Рубеж. повесть. книга 3

РУБЕЖ.

Повесть.
Олег Русаков.

Книга 3.
Продолжение повестей «Опаленные войной» и «Дороги не расскажут».

Книга 1. "Опаленные Войной" :       http://www.proza.ru/2016/06/25/1303
Книга 2. "Дороги не расскажут" :      http://www.proza.ru/2017/10/26/1789


Пролог.

            Не становятся люди героями из-за того, что они этого очень хотят… Не становятся люди героями потому, что так надо… Жизнь временами ставит человека в обстоятельства, где нет выбора. Ставит перед людьми задачи, не свойственные человеческому разуму, противоречат человеческому рассудку, где приходится выбирать между собственной жизнью и… смертью, ради людей, ради Отечества, Веры, чтобы жили другие, жертвуя жизнью собственной. По-своему каждый решает, перед собой, и, коли нужно – Богом, эту задачу, каждый совершает свай поступок… Время воздвигает перед человеком преграды… если он их преодолевает, для решения сложных вопросов, становится победителем… «богатырем». Если совершенный поступок важен не только ему одному, если решенная проблема — проблема многих людей, то его поступок — подвиг, и не важно, что дальше!.. Он неизбежно остается в истории… правда, если люди будут о нем знать, ведь человек может оказаться и безымянным, а поступок не всегда, ох далеко не всегда, известен… спасенным, а может… и не спасенным… не смотря на подвиг.
            «Рубеж» — повесть о событиях 1942 года Великой Отечественной Войны. Продолжая повествования повестей «ОПАЛЕННЫЕ ВОЙНОЙ.» и «ДОРОГИ НЕ РАССКАЖУТ…». Рассказывает про людей, которые прошли эти опаленные дороги и с которыми я имел честь быть знакомым, считаю для себя наградой судьбы, по какой бы причине это не происходило. Вы встретитесь с известными Вам, персонажами, остановившими фашизм. По-прежнему, в повести будут рассмотрены не широко освещенные в литературе эпизоды той страшной войны. Повесть расскажет об огне кровавого 1942 года. Сражения описанные, не имели большого рассмотрения в литературе, в том числе и в исторической публицистике. Они оставались лишь в скупых рассказах Ветеранов, горевших в том страшном году войны.
            Не надо искать объяснения безграничного героизма людей, определивших события Великой Отечественной войны, защитников нашей Страны, да в конце концов и всего Мира. Они защищали свою Родину, они освобождали и чужую Родину, они защищали свою любовь, они защищали свою жизнь... и жизнь будущих поколений. И не остались они безучастными к судьбам народов Европы… Беззаветно герои жертвовали свои жизни за: Польшу, Чехию, Словакию, Венгрию, Болгарию, Австрию, истерзанную в партизанском сопротивлении Югославию. В конце концов – Германию… Горела Европа в огне освобождения планеты от фашистских режимов Германии, Италии… их сателлитов - Румынии, Турции, Японии.
            Но до освобождения Европы от фашизма надо было пройти еще тяжелые кровавые годы, спасая свое, родное Отечество, свои родные, обильно политые красной кровью Русскую землю…; Украинские просторы и горы…; Белорусские полесья… - Земли Великой старой Руси.
            Желаю Вам интересного чтения, ярких переживаний, острых ощущений, всего самого доброго. Помните… не забывайте героев той страшной войны. Остановка сыновней памяти будет означать начало новой страшной войны для всего человечества.

……………………………………………………………………..
            
            Горели в 1942 году опять поля и луга Русские, и топтал посевы крестьянские кованый сапог ворога нашего, тучей коричневой заслоняя зарницы на западе – куда ушло солнце. Не туманы легли на Землю Родимую, а дымы упали черные на селения мирные. Заслонили эти дымы и луга, и дороги, и леса. И не было спасения человеку Русскому от коричневой нечисти, извергнутой из недр Европы на просторы наши.
            Кругом лежало горе.
            В России всегда дороги были тяжелыми. Пути длинными - конца не видно. И любит человек, родившийся среди красоты эдакой, бесконечность родимую. Каждая дорога из сердца начинается у Русича, и в сердце возвращается. И если порвать дорогу родимую, не избежать боли душевной горемычной.





ЧАСТЬ 1.

Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 1. Детские шалости.

            - … Эх ты, р-растяпа, черт тебя забери! … Считай, что ты уже на том с-свете... Чего, трудно запомнить, как провода прозвонить перед тем как их на клеммы вертеть... Связь не восстановил… арт-арт-ттил-лерия работать не может, через десять минут, фашист нас всех уже укокошит здесь на хрен, дубина ты стал-леросовая. – Кричал на Мишку инструктор. – марш в строй дуб-бина. – заикание капитана после контузии, почему его и списали со строевой в учебку, было не сильным, но перебитое на руке сухожилие делало кисть правой руки, висящей как плеть. Даже прикуривать он приноровился одной рукой, другой пытаясь заслонять горящую спичку от ветра.
            - Есть. – Буркнул Миша, сжатым от обиды на свою неумелость, голосом. И убитым строевым шагом, чуть сутулясь встал в строй.
            День занимался светлый и прозрачный. Только над горизонтом на западе лежали облачка, воздух после холодной апрельской ночи был звенящим и свежим на запах, в складках, между грязным, еще не везде растаявшим, снегом блестели замерзшие лужи со льдом местами до сантиметра. А через деревья леса, растущего на небольшом склоне, края полигона белел снег, не думающий таять. Утренние, еще косые солнечные лучи, своим робким теплым светом, выискивали холодные участки земли, чтобы их согреть.
            - Запомните остолопы, вы в поле провода коммутировать будите, в поле!.. - он многозначительно поднял руку... - вокруг, скорее всего пули свистеть б-будут… ошиблись - и себя погубите, и весь полк костьми ляжет… Вы должны понять, идиоты - от связи сейчас в бою зависит победа, от связи... Нет связи - нет пп-победы... Вы уши и глаза командира части. Связь прерываться не д-должна ни...
            - Возду-ух, во-оздух!!! - раздался крик над аэродромом малой авиации, часть которого оборудовали под полигон связистов, где проходили тренировки курсантов ускоренных солдатских курсов связи.
            - Разойтись!!! Воздух… Быстро рассыпались в стороны… рассыпались… рассыпались!!! – заорал капитан изо всей силы своим слегка хриплым голосом, разгоняя молодых солдат подальше, продолжая стоять во весь рост, размахивая своей не послушной рукой.
            В небе послышался рев пикирующих самолетов, а на КПП аэродрома, в трех сотнях метров от них, заговорила зенитка. В воздухе встал противный свист падающих бомб… зацокали другие зенитки у КПП и на углу поля, у самолетов, зажужжал зачетверенный максим, а там, где стояли самолеты, укрытые маскировочной сеткой, подняли землю первые взрывы...

………………………………

            Миша Трифонов не хотел учиться. Ему нравилось бегать по деревне подражая более взрослым парням, собирать в лесу ягоды и грибы, помогать родителям со скотиной на дворе, не лишними были его руки на покосах, на картошке. Но в деревне у них, возле церкви аж с 1921 года была открыта начальная школа, в которую он пришел получать знания, когда ему уже было девять лет в 1934м. И несмотря на то, что в деревне Телешово была церковь, открытая в 1911м году, селом ее почему-то так и не называли. Деревня и деревня. И всем было как-то все равно.
            Учиться сорванцу не хотелось. Простор ему был нужен, нужна… воля. Но и не учиться Миша не мог, а был мальчику уже девять лет. Совсем парторг заел его родителей, что двумя годами раньше не отвели Трифоновы сорванца в школу, ведь по стране широко шагала всеобщая грамотность. Даже взрослых, не смотря на возраст, Страна сажала за парты, и заставляла учиться читать, считать… а то и писать. И отец с матерью полгода в школу ходили по вечерам, и теперь по слогам читали газету, которую парторг заставил выписать через почтальона. Выписать можно было либо «Правду», либо «Известия» — это уж кто как захочет.
            К первому сентября Мишку кое-как собрали в школу. Мать сшила ему новую рубаху, в Ошейкино, в сельмаге, купили ему новые штаны, с интересным названием – брюки, новые ботинки на шнурках, щетку с жесткой щетиной и две банки гуталина.
            И вот наступает волнительный для Михаила день. Не ловко он себя чувствовал среди маленьких мальчишек и девчонок, но при этом в классе были такие же как он дылды, одному мальчишке было аж десять лет, но он в первый класс шел уже второй раз. При первой попытке, в прошлом году ходить в школу просто перестал через пару месяцев, и еще пару недель врал родителям, что ходит, пока тех не вызвали, через правление колхоза, в школу.

            В первом классе, с ним за парту села маленькая девочка, которой было всего шесть лет, звали ее Шурочка, Шурочка Широкова, она каждый день ходила в школу с деревни Кушелово, километра за три от Телешово, там очередной раз школа была закрыта. Кушеловские мальчишки и девчонки, каждый день гурьбой утром, и как получится после учебы бегали из Кушелово в Телешово, и обратно. Не много, ни мало, но путь этот был длинной километра три.
            Учился Михаил плохо, тянуло его все время в поле, или в МТС к тракторам, плугам и сеялкам… нравилось Мишке гайки крутить и ощущать запах блестящего железа. Там он познакомился со старшим братом Саши Широковой - Егором, который уже подумывал об уходе в армию, конечно, в танковые войска.
            Саша на целых три года была младше Мишки, она была пухленькая девочка, и училась в отличии от Михаила, хорошо, отличницей у нее не получалось, может потому, что ей было шесть лет, но читать стала быстро, помогая своему товарищу по парте складывать слога, считать она уже умела придя в первый класс, и упорно заставляла Мишу освоить счет и задачки. Как бы он учился без нее, одному Богу известно, получилось бы ему за партой усидеть три – четыре урока. Может быть сбежал бы с учебы, как его старший приятель в прошлом году, а теперь и он цепляясь за Трифонова, зная его еще до школы, начал по тихонечку учиться.

            Их школа стояла рядом с церковью. Церковь закрыли года четыре пять назад. Колокола с нее скинули, благо пролезли они через большие бойницы колокольни. Но не помогла доска, на которой выносили колокола из бойниц, большой колокол оказался тяжелым, и доска сломалась, колокол задел отлив нижнего портала колокольни и разрушил свод из кирпичей под звонницей на колокольне, сбив медную жесть с отлива, разбрасывая окрест свой последний пронзительный баритон. Но колокол упал на мягкую землю, не разрушился. Селяне, наблюдавшие происходящее, ахнули. Плакали бабы, когда все это происходило, и истово крестились, не смотря на окрики старшего чекиста – руководившего этим варварским процессом.
            Колокола увезли, и умолкла церковь «Всем скорбящим радость» на долгие-долгие десятилетия.
            
            Мишка был хулиганистым парнем. Однажды уже глубокой осенью, к октябрьским праздникам, уговорил Шурочку не уходить домой вместе со всеми. Обещал, что сам проводит ее до самого ее дома. Сашенька согласилась, ведь Миха хотел показать ей церковь, у которой были сбиты купала.
            День был пасмурный. Красный кирпич церкви влажным и темным. С опаской Сашенька заходила в церковь. Кованые петли тяжелых дубовых ворот держали воротины крепко и противно визжали, когда Мишка их открывал и закрывал, прокатившись на них туда-сюда. Стены церкви были сильно исцарапаны, куски штукатурки на которой по-прежнему различались лики ободранных кем-то икон, внимательно и сочувственно смотрели в глаза
ребятишек. С высокого свода, когда-то держащего купола, смотрел на них Бог, с одной стороны освещенный солнцем, с другой, почему-то золотым, месяцем.
            Шурочке было страшновато, вместо купола церкви было видно, как по небу плывут рваные облака. Она стояла под кругом из рваных облаков, и завороженная смотрела на ободранные стены, с которых на нее внимательно и укоризненно наблюдали глаза святых, исцарапанные злыми людьми. А Мишка бесцеремонно и даже как-то нагловато вытащил папироску, чиркнул спичкой и смачно закурил. Потом поднял камень – кусок облетевшей штукатурки, прицелился и метко кинул в оклад иконы, лежащей у стены, под разбитым высоким окном.
            Девочка стояла завороженная… она осматривала фрески на стенах и сводах, все время задерживая взгляд на глазах Боженьки, с опаской, что он смотрит на них, с Мишей, напряженно, и ей очень не понравилось, когда ее друг, кинул камень в оклад иконы:
            - Миш?.. А тебе не страшно?.. – промолвила Саша как можно тише, но ее голос все равно эхом отозвался в пределах такой красивой церкви, не смотря на истерзанные стены.
            Миша, все ходил по церкви смело поднимая и осмотрев бросая, валяющиеся на полу железки и куски крашенной штукатурки. Весь пол церкви был завален мусором.
            - Чего тут бояться-то… - с некоторым пренебрежением ответил Михаил.
            Он поднял голову и тоже осмотрел купала.
            - Ты боишься, что сейчас купала упадут, что ли? – Он ухмыльнулся,
- Хха-ха-ха… Ты чего, Шур, это же церковь, здесь стены толщиной больше, чем моя рука, ее снарядом не прошибешь. Батя говорит ее пытались разрушить, да не смогли. – мальчишка громко опять засмеялся, вытащил из кепки еще одну украденную у отца папиросу, из кармана спички, и опять умело закурил. - …Смотри Шура, свечку толстую нашел…

            Дети подошли ко двору Александры, когда уже темнело. Октябрь уже не любит длинных дней. Уроки Саше придется делать в чулане, чтобы электрической лампочкой не мешать спать родным. Мишка, который придет домой уже по темному, делать уроки уже, конечно не будет.

            Михаил не хотел учиться дальше… третьего класса, и не известно - доучился ли он до него, если бы не маленькая миленькая Саша Широкова. Но, хоть и с тройками он стал учиться дальше, перейдя в четвертый класс. В Телешово была только начальная школа, учиться дальше надо было ходить в Ошейкино, до которого было четыре с половиной километра через Кушелово и Бородино, и приблизительно пять километров, через Кушелово и ошейкинский лес.
            Мишка не хотел учиться дальше… Даже с Сашкой из-за этого поссорился, целый месяц она от него воротила свой смешной курносый нос. В конце концов он согласился заканчивать семилетку. Так они вместе и проходили в Ошейкино в школу до самого 1941 года, закончив седьмой класс. Саша его ждала у двора, вместе с братом Иваном, и кушеловскими подружками, присоединяясь к ватаге телешовских ребят, и все вместе, за разговорами и озорством, детвора двигалась дальше в Ошейкино… в школу.
            Летом 1941 года Сашеньке исполнилось 13 лет, Михаилу в марте – 16. А на Родину в июне упала война.

 …………………………………………………………………………………

            Закончив семилетнюю школу, Михаил пошел работать в МТС. Он и раньше проводил там много времени, постепенно знакомясь со всей семьей Широковых, сначала помогая ремонтировать трактора, Сашкиному старшему брату Егору, затем, когда Егор ушел в армию в 1937м году, его место занял средний брат – Алексей, пока не уехал он поступать в военное училище в 1940м, в него поступив и более не возвращаясь в родную деревню. А сменил его в подмастерьях – его младший брат Иван, которому в 1941м пробило 15 лет. В августе 41го их средняя сестра Зина, которая училась на врача в Москве, внезапно приехала в деревню, на одну ночь, а на следующий день забрала Ивана в Москву, копать земляные укрепления, где-то в Подмосковье.
            Война резко изменила время, людей и все, что окружало парня. Меньше стало смеющихся лиц на деревне и на работе, на лицах женщин появился испуг… этот испуг был не за себя, он шел из глубин бабьей души, за жизнь близких мужиков, которых вот-вот должны призвать в армию, что и случилось в первых числах июля.




Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 2. Миша.

2.1 Вставай страна огромная…

            Война…
            Как не тяжела была эта весть для людей. Люди в деревнях жили
спокойные и рассудительные. Замирание сердца она вызывала у баб,
оцепенение у мужиков.
            Но неторопливая, деловая, смекалистая мысль не сильно испугала поначалу людей тяжелым сообщением, по радио, в воскресение 22 июня в двенадцать дня. Конечно, у каждого по спине холодок пробежал, но почему-то все как будто ждали эту войну… конечно… хотели, чтобы не было ее вовсе, но ждали, может через год, может через два, а лучше бы не начиналась она совсем, проклятая! Но, чему быть того не миновать. А так как находилось Кушелово и Телешово в самой середине Европейской России, в ста тридцати километрах от Москвы, то до любой границы не дойти, не доехать… Не дойти от рубежей державы по дорогам до их деревень - устанешь, а армия у нашей страны сильная, не пустит она ворога не только в далекие, далекие от границ деревни, но дальше приграничья фашисту не пройти. Сильна ведь армия наша – Красная. И до Москвы их не допустит.
            Мальчишки потянулись в ошейкинский военкомат, спешили успеть до фронта доехать, чтобы с немчурой в бою сойтись, да выгнать с рубежей нашей страны. Ветераны предыдущей войны с немцами, благо после нее чуть больше двадцати лет прошло, байки молодёжи рассказывали о геройствах своих в те года. Двое из стариков кресты свои одели царские, молодые новобранцы, хоть комсомольцы, хоть не комсомольцы, проходя мимо стариков, снимали кепки и с почтением смотрели на полосатые ленты георгиевских крестов, а мальчишки босоногие, которые крутились возле военного комиссариата, не могли от крестов взгляд оторвать, хоть и шугали их, озорников, время от времени. У Широковых отец, хоть и помер в 39м, но все знали, что с первой мировой он кавалером двух Георгиев пришел, Уважали его и в Кушелово и в Телешово, да и в Ошейкино он известен был своими зарубленными при ковке гвоздями.
            Парни строились в неровную шеренгу офицер командовал, не до конца трезвым парням свои команды, бабы ревели стараясь глушить вопли, вытирая платком слезы, мужики курили и скупо смотрели тревожным взглядом вслед уходящим сыновьям и внукам. Так кончался июнь, начинался июль страшного 1941 года. И никто еще не понимал, что свалилось на Русский народ… на их Родину, и верили все в скорую доблестную победу.
            Невысокого роста, коренастый и худой, но жилистый шестнадцатилетний Мишка никак не дотягивал до призывного возраста, ни телом, ни лицом... ни ростом.

            Михаил был резким и быстрым парнем по натуре. Все считали, что война ненадолго, и он очень сожалел, что ему не придется повоевать с немцами, осмелившимися поновой напасть на его Родину. Но через несколько дней по радио передавали, что взят фашистами Минск, совсем скоро проклятые оказались под Псковом… и… его тоже вроде бы должны взять, но... не взяли. Весь июль, август и начало сентября из черной тарелки репродуктора говорили страшные известия о кровопролитных боях под Смоленском и страшных событиях Киевской обороны, ужасающего окружения наших армий на Украине. И никто не мог представить себе тех катастрофических масштабов, глобальных поражений Красной армии, произошедших на полях Украины, Белоруссии и России. Осень еще начаться не успела, а репродуктор говорил о Ельне, Вязьме, Можайске, Ржеве, Ленинграде… Уже в августе над деревнями менее чем в ста пятидесяти километрах от Москвы висело свинцовое облако фашистской оккупации. Уже во второй половине сентября как из-под земли выросли фашистские орды на подступах к Можайску. А в начале октября канонада начала становиться привычной вокруг родных деревень. Получается, что до фронта уже не тысяча километров, не пятьсот, фронт уже где-то рядом… может быть вон за тем лесом... «Вот те девки пляшут», так они завтра и к нам, в окна постучатся, выламывая рамы.

            В скорости Кушелово было оккупировано. А Телешово немцы взять не смогли, до самого марта 1942го стало Телешово столицей партизанского движения, и ни с ходу, и никак не смогли проклятые пробить Телешовскую Церковь, колокольня которой стала неприступной крепостью на пути оккупантов, ощетинившись советскими пулеметами.
            Выгнали в конце февраля сорок второго поганых из деревень по всей Ошейкинской округе, не смогли они прожевать Подмосковную землю – подавились, продолжая обливаться кровью где-то подо Ржевом и Нелидовом, напрочь застряли фашисты в наших Тверских болотах, на которых растет так много красной, красной клюквы и брусники в цветную осень.

            После освобождения округи от фашистов в феврале 1942го года, в начале марта, многих молодых ребят, в семьях которых имелась лошадиная тяга, мобилизовали на строительство укреплений где-то подо Ржевом, где кипели кровопролитные бои. Тринадцатилетняя Сашенька, вместе со своим четырнадцатилетним двоюродным братом Витькой Русаковым, тоже ушли на эту мобилизацию, их семья имела шестилетнюю кобылу. А в середине марта, когда Саша была на работах, Мишку забрали в армию, в очередной призыв несмотря на то, что ему совсем скоро еще только должно исполниться семнадцать лет. Сашка вернулась со строительства укреплений только в мае… Михаил уже давно, как ушел на войну.


2.2 Белая дорога.

Историческая справка.

            После успешного отражения немецкого наступления в битве за Москву, советское верховное командование, воодушевленное успехом зимних сражений, сочло возможным начать активные действия на других участках фронта. Военная промышленность, развёрнутая за Уралом непосредственно после эвакуации, непрерывно наращивала производство и поставляла всё больше вооружений во вновь формирующиеся части и соединения красной армии. И не маловажно, что вооружения были новые, много оружия еще вообще не выпускалось ранее, без всяких испытаний поступало в войска, проходя эти испытания в боевых условиях. Автоматы активно вытесняли дореволюционные безотказные трехлинейные винтовки и карабины. На фронт отправлялись сотни танков, да каких танков… Т-34 показал себя в боях невероятно живучим и грозным оружием. Появились инженерные приспособления для войны, активно в воинские части внедрялась связь.
            РККА была пополнена очередным призывом и сумела уделить немало ресурсов для осуществления военной подготовки пополнения, в том числе и формирования младшего офицерского состава, который был практически полностью выбит из рядов отступающих и обороняющихся частей и соединений в 1941 году. Также новые технические премудрости осваивали и солдаты в специально оборудованных, для этих целей, учебках. Всё это позволило не только пополнить действующие части РККА, но и создать 9 резервных полностью укомплектованных и хорошо вооружённых армий Ставки.
            Стратегический план 1942 года состоял в том, чтобы последовательно осуществить ряд стратегических операций на разных направлениях, заставить противника распылить свои резервы, не дать создать ему сильную группировку для отражения наступления ни в одном из населенных пунктов и стратегических рубежей. Успех локальных наступательных операций позволил бы в итоге отсечь группу армий «Юг», прижать её к Азовскому морю и уничтожить, тем самым неизбежно ослабить давление фашистов на черноморском побережье и на Кавказе. Отвлечь часть сил с центрального направления военных действий вермахта, группы армий «Центр». Исключить возможность организации масштабных стратегических операций на Московском и Ленинградском направлениях. При благоприятном исходе событий деблокировать Ленинград. Возможно, в конце сорок второго года перейти к изгнанию фашистов с нашей территории.

……………………………………………….

            Призывников сначала всех везли в Лотошино…
            Там, новобранцев, в том числе и Мишку, переодели в военное обмундирование после бани, и разделили на команды. Видимо из-за того, что Михаил был мастеровым парнем, отобрали его, и еще четыре десятка молодых смышленых парней из разных окрестных селений, в некую специальную команду, секретов которой им пока не выдавали, а может быть, и не знали.
            Куда повезут этих парней? ... Но, таинственность формирования этой команды, значимо подчеркивало важность этого отбора. Не объясняя зачем, почему-то сразу после обеда, рассадили их на две бортовые полуторки, и отправили в дорогу. Шинельки были не слишком теплые для нынешних морозов, не смотря на уже наступивший март, а ветерок пробивал шинельки почти насквозь, когда машина, грубовато встряхивая молодых солдат на неровной дороге, двигалась вперед, объезжая ледяную глубокую колею, а иногда и воронки от бомб, в плохо расчищенной от снега дороге. Слава Богу мороз был не очень сильный, наверно чуть ниже пяти градусов.  «Хорошо, что мамка свитер сунула, а то бы сейчас замерз как сосулька» — думал Миша, глядя безразличным взглядом на огромные белые заснеженные ёлки, вокруг дороги, уходящей вдаль прямым лучом. Небо затянуто серым мутным туманом. В кармане шинельки мамкина булка, испеченная вчера, но еще мягкая и вкусная. Куда они едут им не сказали. Почти весь день впереди. Вокруг суровая в этом году зима. Лес замерз в белом саване, и как будто стоял не живой. Сказочная бахрома ледяного тумана не скрадывала свет, делая день ярким. При этом та же ледяная бахрома делала его и очень холодным, а воздух густым.
            
            Через три часа доехали до села Пушкино.
            Снега в этом году было много, сугробы по обочинам дороги чуть ли не с машину. Вросшие в белый саван деревенские домики ощетинились дымами труб, уходящие в морозное марево. Время от времени дорогу то заяц перебежит, то лисица. А машины двигаются не быстро, слишком не ровная обледеневшая колея вытряхивала из солдатиков обрывки желанного сна.
            На развилке у деревне Веденское машины ехали очень медленно. Сильные бои кипели у этой деревни. Все пространство окрестных полей было изрыто воронками, как будто просыпанный огромный горох, не оставил на земле ни одного здорового места, и не сосчитать, сколько стояло на израненных полях и нашей и немецкой техники. На встречу попадались подводы, что везут было не понятно, груз укрыт брезентухой, колонны бортовых тентованных машин, наверно ехавшие за очередным пополнением… и никого… будто нету больше людей в этом белом безмолвии. Только они трясутся в бортовых машинах в белом безлюдном пространстве. Хорошо еще оружия им не выдали, а то бы побили друг друга винтовками на этой ужасной обледенелой, местами изрытой воронками, долгой дороге.
            В Пушкино въехали уже ночью, поэтому пришлось заночевать в местной школе, где располагался госпиталь, хотя он и не был забит к этому времени ранеными, всё-таки война к концу февраля уже далеко ушла на запад, до самого Ржева, и земли под Калининым, опять оказался в, не глубоком правда, тылу. Но как это все было условно в начале 1942го… Где наши войска, где немецкие… Огромное пространство Калининской области как слоеный пирог намешало в себе и немецкие и советские войска сводя их время от времени в случайные встречные бои. Бои эти были, как правило, без всякого военного и стратегического смысла, они не несли за собой никакой цели, кроме непомерной злости тех и других друг на друга, и конечно неизбежных многочисленных потерь, когда трудно сохранить жизнь замерзающего раненого солдата.
             Только в полдень следующего дня две полуторки с сорока новобранцами проезжали Калинин.
             Их зачем-то сначала завезли на Вагонный завод, здания цехов которого были сильно разбиты. Затем, погрузив в машины под лавки, на которых сидели новобранцы, какие-то ящики, их повезли обратно и опять их колонна пересекала Волгу…
            Миша не ожидал увидеть таких адских разрушений. Он был в Калинине два года назад, в гостях у брата отца. Город был очень светлым, красивым и …большим. Волга с радостью теснилась в набережных центра города, перед белым ажурным мостом, передвигая по своей блестящей глади речные трамвайчики на борту которых пел, из репродуктора, Утесов. По его Улицам гуляли счастливые и веселые люди. А теперь улицы, по которым они проезжали, лежали в руинах, обильно покрытых грязным снегом. Рядом с рухнувшим мостом через Волгу прямо по льду в несколько накатов бревен были проложены две временных переправы, по которым во встречных направлениях двигался автотранспорт и вооружение. Движение по переправе не прекращалось ни на минуту. В обе стороны перемещалось огромное количество транспорта… включая танки, артиллерийские орудия, как на гужевой тяге, так и на автомобильной и тракторной. Сигнальщики в постоянном порядке, и флажками, и матом, подгоняли водителей и возничих. Эти переправы должны уплыть, как только вода реки пойдет по поверхности льда перед весенним половодьем. Каким образом будут переправляться грузы через Волгу в половодье, понятно не было.

            Остовы ажурного калининского моста возвышались над переправами своим искорёженным железом, упавшего с одной стороны с пилона пролета. с обоих сторон моста сооружены леса и выносные подмости, мост активно ремонтировался с берегов Волги. Глядя на эту уничтоженную красоту инженерного зодчества конца девятнадцатого века сердце обливалось кровью, тем более что Трифонов не видел таких огромных сооружений еще никогда в жизни в разрушенном виде, а Мишку всегда увлекали картинки инженерных сооружений в книжках и журналах.
            Натурой он был в отца, и постоянно мастерил всякую всячину. Разрушениями такого красивого и большого сооружения он был немало опечален. Поражали и развалины вдоль улиц, которые они проезжали, казалось, не видно ни одного дома, на котором не было отметин пуль и снарядов, многие дома разбиты до первого этажа. Некоторые стены стояли без внутренностей, пустыми окнами, из кузова, движущейся по расчищенной дороге, машины, сквозняком просматриваясь в затуманенное серое небо, в не оседающей блестящей изморози холодного воздуха.
            Призывники были голодны, не евши и не пивши с утра, ведь из Пушкина они выехали еще по темному. Но Калинин проехали без длительных остановок, хоть и с петлей до Вагонного завода, только заправив машины бензином на сформированной, за Пролетаркой, военной базе по распределению средств ГСМ, сгружаемых с железной дороги, сразу разливая и бензин, и солярку по бочкам. Тут же и отправляя кровь военной техники на фронт уже автомобилями. А до фронта от Калинина оставалось каких-то сто – сто пятьдесят километров. Парням удалось лишь покурить в специально отведенном месте, и напиться воды на КПП базы ГСМ, затем опять поехали дальше. Навстречу везли раненых и разбитую технику. Открытые грузовики с раненными, нескладно замотанные в покрасневшие местами бинты вызывали у парней сверление под ложечкой и начисто отбивало на время чувство голода. Разговоры в это время прекращались в наступающей растерянности, кто-то закуривал очередную папиросу. А в попутную сторону непрерывно шли и шли машины с бочками горючего, пушками, минометами не малого калибра, какого Мишка не понимал, пропахивали сугробы танки, разбрасывая гусеницами снег в разные стороны. Двигалась по дороге не ясная взгляду техника и вооружение, машины с ящиками боеприпасов и продуктами. В этой колонне занимали свое место и их машины. А правее шла пехота не устающим, но умеренным бесконечным шагом… Шла каким-то непрекращающимся не ровным строем в три, четыре шеренги, Миша смотрел на это безграничное количество войск и вооружений, временами его распирала гордость от этой не виданной ранее мощи, а иногда возникал страх перед тем гигантским делом, в которое им предстоит в скорости влиться всем своим существом, ведь они тоже частица этой невиданной силы.
            Только через четыре часа парни-призывники выполнили команду «Стройся», разгрузившись с машин возле монастыря на берегу волжских перекатов в городе Старица. После построения ребят отвели в казарму. Разместившись за полчаса по местам, их строем повели в столовую, ведь сегодня они кушали сухпаек только утром.
            Наконец-то они приехали, Мишке уже казалось, что эта дорога не кончится никогда. После ужина они долго стояли на плацу ожидая какого-то командира, который наконец должен объяснить куда их привезли, и, самое главное, зачем. А командир на эту встречу почему-то не очень торопился…
            На юге и на западе гремели глухие раскаты, было понятно, что до фронта оставалось два – три десятка километров. А за монастырскими стенами в ночном морозном воздухе прослушивался шум Старицких Волжских перекатов, не замерзающих даже суровой зимой. Старые монастырские стены верхней Волги неизбежно говорили о далекой старине, которую бережно хранила седая Старица.
            

2.3 Родное.
 
            Сон пришел сразу…
            Невероятная усталость двухдневного пути еле-еле довела молодых парней до койки. Как только Мишкина голова коснулась подушки, сон сразу забрал его сознание. Пропасть усталости была очень глубока, тело и сознание проваливались в сон быстро, расцветая ясными образами деревни… образами детства, такого близкого где их семья, много лет назад во время коллективизации с таким трудом, построила в Телешово свой новый дом. Вспомнилась парта в первом классе, за которой сидела маленькая курносая Саша, испытывающе смотря на него своими слегка выпуклыми глазами.

            Мишин сон…

            Не смотря на провис и скрип пружин коек, изморозь сильного мороза за монастырскими стенами: …

             …Мишка шел по деревне к своему дому, шёл легко, где-то пропел петух, странно уже вечер… почему вдруг петух – не время же… а на душе тревога. Каким образом он здесь оказался, Всем своим телом он ощущал родную деревню… А вон уже и домик наш…
            Свернув к своему двору, увидел, как навстречу идет Гришка с охапкой дров. Гриша прошел мимо Мишки, как будто его не видя, поднялся на крыльцо и скрылся за калиткой на мост. Почему-то Саша не хотел идти в дом, он стоял и смотрел на свой двор, на маленький прудик, почему-то совсем заросший зеленой ряской и удивлялся… он удивлялся тому, что стоит в этом дворе, он понимал, что так быть не должно, не мог понять, каким образом он здесь оказался, ведь они так долго ехали на фронт по разоренным заснеженным просторам Калининской области… Он стоял и смотрел вокруг, разглядывая прислоненный к стене плуг, чуть дальше борону, по-прежнему, как в детстве, без левого зуба в переднем ряду, две новые лопаты, которые отец насадил как будто бы только что, и он почему-то это знал, он знал, что на мосту за калиткой на притолоке за жало весят несколько кос. Он знал, что четвертая и пятая половица, от двери в дом моста скрипят. Он часто вставал на них и нажимая, то на одну, то на другую, слушал этот странный не надоедающий скрип, запомнив его навсегда…
            Завалинки дров, как забор отделяли двор от огорода. Парень хотел пойти на огород, но не шел. Он просто стоял и рассматривал стены дома, о котором, о образах которого никогда не задумывался ранее. Черные сухие бревна стен светлели мелкими суками и трещинами, а в трещине чашки, пятой стены, возле крыльца, по-прежнему торчал его пропеллер, закрепленный гвоздиком на белой палке, с которой только сегодня он содрал кору, зачистив ее до бела папиным ножиком… Завтра этот пропеллер надо отнести Сашке Широковой в школу.
            Дом соседей как будто был пуст, и почему-то понимал это. А на сердце лежала тревога. Она была глубокая и не понятная, без вопросов и ответов. Мишка смотрел то на свой дом, то на соседский, то на гладь воды пруда, и опять… то на свой дом, то на соседский…
            Вдруг он отчетливо услышал топот тяжелых сапог… он посмотрел вдоль деревни, по ней бежал пацан в тяжелых кирзовых больших сапогах, на много размеров больше ноги, еле-еле с трудом передвигая свои худые ноги, как ходули, при этом громко топая, и кричал во всю глотку, размахивая руками:
           — Подъем! Подъем! …

            — …Подъем! Подъем! Всем строиться на плацу через пять минут! – и старшина удалился, плотно закрыв дверь казармы, выйдя в холодный пар морозного воздуха.
            Вокруг курсанты уже натягивали галифе и гимнастерки, некоторые наматывали портянки… вокруг скрипели двух ярусные кровати и топали кирзовые сапоги поправляя, ударом об пол, послушные портянки.
            Михаил молниеносно откинул одеяло, спустил ноги на ледяной пол…

продолжение:     http://www.proza.ru/2019/07/09/475

г. Тверь
Русаков О. А.
27.07.2017




Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 3 Учебка.

3.1 Маневры.

            Не думал Мишка не гадал, а попал парень в учебку. И учили их делу, про которое раньше Трифонов и слыхом не слыхивал, и думу не думал. Учили их на связистов. К началу войны не было телефонов ни у них в деревне, ни в Кушелово. Впервые увидел Трифонов эту диковину на столе директора ошейкинской школы, когда вызывали его ругать за баловство на уроках. Ну может быть два десятка этих аппаратов было на весь район. Дивой по началу парню казались эти ящики, в так называемую трубку которых, хоть на трубку они никак не были похожи, разбегаясь в разные концы аэродрома, можно было разговаривать. Ящик был не тяжелый, но, когда заставляли его, не снимая носить чуть ли не целый день, а на другом плече винтовка, он наливался свинцом к вечеру. А сколько километров проводов им пришлось размотать и смотать обратно в катушку, и опять размотать, и опять смотать, и все бегом, бегом… да не просто бегом, а пригибаясь, да падая и вставая, как будто прячась от пуль. Выпрямился во время бега – инструктор разорвет перепонки своим заикающимся ревом. Упадешь не так как надо – опять разорвет…
            Во второй половине марта солнце начало светить очень ярко. Снег начал съеживаться и темнеть, образуя после обеда проталины. Шинели перестали просыхать, кирзачи все время чавкали водой, кто портянки неправильно намотал – беда мозоли через минуты уже не давали ходить. А полевые занятия только усиливались…
            Утром, как в школе, уроки. Они изучали марки кабелей, как кабелей связи, так и электрических. Они изучали их отличия, взаимозаменяемость. Изучали телефонные аппараты, вскользь даже рации. Первые две недели бегали по утрам налегке вокруг монастырского кремля, топая кирзовыми сапогами казалось, на всю Старицу. Затем начали бегать в полном обмундировании с винтовками.
            Во второй половине марта, когда солнышко начало припекать холодные зимние сугробы, курсантов начали выводить на полевые учения, с муляжами полевых телефонов на плечах. 18го марта полевые занятия были отменены, и курсанты почетно приняли присягу на верность Отчизне, трудовому народу, и… товарищу Сталину. Следующие дни были похожим продолжением дней предыдущих. И очень быстро наступил апрель.

            - … Эх ты, р-растяпа, черт тебя забери! … Считай, что ты уже на том с-свете... Чего, трудно запомнить, как провода прозвонить перед тем как их на клеммы вертеть... Связь не восстановил… арт-арт-ттил-лерия работать не может, через десять минут, фашист нас всех уже укокошит здесь на хрен, дубина ты стал-леросовая. – Кричал на Мишку инструктор. – марш в строй дуб-бина. – заикание капитана послеконтузии, почему его и списали со строевой в учебку, было не сильным, но перебитое на руке сухожилие делало кисть правой руки, висящей как плеть. Даже прикуривать он приноровился одной рукой, другой пытаясь заслонять горящую спичку от ветера.
            - Есть. – буркнул Миша, сжатым от обиды на свою неумелость, голосом. И убитым строевым шагом, чуть сутулясь встал в строй.
            День занимался светлый и прозрачный. Только над горизонтом на западе лежали облачка, воздух после холодной апрельской ночи был звенящим и свежим на запах, в складках, между грязным, еще не везде растаявшим, снегом блестели замерзшие лужи со льдом местами до сантиметра. А через деревья леса, растущего на небольшом склоне, края полигона, белел снег упорно лежал на земле, не думая таять. Утренние, еще косые солнечные лучи, своим робким теплым светом, выискивали холодные участки земли, чтобы их согреть, медленно перемещаясь по прозрачному небу.
            - Запомните остолопы, вы в поле провода коммутировать будите, в поле!.. - он многозначительно поднял руку... - вокруг, скорее всего пули свистеть б-будут… ошиблись - и себя погубите, и весь полк костьми ляжет… Вы должны понять, ид-диоты - от связи сейчас в бою зависит п-победа, от связи... Нет связи - нет пп-победы... Вы уши и глаза командира части. Связь прерываться не д-должна ни...
            - Возду-ух, во-оздух!!! - раздался крик над аэродромом малой авиации с дозорной вышки, часть которого оборудовали под полигон связистов, где проходили тренировки курсантов ускоренных солдатских курсов связи.
            - Разойтись!!! Воздух… Быстро рассыпались в стороны… рассыпались… рассыпались!!! – заорал капитан изо всей силы своим слегка хриплым голосом, не заикаясь, разгоняя молодых солдат подальше, продолжая стоять во весь рост, размахивая своей не послушной рукой.
            В небе послышался рев пикирующих самолетов, а на КПП аэродрома, в трех сотнях метров от них, заговорила зенитка. В воздухе встал противный свист падающих бомб… зацокали зенитки у КПП, зажужжал зачетверенный максим, а там, где стояли самолеты, укрытые маскировочной сеткой, подняли землю первые взрывы...

            Мишка «смело» и быстро побежал к краю аэродрома, не чувствуя ни слабости, ни усталости, он чувствовал, как в груди бьется сердце. Прямо на бегу прыгнул в Кювет на окраине летного поля и притаился там, приподнимая ствол винтовки, чтобы вода его не залила, не заметив, что сам лежит в воде, а затвор винтовки с прикладом утонул в ледяной перемеси воды и льда кювета, прижав под водой полу его шинели.
            Только через секунды он почувствовал колющий холод только что растаявшей воды, тело моментально ударила судорога, а рев самолетов продолжался. Вставать было страшно, взрывы не прекращались, слегка сотрясая землю. В этот момент с обеих сторон кювета крупнокалиберный парный пулемет стервятника начал поднимать увесистые куски грязного снега и замерзших комьев земли, которые падая, ударяли Мишку по спине, ногам и задранной, над водой, голове. Один кусок, оторванный, 13и миллиметровой пулей, мороженой земли, упал Трифонову на голову, погрузив его лицо в ледяную воду. Приподняв голову опять, Мишка фыркнул, якобы согревая окоченевшие щеки, с выпученными глазами, отталкивая от себя лбом и носом сантиметровые льдинки в стороны. А в это время над кюветом, на бреющем, проревел Хенкель… Гигантским Горынычем отразившись в глазах перепуганного и моментально окоченевшего молодого солдата… бесконечно громко рыча, поднимался вверх.
            …Когда кончился налет, двое курсантов были убиты. Одному курсанту выбило глаз вырванной, пулей немецкого пулемета, льдинкой, одному разорвало бок, вместе с шинелью, гимнастеркой и плотью, опять же рикошетом от разбитого пулей льда, на котором лежал парень. Поначалу он никак не понимал, почему не может встать на ноги…
            Один самолет У-2, у взлетки, горел, один стоял с косыми плоскостями крыльев, видимо с перебитым шасси. Зенитки уже молчали, но расчеты продолжали бегать вокруг пушек, заряжая родимые орудия заново.
            Учения были приостановлены, раненых сразу увезли в госпиталь, курсантов бегом строем погнали в казармы, чтобы не заморозить пацанов до смерти, только убитые остались лежать на месте…


3.2 Старица с неба.

            День шел за днем. Неделя за неделей. Уже к завершению подходил срок их обучения. Уже скоро их откомандируют в новые формирующиеся части и на фронт.
            В один из дней им объявили, что на текущей неделе их будут учить прыгать с парашютом. Не всех брали на парашютную подготовку. Конечно, Мишка не понимал, по какому принципу их отбирали, но было понятно, что берут невысоких, крепких телом, хорошо стреляющих. Зачем это нужно, им тоже не объясняли. Итак, в составе шестнадцати курсантов он тоже был отправлен на «небесную карусель», как у них называли парашютную подготовку.
            На самом деле Мишке стало немножко страшно, не предполагал он никогда, что придется ему летать. Самолеты он видел. Иногда пролетали они в сторону Волоколамска над их городом. Странные машины. Совершенно не понятно, как эти неуклюжие толстые угловатые тарахтелки не падают на землю, неприятно жужжа над лесами и полями. По деревням слухи ходили, что вот-вот начнут строить толи в Ошейкино, толи в Лотошино аэродром, и из их захолустья можно будет летать в разные концы их, такой большой, страны. Он никак не хотел оказаться под облаками в этих странных летящих аппаратах, не понятно, на чем держащихся над землей. Три дня их учили собирать и разбирать парашют. Его одевать и снимать. Учили не путаться в лямках, по правильному, стропах. Правильно располагать ноги при приземлении… садиться в самолет, в его тесную кабинку, пристегиваться, отстегиваться, вылезать на крыло, в межплоскостное пространство биплана, как будто так трудно перелезть эту перегородку из кабины, и скатываться с него в полу лежачем положении сгруппировавшись, падая в итоге на землю под крылом, почти как играть в кошки-мышки, или салочки. В конце концов, быстро отстегивать парашюты, якобы, после приземления, и куда-нибудь их
прятать.
            И никто на них уже не орал… Почему-то все смотрели на них с каким-то уважением, и солдаты, и курсанты, и офицеры... и конечно проходящие мимо девочки. У Трифонова название самолета часто крутилось в мозгу: «У-2… У-2… У-2…». Эта надоедливая азбука начала напоминать ему удары дятла по дереву, но при этом деревом была его собственная голова. И никак он не мог заглушить это навязчивое «уканье» в своей башке. Ведь крутились они рядом с этими странными машинами целыми днями.

            …Мишка очень боялся садиться в ревущий дрыгающийся самолет со странным названием У-2. Да еще в этот узкий карман садили двух курсантов, с выходом в воздухе на оба крыла. А карман был настолько маленький, что казалось и одному места там не хватит.
            Ветер, на взлете, мешал открывать глаза, сбивая дыхание. Качели, поднимающегося вверх самолета, то делали тело тяжелее, то бросали его в пропасть, будто до самой земли. Но не могли ребята себе представить, когда залезали в тесную открытую кабинку на пару, как мозги будут скручиваться в голове в звенящую струну, когда пилот в воздухе поднял руку, что означало – команда на прыжок.

            Их было двое на борту в роли пассажиров, которые взлетали, чтобы покинуть самолет. Один вылезал на правое крыло, другой на левое. Ветер не давал телу достойно двигаться, неимоверно мешала запаска, болтающаяся на животе. На земле она легко перемещалась относительно тела, чтобы не мешать на перегородке самолета, которую надо было преодолеть, здесь же наверху, видя внизу бездонную пропасть, когда тело в разы тяжелее, крыло оказалось не таким близким. И так рядом крыло обрывалось в бесконечную, почему-то казавшуюся, совсем белой пропасть.
            Ветер давил на все части тела с неимоверной силой, запасной парашют был не управляем, никак не получалось его приподнять к груди. Нога, коснувшись плоскости крыла, сразу заскользила к элерону. Мишка еле сдерживал себя на плоскости биплана, изо всей силы держась за переборку кабины понимая, на один миг появилась мысль… не вернуться ли обратно, но тут же стало ясно - обратного пути уже нет, даже если попытаться – не получится… И надо прыгать, он отпустил одну руку, и группироваться уже было не надо, сильный ветер выбил из-под него скользящие ноги, парень оказался на карачках, на плоскости крыла, и далее соскользнул с элерона… над головой просвистела плоскость хвостового оперенья. Самолет полетел дальше, увозя с собой рев двигателя. Из звуков осталось только шипение, и бурление воздуха от улетающего самолета. Мишку побросало из стороны в сторону, пока он не обнаружил, что лежит на воздухе, а под ним… а под ним…
 
            …А под ним целый огромный мир…
            Во все пределы этот Мир уходил в бесконечность, синея, белея, чернея… в разные стороны.
            Он увидел внизу Старицу, монастырь, в котором они живут, с речными перекатами Волги по западному редуту. Вдалеке, в ярком весеннем солнце, бескрайний лес, с темной зеленью елей и сосен, серой паутиной голых веток лиственных деревьев на белом фоне не растаявшего еще снега в лесной чаще. «Кирпичи» распаханных на зиму, гусеницами военных машин и танками, полей, почти полностью очистившиеся от снега. На некоторых полях изувеченная техника, после кипевших здесь боев, которую некому было убирать, с полей изрезанных нитками окопов. На западе излучинами блестело широкое русло Волги, с поперечиной русла здесь еще менее ста метров, уходящей излучинами в горизонт, принимая в себя блестящие отростки маленьких притоков. А по дороге, видимо из Калинина, в обе стороны ехали машины, шла пехота… и все это было накрыто синим куполом неба, во все стороны невероятной глубины. Ему еще не надоело наблюдать всю эту невероятную и не привычную красоту, но…
            Мишка дернул за кольцо, парашют тонкой струйкой вытянулся из рюкзака вверх, дернув его стропами, как будто за шиворот. Уже вися на этих веревках, курсант забеспокоился: «Почему так медленно растет купол…» Но все было в порядке, через десяток секунд стропы перестали его крутить, купол раскрылся полностью, слегка подбросив парня вверх и хлопнул сферой в полной тишине Мишкиной радости… блаженство и невесомость человека переполнялись видами Русских далей, завораживая парня. Он глубоко вздохнул, непроизвольно поднял взгляд на купол, продолжая любоваться невероятной красотой солнечного пространства верховьев Великой Волги… И все долгие секунды, может минуты, легкого парения над всей этой невероятной красотой, он ощущал такую не испытанную ранее сладкую радость собственной жизни, что не очень обрадовался близкому успешному приземлению. Блаженство полета и после приземления ласкало его ершистую душу.

            Потом были прыжки опять, хулиганистая Мишкина натура уже их не боялась, хотя опаска оставалась каждый раз, но первый прыжок, как и первая любовь не забывается, сколько бы их не было дальше. Хотя не испытывал Михаил еще сладостей первой любви в свои юношеские семнадцать лет. Рядом с ним всегда была его друг - маленькая Саша Широкова.

            Многие ребята перезнакомились во время увольнительных с местными девчонками, на лицах у парней расцвела настоящая любовь. Любовь всегда меняет человека. У многих это чувство было первым в их 18 — 20 летней жизни. А через неделю молодых солдат повезут на
формирование.
            Старицкие девчонки вязали мальчишкам — курсантам шерстяные носки, варежки, безрукавки под гимнастерку. Официально офицеры запрещали не уставное обмундирование, но никогда не отнимали это богатство у молодых солдат, понимая, что эти вещи греют не только тело, что эти вещи греют их души, и что именно эти вещи спасают от пуль и осколков не хуже самой крепкой брони.

            Старица…
            Само название этого городка говорит, что появилось это селение на перекатах излучины Волги не вчера.
            До начала XVI века Старица обычно именовалась «Городок». Закрепившееся за городом впоследствии название «Старица» дано по его расположению на одноимённой реке. А основано селение в седом в 1297 году тверским князем Михаилом Ярославичем, убитым через 21 год в Орде, за желание объединения земель Русских под флагом Тверского княжества. А Городок так и остался крепостью несколько выше по руслу Волги, где в нее впадает речка Старица.
            В истории Руси древней есть предание, что на месте поселения Старицы находился город ЛюбИм, который был до основания разорен татарами в 1292 году. При заложении города Старицы было учтено место, где жила старуха, укрывшаяся в одной из пещер правого берега Волги спасаясь при разорении Любима. …И осталась она одна со всего поселения. От этой пещеры и строили новый город. Он и стал потом Старицей.
            В 1565 году, когда царь Иван Васильевич разделил Русское государство на опричнину и земщину, город вошёл в состав последней. Ивану Грозному нравилось это тихое местечко, где Волга неспешно разговаривала с округой негромкими переливами воды на перекатах еще не широченного русла, под высоким левым берегом Волги. Именно поэтому, через небольшое время 1566 году Иван IV Грозный переменил Старицкому князю Владимиру Андреевичу удел: вместо Старицы и Вереи дал Дмитров и Звенигород, а Старицу забрал в опричнину. Да… Иван IV, любивший этот город, он обнёс его каменной стеной, что по тем временам было невиданно для таких мелких селений, и неоднократно жил в ней в разные годы своего царствования 1579—1581, во время войн со Стефаном Баторием (1).

                (1)- Стефан Баторий — король польский и
                великий князь литовский (с 1576),
                сын Иштвана IV, воеводы
                Трансильвании.

            В разные годы XVII—XIX веков, Старица — крупная пристань на водном пути в Санкт-Петербург с верховьев Волги. В окрестностях города велась добыча известняка, который называли на России «Старицким мрамором». Переходя по наместничеству от Санкт-Петербурга к Новгороду, потом к Твери, в итоге Старица оказалась в Тверской губернии. Соответственно к 1941 году в Калининской области.

            Дни идут быстро. Подъезжали новые группы курсантов, которые уже во многом заменили выпускающихся связистов на учениях, прибывших на курсы в те же дни, когда привезли молодых бойцов из Лотошино. Построили новую казарму, бревна которой приятно пахли свежим рубленым лесом, строили ее сами курсанты, в том числе и Михаил. Рядом со стенами кремля поставили добрую тесанную избу для офицеров курсов связи. И рядом с казармой, и рядом с офицерским общежитием добрые кучи наколотых дров, которые отдавали и местным бабулькам, если они просили офицеров им помочь, мужики их давно держали немца на заснеженных полях Родины, как правило бабы не знали о них ничего. Были и такие, которые уже похоронили своих мужей или сыновей, получив казенные белые конверты. Как же боялись этих конвертов женщины, настороженно смотря на почтальона, проходящего мимо дома. Уже не первый раз наблюдая замирание времени вокруг представителя почты, Миша возвращался в казарму и писал домой мальчишеское корявое письмо, долго обдумывая банальные простые фразы, иногда шмыгая носом от невероятной тоски под сердцем, отдававшей иногда набуханием влаги в уголках глаз парня, но никогда Миша не позволял глазам большего. А вообще письма писать он не любил, но как же их было приятно получать.
            И уже завтра первые курсанты, Мишкиного выпуска, грузятся на машины… и уезжают на формирование войсковой группы, которая скоро должна участвовать в крупной наступательной операции, где-то недалеко, подо Ржевом… Но тех, кто имел парашютную подготовку, пока никуда не отправляли. По всему было видно, что их готовили для других целей, да и было их не много всего 15 бойцов, ведь один из их команды уже на третьем прыжке запутался в стропах и разбился…

27.07.2017
Русаков О. А.
г.Тверь




Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 4. Первые военные тропы.

            …Тяжелые брызги полетели в разные стороны. Мишка почувствовал, как его ноги приняли удар воды. Почувствовал резкое погружение в блестящую под ним несколько секунд назад, поверхность реки. От страха, не закрыв глаза, и поэтому, видя вокруг прозрачную на метры подводное светлое пространство, пронизанное стрелами солнечных лучей под золотыми бликами поверхности воды, и огромное количество воздушных пузырей в ее толще. Пузыри, быстро поднимающиеся вокруг него вверх, глухим эхом заполняя слух, сам он все глубже уходил под воду. Пузыри были и маленькие, и большие, но все белые и блестящие, все время сжимаясь и разжимаясь… Вдруг под его ногами почувствовалась какая-то мягкая подводная перина, в течении следующего движения души он отчетливо понял, что его ноги вязнут в иле…
            Парень резко выпрямил колени и начал всплывать, пытаясь в следующий миг помочь себе руками. Руки тут-же запутались в стропах, медленно перемещающихся в толще воды. Прозрачность позволяла все это видеть, в том числе и как черный ил поднимается снизу, медленно поглощая его ноги уже почти до самой промежности, а сверху из-за того, что на поверхность реки опустился купол парашюта, стало темнее. Миша, сильнее работая уже только ногами, наконец вынырнул под купол, распластавшейся на поверхности воды плотной ткани, полностью накрывшей место его приземления, правильнее будет приводнения, жадно вдыхая воздух из-под мокрой ткани парашютного купола, с трудом головой разделяя поверхность воды от ткани, чувствуя тяжесть кирзовых сапог и обмундирования, которые с каждой секундой становились все тяжелее и тяжелее, Трифонов стал пытаться отстегнуть лямки парашюта, стропы, уже успевшие намотаться на руки, мешали парню, он вытащил нож, и воткнул в купол, ткань была плотная,… но нож острый…

            Через пару минут озираясь по сторонам, Мишка собирал в охапку мокрый парашют. Скрутил собранный купол стропами и завязал его в тугой сверток, отрезав от него несколько тонких и крепких строп, смотал их в клубок. Кинжалом под прибрежным кустом выкопал ямку в мягкой черной земле, то и дело разрезая корни кустов, предварительно отложив дерн в сторонку. Поместив туда парашют, присыпал землей, наверх аккуратно не спеша положил дерн, затем вылез из-под куста, не делая резких движений, присматриваясь насколько незаметен закопанный парашют. Опустил ветки прибрежного ивового куста. Хоть вода из сапог была вылита, они все равно хлюпали. Трифонов зашел по щиколотку в воду и стал брызгать на холмик под кустом, где только что закопал средства приземления, чтобы смыть с травы дерна грязь, и чтобы дерн не пожелтел сразу в жаркий уже июньский день.
            Далее, внимательно всматриваясь в шуршащий ветром и яркими солнечными лучами лес, пытался уловить звуки и признаки приземления других участников их группы, ища место приземления технических парашютов со снаряжением и оборудованием. Проведя так пару десятков секунд, он вернулся к своему мокрому вещевому мешку и сунул в него клубок обрезанных строп.
            Один из парашютов со снаряжением повис на дереве метрах в ста пятидесяти от его приземления. Груз был значительно тяжелее парашютиста и ветер не смог его утащить до реки, хотя Мишка так старался не попасть в воду, оттягивая стропы, аж до обратного хлопка купола под порывами ветра. При этом Трифонов был не первый у грузового парашюта, и не в одиночестве он оказался в нитку мокрый. Один из разведчиков уже, вскарабкавшись на дерево, обрезал стропы грузового парашюта…

            Их группа забрасывалась в соединение партизанских отрядов с одной стороны, для координации их действий при готовящемся очередном наступлении подо Ржевом, с другой стороны, для обеспечения партизан полевой связью, в виде двенадцати полевых телефонов и семи километров полевого телефонного провода, доставки боеприпасов, и… осуществлению какой-то важной диверсионной операции на Смоленщине. А Мише было поручено очень важное задание… Он должен был научить группу бойцов, из партизан, прокладывать полевую телефонную связь и коммутировать полевые телефоны, а командиров партизан пользоваться самими, еще диковинными в армии, полевыми телефонными аппаратами. Научить держать кабеля и телефоны в сохранности и пользоваться снаряжением связиста. А далее в составе группы разведчиков, после выполнения всех заданий, выйти к регулярным войскам в районе некоего селения, какого - этого Мишке известно не было. Об этом было известно только разведчикам, они должны там, совместно с партизанами, провести диверсионную акцию на железной дороге между Вязьмой, Смоленском, и городком под странным названием Белый, о чем тоже не было известно Михаилу.

            Минут через сорок после приземления и обнаружения всех грузов, боец поставленный в охранение задержал мужчину и женщину, которые ответили на пароль, после чего на опушку выехали сначала три подводы и два десятка партизан, а через несколько минут еще две подводы, сколько на погрузке было уже гражданских определить было трудно, вооружены они были и нашим и немецким оружием… да и кроме простого Мишкиного интереса, это было и не к чему.
………………………………………

            А попал в эту группу Мишка случайно. После учебки, подготовленных для десантирования связистов хотели отправить в деревню Красное, где формировался стрелковый полк в составе которого предполагалось формирование нового подразделения до батальона численностью для парашютного десантирования в тылу противника и ведения автономных боевых действий. Но их отправку опять приостановили, а через два дня объявили, что часть курсантов выезжают до станции Шаховской, но не все, а только те, которых отберет офицер, прибывший из Шаховской со специальными поручениями. Отобранные поступят в его распоряжение и отбудут по месту назначения, остальные будут направлены в деревню Красное на запланированное формирование.

            В создаваемое диверсионно-штурмовое десантное подразделение отобрали только пятерых связистов, в их число попал и Трифонов, так как у него в деле было отмечено, что он хороший стрелок. Уроки отцовой охоты с раннего детства не прошли даром. Вот так, по случаю деревенских навыков, он и попал в разведывательно-диверсионное подразделение. В Шаховскую отправились почти сразу, только курсантам позволили собрать вещмешки и парашютное обмундирование закрепленное за каждым из них поименно. Через полчаса они уже тряслись в кузове невиданной доселе машины с тремя парами колес, со странным трудно выговариваемым название «Студебеккер»… вместе с ними в кузове лежало и их десантное обмундирование, кроме трех комплектов полевых телефонов, видимо полученных разведчиком на тыловом складе.
            Только через восемь часов с двумя короткими остановками и перекусом по-быстрому, горячей перловкой с тушенкой, их транспорт прибыл в Шаховскую, в хозяйство разведроты капитана Васильева... 17 гвардейского полка, 5й гвардейской дивизии, которая в данное время проходила переформирование где-то под Юхновым. А бойцов роты Васильева, при переформировании, было решено, так сказать, «ставить на крыло», им всем предстояло пройти подготовку десантирования с самолетов.


Историческая справка.

            Это было новшеством в Красной армии.
            Первые попытки доставки военных подразделений в тыл противника были новыми тактическими опытами в Красной армии, которые приходилось внедрять практически сразу в бою. Эти военные операции не имели средств доставки. Не было в 1941 году в СССР отечественных самолетов, которые можно было применить для доставки личного состава на большие расстояния, и десантирования подразделений пехоты в ближние тылы противника. В 1940м году были разработаны по американскому прототипу - Douglas DC-3 США и выпущены первые 8 единиц транспортных пассажирских и военно-транспортных самолетов, затем их производство было остановлено. С началом войны производство возобновили в Москве, но завод необходимо было эвакуировать. вновь их начали производить в конце января 1942го года. За 1942 год было выпущено 80 машин. к окончанию войны в небо поднялись 2125 самолетов этого класса. Их выпускали до 1953го года, последняя машина была выведена из эксплуатации в 1970 году.
            Эти транспортные самолеты получили название ЛИ-2 в 1942м. До этого он шёл как прототип.
            Но в начале 1942 года при проведении Ржевско-Вяземской стратегической наступательной операции Калининского и Западного фронтов десантирование пехоты в тыл фашистов было осуществлено с помощью тяжелых бомбардировщиков, перевозя пехотинцев в закрытых бомбовых отсеках самолетов, десантируя небольшие группы парашютистов.
            Эти операции давали очень неплохие результаты при прорывах немецкой обороны. Создавая в прифронтовых тылах немцев панику и неразбериху, нарушая узловые коммуникации противника и связь, эти подразделения, не связанные, как правило, никакими определенными задачами, создавали стратегическую пустоту, во вторых эшелонах обороны противника, при этом неся, опять же как правило, не большие потери. К тому же группы были малочисленные, и потеря одной группы не приводила к трагическим последствиям для тактических и стратегических планов командования.
            Это открывало возможность расширения оперативных действий атакующих войск сразу после прорыва немецкой обороны. Приводило к быстрому продвижению ударных сил Красной Армии в глубь немецкой обороны, расширяя молниеносно, таким образом, плацдармы для введения крупных группировок войск и разделения обороны противника на локальные рубежи с последующим их вытеснением с занимаемых позиций, или полным уничтожением. Реальная возможность формирования и применения значительных по численности и вооружению десантных подразделений возникла при открытии Ленд-лиза. С появлением весной 1942 года в составе нашей авиации первых транспортных самолетов Douglas C-47 (прототип Американского пассажирского самолета Douglas DS-3a) созданного американцами специально для военных поставок сначала, с 1940 года, в Великобританию, а затем и в воюющую Россию по открывшемся в начале 1942 года торговым путям в северные порты СССР, а также своим ходом, то есть перелетая из Канады, или с Аляски через все восточные пределы огромной, истекающей кровью, страны.
            За войну с 1942 по 1945 годы в СССР было поставлено 707 машин данной модификации. В Великобританию – 1900 машин. Этот самолет по паспорту брал на борт 28 солдат для десантирования, или четырнадцать коек для раненых и трех врачей. Естественно, для десантирования наши прибегали к хитростям, заливали поменьше горючего, убирали из салона лавки, увеличивая таким образом количество парашютистов до сорока человек, а другой раз и более. Эта крылатая машина очень хорошо зарекомендовала себя как военно-транспортный и медицинский самолет за время Великой Отечественной войны, и после войны крылатый извозчик долго служил в военной и гражданской авиации СССР, пока полностью не был заменен на отечественные прототипы, уже значительно с большей полезной нагрузкой. После окончания Великой Отечественной Войны Дугласы еще долго коптили Советское небо, честно отдавая себя Советскому Народному хозяйству.


Глава 4. Первые военные тропы. (продолжение)

            Диверсионно-разведывательное подразделение формировали из рослых и сильных парней и мужиков. Большая часть из них были уже с военным опытом после госпиталей или успешно проведенных диверсионных операций, приветствовалось, если солдат имел довоенную спортивную подготовку, но опыта десантирования с самолета не было, как правило, ни у кого и на знакомство с небом отводилось целых две недели. А связистов привезли уже для этого дела подготовленных, хоть и из учебки, и у каждого из них за плечами было уже по шесть, семь прыжков. Через два дня как они прибыли на место и были расписаны по взводам, по местам службы, в роту прибыл командир капитан Васильев. Он приехал, в расположение роты, из штаба армейской разведки с нужными приказами. Оказалось, что через пятнадцать дней его подразделению, пройдя обучение на десантирование, уже надо было вернуться под Юхнов в расположение 5й гвардейской дивизии, проходящей там очередное переформирование.
            Для Михаила было в новинку прыгать из больших самолетов, он не знал, что они Американские, но это оказалось намного проще, чем с крыла У-2. Ему даже стало нравиться встречаться с голубым небом и с молодой зеленью земного царства под жестким куполом парашюта. Прыжки в открытое небо начинали входить в привычку.
……………………………………..

            «Посылки», как называли партизаны тюки с оборудованием и боеприпасами, открывались и перегружались на подводы. Когда груз был разложен на повозки, обоз неспешно тронулся по лесной тропе, не понятно, как ориентируясь среди зеленых зарослей, без всяких дорог, предварительно выдвинув вперед охранение из трех партизан, пятеро разведчиков и связист двигались в середине обоза, за второй подводой. Колодяжный – командир разведгруппы и старшина шли где-то с проводниками.
            - Ну как там на большой земле? – не громко спросил Мишку не молодой бородатый мужик звонким голосом, через дым папироски, подгоняя не сильно лошадь вожжами, не садясь на повозку – скоро немца-то погоним с нашей землицы?
            Миша молчал, не зная, чего ему отвечать.
            - Чего молчишь-то сынок…
            - Да я не молчу… Просто чего сказать не знаю. – ответил, всегда задорный в разговоре, Михаил.
            - А чего сказать? Так и скажи, готовится там наша армия фрицев энтих гнать к чертовой матери или нет.
            - Да я в армии-то… - он ухмыльнулся, - только с учебки.
            Дед поправил свой карабин на плече и опять легко ударил вожжами по широкому крупу кобылы, и не громко:
            - Давай милая, давай…
            А та, мордой раздвигая ветки не охотно шла вперед, фыркая и закрывая глаза.
               Как партизаны ориентировались в лесу с подводами было не совсем понятно. Чаща была густой не только для лошадей с подводами, но и для пеших людей. Но груз везли между деревьев уверенно, зная куда они двигаются.
               Небольшая группа партизан замыкала движение обоза, максимально устраняя все возможные следы его движения, где нужно, заметая колею, в траве или на мхе, грубыми прутьями и ветками, в том числе собирая лошадиные лепешки, коли они выдавали движение обоза.

Продолжение:       http://www.proza.ru/2019/07/12/255


27.07.2017
Русаков О. А.
г. Тверь




Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 5. Партизаны.

            …Странно было Михе чувствовать себя в роли учителя. До этого времени учили только его, дома Отец с Матерью, в школе учителя и подзатыльники от старшеклассников, на работе отец, Сашка то и дело одергивала в поведении, даже среди лихих дружков, да братья Широковы... Сначала в партизанском отряде шугали, не разрешали приближаться к постам и оружию, в учебке… в бескрайнем небе… И вдруг, случилось невероятное, теперь вот пришлось ему самому учить людей обращаться с этими диковинными телефонами, он эти аппараты знает, они не знают.
            Люди… человек двадцать, смотрят на него и ловят каждое слово. Тут и молоденькие еще совсем девчонки, и старики с окладистыми бородками… Но дело оказалось хоть и волнительное, но не хитрое, ведь их всего два - проводов-то. А уж лясы точить Мишка умел, только сначала надо было успокоиться. Все-таки не привык он быть главным на сцене, хоть и шибутным пацаном был. Волнительнее всего было то, что приходилось все это объяснять людям солидным и разным, кто-то шевелил усами, кто-то почёсывал гребнем бороду, кто-то из-под непослушной челки, спадающей на красивый девичий лоб, глядел на него жадными и играющими глазами. Мужики были значительно старше самого Мишки, а назначены были связистами не спроста, не ставить же на их место молодых парней с крепкими руками и острым, для стрельбы, глазом, девчонки… какие они симпатичные… и все смотрели на него, и все его слушали внимательно и напряженно.

            - …А если вдруг связь пропала, то надо идти по кабелю и найти место, где он окажется порванным... – он делал остановку, показывая два оголенных конца проводов. - …Не как подол, как два конца… - у мужиков на лице появлялась острая ухмылка, девчата хихикали, пожилые дядьки сердито сводили брови. - Ну либо он разорван совсем… оба конца, или один провод порван, редко, но так тоже бывает. – затем делал паузу. С ухмылкой продолжал… - Надо найти место порыва, с катушки метра полтора откусить, зачистить концы…
            Трифонов сделал круговое движение лезвием ножа по рубашке провода, и одним движением снял рубашку с сердечника, оголив блестящую многожильную медь. Наперекрёст наложил два конца проводов и движениями по часовые стрелке аккуратно стал скручивать жилы друг с другом.
            – Тут надо, чтобы не один накручивался на другой… а, чтобы они скручивались змейкой… вот так… - он понес скрутку перед впереди сидящими слушателями, те внимательно всматривались в сделанную им, только что работу. - а то центральный провод вылезет из накрученного… Ну а теперь сами попробуйте, у кого с первого раза не получится, пробуйте опять, пока не получится, как надо. Если будет нужна помощь – скажите… Пробуйте, пробуйте.
            Его слушатели начали пробовать сделать то, что только что показал Миша, но это оказалось не таким-то простым делом. Многим пришлось это показывать заново, и направлять движение рук и пальцев, пока результат не был достигнут… затем учил изолировать сделанные скрутки, делать петли на порыве провода, чтобы порыв не разошелся вновь.
            Половину дня он проводил занятия в построенном под класс навесе под двумя гигантскими елями, половину дня бегал со своими учениками, обучая их разматывать и маскировать полевой кабель. Итак, все последующие деньки в лесной чаще под летним июньским небом.

            Так прошло несколько дней.
            Жизнь в лесу не была непривычна для Трифонова. Деревня Телешово из которой он был родом была деревней глуховатой, хоть и недалеко она была от больших городов, но добраться до города можно было только через леса. В партизанском отряде, несмотря ни на что для детей школу организовали, не были дети брошены, хотя им было здесь, как-то не место. Но много деревень в округе были сожжены и разорены до тла, не было для этих детей другого места под теплым летним небом 1942го года на юго-западе от города Белого. Хоть и в гражданских одеждах были одеты люди, но вооружены были не деревянными автоматами и винтовками, и к бою были готовы, по-своему, по партизански. И почти каждый день в отряде была весточка о новой стычке с немцами, раз от раза хоронили умерших раненых, или только что убитых в бою на очередной операции, но пришедших, с боя в лагерь на плечах своих товарищей. И не видно было у лесного кладбища границ между деревьями, кресты, или просто таблички с именами и фамилиями, скрывались от взгляда между деревьями леса.

            Наконец вечером, очередного дня среди елок и землянок, среди гражданских людей непривычно занятых лесными заботами, его вызвали к командиру.
            - Трифонов? Проходи к столу – скомандовал командир диверсионной группы, старший лейтенант Колодяжный, вокруг стола сидели еще два разведчика и командиры партизанского отряда. – В картах разбираешься?
            Трифонов внимательно посмотрел на расстеленную на столе черно белый план, как будто нарисованный от руки карандашом.
            - Ну так – немного. В школе учили…, — неуверенно сказал молодой солдат, надеясь про себя, что врет не сильно.
            - Так разбираешься, или не разбираешься – прочесть сможешь – жестко повысил голос командир.
            - …Смогу ...наверно – помолчав секунды - …Это деревня – он ткнул пальцем на квадратики - … это река. Мост… так, это… железнодорожный мост… поле… лес…
            - Ну чего, молодец. – Оценил командир и вытащил из-под этой карты другую нарисованную уже действительно карандашом карту. На ней был изображен мост, дома на одной стороне реки, кусты вдоль берега реки, кружком обозначены какие-то особые точки и на них написано: «дзот»; «пост»; «пулеметная точка»; и проставлены некие красные кресты. – В общем так Трифонов, нам надо, чтобы ты, вот в этом месте – он соединил карандашом один из крайних домиков поселка, возле реки, с кустом на котором был поставлен крест, на другой стороне реки, линию. – обеспечил связь… Это возможно?
            Все, кто участвовали в подготовке операции смотрели с надеждой на связиста, а Мишка молчал. Через секунды он понял, что все ждут от него ответа.
            - Так, это же через речку кабель бросать надо…
            - И что?
            Миша опять думал, что ответить.
            - …Можно вплавь попробовать перебросить, наc просто так не учили. Да и с моста ведь увидят, здесь же нет излучины у реки, участок прямой… помолчал, продолжая смотреть на карту, - да и с этого дзота вся река как на ладони. Днем не получится.
            - Хм… нас вообще никак не учили… фрицев бить, да уже скоро второй год пойдет как воюем воюем, и немца от Москвы отогнали. – задумчиво сказал старлей.
            Мишка слегка сморщил лоб… десяток секунд он продолжал думать, а разведчики смотрели на него и на карту.
            - …Так ведь концы у провода замочить нельзя… - молвил Трифонов.
            - Ну так… ты их это - не мочи…
            Находящиеся в землянке усмехнулись на мгновение, Миша почувствовал некоторую неловкость.
            - Так надо же с концом кабеля переплыть. – Как бы растерянно сказал он. В землянке опять образовалась тишина. – Замотаю изолентой… - все молчали, - Потом обрежу с метр кабеля… Справимся товарищ старший лейтенант. Только ночью поплыву, чтобы дело тайно сделать. Днем… никак. На воде любой всполох видно будет, коли безветрие. А сейчас погода шепчет.
            - Видимо Вас в учебке жестко учили, но по званиям, пока на задании, больше никого не называй. Командир и все, ясно?
            Трифонов вытянулся, росточка он был не большого, и накат землянки ему это позволил:
            - Так точно товарищ командир.
            - Да ладно – вольно. Продолжим…
            Долго еще разведчики разбирали каждую малейшую тонкость будущей операции, не обходя вниманием даже, с первого взгляда вроде совсем не значимые, замечания и вопросы.

Продолжение:        http://www.proza.ru/2019/07/15/585


г. Тверь
Русаков О. А.
27.07.2017




Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 6. Тихие вечера.

Станция Озерное, деревня Селище, река Аржать.

            В операции «Мост» участвовали две диверсионные группы. Группа Колодяжного заходила с юго-восточного берега реки, с поддержкой отряда партизан со стороны западной зыбкой обороны Ржевско-Сычевского мешка. Это была вторая, очень важная, для планируемого наступления задача, которая ставилась перед малочисленной группой старшего лейтенанта Колодяжного. Первой задачей было – доставка оборудования связи и обучение бойцов основам пользования этим оборудованием. В этих глухих, болотистых местах оборона как Красной Армии, так и немцев была не понятной, фрагментарной, как слоеный пирог: здесь немцы, здесь наши армейские части, тут партизаны… опять немцы… Дороги были редки, и продирались они через дремучие мокрые места, мосты на речках наводили временные, которые сносило очередное половодье, или сильный паводок, после полумесячных проливных дождей.
            Тем ценнее был капитальный железнодорожный мост у станции Озерная.
            Немцы сильно защищали узловые пункты инфраструктуры: железную дорогу, автодорогу, мосты, узловые железнодорожные станции. Тяжелая техника передвигаться могла далеко не везде. Большие заболоченные пространства разрезали озерные лесные дали. Не справлялась здесь техника, главной воинской единицей в этих лесах был солдат, или партизан, да еще незаменимая лошадка. Деревень вокруг сожжено было много. Землянки и шалаши стали убежищами людей, озлобленных на фашистов людей, многие... из которых взяли в руки оружие. Места зимних боев были завалены трупами солдат, вытаявших из снега, и не кому их было убирать. Некоторые, усеянные останками бойцов, поля по-прежнему были опорными пунктами и укреплениями воюющих подразделений.
            Еще с сорок первого, на этих огромных просторах, в лесах было много окруженцев так и не сложивших, уже трофейное оружие. Офицеры, коммунисты сбивали из окруженцев и озлобленных мирных жителей края, отряды, и они быстро становились боеспособными подразделениями, эффективно нападая на патрули, обозы и секреты врага. Когда у партизан появилась связь с большой землей, партизаны начали выполнять важные тактические задачи командования.
            Итак, группа Колодяжного подходила к Селищенскому мосту с юго- востока. Ударная разведывательно-диверсионная группа занимала позиции со стороны Ржева – Западной Двины с севера. Она работала в тылу врага как бы выдвигаясь с большой земли, из-подо Ржева. Отделение Колодяжного входило в состав роты Васильева, и все сроки действий разведчиков были жестко согласованы и привязаны к наступлению Красной армии. Стратегической задачей наступательной операции Красной Армии на Ржевско-Вяземском рубеже было уничтожение Бельской перемычки врага, разделяющей группировку Советских войск на рубеже Ржев – Нелидово - Западная Двина, с так называемым «мешком», в котором находилась 39 армия. Деблокировав Бельский котел, соединения Красной армии получали стратегический простор для ликвидации группировки армий «Центр» противника в районах Ржевско-Вяземского рубежа и снятия угрозы захвата Москвы, при благоприятном развитии наступления. Задачи командира, который командует группой, подходящей к мосту и станции Озерная с севера, никак не обсуждалась среди диверсантов, Миша никак не был посвящен в стратегию и тактику действий разведчиков.
            Авторитет Командира разведроты капитана Васильева среди разведчиков был беспрекословен. Конечно, не мог знать Трифонов задачи, которые выполняет разведывательно-диверсионное подразделение Васильева, он был всего лишь рядовой – связист, не обстрелянный мальчишка для этих прожжённых и порохом, и свинцом опытных солдат, но ведь именно так, с первого боя, начиналась судьба любого бывалого солдата, ...которому военная судьба уготовила длинный боевой путь… путь к победе.


            А задача была очень серьезная и, как всегда, сложная. Васильев должен был подорвать мост на реке Аржать, у глуховатой деревеньки Селище, и если не захватить, то с максимальным уроном для противника, во время уничтожения моста атаковать железнодорожную станцию Озерная, куда приходила живая сила, продовольствие, боеприпасы и техника врага, со стороны Смоленска. Эта станция всегда была забита военной техникой, продовольствием, боеприпасами и живой силой противника, перед готовящимся немецким контрнаступлением, после отражения наступления Красной армии. Именно здесь, на юго-западе Бельского оккупированного перешейка вражеской обороны, готовился кулак для замыкания маленького, в двадцать километров окна, в которое еще могла выскочить 39 армия советских войск, закрыв этот перешеек немцы обрекали части 39й армии на их уничтожение в окружении.
            Рота Васильева имела значительное усиление. В составе группы была даже включена минометная батарея из восьми 120 миллиметровых минометов, разделенных на два взвода. Перемещались минометы вручную, и после нападения на станцию их можно было бросить, отстреляв боекомплект, с орудий была снята колесная пара, и все, что относилось к лафету. А для еще более значимого облегчения орудий, у минометов на 20 сантиметров по радиусу были обрезаны опорные плиты, с новой обечайкой для жесткости, только бы облегчить перенос минометов бойцами до боевого применения. А зарядов на каждый миномет было по 12 залпов, два как бы для пристрелки. Диверсия должна была состояться в определенное число, за день до начала очередного Ржевского наступления наших войск. План минирования и взрыва моста был дерзок. Подходы к мосту были подробно изучены бойцами Колодяжного, были разведаны минные поля, которые защищали подходы к мосту, метров на сто пятьдесят немцами, с помощью наших военнопленных, были вырублены лес и кусты. Перед мостом по течению Аржати поставлена металлическая сетка поперек русла реки, которую надо было обязательно перелезть, чтобы подобраться к одному из устоев моста по воде по течению реки. Мост был практически не преступен.

            Сапер группы Колодяжного за три дня до события, при помощи трех партизан, ночью, разминировали в минном поле полосу шириной в метра три, до самой пулеметной точки, находящейся приблизительно, в двадцати метрах от западного устоя моста. Не смотря на постоянно перемещающийся, под черным, летним небом, луч прожектора, по вырубленному лесу, где и находилось минное поле. Наши парни, под носом у фрицев, три часа, замирая, когда прожектор проходил по их головам, и медленно продолжая свою опасную работу, выполнили проход, обозначив его с обоих сторон, заранее приготовленными рогатыми сухими ветками. Это было специально сделано заранее на случай, если разминирование сорвется, коли не хватит самообладания у людей, так долго играющих со смертью в кромешной тишине теплой июньской ночи, под кваканье неугомонных в это время лягушек. На следующую ночь тоже самое было сделано с другой стороны железнодорожного полотна, так как там не было леса, атака там планировалась вдоль насыпи самой железной дороги, там эта операция была все-таки проще.
            На следующий день, в трехстах, четырехстах метрах по течению реки, где планировался некий передвижной штаб, под густым ивовым кустом у реки, где можно было удобно зайти в воду, устроили полевой узел связи, притащив и разместив здесь два телефонных аппарата и… кабеля. Один аппарат был убран в холщовый мешок и запаян в резину.
            Все было приготовлено для организации связи на противоположный берег. Заря заката не гасла над деревней, все дальше смещаясь на восток. До наступления наших войск оставалось три дня. Мост должен быть взорван после завтра, и желательно с проходящим по нему составом, но это не обязательно. Самое главное - это нужное время, когда все будет готово для штурма Озерной.

            Разведчики пришли на берег реки к полуночи. Солнце уже как час ушло за горизонт, но заря еще не погасла. Да и не погаснет она в это время года до самого утра, перемещаясь по южному горизонту светлым покрывалом не темнеющего, до черноты, неба. Над речкой пластами лежал туман. Ни ветринки. Над уснувшей водой кваканье лягушек, чмоканье отдыхающей рыбы. Но вдруг… звенящую тишину разрушает сильный резкий всплеск. Всплеск настолько громко разрезает тишину уснувшей реки, что заставляет вздрогнуть все пространство в туманных берегах... Голодная щука настигла свою долгожданную добычу. А немцы бросают туда оба луча прожектора. Через секунды тишина опять заполняет скаты крутых заросших травой берегов уснувшей реки. Прибрежные кусты были так же вырублены. Ивовый куст, за которым скрывались разведчики находился метрах в трехстах пятидесяти по течению речки Аржать вниз от моста.
            У воды было прохладно, все равно воздух и земля хорошо прогреты дневной жарой. И не остыли ни земля, ни воздух к полуночи под огромным количеством звезд на небе, которое не могло полностью избавиться от не гаснущей зари, медленно переползающей по северному краю неба с запада на восток в короткой июньской ночи, чтобы тьма ночи была сумрачна и прозрачна, не смотря на легкий туман, лежащий прозрачными рваными пластами  и на воде, и на лугах.
            Михаил разделся до трусов. Плотик из коряг скрывал внутри себя телефонную станцию и моток телефонного кабеля, для протяжки его с берега, до нужного дома в деревне. Несколько раз Трифонов обмотал свою поясницу таким же кабелем для того, чтобы переплыть с ним на другую сторону речки, держась за корявый плотик с рацией. На той стороне его уже ждали, а на этой стороне провод был привязан к одинокому дереву. Двое солдат травили этот кабель, стоя в воде, беззвучно погружая его в реку, чтобы он не ударялся о гладь воды в полной тишине уснувшей реки.
             Прямо из осоки, растущей по урезу речной глади, под большим ивовым кустом, он аккуратно, стремясь чтобы не было никаких звуков, сунул в воду ногу, думая – сразу коснется дна. Но не тут-то было… Нога уже ушла в воду почти по колено, но дна он так и не поймал, парень начал руками уже хвататься за осоку, но, слава Богу, в это мгновение почувствовал облегчение – нога вошла в вязкое илистое дно. После чего он уже спокойно опустил в воду и вторую ногу. Прохлада черной ночной воды заставила его глубоко вздохнуть, отчего ребра выступили на голой груди, и мурашки пошли по коже. Он сделал небольшой шаг и стразу погрузился в воду почти по грудь, а вода уже тянула его дальше, а грести руками, помогая телу устоять на месте было нельзя, чтобы не создавать лишних звуков, и Мишка опять ухватился за свисающую осоку, боясь просто упасть в воду, создав значительный шум.
            Плотик с рацией был по левую руку. Одной рукой он взялся за торчащую из него корягу, погрузился в воду по подбородок. В это время по глади реки очередной раз пробежал луч прожектора, что означало - следующий раз он пробежит здесь через несколько минут. Миша медленно поплыл, легко и не сильно работая под водой свободной рукой и ногами. Большой ивовый куст, из-под которого он уплывал, как ему показалось, быстро начал от него удаляться. Вода казалась приятной и ласковой. Верхний слой речной глади теплый как парное молоко, в полном безветрии, местами слегка утопал в легком тумане. Ноги чувствовали прохладу воды на глубине, но этот контраст только добавлял блаженства Мишкиному телу. А на западе, в северном рукаве не погасшей зари чернел пролет моста, который, то туда - то сюда, бросал лучи желтого света прожекторов. Именно его и готовились подорвать несмотря на то, что наведен новый пролет был в сороковом, прямо перед войной. Даже временная железная дорога еще не была разобрана, по которой подвозили металл при сборке пролета.
            …Трифонов уже точно знал, что он проплыл середину реки, что его снесло легким течением метров на пятнадцать, так как он старался не упускать очертания куста, из-под которого отправился в плавание, своим уже привыкшем к темноте зрением… В это время на мосту ударила очередь из шмайсера… через миг заговорил крупнокалиберный пулемет… все три прожектора светили на другую сторону моста, вверх по течению реки. У Михаила похолодело в душе, он явственно почувствовал леденящий холод воды, остановил дыхание, оставил над водой только глаза, напряженно стал вглядываться в черную ферму моста. Солдаты что-то друг-другу кричали по-немецки, потом о чем-то разговаривали, смеялись… Миша понял, что их возбуждение не обращено к нему, и он попытался еще быстрей плыть к берегу. Миша не знал, что в сетку, натянутую поперек реки вверх по течению, ударилась коряга чем-то похожая на человека, когда ее дерзко осветил прожектор, что вызвало в первый момент легкую панику у охраны моста. Минуты полторы солдаты охраны разбирались с этой корягой, потом смеясь друг над другом. Михаил этого не знал, но, когда прожектора вновь повернулись в его сторону, он уже сидел под водой под кустом у противоположного берега. Встречающие его партизаны уже вытащили из воды плотик с оборудованием.
            Как только прожектор скользнув по воде, прибрежным кустам, удалился к подступам моста, Мишка перекатился кувырком на берег по прибрежной осоке, так как вылезти было опять не удобно… Только тут он понял, что его ладони изрезаны острыми осоковыми листьями, и из тонких ран обильно течет кровь.

            Приблизительно минут через двадцать Трифонов коммутировал телефон на сеновале деревенского дома. Ему дали штаны, на плечи накинули телогрейку, на ногах были одеты лапти. Все было сделано быстро.
            - «Первый», «первый», я «второй», как меня слышно?.. – негромко говорил в трубку Мишка.
            - «Второй». Все в порядке. Слышу хорошо. Возвращайся.
            Мишка передал трубку одному из партизан. Тот короткими фразами поговорил с правым - берегом реки, затем положил трубку. Чуток помолчав:
            - Молодец парень… Леша. – уже обращаясь к молодому партизану с немецким автоматом на ремне. – Ну-ко проводи связного на реку, да проследи, чтобы он чин-чинарем на ту сторону переплыл.
            Обратно переплывать речку было легче, не было у Мишки ни груза, ни заботы, только вода почему-то казалась ему холоднее.

Продолжение:           http://www.proza.ru/2019/07/16/1112


г. Тверь




Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 7. Бои местного значения.

7.1 Ночная атака.

            В намеченной операции по нападению на железнодорожную станцию Озерная налаженная связь играла очень важную роль. Требовалась координация действий диверсионного подразделения Колодяжного, заброшенного в партизанский отряд воздухом, и основными силами разведывательно-диверсионной роты Васильева, для взрыва моста, отвлечения сил и средств противника со станции на уничтожение диверсионной группы, и дальнейшее нападение развед-роты на Озерную. А через день начиналось наше наступление по деблокированию Бельского «мешка», разгрома группировки Вермахта нацеленной на Москву с северо-западного выступа московской обороны на рубежах Ржева.
            Ситуация сильно осложнялась, полным провалом наступления Красной армии под Харьковом в мае и начале июня 1942го, и стремительного наступления Вермахта, на плечах отступающих Советских войск южной группировки, от Харькова, в направлении Ростова.
            В июне никто еще не мог предположить, к чему в итоге приведет провал Харьковской наступательной операции Красной армии к осени 1942 года, когда фашистский сапог растопчет Сталинград. В июне до Сталинграда от фронта были еще сотни и сотни километров, но уже в августе полчища европейских культурных варваров будут кроваво размазывать свои ценности в средней Волге.

            Выдвижение к устоям моста началось с трех направлений. Диверсионная группа в составе взвода партизан выдвигалась по речке, по проходу в минном поле правого берега, вверх по течению. Вторая группа, состоящая только из партизан, выдвигалась так же по правому берегу, но вдоль насыпи железной дороги, где так же было выполнено разминирование двумя днями ранее. Третья группа партизан должна была отвлекать силы врага со стороны деревни Селищи, захватив там комендатуру и казарму охраны моста, находившиеся в соседних зданиях на краю деревни, метрах в двухстах пятидесяти от моста вниз по течению реки Аржать. И все это начиналось в три часа ночи, на еще не наступившем рассвете, в абсолютной тишине летнего утра, до первого выстрела, после подтверждения готовности операции по средствам связи с силами диверсионной группы на станции Озерная.

            - Russen!.. Russisch!!! (Русские!.. Русские!!!)
            Заорал немецкий солдат, когда луч прожектора вырвал перебегающего нашего бойца, не успевшего залечь под перенесенным на него прожектором. Но в немцев тут же полетели гранаты… несколько солдат уже приготовились к молниеносной атаке… гранаты не успели взорваться, коротко зашипели два шмайсера, заработал крупнокалиберный пулемет… но тут же захлебнулся несколькими взрывами упавших под ноги гадам гранат, двумя змейками молча с оружием на перевес наши бойцы выскакивали на немецкую позицию по насыпи железной дороги и с левого фланга от железки, добивая шевелящихся фрицев и не мешкая двигались дальше, не задерживаясь ни на мгновение, выскакивая на мост. А по ним уже работал крупнокалиберный пулемет, расположенный на середине мостового пролета поливая атакующих тяжелым свинцом. Прячась за конструкции моста, перебежками партизаны все равно двигались вперед, кто-то падал замертво, один боец через перила свалился в воду… но атака уверенно продолжалась. В это время, еще одна группа атакующих, перестреляв часовых у комендатуры, уже вела бой внутри немецкой казармы, из окон которой выскакивали раздетые немцы, попадая под шквальный огонь атакующих. Оставшиеся в живых фрицы, кто с оружием, кто нет, поднимали руки и просили о пощаде, сопротивляющихся и убегающих догоняла пуля.
            Несколько бойцов вязали сдавшимся руки, а большая часть взвода уже атаковала левый устой моста, из пулеметного гнезда которого уже по казарме, и по своим, и по чужим, бил немецкий крупнокалиберный пулемет.

            …Первая граната не попала в пулеметное гнездо на центре моста и взорвалась перед укреплением, из мешков с песком, а пулеметчик продолжал поливать, цокающими о железо металлоконструкций моста, пулями атакующих, и уже с десяток бойцов лежали на рельсах. Но вторая и третья гранаты достигли своей цели и чрез мгновение пулеметная точка замолчала, красноармеец, первый пробегавший мимо мешков с песком, дал в развалившееся пулеметное гнездо длинную очередь из автомата.
            Менее, чем через пол минуты, у третьего пулемета, закончился магазин. Пулеметчик вместо того, чтобы перезаряжать оружие, вдавливая голову в плечи поднял руки, крича:
            - Ich gebe auf, nicht Schiesen... aufgebe. (Сдаюсь, не стреляйте… сдаюсь)
            Второй номер его расчета, молча тоже поднял руки, лежащие на земле, прячущиеся за железом моста, немцы тоже оставили свое оружие. Их обступили партизаны, до конца не зная, что с ними делать. Не вести же их в партизанский лагерь.


7.2 …В обоз?

            Победители заняли круговую оборону на мосту, готовясь дать бой, когда немцы подоспеют на помощь защитникам моста со станции Озерная. До станции не далеко, всего каких ни будь три-четыре километра. И даже если немцы не успели сообщить о нападении по средствам связи, они наверняка слышали канонаду. Саперы из группы Колодяжного занялись минированием устоев моста, готовя его к неминуемому взрыву, во время боя с подоспевшими немцами. Они обязательно будут отбивать мост. Пожар казармы и комендатуры ярко освещал редеющую утреннюю тьму теплой июньской ночи, а с северо-востока поднимался веселый рассвет, растворяя сумеречную ночь в зареве пожара.
 
            …А Мишка сматывал обрезанные, на той стороне, концы полевого кабеля, брошенного через реку. Два полевых телефона после боя уходили в обоз, связист освобождался от своего необычного груза. …Миха тому радовался, ведь теперь он, перекинув свой карабин через плечо, смело бежал на мост, занять место в строю разведчиков Колодяжного, связь в этом бою более не требовалась.
            Пробираясь вдоль берега по березняку, он все повторял шёпотом: «Минное поле… минное поле… проход вешками отмечен… вешками отмечен… на пулеметную точку идти… минное поле… вешками отмечен… вешками…» …В это время из глаз посыпались искры, и голова раскололась на пополам…
            Падая, парень зацепился стволом карабина за сук дерева, и развернувшись вокруг этого сука, упал на спину. «Что это?..» - глаза у Миши были открыты, вверху взгляда летали мурашки, и он отчетливо видел приближающегося к нему немца. Немец заглянул ему прямо в глаза пытаясь понять, жив тот или мертв. Он внимательно разглядывал застывшие очи русского парня. Мишка, как-то инстинктивно схватил фрица за шкирку, наперекрест сдавливая немцу глотку воротником гимнастерки изо всех сил, которые у него были. Глаза фашиста полезли вверх почти до макушки, он судорожно пытался хватать Мишкины руки, вытянутые до предела, пытаясь их разжать, но руки у русского парня были очень цепкие, и очень сильные, а дышать фрицу было уже нечем. Он попытался нажать Трифонову на лицо, но ладонь соскочила с его щеки, на которой была струйка крови... и опять соскочила, и опять. Еще, через несколько мгновений, фашист затих, голова его повисла над лицом Трифонова, а глаза врага смотрели куда-то в Мишину грудь…
            Связист направил тело немца вправо, тот упал на свое плечо с опрокинутой головой по-прежнему, куда-то смотря мертвыми глазами. Трифонов привстал на локте, продолжая смотреть на мертвого немецкого солдата, лицо которого было как у мальчишки. В голове кроме громкого звона находилась пустота… и, где-то вдалеке сознания смешная тупая боль. Небо было уже синим, еще сумрачный, но свет уже окутал все пространство вокруг Михаила… и только тут он почувствовал, как у него раскалывается голова.
            Он откинул со своих ног ноги фашиста, и сел, в полной мере ощутив силу удара по голове, видимо прикладом. Левой рукой он потрогал затылок, рука оказалась в крови. Он медленно, стараясь не делать резких движений головой, встал, лес сильно качнулся то в одну, то в другую сторону, и никак березки не могли принять вертикального положения в его глазах. Опять посмотрел на задушенного немца. В душе кольнуло. «Неужели это я его… человека… Господи! Прости меня грешного..!» В мозгу промелькнули лики святых на исцарапанных стенах их Телешовской церкви, укоризненное лицо Шурки с курносым носом под теплым мамкиным платком...
            Он стоял и смотрел на убитого немца, сколько времени было понять трудно. Еще не опомнившись, обратил внимание, что из-под ног мертвого немецкого пацана, который его минуты три-четыре назад чуть не убил, торчал приклад немецкого карабина. Это был первый фриц… это был первый человек… жизнь которого прервал сильный не высокий русский парень. Мишке почему-то стало его очень жалко… Под расхлябанными ногами врага, и прикладом карабина, краснели первые ягодки земляники, и вокруг много, много беленьких цветочков. «Нынче много ягод будет» -подумал Трифонов. А березки опять качнулись в его глазах, и Сашка опять переступил ногами, потеряв равновесие…

            Немного качаясь, Миша шел по проходу в минном поле не только отмеченного вешками, то там, то сям лежали убитые партизаны. Один партизан, видимо всё-таки выйдя за границы спасительного коридора, наступил на мину. Нижняя часть тела была разорвана, вокруг него лежали еще четверо погибших солдат партизанского отряда изрешеченные осколками. На плече у Трифонова висело два карабина, один из них был немецкий, на другом плече ремень с патронташем, отстегнутый у убитого фашиста, за ремнем, рукояткой, две немецкие гранаты.

            - Трифонов, а ты чего здесь делаешь, почему не в обозе со своим оборудованием… - увидел его старший лейтенант.
            Приглядевшись к своему бледному связисту:
            - …чего это ты весь в крови, он повернул его за плечо, посмотрев на затылок.
            - …все в порядке, товарищ командир, я готов встрать… в строй… встать в строй. Оба телефонных аппарата и полевой кабель в обозе.
            - Какой строй?.. На хрена ты мне здесь нужен?.. да еще раненый… у меня здесь бойцов хватает. Мне связист нужен в обозе, а не боец в заслоне. Марш обратно в обоз… тем более ранен. – Выпалил Колодяжный резко и грубо.
            Старлей заметил, но не обратил внимания на немецкую винтовку, висящую на плече у Трифонова. Он за свою военную жизнь, которая началась за долго до Великой Отечественной, повалил собственной рукой уже много врагов.
            В этот момент к ним подбежала маленькая молоденькая девушка… Ее возраст был не велик, может быть лет пятнадцать, шестнадцать, внучка одного из погибших неделю назад партизан. Звали ее Катенька.
            - Товарищ командир, разрешите я его перевяжу?
            Капитан посмотрел на часы… поднес их к уху и опять посмотрел.
            - Да… перевязывай. Обоз все равно уже ушел. – Колодяжный сделал паузу. - …И давайте оба отсюда уходите, пока немец не подошел. Подчеркиваю, ни тот, ни другой здесь мне не нужны.
            - Товарищ командир, ну кто ж вас перевязывать-то будет, да и место сбора я не знаю. – Взмолилась девчонка, копошась в своей сумке с медикаментами.
            - Тут в перелесках еще немцы могут быть – Глухо сказал Михаил.
            Пауза. Колодяжный думал, оценивая ситуацию, взглянул на столб пыли над лесом, махнув рукой, пошел на позиции.
            - Трифонов. После перевязки ко мне подойдешь. – Бросил уже двигаясь.
            - А ты Катерина прочь с моста, где резервный пост знаешь?.. вот туда и ступай. И… никаких возражений… - капитан остановился, грозно и без возражений взглянул на девчонку. Та отвечать не стала, насупившись доставая из подсумка флягу с самогоном.
            - Есть, товарищ командир… - глухо и устало ответил связист, тяжело козырнув к багровой от крови пилотке, а санитарка уже трогала его затылок своими легкими руками.
            - Господи… Миша… Кто вас так?.. – вырвалось у девочки. Из фляжки она уже смачивала самогоном чистую тряпицу.
            Трифонов какое-то время насупившись молчал, не зная, что ответить санитарке.
            - Его уже все равно нет на этом свете. – опять глухо сказал Миша, сняв с плеча карабины и положив его на шпалы рельс, немного удивляясь своему спокойствию, хотя в душе по-прежнему свербела острая жалость - ффь-ффь-ссс… - всасывал воздух сквозь зубы от легкой саднящей боли Трифонов, когда Катенька начала аккуратно промокать и обеззараживать его разбитый затылок…

            Дождей давно не было. Раннее утро уже было наполнено солнечным светом, от ночи не осталось и следа за те пятьдесят минут, что прошли после молниеносного ночного боя. За околицей Селищ в сторону Озерной толи поднималась пыль с проселочной дороги, толи дым от ревущих двигателей техники, толи и то, и другое вперемешку. Судя по этому столбу взвеси в косых лучах восходящего солнца – сила к Селищам подходила не малая. Но диверсионная группа Колодяжного уже была готова и к короткой обороне моста, и к его взрыву. А после взрыва моста в атаку пойдет подразделение Васильева с прицелом захвата и максимального ущерба станции Озерная. Отвлеченные войска противника, прибывшие к мосту, уже не смогут помешать атаке на станцию.


7.3 Селище.

            Трифонов подошел к командиру и присел в укрытие.  Мешки пулеметного гнезда немцев были развалены и сложены по направлению только в одну сторону, в сторону откуда появится враг. Голова гудела, под веками глаз как будто летали темные мошки. Боль от удара только росла.
            - Товарищ командир, по вашему приказанию прибыл. Рядовой Трифонов.
            Колодяжный рассматривал в бинокль окрестности Селищ, не выпуская из внимания столб пыли, растущий уже у самой деревни.
            - Значит так Трифонов… Тот дом помнишь, в который связь налаживал?
            - Так точно. – Трифонову пришлось вновь поправить пилотку на забинтованной голове, тем более кровь на ней уже запеклась, и материал пилотки стал заскорузлым, как будто пилотка сделана из жесткой бумаги.
            - Сейчас, пока еще немцы на подходе, беги туда быстрее… - старлей чуть помедлил, по прежнему не переставая глядеть в бинокль, - открываю тебе военную тайну… - толи в шутку, толи всерьез сказал Колодяжный, - там у нас рация, сынок… - Колодяжному было лет под тридцать, но бойцы его иногда называли Батя. – Когда мост взорвем, тут же связываетесь с «третьим» … а лучше… еще до взрыва держите его на связи… - командир опять сделал паузу, - Когда бой закипит, на связь с ними и выйдите, а при взрыве моста… даете команду к атаке. – Колодяжный теперь смотрел ему прямо в глаза, и смотрел очень серьезно… не отводя взгляда в сторону. Глаза командира были грустные. Взгляд глубокий и цепкий, Трифонов не мог отвести свои очи в сторону. Пауза росла. – … дайте… команду… к атаке. – Тихо повторил старший лейтенант. – …Где тебя угораздило по башке получить?.. – Ответ старлею был не нужен… - Как тебя зовут-то, солдат?
            Под взглядом командира Трифонов молчал. Но вдруг, через жуткую головную боль сообразил, что офицер ждет его ответа:
            - …Миша, товарищ старший лейтенант. – и тут же поправился – Михаил Трифонов, товарищ командир.
            - …Ну давай Миша, от тебя сейчас наша победа зависит. – опять толи шутя, толи в серьез, кинул командир.
            Несколько секунд Трифонов молчал. В голове кружились какие-то обидные дурацкие мысли. «почему меня… ну я же связист… а воевать… без меня?..» А головная боль мешала думать и соображать.
            - Есть… Товарищ командир. – Пробурчал Миша.
            Колодяжный больше не реагировал на связного по-прежнему, наблюдая в бинокль, затем крикнул, повернувшись от Мишки в другую сторону:
            - Романов, Никитин, ко мне.
            Миша быстро, как позволяла боль в голове вскочил, и побежал по берегу речки в избу, где была рация.

            - Слушаю командир. – к Колодяжному подбежали два солдата, из диверсантов.
            - Вон видите поворот деревни. Надо бы там пару танков сжечь, или каких ни будь тяжелых машин, в общем устроить там пробку, чтобы они по деревне дальше пешком пошли. А потом можете в лес уходить. Где встречаться после боя, знаете. Они уже вот, вот, через минуты здесь будут. Легкую кавалерию мимо пропускаете. Это даже хорошо, что они к нам в западню попадут, больше перебьем.
            Солдаты вылезли из укрытия и побежали в деревню, не мешкая…
            - Давайте братки… надеюсь не последний раз вас вижу, - себе под нос пробурчал Колодяжный. Один из этих парней воевал под началом капитана Васильева аж от подмосковной Тарусы, где от роты осталось чуть более двадцати человек, и все время во взводе Колодяжного. Эти ребята умели наводить ужас на врага и при этом оставаться в живых.

            …Эскорт - авангард из шести мотоциклов повернул на изгибе деревни к мосту. За мотоциклами, метрах в пятидесяти, держались два броневика. Далее один за другим ехали два танка, и несколько бортовых машин с пехотой.
            Обе гранаты были брошены, одним из разведчиков, в цель, хлопнув внутри открытых бронетранспортеров, после чего в первом по движению взорвались боеприпасы, второй врезался ему в зад. Танк, шедший за бронетранспортерами, встал, из кювета выскочил второй солдат, подбежал к открытому люку механика- водителя, и уронил туда гранату. Через пару секунд она там хлопнула, а боец из ППШ поливая идущую за танком машину с солдатами кинжальным огнем, не останавливаясь, перебежал за ряд поленниц с дровами. Солдат, который секунды назад остановил броневики, очень быстро бежал прямиком к танку, и сходу залез в открытый люк механика водителя, куда только что была брошена граната. За пару секунд из люка послышались несколько коротких очередей из ППШ.  Двигатель танка продолжал работать.

            Через несколько мгновений…
            Танк резко взревел, дернулся вперед, выплюнув много дыма и тут же на заблокированной гусенице развернулся вокруг себя, с заносом проскочив разгоняясь с десяток метров, врезаясь в немецкую бортовую машину, с которой не успели спрыгнуть все фашисты, метров пять тараня и разрушая ее. Ходу ему не хватило, и танк встал. Один фашист в кузове автомобиля, не успев от страха спрыгнуть с нее, зачем-то неистово орал и выстрелил в башню, захваченного красноармейцем танка, магазин автомата.
            Дав чуть назад плененный танк остановился. Он с десяток секунд стоял не двигаясь, двигатель продолжал работать, но из танка никто не вылез. Башня начала поворачиваться, ствол пошел вниз, танк целил в следующую машину, затем прогремел выстрел, кабина машины разлетелась в стороны. Второй немецкий танк, чуть сдав в лево, чтобы поймать в прицел плененную машину, уже целился в захваченного близнеца, наш разведчик тоже наводил в борт крестового врага ствол…

            …снаряд попал прямо в остов башни, башня дернулась, выплевывая из своей пушки свой снаряд и оторвавшись с сильным огненным взрывом отлетела в сторону, завалив изгородь ближнего дома… в этот момент выпущенный, погибающим советским воином, снаряд из немецкого танка попадает в борт вражеской тяжелой машины, у которой загорается топливо, и двигатель…
            - Андрюха… - отчаянно простонал Никитин, в следующий момент из-за завалинки дров срубив короткой очередью очередного фашиста.
            Перебежав за завалинкой двор деревенской избы, он нырнул за угол дома, преодолел огород, сходу выломал две штакетины в заборе… до леса оставался огород с картошкой и небольшой покос.

            …Мотоциклисты остановились, когда подорвался первый бронетранспортер. В этот момент бойцы Колодяжного прицельно ударили по ним из стрелкового оружия. Оставшиеся на ходу мотоциклетные расчеты зачем-то начали съезжать в кюветы вокруг проселочной дороги, уже проехав сгоревшую казарму. В течении минуты мотоциклы перестали отвечать на выстрелы со стороны моста. Солдаты видели, как разворачивались молниеносные события на повороте деревни. Партизаны были поражены масштабу боя, который дали фрицам всего лишь два бойца, спустившиеся к ним в отряд с голубого ясного неба несколько дней назад. И ощущение беспомощности им помочь не покидало партизан в заслоне.

            Только через несколько минут пехота врага перебежками под огнем партизан, без поддержки техники, двигалась в направлении моста выполняя приказ командования о восстановлении железнодорожного движения. Задержав немецкие атаки приблизительно на пятнадцать, двадцать минут, наши бойцы отошли с моста. Немцы еще отстреливались от уходящих в лес партизан, когда прогремели сильные взрывы на обоих устоях ферменной конструкции железнодорожного перехода через реку Аржать…

            По станции Озерная, по пакгаузам, откуда вывозили боеприпасы, в части и подразделения на передовую, ударили минометы капитана Васильева. Утренние дали трясли страшные, на пол неба взрывы, и уже через пару десятков секунд в небо поднимались черные дымы горящих цистерн и хранилищ с топливом и ГСМ. На станции было много пехоты и техники. Все это огромное железнодорожное пространство, вместе с техникой, вооружением, боеприпасами и военными врага, за минуту превратилось в один большой пылающий взрыв, в котором сгорая падали птицы, не допев свою последнюю песню. Немецкая пехота металась по станции, попадаю под разящий огонь внезапно появившихся в глубине немецкой обороны Русских. А солнце щедро освещало лесные дали, в которые вторгся и теперь горел злобный враг, в основании Бельского выступа фашистов, где беспощадно вела бой, в тылу врага разведывательно-штурмовая рота – гвардейцы, начиная с Ельни, гвардии-капитана Васильева.

продолжение:         http://www.proza.ru/2019/07/20/1424


г. Тверь
Русаков О. А.
27.07.2017




Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 8. Успешная операция.

            Пять раз отстучал радист о начале атаки на Озерной, и уже когда там начала греметь громкая, заглушающая местный бой, канонада радист начал разбирать рацию. Уже через несколько минут Трифонов, вместе с радистом, задками огородов уходили в лес. Миша, с карабином на перевес, все оборачивался в ту сторону, где, посередине деревни, в ясное небо поднимались столбы черного дыма от горящих танков и машин. Бой еще не затих, ружейная перестрелки, одинокий пулемет, еще продолжали выполнять свое гиблое дело. А на севере, на Озерной, гремела канонада большого и ожесточенного боя.


            Историческая справка.

            Великая Отечественная война Советского народа с фашизмом состояла из многих грандиозных битв на территории СССР и стран Европы, а в 1945м еще и на востоке. Эти битвы не имели аналогов по масштабу, значимости для Мира, потерям с обоих сторон, ни с какими битвами мировой истории ни до второй мировой, ни после. В этих битвах сотни тысяч людей сгорали за месяц, приводя победителя к новому рубежу противостояния. Были битвы, длящиеся по полгода... Но самыми длинными битвами Великой войны, были: оборона Ленинграда, оборона Севастополя и… Ржевское сражение.
            Ржевское сражение официально началось 5го января 1942 года, первым наступлением Красной армии на Ржевско-Сычевском рубеже Московской обороны, а закончилось 31го марта 1943 года ликвидацией Ржевско-Вяземского выступа фашистов и снятия угрозы захвата врагом столицы Советского Союза – Москвы. Это было четвертое наступление Красной армии в этом, одном из самых кровопролитных сражений в истории человечества, очень скромно отмеченном в исторических сводках Отечественной войны Советского Союза. Завершение этого наступления – взятие Ржева, ознаменовало окончание великого Ржевского стояния - 31 марта 1943 года.
            Но бои на этих огромных территориях начались задолго до января 1942 года. После взятия Вязьмы, немецкое командование резко изменило направление главного удара в первой половине октября 1941го, повернув войска, от лобового удара, в охват Москвы с севера и юга…  на Калинин (ныне Тверь) и Калугу. Маршем занимая огромные территории с 8го по 13е октября дойдя до Калинина, споткнувшись на Калинине, и резко откатившись потом до Ржева. Когда с невероятным упорством сопротивлялась Красная армия в лесах Великих Лук.
            В историческом смысле, Ржевская битва содержала в себе четыре наступления Красной армии и четыре наступления Вермахта. Упорные действия и тех, и других за Ржев приводили к огромным потерям с обоих сторон. И те, и другие железно держали оборону, не отдавая ни пяди земли, и упорно стремились к уничтожению противника, не давая ему и малейшей возможности к продвижению вперед, пытаясь захватить новые стратегические рубежи. Ни у наших, ни у фашистов это не получалось. И только последнее наступление Красной армии можно считать, наконец, успешным. Цель - освобождение Ржева, была достигнута.
            Обе стороны в этом сражении не считали жертвы, ведь от этой битвы завесила судьба Москвы, если бы были сданы рубежи Ржевского выступа, скорее всего, пал бы и Ленинград. Именно поэтому с таким упорством наши стремились ликвидировать Ржевско-Вяземский выступ, а Фашистская Германия с таким же упорством стремилась его удержать и расширить свои позиции на Московском направлении.

            Этапами наших наступлений подо Ржевом принято считать следующие стратегические операции Советского командования.

            1. Ржевско-Вяземская стратегическая наступательная операция
                Калининского и Западного фронтов (8 января — 20 апреля 1942
года).
                Одновременно проводилась Болховская операция войсками
Брянского фронта и левого крыла Западного фронта.
                Оборонительная операция войск группы генерала П. А. Белова
Западного фронта (май — июнь 1942 года).
                Оборонительная операция войск Калининского фронта в районе
города Белого (2—25 июля 1942 года).

                Ржевско-Вяземская операция (8 января — 20 апреля 1942 года) — наступательная операция войск Калининского (командующий — генерал-полковник И. С. Конев) и Западного (командующий — генерал армии Г. К. Жуков) фронтов, проведённая при содействии Северо-Западного и Брянского фронтов.
                Операция являлась составной частью стратегического наступления советских войск зимой 1941—1942 годов и имела целью завершить разгром немецкой группы армий «Центр» (командующий — генерал-фельдмаршал Генрих фон Клюге). Несмотря на незавершённость, операция имела важное значение в ходе общего наступления Красной армии. Советские войска отбросили противника на западном направлении от 100 до 250 километров, завершили освобождение Московской и Тульской областей, освободили многие районы Калининской и Смоленской областей. С 1 января по 30 марта 1942 года группа армий «Центр» потеряла более 330 тысяч человек.
                Потери советских войск в операции, согласно официальным данным, составили 776 889 человек, из них безвозвратные потери — 272 320 человек, санитарные потери — 504 569 человек.

            2. Первая Ржевско-Сычёвская (Гжатская) наступательная операция войск Западного и Калининского фронтов (31 июля — 20 октября 1942 года).
                Первая Ржевско-Сычёвская операция
                Первая Ржевско-Сычёвская операция, или Второе сражение за Ржев (30 июля — 1 октября 1942 года) — боевые действия Калининского (командующий — И. С. Конев) и Западного (командующий и руководитель всей операцией — Г. К. Жуков) фронтов с целью разгрома немецкой 9-й армии (командующий — генерал-полковник В. Модель), оборонявшейся в Ржевско-вяземском выступе.
             Общие потери советских войск в операции составили около 300 000 человек, или 60 % от численности группировки Красной армии в начале операции. Неполные потери в танках составили около 1085 единиц. Непосредственные потери 30-й армии составили 99 820 человек. При этом надо сказать, что несмотря на то, что наступление началось в конце июля, подготовка к этой операции проистекала с мая 1942го года, путем ослабления Бельского перешейка немецкой обороны, пока немцы в июне не начали свое контрнаступление по ликвидации группировки 39й армии.
            Потери немецкой стороны неизвестны.

            3. Вторая Ржевско-Сычёвская наступательная операция («Марс») войск Западного и Калининского фронтов (25 ноября — 20 декабря 1942 года). Одновременно: Великолукская наступательная операция части сил Калининского фронта
                (24 ноября 1942 года — 20 января 1943 года).
                Вторая Ржевско-Сычёвская операция, или операция «Марс» (25 ноября — 20 декабря 1942 года) — новая операция Калининского (командующий — М. А. Пуркаев) и Западного (командующий — И. С. Конев) фронтов с целью разгрома немецкой 9-й армии. Руководил операцией генерал армии Г. К. Жуков.
                По данным американского историка Д. Гланца, за три недели операции «Марс» советские войска потеряли около 100 тысяч солдат убитыми и пропавшими без вести и 235 тысяч — ранеными.
                А. С. Орлов приводит другие цифры: безвозвратные потери составили 70,4 тысячи человек, было потеряно 1366 танков.
                Потери немецкой стороны составили около 40 тысяч человек и 400 танков и штурмовых орудий.

            4. Ржевско-Вяземская наступательная операция войск Западного и Калининского фронтов (2 марта — 31 марта 1943 года).
                Одновременно: наступление войск Брянского и Центрального фронтов.

                ОСВОБОЖДЕНИЕ РЖЕВА.

                Бойцы истребительного противотанкового батальона на пути к Вязьме после боёв за Ржев, 4 марта 1943 года.
                Зимой 1942 года немецкая 9-я армия В. Моделя оставила Ржевско-вяземский выступ. Операция по отводу войск на заранее подготовленные позиции была названа «Буйвол» (нем. B;ffel). Тактически грамотные действия немецкого командования позволили сохранить немецкие войска и вывести их из-под угрозы окружения. Перейдя в наступление, войска Красной армии обнаружили пустой город, в котором оставался лишь арьергард 9-й армии, создававший видимость присутствия немецких войск.
             Вскоре штаб немецкой 9-й армии возглавил войска на северном фасе Курского выступа.
             Советские войска Калининского (командующий — М. А. Пуркаев) и Западного (командующий — В. Д. Соколовский) фронтов начали преследование противника. Это преследование, длившееся со 2 по 31 марта, получило название Ржевско-Вяземской операции 1943 года и отодвинуло линию фронта от Москвы ещё на 130—160 километров.
             Город Ржев был освобождён 3 марта 1943 года войсками 30-й армии Западного фронта.
             4 марта в личном послании британский премьер-министр Уинстон Черчилль поздравил И. В. Сталина со взятием Ржева:
                «Примите мои самые горячие поздравления по случаю освобождения Ржева. Из нашего разговора в августе мне известно, какое большое значение Вы придаёте освобождению этого пункта».
             Сталин посетил район Ржева 3-5 августа 1943 года.

            Кроме 4х наступлений красной армии, спланированных и осуществленных Советским командованием по огромному Ржевскому фронту, на этом безграничном русском пространстве были осуществлены 4е немецких наступления, или контрнаступления. Одно из этих наступлений германцев, осуществленное летом 1942го года, привело к гибели 39й армии, которую намеренно не вывели из, так называемого «мешка», Бельского котла, как часто случалось в 41, 42м годах до последнего надеясь на осуществление ликвидации Бельского перешейка немецкой обороны, затем окружения Ржевско-Вяземской группировки врага, и ее уничтожения. Несогласованные действия командования, переоценка собственных сил при проведении наступательных действий, чрезмерное стремление людскими ресурсами обязательно занимать неприступные рубежи, вновь привело к огромным жертвам без достижения требуемого результата. А контр-наступательные действия немцев, довершили полное окружение 39й армии, и в дальнейшем ее разгром.

            Установившееся с весны 1942 года относительное затишье на фронте севернее и западнее Ржева советские и вражеские войска использовали для подготовки к предстоящим летним боям.
            "Из тех двух направлений, - пишет в своих мемуарах Жуков, - на которых немцы, по мнению Верховного, могли развернуть свои стратегические наступательные операции, И. В. Сталин больше опасался за московское, где у них находилось более 70 дивизий...
            Я считал, что на западном направлении нам нужно обязательно в начале лета разгромить ржевско-вяземскую группировку, где немецкие войска удерживали обширный плацдарм и имели крупные силы".
            На Ржевском выступе немецко-фашистские войска к середине лета 1942 года создали глубоко эшелонированную полосу обороны, прочно зарылись в землю. Только перед линией обороны 30-й армии Калининского фронта, перешедшей с конца апреля 1942 года к обороне, немцы соорудили по переднему краю на видимую глубину более 500 дотов и блиндажей, семь километров противотанковых рвов, три с половиной километра лесных завалов. Оборона немцев была построена со знанием дела. Каждый населенный пункт был превращен в самостоятельный узел обороны с дотами и железными колпаками, траншеями и ходами сообщения. Перед передним краем в 20-10 метрах устанавливались сплошные проволочные заграждения в несколько рядов. Каждый холм, каждая лощина, каждый перелесок нейтральной полосы были пристреляны вражеской артиллерией. В обороне гитлеровцев был предусмотрен даже известный комфорт: наши русские березки использовались в виде перил лестниц и переходов, почти каждое отделение имело блиндаж с электропроводкой и двухъярусными нарами.
            В некоторых блиндажах, а это были вкопанные в землю дома колхозников, находились никелированные кровати, хорошая мебель, посуда, самовары, даже коврики.
            Оборонительные рубежи должны были сделать Ржев неприступным для советских войск со всех сторон.
            В июле немецко-фашистские войска провели наступательную операцию под кодовым названием "Зейдлиц" против 39-й армии Калининского фронта. С января 1942 года, занимавшая выступ юго-западнее Ржева, 39-я армия, полгода, сражавшаяся в условиях полуокружения, испытывала неимоверные трудности, так как ее снабжение боеприпасами и продовольствием осуществлялось с помощью транспортной авиации и через "Нелидовский коридор". Эти возможные пути снабжения не могли обеспечить даже самых минимальных потребностей армии. Как в продовольствии, так и в вооружении, и боеприпасах.
            Конечно, немецкое командование не могло примириться с тем, что целая армия постоянно угрожала частям 9-й армии Моделя на Ржевском выступе. Они вынуждены были держать против 39-й армии второй фронт, Модель, готовивший операцию "Зейдлиц", 23 мая 1942 года был ранен в самолете, обстрелянном над лесом юго-западнее Ржева. Летчик тоже был ранен, но сумел посадить самолет в Белом. Командование 9-й армией принял генерал Шеель.
            Гитлеровцы начали наступление в 3 часа утра 2 июля после короткой артподготовки и бомбардировки "юнкерсами". С севера, от Оленина на юг перешли в наступление части 23-го корпуса под командованием генерала Шуберта в составе двух пехотных (102-й и 110-й), двух танковых (11-й и 5-й) дивизий и кавалерийских частей.
            Навстречу, от Белого, двинулась группа генерала Эсебека в составе 2-й танковой и 246-й пехотной дивизий. Эта группа продвинулась сначала на восток, перешла через реку Начу у деревни Босино и повернула на север. К концу четвертого дня ожесточенных боев немцы замкнули кольцо вокруг 39-й армии.
            Ожесточенные крупномасштабные бои в окружении продолжались 8 дней. Немцы, сжимая кольцо окружения со всех сторон, спешили, не считаясь с потерями, ликвидировать котел, т.к. на помощь окруженным командование Калининского фронта бросило дивизии 22-й армии в районе южнее Нелидова и севернее Белого.
            В ходе ожесточенного сражения 7 июля в 7 часов вечера у Церковичей 39-я армия была разобщена на две группы: большую южную и малую северную. Командарм И. И. Масленников, пытавшийся сплотить окруженные дивизии для прорыва на запад, в район расположения 22-й армии, был ранен. Погибли начальник штаба армии П. П. Мирошниченко, многие командиры и политработники частей и подразделений. Группу, численностью около пяти тысяч человек, повел на прорыв заместитель командарма генерал-лейтенант И. А. Богданов. Эта группа успешно прорвалась из окружения, но генерал И. А. Богданов был тяжело ранен и умер. Отдельно от группы Богданова в составе свыше трех тысяч бойцов и командиров с оружием, со своим боевым знаменем и оперативными документами вышла из окружения 357-я стрелковая дивизия во главе с комдивом, генералом А. Кроником.
            Уже 12 июля командование 9-й немецкой армии докладывало группе армий "Центр" о завершении операции "Зейдлиц". Но еще долго немецкие части 41-го танкового корпуса прочесывали огромное пространство от дороги Вязьма-Белый к югу - до Ярцева и Духовщины, где действовали партизаны и небольшими разрозненными группами выходили наши бойцы и командиры в расположение 22-й и 41-й армий Калининского фронта.

            И только после ликвидации группировки 39 армии началось первое Ржевско-Сычевское наступление.
            Страна узнала о Ржевско-Сычевской наступательной операции Красной Армии тогда, когда она по планам нашего командования уже заканчивалась. Это первое с начала Великой Отечественной войны крупное наступление советских войск в летних условиях и одно из самых ожесточенных и кровопролитных сражений войны. В эти летние дни и месяцы, когда враг рвался на Кавказ и к Сталинграду, Ржевский выступ являлся единственным участком на всем советско- германском фронте, где наши армии наступали. Ожесточение этого сражения повергало германское командование в шок, от количества жертв с обеих сторон, но то с каким ожесточением и упорством советское командование рвалось взять Ржев, бросая и бросая в месиво бойни резервы, вызывало страх у бывалых воинов противника.
            К концу первого дня наступления ударная группировка 30-й армии прорвала сильно укрепленную оборонительную полосу противника на фронте 9 километров и на глубину 6-7 километров. До Ржева оставалось 6 километров. В тот день никто не предполагал, что для преодоления этих 6-7 километров потребуется месяц кровопролитнейших боев и что Ржев будет освобожден не 31 июля или 1 августа 1942 года!.. а только 3 марта 1943 года.
            Только к 7-9 августа командование 30-й армии произвело перегруппировку войск с целью изменения направления главного удара. Было принято решение наступать левым флангом армии в обход Ржева.

            Все 14 месяцев ежедневно с передовой вывозили сотни и тысячи раненных. Все прифронтовые селения, не захваченные фашистами, становились госпиталями. К примеру, маленький городок Кувшиново принял за время Ржевского сражения не одну сотню тысяч раненых. На городском кладбище несколько могил, где лежит более тысячи умерших воинов, три могилы в которых лежит более десяти тысяч солдат. И так, чуть ли не в каждом селении.


            Итоги Ржевской битвы.

            Бои подо Ржевом стали одним из самых кровавых эпизодов Великой Отечественной войны. По скромным данным исследования историка А. В. Исаева, проведённого на основе архива Министерства обороны, потери в операциях на дуге, опоясывающей Ржев, протяжённостью 200—250 километров, с января 1942 года по март 1943 года составили: безвозвратные — 392 554 человека; санитарные — 768 233 человека. 50 000 человек были взяты в плен из состава 39-й, 22-й, 41-й армий и 11-го кавалерийского корпуса. 13 700 человек пленены вовремя Ржевско-Гжатской наступательной операции 30 июля — 30 сентября 1942 года.
            Согласно статистическому исследованию историка Г. Ф. Кривошеева «Россия и СССР в войнах ХХ века», безвозвратные потери (убитые, умершие от ран и пропавшие без вести, в том числе попавшие в плен) в 1942—1943 годы в операциях на западном направлении составили 433 037 человек.

            Перечисленные официальные данные потерь Советских войск не являются полными, так как было огромное количество солдат, пропавших без вести, подразделений, сгинувших на марше при случайных встречных столкновениях с врагом и другие не зарегистрированные потери. Потери мирного населения и партизан не учитывались вовсе.
            В окрестностях Ржева, Нелидово, Белова, Сычевки, многих других населенных пунктов огромной территории до сих пор ведутся поиски погибших солдат и сотни… тысячи бойцов наконец-то обретают свои могилы, редко возвращая себе фамилии и имена.

            В результате боевых действий за 17 месяцев оккупации Ржев, а также соседние города и деревни были практически полностью разрушены, в том числе, артиллерией и авиацией как Вермахта, так и Красной армии при попытках их освобождения со стороны красной армии и обороны со стороны Вермахта. Все эти 17 месяцев Ржев был городом, по которому проходил рубеж обороны фашистов и Советских вооруженных сил.
            Из 20 тысяч человек, оказавшихся в оккупации жителей города, в день освобождения, 3 марта 1943 года, осталось 150 человек, вместе с районом — 362 человека. Из 5443 жилых домов Ржева уцелело лишь 297. Общий материальный ущерб, нанесённый городу и району в ходе боевых действий, по определению Чрезвычайной Государственной комиссии составил полтора миллиарда рублей, на то время, хотя это был далеко не полный список материального ущерба, так как заявлять о материальных потерях было просто не кому, большинство семей были истреблены полностью.

            Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 марта 1978 года город Ржев за мужество, проявленное трудящимися города в борьбе с немецко- фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны, достигнутые успехи в хозяйственном и культурном строительстве награждён орденом Отечественной войны I степени.
            «За мужество, стойкость и массовый героизм, проявленные защитниками города в борьбе за свободу и независимость Отечества» Указом Президента Российской Федерации № 1345 от 8 октября 2007 года городу Ржеву присвоено почётное звание «Город воинской славы». И это конечно немыслимо запоздалые и очень скромные награды, которых наконец-то дождался этот, истекший во время страшной войны, маленький Русский провинциальный городок.

            «Мы наступали на Ржев по трупным полям. В ходе ржевских боев появилось много «долин смерти» и «рощ смерти». Не побывавшему там трудно вообразить, что такое смердящее под летним солнцем месиво, состоящее из покрытых червями тысяч человеческих тел. Лето, жара, безветрие, а впереди — вот такая «долина смерти». Она хорошо просматривается и простреливается немцами. Ни миновать, ни обойти её нет никакой возможности: по ней проложен телефонный кабель — он перебит, и его во что бы то ни стало надо быстро соединить. Ползёшь по трупам, а они навалены в три слоя, распухли, кишат червями, испускают тошнотворный сладковатый запах разложения человеческих тел. Этот смрад неподвижно висит над «долиной». Разрыв снаряда загоняет тебя под трупы, почва содрогается, трупы сваливаются на тебя, осыпая червями, в лицо бьёт фонтан тлетворной вони. Но вот пролетели осколки, ты вскакиваешь, отряхиваешься и снова — вперёд.»


            Письмо бойца другу.

            В народной памяти бои подо Ржевом остались самыми страшными событиями этих мест. В селениях многих районов вокруг Ржева бытует выражение «погнали подо Ржев», когда бесконечные ряды пеших красноармейцев проходили мимо маленьких городов и деревень. Также и немецкие ветераны с ужасом вспоминают бои в «большом пространстве Ржева».


            Продолжение главы 8. Успешная операция.


            Ниже по течению реки Аржать, партизанами была приготовлена переправа. Она представляла из себя два плота, которые связывала одна веревка. Веревки были пропущены через кованные кольца, закреплённые на толстых березах на обоих берегах, и получался двухсторонний паром, оба плота отчаливали от противоположных берегов одновременно, и одновременно причаливали. На одном плоту одним разом могло переправиться сидя до восьми – десяти солдат с обмундированием и вооружением, на них же переправили две сорокапятки, затем лафеты со снарядами, коней возничие переправляли вплавь.
            Когда Платонов с радистом добрались до переправы, находящейся приблизительно в километре от моста вниз по течению, за излучиной Аржати, на их сторону уже переправились несколько десятков бойцов, и продолжали переправляться.
            А на станции Озерная по-прежнему кипел жуткий бой. Он будто бы начал затихать несколько минут назад, но вдруг опять разгорелся с прежней силой. А в небо, по-прежнему подымались то белеющие, то вдруг чернеющие дыми, поднимаясь высоко, и пластом расстилаясь в небе уходили на запад грязным хвостом.
            До станции было не далеко, каких ни будь три километра. Но эти три километра надо было пройти по вражеской территории, и их группе ударить по станции с фланга, по железной дороге, со стороны моста, если в этом будет необходимость, если нужно будет отвлечь внимание немцев от преследования разведчиков. И тем не менее, основная задача текущей операции была уже выполнена, немцы не успеют за два дня восстановить движение по этому мосту, по новой организовать работу узловой станции, ведь до нашего наступления осталось всего двое суток, менее сорока часов. Ущерб, от взорванных пакгаузов, сожжённых вагонов, с продовольствием и  вооружением, значительно повлияет на снабжение войск, к тому же будет нанесен урон живой силе врага, концентрирующейся на Бельском перешейке Ржевско-Сычевского «мешка».

            Только через час сводный отряд партизан сумел подойти к станции. Станция по-прежнему горела. Догорали разорванные взрывом, и вывернутые на изнанку толстым железом цистерны. Каркасы полувагонов и вагонов как грязные дырявые кубики были разбросаны по путям. От зданий складов, где хранили оружие и боеприпасы остались только остовы цоколей и фрагменты кирпичных стен. Рельсы местами были искорежены и, как будто завязаны в узлы. Кругом лежали обожжённые тела убитых… смерть царствовала в пределах узловой станции… атаковать было некого и нечего, да и незачем. Бой уже утих. Силы диверсионно-разведывательной роты Васильева были отведены от станции. Немцы преследовать их не стали, толи из-за того, что не было сил, толи моральный ущерб многочисленным воинским подразделениям, расквартированным здесь, был больше, чем разрушения зданий и поездов. Действия партизанского отряда были отложены Колодяжным. Приказано выдвигаться в место сбора с группой капитана Васильева.
            Еще через три часа Старший лейтенант Колодяжный докладывал капитану Васильеву об успешно проведенной операции.

            Группа Колодяжного при высадке десанта состояла из восьми бойцов, включая связиста. Сапер группы погиб во время штурма моста, будучи во главе атакующих партизан, проверяя непосредственно подходы к мосту. Он не имел возможности, разминируя коридоры в минных полях ночью, подойти вплотную к пулеметным точкам охраны, это надо было делать в бою. Он, опытный сапер, много раз делавший проходы в минных полях, под огнем врага, ошибся впопыхах при разминировании в задержке взрывателя, когда его извлекал. Чтобы снизить силу взрыва, сапер накрыл мину собой. Погиб старший сержант, Андрей Романов, взорвавшись в немецком танке, захваченном в бою, один боец был тяжело ранен, у него при взрыве в обороне оторвало ногу, кроме других многочисленных осколочных ранений. Еще один боец пал в рукопашном бою. Трое разведчиков были легко ранены и оставались в строю. В их числе и Миша Трифонов, к вечеру дня боев, место удара у Михаила опухло и почернело, он не мог повернуть головы, которая постоянно сильно болела. Вечером ему опять обработали рану самогоном, зачистив наголо и так стриженный затылок, наложили на место удара подорожник, он своей прохладой по началу снимал даже головную боль, а может Мише это только казалось. Принятые во внутрь пятьдесят грамм самогона помогли ему, в конце концов, уснуть.
            Партизанский отряд должен был вернутся на свою базу. Далее у партизанского отряда были другие задачи, кроме того, что партизаны оставались со связью оперативной, полевой, и с ними уходил радист. С ротой Васильева должны были остаться только проводники. Напрямую из Бельского перешейка, на север по лесам им надо было пройти около двадцати верст, но все это пространство было плотно заполнено крупными силами врага, который тоже готовился к наступлению. Немецкое командование постоянно проводило передислокацию войск. Это было и подготовкой к наступлению, и тактическими мероприятиями, для создания движения внутри немецкой группировки войск. Идти группе Васильева придется наощупь, но им не привыкать перемещаться по вражеской территории.
            Старший лейтенант Колодяжный вернулся к командованию своим взводом. Трифонова откомандировали к командиру разведроты Капитану Васильеву. Поначалу он должен был везде следовать за командиром роты и выполнять задачи связиста, если в этом будет необходимость. Но буквально через несколько часов Васильев отослал связиста догнать авангард роты и передать приказ об остановке движения, вернуться в расположение роты оставив пост, выставить боевое охранение, всем поесть, справить нужду и отдыхать не менее трех - четырех часов, уж больно тяжелым был прошедший день. В авангарде был как раз взвод Колодяжного.
            Впервые в жизни Миша, засыпая с больной головой, чувствовал свою значимость в этом Мире. Над ним висело огромное, уже подернутое звездами небо, создающее образ сбитого с церкви купола, который висел над ними с Сашкой Широковой, когда мальчишка лихо делал Шуре экскурсию в разбитой Телешовской церкви. За этот длинный день, и был этот день очень большим и важным, Миша понял, что увидел сегодня кровавую… страшную настьящую войну. И все равно, осознавая, что должен был убить молодого фашиста, иначе тот убил бы его, где-то глубоко, в больной голове, или горячем сердце… суетилась жалость к этому немецкому мальчишке. Наверняка далеко, далеко, за границами его, Мишкиной, милой Родины, ждет молокососа немецкая мать… и уже никогда не дождется. Может быть его никогда не найдут в том лесочке, на берегу небольшой Русской речки на, далекой от Германии, Смоленщине.


продолжение:        http://www.proza.ru/2019/07/23/1477

г. Тверь
Русаков О. А.
27.07.2017




Часть 1. Ржевское стояние.
Глава 9. Возвращение.

            9.1 Никак не проснуться…

            …Спящего Трифонова трясли изо всей силы за оба плеча.
            - …Да что он умер что ли!?. – Не громко ругался боец Никитин, не в силах разбудить спящего молодого товарища.
            А вокруг, как горох, рвались мины немецкого 50мм полевого миномета.
            Солнце уже выкатилось из-за горизонта, бросив на землю длинные тени от деревьев.
            Трифонов вдруг резко глубоко вздохнул и тут же открыл глаза. Перед ним злое лицо товарища.
            - Наконец-то… Подъем, салага… В строй… В сторой… быстро на позицию. – отрывками кричал Никитин, казалось, на ухо Михаилу.
            Он схватил два цинка с патронами из повозки, рядом с которой спал Трифонов, и пригибаясь побежал на край поляны, граничащей с открытым полем, где перестрелка обозначала встречный бой, начавшийся уже не минуту назад. Боезапас, в том числе цинки с патронами лежали в двух подводах, которые партизаны любезно предоставили разведчикам при расставании.  Повозки были убраны в редкие деревья леса в десятке метров от проселочной дороги.
            Хлопки от немецких мин врезались в голову Мишки, как гвозди ударами молотка. Одной рукой Трифонов взял винтовку, другой стал ладонью давить на висок. Поднялся и побежал за Никитиным.
            Не так далеко от них хлопнула очередная мина, за ней, почти без перерыва, но, с другой стороны, новый взрыв. Трифонов, пригибаясь от каждого хлопка, чуть ли не до земли, кряхтя от нового удара по голове, старался не потерять резко удаляющегося от него сослуживца.
            …Очередная мина разорвалась уже между ними…
            Он успел заметить, как перед глазами полетела земля…

            Парень почувствовал, что-то тяжелое ударило его опять по голове… голова, как будто завертелась волчком…
            …в глазах – то день, то ночь… то день… то ночь… то день, то ночь…
            Карусель не кончалась, пока свет не погас совсем…
            Он ничего не слышал… В этой тишине стало страшно… стало жутко…
            Он ощущал себя в полной темноте и одиночестве, сильно звенело в ушах…

            «Я сплю?.. Что со мной??? Мне все это снится?..» - говорил в темноте с собой Михаил. «Но меня же Яков разбудил… это же минометный обстрел… Господи… вставать же надо». Голос, как буд-то звенел эхом в лесу.
            Тишина…
            Жуткая гнетущая тишина….
            …Вдруг, свистящее в ушах, безмолвие начало медленно растворяться в странных непонятных звуках.
            Через звон в ушах Мишка начал слышать какие-то крики, какие-то стоны, топот, удары… удары кулака по плоти… очень громко прогремел, на всю голову, выстрел… Еще один… Мишка открыл глаза. Менее чем в паре метрах от него… красноармеец, острие саперной лопатки, изо всей силы сверху вниз, вонзил в горло лежащего на земле немца. Кровь струйкой ударила Михаилу в глаз…
            
            Миха крякнул, резко дернув голову назад, и… и быстро сел. Вокруг него кипел жестокий рукопашный бой…
            Солдат, только что зарубивший саперной лопаткой немца, быстро вставал на ноги, но, уже в движении, разгибаясь, получает прикладом удар в спину… В этот момент Михаил вскакивает на ноги, держа винтовку за цевье, перехватывает ее второй рукой за ствол, и крича: «…Уууаааааа-а-а!» - со всей дури бьет фашиста оружием по голове. Тот не падает от удара, он, с очумелыми от злобы и крови глазами, теряет равновесие от жуткой боли. Сашка делает пол шага назад, переворачивает винтовку, как положено, как учили на учениях, будто штыком, ловко и сильно колет врага, стволом винтовки в грудь. По-прежнему смотря на Михаила, немец, уже стеклянными глазами, теряет дыхание, спина его, как будто ломается посередине, и он валится на колени. Переворачивать винтовку некогда и Трифонов, поновой совершает колющий удар стволом винтовки прямо в голову… в лицо врага. Ствол мягко куда-то проваливается глубоко в башку. Немец безжизненно падает навзничь… кисти рук фрица напрягаются как железные и начинают крупно дрожать…
            Со стороны обоза, где они спали, к поляне, на которой в самом кровавом разгаре кипел рукопашный бой, бежали еще пара десятков немецких солдат.
            Секунда потребовалась Михаилу…
            Он бросается к только что убитому фрицу, из глаза которого обильно вытекала кровь, из-за ремня немца вытаскивает две гранаты, с рукоятки обоих срывает лямки ЧК, и одну за другой бросает их в бегущих на него врагов, сам моментально падая на землю. Через мгновение гранаты взрываются. Мимо него, тяжело дыша, проносится один, затем сразу другой – не понятно кто… он поднимает голову, по-прежнему в гудящей боли, выше примятой травы пытаясь посмотреть, что происходит, видит убегающих немцев.
            Трифонов привстает на одно колено, с колена прицеливается и стреляет, один из бегущих врагов падает…
            - …Ы-ы-ы… - как будто выстрел приняла его больная голова.
            Перезаряжает затвор винтовки, прицеливается вновь, стреляет – еще один падает…
            - Ыы-х… - опять пытается остановить боль Мишка, перезаряжая винтовку… из глаз будто бы текут слезы.
            - Хорош Миха… - слышит он тяжело дышащий усталый голос старлея. – Ё-моё… ты опять весь в крови… - в руках старлея клинок… с острия которого на примятую траву капает кровь… В траве корчатся и стонут раненные.

            
            9.2 После боя.

            …Хохот не умолкал.
            - …Я его трясу… как грушу трясу – он спит… Бошка замотана… туда – сюда… туда – сюда… Он спит. – бойцы не могут по нормальному затянуться папиросным дымом, скаля зубы от не прекращающегося хохота. – Миша… Миша… Е… в туда-сюды. А он как мертвый… – Ха-ха-хаа, - вдруг зенками хлоп, хлоп… - Яков Никитин с картинками рассказывал и показывал, как будил Трифонова во время боя. - Я ему кричу: «В строй». А он не понимает ни хрена… Его же вчера немец по башке-то шандарахнул не слабо, он бы наверно до вечера так и проспал бы, коли немцы погулять не разбудили… Конечно, спать – не воевать… - ха-ха-ха-ха.
            Мишка, тоже дымя папиросой не мог удержаться от смеха.
            После боя прошло всего лишь минут двадцать.
            -  …зато, когда в рукопашной немец меня прикладом по хребтине пере…. Не слабо… - Яков потрогал левой рукой свою хребтину, - Ну думаю капец мне… смотрю Миха!.. своим винтарем его как окрестит по башке, тот в воздухе и подвис… хаа-ха-ха, а Миха его винтовкой – как штыком в глаз «ХА», хаа-ха-ха-ха… он навзничь брык и выпал…
            Тяжелый смех возбужденных, счастливых, что остались живы, с утра уставших от боя, в пятнах, своей и чужой, крови, с неряшливо забинтованными ранами, солдат, не уходил с поляны, хоть это и была демаскировка… а вокруг лежали их погибшие, в только что закончившемся бою, товарищи. И… и убитые враги.
            - … потом выхватывает у него, у этого, одноглазого, фрица гранаты с ремня… и одну за другой немчуре под ноги… Бац… Бац… - энергично показывая, как Трифонов добивал немцев гранатами, он ломает свою тлеющую папироску, случайно задевая ею о слегу телеги. Та разлетается искрами, от чего опять солдаты, еще глубже ударяются в смех.
            Никитин закуривает новую папироску, глубоко затягиваясь, выпускает дым сквозь слова, продолжая хохмить.
            - Чего ржёте… немцы и побежали… а Миха наш не растерялся, застрелил еще с десяток фашистов.
            Мишка засмущался и закрутил головой, замотанной в окровавленные бинты:
            - Да всего двоих завалил… - от смущения он даже покраснел.
           А балагур Яков продолжал:
            - …не-е Мишка, меня этот фриц добил бы к чертовой матери… точно бы добил, коли не ты. Я теперь твой должник. – Уже серьезно сказал Яков.
            - И гранаты Трифоного, как никогда, вовремя были. – К солдатам подошел командир старший лейтенант Колодяжный. Ропот и гогот солдат потихонечку затихал – выйдем к своим представлю тебя к награде… Михаил… как там тебя по отчеству?..
            - … э-э Григорьевич…
            - …Михаил Григорьевич. Сейчас, выражаю Вам благодарность за службу. – и встал по стойке смирно.
            Вокруг образовалась тишина. Трифонов тоже вытянулся по стойке смирно, как гвоздь. Начала расти пауза.
            - Как надо отвечать? – не громко, но жестко спросил командир.
            - …Э-э… Служу трудовому народу.
            - Так-то солдат, и дальше так же Родину защищай. Никогда враг таких молодцов не победит. Всегда ему крышка будет. Отдыхайте, товарищи.
            И командир пошел в голову обоза.
            Среди солдат опять вернулся смех и задорный разговор.
            - Ну вот Миха, и героем стал. А что?.. фортовый ты парень, Мишка, с тобой хоть в разведку, хоть на смертный бой…

            В семнадцатилетних Мишкиных ушах немного звенело, но голова почти не болела, как будто осколок мины, опять раскроивший его голову, привел его в чувства. Еще один осколок застрял в бедре, и мышца плеча была прострелена на вылет.
            Через два часа, на очередном привале, маленькая Катенька, вырезала ему осколок из плоти, разрезав ножнями заскорузлый от запекшейся крови галифе, от чего Мишеньке (так Катя его называла, во время операции) было очень стыдно. Чтобы парень не смущался, Катя слегка залила Мишкину боль самогоном прямо в желудок.
            На следующий день, утро разверзлось безудержной канонадой со всех сторон. Это началось наше наступление по деблокированию 39 армии. Весь, так называемый «мешок» и Бельский перешеек пришел в движение.

            Еще через три дня сводная рота капитана Васильева вышла в расположение 17й гвардейской дивизии, южнее Выползово, по дороге приняв еще два коротких боя и... со взвод солдат окруженцев, не бросивших свое оружие, хотя и патронов у них было по счету.

Продолжение:     http://www.proza.ru/2019/08/17/1704
            
            
23.02.2019
Олег Русаков
г. Тверь





ЧАСТЬ 2.

Часть 2. Жизнь рядом со смертью.
Глава 1. Кувшиновский госпиталь.

            - …Сынок, ты бы плечо поберег, сейчас опять кровь пойдет… - санитарка несла тазик с окровавленными бинтами на плотомойку из перевязочной.
            А минут пятнадцать назад она перевязывала Трифонова, меняя ему на плече мазь на его сквозном ранении сегодня уже не первый раз, скрывая от докторов, что Мишка не бережёт свое плечо. За это сердясь на Михаила, который нет – нет да чем ни будь постоянно помогал санитаркам, то воды поднесет, то печку растопит. А плечо свое «засранец» никак не берег…

            …Никто Мишку не просил колоть дрова, но, когда он выходил, после перевязки, дрова колола симпатичная девчонка, которая, несколько минут назад, срезала ему окровавленный, старый… утрешний бинт с плеча. От Мишки не могли ускользнуть ее томительные взгляды на жилистого молодого парня с не оформившимися еще усами на мальчишеском лице. От чего Мишке было и приятно и тепло. Рука у нее была хоть и крепкая, деревенская, но мимо девчонки, колющей дрова, Миша пройти не мог, вызвался подсобить, с гонорком… с интересом… с неким бахвальством. Девчонка посмотрела на молодого солдата из-под лобья улыбнувшись косым взглядом, и демонстративно отдала ему топор. Сама неспеша пошла в перевязочную. Мишка проводил ее озорным взглядом, провел большим пальцем поперек жала топора:
            - Эх. Здесь бы колун к месту был…
            Как только девчонка в белом халате скрылась в избе, Миха глубоко вздохнул, перевел взгляд на кучу чурбаков, выбрал самый большой
комлевый чурбак, поставил его вплотную к куче. Затем взглядом приметил средний чурбачок, лежащий на земле, не сильным, но хлестким ударом вонзил в него жало топора, одной правой рукой поставил его на большой чурбак. Качнул топор, вдоль жала туда-сюда, топор вылез из деревяшки. Ноги – пошире, размахнулся из-за головы, и на две трети диаметра чурбака… хрясь…

            - …Да ничего тетя Маш… я одной рукой, у меня рана уж и не болит совсем.
            Мишка, левой рукой лишь поддерживая чурбаки, не спеша колол дрова для котлов с бельем на прачке. Рука уже почти не болела, только почему-то кровоточила, и к тому же… сильно чесалась, когда Миша забывал, о этой болячке и начинал что-то активно делать распаляясь, нагружая плечо.
            Голову ему остригли наголо. Над ухом образовался глубокий длинный шрам. Короста с него еще не сошла, но ни на шраме, ни вокруг него не росли волосы, которые, за несколько дней медсанбата, на голове уже выросли на несколько миллиметров.

            …После выхода в расположение наших войск, в роте Васильева особисты всех проверяли на благонадежность. Раненных проверили в первую очередь, наверно, чтобы их поменьше умерло за время проверки, но это заняло целых два дня, и Трифонов был одним из последних, так как хорохорился на ногах, и чувствовал себя вполне сносно, да к тому же в роте чуть ли не все были ранены. И вот уже пять дней он находился в медсанбате в маленьком городке, с красивым и необычным названием - Кувшиново.
            Не слышны отсюда никакие взрывы, не стреляют автоматы… тишина… блаженство, погода хорошая стоит, летняя. Целый день можно слушать пение птах, сверлящие звуки кузнечиков, смотреть на шевеление листвы от легкого ветра, наблюдать, как плывут по небу причудливые лохматые облака. Жалко, что категорически запретили купаться. Завидно было смотреть как в речке с интересным названием Негочь, которая через несколько сот метров впадала в Осугу, плещутся местные пацаны. Почти как дома, в деревне. И только раненные солдаты, снующие везде, куда не посмотри, о войне забыть не дают.
            В первый день от безделья Мишка не знал, куда деться. С забинтованной лысой головой и шеей, с перевязанным плечом, через грудь, слегка хромая с перевязанным, под галифе, бедром, Миха выглядел израненным до полусмерти… Иногда сестрички кидали ему фразу: «…Не прилечь ли вам – раненный»; «…вам бы прилечь, солдатик»; «куда пошел раненный, вернитесь в казарму, в постель…». Трифонову это льстило… сначала, но очень скоро надоело. Ведь лежать на койке ему совсем не хотелось. Вокруг удивительная солнечная погода, не знакомый маленький городок, столько симпатичных девчат, в белых халатах. Чтобы не выглядеть пацаном, Мишка начал отращивать усы, хоть росли они медленно, и как-то нескладно… не ровно, но выглядеть пацаном ему очень не хотелось.
            Непривычны… Неприятны… Страшны были крики из операционных. Жутковато было проходить мимо палат, где лежали тяжелые, бессознательные. Стоны слишком сильно раздвигали летнюю тишину среди птичьих трелей, кузнечиков и легкого ветренного шёпота. Операционные стояли поодаль от общих «палат» с раненными, как их называли медики. Хотя это были обычные, да к тому же нескладные, сколоченные на быструю руку, сараи, с брезентовыми стенами, чтобы легче было выносить лежащих на носилках… иногда, к сожалению, не перенесших операцию. Эти крики раздирали душу, будто там издеваются над людьми. Все знали, что режут хирурги по живому… обезболивающих катастрофически не хватало. Главным обезболивающим был либо спирт, либо самогон.
            Для выздоравливающих раненых были сколочены на скорую руку длинные казармы, «палаты» с крышами из пучков осоки, кроватями являлись, за малым исключением, нары из необрезной доски, устеленные матрасами с сеном, или на худой конец, соломой. Мишке повезло, и матрас и подушка у него были набиты сеном. Белые простыни и наволочки делали кровати уютными, сено сухое, как взобьешь – лучше перины.
            Первые пару дней Михаил не мог спать на раненной стороне головы. Борозда от осколка болела, как будто глубоко в голове. Но вскоре все нормализовалось, ко всему прочему затягивалась ранка на бедре, но было понятно, останется шрам в несколько сантиметров.

            Писать Мишка не любил, но на третий день, обращая внимание, как другие по долгу пишут родным письма, нацарапал химическим карандашом несколько строк домой. В письме передал привет мальчишкам – друзьям, соседям…
            Он уже хотел складывать письмо, из нескольких строк, на большее не хватило усидчивости, и относить его в коробку, куда письма, раненные собирали для отправления после проверки в особом отделе. Но вдруг в казарме возникли громкие возгласы. Было понятно, что что-то случилось. Мишка пошел на крики.
            Через десяток кроватей по их ряду санитарка, под диктовку писала письмо тяжёлому… ему сегодня с утра должны были отрезать ногу, она у него почернела еще вчера, но почему-то операция постоянно откладывалась. Диктуя письмо жене, его дрожащий голос вдруг оборвался… и как сестра его не переспрашивала, ответить ей он уже ничего не смог…
            Трифонов вернулся на свою постель. Внимательным взглядом опять посмотрел в сторону, где лежал умерший. Опять развернул письмо, и приписал: «…И Саше Широковой передайте привет». Немножко подумал, опять сложил письмо в солдатский треугольник. Еще с минуту посидел, пристально смотря на свое письмо. Опять его развернул…
            «Мама са мной все в парятке. Раны все уже зажыли. Чуствую себя харашо. Живу здесь как в раю. Ты за меня не валнуйся. Твой Миша.»
            Он сидел и смотрел на свое письмо, и не знал, что еще можно написать на этом листке. Опять посмотрел на солдата, лицо которого уже накрыли простыней. Медленно… окончательно, сложил письмо…

            Суматоха в медсанбате начиналась, когда приходил новый очередной транспорт с раненными. Их высаживали… снимали с кузовов полуторок, или подвод, всем миром. Сбегались свободные санитарки, свободные от операций врачи, солдаты хозяйственного отделения, гражданские истопники, ну и конечно - выздоравливающие раненные активно помогали санитарам.
            На четвертый день пребывания в госпитале Трифонов тоже помогал разгружать, пришедший с фронта, конвой. Он переносил лежачих раненых на носилках, и после разгрузки подошел к одному из водителей, который пытался завести свою полуторку, но она у него почему-то не заводилась. А у Мишки свербело под ложечкой от взгляда на, такие милые сердце, машинки.
            - Чего искра в баллон ушла, что ли? – спросил он с усмешкой подойдя к водителю.
            Тот взглянул на него с недоверием, но фраза видимо понравилась. Мужик поднял брови, от чего еще сильнее состарил не молодое лицо.
            - Что, большой знаток, что ли?.. – сказал водило, после небольшой паузы, продолжая ковыряться в двигателе.
            Миха затянулся, краем губ дунул едкий дым в сторону:
            - Вооще-то до мобилизации в двигателях не плохо разбирался… - Чуть помолчав, - …в МТС работал до войны… - опять чуток помолчал, - правда, в основном с тракторами… - водитель продолжал ковыряться в двигателе своей машины, - …а деревню нашу немцы взять так и не смогли… кишки у них слабы оказались против наших мужиков.
            Было видно, что недоумевал шофер, над своей полуторкой. То туда посмотрит на свой движок, то сюда…
            - …Автомобили тоже ремонтировать приходилось… - опять вставил Мишка, - …а у них мотор и коробка даже легче чем у трактора ремонту поддается…
            Водитель перестал копаться под капотом, стал вытирать руки ветошью, слегка присел на крыло своей машины, Мишка локтем опирался о радиатор.
            - Ну дак… чего?.. может поможешь… Достала она меня, который день уже – хрен заведешь… - сказал шофер, с надеждой посмотрев на молодого солдата. – Хоть не выключай ее совсем. Уже несколько раз дергали, чтоб завести.
            Он оглянулся на автомобили, с которыми приехал в Кувшиново, продолжая вытирать измазанные машинным маслом руки.
            - Опять наверно дергать придется… Вот так на марше встану… чего делать?..
            У Михаила разлился бальзам на душе, он пытался удержать радость, что заполняла его грудь, но нетерпение влекло… тащило парня под капот автомобиля.
            - А чего не помочь… даже с удовольствием. С марта уж к родимым не прикасался… и зря ты ее так… машина-то!.. она ласку любит, с ней разговаривать надо как с другом… или с подругой. Рассказывай, как она там у тебя болеет-то…

            Через двадцать минут, чумазый Мишка, обращаясь к водителю:
            - Ну вот, давай садись за руль, я крутану.
            Солдат с удовольствием открыл дверцу своей машины и сел в кабину.
            Мишка взял кривую ручку и вставил в бампер машины аккуратно заведя ее в замок шкива.
            - Готов? – громко спросил водителя.
            - Готов зажигание включил…
            Миха дернул «Кривого», двигатель полуторки очень приятно зашелестел.
            - Ну вот… С пол оборота. А ты ее ругаешь. Ей ведь иногда уход нужен. Нельзя так карбюратор запускать, да и централь у тебя почти контакта не имела.
            Водитель из кабины выпрыгнул со счастливой улыбкой. Он был не молодым человеком, и по лицу, и по веселым марщинам, было видно насколько он благодарен израненному мальчишке.
            - При таких нарушениях сразу зажигание смотри. Свечи еще… Поездит родная. – И Трифонов погладил запачканной рукой по радиатору полуторки.
            - Слушай парень, - вдруг озабоченно начал говорить водитель, показывая Мишке на его плечо, - у тебя плечо в крови!..
            - …Ну?.. – Миша глянул на исподнюю рубашку, гимнастерку он скинул, когда полез в двигатель, - черт… бывает так. Попадет сейчас от доктора. – Побегу до тети Маши… может перевяжет опять.
            И он быстро побежал к перевязочной.
            - Спасибо тебе, земеля, - крикнул Мишке вдогонку шофер полуторки.
            - …незачем. Машинку береги.
            Гимнастерку Мишка одевать не стал, чтобы не замарать кровью, понес ее в руках. День был солнечный жаркий, Женский голос кричал команды, чтобы раненых несли кого сразу в смотровой, кого на перевязку, кого к пункту санобработки… Умерших пока складывали невдалеке возле изгороди. Ни каждого накрывали простыней…
            Немолодой водитель, стоял возле работающей ровно машины, с благодарной улыбкой на губах, и, зажатой в руке пилоткой, широко махнул удаляющемуся Михаилу.
            В этот момент кто-то во все горло заорал: «Воздух… Воздух…»
            …В суматохе приема раненых, в деловом шуме подъезжающих и отъезжающих машин, никто не слышал гул приближающейся с неба черной смерти, до тех пор, пока не засвистели близкие бомбы.

