купчишка Кривонос, а из моего.


В твоем кабинете, где в углу мрачно молчал рыцарский доспех, за твоим столом, где подле фигурки Афины Паллады стаяла скульптурка, изображающая аллегорическую сценку убегающей от рогатого Пана Сиринги, и где ты пробовал писать свои мемуары военных баталий, я в тоске от разлуки с тобою взялась излагать свои воспоминания о нашей необыкновенной, полной чудесных превращений судьбе. Сии мемуарные трактаты я писала без всяческой надежды их опубликования в "Ниве" или даже каком-либо губернском листке, а только из одного желания поддерживать с тобою духовную связь. Твои, mone chere, изъятые тайной полицией бумаги, исчезли без следа, вместе с походным рундуком, в котором возил ты дуэльные пистолеты системы Кохенрайтер и серебряную пулю в виде медальона, в котором были спрятаны наши портреты. Утрата эта невосполнима...Но, может быть, когда -нибудь, где -нибудь твои рукописи обнаружатся и какой-нибудь смелый, мыслящий об общей пользе патриот опубликует их...



Другие статьи в литературном дневнике: