СТАЛИНАБАДСКАЯ СИМФОНИЯ
(Продолжение. Начало http://www.proza.ru/2012/07/25/250 http://www.proza.ru/2012/08/01/300 http://www.proza.ru/2012/08/08/316) http://www.proza.ru/2012/09/05/252 http://www.proza.ru/2012/09/12/274 http://www.proza.ru/2012/09/19/277 http://www.proza.ru/2012/09/26/281 http://www.proza.ru/2012/10/03/429 http://www.proza.ru/2012/10/10/454)
ЧАСТЬ II: БРАТИНА ГОРЯ И ДОБРА
ЛЕЙТМОТИВ «ДВИЖЕНИЕ»
- Ну вот, наконец, товарищ Ашуров, и мы с Вами свой бой выиграли!
- Да, Дмитрий Захарович, кажется, к тому идет... - боясь сглазить, осторожно подтвердил секретарь ЦК…
- Что ж так скромненько? Добились-таки?! Радоваться надо! Большая часть Люберецкой прядильной фабрики у нас?! У нас! На днях придет для Сталинабадского хлопкомбината оборудование с фабрики «Пионер» из Владимира. Наконец-то решен вопрос по Павлово-Покровской и Московской шелкоткацким фабрикам. Нужно только подумать о расширении площадей хлопкомбината. В нынешнем его здании все оборудование не установится. Это, товарищ Ашуров, наша с Вами на сегодня задача номер один!
- Ясно, товарищ Протопопов! Будем решать!
- А теперь по маслозаводам… Здесь у нас пока не все в ажуре. Знаете, надеюсь, что оборудование Карачаевского маслозавода несколько дней на станции Термез лежит? Что предпринимаете?
- Тут уже все согласовано - хотел как раз доложить: долго не отвечала на наши запросы Ашхабадская дорога и вот… выделили, наконец, двадцать вагонов. Едут уже к нам машины. Монтаж их будет вести Сахстрой. Стройматериалы выделены… Проблема у нас другая - с двумя Вяземскими маслозаводами, - нервно теребя тесемки на папке, посетовал ответственный партработник.
- А что так? – все еще пребывая в благодушном настроении, переспросил Протопопов.
- Оборудование их прибыло в Катта-Курган. Необходимо распоряжение Главрасширмаслопрома о переправке в Таджикистан. И срочно. В настоящее время станки простаивают на хлопковых складах… И еще… не получено оборудование Одесского маслозавода (мы намечали принять его в Сталинабаде)…
- Хорошо. Готовьте докладную… Решим!
Оставшись один, Дмитрий Захарович не торопясь отодвинул в сторону ворох громоздящихся перед ним на столе докладных и начал аккуратно раскладывать их по пачкам. Просмотреть все сегодня не удастся – хотя бы не перепутались с завтрашними…
ЛЕЙТМОТИВ «СТАРОЖИЛЫ»
«22 января 1943 года погранотряд одной из застав Шуроабадской комендатуры под командой сержанта А.Головченко в трудных климатических условиях и на сильно пересеченной местности вел преследование трех разведчиков Абвера, которые проникли на советскую территорию с целью разведки дислокации численности частей и подразделений советской армии и пограничных войск. Завязалась перестрелка. Несмотря на полученное ранение, сержант А.Головченко силами своих подчиненных сумел окружить и задержать шпионов».
Николай Арсентьевич аккуратно отложил в сторону сводку: «Ну, слава Богу! И на нашей улице праздник!», - удовлетворенно подумал он…
* * *
ВОЙНЕ НЕ ВИДНО КОНЦА... В Сталинабаде формируются одна за другой воинские части… Воюет уже и не только брат Георгия, но и Миша Джигафаров, воюет даже рабочий сцены Дьяконов… А у Менглета… которому всего лишь тридцать (столько бы мог сделать!) – бронь. Да… Он нужен театру. Многие бы даже сказали, что это почетно - иметь бронь… быть нужным. Многие… но не он сам.
Он уже стал огрызаться на Валю, на мать, чего с ним раньше никогда не случалось. Он весь прокурен. Если бы мог - запил! Но пить он не может - так уж устроен.
«Ну, почему, почему я не на фронте?!», - разве что не бьется головой о стену он… И думает… думает, как же избавиться от привилегии, за которую другие готовы мать родную продать…
Решение совершенно неожиданно для него подсказал, побывавший на фронте с таджикской фронтовой бригадой Сашка Ширшов: «… бомбили на Волховском фронте — жуть! Думали, хана! — не вернемся!», - с нескрываемой гордостью рассказывал он…
«Так надо же создать постоянно действующий - до конца войны, без возвращения на отдых в Сталинабад - таджикский фронтовой театр! – в одну из бессонных ночей осенило его. - У казахов фронтового театра нет! Из Ташкента - только бригады артистов выезжали. А таджики пошлют на фронт свой фронтовой театр! Может быть, и до Сталина дойдет… «Спасибо Таджикской республике», - скажет Иосиф Виссарионович. Если все это втолковать Протопопу - разрешение на создание театра он, «как пить дать» получит! Так, глядишь, и организатором, главным режиссером театра на фронт попадет… Идти к Протопопу надо немедленно»…
* * *
УТРОМ, ПРИХВАТИВ С СОБОЙ «похищенную Елену», и «Кручинину» (к которым начальство уже с тридцать седьмого «неровно дышит»!), Георгий взялся за реализацию ночного плана. Сказалась «несыгранность труппы» - не закинула вовремя ногу на ногу Майка, которая, напротив почему-то уселась, как на приеме у зубного врача, ни разу при этому не улыбнувшись Протопопу; Галка же (совсем обалдела!) вместо открытого платья, костюм английский, доверху застегнутый, напялила… Да еще со «Знаком Почета»…
- Нужен ему твой орден, как собаке здрасьте, - злился Менглет, выходя из белоколонной домины.
- Слушай, дорогой… Ну, согласны… Оплошали… Но и ты хорош! Всю дорогу туда так матерился, что у меня вся роль из головы повылетала, - оправдываясь, перешла в нападение Майка… - Ладно… Успокойся… Завтра снова пойдем к Дмитрию Захаровичу… И я, торжественно клянусь, что надену специально для этого случая платье с глубоким вырезом. Ну как доволен?
- Завтра буду доволен, если он согласится…
Завтра – не завтра, но через неделю непрестанных атак им-таки удалось своего добиться…
* * *
ТРУДНЕЕ ВСЕГО, когда все уже было решено и даже определен день выезда, сказать об этом матери. Но та и сама неведомо какими путями все узнала, молча принявшись за стирку и глажку его белья.
- Мама, в Москве нам выдадут все необходимое, - убеждал ее не хлопотать Георгий.
- Чтоб вы пропауи! — сердито отвечала она (Екатерина Михайловна не выговаривала «л»). - Что вам выдадут, я не знаю, а исподнее у тебя доужно быть чистое.
- Ты будешь получать мой паек — литер «Б». Хлопковое масло, может быть, и сливочное, муку и повидло. У Валентины паек поменьше, но мука в нем тоже есть.
- Она могуа бы с дочерью остаться!
- С ней останешься ты и папа.
- В кого ты такой уродиуся?!
- В тебя, мамочка! - чмокая ее в щеку, отшучивался он. - Меня, как и тебя, не переспорить.
Екатерина Михайловна умолкла. Почему-то вдруг вспомнилось, как она не хотела, чтобы Жорик уезжал из Воронежа в 1930, отъезду же в Ленинград в 1936, напротив, не противилась; но совершенно исстрадалась, когда Жорик в 1937 отправился к «басмачам»! Попав в Сталинабад, убедилась: «басмачи» - народ славный, доброжелательный, стало быть, ее опасения были напрасны. Теперь Жорик уверяет: на передовую не пошлют. Может, и правда, все уладится?
При расставании с младшим сыном Екатерина Михайловна шутила… Провожая старшего, тоже не плакала… Павел Владимирович держался молодцом. Плакала дочь — она привыкла к родителям…
* * *
Из сводок Совинформбюро ( Утреннее сообщение за 28 марта): На Западном фронте наши войска укрепляли занимаемые рубежи и вели разведку. На одном участке бойцы Н-ской части уничтожили 3 танка и бронемашину. На другом участке отряд наших разведчиков под командованием гвардии лейтенанта Шумилова проник в тыл противника и обнаружил вражескую батарею дальнобойных орудий… уничтожили 30 гитлеровцев… Взорвав 3 дальнобойных немецких орудия, разведчики вернулись в свою часть… Южнее города Белый наши войска, преодолев упоное сопротивление, заняли 7 населенных пунктов. Только на одном участке уничтожено свыше 150 гитлеровцев и подбито 2 немецких танка»… На подступах к Ленинграду за два дня огнем зенитной артиллерии сбито 9 и подбито 3 немецких самолета»… - «Коммунист Таджикистана» за 30.03.1943г. (Стр.43 дневника Миры)
ЛЕЙТМОТИВ «ДВИЖЕНИЕ»
После двухмесячного лечения в специализированном ожоговом госпитале в Сталинабаде, куда Рахматулло Адхамова привезли после ранения на Аксае, весной 1943 он был демобилизован «вчистую»: от левой руки хирургам удалось спасти лишь два пальца.
Молодой боец, часто глядя на свою «клешню», жалел, что гусеничный каток от подбитого им «тигра» приземлился после взрыва боеукладки именно на кисть, а не сразу на голову: «отмучился бы, и вся недолга! Кому теперь в двадцать лет с такой рукой… да еще «разрисованный» по всему левому боку и спине замысловатыми рубцами от ожогов… нужен»?!
Рахматулло подстегнул коня камчой по потному крупу – впереди уже зеленели тополя и тутовники Файзабада, куда перебрались его родители в конце 1941. Жизнь в военном Сталинабаде становилась все тяжелее: из-за наплыва эвакуированных, находить подходящую работу не получалось, вот и решили старшие перебраться на родину, в Файзабад – здесь и домик родителей сохранился, и большой огород на берегу Кафирнигана…
Парень легко спрыгнул с коня у жердяных кривоватых ворот, и, взяв его здоровой рукой под уздцы, повел по неровному, чисто выметенному двору к дому.
-Рахматулло! Сын! – выскочила из открытой двери мать, бросившись обнимать, заливаясь слезами от счастья…
Со стороны амбара, на ее крики, вышел и отец с самодельными деревянными вилами в руках – видно складывал в стожок солому… прибежали младшие брат с сестрами: объятья… слезы… скрытые и опасливые взгляды на левую руку…
К вечеру во дворе собралось с полкишлака - и стар и млад. У достархана под двумя кряжистыми тополями, на засаленных и потертых курпачах, расселись старики и молодые ветераны-калеки (уже успевшие потерять что-то необходимое для войны и потому демобилизованные на родину). Вокруг них суетились женщины, сноровисто раскладывая стопки лепешек. Чуть поодаль дымились котлы с шурпой и пловом...
Рахматулло был в центре внимания: ни у одного из ветеранов на выглаженных гимнастерках и кителях не было ордена «Красной Звезды» (награда за подбитый «тигр» догнала его, кстати, уже в сталинабадском госпитале!). Глядя на него, одобрительно цокали языками седобородые; к нему были прикованы десятки горящих восторженным обожанием глаз женщин и босоногих девчонок в ярких ситцевых платьицах, дополненных красными штанишками-изорами
А он в эту минуту думал лишь об одном, жалея, что так ничего и не узнал о судьбе друга и «второго номера» - Рифата. Его родителям в начале 1943 пришло извещение - «пропал без вести»…
«Пропал»… - качая головой, слушал сейчас он их невразумительные доводы в пользу того, что «все еще быть может»…
«Хорошо бы, конечно… Очень даже прекрасно, если бы так»… - поддакивал он, в душе же все больше и больше уверяясь в том, что Рифат погиб уже через несколько минут после его собственного ранения, и что его, уже убитого немецкими автоматчиками, от которых тот защищал своего друга, смешал с мерзлой землей соседний немецкий танк…
Праздничный гап* закончился уже в темноте, когда над Гиссарским хребтом зажглись яркие желтые звезды. Гости расходились довольные, услышав еще раз о близкой Победе… поверив в нее.
Мирная ночь опускалась на таджикскую землю…
Рахматулло не спал. Он думал о Сталинабаде – городе своего детства… Когда там еще не было водопровода… Когда улицы еще были погружены во тьму… И о первых керосиновых фонарях, празднично осветивших ночной город, когда Рахматулло было уже четыре года…
ЛЕЙТМОТИВ «СТАРОЖИЛЫ»
- Пап! - с порога крикнула Мира, входя в дом со свежим «Коммунистом»…
Вовремя шикнуть на нее мать не успела – дремавший на веранде в любимом старом кресле отец, вздрогнув от неожиданности, проснулся (с работы он вернулся уже под утро)…
- Ну вот… В кои-то веки в кругу семьи часок отдохнуть довелось… а тут ты, - пробурчал он сонно.
- Ой, прости, пап… не заметила…
- Да, ладно, чего уж… Докладывай из-за чего «сыр-бор»… – зевая до хруста в челюсти, выжидающе воззрился на дочь майор.
Все еще чувствуя себя виноватой, девушка замялась. Мать поощрила взглядом…
- Помнишь? - тем не менее, очень тихо и нерешительно начала она. - Как-то мы с тобой говорили о Лукницком… Павле? Ну, я еще стиль его тогда в пример ставила…
- Что-то припоминаю… Ну и…?
- Вот, посмотри, - протягивая отцу газету, торжествующе заявила девушка.
- А… - читая название очерка («Ленинградец Тешабой Одилов»), пробормотал отец. – Что ж, известная личность… Я а нем еще пару лет назад в «Боевой красноармейской» читал… Даже название помню - «Бить врага по-одиловски!»: «…Воин - таджик Тешабой Одилов имеет на личном счету около ста уничтоженных гитлеровцев»… Как же - как же… Помню… Теперь, значит, и Лукницкий написал…
- Не теперь, папа… - начиная горячиться, - воскликнула она. - Ты читай! Лукницкий, оказывается, первым его открыл… еще в сентябре 1941! Он тогда с ним встретился на берегу Невы. С тех пор писал о многих сражениях с участием Одилова. И об этом тоже… Слушай, - стремительно хватая со стола отложенную было отцом газету, начала вслух читать Мира:
«Чтобы представить себе героизм защитников «пятачка», достаточно сказать, что весь этот береговой участок можно замостить тем металлом, которым насыщен каждый квадратный метр его пространства, перепаханного минами и снарядами»…
И далее:
«...48 суток сражался Тешабой на «Невском пятачке». Он не мог отдать врагу землю Родины, не мог не выполнить свою клятву, которая «напитала» его душу. В последнем бою тяжело раненный Одилов спасает командира, вынося его с поля боя. И только добравшись до санитаров, теряет сознание»…
- Согласись, здесь же просто «нарисовано» словом!
- Да, дочка, образно сказано… Согласен… Но о подвиге Одилова, взявшего на себя в трудную минуту роль командира, на самом деле писало множество ленинградских корреспондентов… Есть, знаешь ли, такие события в жизни,- после небольшой паузы продолжил он, - которые сами за себя говорят… лучше слов всяких… Тут корреспонденту важно лишь не «пересластить»… Прости… Я это не об этом… конкретном… очерке говорю. После (даю тебе слово!) я внимательно его прочитаю…
Разочарованная и несколько озадаченная реакцией отца на буквально потрясшую ее воображение статью, девушка после нескольких ничего не значащих фраз, ретировалась к себе… Что ж, наверное, позже он объяснит все…
СКЕРЦО
«[[…Свой первый фронтовой спектакль мы сыграли, еще не доехав до места назначения. Нас остановили бойцы танкового гвардейского корпуса:
— Давайте концерт!
Усталые, оглушенные все нарастающим гулом артобстрела, мы были в полной растерянности. Но гвардейцы - народ решительный. Они быстро устроили сцену между двух стогов сена, неизвестно как уцелевших в голом, выжженном поле. Подходившие бойцы рассаживались на земле, ждали. Мы решили не ударить в грязь лицом и дать свой первый концерт при полной выкладке. Расставили свои ширмы, переоделись в концертные костюмы. Начали… Концерт шел под непрерывный смех зрителей и нудный, свербящий звук немецких самолетов.
После спектакля — оглушительное, гвардейское «ура!»]]
[[…Армия Крылова. Танковый корпус. Мы едем на передовую! Едем дорогой, которая простреливается врагом. Все гудит. Небо багровое - пожары. По дорогам и вокруг - разбитые машины, орудия. Окопы. Мы на передовой. Играем в окопах скетчи, стоя на коленях. В полный рост вставать нельзя. Тревожно. Нас - артистов - пятеро, зрителей снайперов - двое. На расстоянии ружейного выстрела от фашистов. Через наши головы - артиллерийский огонь. Выступили — перебрались в соседние окопы. Опять играем на коленях, поем под сурдинку. Тихо вторит аккордеон. Впечатление таинственности. Высокое эмоциональное напряжение. Сопровождающий нас офицер командует:
- Сейчас сыграете только маленький скетч. Женщинам лучше не ходить (т.е. не ползти!).
И опять тот же отзвук в сердцах бойцов, те же сияющие лица, блестящие радостью глаза…]]
[[…Пока ночевали в солдатских палатках, в заброшенных клубах и школах - никто не чесался. В избах освобожденных сел - набрались вшей. Избавиться от них не было возможности. На постирушки в речушках вши плевали, размножались и кусались…]]
[[…Вслед за советскими войсками - мы в Белоруссии, в Могилевской области. В комендатуре получаем новый маршрут и грузовик. Только отъехали - дом комендатуры взлетает на воздух. Концерт в открытом поле. Мороз. Страшнейший ветер. Машины маскируются. Играем на передовой. Видим: немецкие зенитки стреляют по нашим самолетам. На машинах доехали до Ново-Белицы, затем - в Гомель. Два концерта в офицерском клубе. Остаемся в одном из госпиталей, где дадим несколько концертов. Здесь много пленных фрицев. У них в основном преобладают два состояния души: страх и подхалимство или озлобленность. Пленным приказано вымыть и прибрать помещение для концерта, забить проемы окон фанерой. Один из них входит к нам с вязанкой дров, улыбается подобострастно, охотно заявляет: «…Русские - народ отходчивый, к пленным относятся беззлобно. Любят позубоскалить над ними, но и хлебом делятся, и американской тушенкой. Чувствуется моральное превосходство. По-настоящему люто ненавидят, не прощают «…» предателей.]]
[[…22 февраля. Мозырь на горе. На площади три виселицы: казнены начальник полиции и два полицая. Надпись: «Изменники Родины». У одного из них упала шапка. Валяется. Никто не берет… Наконец-то приехали в нашу подшефную кавалерийскую дивизию, которая формировалась в Таджикистане. Передали бойцам подарки от Таджикской республики - теплую одежду, белье, валяные сапоги. Прием блестящий! Здесь мы пробыли двадцать один день. Играли «Без вины виноватые». Удивительная сила заключена в русской классике. Страдания Незнамова, его тоска по дому, по матери в этих условиях преломлялись в какие-то особые, вечные, непреходящие человеческие чувства. Бойцы с напряженным интересом следили за перипетиями судьбы Незнамова, чутко воспринимали слово Островского. В дивизии - много таджиков. На нашем концерте их с почетом усаживали в первые ряды. С упоением слушали они звуки своих родных музыкальных инструментов дойры и тары, зачарованно следили за изящными танцами, весело смеялись, слушая своих любимых артистов. Но многие плакали. От волнения. От встречи с Родиной.]]
[[…Бельцы. Вечерний концерт шел под сплошной налет авиации. С одиннадцати часов вечера до четырех часов утра бомбили непрерывно. Взрывы. Небо в огнях. Горит вокзал. Рвутся боеприпасы. В шесть часов утра снова бомбежка. Двенадцать истребителей. Побежали в укрытие. Наших раненых, бегущих через двор, расстреливал из пулемета фашистский ас… И тут Сара вскочила и закричала:
- Не могу больше! Не могу больше… Не могу! Лицо ее было землисто-серым, и губы были серые - только брови и глаза чернели под черным платком.
- Не могу смеяться… Не могу петь, не могу надевать белое платье. Рядом ужас… Рядом смерть… Я не могу!…
- Все не могут - и все преодолели, - сказала Степанова.
- Не могу… преодолевать!… Не хочу преодолевать… Не хочу жить!
- Сядь, Сара! - прошептала моя жена. - У нас сегодня еще один концерт…
Раненый на костылях, с перевязанной культей как-то смешно кувыркнулся - костыль отлетел, а раненый упал лицом в землю. У Сары началась рвота. Ее рвало желчью… Наверное, она не ела несколько дней, но этого никто не замечал. Наверное, она давно надломилась, но этого не замечали. Ее рвало желчью, Сара тряслась и выкрикивала:
- Не могу больше, не могу… Не могу!
Я растерялся. Первый раз за все фронтовые дни…
- Сара, - пытался успокоить ее, - тебе нужен врач... Мы тебе помочь бессильны.
Сара не слушала. Она утерла черным платком лицо:
- Я… сейчас… умру… Я не могу больше…
Ас улетел. Бомбежка кончилась. Убитых подобрали. Сару увезла санитарная машина…]]
[[… В основном выступали в оврагах, сараях, обложившись стогами сена, реже на грузовиках. Одиннадцать концертов в день - норма… Часто на сцене десять артистов, а зрителей двое...]]
[[… Как-то неподалеку от румынских Ясс мы напоролись на контрнаступление. Бешено рвались снаряды, до белизны высветив небо. Осколки чертили в воздухе смертоносные линии, и не было слышно ничего среди рева и грохота, который, казалось, будет длиться вечность. Немцы, провалив короткое, но мощное наступление, решили отыграться арт-огнем. Нам ничего не оставалось делать, как ждать рассвета, вжавшись в черные уступы, и в отчаянии закрывать головы руками. Но рассвет все не наступал, и в какое-то мгновение все стали прощаться с жизнью. Бывалый командир сказал нам: «Ну, все, ребята, нам хана». И в этот момент я почему-то подумал не о семье, не о дочери, не о безумно любимом театре, а о футболе — Боже, неужели я никогда больше не попаду на матч? не увижу, как по зеленому полю бегут футболисты?»…]]
- Мамуль! Ты дома?! Я та-а-кой хлеб принес!!! Тепленький! Вкусненький! Ставь чай! – едва открыв дверь, разразился тирадой Георгий…
В ответ – непривычная тишина и… только всхлипы из зала…
- Мама! Что с тобой?! – вбегая в комнату, воскликнул Менглет обеспокоенно.
- Чтоб вы все пропауи! – подняла на него заплаканные глаза Екатерина Михайловна. На столе перед ней лежала раскрытая тетрадка – его дневник…
«И как она его среди вещей раскопала?!», - сразу все поняв, досадливо подумал он.
- Знауа же, знауа… не зря отпускать не хотеуа… А ты… - сквозь слезы, бормотала она.
- Но ведь все же обошлось?! Я здесь! Все это было почти год назад…
- Знаю, что обошуось… Но ведь быуо?! Чуть Майку сиротой не остауи, негодники! Не пущу никуда теперь! И не жди!
- Да не жду я, мама… Утром письмо из Москвы пришло… За чаем и сказать хотел… Собирайся… На днях выезжаем… Кстати… Лидию Сухаревскую помнишь?
- Конечно, - вытирая глаза, ответила она (видно было, что с души ее упал огромный груз: выражение лица женщины после этого сообщения сына стало заметно спокойней и уверенней).
- Так вот… Они с Борисом Тениным тоже уезжают… Может быть даже одним с нами поездом…
- Ну, и хорошо… ну, и суавненько, - заключила мать, направляясь в кухню.
- Что ж тут хорошего? – тихо, почти про себя, пробормотал Менглет…
Ирина и Виктор ДУБОВИЦКИЕ
* Гап (тадж. буквально – разговор) - мужские посиделки, встреча компании.
(Публикуется в сокращении. Интернет-вариант текста, размещенного 17 октября 2012г. на страницах столичной таджикской газеты «Вечёрка» в рубрике «Книга в газете»)
(Продолжение http://www.proza.ru/2012/10/24/359)