            Первая бомба разорвалась в середине разгружавшегося конвоя. Вторая угодила в только что починенную Мишкой полуторку. Молниеносно Михаил оглянулся на первый взрыв… поворачиваясь, боковым взглядом, Трифонов увидел, как за спиной приветливого водилы разлетелась вдребезги его, заведенная, с пол оборота, машина. Через мгновение над головой с невероятной скоростью пролетела дверь автомобиля… Михаил инстинктивно повалился на землю укрыв руками голову. Над ним пролетали, свистя осколки, комья земли, доски… глухо упало что-то совсем рядом… У Мишки были закрыты глаза. Страх внутренним эхом, скрежеща где-то в животе, все тело заставлял съежиться в надежде на спасение. Уши заложило…
            …Мишка открыл глаза. Перед ним лежало окровавленное тело солдата. Голова была неестественно вывернута лицом к Мишке. На лице не молодого шофера морщины словно расправились. Остатки остова машины горели, как будто их облили бензином…

            Прошло еще пару дней.
            Накануне ночи прошла сильная, но короткая гроза, наполнив окружающий мир свежестью. Вместе со свежестью яркой грозы пропали назойливые комары. После долгой духоты, свежесть помогала раненным уснуть, и сон, в который погрузился Михаил, был глубок и сладок.

            …Ночью в операционных встал генератор. Работал генератор от автомобильного двигателя. В это время шло три операции. Врачи переполошились. Механик, который обслуживал ближние госпиталя оказался пьян, и уже более пятнадцати минут не мог понять, что случилось. Главврач зашел в казарму, где коротал свое лечение Трифонов, и в пол голоса спросил, чтобы не будить всех:
            - Есть, кто разбирается в двигателях, механики есть?..
            Во сне Мишка гулял в своем огороде, все вспоминал деревню, маму с отцом, брата, разрушенную церковь… и Шурку Широкову. И уже пару часов так и ворочался с боку на бок не открывая глаза, вороша приятные, до щемящих ощущений, воспоминания.
            «Есть, кто разбирается в двигателях, механики есть?..»: дергал его за плечо брат, говоря ему это прямо в глаза…
            Трифонов моментально тяжело проснулся, глубоко вздохнул и сел на своей койке:
            - Ну я разбираюсь, - без промедления не громко вызвался Трифонов.
            - Следуйте пожалуйста со мной. Объясню все по дороге.
            Мишка спустил ноги с нар, бросил на плечи гимнастерку, натянул галифе, привычно быстро и умело навернул портянки, одел сапоги, упер руки в колени… Опять глубоко вздохнул, пытаясь чего-то вспомнить, вышел за доктором, слегка притопывая, чтобы расправились, в сапогах, послушные портянки, в нагрудном кармане привычно начал искать папиросы.
            На улице было слегка прохладно, и почему-то, как будто, не очень темно. Небо, как и все время, проведенное в Кувшиново, обильно покрыто яркими звездами несмотря на то, что на северо-востоке светлела над горизонтом, не наступившая, еще заря, а где-то на юго-западе, по-прежнему сверкали зарницы, сквозь них прорывались толи отзвуки вечерней грозы, толи канонада. Они быстро шли в сторону операционных, в которых тускло, еле-еле, через брезент палаток светились стены, мерцая отблесками тусклого огня.
            - Генератор у нас встал, а там операции идут непрерывно. Сейчас при лучинах оперируют, керосиновых ламп только две. Помочь, сможешь?
            Трифонов почувствовал, как привычно засвербело внутри груди, так было часто, когда на него сваливалась некая неизвестная и очень большая ответственность. Он не успел еще запалить папиросу, и курить захотелось еще больше.
            - Не знаю… Попробую. Что смогу – все сделаю. – Говорил Михаил, поднося спичку к папиросе в сведенных руках, как будто защищая слабый огонек от ветра, хотя ветра не было вовсе. Даже Мишка понял, насколько он в этот момент был серьезен… может быть с ним это случилось первый раз в жизни.
            Когда они подходили к операционным, из одной палатки вынесли носилки… лежащий на них был накрыт простыней вместе с лицом. В районе живота, простынь была в темноте черная. Рядом со входом в палатку стояли и нервно курили мужчина и женщина в белых халатах, обрызганных той-же
красной чернотой.
            Доктор, который вел Трифонова приостановился, посмотрел на умершего, перевел взгляд на коллег:
           - Пойдем… генератор через палатку, - сказал он уже Михаилу.
            Они пошли дальше.
            
            Механик находился у генератора, но с трудом вязал слова. Хорошо, что нужный инструмент оказался в наличии. Михаилу потребовалось несколько минут, чтобы понять, что произошло.
            - Ну чего, дядя… где бензин-то у тебя?..
            - Кхакой на хрен… - он вздохнул – бизин… Салага…
            - Вонючий… Какой? – Мишка глядел в глаза пьяного механика. Тот тоже глядел ему прямо в глаза своими расширенными, абсолютно пустыми, без радужки, в свете керосиновой лампы, зрачками, с которых с трудом поднимались вверх, и тут же падали назад, тяжелые, до кроев налитые спиртом, ресницы. – Где бензин дядя. У тебя двигатель сухой. Пару дней небось не заправлял.
            Механик похоже наконец понял, о чем идет речь. Он показал рукой в угол сарая:
            - Там… там в углу карнистры стоят…
            Мишка поднял керосиновую лампу, которая выхватывала у темноты куски скудно освещенного пространства, и сделал два шага в угол сарая. Канистры с бензином стояли на своем месте…

            …Парень крутанул кривую ручку несколько раз, отчего электрическая лампа в генераторные начала моргать. Поновой подсосал карбюратор, еще раз, поднеся керосиновую лампу, осмотрел колпачки высокого напряжения на свечах, опять крутанул кривую ручку… двигатель сначала зачавкал… затроил… но… через несколько тактов, заработал циклично и ровно. Сразу везде загорелся свет. Механик пьяно сопел у стены сарая. Запах бензина перебил запах перегара. Миша глубоко вздохнул, выпрямился и поднял рваную гимнастерку, валяющуюся рядом с генератором, стал вытирать руки.

            Трифонов вышел из генераторной, продолжая вытирать измазанные грязным машинным маслом кисти рук, протирая тщательно каждый палец. Положил рваную гимнастерку на чурбак, стоявший возле двери, как табуретка. В темноте он не замечал, что и его гимнастерка тоже не чистая. Не спеша закурил. Глубоко затягиваясь, расправил плечи, в основании головы что-то приятно хрустнуло. «Ничего не болит. В роту бы пора, чего мне тут мешаться?..» - подумал Миша. Во всех палатках ярко, через брезент, горели электрические лампочки, обозначая тени врачей, склонившихся над
операционными столами.
            На северо-востоке ярче занимался рассвет.


            …Время уже подходило к полудню. Прифронтовой госпиталь жил своею обычной жизнью, ничего не говорило о ночной неисправности генератора.
            Трифонов спал как младенец, подложив ладошки под свою забинтованную голову, и слегка подогнув коленки. Ничто его не могло разбудить, ни звуки птах среди зеленых веток, ни обыденные госпитальные разговоры в палате.
            Главврач попросил раненых, чтобы его не будили, и он уже несколько раз приходил узнать, проснулся Трифонов, или нет. Все уже знали о ночном происшествии, которое поправил этот молодой пацан. На табуретке у нар Трифонова лежали сложенные новенькие галифе, гимнастерка, исподнее, и конечно портянки. Гимнастерка Трифонова была испачкана не только машинным маслом и бензином, на плече она запеклась кровью. Кровь лежала и на исподнем. На плече спящего мальчишки она запеклась бурым пятном…

            Еще через восемь дней связист Трифонов, выписавшись из госпиталя, отбыл в расположение развед-роты капитана Васильева, 17го гвардейского полка, 5й гвардейской дивизии. Главврач госпиталя не раз уговаривал парня остаться в тылу служить в госпитале механиком, но, не смотря на то, что это было крайне почетно, значительно безопасней, чем на передовой, Миха мечтал только о возвращении в свою роту.


            Историческая справка.

            Статья в газете 2014 год: автор А. Чистякова.
            САНИТАРКА АНЮТА.

            Женщина и война – оба эти слова женского рода, но как же они несовместимы. Так уж повелось испокон веков: война – удел мужчин. Но в июне 1941-го, когда на нашу страну обрушилась страшная беда, на защиту Родины плечом к плечу с мужчинами встала и прекрасная половина. Радистки, разведчики, летчицы, врачи, фельдшера, медсестры, санитарки воевали наравне с сильным полом, выносили ужасные муки и лишения. У каждой из них была своя война со смертельными опасностями и тяжким трудом. Через все времена солдат Отечества проносит заветное слово «сестричка». Именно они вместе с врачами спасли многих наших бойцов. Именно они смягчали раненым дикий стон от боли, соединяли ласковым словом разбитые куски солдатских душ, озаряли те черные дни своей доброй улыбкой, не зная отдыха и сна, выхаживали больных солдат.

           «Анюта, милая сестричка!» — часто слышит во сне голос раненых, просящих о помощи солдат, и видит их страдающие лица ветеран ВОВ Анна Никоновна Тепина. Родилась она в 1924 году в деревне Щитниково Вязьмецкого сельсовета Кувшиновского района. В 1933 году ее семья переехала жить в Кувшиново. В деревне девочка закончила 2 класса начальной школы. Но отец, переехав в город, отдал дочь снова в 1 класс. «Какая в деревне учеба: четыре класса сразу учат вместе, детей много, разве это дело», — мотивировал он свое решение. Поэтому, когда Анна окончила семилетнюю школу, ей было 17 лет. В этом юном возрасте и застала ее Великая Отечественная.

            — 1941 год – жуткие воспоминания. Наш город очень быстро наводнился военными. Потом начались бомбежки, стали эвакуировать предприятия, население. Мы сначала так испугались, что убежали прятаться к родным в Щитниково. Так и ходили – то в деревню, то в город, здесь присматривали за домом и хозяйством. Очень быстро в Кувшинове в зданиях клуба, детского дома культуры и профилактория развернули прибывшие с фронта эвакогоспитали. Стали набирать в госпиталь работников, я и пошла
туда.

            Профессии никакой у меня не было, поэтому взяли санитаркой. Мы ухаживали за больными солдатами, кормили их, убирались. Все случилось как-то очень быстро: вроде только война началась – а раненых с эшелонами в наш госпиталь поступало так много, что не сосчитать. Сутками мы носили их на носилках, на руках, искали местечко, куда положить. Кровь, гипс, бинты, искалеченные тела, слезы, пот – все смешалось в нашей молодой жизни, опаленной войной. Первое время при виде крови и тяжело раненых падала в обморок, потом совладала с собой. Какие обмороки, если они, бедненькие, умрут без нашей помощи?!

            Помню, в здании клуба, в ложе зрительного зала лежали самые тяжелые больные. Они постоянно кричали и звали меня. Говорили, что мои ласковые руки и слова облегчают им боль. Очень много раненых умирало, их хоронили на городском кладбище. Почти каждое утро ровно в 11 часов начинались бомбежки. Люди прятались, где могли: кто в лес бежал, кто в канаву ложился. Однажды снаряд попал в цистерну с бензином, тогда почти все Кувшиново заволокло дымом. Помню, как во время очередной бомбежки женщину на улице Энгельса убило осколком. Потом ее муж с войны вернулся живым, а супруги нет. В то время от бомбежки пострадал и мой крестный Иван, живший в переулке Маяковского. Он с дочкой побежал прятаться в огород в траншею, которую заранее на этот случай выкопал. Дочь успела спрыгнуть в яму, а он нет. Ивана тяжело ранило, оправиться не смог и умер. Позже на побывку с войны пришел его сын, служивший на фронте танкистом. Уходя опять на войну, он пообещал мстить фашистам за отца, но тоже погиб в бою. Сколько же эта проклятая жизней унесла?! Как только Бог меня сохранил? – вспоминает о нелегком прошлом наша героиня.

            Господь, видимо, действительно помогал молодой девушке. Ведь она прошла войну с первого до последнего дня и осталась цела и невредима. Когда эвакогоспиталь №1133 (эти цифры так и сидят в голове Анны Никоновны) под руководством подполковника Крюка стали перебрасывать вместе с фронтом, Анна тоже поехала вместе с ним дальше лечить и выхаживать раненых.
            Сначала их перебросили на станцию Духовскую Смоленской области. Там они некоторое время простояли: ждали, пока саперы разминируют железнодорожные пути. Потом был Вильнюс, где Анна вместе с подругой трудились в санпропускнике – принимали раненых, мыли их, переодевали и отправляли в отделение, и много других городов, о которых теперь Анна Никоновна плохо помнит. С 1941 по 1945 годы ее жизнь – это тяжелый, почти без отдыха и сна, труд во имя спасения жизни наших солдат. Молодая хрупкая девушка, сама еле стоявшая на ногах от недоедания, носила раненых, ухаживала за ними, читала им стихи и вела беседы, лишь бы им стало полегче, прятала от них свои слезы, потому что слез и так хватало на всех сполна.

            — Нас, конечно кормили, но мы были молодые, поэтому есть все равно постоянно хотелось. В Вильнюсе под охраной солдат мы ходили на базар и покупали еду. А еще девушки есть девушки: нарядимся, бывает, и несемся фотографироваться. Часто от усталости валились с ног, обрабатывали такие раны солдатам, что и сказать нелегко. Но работали усердно, без ворчания, и понукания, делали все, что нужно и даже больше. Мы не знали, что такое лень и неохота, потому что понимали – мы нужны, просто необходимы нашим раненым защитникам, — продолжает беседу Анна Никоновна.

            Кстати, ее единственный брат Александр тоже прошел всю войну рядовым, был в плену, бежал, тяжело болел, демобилизовался в 1945 году. Анна Никоновна встретила Победу в Финляндии. По ее словам, восторг был у всех неописуемый, все плясали и кричали, когда узнали об этом радостном событии.
            Вернувшись домой, наша героиня вышла замуж. Какое-то время они с мужем жили на Севере, потом снова вернулась на Родину в Кувшиново. Вырастили супруги дочерей, правда, одна из них рано умерла от болезни. После войны наша героиня трудилась на железной дороге, потом бухгалтером в ОрСе, на Каменской бумажно-картонной фабрике, в буфете столовой школы №1. Сейчас у нее 6 внуков и 12 правнуков. За мужество и самоотверженность в годы войны она отмечена Орденом Отечественной войны II степени, медалями «Жукова», «За победу над Германией», значком фронтовика и другими наградами. Имеет звание ветерана ВОВ.

            — Время бессильно ослабить память о войне. Мне очень часто снится мой госпиталь, ставшие родными лица раненых солдат. Чаще всего видится такой сон. Будто у нас в госпитале начинается пересменок, а я бегаю расстроенная и думаю: «Что ж такое, скоро новая смена санитарок придет, а у нас больные не накормлены, полы не помыты, мусор в коридоре». Мне уже 89-й год, а я все беспокоюсь о моих дорогих военных-подопечных и родном госпитале. Господи, пусть никто и никогда не испытает больше этих военных мук и кошмаров, — заканчивает беседу с нами Анна Никоновна.

            От автора. Женщины отгремевшей войны. Не измерить ваши судьбы обычной мерой. Они будут вечно жить в благодарной памяти народа, в цветах, в улыбках детей, в весеннем сиянии берез. Низкий поклон вам, дорогие наши ветераны-героини!

А. ЧИСТЯКОВА.


            Небольшой провинциальный город Кувшиново (в древности Каменское) Тверской земли за годы Великой Отечественной войны излечил огромное количество раненных солдат, пока война не ушла на запад. На городском кладбище города несколько братских могил в каждой из которых похоронены тысячи умерших от ранений солдат, и, несмотря на прошедшие, уже многие десятилетия, ухожены и аллеи могил, где захоронены десятки и сотни, умерших в госпиталях.
            Каждый год, после парада в день Победы, жители города приносят на эти захоронения горы цветов, и молча стоят возле этих памятников склонив головы, не произнося ни слова, но без слез, конечно, не обходится. Даже в беспощадные девяностые река людской благодарности погибшим защитникам не иссякала никогда. И этот маленький городок, в который не был допущен враг, два года битвы подо Ржевом был большим госпиталем, вернув в строй десятки и десятки тысяч раненных солдат.

Продолжение:        http://www.proza.ru/2019/09/03/1313


30.07.2019
Русаков О. А.
г. Бежецк




Часть 2. Жизнь рядом со смертью.
Глава 2. Давай закурим...

            Неудачным оказалось наступление советских войск на Бельском перешейке, для вызволения из окружения 39й армии, и других соединений Красной армии, увязших на этой огромной территории… в этих болотах, с зимнего наступления начала 1942 года. Но если финальным итогом январского наступления подо Ржевом явились не только огромные потери, но продвижение наших войск от 60 до 260 километров в глубь оккупированных врагом Российских просторов, отвоёванные у захватчика значительные стратегические территории, с тактическим снятием угрозы оккупации Москвы на начало 1942го года, то вторая наступательная компания - первая Ржевско-Сычевская операция под кодовым названием «Кжатская» была совершенно провалена. А дальнейшее контрнаступление Вермахта привело к полному уничтожению группировки 39 армии и полному схлопыванию, так называемого, Бельского «мешка», из которого смогли выйти только малочисленные, истощенные до смерти в боях, части и соединения, по численному составу превратившиеся в подразделения, от взвода до батальона. Как и в первый раз, основная задача – освобождение Ржева оказалась не выполнена.

            Тактические и стратегические планы и ресурсы советского наступления – «Кжатской» операции, были подготовлены наспех. Советское командование, не набравшее еще стратегического военного опыта борьбы с грозным врагом, коим являлась фашистская Германия, не осознавало до конца всю трагичность сложившейся ситуации на бельском перешейке затягивающегося Ржевского сражения. Снабжение 39 армии, не только боеприпасами и вооружением, но также и питанием, обмундированием, техникой, инженерией, лекарствами и так далее, налажены так и не были. Того, что забрасывали авиацией, было крайне мало даже на оборону огромного котла, ото Ржева до Вязьмы, в котором непрерывно вели бои более 110 тысяч воинов нашей страны, помимо партизанских отрядов и соединений, а также окруженных частей и подразделений, сражавшихся в этом котле. Перешеек, под городом Белый, шириной менее двадцати километров не позволял осуществлять достаточное обеспечение масштабной воинской группировки, при этом он непрерывно подвергался артиллерийскому обстрелу и налетам авиации Люфтваффе, которые постоянно приводили к очередным блокадам, только что налаженных дорог, зачастую по болотам, где и деться с дороги было не куда.
            Немцы за два месяца относительного затишья, после январского Советского ожесточенного наступления, сумели основательно окопаться в рубежах обороны. Наделали многочисленные, пусть не глубокие, где было слишком мокро, блиндажи с перекрытием в несколько: два, три, а то и четыре, наката. Устроили перед своими полно профильными окопами, стенки которых были укреплены бревнами, необходимые полевые фортификации. Перед головными позициями первого эшелона - частые минные поля, опутанные, в несколько рядов колючей проволокой. Места, где возможно прохождение техники зияли глубокими, крутыми рвами, как правило затопленные водой.
            Наши тоже не дремали, ощетинившись своими передовыми позициями в три, четыре эшелона, надежно связанные между собой не только частыми полно профильными окопами, но и телефонной связью. В блиндажах была даже мебель, притащенная бойцами из ближних сожженных деревень, где уже не было живых жителей. Можно было подумать, что и те, и другие собираются жить здесь вечно. Дым буржуек в блиндажах был привычен прохладными ночами. Под вечер у немцев в окопах играли губные гармошки, а им отвечали балалайки и наши тальянки. На русские тягучие добрые песни немцы отвечали своими бравурными маршами… Нет-нет, да и прилетала за кем ни будь шальная пуля снайпера. Никто этому не удивлялся, ни грамма не смущаясь происшествию, отправляли раненого, если повезло мужику, в госпиталь… или… сняв пилотки хоронили беднягу, где ни будь не по далеку, иногда закапывая бойца между окопами, если долго головы поднять не удавалось... Жарко… тело быстро начинало портиться на ярком солнышке. Только аккуратней начинали по окопам ходить, где нужно, можно было и на карачках проползти… чтобы голову не потерять.
            Самое ужасное, что не уходил с передовых этот смердящий, постоянно висевший над окопами, трупный запах разлагающихся человеческих тел, вытаявших весной из-под снега после зимнего наступления. И несколько раз, слоями легли на них за весну и начало лета, и немцы… и наши, в неудачных атаках, частенько не доходящих до передовых позиций противника, повисая гроздьями на колючих проволоках, запутавшись в минных полях, щедро засеянных автоматным и пулеметным свинцом. И никто не знал… в каком слое будешь лежать ты… в последнем… или нет.

            По выздоровлению ефрейтор Трифонов явился в штаб 17го гвардейского полка. Хозяйство полковника Перхоровича прикрывало не маленький участок фронта. Развед-рота Васильева была расквартирована при штабе полка. Машина, на которой прибыл Михаил, везла в полк продукты, и высадила солдата недалеко от штаба. Зарегистрировавшись в канцелярии полка Трифонов закурил, выйдя из штаба. Расспрашивая у встреченных солдат и офицеров, как пройти в развед-роту Васильева, он привлек внимание одного моложавого младшего лейтенанта.
            - Солдат… вы какого подразделения? – вызывающе спросил его молоденький, по всему видно, новоиспеченный командир.
            Трифонов немедленно подбежал к офицеру на расстояние приблизительно своего роста, вытянулся по стойке смирно:
            - Ефрейтор Трифонов. Прибыл для дальнейшего прохождения службы после ранения. – козырнул Мишка, такому же как он пацану, только с кубиком в петлице.
            - Ваши документы. – с немалым гонором беспрекословности протянул руку моложавый офицер.
            Трифонов вытащил из грудного кармана гимнастерки солдатскую книжку, справку о выздоровлении и направление для дальнейшего прохождения службы. Командир внимательно рассмотрел каждый из документов.
            - Так-с… К Васильеву значит? – Со знанием дела серьезно сказал мальчишка с блестящим кубиком на петлицах, как будто сто раз ходил в разведку с легендарным командиром.
            - Так точно! Товарищ командир. – чуть улыбаясь, с трудом сдерживая большую улыбку, кашлянув в кулак, ответил солдат.
            Младший лейтенант, отдавая солдату документы, отдернул их опять к себе…
            - А ты чего, в званиях не разбираешься, что ли?..
            Младшой понял, некую насмешку, стоявшего перед ним… уже после ранения, солдата.
            Трифонов слегка смутился, опять с легкой улыбкой.
            - Никак нет, товарищ младший лейтенант… просто за линией фронта нам запрещали командиров по званию называть. Приелись наставления… - пауза возникла между двумя молодыми людьми в военной форме. Было видно, что опытность молодого солдата воспринята с завистью юным офицером. - …Они там, за линией фронта крепко в голову садятся… командирские наставления-то.
            Улыбка сошла с лица Трифонова. Светлые маленькие усики Михаила, будто потемнели.
            Младший лейтенант медленно отдал документы солдату.
            Как же трудно было скрыть молодому офицеру, что новоиспеченный летеха недавно носит свои кубики, и очень ими гордится, искренне желая, чтобы все видели в нем не сопливого пацана, только что оставившего школьную парту, а настоящего командира. Но не было у него еще возможности проявить себя… все еще только предстоит… ведь он еще станет не младшим, а старшим лейтенантом… и выиграет много сражений с врагом своей страны… он точно не погибнет в первом бою…
            В течении следующей минуты молодой офицер сбивчиво объяснил Мишке, где расквартирована развед-рота, уже убрав из разговора гонор превосходства, в душе отлично понимая, что этот солдат, такой же пацан как он, уже видел смерть и смотрел ей прямо в холодные глаза…
            А еще минут через пятнадцать, не спеша, Трифонов подходил к заветной цели.

            - …Трифонов! Ты откуда нарисовался?.. – Искренне удивился Яков Никитин, улыбаясь неожиданной встрече с Михаилом, предлагая ему свою широченную ладонь для рукопожатия, и, как не странно, на груди его отчетливо звенела о гвардейский значок, не аккуратно, наискосок накрученная на гимнастерку, медаль «За отвагу».
            - Да вот с госпиталя прибыл только-только, еще не знаю в какую палатку курс держать. – Ответил рукопожатием Михаил, не сводя глаз с медали Никитина, но Якову этого было мало, он сгреб Мишку в свои медвежьи объятия, хлопая по спине левой рукой.
            - Со мной рядом селишься, - как бы без возможности возражений объявил Никитин - твоя койка рядом с моей. Нам металлические кровати вчера привезли, так я тебе место рядом с собой забил, а то новобранцев много, а тебя жде-ом… так и думали, что ты вот-вот появишься. Сейчас многие наши с госпиталей возвращаются.
            …Яков понимал, на что косит взглядом Мишка, и это ему очень нравилось. С удовольствием, выпячивая богатырское плечо вперед, где висела блестящая медаль, которую ему недавно вручили на построении, всем своим видом он хотел показать, что он настоящий герой... на самом деле оно ведь так и было.
            - Да, отваги у тебя не отнимешь – Яшь. Давно дали?
            - …Да третьего дня… - расплылось в улыбке Яшкино лицо. – за версту можно было рассмотреть насколько здоровый парень был горд этой наградой. – Дак это ведь за наш поход… ну это… за мост. Я, конечно, не знаю, но и тебе наверно дадут, только сейчас на довольствие встанешь… и посмотрим там. – После небольшой паузы, - Колодяжный зря слов на ветер не бросает.
            - Дай хоть потрогаю… - и Мишка стал разглядывать медаль, разворачивая ее то орлом, то решкой.
            Яков был доволен и горд…
            
            Трифонов внимательно посмотрел по сторонам, пытаясь найти командирскую палатку:
            - Где у нас комсостав то расположился? – спросил он Никитина.
            - Да они вон в крайней избе деревни столуются.
            Спокойно сказал Яша, кивнув на домик на взгорке, первый в деревне от околицы.
            - Пошли, что ль, вещмешок брошу, да в штаб, на прибытие определиться.

            Солдаты двинулись, продолжая неторопливый разговор, как будто знали друг друга сто лет.
            - За время, что я в госпитале отдыхал, на ту сторону ходил? – с интересом спросил Миша. – С нашего старого состава многих не хватает?.. Командир как?.. Отдыхает или новую вылазку готовит.
           - …Так ты не знаешь ничего… Господи… - Яков слегка погрустнел глазами. – наступление же началось, как мы с задания вышли. Ну мы туда, сюда… проверки там, хренелки всякие… А на третий день приказ пришел… моментально пять групп сформировали… всех командиров припахали на группы. Я вместе с Колодяжным в пятерке, семерки сформировать не смогли – бойцов не хватало. Задача всем языков тащить. Наступление наше то тяжело пошло… Тащить только офицеров. – Никитин замолчал, отводя в сторону погрустневшие глаза. Глубоко вздохнул, замедляя и так медленную ходьбу. - …Вернулись только две группы… - Никитин сплюнул злую слюну. – С третьего взвода, старлей, какого-то раненого Ефрейтора притащили, он у них прямо в окопе концы отдал. – Яшка опять на пол минуты замолчал, - а мы, притащили офицера, да он гад каким-то интендантом оказался, что ли… а мы что в их кубиках понимаем чего… Колодяжного, когда выходили, ранило сильно, Васильев сам его в госпиталь отправлял, как брата. Уже почти две недели про него ничего не знаем, живой – не живой… А…
            Никитин махнул рукой и замолчал. Они уже почти подошли к палатке.
            - Ну госпиталь у него не первый… живой – тогда вернется. Будем ждать. Ты-то вот вернулся… и молодец.
            Мишка чуть сморщился. Никитин это заметил.
            - Пошли, чем ты вдруг такой недовольный? - протянул Яков и опять легонько хлопнув по плечу Михаила. Мишка, как-то не вдруг, прикусил губу.
            - …Да сейчас опять, провода, катушки, телефоны… Я думал Колодяжный меня в разведчики определит… А тут такое дело…
            - Кончай хандрить… Ты вон хоть и связист, чего мало повоевать пришлось в походе… а у нас в роте другого и не бывает… - Яков криво ухмыльнулся, - Да… рядом с нашими командирами всегда как на вулкане… не переживай, на наш век фрицев хватит.
            Яшка встал у входа очередной палатки, сценично обеими руками показывая на качающийся брезент входа:
            - Прошу… - далее язвительно и громко, - …Григорич!..
            Мишка глубоко вздохнул, улыбнулся на очередную издевку друга, нагнулся и первым вошел в палатку.

            - …О… смотри, Василич, связист к нам в роту. Из взвода Колодяжного…
            Командир роты взял солдатскую книжку Трифонова. Внимательно пробежал выписку по ранению, направление на дальнейшее прохождение службы, где было обозначено – «Полностью здоров. Годен…».
            - Трифонов, Трифонов… как будто видел такую фамилию.
            Капитан изучающе взглянул на Михаила.
            - Ранили тебя на мосту, что ли? Давно у Колодяжного?
            - Никак нет. Первая вылазка – прыгали к партизанам на самолете. Потом мост.
            - Кажется понял… - Васильев начал чего-то искать на столе. – Вот они – наградные списки.
            Напротив многих фамилий были поставлены плюсы, напротив многих фамилий, в том числе и фамилии Трифонов стояло выбыл по ранению, напротив многих фамилий – пал смертью храбрых.
            - Ну точно – ефрейтор Трифонов – медаль «За отвагу».
            Капитан открыл нижний ящик стола, достал оттуда коробочку. Из коробочки, открыв ее, вынул маленькую книжечку. С грудного кармана вынул, сантиметров в десять, огрызок химического карандаша, послюнявил его, стал в книжку что-то писать… остановился.
            - Отчество…
            В душе Мишки разгорался вулкан… ком подпер горло.
            - …Григорьевич… Трифонов… Михаил.
            Командир закончил писать.
            Капитан Васильев как-то торжественно встал, застегнул верхнюю пуговицу гимнастерки, пристально смотря в глаза Михаилу. По стойке смирно встали остальные офицеры, находящиеся в избе.
            Васильев вышел из-за стола, на расстояние вытянутой руки подошел к солдату.
            - Товарищ ефрейтор, я, гвардии капитан Васильев, от лица командования Красной армии, поздравляю Вас с заслуженной наградой. Дерись солдат так же и дальше.
            Капитан протянул Трифонову коробочку с медалью. Мишка смотрел на эту коробочку очумелыми глазами и не заметил, как она оказалась у него в руках.
            - Служу… Трудовому народу, - с комом в глотке промолвил мальчишка.

            В проходе между палатками собрались десятка два бойцов. Солдаты с удовольствием слушали рассказы Никитина и ржали через каждые десяток секунд, когда к палатке подходил Мишка. Яков увидев Трифонова. Встал по стойке смирно и, продолжая хохмить, крикнул:
            - Равняйсь!..
            Кто-то из новобранцев вскочил, озираясь, ища глазами офицеров, бывалые, повернув голову в сторону взгляда Никитина еще пуще зашлись смехом.
            Миха, по-прежнему очумелый, быстро подошел к Якову, как-то внимательно смотря в его хулиганские глаза, своим озабоченным и возбужденным взглядом. Будто долгие секунды он молчал, смотря в Яшкино лицо.
            - Давай закурим, Яш… - промолвил, как в бреду, Миша. Растерянно оглянулся на молчащих вокруг солдат.
            Никитин достал папиросы, ловким движением вверх – две папироски оказались мундштуками над пачкой. Одну папироску взял Трифонов, вторую Никитин вытащил губами. Мишка чиркнул спичку, и они закурили. Вокруг все это время висела непонятная глубокая тишина. Когда начал развеиваться дым от первой затяжки, в руках Михаила была открытая коробочка с медалью.
            Никитин изобразил злобное лицо… от души, после глубочайшего ядреного вздоха:
            - Ну ты гад, Трифонов… Ну ты гад… - Заорал Яков… - Ты же выглядишь, как будто тебя через пять минут к стенке поставят… как будто это твоя последняя затяжка!..
            Смех опять заполнил пространство между рядами брезентовых палаток. Проходящие неподалеку солдаты неизбежно обращали внимание на происходящее.

Продолжение:      http://www.proza.ru/2019/09/10/1223


01.09.2019
Русаков О. А.
г. Тверь




Часть 2. Жизнь рядом со смертью.
Глава 3. Горькая чарка.

            Еще минут двадцать Яшка по-доброму издевался то над Трифоновым, то выбирая кого ни будь еще для своих жестких острот, не сбавляя темпа смеха среди отдыхающих на переформировании солдат. И вроде все пошли отдыхать до утра, чтобы уверенно проснуться на построение. Мишка занял место в удобной койке, с журчащими под его телом жесткими пружинами, с ватным матрацем и пахнущими свежим ветром, после сушки, простынями… а Яков куда-то провалился. Уже час где-то гулял никого не предупреждая. Сначала Трифонов старался дождаться приятеля, но усталость делала свое, ночь убаюкивала темнотой и кузнечиками, веки Михаила начали сдаваться, погружаясь в вязкую тишину… Но уснуть мишке не довелось.
            …Яшка на цыпочках подошел к койке, скинул сапоги:
            - Трифонов?.. Ты еще в сон не провалился? Я ж тебе еще днем сказал – погодить спать. Мы с тобой ведь еще сегодня не все, что нужно сделали.
            Яшка снял ремень, и из-под полы гимнастерки вывалилась булькающая фляжка.
            - Пока тут загораем уже больше двух недель, в медсанбате с девчонками познакомился. – Он поднял угол матраца, где на крючке пружины висела кружка. Снял ее, открыл фляжку, набулькал из нее спирта, - Лидка мне его уже разбавила. – протянул он кружку Михаилу, - а это я на ужине у котлового захватил, - подал он другу краюху черного хлеба, с половинкой яйца и половиной репки лука.
            Трифонов сел на койке, не мало удивляясь луку и яйцу.
            - А Лидка-то – это кто? – у Трифонова сразу начал разгораться интерес, не пуганого еще любовью пацана.
            В темноте было видно удивление и недоумение Яшкиного большого лица.
            Кто, кто? Баба – кто? – это было ужасно смешно даже в темноте. – Девка такая чудная... Медсестра… На нее на солнце посмотришь, в листве… как в сказке. Кажется – зачем такая на войне, а говорят она солдат спасла – уже сотни, если не тыщи. Красивая, до безумия. И никто, говорят, ее не обижает при этом… Говорят, правда не правда, не знаю, командира нашего от смерти спасла еще в сорок первом.
            - …Ну Яш… - Трифонов взял хлеб со снадобьем, держа кружку. Умеешь ты Господа удивлять и щедростью, и находчивостью, и удалью, и словом про красоту девичью.
            - Какого Господа??? - Со скрываемой злобой в голосе молвил сослуживец - Я хоть и не комсомолец, но знаю, что никакого Господа нет… - отрезал Никитин, дальше звучала долгая злая пауза, - или он где ни будь пьяный лежит… уже больше года… был бы он… там на небе, разве позволил такое... Сколько людей побито… сколько горя вокруг.
           - К нам в деревню немца не пустили… Церковь у нас разрушенная на околице стоит… отцы наши рушили… лет десять назад. Так вот на ее колокольне три пулемета поставили. Немцы несколько раз пытались деревню взять за три с половиной месяца, что вокруг нас топтались. Вся округа под немцем, а нашу деревню, Телешово, так и не одолели, так сволочи и не смогли нас захватить. – Трифонов остановился в рассказе, вскоре продолжил, - Не Господь ли врага не пустил в деревню… по крайней мере помог – точно.
           - Дай сюда!..
           Никитин взял у Трифонова ждущую кружку, резко выдохнул с глубокого вздоха и опрокинул содержимое себе в рот одним большим глотком. Чуть напрягая мускулы широкого лица, надавив обратной стороной кулака на ноздрю, глубоко остановив дыхание.
            - То, что сейчас на нашей земле творится… - разведчик, много раз видевший смерть в ее самых ужасных образах, и дерзко умеющий безжалостно убивать врагов, сделал паузу - не то, что Богу… черту угодно быть не может. – Яша слегка поморщился. – я три дня, как письмо с дому получил… отправляла мамка еще наверно в начале мая… Пишет, освободили деревню, на деревне полтора десятка домов осталось… Соседей всех поубивали – гады… Злые, пишет, фашисты за Москву. Мамка с сестрами землянку себе вырыли в мерзлой земле… как жить дальше не знают. Сеять на деревне не то, что некому, одни бабы, да дети, кто не умер… - тугая кричащая пауза, через ком в горле, - Нечего сеять… нечем пахать, скотину фрицы всю съели, до последней хромой курицы. – последние фразы Яшки звучали отчаянно, по срывающимся слогам было понятно, что этот русский большой сильный мужик готов заплакать.
            Он опять набулькал в кружку слегка разбавленного спирта.
            - Ну ты выпил, теперь моя очередь. – уже веселее промолвил балагур в темноте, поновой протягивая кружку Михаилу. Не мог Яшка без шутки никак.
            Мишка опять взял кружку.
            – Давай, Миха, за наши награды… за наши медали. Их говорят в спирту мыть надо, да сейчас темно и поздно, а жизнь у нас с тобой еще длинная. За нашу победу скорую. За твой винтарь меткий, который нас может быть от смертушки неминучей спас. Выпей… дружище.

            Минут через десять ребята уже крепко спали.
            В два часа ночи штабной боец растолкал Никитина. Командир роты требовал его в штаб. Через час группу из семи разведчиков уже везли на передовую, для выполнения задания по корректировке огня артиллерии в завтрашнем бою, в заданном квадрате, и, по возвращении, захвату языка.
            Утром на построении Никитина не было. Ночная булькающая фляжка оказалась у Михаила под углом матраца. Трифонов у штабных пытался узнать, где Яшка. В конце концов выяснил, что группа при переходе линии фронта попала в засаду, приняла тяжелый бой. Из боя не вышел никто.

Продолжение:       http://www.proza.ru/2019/12/06/1049   


07.09.2019
Русаков О. А.
г. Тверь





ЧАСТЬ 3.

Часть 3. Взлом.
Глава 1. Только вперед.

            1.1 Еще один шаг.

            Ружейная стрельба и автоматные очереди сливались в непрерывное щелканье со всех сторон. С перерывами в них вплетался свист снарядов, заканчивающийся неизбежным взрывом.
            Слева, совсем близко, снова вздыбилась земля… почти сразу, но, с другой стороны, опять тряхануло окоп новым земляным клином. Лида резко дернула на себя солдата за гимнастёрку, в этот момент на них посыпалась земля от последнего взрыва, боец безвольно свалился в окоп, изо всей силы сдерживая боль, кряхтя и коверкая гримасами свое грязное лицо.
            - Ну вот родной… Здесь и полежишь, до конца боя. А я еще кого ни будь притащу. – с тяжелым дыханием выпалила Лида.
            Боец глядел на санитарку пустыми и глубокими глазами с благодарностью и со страхом не зная, что ей ответить через адскую боль. Девчонка в два движения выскочила из окопа и исчезла в ружейном стрекотании и периодических взрывах. Он опустил голову на бок, увидел еще двух солдат, один из которых сидел с перевязанным плечом прижавшись спиной к фронтовой стороне окопа… закрывая ладонями кровоточащие уши, с другой стороны тоже лежал раненный с замотанной головой, одна сторона бинтов набухла кровью. На него опять начали падать кусочки земли от очередного… недалекого… взрыва.
            На правом фланге, возле неприступного немецкого дзота, еще шел штурм, в поле зрения Лиды, но это же там, у соседей...
            Слегка осмелев, ведь бой на ее рубеже сдвинулся за первую немецкую траншею, вытащив, сначала в бою, затем, когда пальба постихла, нескольких бойцов, уже не сильно кланяясь, Лида быстро нашла раненого.
            Переворачивая молодого парня на спину, тот застонал:
            - Ты в сознании что ли?
            - А ты… хто? – испуганными глазами моргал парнишка.
            Лида замешкалась, что ему ответить.
            - …Давай считать, что я твой ангел небесный.
            Во весь живот бурое кровавое пятно.
            - Дай-ка расстегну… - Лида расстегнула ему ремень, задрала гимнастерку, задрала исподнее. Дырочка посередине живота кровоточила. Лида полезла в свою сумку…
            - …а мне не больно… Сестричка.
            - Ты только не храбрись, кричи – если нужно, герой…
            После перевязки медсестра подняла парня на ноги, его руку закинув на свое плечо. Они сделали несколько не ловких шагов. Чаще засвистели, будто быстрые мухи, пули. Солдатик вдруг охнул, задрал лицо в небо, выпрямил ноги, сильно сдавив кистью Лидино плечо, повалился навзничь. Его глаза были открыты, в них не было жизни.
            Лида упала на него, будто заслоняя от смерти. Через пару мгновений глянула ему в лицо, пару раз ударила солдатика по щекам… закрыла, смотрящие в небо, глаза.

            Задерживаться было нельзя! Лида, где перебежками, где ползком, уже неслась к валяющимся по полю, до самой колючей проволоки, бойцам в надежде, что они живы в свистящих повсюду пулях, быстро проверяя, где ни будь у них пульс. У кого тело было разорвано, у кого было прямое ранение в голову, пульс не проверяла, экономя драгоценное и опасное время. Не прошло и пары минут, как она опять нашла живого, порвала на нем гимнастерку от маленькой дырочки, залитой кровью, и куском бинта, смоченном в спирте заткнула дырку проникающего ранения. Как можно быстрее замотала бинтом через все тело, прямо по гимнастерке, положив его, без сознательного, на свою коленку. Затем грубо и сильно схватила его за плечи гимнастерки, начала рывками тащить к спасительному окопчику. Поцарапанную осколками и пулями, во многих местах, железную каску то и дело приходилось поправлять с глаз.
            Бой шёл уже за первой линией немецких окопов. Но на правом фланге наши застряли. Никак не могли солдатики одолеть вражье подразделение вокруг удачного немецкого дзота, а наши артиллеристы никак не могли в него точно попасть…
            Когда Лида вновь бросила взгляд на этот, плюющийся пулями дзот, увидела, как солдат залез на него сверху, прыгнул на его злобное окошко, держась за сучок верхнего бревна наката, чтобы тело максимально закрыло амбразуру… Тело его несколько раз дернулось, рука ослабла, пальцы отпустили сучок, упала… и он застыл. Лида зажмурилась… из уголка ее глаза выкатилась слеза…
            Через мгновение, когда она открыла свои глаза, немцы из дзота чем-то пытались оттолкнуть тело героя с амбразуры, но у них это не ловко получалось. К дзоту подбежал красноармеец и бросил в верхнюю щель, над телом спасителя, гранату… через секунду – две из этой щели и через бревна наката полетела пыль… Герой, спасший атакующую роту, взрывной волной опрокинулся на спину.
            - Аа-а-ы-а!!! – крикнула Лида и изо всей силы снова дернула раненого… из ее глаз вновь покатились слезы.
            До спасительного окопа оставались метры…

            …Когда Лида снова выскочила из траншеи с раненными на бруствер окопа, вражеский дзот был разбит несколькими точными артиллерийскими попаданиями. В разные стороны на том месте, где было укрепление, торчали бревна, не улеглась поднятая разрывами пыль, тел убитых Лида у дзота не видела… на изрытой… взрывами… земле…
            Пехота, преодолев немецкое сопротивление, уже ушла дальше к следующей линии обороны фашистов.
            Девчонка как всегда острым взглядом внимательно осматривает поле боя, еще дымящееся в воронках артиллерийских взрывов… вдруг кто шевелится, среди железного запаха и кровавых пятен на остатках примятой травы…
            …в этот момент шальная пуля попадает ей в плечо, Лида ойкает, в следующий миг пуля попадает в ее каску. Она, будто от сильного удара кулаком, валится с бруствера окопа на одного из раненых бойцов, которых недавно вынесла… выволокла с рубища…


            1.2 Фляжка.

            Двумя днями ранее.
            …Вторая ступенька привычно скрипнула.
            Клава слегка толкнула ногой калитку, та легко открылась, тоже чуть поскулив петлями. Шага четыре по сенцам… Дверь в избу с сеней была очень низкая, даже Клавке пришлось наклонить слегка на бок голову, не смотря на ее муравьиный рост, вперёд она наклониться не хотела, охапка дров мешала это сделать. Еще пару шагов…
            - Ты чего здесь одна сидишь? – спросила она одинокую за столом Лиду. – я думала все на политинформации.
            Клава подошла к печке, и как можно аккуратней, наклонившись, бросила дрова к калитке топки. Выпрямилась, слегка назад изогнув спину. Из-за плеча взглянула на Лиду. Подруга была в слезах… перед ней стояла кружка, на столе лежала полевая солдатская фляжка, на которую она и смотрела.
            - Ты чего… Лид?
            Губы Лиды были слегка сморщены в каком-то переживании. Глаза смотрели в одну точку на зеленой фляжке со спиртом. Голова чуть на бок. Роскошными… остриженными, но от этого все равно красивыми, светлыми волосами играл солнечный утренний луч, хулигански попадая в дом через маленькое окно, от чего волосы становились как золотая корона. На щеках блестели, не замечаемые хозяйкой, слезы. Спокойными пальцами Лида теребила пустую кружку.
             - Ты чего подруга, что с тобой?.. – Клава в три шага оказалась перед столом. Лида, глубоко вздохнув, тяжело подняла на сослуживицу свои большие глаза. Смотря мгновения на Клавдию, Курочкина тихо заговорила:
             - …Яшка… с группой… на передовой… на ту сторону не перешли… - по щеке девушки опять покатилась большая слеза… задержавшись на подбородке. Девушка шмыгнула носом, говоря чуть гнусаво, не в силах не делать остановки в словах - …никто из боя не вышел… хороший парень был… - губы ее чуть дрогнули.
            Клава какое-то время молчала.
            - … Да… веселый…
            Клава повернулась и, опустив руки, пошла в чулан. Вернулась с белой чашкой. Девчата не чокаясь и ничего не говоря, медленно налили… выпили по глотку спирта.
            - Откуда узнала?
            Лида скрестила пальцы, пытаясь успокоиться.
            - Дружок его приходил… помнишь он рассказывал про смешного парня, который спас его в бою. – На Лидином лице расцвела легкая улыбка. – Вот… фляжку принес, которую я ему позавчера отдала. Даже не выпили до конца.
            По щекам опять скатилась слеза…
            - Парнишка… Мальчишка совсем. Небось восемнадцати нет… а в разведке уже…
            Она глубоко вздохнула.
            - Кстати сегодня десять месяцев, как у меня ни родителей, ни брата… - она задумалась. – Уже скоро год сирота в свои двадцать один.
            Лида встряхнула свои короткие волосы, как будто забрасывая локоны на темечко, как это делала раньше… год назад, стараясь отогнать в своем сознании страшный черный бомбардировщик с открытыми бомболюками, и разлетающийся на куски, изнутри, родной дом навсегда погребая под собой родителей и брата.
           По ее щеке опять спускалась прозрачная… скупая слеза.
            Через час всех полевых медсестричек вызвали на построение. К вечеру девочки были распределены по ротам на передовой перед завтрашним наступлением.


            1.3 Сборы не долги…

            - Трифонов тебя тут обыскались, где шляешься? Быстро в штаб! – кричал вестовой, когда Трифонов вернулся из медсанбата, относя Лиде Яшкину фляжку с остатками спирта, и присел на свою койку.
            Было еще раннее утро, он специально хотел все сделать до утреннего построения. Мишка вскочил и побежал к крайней избе деревни.

            Подбежав к штабу, Михаил поправил свою форму, восстанавливая дыхание.
            - Доложи – меня командир искал, – скороговоркой Мишка караульному, тот скрылся за дверью.
            Через минуту он опять появился на крыльце:
            - Проходи.
            В сенях света не было, но в двери в избу светилась щелка.
            - Разрешите войти. Красноармеец Трифонов по вашему приказанию прибыл. – Мишка выпрямился, переступив порог и закрыв дверь.
            За столом стояли офицеры. Воздух тяжелый – сильно накурено. На столе была разложена карта, над ней висела летучая мышь, несмотря на свет в маленьких окнах, наверно не погашенная с ночи.
            Капитан Васильев внимательно взглянул на Ефрейтора. Взглядом ощупал его с ног до головы, как бы проверяя мальчишку на прочность. Трифонов старался все строже править стойку «смирно».
            - Похоже, ты один остался с группы Колодяжного, что месяц назад выбрасывали в район станции Озерная. – Капитан ладонью слегка пристукнул по карте. – Проводником сможешь сработать? – Вопрос был риторическим… это был приказ. - Дружок твой Никитин не прошел… а задание выполнять надо. Приказ никто не отменял. Через два часа будь у штаба. Выдвигаемся к передовой в составе разведгруппы. Командиром пойду лично. Артиллеристам так же быть готовыми. Вместо себя, на время операции, назначаю старшего лейтенанта Старостина. Транспорт готов будет, товарищ Майор?..
            Когда Трифонов ушел, закрыв дверь… ему во след не громко и по своему ласково Васильев:
            - Молокосос еще совсем… Да еще связист, черт подери. – После небольшой паузы. – …А все остальные… совсем новобранцы. Всех бывалых потеряли. – Он резко положил на карту карандаш, - Когда Колодяжный в госпитале заканчивает нежиться?..
            Чуть более, чем через два часа разведгруппа из восьми человек, пять разведчиков, включая Трифонова, радист, двое артиллеристов наводчиков, с арт-разведки дивизии, тряслись на тэнтованном грузовике на передовую со всем необходимым оборудованием.

Продолжение:        http://www.proza.ru/2019/12/09/1753         


05.12.2019
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.
Глава 2. Последняя попытка.

            …Местный дедок, хозяин соседского со штабом дома, у которого двое сыновей погибли в партизанах, а жена кинулась на полицая с Берестяного, и была им убита, знал старую гать через топкое болото. Прошлой ночью по заданию Капитана разведроты была проверена оборона немцев на той стороне топи. Про гать немцы не знали, первый секрет врага был обнаружен на дороге, ведущей в ближнюю деревушку с теплым названием Берестяное, впрочем, как и название самого болота. Аж только в трех километрах от гати дорога тонким луком изгибалась от болота, которое полу подковой лежало на большой равнине. Было похоже, что топь фрицы считали своим тылом. Как таковой линии обороны там не было вовсе. А за дорогой и начинался лесок в котором сосредотачивались ударные войска немцев, будто защищённые, этим болотом, с двух сторон. Чуть далее возвышался над местностью взгорок, на котором стояла полуразрушенная церковь, непонятно зачем разграбленная более десяти лет назад, во времена советской инквизиции.
            Именно там и надо было проводить арт-разведку, для массированной артиллерийской подготовки перед очередным наступлением. Так уж сложилось, что в этом лесу месяц назад прятался сводный отряд партизан, который принял в свой состав разведгруппу Колодяжного перед операцией на станции Озерная. Они тоже умело пользовались этими природными условиями, водя немцев за нос, появляясь не понятно откуда и исчезая, в их расположении.
            Но именно здесь теперь проходила линия обороны фашистов после июльского наступления наших, которое должно было привести к освобождению данных территорий… А вот топчутся на этом рубеже наши войска уже второй месяц, отвоевав у немцев километров тридцать по фронту, на такую-же глубину. Затем отражая немецкие контратаки пока не выдыхались фрицы, а наши прифронтовые тылы не наполнялись новыми пополнениями. Завтра… опять в атаку! И нельзя промазать гаубицами по скоплению вражьей техники и живой силы. Это и была основная задача разведгруппы, сформированной уже четвертый раз… Никитин погиб в третьей. Нельзя было пасть разведчикам, иначе раздавят фрицы наступающих снова, это был последний шанс, последняя надежда. Сгинет группа Васильева – наступление начнется все равно, но большая территория… гуще будет усеяна телами русских солдат.

            Предыдущие группы уходили на вражескую территорию по темному. Уходили в короткие июльские ночи, по вроде тщательно подготовленным маршрутам. Обязательно натыкались разведчики на немецкие засады. Васильев решил ночи не дожидаться.
            Раз есть проводник через берестяное болото, как его называли местные, выходить решено немедленно. Инструктаж Васильева для группы был следующим: «…Выйти на запланированный рубеж решено в светлое время дня. С одной стороны, для возможности большего обзора вражеской территории. Во-вторых, в светлое время, легче расшифровать засады немцев, если таковые имеются. С другой стороны, времени уже нет, всю работу арт-разведки необходимо выполнить до заката, скорее всего на рассвете на это уже не будет времени… утром, после рассвета, дать только подтверждение целеуказаний и не сидеть долго на трансляции, чтобы немцы до времени не смогли запеленговать сигнал. Далее корректировать обстрел уже во время боя по обстоятельствам…».
           Васильев сделал паузу. Глубоко вздохнул: «…Сейчас вопросы есть?.. Тогда продолжим. Арт-разведку и радиста, еще вечером, после целеуказаний, оставляем под прикрытием двух бойцов… Черт его знает как там обстоятельства сложатся, но думаю из церкви вам лучше не выходить, если уж придется бой принять… лучшего укрытия все равно не найти. Итак, первая группа остается для корректировки обстрела…».
           Капитан опять сделал значимую паузу: «Другая группа из трех разведчиков выдвигаются на дорогу, берут языка в чине офицера, подчеркиваю – рядовые и унтеры нас не интересуют…» - он опять сделал паузу, подчеркивая значимость сказанного: «Тут, Трифонов, твоя память потребуется, ты эти места немного знаешь, все-таки две недели здесь с Колодяжным кружили. Немедленно вытаскиваем языка через болото, желательно в штаб его притащить до часа ночи, чтобы в войсках успеть отреагировать на его сведения. Проводник нас будет ждать до утра, до восхода солнца. Возвращение группы арт-разведки не планируется до освобождения оккупированной территории.» - Капитан опять замолчал, обводя всех сосредоточенным взглядом: «Задача всем ясна… Вопросы есть? Спрашивать только сейчас, затем только приказы».
            Капитан опять обвел всех бойцов жестким взглядом в полном молчании.
            - Стройсь… - резко скомандовал командир.
            Бойцы выстроились в короткую шеренгу. Васильев подходил к каждому из бойцов и внимательно рассматривал амуницию, у кого-то поправляя ремень, или грубо проверял натяжку лямок вещмешков. У одного бойца на ремне висел котелок, командир приказал его отстегнуть и оставить в расположении. После того как всех бойцов осмотрел, приказал попрыгать, у лейтенанта-артиллериста в рюкзаке что-то звенело.
            - Лейтенант, что у тебя там звенит, яйца что ли…
            Бойцы прыснули сдержанным смехом.
            - Цинк с патронами, товарищ командир, люблю, что б запас был.
            - Выйти из строя перепаковать вещмешок. В разведку идем к врагу, не на ярмарку, там даже цыкнуть нельзя… это всем ясно?.. Это всем ясно?!! – Васильев сказал последние слова громко и очень жестко…

            Гать, на всем своем протяжении была затоплена, проявляясь над поверхностью болота лишь маленькими отдельными островками, или черными, торчащими гнильем, бревнами. Далеко не все, местные знали о ее существовании. Ее проложили через Берестяное болото еще до революции, говорят, аж в прошлом веке местные помещики рубили ее, чтобы таскать по ней легкие подводы на лошадках. В объезд болота было более двадцати километров, через гать – всего пятерочка, если из Сосновки, и еще нескольких деревень, пораньше выехать, через гать уже к утру на ярмарку успеть можно, вокруг только к обеду если Бог даст по сухой дороге. В распутица, только по гати, добраться получалось.
            Заброшена она была уже давно, в двадцатые годы отсыпали хорошую дорогу вокруг болота, гать как-то стала не нужна, и уже давным-давно утонула. Но пройти по ней было можно, надо только ее знать. Молодым, до болота, было все равно, а старики знали и, бывало, даже, по ней ходили. Один раз, в составе партизанского отряда, это болото и Трифонов пересекал, но понял, что уже бывал здесь, только когда ступили в это самое болото разведчики, и заново мочил он свои ноги в этой топи, вода которой имела на гати очень запоминающийся запах.
            Уже в четвертом часу по полудню разведгруппа вышла в район предполагаемых целей, в мокром обмундировании, с тяжёлыми сапогами, но без потерь и приключений. Церковь без куполов, но все равно гордо… статно, возвышалась на небольшом бугре, за которым и пряталась деревенька Берестяное. До церкви оставалось километра полтора, может чуть больше.
            С точки, с которой наблюдал окрестности в бинокль Васильев, хорошо просматривалась длинная дуга грунтовой дороги, которая как раз катилась в эти места со станции Озерная. Метрах в семистах, на развилке, тот самый пост немцев. Дорога сильно изъезжена тяжелой гусеничной техникой, шириной в две, а где колея раскисшая, в три полосы движения. Было четко понятно, что по этой дороге совсем недавно, уже после последних дождей прошло много тяжелой техники. Пост выполнен не одной точкой, как немцы делали обычно, а два укрепленных крупнокалиберных пулемета, между открытыми дзотами из мешков с землей, метров сорок, много солдат. Три импровизированных шлагбаума, по каждому лучу исходящих с перекрестка дорог. Более накатанная техникой и широкая полоса уходила вдоль леса, от болота. Васильев был почти уверен, что это и было направление движения сил и средств фашистов для контрнаступления немцев, на плечах остановленного наступления Красной армии.
            Данное место было не удобно, для ожидания и взятия языка, дорога хорошо просматривалась с немецкого контрольно-пропускного пункта. Даже пересекать дорогу группе в этом месте было нельзя. требовалось уходить дальше в сторону Берестяного.
            Уже через час разведчики добрались до церкви.

            Церковь стояла обособленно, но, чтобы в нее попасть, необходимо было преодолеть порядка ста метров открытого пространства. Леса на взгорке не было. На погосте было много больших деревьев. К церкви от редколесья вела заросшая, заброшенная дорога, упирающаяся прямо в церковные ворота, скорее всего в мирное время, еще до войны, в церковных стенах был какой-никакой склад. Уже порядка десяти минут группа находилась недалеко от святилища, но командир не спешил закончить длинный, в пол дня, путь.
            Вокруг почему-то устойчиво пахло костром. Но никаких признаков костра нигде видно не было.
            «Если бы решение принимал я, обязательно на этой колокольне наблюдательный пункт устроил… Да рацию бы поставил. С нее же все окрестности, как на ладони.» Рассматривая церковь в бинокль, стараясь просмотреть чуть ли не каждый старый кирпич, Васильев никак не мог обнаружить присутствия в развалинах людей. Почти полное вечернее безветрие делало каждый звук очень значимым. Четко было слышно, как в деревне мычала корова, но почему-то только одна, скорее всего остальные были истреблены, даже вечернее клохтанье курей перед насестом было достаточным, чтобы разобрать его в вечерней тишине. Минуты шли и терять их было нельзя. «Так… Трифонов слишком хил, если что, не завалит фрица.» - раздумывал капитан, внимательно рассматривая своих бойцов. «Сиротин мне и здесь нужен, снайпера потерять никак нельзя. «Цыган парень крепкий, любого заломает…» Тот из-под лобья смотрел на него. Васильев махнул ему ладошкой, чтобы тот подполз к командиру.
            - Как тебя зовут цыган? – шёпотом спросил командир.
            Парень нахмурил брови, было видно, что гордому молодцу это обращение было не совсем приятно, а спуску он давать видимо не любил, но ведь командир перед ним.
            - Баро… - горделиво ответил крепыш, - в школе все Борисом звали. – серьезно пробубнил боец с гордостью и приятным уловимым акцентом. Несмотря на каску были видны жесткие, черные как антрацит, короткие, но все равно вьющиеся, волосы.
            Васильев еще жёстче посмотрел в его темные, глубоко посаженные глаза… парень глаза не отвел. Николаю это понравилось. В этом парне чувствовалась невероятная сила, может быть даже злость.
            - Фамилия – боец.
            - Джанго…
            - Так вот слушай, Баро, - подчеркнул командир, - подозрение у меня, что там фрицы сидят…
            - …И у меня тоже…
            Солдат и командир опять переглянулись.
            - Тогда слушай внимательней… Баро… Проверить надо. Очень хорошо, что ты это понимаешь. Сейчас… не мельтеша… подползешь воо-он к той березке, на погосте, где крест деревянный стоит. Ты меня видеть оттуда будешь, как я тебе рукой махну, вот так… - Васильев от локтя опустил руку, - ты быстро должен подбежать к церкви и упасть под стену. Дальше опять смотришь на меня… я подвинусь, если что, чтобы ты меня видел. Не спеши… Дашь мне в бинокль стены осмотреть. Ворота видишь приоткрыты… скорее всего не закрываются. Ждешь, пока я тебе опять отмашку дам… Аккуратно не вставая, посмотришь внутрь церкви, внимательно гляди… у тебя взгляд-то острый должен быть. Дашь мне знак… если там кто есть показываешь кулак, - Васильев показал Баро кулак, - не мельтеши на жестах, спокойно показываешь скольких видишь, двоих, - командир показал два пальца, - …троих, - показал три пальца, - и так далее, если их больше пяти, опять показываешь кулак. – Если их там нет вовсе, покажешь мне скрещённые руки. Все понял…
            Солдат закивал головой, подтверждая принятое наставление. Самоуверенное лицо минуту назад было слегка растерянно.
            - Все барахло оставляешь здесь, с собой только автомат, гранату, за пазуху запасной магазин, нож в руку. – Растерянность цыгана росла. – в рукопашной бывал?
            Боец озабоченно вздохнул, головой показал, что не был.
            - Нет… Я ведь всего один раз на вылазку ходил. Вернулись удачно… Это второй раз.
            - Ничего – ты парень сильный, если что, не жди пока он тебя убьет, убивай сам… но не из автомата… или ножом, на худой конец гранату кидай, если спрятаться можешь. Собственно, если можешь упасть, больших ранений не получишь от гранаты. А убивать лучше всего в шею, вот так… вот так… наискосок, - он показал, как надо бить, - враг даже не пикнет, удар должен быть сильным, нож вытаскиваешь сразу. Самое главное, чтобы духу хватило, а силу не жалей.
            Цыган смотрел на командира растерянными, сосредоточенными и восхищенными глазами.
            «Этот сообразит, как врага на тот свет отправить… Этот сообразит.»-Васильев похлопал его по плечу.
            - Давай, Маро, спокойно и уверенно. На тебя сейчас… вся Россия смотрит.
            - Меня не Маро зовут... Меня зовут Баро. - Спокойно, но обиженно поправил командира цыган.
            Васильев будто бы смутился, слегка медленно сделал оборот головой.
            - Значит так боец... чтобы дальше между нами никаких непоняток не было, с этого момента ты для меня цыган... Уверен, буду тобой, Цыган, гордиться... Действуй... времени нет.
            Умел Васильев делать из мальчишек новобранцев – будущих героев…

Продолжение:         http://www.proza.ru/2019/12/10/1890


07.12.2019
Русаков О. А.
г. Тверь




Часть 3. Взлом.
Глава 3. Оскверненная...

            Сердце парня колотилось так, что казалось, он его слышит.
            Баро полз между могил старого церковного кладбища, хорошо заросшего большими деревьями, стремясь быстрее добраться до заветной березы возле большого почерневшего деревянного креста на высоком погосте. От этой могилы до стен церкви оставалось шагов пятнадцать, может чуть более. Крона стройной березы уже нависала над ним, значительно заслоняя бойца от церковных стен. Автомат цыган держал за ствол, чтобы тот меньше прищёлкивал, задевая за траву, или ветки кустарника. Периодически он смотрел на командира, который все это время не выпускал разведчика из поля зрения, только что, когда тот пропадал в высокой траве, между бугорков могил.
            Иногда Баро невольно поднимал взгляд на колокольню, на засаленный кирпич стен, лучи солнца зайчиками цеплялись за ветки березы, слегка слепили ему глаза, подчеркивая радость жизни. Трава пахла просроченным покосом. Канонада глухо гремела на северо-западе, а в нее, высоко-высоко в голубом небе, на котором было мало еле заметных облачков, вплетались трели жаворонка… проказник не знал, что идет война, и под его райские песни льется кровь. На их участке фронта… стояла кромешная тишина.
            «…наконец-то.» - Васильев оторвал свой взгляд от взгляда Баро, добравшегося до нужного места, и погрузил глаза в окуляры бинокля. Нежно, как кончиками пальцев, взглядом ощупывал командир бойницы колокольни. Оторвал бинокль от лица, взглянул на Баро, взмахнул рукой. Тут же опять бросил взгляд в бинокль.
            Баро моментально вскочил на ноги и несколькими не слышными шагами, через длинные секунды оказался под стеной церкви… не мешкая в присядке добрался до церковных ворот, лег на землю, сунул пол корпуса за ворота, через пару секунд вылез обратно.
            Он сидел, сосредоточенно замерев какие-то мгновения, как будто был растерян, как будто не знал, чего показывать командиру. Затем, глядя Васильеву в глаза, неуверенно поднял не сжатый кулак, показал указательный палец, зажал кулак, большим пальцем показал в землю. Опять показал указательный, и опять под кулаком в землю направил палец большой…
            Васильев, спокойно наблюдая представление Баро, вдруг закатил глаза и бросил в угол рта язык. Цыган закивал ему головой.
            - Один дохлый немец… - скороговоркой негромко проговорил командир, ладонью легко крутанул в воздухе, ладонь направил к церкви, вскочил и быстро, слегка виляя, побежал к церковным воротам. За ним двинулись змейкой, через пять – семь метров остальные бойцы, кроме снайпера, продолжавшего наблюдение за развалинами, артиллеристов и радиста.

            Разведчики один за другим по стене выстроились за Цыганом. Когда замыкающий прижался к церкви, Васильев выдержал еще пару секунд тишины, жестко взял за рукав гимнастерки Баро и потащил его за себя от церковных ворот, затем прыгнул в прогал между притвором и полотном ворот… повалившись на предплечье… бросив автомат на изготовку.
            Метрах в пяти от него лежал, в луже крови, убитый немецкий солдат. Поза говорила о том, что он был убит, когда бежал к воротам, из церкви… в спине торчал немецкий клинок, загнанный не до рукоятки, не умело, так определил Васильев с первого взгляда, так как острие жала клинка уперлось в кость ребра, с другой стороны от входа в тело. Кровь еще не застыла. За ним в ворота заскочил Баро, вильнув сразу налево и прижавшись спиной к стене. Во всю, открытые настежь, глаза суматошно зыркая по сторонам. Трифонов и Рогожин проскочили глубже в церковь справа и слева обойдя фашиста и присели по бокам церковного свода.
            Трифонов от страха рассматривал храм через мушку автомата, и когда он перестал рыскать по ободранным фрескам, автомат остановил его взгляд на погасшем, но еще тлеющем костре, в том месте, где должен был находиться центральный иконостас церкви. От удивления он опустил автомат, у костра лежал еще один немецкий солдат, рядом полицай с белой повязкой на рукаве, по всему было видно, что оба мертвы, в груди немца торчала немецкая винтовка с пристегнутым штыком. Полицай сидел, прислонившись спиной на обломок иконостаса. На груди было колющее ранение, скорее всего тоже штыком, грудь и живот залиты кровью. Вокруг стояла абсолютная тишина. На полу лежали на боку две пустых бутылки, одна бутылка, с недопитым мутным самогоном стояла под рукой смертельно сидящего полицая. Прямо на нее попадал солнечный зайчик из разлома стены под сводом центрального купола. Ладонь предателя Родины как будто боялась этого посланника света.

           Васильев аккуратно шел по кругу помещения церкви внимательно осматриваясь и прислушиваясь. Звонко отдавались только шаги в лоне церкви со срубленными куполами, еще у кого-то чавкающих кирзовых сапог, хотя за час до этого все сменили портянки после болотной жижи.

            …Громко и отчетливо в церковной тишине раздался резкий храп. Солдаты сразу ощетинились оружием в сторону этого звука.
            - Трифонов, - негромко скомандовал командир, боец посмотрел на капитана, - тот кивнул в сторону храпа.
            Михаил насколько мог аккуратно, ни на мгновение не ослабляя напряжение автомата, прошел в алтарное место откуда исходило тяжелое дыхание. Мишка стоял и смотрел на спящего пацана с белой повязкой на рукаве. Сзади подошел Васильев и, на ремне одним движением, забросил свой автомат за спину, рукой отвел в сторону ствол Мишкиного автомата.
            Какое-то короткое время с отвращением смотрел на спящего предателя. Присел, ощупал места, где могло быть оружие, из нижнего кармана тужурки полицая вытащил браунинг, и две заряженных обоймы к нему. Капитан встал, пнул его в ногу, тот опять издал храп. Капитан пнул его повторно… глаза приоткрылись, мутные, будто до краев залитые самогоном… вдруг он резко начал сучить руками, ногами и забился в угол… встал… пьяный, но резко протрезвевший, парнишка смотрел на красноармейцев ни разу не попытавшись достать из кармана пистолет. На вид мальчишке еще не было и пятнадцати лет.
            Сначала Васильев показал полицаю перекрещенный пальцем рот, затем тихо спросил, четко проговаривая каждое слово:
            - Еще кто ни будь здесь есть?.. – Парень молчал, но смотрел зло и смело или отрешенно - Ты здесь один… нет?..
            - Больше здесь никого нет. Я их убил… всех…
            От парня нещадно перло перегаром.
            - …У меня пистолет в кармане… - чуть помолчав, - у фельдфебеля забрал, который у ворот валяется.
            Васильев не смотря на бойца:
            - Трифонов, держишь его на мушке, - Васильев повернулся к Трифонову лицом, - если что стреляй, - подмигнул, одним движением вернул автомат на грудь, похлопал его по прикладу ладонью.
            Трифонов кивнул головой.
            Капитан вышел в центральную часть церкви, где когда-то стоял алтарь.
            – Баро, проверь лестницу на колокольню, и саму колокольню проверь, только не рисуйся там сильно, из укрытия быстро осмотришь, да спускайся. Рогожин, мухой за артиллеристами… передвигаться аккуратно, как мыши.
            Сам вздохнув посмотрел на убитых фашистов и полицая, медленно вернулся под алтарь, где в угол забился враг.
            - …Ну, рассказывай… Только внятно и коротко.
            
Продолжение:          http://www.proza.ru/2019/12/12/994      


10.12.2019
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.
Глава 4. Смертельные проклятия.

            «…Мне местные рассказали про него, это он падла петлю затягивал на шее моего старшего брата…
            А Костя… мой средний брательник, за день до этого в бою погиб, когда мост рвали под Озерной, они вместе в партизанах были, в этом же бою и Радион… старший брат, ранен был, там и в плен попал без сознания… на следующий день его этот гад в петлю-то и сунул...
            А через пару дней после боя у Озерной эти сволочи по деревням облавы устраивали, зверствовали страшно. Мамка с батькой как увидели, что полицаи по деревне идут, меня сразу в лес выгнали, как знали, что они к нам во двор… Я за угол бани уже убежал, когда услышал, как он гад заорал, «Вот где живут герои партизаны.» Когда он… фашист проклятый… родителям начал рассказывать, как братьев изничтожал, мать на него с граблями, ну он ее и… он ее… и…» - мальчишка шмыгнул носом: «застрелил… гад… с автомата… очередью.»
            Рассказ молодого полицая казался Васильеву очень знакомым.
            - Постой, постой… - не произвольно остановил его Васильев.
            Мальчишка по-прежнему стоял в темном углу и с силой стирал со щек непослушные слезы.
            - А как имя отчество твоего отца?.. – произнес капитан странным, даже для него, голосом… не командирским голосом.
            Парень снова шмыгнул носом… начал резкими движениями срывать белую повязку со своего рукава.
            - Так это… Матвей… Ииваныч… в Заречье мы живем… То-есть… жили… Да в доме остались только я… да батя. Ни мамки, - шмыгнул носом, - ни братьев…
            - …Сестер нету? – будто просто так спросил командир…
            Парень из-под лобья тяжелым взглядом глянул на Васильева.

            В это время в церковь вбежали артиллеристы. Рогожин и Сиротин слегка задержались, собирая за остальными вещмешки и остальное оставленное снаряжение.
            - Трифонов. Пленного на тебя оставляю…
            Командир отвлекся на дела, ради которых они здесь очутились.
            - Лейтенант артиллерии ко мне.
            Артиллерист скинул свой большой рюкзак, в котором находились инструменты наблюдения и расчетов, козырнул перед Капитаном, тяжело дыша, с открытым ртом после бега.
            - Значит так, начинаем с того, что это… говно, убираем к воротам. – Он рукой показал на убитых немцев и полицая. - ...Жаль, что эту мразь из церкви вовсе вынести нельзя. По новой... храм оскверняем... - Васильев коротко провел взглядом по сводам церкви. - Затем в темпе развертываете свое оборудование для наблюдения… Ну и вперед, за дело…
            - …Товарищ командир, товарищ командир… смотри чего там есть, - стараясь сдерживать свой восторженный голос говорил спускающийся с колокольни по лестнице Цыган, в его руках был здоровый станковый крупнокалиберный пулемет, немецкий пулемет калибра 7,92 с дырявым толстым длинным стволом.
           Баро уже почти спустился вниз, держа монстра одной рукой за рукоять, другой за приклад, тяжелое большое оружие. Васильев медленно подошёл к солдату смотря на жуткое в работе вооружение.
            - Станок-то под него там есть?
            - Ну там есть какая-то железина, на каракатицу похожа.
            - Тяжелая это машинка, Цыган, без станка с ней хрен справишься не на земле. Да и со станком поди только тебе с ней совладать… впервые видишь эту дуру?
            - Ага. Там цинки с патронами наверху стоят. Патроны большие…
            Васильев несколько секунд молчал, смотря на крупнокалиберный пулемет, страшную работу которого он видел не раз, чувствуя спиной, как свистят его пули.
            - Переодевайся, - спокойно и без возражений кинул командир.
            - Что, - не понимающе посмотрел на командира Баро.
            - А ты как на колокольне красноармейцем рисоваться будешь. Переодевайся вон в фельдфебеля, низ можешь оставить,
Смени только гимнастерку… и пилотку его одень, а то у тебя волосы за километр узнать можно. С монтажом машинки помогу, если сам не разберёшься, только вот, - он махнул рукой на пленного, - закончу…
            Васильев опять вернулся к артиллеристам, которые уже распаковывали свое оборудование. Лейтенант опять вытянулся перед ним по стойке смирно.
            - Вольно. И не тянись больше. Мы с тобой не на плацу.
            Офицеры начали обсуждать выполнение главной задачи.

            Через минуты командир опять подошел к пленному. Трифонов по-прежнему держал его на мушке.
            - Ну что орел?.. на чем мы там остановились?
            - Вы спросили про сестру… - «полицай» упер глаза в пол. - Сестренка поздней осенью сорок первого умерла… немцы тогда уже месяц как в нашей деревне столовались… изнасиловали ее гады. Она сумела сбежать, в рубашке… по морозу, опились там все. Заболела сестренка… - рукавом провел по глазам, - умерла. Братья тогда в партизаны и ушли.
            Васильев уже не сомневался, что мальчишка младший сын их проводника. Но не спешил командир говорить, что его отец ждет их на болоте. «Пускай они встретятся внезапно… сразу ясно станет, легенда это, или он правду говорит… но пока все сходится, прямо один в один, если бы врал, все равно где ни будь запутался бы. Да и не артист же он в свои пятнадцать. Да-а… накачали его фашисты злобой… А как же они встретятся-то… мне же еще языка брать… не таскать же его прицепом. Задачка.»
            - Выходи на свет… Матвеич, не знаю как там тебя по имени. – Он кивнул парню, чтобы тот выходил из алтаря церкви. – Ремень отстегивай с тужурки. – парень отстегнул немецкую пряжку, - давай сюда… - забрал у мальчишки ремень.
            - Матвей…
            - Что Матвей?..
            - Меня зовут Матвей.
            …Васильев завернул ремень через пряжку кольцом, сделал удавку:
            - Руки… - удавку ремня поставил перед его животом.

            Парень взглянул на удавку, поднял растерянные глаза на капитана, послушно сунул руки в удавку ремня. Васильев, резким негрубым движением, затянул удавку.
            - Как ты понимаешь, Матвей, я тебя свободным оставить не могу. Ты ведь для нас темная лошадка, тем более полицай. Да и врагов навалил кучу, как тебе удалось-то троих мужиков завалить. Матвей… Матвеевич.
            - Да они ужрались как скоты, вон те двое, у костра. Фельдфебель только один раз к самогону приложился…
            У парня вдруг зажглись глаза. Он злобно и просяще посмотрел на Трифонова, потом опять на капитана.
            - Ты чего думаешь я полицай, чоли? Да я их гадов ненавижу, вчера только эту повязку накрутил. Грохнул их возничего, когда тот сено в конюшню вез, он тоже молодой был, эти подмены не заметили, у них суматоха была не малая, понагнали их в Берестяное со всех сторон, я его штаны и тужурку одел… мне ведь до этого гада как-то добраться надо было, а они сегодня утром сюда пост ставили, вот я и вызвался… - в глазах мальчишки извергали страшную обиду, невероятную злость, слеза застилала широко открытые белки.
            Парень говорил это громко, Васильев сильно… грубо ударил его по щеке, парень отшатнулся, потеряв равновесие и  закатив глаза… замолчал.
            - Мы тебя первый раз видим. Проверить твой рассказ не можем. Не забывай, что ты для нас… полицай… Если бы не вот эти трое… давно бы на тот свет отправили… Поэтому не ори. Говори только то, что я тебя спрашиваю и что тебе говорить разрешаю. Уразумел?
            Парень замолчал.
            - Продолжай.
            - Я у него кинжал попросил посмотреть, - кивнул на фельдфебеля, - он дал… А винтарь, с пристегнутым штыком, лежал между мной и вторым немцем… - парень сделал тяжелый вздох, - я сам пьяный был… старался не пить, пригублять, да самогон ядреный зараза… этот гнида: «пей, пей» - он опять глубоко вздохнул, - а мне много ли надо…
            - Товарищ командир разрешите обратиться.
            Перед Васильевым стоял офицер арт-разведки в куртке убитого палача. Командир ухмыльнулся.
            - Товарищ капитан, позвольте и у этого полицая куртку забрать.
            Васильев ухмыльнулся опять, повернулся к пленному, расстегнул на руках ремень:
            - Снимай тужурку…
            Переодевание прошло быстро.
            Как только руки пленного опять были застегнуты в ремень:
            - Ну-ну продолжай, слушаю.

            - …он мне кинжал дал посмотреть, - фельдфебеля уже унесли, - а я так захотел немцу кинжал в шею воткнуть, брат приемчик показывал… размахиваюсь и мимо туловища, толи он увернулся, а скорее я слишком пьян был… зато в ногу, в ляжку ему воткнул, ножик из руки вываливается… хватаю карабин, немца прикладом по голове, он отваливается на спину, а этого гада в грудь штыком…
            Парень замолчал слегка улыбнувшись.
            - И так мне хорошо на душе стало… изо всей силы второму немцу штык в грудь и вогнал, а вытащить не могу. А третий к воротам пытается бежать, да нога еле тащица, по-своему чего-то орет - сука, голоса от страха нет, - парень опять улыбнулся, – ну я кинжал поднимаю, догнал и зарезал гада.
            Подбежал цыган:
            - Товарищ командир – собрал. Собрал я пулемет. Может зарядить.
            Лицо у Баро было довольное, как будто он доброго коня оседлал, и теперь хочет прокатиться в галоп.
            - … Может тебе еще и пострелять? – с сарказмом, но грубо кинул командир. – освобожусь поднимусь зарядим, объясню, как стрелять., пробной стрельбы не будет – имей в виду. Пока просто наблюдай вокруг, только аккуратно и чтоб на голове головной убор был. А то твою смоль цыганскую за километр видно.
            Опять повернулся к пленному. Баро, не расстроившись на укор командира, побежал на верх.
            Васильев опять повернулся к Матвею.
            - …Еще пару минут и заканчиваем.
            Пленного видимо начало одолевать похмелье. Но он заканчивал свой рассказ.
            - Потом мне плохо стало… рвало… - парень нахмурил брови, - …дальше вообще не помню… и тут вы…
            Парень замолчал. Васильев пристально смотрел ему в лицо. «Жалко парня. И это плохо. Мы в разведке… жалеть никого нельзя. Его ведь здесь оставлять надо, нам еще языка брать… и оставлять тоже нельзя… Да… что же делать-то», - Васильев отошел от пленного в сторону.
            - Трифонов, свяжи ему ноги с концом метров в пять и посади посередине церкви, чтоб был у всех на виду. Конец веревки расправь. - Пошел на лестницу и начал подниматься на колокольню. С лестницы добавил, - сам к воротам, обеспечить охранение подходов к церкви со стороны ворот.

            Красива Русская Земля! Тем более с церковной колокольни. Николай не мог оторвать взгляда с окрестностей, обводя взглядом округу, по которой когда-то плыл малиновый звон с высокой колокольни, на которой сейчас стоял с биноклем командир разведки красной армии. Но некогда любоваться. Он взглянул на часы. Уже подходило семь часов. Вечернее солнце еще висело высоко над горизонтом, по-прежнему, отдавая земле много тепла и света. Птицы поют не понимая, что идет война. Времени в обрез. Желательно бы еще до полуночи вражеского офицера вытащить через болото… но его ведь еще надо было захватить.
            Берестяное как на ладони. На околице дзот из мешков с песком, у мешков которого на солнечной стороне млеют три полицая. По деревне несколько сожжённых домов. У дома, в центре села, на котором висит фашистский флаг ходит полицай с винтовкой на плече… видимо пост. Сбоку фасада этого дома машина. Страшно подумать, но именно через это село завтра должен прокатиться вал войны, безжалостно сжигая все вокруг на своем пути. Именно для этого они здесь. На северо-востоке приблизительно в километре, видна немецкая техника, она замаскирована маскировочными сетками, и большими ветками деревьев, но в бинокль можно разобрать все в деталях, четко видны дымы полевых кухонь. А вот и очередь за горячим в одном из подразделений.
            «Даа… ясно, какие радиограммы необходимо посылать нашим. Скорее ребята… Скорее. От нас сейчас зависит успех завтрашнего наступления на этом участке фронта в пять километров». Артиллеристы уже настраивали свою оптику. Они находились на верхнем портале колокольни.
            - Орлы, много еще времени надо?
            - Никак нет товарищ командир, еще с минуту и начнем снимать данные.
            - Давайте ребята не тяните время.
            Васильев стал спускаться на нижний портал, где радист раскидывал свои провода антенн рации.

            - Неси цинк… Воот… Сначала открываешь казенную часть. – Васильев дернул массивный рычаг на щеке пулемета, откинул в сторону ствола длинную крышку оружия. - Крышку с цинка откидываешь, ленту вытягивать не спеши, чтобы она не запуталась. …Ленту ставишь к пулемету боком, давай наконечник ленты… заводишь его в казенник, крышку-у хлоп, - Командир бросил крышку казенника на пулемет, сильно, но аккуратно ударил по ней ладонью, она грубо щелкнула, - теперь еще одно движение, - Васильев дернул за наконечник, лента со щелчком двумя патронами вошла под крышку казенной части пулемета, - вот это предохранитель, он показал на маленький рычажок, его вниз, и та-та-та, можешь поливать. – Васильев поставил предохранитель обратно.
            Баро завороженно смотрел на все, что делал командир.
            Капитан вновь открыл крышку пулемета, аккуратно вынул за наконечник ленту, нежно сложил ее обратно в цинк.
            - Попробуй теперь ты. Только не торопись, и с предохранителя не снимай.
            Военные поменялись местами. Баро не спеша повторил точь-в-точь, что делал командир, имитировал снятие с предохранителя, уверенно взялся за рукоятки пулемета, бегло... озорно и с улыбкой глянул на командира, поджав нижнюю губу, и:
            - Туф-туф-туф-туф, - улыбаясь посмотрел на командира.
            - Из тебя, Цыган, настоящий пулеметчик получится. Да и инструмент, как бы по твоей комплекции. Только не вздумай им зря играться солдат. Лучше всего будет, если мы ему в конце концов затвор сломаем и уйдем от сюда, не сделав из него ни одного выстрела. Наблюдай… Внимательно наблюдай… особенно вон за полицаями, я вниз.
            
Продолжение:    http://proza.ru/2019/12/18/1565      


11.12.2019
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.
Глава 5. Берестяные опасности.

            5.1 Разумный риск.
            
            В 19.15 первые зашифрованные данные ушли в эфир. Связанный «полицай» – сопливый мальчишка, по-прежнему сидел на середине церковной залы, в сторону, от его связанных ног, отходил трехметровый веревочный фал. Радист еще отстукивал на своем «пианино», когда в алтарь, где была размещена рация и где находился командир, крича еще на бегу, вбежал рядовой Джанго:
            - Командир, там два полицая в сторону церкви идут… - Баро тяжело дышал, будто скакал километры пришпоривая лошадь, спускаясь по лестнице.
            Секунда, другая глубокой задумчивости командира: «Стрелять нельзя… одного пленить, другого уничтожить».
            - Молодец. Вернуться на пост и продолжать наблюдение. И имей в виду, никакой пальбы. Стрелять будет можно только тогда, когда будет выполнено задание.
            Васильев направился к воротам церкви.
            
            Трифонов притащил к тяжелым деревянным, с кованными петлями и окантовкой, воротам какую-то деревянную тумбочку, загородив ею широкую щель между воротиной и ее притвором с уличной стороны, чтобы она обеспечивала возможность максимального обзора, не только дороги, но и части кладбища, а с другой стороны и дальнего края деревни. Она же теперь являлась некой маленькой баррикадой для входа в церковь.
            Васильев почти не слышно подошел к Трифонову. Показал два пальца направленные в свои глаза, ладонью будто провел по окрестности, чтобы он продолжал наблюдения, перекрестив пальцем рот, обозначив молчание. Переступил его баррикаду, по стене вприсядку, но быстро стал перемещаться к углу церкви. Солнце еще светило ярко, но этот церковный фасад погрузился в тень, распластав ее далеко по земле. «…Если необходимо, надо использовать мальчишку… Я же уверен, что он сын Матвея Ивановича… Риск… но, если пальбу поднимем, операцию завалим совсем… и первую и вторую… И грош цена нашим жизням…». Через секунды раздумий залег и посмотрел за угол. По протоптанной в траве тропинке к церкви приближались два полицая. У одного на боку висел шмайсер, у другого на плече винтовка. До угла, из-за которого капитан наблюдал врага, им оставалось менее ста метров. Шли не спеша, о чем-то разговаривая.
            Командир вернулся обратно. Переступил тумбочку, несколько мгновения смотря на нее, затем Трифонова тронув за плечо:
            - … Отойдем. – Негромко, но четко. В звонком церковном эхе, скомандовал, - радист, артиллерия - ко мне! Трифонов развязать пленного.
            Михаил, не понимающе, посмотрел на командира:
            - Быстро освободить пленного, объяснения потом! – грубо и четко повторил приказ Васильев. Добавил, - …Если понадобятся.
            И радист, и артиллерист уже вытянулись не ловко по стойке смирно.
            - Все слушают внимательно и спокойно, в том числе пленный. – Васильев сделал паузу, говоря тихо. - К нам идут два полицая. Артиллеристы - убрать трупы в правый портал церкви, там же остаетесь… стрелять, если мы погибли… - мгновенная пауза… - или… какая-то сволочь… от страха пукнет из ружья…, и тогда… поставленную задачу группа точно не выполняет. – Опять пауза, и командир обвел всех жестким взглядом. - Трифонов, встаешь за оклад воротного проема, автомат держишь прикладом на удар, когда мимо проходит первый полицай, бьешь его резко и точно вот сюда… - он похлопал себя по боку затылка, - если нужен второй удар, немедля добавляешь, - Я стою за воротами, меня будет закрывать воротина, как только услышу, что ты его свалил, валю второго, на улице. Самое главное дело твое, Карпов. – пленный резко поднял глаза на командира, - …Ты сейчас выйдешь навстречу бандитам. – Васильев очень внимательно посмотрел в глаза парня. Трифонов никак не мог расстегнуть ремень у него на руках. На лице мальчишки быстро расцветала скупая улыбка счастья. - Твоя задача, чтобы один из них прошел чуть вперед, второй отстал метров на пять - семь… уяснил. Тебе надо его о чем-то попросить… например, прикурить…
            - Да я… не курю… но закурю товарищ командир, - в этот момент ремень освободил его руки.
            Васильев дал ему приготовленную, минуту назад, немецкую сигарету, которую взял у фельдфебеля.
            - Прикурить попросишь, когда угол церкви пройдете. Ремень застегни… где тужурка?.. артиллерия немедленно тужурку Матвею верните.
            В это время артиллерист и радист тащили последнего убитого. Они бросили мертвеца, артиллерист скинул куртку и отдал парню, оставшись в исподнем выше пояса. Когда солдаты, с последним фашистом скрывались в правом церковном портале, мальчишка уже застегивал ремень на одетом пиджаке.
            - Кровь посыпьте песком. Быстро. – приказал командир.
            Васильев подошел к мальчишке, взял его двумя руками за худые не мужикастые плечи. Лицо парнишки почему-то выражало глубокое удивление:
            - …А откуда вы мою фамилию знаете, товарищ командир?..
            - Я с твоим отцом знаком. Не время сейчас… вот дело сделаем… потом поговорим. Давай не подведи.
            Командир двинулся за парнем, давая ему последние наставления.
            - Выходишь за угол… оцениваешь до них расстояние, не глядя на меня проговариваешь мне, спокойно идешь им на встречу. Скажешь, что за куревом послали… не волнуйся, Баро их на прицеле держит.
            - …метров тридцать.
            - Действуй.
            Парень медленным шагом пошел навстречу полицаям. Васильев вернулся к входу в церковь, встал за приоткрытую воротину с уличной стороны.

            Из-за угла послышались шаги кирзовых сапог… Раз, два, три… проходили длинные секунды…
            - О, б.я, на хрена здесь эта тумбочка лежит… Е- мое.
            - Чё случилось, Петро? – голос от угла церкви…
            - …Дай прикурить… - проговорил внятно Матвей, не дойдя до ворот пары шагов.
            - Ща… - послышалось чирканье спички…
            За воротами глухой удар… «О-а-а». глухой шум падения тела… Васильев делает четыре больших шага, руки полицая заняты горящей спичкой, глаза его резко открываются и взгляд ловит очертания молниеносно приближающегося красноармейца, в это время Матвей сдавливает ему ладони вместе с горящей спичкой… приклад автомата Васильева попадает ему прямо в острый длинный кадык… он теряет ориентацию, задохнувшись выпучив глаза, хватается обеими руками за горло… следующий удар получает в нос...

            Через секунду - две из прогала ворот с автоматом на перевес выскочил артиллерист.
            - Никакой стрельбы!.. - негромко и уверенно командир…
            Сигарета в губах Карпова дымилась, глаза хлопали, не сводя взгляда с полицая, лежащего на камнях лицом вверх, со свернутым носом, из которого текли ручейки крови. Васильев глубоко вздохнул, двумя пальцами из губ Матвея взял сигарету, глубоко затянулся, выдохнув клуб дыма, затянулся опять, передал сигарету артиллерии, тот тоже затянулся, передал ее обратно. Васильев набрал в легкие дыма, затем раздавив сигарету, закопал ее в песке сапогом.
            - Чего ждем?.. пленных в правый портал, где трупы. – Коротко скомандовал командир.
            Лейтенант артиллерийской разведки и Карпов за руки и за ноги поволокли длинного полицая в церковь.


5.2 Расплата.

            Сколько раз церковь спасала людей.
            Сколько раз церковь спасала Родину… селения… города… Зачастую жертвуя собой, принимая полное разрушение. Она отдавала свои стены, свои иконы… колокола, …Свои молитвы, на поругание и разграбление… И затихал малиновый звон на долгие десятилетия, пока люди не набирались сил и разума для ее возрождения.
            Опять в трудах отливались колокола, возводились новые стены, новые своды… золотом покрывались острые, в небо, купола с христианскими крестами… молитвами, лучшие руки рисовали святые лики новыми фресками покрывая своды…, восстановленные, после осквернения, стены. И новые десятилетия радовали землю Русскую Радостью и благодатью. Пока… пока не приходил новый идол… пока не находился очередной лже-святой, вновь  загоняющий в темноту свою Родину, готовый положить Святость Русскую под ноги своей… или вражьей гордыне… вражьей алчности… Алчности безмерной и беспощадной.

            …Из какого-то кошмара, тупая боль в голове крутила сумеречное пространство вокруг очнувшегося полицая.
            - …это…это… это… второй…второй… второй… палач… палач…который… который… все… все… время… время… казнями… занимался, и во двор к нам сволочь тогда заходил, когда мамку убили. Дай я его придуши гада. Дай придушу гада.
            Длинный захотел вскочить, но не смог, руки и ноги оказались связанным, сильно вздохнув резко захлебнулся своей кровью… кашлянув… сначала не понял… потом каждый новый кашель, сильной болью отдавался в голове и во всем ливере. На теле было только исподнее, окровавленное на груди. Ноги голые. Вкус крови заполнял все рецепторы, плюнул тоже кровью, она сгустком заполняла весь его поганый рот.
            Глаза постепенно, но быстро, привыкали к полумраку. В метре от него лежал напарник их ноги были связаны одной веревкой, руки за спинами. В углу валялись трупаки. В арке дверного проема стоял красноармеец, рядом мальчишка в ихней униформе. Полиций до щекотки в пятках понял… что произошло.

            …Красноармеец подошел к нему вплотную, грубо и сильно схватил его за шкирку обеими руками, резко приподнял на полметра и бросил его на стену кельи, типа посадил. Дылда опять ударился головой, из глаз полетели искры. Он застонал, понимая в страхе, что громко стонать нельзя.
            - Ну что, длинный, есть сведения, ради чего ты еще жив? – совершенно спокойным голосом спросил… офицер. Полицай уже различал в сумраке шпалы на его петлицах.
            - Ага… А шхто хговореить – у него была порвана и распухшей верхняя губа и скорее всего переломана челюсть, кроме съехавшего в сторону носа. Сказав три слова, он не мог не закашляться, от каждого кашля ощущая не малую боль.
            - О чем ты мне сказать хочешь?
            - …Я вхсо схкажу… Не убивайте!..
            - А… ты гнида… - Матвей схватил камень и уже хотел измельчить этот камень об голову полицая… его перехватил Васильев.
            - Смирно!
            Парень покорно бросил камень, тяжело дыша.
            - Во-первых, нам нужны сведения. Во-вторых – они пленные. А мы… – Красная Армия.
            Парень вытянулся, выпрямил спину, Командир уже опять переключился на полицая:
            - Есть, товарищ командир, - злость по-прежнему кипела в груди мальчишки, но его обволакивала гордость, что он находится рядом со своим командиром… что вокруг него… Красная Армия.

            Капитан опять присел рядом с длинным негодяем.
            - У тебя есть, чего нам сказать?
            - Жинь… хжить оставите?..
            - Ты чего, сука, мне условия ставить будешь?.. Я ведь сейчас выйду из этой комнаты… а этот пацан, - Васильев кивнул на Матвея. – останется. А ты его братьев и мамку казнил. Кстати, время у нас нет. Тебе на раздумье три секунды. – он вытащил из кармана немецкий трофейный браунинг, поставил ствол ко лбу предателя. Тот закрыл глаза:
            - Четыре пулеметных поста в деревне. По одному на околицах, с одной стороны дзот… с другой – крайний дом… на чердаке, дом с флагом на площади… и колокольня на церкви…
            Он замолчал, умоляюще смотря на капитана.
            - Дальше. – смотря в его испуганные, заплывающие сплошным синяком глаза, спокойно сказал Васильев.
            - В деревне восемнадцать… теперь шестнадцать… - он посмотрел в угол на мертвых, - четырнадцать… полицейских, семь солдат охраны и офицер Абвера, они вчера приехали, двух пленных привезли. Переводчик… Бургомистр.
            - …Офицер Абвера, бургомистр…, переводчик… - Васильева крайне заинтересовала эта информация.
            «Вот он офицер… искать не надо… надо брать.»
            - Что за пленные?
            - Два краснопер-ы… ээ-э… красноармеец, и лейтенант… только лейтенант еле живой, пару раз в сознание приходил. Солдат в голову ранен и в ногу.
            - Товарищ командир… - артиллерист замешкался, войдя в келью. – Могли бы Вы со мной выйти.
            - Боец, - он обратился к Карпову, - следишь за этими уродами…  Не убивать. Зови, если что.
            Вышел с лейтенантом. «Надо брать офицера разведки, кончать бургомистра и, может быть, освободить наших.» Эхом пробегали мысли в голове Николая
            - Не решился говорить в присутствии не членов группы.
            - Молодец.
            - Все необходимые данные отправлены в центр, задача моей группы арт-разведки выполнена, товарищ капитан. – осталось только наблюдение и подтверждение.
            - …Никогда… никогда во время операции никого не называй по званию. Я тебя по званию назвал, когда ты в церковь вбежал, сделал это специально, нужен был именно ты.
            Лейтенант вытянулся. Капитан на несколько секунд задумался.
            - Так. Ты… ведь освободился, артиллерия?..
            - Так точно товарищ командир, второй номер несет наблюдение.
            - Сейчас покарауль пленного, у второго, по-моему, позвоночник сломан, Трифонов перестарался… с ударом. Да, с пацаном будь внимательным, но не убивай, он не предатель… просто злой, дурак малолетний.

            Капитан поднялся на первый портал колокольни, где была позиция цыгана, занял его место, послал солдата на верхний портал за Сиротиным и Рогожиным, всем спуститься вниз. Когда бойцы спустились на первый портал колокольни, приказал рядовому Баро оставаться на позиции:
            - Итак, боец, - обратился он к Цыгану, - охраняешь радиста и артиллерию до последнего, пока наши не придут. Только не спеши открывать пальбу, чем позже стрелять начнешь, тем больше врагов завалишь. Ты с поста уйти не можешь, старшим группы остается Рогожин. Рогожин вниз.
            Через минуту командир собрал внизу четырех разведчиков, включая его, радиста и лейтенанта-артиллериста. Рядом находился и Матвей Карпов.
            - Первая задача группы выполнена. Приступаем к выполнению второй задачи. Артиллерия, радист, Рогожин, и… как его?.. Цыган… остаются здесь для уточнения данных и коррекции стрельбы артиллерии, старшим группы назначается сержант Рогожин. Ваша задача завершается, когда населенный пункт Берестяное будет освобожден, или по особому приказу. Я, Сиротин, Трифонов выполняем вторую задачу. Рогожин организуй боевую работу твоей группы, и подойди потом еще на пару слов. Остаются Сиротин и Трифонов.
            Рогожин со своими бойцами удалился в алтарное помещение
            - Ну что, орелики… Мы уже почти победили, осталось чуть-чуть и домой пойдем…
            
Продолжение:         http://www.proza.ru/2019/12/25/855


17.12.2019
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.
Глава 6. Захват...

            6.1. Пора возвращаться.

            Рогожин со своими бойцами удалился в алтарное помещение распределить обязанности на будущую ночь, с выделением возможности отдыха солдатам.
            Вместе с Матвеем Карповым группа, которая должна была захватить языка, состояла из четырех бойцов, точнее человек, ведь пацан – не боец. «Придется парня тащить с собой, не оставлять же его здесь… Он вроде как боевой мальчишка, даст Бог – обузой не будет».
            - Ну что, орелики… Мы уже почти победили, осталось чуть-чуть и домой пойдем. – Капитан сделал паузу. - Карпов идет с нами, по другому не получится. Значит так, Матвей, держишься Сиротина… прикрываешь его тыл, и запомни - в разведке стрелять нельзя, пока командир не разрешит, для тебя сержант Сиротин – отец и Бог… до самого болота.
            Командир вытащил браунинг с двумя обоймами, который изъял из его кармана около часа назад: «…Господи…» - Васильев невольно поднял свой взгляд на закопчённые своды церкви с ободранными, но от этого не менее притягивающими взгляд, фресками…: «…сколько произошло событий за это короткое время в святых стенах», - и передал его парню, вытащил из голенища своего сапога клинок, который торчал в спине врага у ворот. И тоже передал Карпову:
            - Это теперь твое оружие, пока к нашим не выйдем. Там сам тебя в штаб отведу… и скидывай к чертовой матери эту свою тужурку, ночи не холодные, не замерзнешь.
            - А может я автомат возьму – спросил мальчишка, расстегивая ремень.
            - А зачем он тебе, в разведке стрелять нельзя, мы должны все делать… тихо. – Почти шёпотом закончил свою фразу Сиротин, улыбаясь, но его снайперская винтовка с хорошей оптикой, как и в сорок первом под Ельней, была у него в руке.
            Улыбался и Трифонов, опыт которого был совсем невелик, но он жадно стремился впитывать события, которые вокруг него происходили, будучи лишь на два года старше Матвея.
            — Значит так. По сведениям пленного, в деревне четырнадцать полицаев осталось, семь солдат, офицер, и переводчик Абвера… бургомистр. В плен надо взять офицера и, желательно, переводчика. Всех остальных в расход. Построение обороны в деревне следующее. Три пулеметных гнезда, дзот из мешков с песком на одной околице, на какой знаете, на нем три полицая, пулеметная точка на чердаке первого дома на другой стороне деревни, пулеметная точка в комендатуре… дом с флагом в центре деревни. Сначала седлаем околицы, седлаем без стрельбы, подчеркиваю – без стрельбы… Сиротин с Карповым – дзот, я с Трифоновым - дом. Встречаемся у комендатуры. Желательно опять без выстрелов крутим офицера и переводчика, или офицера… по обстоятельствам… Далее – эвакуация. Если… - командир делает паузу, – без выстрелов не удается, значит минут через десять здесь фрицы будут… с развилки… до нее километра полтора, а канонада далекая… тишина. Без офицера уходить нельзя, так что его берегите.
            Командир опять делает паузу. Обращает все свои наставления, вместе со взглядом и жестом к мальчишке:
            – И последнее. Карпов, твоя основная задача… не мешать… Сиротину. Если что прикрыть ему спину, но не выстрелом… а словом или ножом. Благо по пьяни у тебя это не плохо получается, – улыбнулись все, - По возможности помогать сержанту… и беспрекословно… усек… беспрекословно выполнять его приказы. Вопросы. Вопросы сейчас, потом только приказы…
            Бойцы промолчали. Командир вдруг пристально стал смотреть на брошенную парнем на грязный церковный пол серую куртку полицая.
            - Сиротин, тебе надо эту куртку одеть… ты в этой куртке к посту подойдешь вплотную, пока они тебя будут спрашивать, кто ты такой… еще кепку одеть надо того ханурика, который в келье валяется, а дальше только несколько верных движений… Много секунд выиграть можно.
            - Все понял. Сделаем товарищ командир. - Сиротин поднял куртку.
            В это время к командиру подходил Рогожин.
            - Рогожин, - Васильев слегка махнул рукой, чтобы тот подошел поближе, - предателям помочь надо будет, хорошо?
            - Все сделаю как надо, командир… - направился в правый портал церкви, в его руке, непонятно откуда блеснул клинок.


