СТАЛИНАБАДСКАЯ СИМФОНИЯ
(Исторический роман)
«Жизнь подобна симфонии, а каждый из нас – инструмент,
играющий свою неповторимую партию в этом прекрасном
музыкальном произведении»... (Роберт Элиас Наджеми)
ЧАСТЬ I: БЕЛЫЕ АКАЦИИ ВАВИЛОНА
ЭКСПОЗИЦИЯ *
Чувство легкости… чувство восторга… пьянящее чувство полета… Мимо пролетают все в белой кипени устремленные ввысь грациозные акации и деловито смотрящие на мир из-за их «плеч» горы, которые повсюду… надо всем…
Даша сквозь туманящие глаза слезы, смотрит на мелькающий за оградой ипподрома пейзаж – такой родной, и такой каждый день новый. Ее «Лукавая» несется во весь опор, навстречу бодрящему утру, пению птиц, новому, светлому дню...
Свежий ветерок доносит до девушки терпкий запах мокрой от росы травы, рождая в душе предчувствие грядущего счастья. Купаясь в нем, она всем своим существом впитывает радость бытия, исходящую от сильного, порывистого животного, с которым сейчас ощущает себя единым целым. Эти мгновения бесценны, но… еще секунда… и они, как все истинно прекрасное в этом мире, улетучатся без следа, оставив после себя легкую, едва уловимую грусть…
Да-да… Жаль…Но они уже сейчас начинают таять в призрачном тумане, уступая место медленно зарождающемуся в недрах сознания беспокойству, вернее - ощущению, что еще немного, совсем чуть-чуть, и все это она должна будет отпустить, возвратившись, пусть и к радостным, но, все же, будням: впереди новый день, новые репетиции, новые спектакли…
Даша едва заметно вздыхает. Как будто почувствовав ее настроенье, гнедая начинает переходить на рысь и вскоре вовсе останавливается…
- Милая моя…дорогая, - шепчет девушка и высвобождает ногу из стремени. - Завтра будет новое утро. Мы снова будем вместе. А пока… Ты ведь понимаешь? - нежно почесывая умное животное за ушами, говорит она, передавая поводья конюху…
* * *
- От же егоза, прости Господи! – досадливо «крякает» завхоз театра, дядя Коля, которого «дернула нелегкая» оказаться на пути Даши, когда она порывисто открывала входную дверь. Лишившийся ноги на заре борьбы с басмачеством, рано состарившийся мужчина в выгоревшем кителе резко отшатывается в сторону: протез скрипит, но, все же, помогает удержать равновесие.
– Смотреть же хоть иногда надо, куда несешься!- кричит он вдогонку.
- Ой, прости, дядь Коль, на репетицию опаздываю!
- Да эт ясно, что опаздываешь. Вечно вам, молодым, неймется. Все где-то носитесь как угорелые, а потом людей сбиваете, - ворчит он себе под нос, выходя на улицу.
День у дяди Коли обещает быть нелегким: прежде всего, надо встретить свата сестры, врача Ямпольского. То ли не климат ему в Москве, то ли по работе сюда направили … В это дядя Коля (или Николай Никанорович,как его звали все остальные, кроме Даши) особо не вникал. У него кроме свата дел невпроворот – и служебных, и домашних… Да тут еще возня в театре непонятная с какими-то доносами, анекдотами… Опять же и евреями интересуются.
- Да… Не вовремя, кажись, несет к нам этого Ямпольского. Тоже ведь из «богоизбранных», - бормочет он, сам вдруг поразившись этому сопоставлению. – Ну что ж, сватьев не я выбирал, а вот теперь… - не окончив фразы, он досадливо морщится и решительно шагает к автобусной остановке…
* * *
ВЫЙДЯ из духоты вагона на перрон и с наслаждением вдохнув свежий утренний воздух, Лев Исаакович вдруг всем своим нутром осознал, что наконец-то его более чем семидневные мытарства закончились! Ах, если бы у него был выбор… Если бы…Но что сейчас об этом?
Он оглядывается, высматривая в толпе брата Любы, и тут же утыкается взглядом в строящееся двухэтажное здание: «Видимо, вокзал будущий», - заключает он...
- Не потеряться бы ненароком, - озабоченно бормочет вслух. – Я ж сейчас его и не вспомню: сколько лет минуло! Одна примета – протез вместо ноги… Но мало ли сейчас калек?!
Задумавшись, мужчина вытирает пот со лба (лоб, в его случае, понятие относительное, так как из-за большой залысины кончается он аж на затылке), затем деловито протирает предмет своей гордости - маленькие, круглые очки в роговой оправе, изготовленные по блату у знаменитого на всю Москву офтальмолога.
