О комарах.

Дмитрий Лохматов: литературный дневник

Часто, когда люди узнают о том, что я воспитываю один детей, сразу начинают сочувствовать, что это очень тяжело. Если честно, то за несколько лет не увидел тяжести воспитания и ухода за ними. Скорее всего, что все получается, по той причине, что я был старший в семье и сестра с братом с рождения были под моим присмотром. Поэтому, обладая уже такими навыками справиться со своими гораздо легче. Закалка.
Пожалуй, самое сложное, равномерно распределять свое внимание и любовь.Вот это действительно искусство. Одно дело когда в семье один ребенок, а другой вариант, когда двое, а еще лучше трое детей. Вот тогда проблема. Я заметил, что существует ревность и борьба и обиды за отсутствие внимание к тому или к другому.
В таком случаи надо чаще обнимать, говорить о своих чувствах к ребенку иначе можно потерять ниточку, связывающею вас с ребенком. Я так чуть не нарушил баланс отношений с дочкой. Вовремя спохватился. Теперь стараюсь как можно чаще произносить ей слово "люблю". Помогает!


Сюжетик V


«На дворе стоял тридцать второй год. Шестнадцатилетний Зяма пришел в полуподвальчик в Столешниковом переулке в скупку ношеных вещей, чтобы продать пальтишко (денег не было совсем). И познакомился там с женщиной, в которую немедленно влюбился.Продавать пальтишко женщина ему нежно запретила («простынете, молодой человек, только начало марта»).


Из разговора о погоде случайно выяснилось, что собеседница Гердта сегодня с раннего утра пыталась добыть билеты к Мейерхольду на юбилейный «Лес», но не смогла.


Что сказал на это шестнадцатилетний Зяма? Он сказал: «Я вас приглашаю».


– Это невозможно, – улыбнулась милая женщина. – Билетов давно нет…


– Я вас приглашаю! – настаивал Зяма.


– Хорошо, – ответила женщина. – Я приду.


Нахальство юного Зямы объяснялось дружбой с сыном Мейерхольда.


Прямо из полуподвальчика он побежал к Всеволоду Эмильевичу, моля небо, чтобы тот был дома.Небо услышало эти молитвы.Зяма изложил суть дела – он уже пригласил женщину на сегодняшний спектакль, и Зямина честь в руках Мастера! Мейерхольд взял со стола блокнот, написал в нем волшебные слова «подателю сего выдать два места в партере», не без шика расписался и, выдрав листок, вручил его юноше.


И Зяма полетел в театр, к администратору.От содержания записки администратор пришел в ужас. Никакого партера, пущу постоять на галерку… Но обнаглевший от счастья Зяма требовал выполнения условий!


Наконец компромисс был найден: подойди перед спектаклем, сказал администратор, может, кто-нибудь не придет…


Ожидался съезд важных гостей. Рассказывая эту историю спустя шестьдесят с лишним лет, Зиновий Ефимович помнил имя своего невольного благодетеля: не пришел поэт Джек Алтаузен!


И вместе с женщиной своей мечты шестнадцатилетний Зяма оказался в партере мейерхольдовского «Леса» на юбилейном спектакле.


И тут же проклял все на свете. Вокруг сидел советский бомонд: тут Бухарин, там Качалов… А рядом сидела женщина в вечернем платье, невозможной красоты. На нее засматривались все гости – и обнаруживали возле красавицы щуплого подростка в сборном гардеробе: пиджак от одного брата, ботинки от другого… По всем параметрам, именно этот подросток и был лишним здесь, возле этой женщины, в этом зале…



Гердт, одаренный самоиронией от природы, понял это первым. Его милая спутница, хотя вела себя безукоризненно, тоже явно тяготилась ситуацией.


Наступил антракт; в фойе зрителей ждал фуршет. В ярком свете диссонанс между Зямой и его спутницей стал невыносимым. Он молил бога о скорейшем окончании позора, когда в фойе появился Мейерхольд.


Принимая поздравления, Всеволод Эмильевич прошелся по бомонду, поговорил с самыми ценными гостями… И тут беглый взгляд режиссера зацепился за несчастную пару. Мейерхольд мгновенно оценил мизансцену – и вошел в нее с безошибочностью гения.


– Зиновий! – вдруг громко воскликнул он. – Зиновий, вы?


Все обернулись.


Мейерхольд с простертыми руками шел через фойе к шестнадцатилетнему подростку.


– Зиновий, куда вы пропали? Я вам звонил, но вы не берете трубку…


(«Затруднительно мне было брать трубку, – комментировал это Гердт полвека спустя, – у меня не было телефона». Но в тот вечер юному Зяме хватило сообразительности не опровергать классика.)


– Совсем забыли старика, – сетовал Мейерхольд. – Не звоните, не заходите… А мне о стольком надо с вами поговорить!


И еще долго, склонившись со своего гренадерского роста к скромным Зяминым размерам, чуть ли не заискивая, он жал руку подростку и на глазах у ошеломленной красавицы брал с него слово, что завтра же, с утра, увидит его у себя… Им надо о стольком поговорить!


«После антракта, – выждав паузу, продолжал эту историю Зиновий Ефимович, – я позволял себе смеяться невпопад…» О да! если короля играют придворные, что ж говорить о человеке, «придворным» у которого поработал Всеволод Мейерхольд?



Наутро шестнадцатилетний «король» первым делом побежал в дом к благодетелю. Им надо было о стольком поговорить! Длинного разговора, однако, не получилось. Размеры вчерашнего благодеяния были известны корифею, и выпрямившись во весь свой прекрасный рост, он – во всех смыслах свысока – сказал только одно слово:


– Ну?


Воспроизводя полвека спустя это царственное «ну», Зиновий Ефимович Гердт становился вдруг на локоть выше и оказывался невероятно похожим на Мейерхольда…»


P.S. Забыл про комаров рассказать. Сволочи они. На улице стало прохладно, так они в квартиру табунами летят. Закусали гады.



Другие статьи в литературном дневнике: