О символизме в пушкинской прозе. Экскурс VIО НЕОСУЩЕСТВЛЕННОМ ЗАМЫСЛЕ ПОВЕСТИ ПУШКИНА “САМОУБИЙЦА”. Ю.Г.Оксман в указанных выше (в основном тексте статьи) работах предположил, что замысел “Записок молодого человека” связан с самоубийством одного из участников восстания Черниговского полка в 1826 г.; а Б.В.Томашевский – что пятая и последняя запись в первом болдинском плане (“Записки ”) соответствует тем же “Запискам молодого человека”. Суждения двух названных исследователей пушкинской прозы содержат в себе предпосылки, которые ранее никогда специально не отмечались и которые мы хотели бы сформулировать: (1) “Записки молодого человека” и “Самоубийца” болдинского плана относятся к одному и тому же политическому литературному замыслу Пушкина, связанному с самоубийством участника подавленного восстания; однако Оксман в указанных выше комментариях к пушкинскому шеститомнику издательства “Academia” никак не соотносит с этим замыслом пятую строку пушкинского плана и дает ей совершенно фантастическую и не получившую признания расшифровку “Зимнее приключение”, что должно, по его мнению, означать ранний замысел “Метели”. (2) Томашевский расшифровывает эту запись как “Записки пожилого” и соотносит ее с тем же наброском 1829 года “Записки молодого человека”, а это значит, что четвертая и пятая строка этого плана, а именно “Самоубийца” и “Записки…”, обозначают одно и то же произведение. Недавняя работа И.Л.Поповой также предполагает четырхчастную структуру первоначального пушкинского плана, только исследовательница связывает последний заголовок с “Историей села Горюхина” (Творческая история “Повестей Белкина” // А.С.Пушкин “Повести Белкина”. М., 1999. С.188-189). Мы, со своей стороны, предложили бы считать “пятое” заглавие плана подзаголовком к заглавию “Самоубийца” и расшифровывать его: “Записки покойного” (срв. вариант заглавия “Театрального романа” М.А.Булгакова: “Записки покойника”). Одним из творческих импульсов к созданию цикла, как известно, послужило заинтересованное отношение Пушкина к произведениям французской школы “неистового романтизма”, и в частности роману Ж.Жанена “Мертвый осел и гильотинированная женщина”, переведенному по-русски в год издания “Повестей… Белкина”; им должен был противостоять образ кроткого и простодушного рассказчика Белкина (Турьян М.А. Странная моя судьба: О жизни В.Ф.Одоевского. М., 1991. С.211-238). Две главы в романе Жанена были посвящены рассказам людей, переживших процедуру смертной казни и избежавших ее в последнее мгновение; срв. также аналогичную литературную форму повести соратника Жанена по “неистовой школе” В.Гюго “Последний день приговоренного к смерти”, которую Ф.М.Достоевский в предисловии к своей повести “Кроткая” назвал “фантастической”. Мы полагаем, что повести Пушкина “Записки молодого человека” и “Самоубийца. Записки покойного” (которая наследует первой) были бы аналогичным опытом повествования человека, побывавшего, так сказать, “на том свете”. Сюжет о несостоявшейся смертной казни вновь обращает нас к судьбе декабристов, казнь пятерых из которых в 1826 году происходила почти так же, как описано в романе Жанена. Впоследствии, когда замысел Пушкина претерпел метаморфозу, подобную метаморфозе “девяти песен” романа “Евгений Онегин”, подзаголовок “Записки покойного” подсказал общее заглавие цикла: “Повести покойного Ивана Петровича Белкина”. Перейти к основному тексту статьи © Copyright: Алексей Юрьевич Панфилов, 2009.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
