СТАЛИНАБАДСКАЯ СИМФОНИЯ
(Продолжение. Начало http://www.proza.ru/2012/07/25/250 http://www.proza.ru/2012/08/01/300 http://www.proza.ru/2012/08/08/316) http://www.proza.ru/2012/09/05/252 http://www.proza.ru/2012/09/12/274 http://www.proza.ru/2012/09/19/277 http://www.proza.ru/2012/09/26/281 http://www.proza.ru/2012/10/03/429 http://www.proza.ru/2012/10/10/454 http://www.proza.ru/2012/10/17/386)
ЧАСТЬ II: БРАТИНА ГОРЯ И ДОБРА
КАДЕНЦИЯ
23 июня 1945 года… Скромный по столичным меркам, сталинабадский вокзал никогда еще не видел на своем перроне столько народа: стар и млад; мужчины, женщины в европейской и цветастой национальной одеждах; дети, гоняющие друг за другом с визгом и гомоном, инвалиды войны в гимнастерках с медалями на костылях и «безногих» тележках, сбившиеся группками и экономно дымящие крупицами дефицитной махорки… Казалось, весь город собрался здесь, под развевающимися красными флагами и транспарантом, тянущимся вдоль перрона: «Мы победили!»
Первый поезд Победы (заранее вымытый в Гиссаре из пожарных брандспойтов) сияет, как «пасхальное яичко»; паровоз его с подновленной красной звездой на тендере благоухает свежесрезанными тутовыми, чинаровыми и даже арчевыми ветками… Победно гудя и свистя паром еще за километр от вокзала, он входит в город торжественно, на малой скорости. Ведь везет он не кого-нибудь, а воинов победителей! Вот они, размахивая пилотками и фуражками, стоят, улыбаясь, у опущенных стекол вагонов… Кто-то уже нетерпеливо высовывается по пояс, стремясь поскорей увидеть своих в плотной толпе встречающих… кто-то не выдерживает и начинает спрыгивать на ходу навстречу бегущим вдоль вагонов женам, детям, родителям, любимым, друзьям детства: «Одилжон!»… «Люба!»… «Антошка!» … «Мусо»! – сливается в один радостный вопль приезжающих и встречающих… Грянувший вдруг марш духовой оркестр не в силах заглушить этой победной какофонии – он лишь аккомпанирует ей, расставляя последние акценты…
Первый поезд с победителями (сколько их еще будет!?) доставил демобилизованных старших возрастов - тех, кого призывали в конце войны, «скребя по сусекам» вместе с шестнадцатилетними выпускниками школ: средние, самые боеспособные возраста были повыбиты или искалечены первыми двумя годами отступлений, прорывов из немецких «котлов». Многие, встречая эти поезда месяц за месяцем, не веря похоронкам и извещениям о пропаже без вести, так и не дождались своих родных.
Вот стоят, не отнимая от глаз мокрых от слез платков, жена Ишмурзы Армадалова (погибшего в ноябре 1943 под Керчью) и мать призванного уже в эвакуации, в Сталинабаде, ленинградца - Димы Сергеева (погибшего 2 марта 1944 под Николаевым)… А вот, склонивший горестно седую голову, замер, как изваяние, отец погибшего в самом начале войны в Тверской области Фахрата Фарахутдинова… Рядом – вдова погибшего в концлагере в Берген-Бельзене Федора Бикина – Александра Агаповна…
Стоящий здесь же, на перроне, пожилой полковник – Сталинабадский военком - знает их всех в лицо, ведь с момента прихода «похоронок» они не раз были у него, в надежде на чудо – «а вдруг?»…
Да война… Конечно очень многим не довелось вернуться с нее. Тем более радостно городу видеть сейчас перед собой их – живых воинов-победителей…
Победное, ликующее «УР-Р-А!» время от времени прокатывается по перрону, окончательно заглушая духовой оркестр…
А тем временем к вокзалу прибывают автобусы, грузовики и легковые автомобили. Фронтовики с шутками и прибаутками споро грузятся в них, и вот уже их везут по центральным улицам города, на которых, выстроившись в нескончаемые шеренги, с самого раннего утра замерли в ожидании все от мала до велика жители Сталинабада - ликует город, осыпая героев цветами днем и радуя блеском многочисленных салютов вечером…
«УР-Р-А!» Война окончилась!!!
ЧАСТЬ III: ГОРОД НОВЫЙ, ГОРОД СЛАВНЫЙ
РЕПРИЗА*
Даша молча стояла перед только что захлопнувшейся за кокетливой блондинкой в кружевном переднике дверью двадцать пятой квартиры дома на Куйбышева. Она была ошарашена и подавлена одновременно: Лидии Сухаревской здесь нет и… больше никогда не будет…
Это слово - «никогда» - в данном контексте обдавало девушку потусторонним холодком: еще одна разлука… еще одно навеки закрывшееся в чей-то дорогой мир окно…
«Уехала…», - безразлично бросила блондинка, пожав округлыми плечиками; и взглянула на посетительницу красивыми, пустыми глазами…
- Дашенька! Какими судьбами? – возник вдруг за спиной девушки, как из ниоткуда, давний ее знакомый – тот самый начальник госпиталя, к которому она, как, впрочем, и к его соседке, так и не собралась (с той памятной встречи с Тениным) зайти.
- Да вот… Опоздала… Уехала Сухаревская…
- Что ж поделаешь, моя милая? Все мы когда-то куда-то уезжаем и… когда-то куда-то возвращаемся… Я вот, может, тоже…
- Что тоже, Хайко Нерсесович?!
- Ну, тоже, может, уеду, если в медицинском не пристроюсь: там сейчас такая профессура собралась… со всего СССР… ну, просто «я тебе дам!», - закатывая глаза к потолку, восторженно завершил мысль он.
- Не надо… не уезжайте, Хайко Нерсесович, как бы ни сложилось… Ведь мне будет очень Вас не хватать!
- Ой, ли? Сколько времени глаз не казала, а теперь скучать она, видите ли, надумала! Да, шучу я… шучу – знаю, что такое жизнь госпитальная, - ласково глядя на нее через очки, примирительно улыбнулся он. - А, кстати, ты в курсе, что почти в одно время с Лидией отсюда уехала и семья первого советского коменданта Берлина - Берзарина?
- Он сам их увез?
- Да нет, конечно! Я его тут вообще лишь несколько раз видел - тогда, когда он где-то в начале сороковых на излечении в Сталинабаде был… Ему еще тогда наши «козачки» из «Партизани Сурх» скакуна подарили… Знатный, знаешь ли, подарок! Ирочка, дочка его, тогда еще хвалилась, что у папы теперь конь есть, который аж через Кремль перепрыгивает…
- Двусмысленное сравнение…
- Вот и мама ее так считала: все время одергивала девочку, когда та совсем уж расходилась… Хотя… В чем-то та была и права: генерал ведь именно на нем первый парад в Берлине принимал! Ну, ладно, милая… пора мне… - заторопился вдруг врач, будто что вспомнив. - Заговорился я тут с тобой, а там у меня – совещание… срочное… Ты в госпиталь? – уже открыв дверь подъезда, добавил он, нетерпеливо переминаясь у парадного…
- Идите, Хайко Нерсесович… У меня здесь еще дела, - соврала Даша, которой в ту минуту больше всего на свете хотелось побыть одной…
К горлу девушки вдруг подкатил ком – Сталинабад так же стремительно, как раньше заполнялся, теперь пустел; и на месте уехавших, дорогих людей в ее душе навсегда оставались зияющие пустоты…
* * *
- ВОТ ЖЕ БЫВАЮТ СОВПАДЕНИЯ: то годами не видимся, а то чуть не каждый день встречаемся, - увидев Мирзоянца дня через два на базаре, радостно воскликнула Даша.
Тот почему-то лишь молча приподнял шляпу, как то печально улыбнулся и ускорил шаг…
- Постойте, - догнала она его уже у мясной лавки. – Что случилось? Я чем-то обидела Вас?
- Нет, Даша… Я, простите, немного не в себе: пять минут назад узнал от знакомого, что этот статный молодой генерал… ну, о котором давеча я Вам рассказывал, погиб…
- Как погиб?! Где?! Кто?!
- Да. Берзарин… Попал в чудовищно нелепую автокатастрофу… там… в Берлине…Вот так-то…Еще раз простите… вроде и знал-то его всего ничего… и вроде война кончилась… а…
Мирзоянц, не закончив фразы, сокрушенно покачал головой, и, минуту спустя, затерялся в толпе, оставив Дашу в одиночку переваривать услышанное…
А вокруг в гомоне и шуме бурлила, наполненная привычной суетой, жизнь обычного восточного базара. И... где Берлин - а где он?! Есть ли ему хоть какое-то до всего этого дело?!
* * *
«Митинг на хлопковом поле - На участке знатного хлопкороба-стоцентнеровика Абдосамата Муминова в колхозе "Партизан Сурх", Кокташского района шла напряженная работа, когда сюда пришел агитатор с известием о награждении товарища Сталина и присвоении ему высшего воинского звания - Генералиссимуса Советского Союза. Звено заканчивало очередной полив и четвертую окучку хлопчатника. На краю поля, которое уже пестрело лепестками цветущего хлопчатника, открылся, митинг. Слово взял звеньевой Муминов. - Присвоение звания Героя Советского Союза и высшего воинского звания - Генералиссимуса Советского Союза товарищу Сталину, - заявил он, - и награждение его орденом "Победа" - праздник для всего нашего народа. Радуемся от всей души и мы, хлопкоробы, и в этот торжественный день обещаем дорогому товарищу Сталину еще лучше и производительнее работать на своих полях.
Звено единогласно приняло торжественное обязательство вырастить в 1945 году высокий урожай - собрать с каждого гектара 130 центнеров американского хлопка». – «Правда», 29 июня 1945г. (стр. 2) Сталинабад.
(Стр.43 дневника Миры)
2.
МЕХРИНИСО РАДОВАЛАСЬ: Рустам, кажется, перестал расстраивать мужа; или тот почему-то вдруг переменил свою точку зрения на занятия сына. Когда тот запросился в индустриальный, Хамза-ака даже глазом не моргнул: «Твоя жизнь, - только и сказал он. – Поступай, коль силы чувствуешь и… призвание, конечно»…
Женщина, за секунду до этого внутренне сжавшаяся в предчувствии скандала, с облегчением вздохнула… А еще минуту спустя ей почему-то вдруг вспомнилось, как в позапрошлом году, когда исполнялось 800 лет со дня образования столицы СССР - города Москвы, на пустыре у театра оперы и балета стали новую площадь в честь этой даты «хашаром»** строить… Ее еще тогда удивило, что Хамза-ака не только не запретил участвовать в нем Рустаму, но и сам пошел… Она – Мехринисо – тайком еще наблюдала, как ладно отбрасывает муж лопатой здоровенные куски ссохшейся земли…
На фронтоне театра висел тогда огромный кумачовый плакат. А люди все приходили и приходили… с песнями… с музыкой… русские с гармошкой, таджики - с дойрой. С балконов театра призывно звучали карнаи***. Звуки песен сливались с рокотом машин, рывших под фонтан огромную, с их дом, яму…
3.
В приемной первого секретаря ЦК КП Таджикистана сегодня было немноголюдно – предстояло совещание в узком составе. Представители Гражданской обороны, войсковых подразделений, строительных организаций, ожидающие его начала с семи утра и до сих пор даже отдаленно не представляющие, о чем пойдет речь, удивленно переглядывались друг с другом (лишь по лицам военных пробегала какая-то тень догадок)…
Нервно ерзал на жестком неудобном стуле у двери опоздавший Хайко Нерсесович: как раз к сегодняшнему утру он готовил к операции тяжелого больного и… вот те на – совещание…
- Прошу, товарищи! Бободжан Гафурович Вас ждет! – объявил, наконец, положив трубку на рычаг, сухощавый, «прилизанный» секретарь…
* * *
МИРЗОЯНЦ ЗАШЕЛ В КАБИНЕТ последним, но почему-то оказался прямо напротив «самого». Все еще поглощенный мыслями об ожидающем его пациенте, он не сразу понял, какое отношение все они (и он в том числе!) имеют к Хаиту, в котором, судя по обтекаемым речам докладчика, «кое-что на днях произошло»...
Позже, когда благодаря жестко поставленным военными наводящим вопросам, начались уточняться масштабы трагедии, остатки волос на голове врача медленно зашевелились:
«Ну, ничего себе землетрясение?! Пять дней назад целый город с пятитысячным населением оказался под землей! … Но как?! …Почему в газетах об этом ни слова?!»…
- В общем, задача такова, - вытирая пот со лба, подытожил первый секретарь. – Туда на второй день уже переброшена санавиация со всей Средней Азии и работают сотни людей… Вам же предстоит помочь местным органам власти восстановить мосты (уже есть погибшие и при переправах через грязевые потоки), наладить нормальную жизнь со снабжением, образованием и всем необходимым; определить, на какой глубине лежат руины Хаита, и достать сейф с деньгами из Хаитского сбербанка…
На последнем пункте Гафуров остановился особо:
- Эти деньги нужно достать обязательно. Летчики сдали их буквально за два часа до удара стихии и видели, как их положили в сейф. Об этом знают летчики, но могут узнать и другие люди. Возможны попытки преступников завладеть деньгами. Мы не должны это допустить...
В кабинете повисло тяжелое молчание.
- Очень активизировалось духовенство… - в полной тишине добавил Гафуров. - Говорят народу, что землетрясение - это кара Всевышнего за отступление от канонов шариата, за свободомыслие. Но если вы столкнетесь с этим, проявите благоразумие, не спорьте. Постепенно все уляжется и образуется, а сейчас при таком горе лучше промолчать или посочувствовать… Мы все, конечно, глубоко скорбим по погибшим, но нельзя забывать, что в этом году мы празднуем 20 лет нашей республики и будет широко отмечено 70-летие товарища Сталина. В 1949 году затевать глубокий траур? Нас не поймут. Давайте траур отложим до других времен. Мы воздадим должные почести погибшим, но попозже…
Что ж, эти слова первого секретаря объяснили и Мирзоянцу, и остальным присутствующим многое… Во всяком случае теперь молчание газет уже не было загадкой…
4.
Футбол Николай Никанорович никогда не любил… Да и не до него было: работа…дом… племянники с их уроками… изредка – домино, с соседом, Гришей, который при слове футбол чуть не плевался: «Об чем речь?! Играть совсем не умеют!»…
Николай Никанорович не возражал, поскольку в знатоках этого вида спорта себя не числил. Но сейчас о чемпионе Таджикистана трех последних лет - сталинабадском «Динамо» - все на работе только и говорили. Отмалчиваться дальше было неудобно. Вот и решил разок шурина на футбол вытащить… Тем более, что тот после возвращения с фронта что-то уж больно часто к бутылке прикладываться стал…
«Тоже, глядишь, может футболом этим отвадить от «горькой» удастся»…
Сказано – сделано.
Билеты достал легко. Труднее было уговорить Василия. Но и с этой задачей упорный Николай Никанорович (с помощью, конечно, сестры!), справился…
* * *
- БОЙКО! БОЙКО! Бойко! – скандировал стадион, подбадривая любимого игрока…
- Фомичев! Фомичев, - кричали другие…
Они с шурином в игре, естественно, мало что понимали, потому особо старательно следили за ее ходом. Матч, однако, совершенно очевидно, шел вяло: Бойко, в длинных трусах с уже расцарапанным коленом, взъерошенный и злой, время от времени прорывался к воротам противника, где на него сразу же набрасывалось двое-трое защитников. Результатов этой борьбы не было видно из-за пыли, которую они поднимали на вытоптанном перед воротами газоне. Да и вообще травы на стадионе было мало. Видно, специально ее не сажали, и росла короткая мурава пятнами да и то по периметру поля – в общем там, где меньше по ней ходили...
- Нет, Бойко это – все-таки не Лавров… - разочарованно протянул сосед Николая Никаноровича. – Игры не вытянет…
- А кто такой этот Лавров? – чтобы хоть чем-то развлечься, спросил его он.
- Виктора Лаврова не знаете?! – удивленно переспросил знающий дело болельщик.
- Недавно хожу… - несколько преувеличил свой футбольный «стаж» инвалид.
- А-а-а, - недоверчиво глядя на него, продолжил сосед. – Ну… Это - нападающий… Известный… Играл за наше «Динамо» в 1941. Какой у него мощный удар! Какой хороший дриблинг!
Николай Никанорович понимающе покивал (усвоив из сказанного лишь то, что означенный Лавров был видно неплохими игроком), и снова уставился на поле… Немного погодя покосился на шурина: тот рядом заметно скучал.
- Ладно, Василий, пойдем, что ли, домой! – махнув рукой на безнадежную затею с футболом, сказал он, поднимаясь с жесткой скамейки трибуны.
- Пойдем, Никанорыч! – тут же согласился тот. - Давно лишь из уважения к тебе сижу…
6.
Мединститут располагался на северной окраине города. В самом конце войны в живописной зеленой зоне для него, наконец, было достроено трехэтажное величественное здание с колоннами, фасадом выходящее на улицу Ленина. Прямо за ним тут же было начато строительство республиканской больницы, за которой на высоком обрывистом берегу Душанбинки раскинулся Ботанический сад – любимое место отдыха и встреч студентов, куда они сбегали с лекций, где назначали свидания девушкам…
В меде учились десятки и даже сотни будущих врачей… А всего несколько лет назад, в момент создания, когда еще ректором был профессор А.В.Тихонович, институт был вполне провинциальным вузом. Теперь обучение в нем наполнили настоящим блеском и содержанием эвакуированные в Сталинабад в начале войны профессора, доценты и преподаватели медицинских институтов Киева, Днепропетровска, Одессы. Они возглавили ведущие кафедры института. Среди них были: легендарный хирург Николай Никонович Кутчак, хирург Людмила Петровна Александрович, педиатр Галина Ефимовна Левина, терапевт Валентина Ивановна Зайцева, инфекционист профессор Кудряков; отоларинголог профессор Я.Л.Коц и сотрудники его кафедры - доценты Оке, Фокс, Поперека; хирург профессор Г.А.Рейнберг, терапевт профессор В.И.Иоффе, психиатр профессор Стрелюхин.
Многих из них Лев Исаакович знал лично, радуясь, что сегодня практически весь цвет советской врачебной интеллигенции здесь, рядом с ним, в успевшем стать родным Сталинабаде…
Пересекаясь на улицах, встречаясь в колоннах демонстрантов на 7 Ноября и 1 Мая (празднование которых нередко продолжалось в придорожных чайханах за шурпой и кое-чем покрепче), он вновь и вновь внутренне становился перед выбором: вернуться ли ему в «большую науку» или остаться практикующим врачом. Торопили с решением не только друзья (настоятельно побуждая к сотрудничеству и даже впрямую приглашая на работу), но и обстоятельства – госпитали вот-вот должны были закрыться, оставшись лишь (часть из них) стационарами для долечивающихся фронтовиков. А тут еще личные обстоятельства…
* * *
С ЛЯЛЕЙ – ДОЧЕРЬЮ ДОЦЕНТА КАФЕДРЫ Госпитальной хирургии Николая Зосимовича Монакова – он познакомился случайно, на одном из научных диспутов… Слово за слово, и вот уже он в подробностях знает историю ее семьи… родителей, которые, будучи молодыми врачами, за несколько лет до начала войны приехали в Сталинабад, да так здесь и остались… Отсюда Николай Зосимович ушел на фронт, был ранен, демобилизован и снова сюда вернулся на кафедру…
Человек он был сложный. В этом Лев Исаакович убедился сразу же, как только поближе познакомился с ним. Умный? Да! Бесспорно! Но слишком, как это говорили, «хитромудрый», да и отказывать себе не привык ни в чем… в том числе и в удовольствиях. В их семье открыто жила домработница Варя, у которой (в медицинских кругах и не только… об этом знали практически все - Сталинабад в сущности был небольшим городом, в котором трудно было что-либо утаить!) росла от Николая Зосимовича дочь – маленькая сводная сестра Ляли...