            6.2. Околица.

            Уже по-настоящему вечерело… Тени стали длинными, иногда бесконечно длинными. Откуда не возьмись, будто бы из-под этих теней, появились комары.
            - …У суки… пойду ветку сирени сломаю, - один из полицаев нехотя поднялся пошел к ближнему палисаднику первого дома. Его сослуживцы, не шевелясь, дремали у мешков дзота. Ствол пулемета направлен вдоль дороги, уходящей сначала в поле, а через три сотни метров, скрываясь в лесу, в котором уже находились сумерки, зачернив, исчезающую в мелколесье, дорогу. Рожь по-прежнему невероятно золотила придорожные поля в вечерних солнечных лучах. Только эти поля в деревне и были засеяны руками оставшихся в деревне жителей.
            Хоть сирень уже отцвела, ее листья помогали от комаров лучше любого другого кустарника. Диск солнца, быстро увеличиваясь в размерах, по-прежнему бросал достаточное количество тепла на зеленую простыню не засеянных полей, и гребешки лесов. Петухов не слышно, будто в деревне их и не было вовсе.
            От дзота из мешков, до палисадника шагов тридцать, может чуть меньше, или больше …
            Полицай шел неспеша. Уже с неделю, как их согнали в эту деревушку с ближних и дальних деревень, сбив из них некое подразделение для охраны бургомистра. Дни шли скучно, пьяно и сыто. Мяса и самогона хватало. С бабами проблемы, но к этому привыкли, при необходимости ведь можно было и плетью… и кулаком, на худой конец, прикладом… Слава проведению – стрелять никого не пришлось…
            Навстречу шел кто-то из своих, но узнать его он никак не мог, слишком много было незнакомых, с одним из тех, кто на посту, тоже познакомился сегодня:
            - Чего, смена что ли? – кинул на ходу закусанный комарами. – Не рано ли?
            Встречный молчал, шел средним уверенным шагом. Будто-бы в галифе красноармейца, как их староста… Взгляд из-под кепки казался очень сосредоточенным и жестким, хоть и улыбчивым...
            - Пожрать-то там чего ни будь горяченького ес..ть…
            …Он будто бы поперхнулся. Он почувствовал острую боль вверху живота… сразу под грудиной… и что-то очень сильно обожгло до самой глотки. Руки и ноги почему-то стали ватные, запнулся о свой собственный сапог, упал, продолжая глядеть, как встречный спокойно шел к его товарищам. Так и не понял… что уже умер…
            Который поменьше ростом удивился, что тот упал:
            - Ты чего Федот?.. – выдавил из себя полицай, когда начал понимать, что он упал не просто так… он успел испугаться и начал подниматься, перебирая по мешкам пулеметного гнезда руками ща спиной… он услышал легкий холодный свист металла в воздухе… капли крови ударили ему в подбородок, после того как было разрезано горло дремлющего полицая, но именно в это место, через миг, вошел острый клинок разведчика, наискосок, поперек горла...
            …………………………………..

            …Полицай не стал заходить в туалет, решил справить малую нужду выйдя за дом на огород. На свежем воздухе приятнее, чем в вонючем сортире, тем более, на таком красивом закате. На солнце уже можно смотреть, слегка щурясь, когда оно стремится порвать последнюю нить, между своим диском и лесом на горизонте… и ни одного облачка, на темнеющем с севера и востока, совсем не холодном, небосклоне. И не ушли еще краски дня, жары уже нет, если бы не комары - будто в раю, в низинах начал появляться туман, клочьями разбрасывая себя по округе.
            В самый разгар процесса, кто-то нежно и сильно обхватил его сзади за шею, в первый миг мелькнуло в мозгу: «…женщина»… но объятие резко стало невыносимо… он хотел крикнуть – не смог, попытался освободиться, но голову так резко дернули вверх за подбородок, выжимая затылок, что он услышал хруст собственной кости, сразу перестал дышать, не понимая зачем, процесс, ради которого он приспустил штаны, почти остановился, руки повисли, как плети… Винтовка осталась у стены. Две немецкие гранаты с деревянными ручками, за что их иногда звали колотушки, были изъяты из-под его ремня.
            Васильев снял с него кепку и одел, пилотку свою засунул под ремень. Именно в таком виде он стал подниматься на сеновал, на котором не было сена. Когда поднял свою голову выше мауэрлата, увидел по всему фронтону спаренные мешки с песком, на которых располагался пулемет, полицай лежал руками на этих мешках чуть в стороне от станкового пулемета, подложив ладони под подбородок, смотрел на вечерний, темнеющий лес.
            - Чего-то ты быстро вернулся. Хлебушка не забыл?.. - произнес, присаживаясь полицай, оглянувшись не сразу распознав подмену, пытаясь приглядеться, в полумраке вечернего сеновала, к очень резкому движению своего сослуживца... в следующий момент кинжал вошёл в солнечное сплетение полицая, и он опять улегся на бруствер из мешков с песком слегка на бок. В это время Трифонов…

            Несколькими моментами ранее…
            …Они смотрели друг на друга, прежде чем капитан поднялся выше мауэрлата. Васильев перекинул ногу через бревно пятой стены, которое к тому же являлось и подстропильной балкой, ефрейтор нежно, но уверенно открыл дверь в избу. За столом сидели два мужика, один наливал из самовара в чашку кипяток, второй пил чай из блюдца, с которого поднимался пар, громко высасывая горячее содержимое, три винтовки стояли у печки, парень не заглянул за занавеску чулана.
            Миша вскинул автомат к плечу, направив в сторону мужиков:
            - Руки… руки подняли, - резко, с явной опаской, сказал Трифонов, сделав два шага, оказавшись между чаепитием и винтовками врага. Толстый еще продолжал наливать в чашку кипяток, второй так и замер с блюдцем у рта. Когда закрылся кран самовара, прекратилось приятное журчание самоварной струи, толстый начал двигать чашку на блюдце, звонкий звук фарфора перепугал Мишку. Он ткнул толстого в затылок стволом автомата, тот ударился лбом в горячий самовар, рука толстого не произвольно двинулась по столу, звонко пролив, только что налитый, чай, ошпарив ему пальцы, толстый коротко и громко крякнул от боли.
            - На пол гады! – Сквозь зубы проговорил Трифонов. – Руки на затылок, – но страх не покидал Мишкино сознание, прикладом автомата он ударил толстого по загривку, тот стоя на коленях, тут же плюхнулся мордой в пол. Второй, испуганно смотря в глаза Трифонова, раз, другой с испугом взглянув на занавески чулана, лег как требовал Мишка.
            Медленно шли долгие напряжённые секунды. Растерянно Михаил опять делал короткие приставные шаги к винтовкам, и только тут понял, что их три, и одна винтовка была не трехлинейка...
            Он замер… все его внутренности понимали, что он находится под взглядом притаившегося фашиста, но у него конечно не было огнестрела, иначе тот его давно свалил.
            «Чулан… Не под кроватью же он сидит.»
            Пальцы рук лежащего полицая начали разжиматься, освободив затылок, Трифонов краем глаза это увидел. Следующий миг был очень длинным…
            Полицай резко начал вскакивать, отжимаясь руками от пола. Трифонов, слегка замахнувшись пытается ударить врага по голове прикладом… в это время из чулана выскакивает немец в расстегнутом кителе, с финкой в руке… Мишка попадает по голове полицая вскользь, не причиняя ему урона, если не считать ссадину, полицай виснет у него на левой руке. Финка немца пролетает в сантиметрах от носа ефрейтора, так-как полицай от неустойчивости падает, таща красноармейца за собой… финка втыкается в дырявый ствол ППШ, ремнем плотно накрученного на руку, слегка там застревая… из-за того, что падающий полицай, за руку увлек за собой Трифонова, Мишка тащит за собой немца, не желающего отпускать финку. Стул не дает полицаю упасть, которому удается захватить Трифонова за шею. Немец сильно ударяет Трифонова свободной левой рукой - кулаком по лицу, в это время высвобождается его клинок, он поновой заносит его над Мишкой… замирает прямо в воздухе и садится беспомощно на колени, из уголка рта немецкого солдата потекла маленькая струйка крови… Полицай ослаблял Мишкино горло, отпуская красноармейца, видя за умирающим немцем советского офицера с окровавленным клинком в руке...

            Не прошло и пол минуты.
            - У меня к вам, скоты, вопросы… Кто будет рассказывать – оставлю в живых, – перед Васильевым, на полу, лежали два связанных полицая с кляпами в зубах, немца Трифонов оттащил к стене с окнами на улицу деревни, - как устроено охранение комендатуры? Где ночуют офицер Абвера с переводчиком? Где в данный момент пленные? Где в данный момент немецкие солдаты?
            Васильев сделал паузу.
            - Первое. Как устроено охранение комендатуры? – Обращаясь к солдату. – Вынимай у толстого кляп.
            Мишка вытащил у толстого полицая тряпку изо рта.
            - …Я все скажу… все скажу… - морда исказилась, будто мальчик сдерживает слезы… - Они меня заставили… Я не виноват… Меня заставили…
            - Ну. Быстро ответ по делу! – Васильев положил плоскость клинка на горло полицая.
            - … На улице часовой, на входе часовой из нашего взвода… на чердаке пулемет, и наши. В комендатуре только бургомистр… там же в мышеннике пленные… Не убивайте… Офицеры в соседнем доме, в охранении немцы… к ним не разу не заходил…
            - Кляп… - Васильев кивнул напарнику, чтобы солдат вернул тряпку на место.
            - Вы обещали… Не убиву-а… ыу-ы.
            Второй паскудниок был более молчалив, но подтвердил услышанное ранее. Капитан отозвал ефрейтора в сторону.
            - Я обещал, что не убью их, если они говорить будут. – он пристально посмотрел в глаза Трифонова. - Они враги, оставлять их нельзя, а тебе надо к этому привыкать, если хочешь настоящим разведчиком быть. – Васильев ручкой вперед, держа кинжал за лезвие, передал его солдату. Поправил автомат на своем плече. Стал вытаскивать у винтовок затворы.
            
            
            6.3 Захват.

            Большое солнце красным краем своего диска уже коснулось дальнего леса и быстро сваливалось за горизонт. Во всех земных далях чувствовалось приближение сумерек. Туман все плотнее наполнял пространство вечерней тишины.
            - А ты как удержался от стрельбы-то, солдат? - Спросил Васильев Мишу с неким сарказмом, когда Трифонов вышел из крайнего дома деревни и передал ему уже вытертый клинок, а Васильев вернулся от завалинки дров, спрятав там затворы винтовок.
            - Да я на всякий случай не снимал автомат с предохранителя, чтобы соблазна не было. Вы же сказали, что стрелять нельзя, а так страшно зараза… выстрелил бы… точно выстрелил.
            «Да… Этот парень не продаст.» Васильев по-отечески взглянул на Ефрейтора, они задками огородов побежали в центр деревни.

           Сиротин и Карпов уже ждали их в назначенном месте у комендатуры.
           - Значит, так. Сиротин и Капов вы берете комендатуру. На улице первый пост, на мосту второй, два, три человека на чердаке с пулемётом. Действуем быстро и жестко, нам никто из них не нужен. Всех в расход.  В мышиннике наши, пленные, их забираем по возможности, сначала задание. Карпов за тобой охранник на улице, выстреливаешь в него всю свою обойму. Тех, которые на чердаке гранатами, на тебе одну немецкую, разжился тут при случае…
            - Не надо командир, у них там тоже были, мы по паре взяли… хватит. – ответил Сиротин.
            - Ну ладно. – Васильев сунул одну гранату за ремень, одну передал Трифонову. - Мы свой штурм начнем, когда Вас услышим. Абверовцев немчура охраняет. Трифонов, ты должен занять позицию со стороны улицы, они наверняка в окна полезут. Стрелять офицеров только в ноги и в руки, офицер и переводчик нужны живые. Себя беречь, врага не жалеть. Сиротин начинаешь, через… - Васильев посмотрел на часы, - пять минут. Все по местам.
            Сумерки с каждой минутой становились гуще, туман все больше обволакивал деревню. Последняя краюшка солнечного диска покинула небо уже несколько минут назад.

            Штурм.

            …Матвей пистолет держал наготове обеими руками, находясь за крыльцом дома, который сейчас будут штурмовать. Полицай сидел на лавочке, у стены избы. Из окон полетели стекла, с мха проконопаченных недавно венцов полетела пыль, когда их тряханул взрыв… полицай успел испугаться и съежиться, слегка привстав, когда один за другим гремели пистолетные выстрелы, пробивающиеся через следующие взрывы… Матвей шел на полицая, каждый шаг нажимая на курок и говоря:
            - За братьев… за Мамку… за братьев…за Мамку, - после пятого выстрела стрелять перестал, стоя над мертвым полицаем. Одна из пуль пробила ему висок ближе ко лбу. В это время рухнула кровля дома, но парень по-прежнему стоял над полицаем, не замечая, как вокруг него падают куски дранки, отдельные доски. С трудом он услышал, как с моста дома ему крикнул Сиротин:
            - В мышенник пошли!..
            Парень глубоко выдохнул и побежал в разваливающийся дом…
            …………………………………………….

            …Сиротин раздвинул солому кровли скотного двора избы, и свалился в курятник, в котором курей и след простыл. Двери на нижнем мосту не было, секунда - поднялся на верхний мост.
            Одну немецкую гранату Сиротин зажал между коленей, из второй вырвал веревку, секунду подождал, открыл дверь и бросил ее в избу. Тут-же сорвал веревочное ЧК со второй, бросил поближе к фронтону сеновала. Взорвалась одна граната, взорвалась вторая. Достал «лимонку», сорвал ЧК и швырнул ее наверх. Прогремел третий взрыв… в избе рухнул потолок, за ним рухнула кровля.
            - В мышенник пошли!.. – крикнул Сиротин и не дожидаясь Карпова побежал на нижний мост, ко входу в мышенник…
            ……………………………………………..

            …Между взрывами оказалась пара секунд.
            Короткой очередью Васильев свалил немца, охраняющего дом с огорода. В этот момент, из-за колодца Трифонов очередью валит второго часового у крыльца, молниеносно перебегая к калитке палисадника на уличный угол избы… Но на крыльцо выскакивает немецкий солдат открывая огонь, Трифонов посылает в него очередь на бегу, перестав стрелять, прижавшись к стене дома. Немец делает еще шаг, второй, роняет автомат и падает. В это время рушится комендатура после третьего взрыва. Трифонов дергает калитку палисадника, начинает искать как ее открыть…

            …Васильев перебегает огород, сходу выбивает окно в хлев, посылает в помещение очередь, влезает в окно, пытаясь пробежать ко входу в дом, но из-за угла горенки, по нему ударяет очередь из шмайсера. Он прижимается к бревнам стены, пули звонко цокают в венцы напротив, под ноги падает ручкастая немецкая граната, Васильев тут же ее поднимает, благо не надо было тянуться, бросает ее обратно… когда прогремел взрыв, он тут-же бежит вверх, достреливает двух корчащихся фашистов…
            …………………………………………………

            …Солдат с забинтованной головой с выпущенными замученными глазами, наклонив свою голову, ростом был на много выше потолка, смотрел на Сиротина.
            - Чего смотришь, поднимай второго. Быстро и не отставать. – Резко и коротко бросил Разведчик.
            Раненный солдат молча, но было видно, что с огромным трудом, превозмогая адскую боль раненной ноги, волок на своем плече почти бесчувственного лейтенанта. Когда он пытался перетащить тяжело раненного, через бревно порога мышенника, сделать этого не смог, и они вдвоем начали валиться на бок, на землю… за правую руку лейтенанта перехватил Матвей, подбежавший именно к этому моменту, и удержал раненого от падения. Они вышли из дома через двор, в соседнем доме в это время стихла перестрелка, но было четко слышно звон разбитого стекла, а над развалившейся крышей комендатуры начал подниматься дым.
            - Матвей, к месту сбора с раненными, я к командиру. – Разведчик уже сделал пару шагов…
            - …не ссы, Сиротин, выполняй задание, немца не упусти, с нами все будет хорошо. Берданку бы какую в руки…
            Сиротин остановился…
            - Яшка… Ты, что ли?..
            Дуги Яшкиных бровей, как и раньше, задорно полезли вверх:
            - Как вы там без меня… поди совсем заскучали… - солдат говорил с трудом и узнать веселого парня на этом грязном, заросшем щетиной, сильно разбитом, безмерно уставшем лице с забинтованной головой, было невозможно.
            Сиротин обнял друга:
            - Все потом, Яш. Побежал к Бате… Матвей, ты бы ему какой ни будь автоматик в руки сунул…
            …………………………………………..
            
            …Одно окно открылось створками… Ближнее окно видимо не открывалось, через пару секунд его выбили, звонко полетели осколки стекла, когда из дальнего окна, метра четыре по стене, вылезал фашист. Калитка палисадника не открывалась, Трифонов ногой ударил калитку, выломав ее наискосок.
            Сумерки еще позволяли видеть подробности формы вылезающего в окно немца, у которого в руках был автомат, это был младший солдатский чин. Не вытащив из окна свою вторую ногу, он начал поднимать автомат на изготовку стрельбы, снимая оружие с предохранителя… Мишка выстрелил в него не целясь, не дожидаясь, когда тот нажмет на курок, фриц как будто вылетел из окна. В это время из ближнего окна вылезал… офицер, до него было меньше Мишкиного роста. Трифонов преодолел не упавшую калитку, но немец уже вытащил на улицу руку с пистолетом, рука шла в сторону солдата, еще миг и выстрелит… Трифонов успел прижать руку врага своим плечом к стене избы, у его уха прогремел выстрел, кончившийся непрерывным сильным звоном в голове. Стволом автомата парень ткнул ему под скулу, немец замер... Мишка тоже…
            В этот длинный миг второй офицер вылез из дальнего окна, бросив на борющихся короткий взгляд, ринулся за угол избы, с пистолетом в руке, одним ударом ноги выломав прясло палисадника…
            …………………………………………..

            …Васильев тут же ее поднимает, благо не надо было тянуться, бросает гранату обратно… когда прогремел хлопок взрывающейся гранаты, он мигом уже бежит вверх, достреливает двух корчащихся фашистов, встает за колоду двери, и не мешкая настежь открывает дверь в избу, опускается вприсядку, перекатывается за порог кувырком. В это время один офицер начинает вылезать в разбитое окно, второй… зачем-то уже выстрелив, лезет во второе, быстро в него вылезает, Трифонов борется с первым офицером, второй убегает. Капитан пулей бежит обратно на двор, вываливается с кувырком в выбитое ранее окно… фашисту наперерез по огороду бежит Сиротин:
            - Петро!!! По ногам. Уйдет! – Сиротин остановился, секунда на прицеливание… выстрел…
            Офицер упал. Немецкий офицер, с трудом поднялся, сильно хромая побежал дальше. В руке пистолет.
            - Сиротин, Трифонову помоги, этого догоню.
            Капитан, слегка виляя на всякий случай, преследует немца, Сиротин побежал к фасаду избы…
            ……………………………………………..

            …Стволом автомата парень ткнул ему под скулу, немец замер... Мишка тоже.
            - Дёрнешься, падла – убью… - сквозь зубы, но внятно произнес Михаил через пару секунд, - пистолет бросил, - за спиной у разведчика упала тяжелая железка. Он не знал, что делать дальше. Секунды проходили одна за другой. Оба, будто чего-то ждали.
            За избой, на огородах, опять прогремел выстрел.
            Фашист, моргнув, ударил Мишку в промежность коленкой и достаточно точно, Трифонов пытался превозмочь боль не отпуская фрица, но тело как будто онемело, немец легко его оттолкнул и побежал:
             - …Гад, - Миша прыгнул на него, но его прыжок был просто падением, после чего он скрючился, поджав под себя ноги от боли, пытаясь навести на немца автомат, но было уже поздно…
            - Аа-а-а-а, растяпа – злясь на себя, прохрипел парень… - борясь с леденящей все тело болью.
            Немец, почему-то пятясь, опять показался из-за угла…
            ……………………………………………

            …До угла избы оставалось десяток шагов, когда прямо на Сиротина выскочил немец. Он по инерции сделал еще несколько коротких шагов останавливаясь, пока не уперся в снайперскую винтовку Сиротина, и начал пятиться назад…
            - Упал, руки на затылок.
            Немец медленно, смотря то на Трифонова, то на Сиротина лег на землю, закинул руки на затылок.
            Сиротин коленом придавил его спину, достал из кармана узкий ремешок от шмайсера, ловко заломал фрицу одну руку, затем вторую, запер их каким-то хитрым узлом.
            Трифонов поставил автомат на предохранитель. Наблюдая за происходящим, уже сев на корточки, по-прежнему превозмогая острую боль, когда Сиротин его спросил:
            - Раненный, что ли?..
            …………………………………………….

            …Проворный немецкий офицер, несмотря на ранение, добрался до леса. Но Васильеву не надо было слишком сильно бежать, немец даже не мог выйти из поля зрения разведчика.
            Офицер Абвера сидел, прислонившись к высокой сосне, ранен был в бедро, галифе обильно в крови, пистолет по-прежнему в руке. Он отдавал себе отчет, что от разведчика ему не уйти.
            - Вафен абгебе (сдать оружие), – произнес Васильев. После паузы, - хенде хох (руки вверх).
            Пистолет положил между ног. Немец поднял руки завел ладони на затылок.
            - Встать… ауфштеен, - скомандовал офицер Красной армии.
            Прошли секунды.
            - Ладно капитан, времени у тебя нету. – сказал немецкий офицер на чистом русском языке. – мне нельзя к тебе в плен было попадать. Но ты проворней оказался, чем я думал.
            Васильев был в замешательстве, но молчал. В такую ситуацию он попадал впервые.
            - Через… - немец посмотрел на свои часы, - пять, десять минут в деревню немцы приедут с развилки. Минут через двадцать, ну может полчаса, пришлют роту солдат, лес прочесывать будут. Тебе меня домой тащить нельзя, слишком трудно я в Абвер внедрялся, чтобы так глупо провалиться. А тебя за это, сам понимаешь, возможно и к стенке, за срыв сложной разведывательной операции. Вы там переводчика взяли, он со мной по всем штабам прокатился, знает и построение войск, и задачи командования на ближайшее наступление. В избе, которую вы так искусно взяли, между шкафом и стеной, копия плана размещения войск перед контрнаступлением, до сего момента не знал, как ее переправить к нам, с неделю назад потерял последнюю связь. Вот ты ее и доставишь. Проверять тебе меня некогда, придется поверить, или совершить трагическое преступление… выбирай… неправильный выбор сделаешь, погубишь тысячи бойцов…
            Офицер замолчал, глядя прямо в глаза Васильеву.
            Капитан не знал, чего делать и чего говорить. Он четко понимал, что на решение у него нет и десяти секунд, решение – или смерть… или жизнь.
            «Отпущу, уйдет всего лишь фашист. Если это правда… наступление сорву». – крутанулось в голове разведчика:
            - Уходи. – Васильев повернулся и побежал к избе.
            Как только он выскочил из леса, навстречу Сиротин и Трифонов гнали второго абверовца.
            - Я фрица не догнал. Всем к месту сбора. Я сейчас вас догоню. – побежал в деревню…

            …Карта была на месте, за шкафом. Васильев на столе ее развернул на секунду, сложил положил за пазуху и выскочил из дому.
            Комендатура горела открытым пламенем…
            Весь бой, при захвате, длился целых семь минут, вместе с околицами, вся операция, заняла около получаса. До полуночи оставалось менее двух часов…
            
Продолжение:        http://proza.ru/2019/12/27/1183         


22.12.2019
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.
Глава 7. Раненый лейтенант.

            «…А ведь это он немца застрелил, когда я в избу вкатился… иначе тот Трифонова пришил… Солдат немецкий убит в висок… из дома… и больше ни одной дырочки… да… Важный разведчик поди… правильно я все сделал… груз у меня больно ценный теперь, теперь бы только до наших добраться… обязательно добраться… и быстрее… быстрее!» - Капитан бежал, подгоняя самого себя, раздвигая кусты в тумане, отодвигая лапы больших деревьев, уверенно приближаясь к месту сбора. Сумерки будто ушли, но на небе зажегся нарождающийся месяц.
            В деревне прогремел взрыв. Васильев оглянулся, зарево горящей комендатуры выполаскивало красным уже густой туман, с треском горящей древесины. В тумане начал вставать мотоциклетный треск. Бежать надо было еще с километр.
            
            …Первым двигался Сиротин. "Странно... странно, не могу поверить, что капитан немца упустил." - Снайпер очередной раз нагнулся под большую ветку, кистью руки прикрыв оптический прицел, затем другой рукой отведя от лица очередную еловую лапу. "...Не было такого никогда, чтобы от бати фриц уходил... никогда такого не было... Странно... Фриц-то раненый был..."
            Трифонов следил за немцем, намотав на свою руку веревку, второй конец которой был завязан на запястье связанных рук фашиста. Немецкий офицер так удачно ударил солдата, что Трифонов до сих пор ощущал последствия этого удара, не смотря на все, что советовал ему сделать Петр Сиротин, зная как с этим недугом бороться. Туман был сильный, Сиротин даже иногда пропадал в сизом лунном свете, растворяющемся в молоке туманной ночи. Но вот… вот она долгожданная рига. Солдаты крадучись, в полной тишине подошли к сараю, от которого, до входа на гать болота оставалось еще приблизительно километра три. Этот путь Трифонов уже знал. Именно в этот момент, вдалеке… В Берестяном прогремел взрыв… это рванула та растяжка, которую Сиротин поставил на въезде в Берестяное, рядом с пулеметным гнездом у околицы, куда он свалил трех обезвреженных полицаев. Было ясно, что в деревню въехала немецкая колонна.
            Они оказались первыми у места сбора. Немцу сунули кляп в рот, начали ждать остальных.
            Не прошло и пяти минут, как в звонком тумане начали проявляться тяжелые шаги, периодически в шаги вплетался слабый стон. Бойцы ощетинились оружием, но через короткое время в сизом молоке надземного облака проявились три фигуры солдат. Здоровый, богатырского роста воин, сильно хромая нес на себе бесчувственное тело второго бойца, впереди, с пистолетом на перевес, шел мальчишка в рубашке с чужого плеча, озираясь по сторонам, это была рига его родственника, до войны жившего в Берестяном. Сиротин, показав Трифонову, что стрелять нельзя, молча побежал навстречу подходящим бойцам, закинув свою драгоценную винтовку за спину.
           Яков Никитин, увидев Петра Сиротина, остановился, аккуратно начал спускать с плеча еле живого лейтенанта. Тот, скрипя зубами пытался встать на ноги, но удержаться стоя не мог, Никитин продолжал его поддерживать за руку на плече, поддерживая офицера подмышку. Сиротин подхватил лейтенанта за вторую руку. Тот пытался сгибать ноги в коленях, но шаги у него не получались, ноги как плети, волоком тащились по траве, пока солдаты не положили лейтенанта на остатки прошлогоднего сена, пахнущего прелью. Он по-прежнему скрипел зубами, на скулах, даже в лунном свете, ходили желваки.
            Богатырского телосложения, но раненный и грязный солдат выдохнул от усталости, выпрямив уставшую спину. Стал пристально смотреть на бойца, который по-прежнему внимательно осматривал окрестности, пока Сиротин принимал группу раненых.
            - Чего ты там в тумане видишь-то солдат? Мы все уже здесь давно!
            Миха… начал медленно переводить взгляд, на голос, который услышал… У него был слегка открыт рот, толи от удивления, толи от страха, толи от радости, глаза его вылезали из своих орбит. Он смотрел на грязное, заросшее лицо раненого солдата в грязной гимнастерке без ремня, будто перед ним явился ангел небесный. Мишка нелепо вставал, не прерывая своего удивленного взгляда, как будто вылезал из воды, как будто боялся, что если оторвет взгляд в сторону от видения, то потеряет его навсегда…
            - Ну ты не задуши меня дружище… - произнес Яков, обнимая друга в ответ, который все не мог поверить, что видит не призрака.
            А Мишка, никак не мог придумать ни одного слова, чтобы выразить свою тупую и бесконечно глубокую радость, что он снова не один… что он опять рядом с Яшкой, который стал ему словно родным старшим братом. В это время в сарай вбежал командир…
            - Бойцам группы построиться… - сходу на тяжелом выдохе выпалил Васильев.
            Трифонов и Сиротин тут-же встали перед командиром.
            Не упуская ни секунды:
            - …А вам, орлы, особое предложение в боевых условиях нужно, - зло обратился капитан к мальчишке и раненому бойцу.
            Те тоже встали в строй.
            - Значит так. Языка необходимо доставить в штаб немедленно. Мы, как вы понимаете, не можем двигаться обремененные ранеными. В связи с этим действуем следующим образом. Трифонов остаёшься с лейтенантом артиллерии, либо до того, как мы за вами вернемся, либо до освобождения этой территории. Рядовой, - он обратился к высокому раненому солдату, - двигаться с группой сможешь?
            - Так точно! – браво, как всегда с некой издевкой, отрекомендовался Яков… - Васильев в три шага подошел к солдату, начал пристально вглядываться в заросшее щетиной лицо.
            - Никитин…
           - Так точно! Товарищ командир!
           Капитан не смог удержаться, чтобы не хмыкнуть и не улыбнуться на ротного балагура
           - Ну ты живуч, бродяга! – Ударил его ладонью по плечу.
           У Якова на плече тоже была рана. Он слегка поежился от боли, конечно, радостно улыбаясь. Васильев понял, что он последний в отряде, кто радуется воскрешению Якова.
            - Конечно я постараюсь вас не задерживать… Но товарищ командир… разрешите остаться с Трифоновым… - туман опять погрузился в тишину, - он же пропадет без меня, я и выжил-то только о нем в заботах…
            В строю все улыбнулись.
            - …Тэоварищ командир… рэазрешите обрэатиться… - с трудом проговорил лейтенант.
            Васильев склонился над раненным.
            - Слушаю, лейтенант.
            - Не оставляйте никого… на верную смерть… - а то мне там, - он кивнул головой вверх, - потом не по себе будет… оставь, капитан, мне автомат… и… гранату… и уходите быстрее. - Выпалил последнюю фразу на одном выдохе, как будто ему стало легче. – Запасной магазин не оставляй… все равно… перезарядить не смогу… И положите меня так… чтобы я их правильно встретил… сам-то хрен смогу переползти.
            Левая рука у лейтенанта не работала, поэтому его положили к левой стойке риги, в правую рука Васильев вложил ему свой автомат. Тут же рядом положил гранату. Когда перетаскивали лейтенанта и вооружали, все делали молча… солдата готовили к его последнему бою и незачем было сюсюкать, нету в языках мира тех слов, которые говорят в таких случаях, а молитв... никто не знал.
            - Назови себя лейтенант…
            - Широков… Алексей Иваныч, 23го года рождения. – почти прошептал офицер.
            У Васильева в голове, что-то зашелестело, его что-то сразу начало мучать, но он не мог вспомнить что.
            - Держись офицер… - только и сказал ему капитан, слегка ладонью тронув плечо лейтенанта, - группа, марш, марш! – скомандовал Николай, замыкая ее движение.
            Они пробежали шагов пятьдесят, может семьдесят. В голове Васильева все крутилось фамилия лейтенанта, которая несомненно была ему очень знакома: «Широков… Широков… Широков… Мать моя, танкист под Ельней…, как его… Егор Широков…»
            - Группе продолжать движение. Старший – Сиротин. Я вас догоню.
            Сам вернулся в ригу. Лейтенант был на стороже, с трудом пытался посмотреть назад, реагируя на шаги приближающегося командира.
            - Алексей, у тебя брат есть?.. танкист…
            Алексей глядел на Васильева пылающими глазами:
            - …Старший наш брательник, Егор… танкист… в 37м в армию… ушел…
            - Воевал… Воевал я с ним в 41м под Ельней, герой твой брат, Леша… знай это.
            - …Я никогда… в этом не сомневался… Все равно спасибо…
            В направлении Берестяного послышался лай собак.
            - Вали командир… а то не успеете… уйти… - лейтенант отпустил взгляд Васильева…
            
            Уже когда группа почти достигла гати, лай собак прервался несколькими автоматными очередями, гулко тревожа спрятавшийся в тумане лес, на очереди быстрого ППШ боязливо отвечал треском шмайсер… через пару десятков секунд взорвалась граната…

            Старик их встретил у самой гати, уже держа в обоих руках слеги, молча раздавая их солдатам. Отдал первую, вторую, нагнулся поднять еще пару, выпрямился… застыл.
            - Сынок…
            - Батя?..
            Пауза оказалась слишком долгой, командиру пришлось ее разорвать.
            - Отставить бойцы, все расспросы, вопросы, слезы, обнимания… все на той стороне. Сейчас только вперед. – Васильев взял у старика слегу и пошел в топь. - Не задерживать движение. Вперед, бойцы. Марш, марш.
            Но старик все равно обнял пацана, своего младшего и последнего сына. Остальные слеги бойцы поднимали сами…
            - Проводник! – Стараясь как можно жестче, скомандовал капитан… но продолжить не смог… - Отец, вперед… веди. Нет ни секунды лишней.
            
            Пройдя первые сто метров болота за их спинами туман наполнился новыми красными всполохами. Скорее всего это горела рига.
            
Продолжение:           http://www.proza.ru/2019/12/31/55      


27.12.2019
Русаков О. А.
г. Тверь




Часть 3. Взлом.
Глава 8. Задание выполнено.

            8.1 Подвиг разведчика.

            - Назови себя лейтенант…
            - Широков… Алексей Иваныч, 23го… года рождения. – почти прошептал офицер.
            У Васильева в голове, что-то зашелестело, его что-то сразу начало мучать, но он не мог вспомнить что.
            - Держись офицер… - только и сказал ему капитан, слегка ладонью тронув плечо лейтенанта, - группа, марш, марш! – скомандовал Николай, замыкая ее движение.

            Широков лежал на животе, подбородком на левой руке, под которой был подбит клок сена, специально, чтобы поднять линию взгляда, ведь он мог пошевелить только рукой правой, которой надо было нажимать на курок автомата. Он отчетливо слышал, как удалялись в туман солдаты, их шаги затихли… то ли ему показалось в звенящей голове, толи наяву, но далеко, далеко услышал скуление и не отчетливый лай собак.
            «Давайте ребята уходите как можно дальше, я их на долго задержать не смогу. …О Господи, как рано мой час настал… Если ты там смотришь на нас… помоги… молю помоги их подольше задержать… помоги нашим подальше уйти… сохрани их жизни…»
            Сзади опять послышались нарастающие шаги… одного человека. Кто это – сообразить было не просто, изменить зону обстрела он вряд ли сможет: «…Что же делать?.. Что делать?» Алексей потянулся к гранате, зажал ее кистью...
 
            …Они пробежали шагов пятьдесят, может семьдесят. В голове Васильева все крутилось фамилия лейтенанта: «Широков… Широков… Широков… Мать моя, танкист под Ельней…, как его… Егор Широков…»
            Васильев остановился в три шага.
            - Группе продолжать движение. Старший – Сиротин. Я вас догоню.
            Не жалея ног, сам вернулся в ригу.
            Лейтенант был на стороже, с трудом пытался посмотреть назад, реагируя на шаги приближающегося командира.
            - Алексей, у тебя брат есть?.. танкист…
            Алексей глядел на Васильева пылающими глазами:
            - …Старший наш брательник… танкист… в 37м в армию… ушел… - сердце Широкова уверенно, но сильно колотилось в его груди.
            - Воевал я с ним в 41м под Ельней, герой твой брат, Леша… знай это.
            В направлении Берестяного отчетливо послышался лай собак.
            - Вали командир… а то не успеете… уйти… - лейтенант отпустил взгляд Васильева…
            Капитан еще пару секунд смотрел на лейтенанта, которому осталось жить несколько минут, но надо бежать, за пазухой драгоценный груз, и он через пару часов должен оказаться на столе, в штабе армии.

            …Собаки уверенно шли по следу. Их лай гулко разносился по звонкому, от влаги тумана, лесу. Из глуши леса у Алексея, не в бреду, начали возникать крики кинологов, команды немецких офицеров.
            «Далеко еще… несколько минут еще поживу… Эх, Егорка… где ты сейчас?.. конечно воюешь, как и я… как и все мы. Дуся, Зиночка, Ваня, Шура… Братики мои, сестренки... Как там деревня наша… как там Мама...»
            Он еще раз проверил как будет стрелять, еще раз взял в кулак гранату, донес ее до рта, взял в зубы ЧК, выпрямил руку положил смертоносную железку обратно. Опять положил кисть на автомат, палец на курок. Лай собак становился все громче и громче.
            «Мне бы только… сознание не потерять… Вот Батя, тебе два Георгия царь за геройства дал, я так наград и не заработал… а больше года уже в этой войне горю, взрываюсь, опять горю… и опять взрываюсь… но думаю… нет уверен… ты там гордишься мной, ни разу я тебе сомнений не дал думать по-другому… Сколько я их, врагов проклятых, уже перебил… кто считал?.. если только ты – Господи… Надеюсь – твоей милостью… я еще смогу автомат держать… по-прежнему стоять за Родину свою поруганную…»
            Из тумана, часто дыша выскочила сильная собака как стрела, приближаясь к риге… До нее метров сорок… тридцать… двадцать… меньше… очередь… она несколько раз переворачивается через себя, запутываясь в длинном фале…
            Опять собака чуть левее, из тумана проявляется очертание фашиста… очередь… с визгом валится второй пес, еще очередь… еще… еше… затрещал шмайсер… еще один немецкий автомат начал расщеплять древесину над головой советского солдата, Алексей нажимает на курок посылая во врага последний рой пуль, автомат замолкает… щепка попадает Широкову в глаз, заливая второй глаз кровью… Он, на ощупь берет лимонку, зажимая мизинцем и безымянным пальцами, ее рычаг, подносит ее ко рту, схватывая кольцо зубами, со щелчком усики высвобождают смерть, пока сдерживаемую спокойными пальцами Русского офицера… Широков слышит у себя над головой лающую немецкую речь… отпускает рычажок гранаты, тот, чуть блеснув в лунном свете, с еле заметным звоном отлетает в сторону... Леша поднимает смертельное железо в руке сантиметров на тридцать над землей: раз… два… двое немцев стояли над изуродованным советским солдатом, в метре, в двух не осознав, что происходит… третий сообразил, когда в сторону отлетела скоба лимонки:
            - о-э-а-Granate-е (граната)… - заорал ледяной страх... рой осколков догнал его спину после громкого хлопка.
            Немецкий офицер присел на корточки, услышав такой знакомый хлопок русской гранаты, похожей на зеленый лимон, звук его не спутать со взрывами других гранат. Возле угла риги упало несколько солдат его взвода, а справа от него солдат сел на колени обеими руками схватившись за лицо, из под ладоней потекла кровь, он страшно заорал…

            …Уже когда группа почти достигла гати, лай собак прервался несколькими автоматными очередями, на которые боязливо отвечал треском шмайсер… через пару десятков секунд взорвалась граната… вернулась тишина. Только тяжелые частые вздохи бегущих солдат, только звериный не человеческий крик от боли в сторону короткого боя... и мягкий топот кирзовых сапог, в тумане лесной ночи.
 
            8.2 …В атаку пошла пехота.

            «…В атаку пошла пехота,
            К полудню была чиста,
            От убегавших немцев
            Скалистая высота...»

            Симонов К. М.
            отрывок из поэмы «Сын артиллериста»

            - Стой кто идет? – Прозвучала команда поста у болотной гати, когда разведчики наконец-то ступили на твердую землю.
            - «Леший»… - устало произнес капитан, ожидая этого, приятного уху, вопроса.
            Проходило время, но берег молчал.
            - Отзыв говори, служба. – уже как бы нетерпеливо бросил командир разведгруппы.
            - «Лесник»… - спокойно сказали с берега – чего-то вы рано. Мы вас позже ждали.
            - Рано – не поздно, нам в штаб скорее надо… Машина далеко?
            - Метров сто.
            - Веди быстрее…

            Утро загремело сотнями артиллерийских залпов. Огромные лесные участки вздыбились сотнями взрывов поднимая в воздух оружейные и топливные прифронтовые склады, технику, живую силу противника. На вражеской территории начали вставать черные столбы тяжелых дымов. Командные пункты коррекции стрельбы докладывали на КП соединений артиллерии о успешном подавлении немецких тылов.
            Отработав по прифронтовым тылам противника, массированные удары артиллерийских батарей и дивизионов были перенесены на фронтовые порядки фашистов, пытаясь максимально подавить передовые построения вражеских окопов, нанести максимальный урон живой силе и фортификации, которые иногда размещались менее чем в ста метрах от наших передовых позиций. Местами комочки земли от взрывов немецких фортификаций долетали до наших окопов.
            Через десяток минут, по окончанию артобстрела прифронтовых тылов, в атаку пошли наши войска. Танки, проделывая проходы в противопехотных минных полях зацепленными за них толстыми бревнами, и подминая под себя, или наматывая на катки, многочисленные проволочные заграждения… пехота шла за техникой, пока броня не подрывалась на противотанковой мине, или не была сожжена другим вооружением врага. На многих участках в атаку шли без поддержки тяжелой техники, зачастую без обеспечения саперной подготовки и разминированных коридоров в минных полях, с преодолением двух, трех и более, линий колючей проволоки перед позициями врага. Саперы и инженерные войска на фронте были в дефиците.

            Уже шел девятый утренний час. Отгремела железная канонада армейских артобстрелов, предвосхищающих начало наступления Красной армии. Пехота уже преодолела первые линии окопов вражеских укреплений на успешных направлениях.
            Васильев спал как убитый, после суточной сложной операции, предварительно сдав в штаб дивизии плененного немецкого переводчика, в офицерском чине, сдав карту с дислокацией вражеских войск в прифронтовых районах. Договорился о размещении своих уставших солдат, валящихся с ног. …Теперь никакая канонада не могла разбудить опытного командира, привыкшего к непрерывной пальбе, и не любившего уже полную тишину на линии фронта…
            Трифонов тоже спал на своей райской койке в казарме, но, когда канонада начала бить в его уши, не смог не проснуться, не оседлала еще война его мальчишеский организм. Он присел на своей койке, с удовольствием смотря на Никитина. Яшка лежал, как сурок, на своей койке, с блаженством на изуродованном, заросшем щетиной, все равно грязном, лице, с аккуратно забинтованной головой и забинтованной, умелыми руками, рукой левой…
            Мальчишка, Матвей Карпов, находился под замком в штабе у Капитана, как не умолял ночью, после окончания операции, Васильева его отец. Николай пытался объяснить Матвею Ивановичу, чтобы тот никуда, ни в коем случае, не ходил, ничего ни у кого не просил, что как только сможет, он сам разберется с его сыном. Домой отпустить его было нельзя, его бы сразу отдали в особый отдел под арест, а так еще немного поспит, а там посмотрим…

            …Когда Лида снова выскочила из траншеи с раненными на бруствер окопа, вражеский дзот был разбит несколькими точными артиллерийскими попаданиями. В разные стороны на том месте, где было укрепление, торчали бревна, не улеглась поднятая разрывами пыль, тел убитых Лида у дота не видела… на изрытой… взрывами… земле… Скорее всего никто не вспомнит того солдата, который несколько минут назад закрыл собой немецкую амбразуру.
            Пехота, преодолев немецкое сопротивление, уже ушла дальше к следующей линии обороны фашистов. Наступление, успешно пробивая немецкую оборону двигалось дальше.
            …Лида как всегда острым взглядом внимательно осматривает поле боя, еще дымящееся в воронках артиллерийских взрывов… вдруг кто шевелится, среди железного запаха и кровавых пятен на остатках примятой травы.
            В этот момент шальная пуля попадает ей в плечо, Лида ойкает, в следующий миг пуля попадает в ее каску. Она, будто от сильного удара кулаком, валится с бруствера окопа на одного из раненых бойцов, которых недавно вынесла… выволокла с рубища…
            
Продолжение:      http://proza.ru/2020/01/11/2117   


31.12.2019
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.
Глава 9. Ценные сведения.

            9.1. Последние минуты тишины.

            Уже в половине первого группа Васильева оказалась в расположении 5й гвардейской дивизии. Их не очень сильно и ждали, в связи со сложностью предыдущих не удачных разведывательных операций, причем так же как и на других участках фронта. Командование армейских соединений рассчитывали уже только на воздушную разведку и на те щедрые данные, которые были все же переданы по рации из-под Берестяного, прошлым вечером.
            Значимость и ценность полученных с Берестяных вечерних данных было трудно переоценить, они показали большую неточность имеющихся сведений о противнике, и значительно расширили масштаб сведений о дислокации немецких войск в прифронтовых порядках фашистов. Но тем более в штабе 5й дивизии, были поражены масштабам и точностью данных, которые доставила, непосредственно появившеяся с задания разведгруппа Васильева, дополнительно, уже в полночь, нежданно – негаданно вернувшись из обреченной разведки… причем в полном составе. Ко всему прочему притащив с собой одного из бойцов предыдущей разведгруппы, считавшейся полностью погибшими.
            Учитывая очень важного языка, и невероятно бесценную карту, которая легла на стол командования дивизии, комдив - полковник Ерохин Михаил Емельянович, после изучения карты, обратился к своим штабным, чтобы они представили отличившихся разведчиков к наградам, командира к званию героя. Когда ему сообщили, что руководил группой непосредственно капитан Васильев, командир 1й гвардейской разведывательной роты, 17го гвардейского пехотного - стрелкового полка, полковник был удивлён, что Васильев еще капитан, он знал его еще до войны по Прибалтийским событиям. Комдив затребовал немедленного представление капитана Васильева на повышение по званию.
            Значимость сведений, полученных от языка и изучаемой карты, выходили за пределы масштаба дивизии. В течении почти часа, допросив языка, перенеся необходимые сведения с немецкой карты на тактические планы приближающегося наступления, введя необходимые коррективы в тактические задачи артиллерии, а также пехотных и танковых частей и соединений, язык, и ценная карта были отправлены в штаб Западного фронта в село Дягунино, где при подготовке Ржевско-Сычевской наступательной операции, уже дней десять, был дислоцирован штаб фронта на базе штаба 31й армии. А до наступления еще оставались более четырех часов. Копии ценнейшей карты были направлены нарочными также в штабы соседних 31й, 20й и 29й армий, уже осуществляющих выдвижение сил и средств на передовые позиции для атаки, а также в штаб Калининского фронта, который был сосредоточен на Ржевском направлении.
            Штаб 20й армии располагался в деревне Кузьминки, чуть более десяти километров от Погорелых Гродищ, маленького городка, прятавшегося между болотами, пока оккупированный фашистами. Именно этой армии была придана 5я гвардейская дивизия в составе 8го стрелкового корпуса, для ведения боевых действий на левом, южном, фланге готовящегося наступления, со стороны Гжатска, а в 17м гвардейском пехотно-стрелковом полку легендарной дивизии, 1й гвардейской развед-ротой командовал, с июля 1941го, капитан - Николай Васильевич Васильев.
            Но дислоцировалась разведрота километров 20 южнее, только часам к трем ночи группа усталых разведчиков выгружалась в деревне Сосновка, откуда они выехали на задание порядка двадцати часов назад. Не было в их числе лишь Никитина. Якова оставили в медсанбате на другой стороне деревни. Он не хотел оставаться настаивая, что не так уж и сильно ранен, как всегда, все превращая в шутку:
            - …Раненные полтора десятка километров в день не прошли бы. Ну побили немножко в плену, так чтож?..
            - Никитин, – тормознул его остроты, которыми только и разговаривая Яшка, - три огнестрела, два ножевых, тело все синее – и не ранен?.. – капитан повернулся к бойцу, закончив поправлять заправку в, не просохшие еще после болотины, сапоги горлышки галифе, - обследование, перевязка, лечение, а главное… - Васильев положил ему на грудь кулак, тот стоял перед ним по стойке смирно в шаге, возле кабины полуторки, - выспишься в сласть… Давай, выспись… Завтра поговорим. Не забывай, еще особый отдел впереди.
            Яша слегка поморщился, после чего все равно криво улыбнулся:
            — Это не забудешь… - вздохнул – Есть остаться… - хотел козырнуть, но голова была пуста, только грязный неряшливый бинт, … пилотка, каска, все осталось на той стороне. - Веди сестрица. – уже обратившись к санитарке, подошедшей за ним.
            Сумерки уже поглотили темноту. Машина тронулась дальше. Никитин за медсестрой, устало и сильно хромая, пошел в смотровую палатку. Смотря со стороны на походку, будто старика, невозможно было представить, что этот человек, часа три назад бегом преодолел тринадцать километров, пять из которых были проложены по вонючей болотной лесной топи.
            - …Не раненый… терпило, ё-моё… - заметил Васильев, оглянувшись на одного из самых опытных бойцов своей роты.
            Машина ехала по деревне в полной тишине, сурового кровавого ожидания…
            

            Историческая справка.

            30 июля 1942 года началось наступление 30-й (командующий — генерал-лейтенант Д. Д. Лелюшенко) и 29-й армий (командующий — генерал-майор В. И. Швецов). В этот день в районе Ржева, пошли проливные дожди, которые крайне затруднили действие советских войск.
            К концу первого дня наступления войска 30-й армии прорвали оборону 256-й и 87-й пехотных дивизий 6-го армейского корпуса на фронте в 9 километров и на глубину 6-7 километров. Успехи 29-й армии были более скромными. До Ржева оставалось 6 километров, однако преодоление этого расстояния растянулось на месяц.
            7 — 9 августа войска 30-й армии провели перегруппировку и предприняли левым флангом армии обход Ржева.
            10 августа началось новое наступление. Действия советских войск приняли характер методического «прогрызания» глубоко эшелонированной обороны врага. Стрелковые дивизии продвигались медленно — на 1—2 километра в сутки, дорогой ценой отвоёвывая каждый метр земли, сжигая на рубежах атаки и танки и солдат. Попытка командования армии повысить темп наступления вводом в бой подвижной группы успеха не имела. Танковые бригады не могли оторваться от пехоты и действовали вместе с ней как танки непосредственной поддержки. Печальную известность снискали бои за Полунино и высоту 200, где бои продолжались со 2 по 25 августа 1942 года. Только 21 августа войскам 30-й армии удалось, наконец, зацепиться за северную окраину Полунино. Бои за Полунино и высоту 200, по южному склону которой стали проходить траншеи, продолжались до 25 августа, пока части 6-й пехотной дивизии Вермахта не отошли на новую линию на северной окраине города Ржева.


            Наступление Западного фронта.

            Г. К. Жуков планировал нанести свой удар 2 августа, но это оказалось невозможным из-за ливней. К тому же результаты боевых действий Калининского фронта оказались весьма скромными, особенно на стыке с 31-й армией. Учитывая всё это, командование Западного фронта по согласованию со Ставкой перенесло начало наступления на 4 августа.
            По данным оперативной разведки, в семь тридцать утра, перед началом наступления, по тыловым разведанным позициям врага, где были определены скопления сил Вермахта, был нанесен сильный артиллерийский удар. Артиллерийская обработка ближних тылов противника сильно ослабила готовящийся противником контрудар на западном направлении по атакующим силам Красной Армии, в дальнейшем, к переносу этого контрнаступления на несколько дней, что привело в начале наступления Западного фронта к приемлемым темпам самого наступления.
            4 августа началось наступление 20-й армии (генерал-лейтенант М. А. Рейтер) в районе Погорелого Городища. В отличие от Калининского фронта, здесь советским войскам сопутствовал успех: за два дня операции войска 20-й армии прорвали оборону немецкого 46-го танкового корпуса на фронте 18 км и в глубину до 30 км и вышли передовыми частями на подступы к рекам Вазуза и Гжать. Противостоящая советским войскам 161-я пехотная дивизия была разгромлена и почти полностью уничтожена. В то же время ближайшая задача (взятие Зубцова и Карманово) выполнена не была.
            6 августа в бой была введена подвижная группа генерал-майора И. В. Галанина: 6-й (полковник А. Л. Гетман) и 8-й (генерал-майор М. Д. Соломатин) танковые и 2-й гвардейский кавалерийский корпуса (генерал-майор В. В. Крюков). Её продвижение было очень медленным. А вскоре она столкнулась с немецкими подвижными резервами — сюда были брошены основные резервы 9-й армии: три танковые дивизии. Для командования вновь создаваемым немецким фронтом обороны было использовано управление 39-го танкового корпуса Г.-Ю. фон Арнима.
            7 августа. Ночью одна рота 31-й танковой бригады из 8-го танкового корпуса вышла к переправе через Вазузу в районе деревни Хлепень. 251-я, 331-я и 354-я стрелковые дивизии вместе с частями фронтовой подвижной группы имели задачу форсировать Вазузу и наступать на Сычёвку. Возглавил это объединение заместитель командующего 20-й армии генерал-лейтенант А. А. Тюрин. 331-я стрелковая дивизия и 17-я танковая бригада повели наступление от деревни Истратово на деревни Печоры и Сельцо и к вечеру завязали бои на противоположном от деревни Хлепень берегу Вазузы.
8 августа. Бои по форсированию Вазузы продолжаются.
            9 августа. Этот день считается решающим во встречном танковом сражении. По оценке историков в этот день с стороны Красной армии в нём участвовало до 800 танков, с немецкой стороны — до 700 танков. На кармановском направлении противник атаковал силами четырёх дивизий — 2-й танковой, 36-й моторизованной,78-й и 342-й пехотных. Появление сильной вражеской группировки в районе Карманово угрожало левому флангу 20-й армии. Это также осложняло проведение наступательной операции с участием располагавшихся левее 5-й гвардейской дивизии в составе 8го гвардейского стрелкового корпуса и 33-й армии. Командование Западного фронта на исходе 9 августа приняло решение усилить войска, наступавшие на кармановском направлении, с целью разгрома противостоявшей там группировки противника. На это направление перебрасывался и 8-й танковый корпус из фронтовой подвижной группы, передававшийся в подчинение 20-й армии. Ему было приказано сосредоточиться 10 августа в районе деревни Подберезки и совместно с частями 8-го гвардейского стрелкового корпуса (генерал-майор Ф. Д. Захаров) нанести удар по левому флангу кармановской группировки врага и освободить районный центр Карманово.
            Вернувшийся после ранения к командованию 9-й полевой армией В. Модель убедился в бесперспективности контрудара на Погорелое Городище и приказал своим войскам 10 августа перейти к обороне.
Встречные бои на рубеже рек Вазуза и Гжать и бои в районе Карманово лишили темпа советское наступление. Поэтому было принято решение сконцентрировать внимание на взятии Карманово. Тем самым была ослаблена ударная группировка, наступавшая на Сычёвку.
            Тем временем 7 августа перешли в наступление войска 5-й армии (генерал-лейтенант И. И. Федюнинский) с задачей прорвать оборону противника южнее Карманово и развивать успех в северо-западном направлении на Сычёвку. Однако прорвать оборону 342-й и 35-й немецких пехотных дивизий не удалось ни в этот, ни на следующий день. 10 августа Г. К. Жуков поставил 5-й армии более скромную задачу: основные усилия направить на овладение Карманово.
            Ещё меньшими оказались успехи 33-й армии генерал-лейтенанта М. С. Хозина, которая начала наступать позднее 13 августа.
            На этом Ржевско-Сычевская наступательная операция была завершена она длилась с 30 июля по 23 августа 1942 года. Но она явилась лишь первой частью Ржевско-Вяземской (Гжатской) битвы.


            Продолжение наступления Западного фронта.

            На левом фланге войска советской 20-й армии с трех направлений наступали на Карманово. С юга, форсировав Вазузу, в этот район продвигались две дивизии 5-й армии. Тем не менее, темп «прогрызания» немецкой обороны составлял 1-3 км в сутки, операция заняла почти две недели.
            23 августа ознаменовалось двумя значительными событиями: 31-я армия освободила Зубцов, а 20-я армия во взаимодействии с частью сил 5-й армии — Карманово.
            По завершении Погорело-Городищенской операции был подготовлен план действий подвижной группы под командованием генерал-лейтенанта А. А. Тюрина (2-й гвардейский кавалерийский и 8-й танковый корпуса) по уничтожению противника северо-западнее Гжатска с последующим соединением этой группы с войсками 33-й армии. В приказе по армии от 31 августа после прорыва обороны противника и выхода группы западнее и северо-западнее Гжатска предусматривался поворот этой группы на восток «для захвата Гжатска с запада и уничтожение Гжатской группировки противника» во взаимодействии с частями 5-й и 33-й армий. Наступление войск армии продолжалось до 6 сентября и было остановлено противником. О проведении войсками Западного фронта одновременной операции на гжатском направлении видно и из доклада командующего фронтом от 5 сентября 1942 года, где предлагалось приостановить Гжатскую операцию до окончания операции по захвату Ржева.
            5-я армия перешла к обороне 10 сентября, но отдельные наступательные действия продолжались до конца сентября. 33-я армия прекратила наступательные действия 7 сентября. 20-я армия после неудачных попыток прорвать фронт противника и нанести удар на Гжатск с запада 8 сентября также перешла к обороне.


            Первый штурм Ржева, 24 августа — 1 октября 1942 года.

            24 августа 1942 года после очередной перегруппировки 30-я армия возобновила наступление севернее и восточнее Ржева. 25-26 августа части 30-й армии вышли к Волге в 5-6 км западнее Ржева, 29 августа форсировали Волгу и создали плацдарм на её правом берегу. Все эти дни артиллерия обстреливала, а авиация бомбила Ржев.
            26 августа командующий Калининским фронтом И. С. Конев был назначен командующим Западным фронтом вместо генерала армии Г. К. Жукова, который был назначен заместителем Верховного Главнокомандующего и 1-м заместителем наркома обороны СССР. Командующим Калининским фронтом был назначен генерал-лейтенант М. А. Пуркаев. С целью сохранения за И. С. Коневым руководства над Ржевской операцией 30 августа 30-я и 29-я армии были переданы в состав Западного фронта.
            21 сентября штурмовые группы 215-й, 369-й и 375-й стрелковых дивизий, преодолев проволочное заграждение и две линии окопов, ворвались в северную часть города. В сражение была введена 2-я гвардейская дивизия. Целый день шёл ожесточённый бой в северо-восточных кварталах Ржева. 24 — 25 сентября немецкие войска попытались контратаками выбить советские дивизии из городских кварталов. Участники боёв с обеих сторон вспоминали ожесточённость и накал боев этих дней с огромной скорбью и слезами, ввиду количества жертв с обоих сторон и безграничным самопожертвованием советских воинов на поле брани.
            Взятие Ржева ожидалось со дня на день. В 30-ю армию разрешили выехать личному представителю президента США, одному из руководителей Республиканской партии У. Уилки (англ. Wendell Wilkie). 23 сентября он встречался со Сталиным, а 24 сентября был в районе Ржева, где беседовал с командующим 30-й армией генерал- лейтенантом Д. Д. Лелюшенко.
            В результате упорных боёв, ценой невероятных потерь, к 27 сентября войскам 30-й армии удалось занять Ржев, однако подошедшие немецкие резервы восстановили положение, и город, в итоге, остался за противником.
            1 октября сражение за Ржев закончилось. Главная цель – взятие Ржева так и не была достигнута.
            Общие потери советских войск составили до 300 000 человек. В итоговую цифру не включены потери корпусов, воздушных армий, поэтому она не может считаться окончательной. Потери в тяжелой технике в сражении составили 1085 танков (данные не по всем армиям).
            Потери Вермахта составили 60 000.
            Совершенно точных данных о потерях с обоих сторон нет по сей день.
            Это была третья наступательная операция советского командования подо Ржевом. Не была достигнута ее цель, но ценой больших потерь удалось закрепиться в пригородах Ржева, снять тактическую угрозу нового удара по Москве, оттянуть значительную часть сил и средств Вермахта со Сталинградского направления боевых действий, при этом не дав сконцентрироваться противнику ни на каких других масштабных боевых операциях.
            Ржевско-Сычесвкая (Кжатская) наступательная операция явилась взломом сил Вермахта, Красная Армия раздавила возможность Германии к дальнейшим победам в Великой Отечественной войне. А значительно южнее во всю вскипала волжская вода под Сталинградом.
            Ржев будет взят… через полгода. Официально Ржевская битва продлится год и три месяца, но уже в середине октября 1941го на этих Российских просторах, где начинается великая Волга, кипели ожесточенные бои, при отступлении… Красной армии. Но ВЗЛОМ!.. на этом РУБЕЖЕ начнется только в лютую… январскую стужу 1942го. А в сентябре стало ясно… Немцы… никогда не возьмут Москву.


            Продолжение главы 9. Ценные сведения.

            9.2. Тревожный рассвет.

            Яшке казалось, что нога разрывается изнутри не только страшной болью, но и жаром. От боли ему иногда приходилось стискивать зубы.
            Еще минуту назад все были удивлены и обрадованы его появлению. Одна из сестриц даже всплакнула и убежала, смущаясь, ведь все считали его... погибшим.
            Через короткое время пулю из бедра удалили, в плечо он был ранен на вылет. На голове, где осколок состриг ему дорожку волос, его побрили, замазали какой-то мазью. А он все смешил сестриц, и врачей, которые обрабатывали его многочисленные раны и синяки. После всех операций он выглядел уже привычно… весело и смешно. Аккуратный бинт на голове добавлял колорита к его шуткам, без которых он вообще не мог жить. Его хотели побрить, чему поначалу он очень обрадовался.
            - А Лидочка-то, где?.. - спросил парень наконец, чуть смущаясь, будто бы пришлось к слову.
            И врачи, и сестренки притихли.
            - Яшь… Так они все на передовой. Ты чего не знаешь, что ли.
            Яков как-то сразу посерьезнел лицом, взгляд упал на деревянный пол операционной.
            - Ну давай, я кипяток уже принесла и бритву, сейчас побрею! – одна из медсестер, с веселым голосом, поставила перед Никитиным, на табурет тазик с горячей водой, рядом с тазиком мыло, на угол табурета положила опасную бритву.
            Никитин перевел взгляд на прозрачную воду в белом тазу, поверхность которой весело перекатывались быстрыми шаловливыми кругами. В этих кругах его сознание отчетливо видело, всегда приветливое, Лидино лицо. от ее улыбки утреннего света сало больше, но... она на передовой, Яшу уже перевязали... через короткое время все окрестности наполнятся взрывами, а он... Яшка, так... хочет спать!.. так хочет спать...
            Гвардеец резко почувствовал смертельную усталость.
            - Ладно… потом девчата, - тяжело сказал Яша, своими медвежьими лапищами отодвигая от себя табурет, на котором таз с прозрачной, как слеза, водой, и вставая на раненные ноги, завязывал лямки галифе на пояснице, под треснутым ребром. Тяжело хромая, медленно пошел на другой край деревни, не оборачиваясь с бесконечно уставшей, поникшей головой… Никто не стал его задерживать, еще минуту назад принуждая остаться в госпитале недели на две.
            Уже, светлые горизонты вокруг, пытались изо всех сил, сохранить последние минуты тишины… перед началом сегодняшнего наступления.
            
Продолжение:       http://proza.ru/2020/01/12/561         


10.01.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.
Глава 10. Обычное дело.

            - …Подъем. Подъем солдат – вестовой тряс Никитина за плечо.
            Яшка повел забинтованным плечом не желая вставать.
            - Дай еще минут двадцать, а то рога отшибу…
            - Яков, тебя к командиру.
            Никитин спустил ноги на землю, сел на своей койке, слегка охнув, стал протирать руками лицо – будто умываясь. Непрерывная канонада висела густыми звуками в воздухе жаркого летнего дня, но за окном почему-то было пасмурно, как будто вот-вот пойдет дождь, совсем не так, как последние недели палящего солнца.
            - А Трифонов где?.. вас обоих в штаб надо. – Растерянно произнес вестовой.
            Никитин открыл глаза. За штабным стоял солдат. Стоял почти по стойке «смирно». Обмундирование с иголочки… новенькое, ни грамма не выцветшее на солнце, не промытое дождем и потом, будто час назад со склада. Винтовка начищена до блеска, может быть не нюхавшая пороха. Лицо солдата очень снисходительно, он прощал бойца, что тот не может проснуться после долгой борьбы со смертью. Никитин все понял: «Вот так вот выглядят настоящие солдаты…» - Подумал он про себя: «Настоящие солдаты… Особого отдела…».
            - Бес его знает, где Трифонов. Поди по нужде пошел. – как можно равнодушнее и ленивее проговорил боец. Я с госпиталя пришел – он дрых без задних ног…
            - Вас обоих требуют в штаб…
            Яшка видел, как вестовой лихорадочно суетился, не зная, что делать. Он снова измерил обоих вояк, стоящих перед ним, своим тяжелым взглядом, из-под забинтованных волос:
            - Ну что, одного поведете, или будем Трифонова ждать?
            Ни тот ни другой не решались дать окончательного ответа, секунды шли чередой и все это Никитину было интересно… и смешно.
            - Рядовой… встать! – негромко скомандовал бравый солдат.
            Яков неспеша встал, из-под бинтов смотря на чистенькую форму конвоира:
            - Ну встал… у тебя чего чин высокий?.. – он не сводил взгляд с новенькой темной формы уверенного не молодого бойца.
            - Руки за спину, - спокойно наискосок переложил винтовку с плеча, - шагом марш в штаб. А ты вестовой дождешься второго.
            Никитин вышел в проход между коек, не торопливым шагом направился на выход из палатки, до плеч наклонив высокую голову на выходе. В палатке проснулись и те, кто спал. Молча, с растерянностью, осуждением, трудно скрываемой злобой и где-то страхом, смотрели на происходящее. Навстречу, чуть ли не лоб в лоб столкнулся с, откинувшим в сторону брезентовую дверь, Трифоновым…
            - Ва-ли... - еле слышно шевелил губами и бровями Яшка... - корча злые, но от того не менее смешные гримасы.
            Трифонов заулыбался, с трудом сдерживая более глубоких смех...

            У штаба Васильева стоял Виллис. За рулем сидел солдат так же в новеньком, с иголочки обмундировании. Почти отконвоированных солдат остановили у крыльца, конвоир скрылся в доме доложить, что бойцы доставлены. Через минуту он вернулся не решившись заходить в избу, за дверью, за которой офицер особого отдела беседовал с командиром разведроты, проистекал жесткий разговор.
..........................................

            …Васильев спал как убитый, после суточной сложной разведывательной операции. Теперь никакая канонада не могла разбудить опытного командира, привыкшего к непрерывной пальбе со всех сторон, и не любившего уже полную тишину на линии фронта.
            Старший лейтенант Старостин тряс за плечо командира. Виллис с офицером особого отдела, старшим лейтенантом Клыковым, подъехал в начале двенадцатого. Непрерывная канонада уже несколько часов висела густыми звуками в воздухе пасмурного, но жаркого летнего дня, уже несколько раз будто начинался дождь, но чуть покапав, даже не прихлопнув пыль, прекращался, словно дразня природу глотком воды. Наступление с огромным трудом двигалось вперед очень медленными темпами. Отдельные участки фронта, по два три раза, за пол дня, переходили из рук в руки, требуя в атаку, или в оборону все новые и новые подразделения… части… сжирая, в огне ожесточенного наступления, живую силу и танковые резервы невероятно быстрыми темпами.
            - Что случалось, старлей?.. – заспанным голосом кинул Капитан три слова, промаргивая не проснувшиеся глаза.
            - С особого отдела дивизии приехали, товарищ командир.
            - Ох-х. Обещали же только к вечеру прислать… - буркнул капитан, застегивая верхнюю пуговицу гимнастерки.
            Васильев подошел к стене, где висел большой осколок старого зеркала, посмотрел на свою заспанную не бритую рожу, уставшего, не выспавшегося хронически, человека.
            - Ну что они мне и побриться не дадут?.. – В сердцах, бросил Николай, проводя ладонью по щетине на лице. Будучи франтом, предпочитал всегда быть чисто выбритым.
            Подошел к окну, глянул на виллис, стоявший во дворе, рядом с которым показушно спокойно курил молодой старший лейтенант в синей форме особого отдела. Уверенно застегнул портупей, без плечевых постромков, поправив складки гимнастерки, одел на голову офицерскую фуражку, медленно, пошел на улицу. «Так… Попробую скрыть от них Матвея. Может заиграю его в рапортах, и совсем не хватятся… у них сейчас работы много… сейчас пленные пойдут. Может и прокатит штрафная рота мимо его судьбы, пацан еще совсем. Да ведь и сын у Карпова последний, как Матвей Иванович без него жизнь свою доживать будет?..»

            - Капитан Васильев, командир первой гвардейской разведроты, 17го гвардейского полка. – Козырнул Васильев перед красивым офицером.
            Тот ответил, отдав честь:
            - Старший лейтенант особого отдела 5й дивизии Клыков.
            - Позволите умыться со сна.
            Клыков с небольшой заминкой:
            - Долго спите, товарищ капитан.
            Васильев привык к разговорам с особистами, эта фраза молодого офицера, которому доверено распоряжаться жизнью и смертью солдат, и офицеров любых чинов, вызвала у него улыбку.
            - Думаю Вы знаете причину, по которой я сейчас спал. – особист молчал. – Так вы позволите мне привезти себя в порядок.
            - Да, да.. товарищ капитан, приводите себя в порядок. Подожду… Только не долго.
            - Кондратьев! – громко, задорно скомандовал Васильев.
            - Я здесь, товарищ командир, - почти моментально отозвался вестовой за спиной своего командира.
            Васильев на него оглянулся:
            - Приготовь горячей воды и инструмент побриться, и напои хорошим чаем гостей, - Васильев повернулся, пошел к дому быстрым шагом. На ходу, - Сушками к чаю угости.
            - Есть товарищ командир, - бросил рядовой, - кипяток -то уже готов, товарищ командир...
            - Почему не по уставу обращаешься к офицеру, рядовой, - с неким скрытым возмущением, - спросил особист.
            - Товарищ старший лейтенант, у нас тут разведка… - значимо и ехидно заметил солдат, - командир запретил офицеров по званию называть, там за линией фронта только солдаты и командиры… Прошу Вас в избу, чайком побаловаться…
            Клыков не ответил, предложением воспользовался в полной мере.

            - …Всем, вольно, - бросил капитан, зайдя в избу, когда и особист и вестовой штаба роты встали при его появлении, а он вытирал чисто выбритое лицо чистым вафельным полотенцем.
            Васильев сел за стол к самовару, отдал полотенце вестовому, который тут же оказался у него за спиной, подвинул чашку под кран самовара, стал наливать кипяток.
            - Ну, какое дознание делать будешь, старший лейтенант? Что не ясно в действиях нашей группы, по моему раппорту?
            Кипяток в чашку был налит, Николай поднял горячий заварной чайник, закончил приготовление чая.
            - Да в общем-то все понятно. Но… - со скрытой угрозой промолвил старлей «Но», обозначив его загадочной паузой, - …при рассмотрении вашего дела…
            - А что, на меня уже и дело открыто? – с ухмылкой бросил Васильев.
            Особист жестко и с некоторым гневом глянул на капитана из под густых бровей, носогубная складка дернулась вверх, изображая невероятный гнев властного человека. Васильев не отвел своего игривого взгляда с легкой иронической улыбкой... особисту пришлось опустить свои глаза на, только что разложенный на столе, протокол.
            "Вас что учат этому что ли?.." - безразлично подумал Васильев.
            - …Мы ведь не стали вас тащить в особый отдел, решили сначала поговорить с вами в Вашем штабе… но ведь это можно и исправить… быстренько... товарищ капитан.
            В избе повисла мраморная тишина.
            - Кондратьев, выйди на улицу. – Спокойно проговорил Васильев, рядовой мышью выскочил за дверь.
            — Значит так старлей. Ты сейчас прекращаешь меня пугать. Если нет, то едим в особый отдел, но предварительно сообщаете об этом комдиву и комкору… - тяжелая пауза, - или мы с тобой сейчас подробно говорим по делу и едем в штаб дивизии, при необходимости.
            В доме на десяток секунд повисла абсолютная тишина, с горячего чая из белых чашек поднимался ласковый пар.
            - Я должен задать Вам несколько вопросов. – прервал тяжелую паузу Клыков, внутренне имея некий мандраж к, сидящему напротив него, без преувеличения, легендарному командиру Красной Армии, разведчику… - Николай Васильевич, я с утра изучал Ваше дело… и не просто так, Вы в дивизии давно, воюете с самого начала войны, я Вас очень уважаю, я Вам не враг. Но несколько вопросов все равно должен задать, по службе, именно поэтому мы с Вами беседуем здесь… у Вас, а не у нас.
            Тик-так, тик-так, тик-так… ходики на стене отстукивали время, через гул канонады, легко пробивающейся через венцы деревянных стен деревенской избы.
            - Слушаю Вас, товарищ старший лейтенант.
            Особист удовлетворенно глубоко вздохнул:
            - Товарищ капитан, вы из разведки должны были вернуться втроем… ну если не считать проводника… - старлей поднял на Васильева острый взгляд, - …а вернулись пятеро…
            Васильев отхлебнул глоток чая с блюдца, поставил блюдце на стол:
            - Я в раппорте все указал. Никитин – боец из моей роты. В составе третьей группы… в бою… раненный, попал в плен. Два дня назад. Когда группа переходила линию фронта. Освобожден в Берестяном, при захвате комендатуры, вместе со старшим лейтенантом арт-разведки дивизии – Широковым, тоже из его группы. Широков героически погиб, прикрывая отход группы от Берестяного. Кстати, он подорвал себя гранатой… офицер достоин высшей награды…
            - А Вы уверены, что он погиб?
            Васильев повел головой… так уперев взгляд в пол, что можно было продавить половицы в половину бревна… опять поднял чугунный взгляд на старшего лейтенанта:
            - …Старлей… знаешь, что самое главное у нас в армии?.. надо научиться не только расстреливать врагов… надо научиться уважать… Героев!.. Этот старлей подвиг совершил… ради нас с тобой, ради нашего разговора… Ради нашей Родины… жизнь отдал.
            С чая по-прежнему поднимался пар, по крыше дома застучал крупный дождик, Природа нахмурившись слезами дождя подтверждала слова Васильева.
            - Не имеем мы права на мягкотелость, товарищ капитан… Вы же читали приказ Сталина – «Ни шагу назад»… Нельзя нам мягкотелость проявлять. Ну с Никитиным понятно, а что за гражданский, которого отец, ваш проводник, отпустить просит… К комдиву пришел ради этого. Ты думаешь я к тебе просто так приехал? Он говорит ты его арестовал. Просит отпустить. А в раппорте ты написал, что это второй проводник… с Берестяного… с которым вы комендатуру брали и языка немецкого - через пару секунд, - так где правда?
            Васильев понял, что Матвей Иванович, по глупости своей, все же совершил роковую ошибку, пытаясь освободить своего сына. Всё-таки погнал его страх к начальству, ради спасения последней своей надежды. И не зная, что тот наговорил в особом отделе, Васильев молчал и напряженно думал. Молчал и напряженно думал.
            Уже с пол минуты ничего не мешало тишине.
            - Товарищ капитан, я требую от Вас объяснений.
            Васильев глубоко вздохнул:
            - Сын нашего проводника находился в  Берестяном, у своих родственников… ему пятнадцать лет… объяснил нам как там все устроено, в Берестяном… сколько полицаев, сколько фрицев, где у них секреты, где пулеметные точки… Кстати – это он нам про абверовцев рассказал, и про пленных красноармейцев… Ну в общем оказал значительную помощь в разведывательной операции. Принимал непосредственное участие в захвате комендатуры со стрелковым оружием. Братья, и сестра его погибли в партизанах, мамку полицаи расстреляли, один он у нашего проводника остался. Вот его отец места себе и не находит.
            По лицу особиста было видно, что он доволен услышанным, что-то карандашом фиксируя в блокноте, не смотря на остывающий чай.
            Через четверть минуты оторвав взгляд от своих записей, он опять начал пристально смотреть в глаза Васильева:
            - Ну и где он сейчас?
            - Да вон в светелке, под замком спит. Отпустить его было нельзя, вечером все равно бы к Вам явиться пришлось, там бы все и поведали… но… сердце отца… болит… Не утерпел Матвей Иванович.
            Клыков опять что-то записал в свой блокнот:
            - Это еще не все… - говорил старлей, продолжая дописывать фразу, - Мы уже Снайпера вашего, как там его, - он открыл предыдущие страницы блокнота, Сиротина… старшего сержанта Сиротина, допросили… Он сам пришел в штаб в девять часов. – Дуги бровей особиста поднялись высоко на лоб – Так вот, он очень сильно удивлен, что Вы не смогли немецкого офицера догнать… говорит никогда такого с Вами не было, товарищ капитан, чтобы вы упускали противника… причем раненного противника. Он же с Вами с сорок первого воюет… не так ли?.. Как Вы это объясните… товарищ капитан.
            То, что казал особист было не приятно командиру. Сиротин уже был для Николая, как младший брат. Невероятное количество горя они уже хлебнули вместе, всю войну Сиротин прикрывал спины своей роте, своего командира.
            - Да, наверно Сиротин прав. – Вяло произнес капитан почти себе под нос. - …У каждого когда-то первый раз проруха бывает… Вот… упустил, темно уже было старлей… Но, ведь карта бесценна… десяток языков заменит… И переводчик ценным оказался… - Прошли секунды, Клыков строчил в своем блокноте, - Что теперь за это казнить будешь?
            - …Ну почему сразу казнить?.. – Клыков, в своих записях, поставил одну, затем другую галочку, - У нас на то… трибуналы есть. Но думаю, это не тот случай… если Вы сейчас, товарищ капитан… мне третий вопрос объясните.
            Васильев был заинтригован таинственностью старлея, но молчал:
            - Товарищ капитан… Вы ведь притащили этого важного языка?
            Таинственность особиста была Васильеву не понятна:
            - …А Вы его ранее знали?.. – особист пристально смотрел в лицо разведчика, пытаясь найти на нем неспокойное состояние.
            Васильев молчал. Он никак не мог понять куда клонит старший лейтенант.
            - Это как?.. В особом отделе вдруг посчитали, что я в Абвере служу?
            - Плохая шутка, товарищ капитан.
            - Действительно плохая, товарищ старший лейтенант… но где тут не шутка?
            В избе опять на пару десятков секунд была слышна только далекая канонада, и тиканье ходиков на стене. Чай остыл, чашки остались не допитыми. Клыков что-то быстро и усердно, как школьник, записывал в свой блокнот. Не останавливая свои записи, резко спросил:
            - Язык утверждает, что знал Вас раньше… - Старлей резко поднял свой взгляд на капитана.
            - Он что, не первый раз в плен взят?.. – пытался съязвить Николай, - я с фрицами только на передовой знакомлюсь с помощью автомата.
            - А до войны?..
            Особист не стал дожидаться ответа:
            - Он утверждает, что знаком с Вами с 1938го.
            Теперь у Васильева брови полезли на лоб…
            - …Знает, что фамилия Ваша Васильев, имя – Николай…
            Капитан был в замешательстве. В голове молниями поплыли события 1938го года: окончание военного училища; школа диверсантов под Ташкентом, с горно-стрелковой подготовкой… с изнурительными горными подъемами; длительная командировка на восток, закончившаяся только в 39м. Никак все это не было связано с Германией… с Немцами. Вдруг его осенило. Он вспомнил, что в составе их роты разведчиков-горнострелков под Ташкентом был взвод антифашистов-интернационалистов, в составе этого взвода были Испанцы, два веселых Итальянца, один, всегда очень красивый, Француз, Болгары, Поляки и… Немцы. Немцы как правило были уже не в первых офицерских чинах, как правило старше молодых советских лейтенантов и младших лейтенантов. Очень часто они просили помочь им с Русским языком, чем с удовольствием занимались молодые ребята, поглощая отдельные обороты и Немецкой речи.
            Уже пару минут никто не говорил ни слова… Васильев сидел насупившись, усиленно чего-то вспоминая, но было видно, что воспоминания были ему приятны. Клыков всем своим видом стремился капитану не мешать, не произвольно он начал отстукивать пальцами дробь по толстым доскам деревянного стола:
            - Единственное место, где я сталкивался с немцами в 38м… - гвардеец опять замолчал на несколько мгновений, - это учебка разведчиков-горнострелков под Ташкентом. – Опять на короткое время замолчал. - Взвод у нас в роте там был антифашистов-интернационалистов, человек двадцать пять... – опять пауза, - в нем было несколько Испанцев, Итальянцы, Поляки… из Немцев сформировано целое отделение, точно не вспомнить, но человек четырнадцать… точно помню, что их меньше пятнадцати было… до полного отделения одного человека не хватало. Мы им помогали с Русским, они нам с Немецким… - капитан замолчал, будто на полуслове, пронизывающе смотря на старлея, - был там такой Отто… фамилию не вспомнить, он уже немножко Русский знал, вот он очень старался слова запоминать, просил по падежам его исправлять, по окончаниям. Очень активно стремился изучать наш язык… Но… он был приятным молодым человеком, Ленина читал, Маркса, по моему был коммунистом.
            Несколько секунд Васильев опять молчал.
            – Я в лицо языка не всматривался. Все это в темноте происходило. Ты мне его сейчас покажи - не узнаю. А вот Отто, помню, думаю, если встречу… узнаю сразу.
            Гвардеец замолчал.
            Лицо особиста выражало удовольствие. В тишине сначала он плотно сжал свои, и так тонкие, губы, всосав резко воздух, чмокнул, продолжая непрерывно что-то записывать в свой блокнот. Затем с глубокого вздоха, словно с глубокого облегчения:
            - …Ровно эту же историю рассказал Отто Гирш… Ваш язык, товарищ капитан. Правда странно, что Вы его не узнали.
            Опять пространство избы было наполнено только канонадой.
            - А ведь антифашистами были… - тихо, себе под нос произнес Николай.
            - Да… - Немец… - Клыков паковал свой блокнот в планшет, карандаш на свое место туда-же.
            - Все-таки, Немец… это не значит… фашист. – И тут же продолжил, - а где сейчас Сиротин?
            - Не знаю, спит наверно, мы его не задерживали.
            Клыков встал по стойке смирно, одел фуражку:
            - Позвольте откланяться, товарищ Гвардии-капитан. – Васильев тоже встал. Особист козырнул, Васильев вытянул руки по швам, голова была пуста.
            Старлей громким шагом прошел на улицу. Васильев последовал за ним.

            Особист вышел на крыльцо, перед ним вытянулся конвоир:
            - Тоо-варищ старший лейтенант… - как на параде стараясь выговаривать каждую букву, - рр-азрешите доложить… аррестованные доставлены! – громко… внятно…
            - Какие арестованные?.. – пока звучала  фраза, в его голосе так быстро росло возмущение, что бравый солдат чуть согнулся в спине как вопросительный знак, особист злобно, почти сквозь зубы, завершал фразу, слегка растерянно глянул на Васильева. - …В машину!!! – Старший лейтенант беспощадно мотнул головой в сторону виллиса, чуть ли не вколачивая кирзовые сапоги в землю, двинулся за убегающим солдатом.
            У палисадника стояли Трифонов и Никитин. Никитин выглядел как бандит с большой дороги… в рваной гимнастерке, не бритое лицо с кривой ухмылкой, в уголке рта окурок папиросы, голова и плечо забинтованы, галифе правой ноги в заскорузлой запёкшейся крови, на гимнастерке несколько кровяных бурых подтеков.
            Васильев не спускался с крыльца, смотря на своих орлов, через еле сдерживаемую улыбку. Виллис фыркнул бензином, и медленно покатил по деревне, мимо дома Карпова Матвея Ивановича.
            - Спасть, шагом марш!
            Бойцы, ничего не говоря, быстрым шагом пошли к своей палатке. Яков сильно хромал.
            Васильев вытащил папиросу, из почти пустой пачки, сел на ступеньку крыльца, быстро и глубоко закурил, с удовольствием погрузившись в папиросный дым. На покрасневший ореол папиросы упала капелька дождя, зашипев, но не погасив табак… пришлось раскуривать быстрыми глубокими затяжками.
            - Горохов!.. – Громко скомандовал командир… затянулся с большим количеством дыма. – Горохов…
            - Я, товарищ командир! – вестовой стоял у Васильева за спиной на крыльце, в не закрытом дверном проеме.
            - Смени немедля гимнастерку… отставить!.. обмундирование Никитину.
            - Есть товарищ командир… - Горохов замешкался. – Так… если размер будет, он ведь здоровый лось…
            - Ты чего не понял… сменить обмундирование Никитину!..
            - Есть. – Горохов побежал в свой заветный чулан.

            Минут через пять Николай открывал замок, висевший на калитке светелки, выпуская на волю пятнадцатилетнего мальчишку, тот не спал…
            - Беги к отцу. Скажи, чтобы зашел ко мне.
            На лице мальчишки расцвела растерянная улыбка:
            - Свободен...
            Он боднул воздух, медленно неуверенно прошел мимо Васильева, на отрывая взгляда от папиросы в губах командира, иногда поднимая глаза в глаза Васильева, остерегаясь смотреть в них все время. Сделав шаг от капитана - дернул наутек.
            
Продолжение:        http://proza.ru/2020/01/30/613   


11.01.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.
Глава 11. Награды.


            - Разрешите, товарищ полковник?..
            Старший следователь особого отдела, заместитель начальника особого отдела 20й гвардейской армии, майор Осетров вошел в кабинет члена военного совета западного фронта Сердюка Зиновия Тимофеевича, только что прилетевшего из Москвы, чтобы осуществить непосредственный партийный контроль в начавшемся наступлении, будучи первым заместителем самого Хрущева Никиты Сергеевича, лично принимавшего участие в подготовке Гжатской операции.
            - Проходите, товарищ майор.
            Особист прошел к столу члена военного совета и положил перед ним папку прямо под свет настольной лампы. Еще одна папка осталась в его левой руке.
            - Товарищ член Военного совета Западного фронта, разрешите доложить Вам о представлении трех военнослужащих, отличившихся в боях, представленных командирами частей и соединений к званию Героя Советского Союза, за первых три дня наступления на гжатском участке Западного фронта.
            Устойчивая канонада ни на миг не отпускала раскатистые звуки, недалеко идущих тяжелых боев, крайне медленно продвигающегося наступления.
            Зиновий Тимофеевич, не спеша открыл папку. Будучи опытнейшим партийным работником, стал бегло, но очень внимательно, читать первое представление на старшего сержанта Ткачева – посмертно, за то, что он закрыл своей грудью вражескую амбразуру, позволив, таким образом роте взять вражеский рубеж обороны. Представление было подано командиром полка, поддержано командиром дивизии, старший сержант был комсомольцем. Второе представление на капитана Еремина, солдаты батальона которого водрузили красное знамя на центральном здании маленького городка Погорелое Городище, обозначив успех начала большого наступления, коммунист.
            Третьим шло представление на капитана Васильева, командира 1й разведроты 17го гвардейского полка, сумевшего лично доставить очень важного языка, очень важные документы с территории противника. И документы, и язык обладали крайне важными сведениями при начале наступательной операции, при этом разведгруппа армейской арт разведки, оставленная в тылу врага командиром развед-подразделения давала важные целеуказания, и корректировала огонь артиллерии, уже при начале боевых действий. Представление подано командиром 5й пехотно-стрелковой гвардейской дивизии, подтверждено командующим 20й армии. Кандидат в члены ВКПБ.
            Член военного совета потянулся за пером.
            - Разрешите доложить, товарищ член военного совета. -  Майор положил перед Зиновием Тимофеевичем еще одну папку. – Мы провели расследование по возвращению разведгруппы Капитана Васильева.
            Сердюк настороженно посмотрел в ничего не говорящие глаза особиста… Одна за другой проходили секунды.
            - Ну продолжай, майор…
            - Не все… очень понятно в этом рейде.
            Уточнять не стал, но движение члена военного совета остановил, подвесив в кабинете настороженную тишину.
            Сердюк более внимательно начал вчитываться в строчки представления к званию Героя Советского Союза.
            - И что ж тут не понятно? Черным по белому, ценный язык… ценные документы… Сам Ерохин…. Михаил Емельянович, ходатайствует… что не так – Майор, не темни.
            Зиновий Тимофеевич открыл вторую папку. Протоколы, свидетельские показания… Химическим карандашом, непонятным почерком…
            - Товарищ майор, нет у меня времени всю эту вашу писанину разбирать, давай вкратце рассказывай в трех словах…
            Майор переступил с ноги на ногу.
            - Группа должна была вернуться втроем, вернулись впятером… притащили какого-то нашего пленного… от немцев… якобы освободили… еще какого-то гражданского. Это кроме языка… Как не посмотри, недопустимая вольность при таком ответственном задании… Если не сказать преступная?.. Это, во-первых. А во-вторых, он же в общем-то… ничего героического… не совершил… Просто выполнил очередное задание… приказ. Они же чуть ли не каждый день с той стороны языков таскают. Что ж теперь каждому кто приказ выполнил героя на грудь…
            Особист замолчал. Член военного совета фронта с минуту сидел в глубокой задумчивости.
            - Вы правы, товарищ майор. – он отложил представление на Васильева в сторону. - Молодец.
            Рядом разложил оставшиеся два представления. Стал долго на них смотреть, внимательно перечитывая скупые листки… явно ожидая от майора дальнейших комментариев.
            Майор понял образовавшуюся паузу:
            - …Со знаменем никаких вопросов быть не может, товарищ член военного совета, эта награда обязательно послужит вдохновляющим моментом для продвижения наступления. Что касается старшего сержанта, таких случаев вчера зафиксировано пять, но в двух случаях неизвестны данные погибших солдат, а еще в двух солдаты беспартийные. Причем в одном случае боец остался жив.
            - Остался жив? – Глаза Зиновия Тимофеевича выказывали крайнее удивление.
            - Да… вот такой удивительный случай, многочисленные ранения… но жив. Кроме того, в госпитале сказали, что жизнь парня вне опасности. Должен выжить… Я узнавал, его к красной звезде представили, без ордена не останется.
            Зиновий Тимофеевич удовлетворенно взял перо с золотистой ручкой, с каким-то внутренним уважением дважды макнул его в чернильницу. Медленно, аккуратно положил перед собой два других представления и уверенно подписал сначала представление о красном знамени над Погорелом Городищем, потом о отважном старшем сержанте.
            Майор уверенными быстрыми движениями собирал документы в папку. Когда обе папки поднял со стола:
            - А… - Зиновий Тимофеевич, взглядом и пальцем показав на папку… - По разведчику… всё-таки выясните все до конца, товарищ майор.
            - Так его ведь еще, товарищ член военного совета, на повышение звания представили.
            Сердюк на короткое время опять задумался.
            - Вот… - пауза – вот разберешься… потом доложишь. – Он опять сделал паузу. – Тем более, что он кандидат в партию.

            Через пять дней тяжелейших кровопролитнейших боев, потеряв более половины личного состава, 17 гвардейский резервный пехотно-стрелковый полк в составе 5й гвардейской дивизии был выведен из боев и отправлен на очередное переформирование.
            Солдаты разведгруппы Васильева были награждены орденами и медалями.

            Примерно через пять дней Трифонов и Никитин были вызваны в штаб 17го гвардейского полка. Васильев их сопровождал на штабной полуторке. бойцам были вручены ордена красной звезды, вручал и поздравлял сам командир полка, при этом смущаясь искоса поглядывая на их командира. Парни были на седьмом небе от счастья, за месяц они получали вторую боевую награду, да какую?.. орден боевой красной звезды... Мог ли Мишка когда-нибудь мечтать о таком, да не посмел бы ни в жисть. А вот гляди ж ты...
            Мучило только одно - странно было, почему не наградили командира... наверно наградят более высокой наградой!.. Потом.
            Именно после этого случая Яшка пошел в медсанбат, и нашел там слабенькую Лиду, после перевязки собственных ран, и остался у нее насколько разрешали врачи.
            Когда Трифонов с командиром садились в машину, Нкитин остался в медсанбате, капитан, тихо, как бы себе под нос, пробурчал:
            - А Широкова... так ничем и не наградили. - полез за папиросой.
            Трифонов насторожился, услышав знакомую фамилию.
            - Товарищ капитан, вы сейчас чью фамилию назвали?
            Васильев из под бровей посмотрел на бойца, чиркнув спичку и закуривая, слегка наклонив голову поджав плечи.
            - Лейтенант Широков... Алексей Иванович... тот раненный лейтенант, который себя гранатой подорвал... когда мы к болоту отходили.
            - Лешка... - у Трифонова глаза полезли на лоб, - Лешка Широков...
            Трифонов сильно сдавил виски ладонями, как буд-то от страшной головной боли, и, как подкошенный сел на корточки.
            Васильев испугался за парня.
            - Ты чего, Трифонов?..
            Солдат встал, выпрямился будто по стойке "смирно". На лице было невероятное переживание, в уголке дрожащих глаз как будто скопились слезы. Сжатые губы - чуть вздрагивали.
            - Ты, что его знал?
            - Да с соседних деревень мы, товарищ капитан... он брат девчонки. которая мне нравится...
            ...Еще минут десять вспоминали они Широковых, Трифонов по своему... Васильев по своему...
            Так и не заметили, как доехали к своему штабу.

            Цыган, Баро, тоже был награжден орденом красной звезды. Когда немецкие колонны начали отступать по дороге мимо деревни Берестяное, он два часа обстреливал из немецкого пулемета бегущих фашистов.
            Когда деревню проходила артиллерийская батарея на конной тяге, у двух орудий Баро расстрелял коней и орудия пытались расчехлить на прямую наводку по церкви. Один расчет стрелять так и не начал, большая часть расчета была расстреляна, остальные разбежались, второе орудие сделало два выстрела по церкви, но очередная пуля Цыгана попала в прицел, после этого оставшиеся в живых номера расчета, и этого орудия дали стрекача.
            А когда наши брали деревню, боец огнем сильно помог атакующим, не смотря на тяжелое ранение. Когда Баро снимали с колокольни церкви, оказалось, что он выстрелил все имеющиеся цинки немецкого пулемета, до последнего патрона.

            В процессе переформирования, из 1й разведроты был выделен первый взвод, который во главе с командиром капитаном Васильевым, направили во вновь формирующийся ударный танковый корпус, формировали его далеко южнее, в районе Сталинграда, на подступах города уже кипели ожесточенные бои. Этот корпус формировался для особой задачи, цель которой пока была не известна. Вместе с этим взводом убыли и Капитан Васильев… по прежнему хромающий Никитин, и связист Трифонов, после Озерной так и приписанный к гвардейской разведроте.

            Через пять дней, после описываемых событий, Яков Никитин нашел тяжело раненную и контуженную Лиду Курочкину в госпитале. А на следующий день ее увезли в тыл. Они так и не простились, Яшка не знал об очередном транспорте с раненными. А еще через день их часть была отправлена на доукомплектацию и переформирование, в связи с большими боевыми потерями. В отдельных батальонах 5й дивизии оставалось меньше взвода списочного личного состава.

            Наступление медленно… тяжело шло вперед. На отдельных участках фронта немцам удавалось проводить успешные контратаки, чаще в связи с сильным боевым истощением советских атакующих частей и подразделений, стоявших до последнего вздоха, до полной… их… гибели. И некому… и не на кого было писать представления на медали и ордена. Некому было писать… похоронки.
            
Продолжение:       http://proza.ru/2020/03/04/549      


30.01.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.

Глава 12. Весточка от героя.

            «Здрасти мама и отец. Я севодня палучил втарой орден красной звезды. Здаровье у меня харошее. Чуствую себя харашо. Не болею. У нас тут начались дожди. А недавно ……… (простым карандашом, заштрихованы три строчки). Еще вчера было жарко.  ……….. (опять заштриховано предложение, прочитать невозможно). Мама я не знал что вас так люблю. Здесь фсе другое даже дым папирос. Очень хачу пройти по деревне. Мама я очень сильно по вас скучаю. У меня все в парядке. Живем в палатках. Кормят харашо. Немцев тут бьем почем зря. ……… (опять заштриховано предложение). Друг у меня тут хароший есть. После войны обязательно его в гости пазаву, Яша зовут. Он был в бою ранен а в госпиталь не пошол. Он настоящий герой. Рана почти не болит про которую прошлый раз писал. Не валнуйтесь за меня я живучий. Втарое письмо отдайте Шуре Широковой. Только не читайте. Харошего вам уражая ведь сентябрь на носу. Брату тоже привет отпишите. Напишите как вы там. Второе письмо вам пишу а от вас ничего не получаю. Может быть не доходят. Тут в машину снаряд попал а ана почтовая. Вся лугавина письмами завалена была. Ну вот наверно и все. Пока. Мама поклонись пожалуста нашей церкви. Я в трудную минуту всегда ее вижу пачемуто.»
            Движением руки Раиса сбила с глаз капельки слез и шмыгнула носом, закончив читать Мишкино письмо, написанное на мятом листке, мелким почерком с обоих сторон. Читала по слогам, Гришка читал лучше, но после двух, трех предложений начинал сильно злиться. Мама нежно провела по листку, будто пытаясь его разгладить.
            - Ну ты чего, Рая, пишет же, что все у него в порядке… а ты в слезы. – Григорий, прищурившись посмотрел на солнце, через крону старой ивенки над прудом, и сам непроизвольно шмыгнул носом и почувствовал ком в горле, и где-то в уголках глаз, как будто стало влажно, мышцы лица чуть дернулись.
            - Вторым орденом наградили… - Рая еще раз, любуясь корявыми буквами, перечитывала письмо сына. - Что же он там делает-то такое, что таким героем стал. Говорила же не лезь на рожон… - очень по-доброму, но с укором, промолвила еле слышно женщина.
            - Вроде... - Григорий глубоко затянулся, - в первом письме про медаль писал...
            - Да какая разница?...
            Она всхлипнула, тихо, тихо заплакала, краем платка закрывая рот, не сводя расплывающегося взгляда с помятой тетрадной бумажки, исписанной некрасивым почерком сына, с перечеркнутыми цензором строками. Покрутила в руке второе письмо, сложенное солдатским треугольником, на котором крупно написано «ШУРЕ», оба письма были запечатаны в конверт, что по началу даже напугало Трифоновых… ведь в конвертах обычно приходили на деревню… страшные… казенные послания.
            Григорий ничего не стал говорить жене, полез в карман за новой папиросой и спичками…
            А к ихнему двору со всех ног бежала взъерошенная Лукерья, соседка, которая жила через четыре дома, к церкви. У нее тоже сын был на войне, а на мужа похоронка пришла два месяца назад… целый месяц баба выла... бросит сено вилами на копну и воет… воет. Гребет, гребет граблями душистое сено и вдруг как завоет… и воет… и воет. Как не успокаивай, все равно воет. А до войны-то… не так уж и жили-то ласково. А горе оказалось… бесконечно горемычным.
            Наверно минут пять назад почтальон прошла мимо ее дома, она всегда спрашивала почтальоншу Галочку Ерошкину, молодую девчонку из Кушелово, которая два раза в неделю разносила по деревням почту: «Кто из селян получил письмо?..». Председатель колхоза поручил Галке эту заботу… очень важную работу. Иногда даже лошадь давал, когда корреспонденции и газет было много. Каждые вторник и пятницу, все Телешово, а до этого Кушелово и Засимини к восьми часам вечера, ожидали известий с фронта, чуть ли не с каждого двора на войну ушел солдат… или двое солдат… или больше… Где-то радость… Где-то горе.
            Сегодня над радостью Трифоновых светило яркое теплое солнце. Легкий ветерок был очень ласковым в кронах деревьев, у двора ветра не было вовсе, а в глубине крыльца, на котором сидели Григорий и Раиса, в углу, стоял топор, насаженный Мишкой почти перед уходом на войну… Уже полгода назад. В некоторых местах он уже имел зазубрины, но Григорий не спешил его точить… ведь последний раз его наточил Мишка. Отец не раз, мастеря им, думал: «…Мишка придет и наточит…» - потом выпрямит спину, посмотрит на жало топора: «…раньше, чем через полгода… не придет…» - взглянет на завалинку, на небо: - «… через год-то уж точно война кончится…»
            - …Раис… кто, Мишка, что-ль?.. – Лукерья дышала тяжело. – ни про кого из наших-то не пишет… не встречал?.. не слышал?..

            После ужина Григорий ушел обкашивать огород, а Рая побежала в Кушелово, до Широковых, скорее отнести письмо Шурке, четырнадцатилетней девчонке, Мишкиной подружке, которая вытащила его до седьмого класса школы, можно сказать, за уши. И никак не отпускала ее мысль: «Ну ведь не было же у них ничего, а смотри ка ты, письма ей пишет! А Шурка - девчонка хорошая.»
            …Раиса еще быстрее пошла по дороге, после моста через Сестру ей осталось километра три, а солнце уже совсем сваливалось к горизонту. Прибрежные ивенки в тонких листьях, своей уже темной ядреной зелени, старательно прятали пожелтевшую, уже к концу августа, листву.
            
            - …Кто там на ночь глядя? – пробурчала за калиткой на мост в избу Марья Широкова, Шуркина мама.
            - Я это, Маш, Трифонова Рая. – не громко, но звонко отозвалась Раиса.
            За дверью загремел туда, сюда засов. Кольцо на бечевке упало вниз, калитка открылась.
            - Чего й то тебе не спится–то, Раиса. – прищуривая, уже подслеповатые глаза, в желтом свете керосиновой лампы, с накинутой фуфайкой на ночную рубашку, спросила Марья.
            - Да не стала вот завтрева ждать, письмо дочке твоей принесла от Мишки. Нам прислал письмо, в нем и ей тоже… - после небольшой паузы, - и ей тоже прислал.
            Марья стояла будто растерянная, никак не понимая, что сейчас сказала Раиса:
            - …Мишка письмо… Шурке прислал… - прошли еще несколько растерянных секунд, бабы просто молчали и смотрели друг на друга, - …так… а чего ж мы стоим-то, в избу пошли. О господи, - Марья уже шла к двери в жилье, - Мишка Сашке письмо прислал… чудно как.
            Раиса закрыла калитку, последовала за ярким светлячком керосиновой лампы в руках у Широковой.

            В доме уже все спали, когда в калитку стучала Трифонова. Только балбес, Витька Русаков, шлялся где-то по деревне с парнями и девчонками. Недаром, когда Рая шла по Кушелово, слышала на центральной усадьбе гармошку. Трифонова, с Марьей и Катериной Русаковой, которая с сентября 1941го, еще до оккупации фашистами, жила с сыном Витькой у Широковых, после отъезда их старших дочерей в эвакуацию, сидели за рубленным столом в передней и тихонько читали Мишкино письмо, адресованное родителям. Они тихо вздыхали, теплые слезы висели у них на глазах, готовые брызнуть наружу.
            Сашка уже минут десять читала и перечитывала Мишкано письмо, за комодом, которое парень… солдат, прислал лично ей – Шурке. И не было в этих корявых строках ни обычного Мишкиного бахвальства, ни легкой насмешки над маленькой его подружкой, чего всегда ему очень нравилось… до ухода на войну… Но про ордена он конечно написал, и Шурка, улыбаясь, как будто слыша Мишкин голос, рдела щеками и видела своего задиристого друга, будто он был с ней здесь, в темноте, за комодом… сидел рядышком на кровати, а ордена сверкали в желтых всполохах язычка пламени керосиновой лампы. Наконец Шурка прижала письмо к своей груди, продолжая рдеть щеками, смотреть на блуждающий мотылек огонька керосиновой лампы, и чувствовать грудями… всеми остальными частями ее не целованного тела удивительно приятное девичье тепло… которое могут дать только очень большие женские… девичьи чувства. Ничего в письме не было про любовь, но каждое слово говорило об этом.

            Витьке постелили на полу. Раю и после чая не отпустили, на ночь глядя. Остаток ночи Рая спала на Сашиной кровати, та на Витькиной. Только с рассветом Раиса побежала в Телешово. Через час надо было выходить на работу.

Продолжение:   http://proza.ru/2020/07/19/1779   


30.01.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 3. Взлом.

Глава 13. Секрет.