Он крутит головой, проверяя попутно, все ли из его нехитрых пожиток на месте. Пальто, шляпа, трость, два саквояжа… Да, кажется, все…
- А вот и я! – вдруг тронул его за плечо седеющий, с остатками военной выправки мужчина. Его деревянная нога при этом противно скрипнула…
* * *
В ДОРОГЕ было в общем не до разговоров: возница фаэтона беспрерывно трещал, торопливо перечисляя гостю достопримечательности столицы, в числе которых была и новая брусчатка («…Раньше здесь Азиатская дорога был… караван верблюжий был. Сейчас тоже есть… Но редко…»); и аэродром - очередной пустырь с двумя шестами на краю и полосатыми флажками на верхушках; и несколько «красивый дом с колонна» - ЦК партии, кинотеатр имени Горького, театр Лахути…
Говорил он экспрессивно, беспрерывно жестикулируя. Характерный выговор выдавал в мужчине уроженца северного Кавказа - скорее всего, осетина.
- Знаешь, когда я совсем молодой был… недавно… лет четырнадцать до того… в Душанбе четыре только дом с полом деревянным был и еще сорок где-то кибитка. А теперь... Во-о-н там… смотри, - указывает он кнутом влево, - там скоро целый дом для специалист будет. Там сейчас еще фундамент делают… Армяне делают. А скоро учитель, врач, инженер, художник будут жить…
- Салам, амае! Куд ыстут? – прервав свой монолог, кричит он едущему навстречу вознице-соотечественнику.
- Бузныг, хорз! - улыбаясь, отвечает тот…
Экипажи разъезжаются. И, немного погодя, их фаэтон сворачивает с главной улицы в тесный и душный от запаха белых акаций переулок – «царство» кибиток и щитовых домиков.
* * *
АХИ-ОХИ остались, наконец, позади. К вечеру сильно располневшая Люба позвала всех к столу. В тесной, но чистой кухоньке им восьмерым - троим мужчинам, хозяйке, да четверым ее сорванцам-погодкам (от пяти до восьми лет), мягко говоря, - далеко не просторно. Но больше в их маленькой глиняной мазанке нигде не устроиться – все место занимает нехитрая утварь, вещи да два объемистых, (играющих одновременно роль комодов и кроватей) сундука.
Но…на столе уютно мерцает закопченная керосиновая лампа и аппетитно «дышит» луковым ароматом лохань с вареной картошкой. Малыши едва сдерживаются, чтобы не протянуть к ней свои серые от цыпок пальчики.
- Не вытирают руки, пострелята, не уследишь! - оправдывается за них мать.
Гость ничего не отвечает, кивает понимающе…
- С нашего огорода, - тем временем, одобрительно глядя на картошку, басит муж Любы, Василий. - Здесь этот продукт пока еще мало сажают. А раньше, до нас, русских, и вовсе не знали. Как и моркови, капусты, - добавляет он, с усилием вынимая тугую пробку из бутылки с какой-то мутной жидкостью.
Лев Исаакович с сомнением смотрит на нее. Ему уже приходилось несколько лет назад пить самогон, но тогда он был какого-то сизого цвета. «А-а, все одно, хоть белого, хоть фиолетового: завтра голова, как пить дать, чугунной будет!», - вздыхает он, обреченно пододвигая стакан.
- Да, Василий, - поддерживая разговор, говорит он, - то-то я заметил, что ехавшие вместе со мной студенты на одной из станций усиленно напирали на разносимую торговками картошку с грибной подливкой. И меня, помнится, соблазняли… Они еще рассказывали, что здесь им редко приходится едать такое лакомство, потому-де всегда оставляют десятку на Чаадаевку…
- Не соврали они, сват, про картошку-то… Так что, откушай-ка нашу… с домашними, опять же, огурчиками. И насчет напитка не сумлевайся: ничего, что мутный, зато не казенная тридцативосьмиградусная! У нас в народе шутят, что вряд ли стоило революцию делать, чтобы на два градуса водку понизили!
- А ты поменьше пересказывай, где и что там у вас говорят, - строго обрывает его свояк. - Да и Вы тоже, - обращаясь уже к гостю, добавляет он, - осторожней будьте с разговорами, если неприятностей не хотите! Так что…
За столом повисает неловкая тишина. Паузу прерывает Василий:
- Да, будет тебе страхи-то нагонять! Все переживали, и это переживем… Вздрогнули что ли? Нолито ведь! За приезд… за свата нашего… за детей вот, за наших…
Все, чокнувшись, выпили… По одной… Потом еще по одной… Тем временем звездная среднеазиатская ночь вступала в свои права. Впереди был новый день и, как всегда, новые неожиданные повороты…
-----------------------
* Экспозиция (муз.) – первый раздел сонатной формы, в котором излагаются основные темы.
Ирина и Виктор ДУБОВИЦКИЕ
(Публикуется в сокращении. Интернет-вариант текста, размещенного 25 июля 2012г.
на страницах столичной таджикской газеты «Вечёрка» в рубрике «Книга в газете».
В коллаже использованы архивные фото - Наркомзем и ул.Шота Руставели - из коллекции Г.Шерматова)
Продолжение
http://www.proza.ru/2012/08/01/300