Ляля, где-то пол года назад впервые пригласившая Льва Исааковича, на свое день рожденье, была не прочь немного пофлиртовать с умным и обаятельным, пусть и не очень молодым (почти папиного возраста!), врачом. Но того, в ее семье привлекала не столько девушка, сколько сама обстановка интеллигентного, профессорского дома, его дух, отношения… и, особенно, какая-то непонятная недосказанность… впрочем, легко объяснимая, если учесть, что под одной крышей мирно уживались по сути две полноценных семьи… Интересно было ему и общаться с друзьями Ляли – студентами-медиками Инной Бергер, Лидой Цейтлиной, Серёжей Сергеевым, Эриком Полятковым, Кирой Сопотовой, Лешей Жаворонковым…
Но прошло несколько месяцев… и Ляля уехала в Москву, на производственную практику… Их отношения разладились. Это было весной 1953 года… Началось «дело врачей»…
* * *
НЕТ… НЕ СРАЗУ, НЕ ВДРУГ произошло все это… Уже давно по городу ходили упорные слухи о росте в меде антисемитизма… потом «грянула» печально известная сессия ВАСХНИЛ («лысенковщина» и тому подобное)… борьба «с космополитизмом» и уже потом непосредственно коснувшееся круга Льва Исааковича «дело врачей»…
Первой его жертвой стал тезка и его близкий друг – декан института, профессор Лев Григорьевич Гранов. Его обвинили в сексуальных домогательствах к некоей смазливой второкурснице, которая, как она сама позже призналась, письмо в партбюро написала лишь под угрозой отчисления...
Тогда же были буквально изгнаны из института профессора Франк-Каменецкий, Шапиро, Житомирский, Лядский…
«От чего ушел – к тому и прихожу», - анализируя их судьбу, горько заключил Лев Исаакович, раз и навсегда решивший, пока это возможно, оставаться там, где меньше всего шансов быть замеченным «высоким начальством»…
* * *
«Милый мой, дорогой дневник!
Я в смятении и только общение с тобой может, наверное, помочь мне упорядочить мысли и разбушевавшиеся чувства. Ты, конечно, еще не знаешь, но на нашу Родину, на наш Союз Советских Социалистических Республик, обрушилось огромное горе. С первых дней марта, когда Левитан впервые сообщил о болезни нашего дорогого вождя и отца всех народов Сталина, вся страна прильнула к радиоприемникам, ожидая и… надеясь на чудо… Трудно писать, но… чуда так и не произошло… 6 марта тот же Левитан с прискорбием сообщил, что «5 марта в 9 часов 50 минут вечера перестало биться сердце гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя Коммунистической партии и советского народа – Иосифа Виссарионовича Сталина… Я просто не знаю, как это переживу… Это немыслимо!!! Невозможно!!!»
(1953 год. Стр. 44 дневника Миры)
* * *
В МАЕ, КОГДА ОБЪЯВИЛИ об аресте Берии, Николай Зосимович вновь активизировал свои усилия по переманиванию в институт «зарывающего свой талант среди больничных уток» Льва Исааковича. Но к тому времени тот уже твердо решил вернуться в «родные пенаты»…
Очень противно и тоскливо, правда, было у него на душе… и очень щемило сердце, когда получал «последний расчет» в госпитале, а потом и в фармацевтическом отделе Горздрава за работу в аптечном киоске. Но… решение было принято и «мосты сожжены»… Оставалось только попрощаться со своими…
А в полюбившемся ему Сталинабаде вовсю цвели прекрасные белые акации… Дул мягкий, теплый ветерок, разносящий их пряный аромат по улицам города...
Свободный, с месячным окладом, паспортом, трудовой книжкой и железнодорожным билетом в правом верхнем кармане пиджака (сдав заблаговременно вещи в камеру хранения) он шел к знакомой кибитке…
Еще более располневшая Люба, отъезду его удивилась не очень: «Что ж, - мудро заключила она, - так и должно быть: все возвращается на круги своя»…
Ирина и Виктор ДУБОВИЦКИЕ
* Реприза (франц.reprise – повторение), точное или измененное повторение начального раздела музыкальной формы в качестве завершающего ее раздела
** Хашар (тадж.) - коллективные общественные работы, на которые привлекается большинство населения той или иной местности для строительства дорог, мостов, каналов
*** Карнай (тадж.) --длинные, с раструбами на конце, духовые инструменты среднеазиатских народов
(Публикуется в сокращении. Интернет-вариант текста, размещенного 24 октября 2012г. на страницах столичной таджикской газеты «Вечёрка» в рубрике «Книга в газете»)
(Окончание http://www.proza.ru/2012/10/31/304)