            Единственная в Красной Армии 1я гвардейская разведрота отводилась в тыл одним из последних подразделений, 5й гвардейской дивизии, 17го гвардейского полка. Это было связано прежде всего с тем, что бойцы роты, до последнего момента проводили некие активные операции на линии… и за линией фронта. Но наступил день и час…
            В процессе переформирования, из 1й разведроты был выделен первый взвод, который во главе с командиром, капитаном Васильевым, направили во вновь формирующийся ударный танковый корпус, формировали его далеко южнее, где-то в районе Сталинграда. На подступах города уже кипели ожесточенные бои. Немцы упорно рвались к Волге. Этот корпус формировался для особой задачи, цель которой пока была не известна, как не было пока известно Васильеву, конечный пункт их прибытия. Второй и третий взвода пополнялись, с восстановлением первого взвода заново.
            Вместе с первым взводом убывали и Капитан Васильев… и связист Трифонов, после Озерной так и приписанный к гвардейской разведроте, хотя в солдатской книжке Михаила, по-прежнему значилась его важная специальность связиста… почему-то прыгнувшего уже восемь раз с парашютом. С Трифоновым отбывал и балагур Никитин, продолжавший еще зализывать свои раны, так и не залегший в медсанбат, очень грустивший о том, что расстался с раненой Лидой.
            Командиром роты оставался старший лейтенант Колодяжный. И не знали офицеры, отвоевавшие бок о бок уже целый кровавый год, на время это, как уже было не раз, или расстаются они… навсегда, до полной победы над проклятым врагом.
            Все было готово к убытию. Офицеры последний раз обедали в крайней избе деревни Заречье. Командир пригласил на обед соседа, Матвея Ивановича Карпова, приготовив для него в подарок керосиновую лампу, сделанную из гильзы от сорокопятки и… фляжку со спиртом. Было смешно, когда Иваныч пришел на обед с четвертью самогона и свежим утрешним хлебом, испеченным в русской печи. В ночь, уже часа через четыре - пять, колонна должна была покинуть место дислокации, разъехавшись потом в свои стороны… но из штаба полка прибежал нарочный и сообщил, что капитана Васильева срочно требуют в штаб дивизии…

            Уже через двадцать минут Васильев заходил к комдиву. Во дворе штаба стояло несколько командирских машин для больших чинов. Комдив, хоть и был курящий, но во время крупных совещаний с подчиненными, курить запрещал… иногда, достаточно редко, давая себе в этом маленькую поблажку. Когда капитан козырнул о своем прибытии, окинув взглядом сидящих за столом, на переносице чуть дернулись его невозмутимые брови. Было сильно накурено, не смотря на середину дождливого дня, горела керосиновая лампа. За столом сидели комдив 5й гвардейской дивизии полковник Ерохин Михаил Емельянович, заместитель начальника особого отдела 20й армии майор Осетров Семен Вадимович, командир 17го полка гвардии-полковник Ноша Игорь Георгиевич, человек… в форме чекиста, но… без знаков различия на петлицах офицерского кителя, такую форму было трудно увидеть в прифронтовой зоне. Разведчику стало понятно - разговор будет… не простым.
            - Ну, чего встал. – Комдив затушил очередную папиросу «Казбека», чуть морщась от дыма. - Проходи. Садись. - Грубо и жестко пригласил к столу капитана, показывая на одну из свободных табуреток. Настроение его было не радужное.
            «Чекист», как про себя отметил Васильев, не шелохнулся ни телом, ни взглядом, особист, как и комдив, затушил папиросу, неровно потянувшись всем телом к пепельнице, переступив под столом ногами. Васильев прошел к столу и присел на предложенную табуретку. В дыму по-прежнему висела тишина. «Чекист», словно замерев, не шевелился, но пристально и… будто безразлично, смотрел в глаза Васильева.
            Пауза затягивалась. Она висела в сизом дыму папирос как косой тесак на гильотине, но все офицеры по-прежнему продолжали молчать.
            «Мы что сюда помолчать пришли…» - только успел подумать Николай…, как:
            - Товарищ капитан?.. – на лице чекиста появилась еле заметная улыбка, - Вы… - он опять замолчал на секунды, но улыбка не сошла с лица, - вы… все указали в раппорте, после вашей… успешной… разведывательной операции… – он говорил медленно… тихо, будто взвешивая каждое слово, от того каждое слово ложилось в звук очень тяжело.
            Васильев молчал: «…На что он намекает… про разведчика не знает никто. Ни одна живая душа… И Сиротин не может быть причиной… что же мог придумать особист…»:
            - В раппорте… подробно указаны… все действия разведгруппы. – сухо и законченно произнес капитан, не вставая с табуретки, подчеркивая, что разговаривает с гражданским.
            В избе было настолько тихо, что каждый звук с улицы был слышен и осязаем.
            - Да… - чекист медленно открыл папку, лежащую у него на столе перед глазами. – взглянул на то, что там написано, - так… так, так… «…был ранен нашим разведчиком, в чине капитана. Ему передана карта стратегического расположения войск Вермахта, для контрнаступления, при начале наступления на гжатской направлении, Красной армии…».
            Опять гнетущая тишина. Васильев встал по стойке смирно. По лицам высоких командиров было видно, они не до конца понимают, что прочитал чекист… и о чем эта фраза.
            - Товарищ комдив. Разрешите поинтересоваться полномочиями гражданс…кого.
            - …А… это не обязательно… товарищ капитан. – прервал его чекист, не дожидаясь пока тот договорит до конца. – Все твои командиры здесь. Мое представление – точно не требуется. Садис. – «Садис…» произнес без мягкого знака.
            Васильев опять медленно сел на табуретку.
            - Итак капитан. Ты понял мой вопрос. Говори… надо будет, я тебя сам… остановлю.
            За столом никто не курил, все напряженно наблюдали происходящее.
            - …Операция уже завершалась. Мой снайпер ранил немецкого офицера в ногу он уходил в лес. Ребята вязали второго офицера, которого мы притащили в наше расположение. Я преследовал раненного немца…
            - Стоп капитан!.. – Чекист встал. Все офицеры тоже поднялись. – Прошу вас оставить нас наедине с капитаном, товарищи.
            Для комсостава эта просьба была неожиданна, но все поднялись и вышли из избы.
            Когда дверь в сени закрылась, чекист сел.
            - Садис капитан, - кивнул чекист, опять без мягкого знака.
            Васильев медленно сел, слегка опираясь ладонью о стол. Его удивили полномочия этого офицера без знаков различия.
            - Продолжайте капитан.
            - Я догнал фрица без труда… - Николай вздохнул. – Я ему хенде хох, а он мне на чистом русском объяснять начал, что он внедренный наш агент в Абвере, что если я его притащу к нашим, то совершу преступление… Карту он мне сдал… - Васильев опять задумался, но чекист не стал его торопить, в избе стало опять абсолютно тихо.
            Через короткое время Николай продолжил:
            - У меня не было времени долго думать. На все секунды. Подумал так - коли он фашист… отпущу всего лишь немецкого офицера, если то, что он мне наговорил правда, то ему работать надо… там - у фрицев. Просил он меня передать… - Васильев посмотрел прямо в глаза «чекисту» - Тогда я не знал – кому. Наверно Вам передать. Видимо знал, что Вы меня все равно вычислите - связи у него нет, всех поубивали к чертям. Чтобы Вы ему связь наладили. Он неделю эту карту переправить не мог, кабы я его не ранил… так она до наших штабов-то и не дошла бы.
            Васильев замолчал. Сизый дым куда-то разошелся, Николаю вдруг очень захотелось курить.
            - Разрешите… - Коля показал чекисту, сидящему по-прежнему в той же позе, как и в тот момент, когда капитан козырял о своем прибытии, пачку «Севера».
            Чекист махнул кистью руки разрешая дымить.
            Васильев не спеша закурил, глубоко затягиваясь и выпуская большой клуб дыма:
            - Я вроде все рассказал… простите, не знаю Вашего звания.
            Чекист продолжал молчать, о чем-то напряженно и спокойно думая.
            - Я подробно изучил Ваше дело, товарищ капитан, прежде чем прибыть сюда. Почему в раппорте этот эпизод не отразили?
            Васильев затянувшись очередной раз:
            - Представляю, как трудно внедриться к врагу… Знаю, что знать это и мне не положено. Зачем же это знать еще кому-то. Решил, что и мне… надо забыть, будто и не было ничего. Что ж я буду других в это посвящать. Это ведь не моя тайна. Раз она нигде не указана – будто его и нету, этого секрета. Это у Вас… свои каналы.
            После небольшой паузы секретный начальник:
            - Ну что ж все правильно, товарищ капитан. – Чекист опять чуть помолчал. – Хорошо, что вы именно так сделали, и не надо, чтобы кто-то еще об этом знал. Позовите командиров. Сами можете идти в расположение. Если конечно вам больше, нечего сказать.
            Капитан встал, одел фуражку, встал по стойке смирно:
            - Должен Вам доложить, наше подразделение в ближайшие часы отбывает на переформирование и перераспределение.
            - Я в курсе, капитан. – чекист опят глубоко взглянул в глаза Васильева – Если вы мне понадобитесь… я вас найду.
            Капитан аккуратно козырнул, повернулся и двинулся на выход, но уже взявшись за ручку двери остановился... опять встал по стойке смирно, повернувшись к чекисту:
            - Разрешите еще пару слов товарищ... - Васильев осекся, - товарищ командир?
            - Слушаю, капитан - чекист взглянул на Васильева.
            - Старший лейтенант Широков, из арт-разведки дивизии, подорвал себя гранатой прикрывая наш отход. Он совершил настоящий подвиг.
            Несколько секунд офицеры смотрели друг на друга.
            - Сейчас, капитан... каждый день совершаются настоящие подвиги... я сюда не за этим приехал... дело не в подвиге, а а том, что ты вольно, или не вольно, оказался в гуще большой стратегической операции... и повел себя как настоящий разведчик. И там на территории противника, ну... и здесь не сломался. Остальное все... лирика капитан. Можете быть свободным.
            Васильев козырнул и вышел из избы.

            В течении пол минуты высокие командиры садились на свои места, чекист что-то записывал в свой планшет.
            Чин закончил писать, опять сел в ту же позу, что и ранее, обведя присутствующих взглядом.
             - Вы… - он обратился к заместителю начальника особого отдела 20й армии майору Осетрову Семену Вадимовичу. – закончили дознание по этой, чрезвычайно важной, операции?
            Тот почему-то встал, напряженно обдумывая ответ:
            - Э-э. Не совсем… Есть еще некоторые не понятные штрихи…
           Чекист опустошённо, ничего не говоря, посмотрел поверх головы особиста, куда-то в угол избы там, где была икона.
            - В течении ближайших дней все нарушения будут выявлены… - чекист по-прежнему молчал, по его лицу невозможно было разобрать эмоций. – Виновные обязательно будут наказаны.
            Высокий гость по-прежнему молчал, лишь сделал пару движений, будто стряхивая пепел от курева со своих красивых строгих галифе, хотя он не курил совсем.
            - Товарищи, давайте наш разговор вести спокойно и непринуждённо, сядьте, товарищ майор.
            С пол минуты в избе опять стояло напряженное молчание.
            - А как у нас… с награждением отличившихся, товарищ полковник? – Чекист обращался к комдиву.
            Майор Осетров два раза кашлянул селе в кулак. Михаил Емельянович спокойно ответил:
            - Члены группы награждены орденами Красной звезды и медалями за отвагу. Васильев мной был представлен к званию героя Советского Союза… - комдив несколько секунд молчал, - … член военного совета западного фронта, по рапорту майора Осетрова, отклонил представление.
            Чекист наискосок посмотрел на майора своим ничего не говорящим взглядом, затем стал долго смотреть на свой планшет.

            Сколько прошло времени трудно было понять. Чекист опять обвел пустым взглядом офицеров, поднял свою кисть:
            - Дайте мне чистый листок бумаги.
            Комдив передал ему три листка. Чекист отодвинул планшет и аккуратным почерком начал писать. Прошли пара минут, чин расписался и передал комдиву написанное.
            - Вы, товарищ полковник, тоже поставьте свою резолюцию.
            На листке было написано представление на награждение капитана Васильева Н. В. орденом Красного Знамени за выполнение особого секретного задания ставки на оккупированной территории. Комдив расписался и подавал представление обратно:
            - Товарищ майор – расписывайся… чтобы опять у тебя кто-нибудь, чего-нибудь не отклонил… - у чекиста только чуть-чуть шевелились губы, а смотреть он продолжал на свой планшет, не совершая никаких движений. Лицо его не выражало… никаких эмоций.

            Когда Васильев подъехал к своему, уже свёрнутому, штабу, шел ливень. Палатки давно погружены на машины, сами машины стояли между деревьями близкого леса, а под ними солдатики прятались от дождя.

Продолжение:    http://proza.ru/2020/12/24/70            


12.07.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





ЧАСТЬ 4.

Часть 4. Версты.
Пролог.

            «- Сейчас, капитан... каждый день совершаются настоящие подвиги... я сюда не за этим приехал... дело не в подвиге, а в том, что ты вольно, или не вольно, оказался в гуще большой стратегической операции... и повел себя как настоящий разведчик. И там на территории противника, ну... и здесь не сломался. Остальное все... лирика капитан. Можете быть свободным.»


Глава 1. Язык.

            - …Lasst uns auf Gl;ck trinken…
            - …Давайте выпьем за удачу… - Переводила Роза слова немецкого офицера, разгулявшегося в деревенском клубе, где сейчас отдыхали летчики люфтваффе.
            - Ich denke, Sie haben genug f;r heute, Lieutenant. Sie sind betrunken. Morgen geht ' s Los. Wir m;ssen in der Lage sein, uns in den H;nden zu halten!
            - Думаю, что Вам уже достаточно на сегодня, лейтенант. Вы пьяны. Завтра в полет. Надо уметь держать себя в руках! – Стремилась не отставать радистка, в переводе, от немецкой речи, идущей из окна.
            Хорошо подвыпивший лейтенант уже хотел опрокинуть очередную дозу шнапса себе в рот, но остановил движение, пьяно, из-под бровей глядя на капитана люфтваффе, вальяжно расположившегося в кресле, куря, обдумывающего очередной ход на шахматной доске. Васильев с трудом, но понимал часть из того, что говорили немецкие летчики, в неплотном окне немецкой кают-компании. Роза Шеина немецким владела очень хорошо, ведь до войны она была преподавателем немецкого языка в школе.
            Лейтенант медленно опустил рюмку на стол, но не сел, а стал, со все большей злостью, смотреть на бутылку шнапса, из которой только что наливал в рюмку.
            - Was machen wir hier? (Что мы здесь делаем?..) – Спросил он тихо, будто самого себя, чуть качнувшись. Некоторые офицеры посмотрели на него. – Was machen wir hier? (Что мы здесь делаем?..) – Повторил он уже громче. Поднял со стола рюмку и опрокинул ее по-русски в глотку, резко поставив пустую на стол. - …Morgen die H;lfte von uns... die H;lfte von uns!... (Завтра половина из нас… половина… из нас!..) – говоря громко, широко махнул рукой, - …wieder fallen irgendwo unter Stalingrad... fallen, ohne diese verdammte Wolga zu erreichen… wie gestern!.. (…опять упадут где-нибудь под Сталинградом… упадут, не долетев до этой проклятой Волги… как вчера!..) - Он замолчал. Его сильно штормило, одной рукой он оперся о стол.
            Взгляды немецких летчиков, смотрящие на пьяного, были как злые, так и с нотой испуга. Один из офицеров подошел и ударил его от души, сбив с ног, почти готовый вытащить из кобуры пистолет.
            В кают-компании образовалась глубокая тишина, она зловеще нависала над столом с закусками. Офицер, в звании майора, первым тишину разрушил:
            - Bringt ihn hier raus. Vom Flug morgen suspendiert. (Уведите его отсюда. От полета завтра отстранить.) – глубоко вздохнул, - schalten Sie einige interessante Musik. (включите какую-нибудь интересную музыку.) – опять сел к шахматной доске к капитану, - meine Herren, wir ruhen uns weiter aus ... morgen ist viel Arbeit. (господа продолжаем отдыхать… завтра много работы.)
            Лейтенанта подняли за руки, он постепенно приходил в себя, видимо слегка трезвея.
            - Lieutenant, bitte kommen Sie mit uns in den Urlaub... das ist der Befehl.
(Лейтенант, извольте пройти с нами на отдых… таков приказ.) – говорил один из летчиков, дав понять провинившемуся, что тот должен следовать на постель.
            Подвыпивший офицер нехотя подошел к вешалке и стал одевать шинель. Один из офицеров удалился в сторону, буйный вел себя сносно.
            - Ich begleite Sie, Lieutenant. (Я вас провожу, лейтенант.)
            Тот посмотрел на, оставшегося возле него обер-лейтенанта, пьяным глазом и покрасневшей, от удара, щекой:
            - Verpiss dich, Ernie. (Пошел ты… Эрни.)
            И хлопнул дверью. Но сослуживец, обер-лейтенант, все-же последовал за ним.
            Васильев перебрался из-под окна к углу здания, Никитин отошел за поленницу, Роза, взяв у разведчиков автоматы, мелкими шагами отбежала в лес, притаилась за кустом, сняв один из автоматов с предохранителя. Все трое в белых маскировочных халатах. Немцы похоже не сильно заботились об осторожности, фронт вроде как близко, партизан быть не должно, да и русские здесь практически истреблены. В тоже время вроде, как и далеко фронт, внезапного прорыва Красных быть не должно, все-таки до противника больше шести десятков километров, канонады почти не слышно. Авиации у русских на этом участке фронта нет… пока нет... Да и железнодорожную станцию, и аэродром охраняет, чуть ли не целая, дивизия Вермахта… правда Русские об этом еще пока не знают.
            Немцы спокойно повернули за угол, обиженный и по-прежнему не трезвый, разговаривать не хотел…

            Уже шел одиннадцатый час, как разведчики изучали эту деревню, находящуюся более чем в 60и километрах от фронта, в тылу оккупированной немцами территории.
            Станица Тацинская рядом с аэродромом транспортной авиации, в которой располагались летчики, и службы технического обслуживания самолетов. Сравнительно недалеко от фронта. Это было сделано немецким командованием специально для того, чтобы самолеты с полной загрузкой могли без проблем добираться до пригородов Сталинграда и сбрасывать войскам окруженной 6й армии продукты, амуницию и боеприпасы. Все остальные развернутые аэродромы были значительно дальше от Сталинграда, и не могли так эффективно, как эта площадка снабжать окруженцев, значимость этого объекта была крайне велика для шестой армии Паулюса.
            Вылетали самолеты по два раза в день, если их успевали загружать новыми снаряженными посылками, перебрасывая немецкой группировке до двух тонн каждым самолетом за сутки, при этом потери были не велики… пока… Но вчера, впервые, эскадрилья транспортной авиации была атакована советскими истребителями, завалив на обратном пути три самолета. Возможно они сбили бы все самолеты, но видимо из-за дальности аэродрома Русских, в определенный момент преследования, тройка Яков организованно повернула обратно, не отстреляв до конца боекомплект.
            Аэродром находился в трех- пяти километрах от станицы. В станице была развернута железнодорожная станция, так как через поселение проходила железная дорога из Ростова на Дону, в Сталинград. Такая компоновка железнодорожной станции и аэродрома создавала крайне удобную ситуацию для обеспечения авиационных транспортных операций.
             Фронтовой воздушной разведке 2й воздушной армии юго-западного фронта уже с неделю было известно о существовании и дислокации этого аэродрома, который активно и, надо сказать очень эффективно, осуществлял подкормку окруженной группировки вермахта. Туда и была послана воздухом разведывательная группа капитана Васильева с задачей разведки дислокации объекта: определение расположения арсеналов, запасов топлива, путей снабжения, сил и средств зенитной и войсковой обороны. Одной из главных задач группы было пленение офицера и его эвакуация на большую землю. Вторым этапом операции - преодоление ста двадцати километров на северо-восток  в сторону фронта, и разведка аэродрома ближнего подлета фронтовой авиации противника, расположенного у станицы Алексеево-Лозовское, Мешковская. По возможности и там взятие языка, сообщение на большую землю об успехе, или провале, переход с ним через линию фронта на определенном заранее участке передовой. На все про все отводилось не более пяти суток с момента первого выхода в эфир после приземления. Не выход в эфир, в течении шести часов после выброски, означал гибель группы. На этот случай, у командования, были подготовлены резервные разведывательные операции, но уже по земле. Групп, подготовленных для действия воздухом, была только одна, но это не значит, что не появится и другая.
            Одного языка удалось взять еще утром. Это был интендант в звании капитана службы снабжения. Он сам заехал к ним в руки, отправившись в Ростов на Дону по служебным делам. От Ростова до Тацинской не так и далеко, всего двести двадцать километров. В распоряжении разведчиков была теперь замаскированная машина и два мотоцикла в ближнем лесу, живой, здоровый язык, с документами о приемке предыдущих грузов, и перечнями с заявками, грузов требующихся.
            Васильев хотел взять еще летчика, он дал бы важные сведения по поставленным перед летным составом задачам, коридоры, по которым доставляются в Сталинград грузы, сведения о базирующейся здесь авиации, ее структуре, ее размещении, эти сведения были бы крайне ценны и для бомбардировок, если появится воздушная техника, и для других планируемых операций, в том числе и о зенитном прикрытии этих коридоров на подлетах.
            И вот сейчас два немецких офицера – летчика прямиком направлялись к ним в руки.

            …Никитин стоял за поленницей с паленом в руке. Капитан не стал никуда прятаться, он просто сел на углу избы под крест ее венцов, словно снег к цоколю сгребли, и замер, благо фонаря здесь не было, только свет от окон избы. Роза, с автоматами разведчиков, отбежала метров на двадцать в темноту деревьев. Немцы прошли мимо Васильева неспешным шагом, пьяный чуть отставал, пока первый не преодолел решетку поленницы.
            Никитин, зашел в шаг летчика сзади, поддержал немца за руку, под мышку, будто оступился его приятель, сначала сбил с головы фрица фуражку:
            - А-а… - успел не громко произнести офицер, провожая взглядом головной убор, как бы случайно сбитый его приятелем, пытаясь удержать равновесие и повернуть голову, посмотреть назад.
            Затем красноармеец, не сильно ударив его поленом по темечку, после чего тот стал оседать.
            В это время Васильев, одной рукой на удушающем, другой, через руку лейтенанта за затылок, держал второго летчика на полусогнутых, пока тот не отключился.
            После этого Никитин взгромоздил немца себе на хребтину поперек спины, подняв фуражку, поволок его в лес. Васильеву Роза помогла ремнем связать на животе руки немца, закрепить его руки глубоко на плечах капитана, и тот двинулся по следам Никитина, немец как рюкзак болтался на его плечах. Роза, лапой ели, замела следы короткой борьбы, поправила на плече автоматы бойцов.
            В лес они углубились метров на сто пятьдесят, может чуть более, деревню было уже не видно. В тишине холодного леса только рык самолетных двигателей, приземляющихся самолетов.
            - Тяжелый падла, - сказал командир, бросая немца к сосне.
            Тот, которого принес Никитин застонал.
            Никитин сунул своему в рот, заранее приготовленный, кляп. Затем стал садить на ремень ему руки, фиксируя их спереди, так же, как и у второго, чтобы им было удобнее передвигаться.

            Никитин присел к лейтенанту. Закрыл ему рот варежкой, начал бить голой рукой по щекам. У пьяного медленно начали открываться глаза, и он стал делать головой движения, как бы избавляясь от руки советского разведчика. В следующий момент он осознал, что происходит, в глазах лейтенанта быстро разгорался страх, еще через несколько секунд фашист понял, что для него, скорее всего, война заканчивается… и никуда он завтра не полетит.
            - Роза переводи.
            Радистка была рядом.
            Васильев спокойно вытащил, из-за пазухи, пистолет. Взвел боек. Ствол пистолета медленно поставил ко лбу немецкого лейтенанта. Обер-лейтенант, бегающими выпученными глазами, то на пистолет, то на русского офицера, смотрел на происходящее метрах в трех от него.
            - Я сейчас убираю руку с твоего поганого рта, пикнешь… стреляю.
            Говорил Васильев медленно, спокойно… привычно. Немец зажмурился, почувствовав лбом холод оружия... опять открыл глаза. Перед глазами в темноте четко видел большой пистолет, приготовленный к нажатию на курок палец русского солдата.
            - Ich nehme jetzt deine Hand von deinem verdammten Mund. - Переводила Роза.
            - Ну?.. Понял? (Nun?.. Verstanden?)
            Немец начал быстро кивать головой, будто боялся опоздать это сделать. И что-то пытаться сказать.
            Васильев стал медленно освобождать его лицо от теплой варежки с большим и указательным пальцем. Когда Капитану стало понятно, что немец не заорет, он приподнял ствол ТТ, поставил его на предохранитель.
            - Звание, должность… твое и твоего приятеля. (dein Rang und deine Position und dein zweiter Offizier)
            - Leutnant der Luftfahrt, Pilot. (Лейтенант авиации. Пилот.)
            - Пилот чего? – переспросил Васильев. Роза перевела…
            Немец суматошно переложил взгляд на обер-лейтенанта. Ресницы слегка сморщили переносицу, было видно, что ему противно идти на предательство:
            - Ну быстро! – тряханул его за подбородок Васильев.
            - der Pilot... Transport Luftfahrt (пилот тяжелой авиации… то есть, - роза чуть задумалась, - транспортной авиации).
            - Кто второй? (wer ist der zweite) – немец молчал – говори!.. – пальцы капитана чуть сдавили кадык немецкого лейтенанта, пережав сонную артерию. Тот почувствовал, красных зайцев, побежавших в его глазах, голова будто начала потеть ледяным потом.
            - der Pilot... Transport Luftfahrt. (пилот транспортной авиации) – хрипя говорил фриц, но пальцы разведчика уже ослабили горло немца. Он пару раз слегка кашлянул.
            - Кляп…
            Никитин воткнул ему в рот приготовленный кляп. Отошел ко второму немцу.
            - Ну что, будем выбирать… Этот вроде разговорчив. – капитан убрал пистолет во внутренний карман, обрезанного под маскхалат, полушубка.
            - Может обоих поведем пока идти могут… в случае чего от слабого избавимся. Что я его зря тащил что ли, – Никитин стоял над вторым немцем.
            Васильев посмотрел на обоих летчиков.
            - Мы так их взводом на самолет грузить будем.
            Никитин ухмыльнулся:
            - Беда – когда ни одного. А так - чем больше, тем лучше. – Никитин, прижав большим пальцем правую ноздрю, сморкнулся, замолчал, смотря в глаза командира, еще не принявшего решение, - ну конечно в разумных пределах… - добавил разведчик, различая смутно появляющуюся насмешливость взгляда командира.
            Васильев глянул с улыбкой на опытного бойца:
            - Ты, Никитин, из клоуна… в философа превращаться начинаешь… Во какая наука – война-то… Ладно. Поднимай. Если будут проблемы при движении, оставим одного. Ты только им руки, на пару перевяжи, а то лупанут в обе стороны – гоняйся за ними по целикам. Роза, не устала еще, скоро уже в точке будем.
            - Я в порядке, товарищ командир.
            - Да-да… Ты всегда в порядке. – далее себе под нос, - Откуда в тебе силы-то берутся.
            Васильев и Никитин разобрали свои автоматы, вешая их на плечи, через голову… ремешки зашиты в белую ткань. Обер-лейтенант начал сильно гнусавить носом, пытаясь что-то сказать, через кляп. На лице нарисован невероятный испуг, пытаясь связанными руками, через край шинели, вынуть кляп изо рта.
            - Чевой-то с ним?.. Вытащи кляп. Ауфштеен – последнюю фразу командир кинул немецкому протрезвевшему летчику.
            Никитин снял с левой руки варежку, показал немцу на своем рту крест. Тот замолчал, кивая головой. Он аккуратно взялся двумя пальцами за кляп, опять губами сказал: «Тссс-ссс». Вынул кляп.
            - T;ten Sie nicht, ich werde Ihnen helfen. Ich bin bereit, alles zu sagen, was ich wei;. Ich wollte nicht in den Krieg. Ich bin ein Arbeiter ... Unsere Familie gegen den Krieg. Mein Vater war Kommunist. Unsere Familie wollte keinen Krieg… (Не убивайте я буду вам полезен. Готов рассказать все, что знаю. Я не хотел на войну. Я рабочий… Наша семья против войны. Отец был коммунистом. Наша семья не хотела войны…) – Роза замолчала. Глаза немца бегали по лицам разведчиков в темноте леса, сумерках белого, белого снега.
            У разведчиков замешательство. Они никогда еще не попадали в ситуацию, когда их просили о пощаде… Но был уже конец 1942го года. Немцы клещами зажаты у Волги… и похоже не верят фашисты в свою… победу. Несмотря на то, что топчут Волжские и Донские степи, почти по колено засыпанные снегом в начале снежного российского декабря.

Продолжение:       http://proza.ru/2020/12/24/1638


22.12.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 4. Версты.
Глава 2. Рутина.


2.1 Сбор.

            …Трифонов достал из кармана горсть палочек длинной сантиметров по десять, начал их считать.
            - Трифонов, ты меня слышишь, самолеты посчитал?.. - переспросил второй раз командир бойца.
            Трифонов осекся в своих действиях встал перед командиром:
            - Товарищ командир, так я Вам сейчас это и скажу, вот они все большие самолетики, которые на автодроме стояли, а вот, - он аккуратно вытащил из другого кармана такие же палки, - …которые взлета-али, за время моей лежки. Тоже большие. А еще там маленькие стояли, они у меня за пазухой, но их не много – всего восемь, можно не доставать. Сейчас посчитаю, на карте нарисую гнезда зениток, товарищ командир.
            Васильев улыбнулся:
            - Ну ты даешь, Трифонов. Надо ж - сообразил…

            Трое бойцов весь день наблюдали за жизнью аэродрома. Сколько самолетов, сколько взлетело… сколько село?.. Где огневые точки противовоздушной обороны аэродрома, кто-то считал солдат… офицеров, откуда на аэродром подают боеприпасы… грузы, упакованные для десантирования. Подробно изучили две взлетки, и все что было доступно глазу разведчика.
            Командир отошел к Розе, настраивающей рацию для вызова запланированного борта на эвакуацию немцев и сообщения важных данных на большую землю, которые можно было передать по рации, и не везти самолетом через линию фронта. Самолет также обеспечит доставку лыжных комплектов для дальнейшего их продвижения по немецким тылам, вместе с дополнительным теплым обмундированием. До точки планируемой посадки самолета надо еще было преодолеть порядка двадцати километров, что планировал Васильев сделать на двух мотоциклах и легковом автомобиле фрицев.
            В некотором смысле авантюра - передвигаться в потоке немцев, но в прифронтовой полосе царила большая неразбериха, посты здесь были не нужны, находились только на очень востребованных направлениях, этим и хотел воспользоваться Васильев, раз уж удалось захватить немецкий транспорт и, не очень-то жаждущих воевать, фашистов. Непредвиденной сложностью оказалось немецкое обмундирование, три комплекта солдат, после взятия интенданта оказалась годной, в том числе и по размеру, форма снятая с остальных немцев охраны интенданта, была сильно изрезана ножами и залита кровью… и конечно нужен был один женский комплект. Значит надо искать прачечную. На их счастье еще в полдень было определено, где она находится, слишком много белья привозили и забирали из этого дома. Можно было сделать вывод, что списочный состав немцев на объекте был значителен.
            Трифонов и Никитин поначалу пытались выкрасть комплекты немецкой формы, но… не так это оказалось и просто. Размеры все попадались не те. Нежданно-негаданно помогли им наши, толи пленные, толи вольнонаёмные девчата… поймали они наших разведчиков за руку, а парни стрелять не смогли... Так просили бабы, чтобы солдаты захватили их с собой!..

            Группа была в сборе… пять бойцов, вместе с командиром и радистка. Роза Шеина была опытнейшим бойцом… радистом, воевала с августа сорок первого, уже который раз выполняя особые поручения командования в тылу врага. Так уж получилось, что не первый раз попала Роза в группу Васильева. Почти год назад, в составе подразделения армейской артиллерийской разведки Роза участвовала в подавлении вражеской артиллерии под Тарусой. Славная была ночь…Боевая. Вызвали они тогда огонь на себя в конце тяжелейшего сражения, выхода не было... Почти вся рота легла тогда – одержав победу и над немцем… и над смертью. И именно Роза спасла тогда капитана Васильева от неминучей смерти, потеряв его в госпитале, уснув в подсобке от смертельной усталости, пока того чинили на операционном столе, вырезая из тела капитана горсть осколков и пуль… что удалось найти, остальные уже дорезали в Москве, в госпитале. А Таруса, вместе с замерзшей Окой и спящей Розой, встречала освобождение.
            Васильев с радостью и удивлением принял появление Розы в штабе у Баданова. Именно там принималось решение о целях и задачах разведки важного аэродрома. За сорок второй успела Шеина из сержанта превратиться в младшего лейтенанта, поучаствовать в подполье на Смоленщине и в Белоруссии. В Кжатскую операцию служила недалеко от хозяйства Васильева, переводчиком в штабе 5й гвардейской армии. Но встретиться им пришлось только в штабе полковника Баданова, танковой бригаде которого предстояло в ближайшее предновогоднее время совершить большой подвиг. В будущем запишут этот подвиг во все учебники тактики и стратегии как искусный пример ведения военных действий.

            Еще месяц назад Лешке Трифонову, страшно надоело скитаться по армейским тылам, дожидаясь новых заданий под командованием самого Васильева, который то куда-то уезжал, то опять приезжал в расположение роты. Да к тому же специальность его военная всплывала на каждом шагу, при каждой очередной проверке документов разведчика, ведь связистов везде страшно не хватало, но Васильев, в конце концов всегда забирал его обратно, как чуть ли не самого опытного разведчика, за что Мишка был очень ему благодарен. В конце концов два раза он с Никитиным сходили за языками на ту сторону, и снова сопровождали группу артиллерийской разведки, с выдвижением за линию фронта. Все три раза возвращались с успехом и без больших приключений. И вот наконец опять самолеты и парашюты…
              Полгода минуло, как призвали Мишку. Привычным становилось чувство опасности, которое по началу заставляло трепетать его позвоночник, и щекотать в копчике, по человечьи говоря, в заднице. Все это никуда не ушло, просто научился Михаил с этим жить, не кланяться на свист пуль… бесполезно… ведь они уже пролетели. При свисте снаряда пластаться за бугорок откуда свистит, а не наоборот, об этом не задумываясь, инстинкт сам делал свое дело. Много других маленьких и не маленьких премудростей, которым научила война, которые позволяли оставаться в живых, иногда среди других погибших, или пострадавших, хотела она, война, этого… или нет.
            В предпоследней вылазке, в рукопашной, здоровенный немец пытался его ударить… в промежность… по яйцам правильными словами, как в августе подо Ржевом, в Берестяном, да куда там… перехватил Мишка его ногу… второй раз не вышло у немчуры, и тут же нож в горло… даже не понятно откуда пришла к нему эта легкость, эта уверенность, этот азарт, даже думать ни о чем не надо было. А ведь росточком не велик. И как же важно было всегда Яшкино плечо, которое никогда не подводило, будь Яков даже не рядом.
            Как-то незаметно и, конечно, неожиданно на Руси, выпал снег. Дни стояли пасмурные, серые. Выброс десанта производили ночью, но все прошло удачно, к утру вся группа оказалась в точке сбора. До объекта было километров восемь, перекусив, еще по темному, отправив нужную радиограмму, направились по намеченному маршруту, в уверенности, что в течении трех часов, как только рассветет, окажутся у нужной цели и начнется плановая работа по разведке объекта. Все бы так и сложилось… если бы не интендант, который с рассветом решил ехать в Ростов, с охранением в два мотоцикла. Не могли разведчики не перехватить такой подарок, ведь им все равно надо языка брать, ну а коль не получится, так документы взять, а языка уж – по плану.

            Мороз был не большой, звезд нет, сильная облачность уже второй раз помогала парашютистам в эту ночь… приземляясь на оккупированной территории. Глубокие сумерки из фиолетовой мглы исключительно от снега. Машина и мотоциклы двигались медленно, преодолевая кашистый, мерзлый снег дороги. Хоть бульдозер дорогу и прочистил днем ранее, часа в два дня, но транспорта вчера по ней прошло много, Паулюса пытались снабжать достойно, как обещал «великий Гитлер». Разбита была дорога колесами тяжелых грузовиков.
            Лешку всегда учили работе в арьергарде. Разбираться было не надо, он принимает хвост колонны.
            …Трифонов без труда догнал, в несколько быстрых шагов наперерез, еле-еле двигающийся за легковой машиной, мотоцикл, резанув горло немцу, сидящему на облучке, стаскивая его с мотоцикла за плечи, и тут же вогнал нож под лопатку, кимарившему в люльке унтер-офицеру. Ловко запрыгнул на запасное колесо, укрепленное на задке люльки, руки уже на плечах мотоциклиста, не задерживаясь на люльке ни на миг, в прыжке, сбил водителя мотоцикла, кувыркнувшись с ним вместе по дороге, в итоге оказавшись сидящим у него на животе, тут же вогнал ему в грудь клинок, дополнительно ударив по рукоятке ладонью сверху, резко повернул его раздвинув ребра врага… тут-же вытащил. Перехватив автомат наперевес, быстро побежал к машине. Мотоцикл поехал дальше, пока не уперся в сугроб, продолжая задним колесом грести снег.
            В это время Никитин длинным дрыном сбивает немцев с первого мотоцикла, который двигался во главе. Наездники оказываются на дороге, их спокойно и в тишине добивают другие бойцы, вставшие с обочины, который в люльке был доделан Никитиным. Васильев и Шеина с автоматами наперевес, открывают водительскую и заднюю двери легковушки.
            Водитель… им был не нужен.
            Мотоциклы и автомобиль полностью заправлены, подготовлены к длинному пути. Раздумывать некогда.
            - Трупы в лес. Мотоциклы на ход. Никитин, Сиротин – по мотоциклам. Шеина – оборудование в машину. Трифонов стережёшь пленного. Выполнять!..
            Не прошло и пяти минут, немецкая колонна спокойно медленно продолжила движение, но… в другую сторону.


2.2 Без паники.

            День в расположении немецкого транспортного аэродрома прошел быстро. Намеченные задания выполнены и в темноте, за два часа до полуночи мотоциклы и легковой автомобиль вновь проезжали место, где пятнадцать – шестнадцать часов назад произошел захват. Один из летчиков был заперт в багажнике, два немецких офицера и Шеина сидели на заднем сидении мерседеса. За рулем - Трифонов, передним пассажиром – командир в офицерском кителе с острой и высокой офицерской фуражке Люфтваффе. Фары мотоциклов и легковушки слегка рвали темноту ночи. Дорога была значительно лучше, чем утром, может потому, что день был морозным, ниже пятнадцати градусов и к вечеру еще круче похолодало. Сиротин вел первый мотоцикл, Никитин второй - замыкающий. Немецкая форма у всех зудела на плечах, особенно у Никитина, ни один комплект, ни ворованного, ни захваченного обмундирования ему не подходили… были тесны, обувь на его ногах была советская, армейская… видимо не было в немецких войсках нужных ему размеров.

            Не красив ратный труд на войне. Сколько надо пройти, пробежать, порой по непролазной грязи, подпирая плечом застрявшую повозку или машину, сколько надо выкопать земли… перетягать железа, не снимая с плеча винтовку, и мокрые сапоги. Все время соленые, от пота, губы… смрад, неисчерпаемая усталость, которую не снять коротким сном… и непрерывным, не кончающимся животным страхом, все время отгоняя его в сторону, сглатывая спазм где-то в подбрюшье. Не замечая нытья костей, шевелить замерзающее, во сне, плечо на сырой, или мерзлой земле, в промокшем от дождя, или продрогшем от мороза окопе. Миг героизма – короткий шквал острой атаки… до которой добежит… далеко не каждый. Благодарность от командира… может медаль – если выполнил задачу… победил, оставшись в живых. Остальным - дай Бог если не безымянная, братская могила… после всех перечисленных нечеловеческих трудов и лишений. Все это совсем не красиво, переживая военный труд собственным телом, собственной душой, собственной жизнью... которая у всех… только одна.

            Порядка двадцати километров надо было теперь преодолеть группе до места приземления самолета с большой земли, для отправки языков и захваченных документов.
            Отъехав от аэродрома четыре километра, дорога выходила на шоссе. Редко к ночи, но все же двигался по ней, немецкий транспорт, не часто отдельными машинами, как правило колоннами. До проселка, ведущего к месту приземления советского самолета, надо было проехать по оживленной дороге порядка восьми километров, постов здесь быть не должно, по данным авиационной разведки штаба Донского фронта. Затем по проселку еще преодолеть километров семь. Не наблюдалось здесь сосредоточение немецких войск. Все идущие к сталинградскому котлу части и соединения вермахта, шли на линию фронта для немедленного вступления в бой… и не хватало немцам войск… силы, чтобы кольцо пробить, освободить шестую армию вновь испеченного фельдмаршала Паулюса. Разбивался танковый кулак очередной немецкой атаки о стиснутые зубы, еще не сформированной по-настоящему, советской обороны. А ведь еще совсем недавно, всего лишь месяц назад, рапортовали немецкие газеты на весь Мир о покорённой, под Сталинградом, Волге, которую они никогда не возьмут, укрытую телами бессмертных Русских Богатырей.
            С трассы на дорогу, по которой они ехали, навстречу, свернула вереница тяжело загруженных грузовиков, объезжая остовы сгоревшей, во время кипевших здесь боев, техники. Разбитые машины и танки бело-черными призраками сторожили перекресток, засыпанные снегом. С десяток автомобилей везли смертоносные грузы для завтрашней выброски в Сталинграде, а также продовольствие и боеприпасы, и другую амуницию. В кромешной тьме, дождавшись, когда фары проехавших автомобилей освободили дорогу, их маленькая колонна выехала на шоссе. Теперь только вперед.
            Семь километров проехали без приключений, объезжая большие огороженные воронки, разбитая техника с дороги была убрана, на стратегической прифронтовой транспортной артерии немецкого наступления. Навстречу, за это время не попалась ни одна машина, как правило везли раненых в светлое время, да и не любили немцы передвигаться по ночам, именно поэтому дорога забита техникой не была. Но сзади время от времени их догонял тусклый луч фар, идущих за сотни метров от них, автомобилей. До нужного поворота оставался километр… чуть больше, когда впереди увидели хаотичное скопление автомобилей, рвущих на части зимнюю ночь в разные стороны своими, скрытыми от самолетов, фарами. Сворачивать было некуда, подъезжать вплотную было категорически нельзя, языком владела только Роза, да и то с большим акцентом.
            Группа остановилась. Васильев и Шеина вышли из машины, Никитин, замыкающий колонну на мотоцикле, не глушил мотор, подъехав вплотную к багажнику легковушки, чтобы максимально скрыть звук, если закричит пленный в багажнике, Трифонов держал на мушке офицеров в салоне автомобиля, прибегать к последней хитрости… которая была для них приготовлена – необходимости не было. Повесил Никитин к ним на спину по лимонке, чтобы при случае их тела остальных защитили, веревочку на кольцо ЧКа, другой конец протянул до Трифонова. Напутствовал с улыбкой: «Ты это, без дела не дергай, а то возвращаться придется… Лучше матом успокой, если что.»
            - Что делать… - Шеина напряженно всматривалась в фары приближающейся к ним немецкой колонны, - командир…
            - Без паники… Пока еще ничего не случилось… Переведи лучше их крики, небось авария.
            Радистка прислушалась через гул мотоциклов:
            - …Да, у них действительно авария, кто-то за рулем уснул.
            До надвигающейся сзади колонны остались пять десятков метров.
            - Ну вот, и хорошо, сейчас движение будет восстановлено. Эту колонну придется пропустить. Курим…
            Васильев достал пачку немецких сигарет, вытащил сигарету себе в губы, предлагая сигарету – Розе, та взяла слегка трясущимися пальцами, стала примерять ее, чтобы закурить, при этом она не баловалась куревом вовсе. Васильев заметил ее волнение доставая из кармана немецкую зажигалку, которой пользовался в исключительных случаях только в разведке, когда надо было выглядеть немецким чином, так предпочитал спички:
            - Рихиг. Хер лейтенант. (Спокойно господин лейтенант.) Курите спокойно… - ломаным немецким, с переходом на родной, предлагая Розе прикурить аккуратным огоньком зажигалки, обращаясь по званию на ее немецких погонах, сказал командир.
            - Danke, Herr Kapit;n. (Благодарю Вас, господин капитан.) – Не выдавая волнения произнесла Шеина по-немецки, затягиваясь, слегка вытянутыми по-детски губами. Курить она явно не умела.
            - Я Вас понял, Барбара. – Ответил Васильев по-русски слегка улыбнулся, Роза тоже. Хоть курить она и не умела, но было видно, что это ее не первая сигарета… без всякого кашля и срыва дыхания.
            - Was ist passiert, wissen Sie nicht, meine Herren Offiziere?.. (Что случилось не знаете, господа офицеры?..) – крикнул унтер-офицер из головной машины, медленно проезжая мимо.
            - Unfall. Sie werden sich jetzt zerrei;en. Wir fahren bald. (Авария. Сейчас разъедутся. Скоро поедем.) – громко ответила ему Роза. Вновь пригубив сигарету.
            Машина прорычала дальше. Никитин исподлобья взглядом провожал каждую машину немецкого конвоя, иногда ловя на себе взгляд сидящего в кабине чина, постоянно поддергивая газ мотоцикла, Сиротин правую руку держал на цевье своей снайперской винтовки, слегка склонив голову направо, как он это делал при прицеливании… мотоцикл на холостых. Николай, смачно затянувшись, провожал колонну врага большим клубком сигаретного дыма, повторяя и повторяя это снова, пока окурок не пришлось бросить. Роза смотрела, не отрываясь на капитана, понимая, что любуется очень мужскими чертами его лица. Останавливаться немецкой колонне не пришлось, пока она доезжала до места столкновения, черепашьим ходом, движение было восстановлено.

            Приблизительно через час разведчики подъезжали к глухой деревушке Надежевка, до которой оставался небольшой лесок, перед лесом - ровное заснеженное поле, сизо белеющее даже в ночи, в длину с пол километра, может чуть больше. Немцев в деревушке не было, поселение на отшибе от большой дороги, место глуховатое. Добраться сюда было не просто в распутицу, а сейчас немцы полностью озадачены фронтом, эта деревушка их совсем не интересовала, да и не знали они, что есть за лесами… Надежевка. Один край этого поля сваливался в речку, петляющую вдоль леса, до которого разведчики слегка не доехали, застряв очередной раз в неглубоком снегу.
           Дальше ехать было ни к чему. Колонна остановилась на краю поля, не выезжая из леса. Технику заглушили. Кромешная тишина моментально полностью обволокла все окружающее пространство. Здесь их должны были встретить подпольщики, приготовившие это поле для приемки самолета. Васильев подошел к головному мотоциклу, чуть постоял, прошел еще метров сорок вперед. Внимательно осмотрел окружающее пространство в разные стороны, пытаясь увидеть то, чего не должно быть в прицеле его взгляда. Заметил, что снег истоптан людьми, заметил собранный шалашом темный на снегу костер, метрах в полусотни от места, где он в данный момент стоял. Тишина не выдавала, что где-то рядом должны быть люди. Даже лая собак из деревни не было слышно.
            Васильев сложил ладони нужной коробочкой и дунул между большими пальцами дважды… как будто прокричал филин.

            …Одна, две секунды, филин прокричал трижды, со стороны предполагаемого костра.
            Еще через несколько томных мгновений на дорогу из леса вышли вооружённые люди, люди появились и со стороны костра, чуть позже подошли сзади, все это в полной фиолетовой ночной тишине.

Продолжение:       http://proza.ru/2020/12/25/1653


22.12.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 4. Версты.
Глава 3. Рокот самолета.

            Все слушали воздух.
            Легкий ветер гнал по насту слабую поземку, почти не создавая никакого звука. На слабом ветру даже деревья совсем не хотели шептать. И центрифуга в двигателе у Мерседеса уже остановилась. Самолет должен прибыть только в районе трех часов ночи. Оставалось только ждать приблизительно полтора-два часа.

            Подготовка к встрече самолета продолжалась еще с полчаса, в конце концов у каждого костра была поставлена канистра с керосином. На костры продолжали подтаскивать хворост и коряжины от деревьев. Технику развернули, прятать не стали, хотя Васильев понимал, что с утра эту технику могут начать искать, ведь после захвата начинались уже вторые сутки, к этому времени интенданта уже ожидали в Ростове. Разведчиков накормили картошкой с бараниной и напоили горячим клюквенным морсом, по порции баранины и горячего морса было предложено и пленным. Минут двадцать Васильев писал некий отчет, который упаковал в конверт, на конверте написал «Бад» (фамилию Баданов не дописал специально, ведь конверт должен был перелететь линию фронта).
            Только в половине третьего ночи на востоке послышался легкий гул. Почему-то было понятно, что самолет летит очень низко.
            - Факелы поджигай! – Крикнул командир отряда. Поле несколько раз повторило команду, затихая вдалеке.
            В течении следующих десятка секунд еще в пяти местах поля, кроме той, где стояли три немецких офицера, появились яркие точки огня, вырывая из тьмы темные шалаши костров, и слабые контуры поля. Нетерпеливо шли секунды, гул на востоке нарастал, будучи уже совершенно отчетливым.
            - Поджигаа-ай! – поле ответило повторением команды, солдат держащий яркий факел, подошел к костру, облитому керосином, дотронулся огнем до его низа… языки пламени всех шести шалашей резко ударили в пасмурное небо, очень низко лежащее над полем.

            Клубы снега, поднятые винтами Дугласа, загородили четвертый костер, дальний уже не был виден давно - секунды три, даже когда тот доехал до места разворота, через поднятую пургу видно его не было. Самолет развернулся сразу, сходу. Не останавливая двигатели, каким-то образом замер, будучи на лыжах. Дверка открылась. Из самолета, один за другим выскочили восемь вооруженных солдат, двое из них были с рациями. Отбежав, не останавливаясь от самолета метров пятьдесят, построились в шеренгу. Первый из построившихся, быстрым шагом подошел к освещенным костром командирам. Васильев старался рассмотреть лицо приближающегося разведчика, но в мерцающих не сильных всполохах костра разобраться не мог, ночь съедала ростки красных бликов света, было видно, что солдат Васильева знает, направлялся к командиру разведгруппы, не отпуская цепких глаз Васильева, своими темными, даже в ночи, глазами на все-таки знакомых капитану чертах лица.
            - Разрешите доложить, - командир группы высадившихся разведчиков… цыган, козырнул к ушанке, скороговоркой начал доклад, - товарищ командир… – Васильев поправил стойку смирно. – группа разведчиков прибыла для выполнения конвоирования пленного, обеспечения связи партизанского отряда с большой землей, замены и пополнения членов основной группы для выполнения главного задания, при необходимости… обеспечения эвакуации раненных, командир группы - Джанго… Баро, товарищ командир… Цыган.
            Васильев прищурил глаза. Пламя костра вскользь колыхало лицо Баро, Капитан взял его за плечо, слегка повернул к огню.
            - В каком звании, Цыган? – Спросил Васильев, довольно улыбаясь, понимая, что тот уже не рядовой.
            - Лейтенант, товарищ командир. За плечами восемь операций. Просто счастлив, что к Вам прислали. – он глянул на часы, не сбрасывая со скуластого лица радости встречи, - на разгрузку-погрузку осталось семь минут, надо поторопиться.
            Васильев бросил взгляд на командира партизан.
            - Раненных готовить на погрузку в самолет. Из самолета выгрузить оружие и оборудование, – громко скомандовал подпольщик.
            К самолету, неизвестно откуда, тащили носилки с раненными. А из самолета по цепочке уже выгружали прилетевший груз, в том числе пятьдесят пар комплектов лыж и лыжных палок, уже приготовленных к употреблению на валенки.
            - Заменяем только одного, простыл парень, остальные в строю… - Командир на пару секунд осекся, - возможно придется заменить радиста, это я сейчас уточню. Переводчик есть? Ты то сам как, откуда нарисовался, как тогда в церкви все закончилось… - Васильев опять осек сам себя, моментально продолжил, – но все это потом, сейчас быстро грузим пленных, документы. Документам цены нет, передавай связистов партизанам, забирай моего больного, давай замену, и… быстрее отсюда… Документы и пленных лично в штаб доставишь. – вот это передашь в руки Баданову, мое краткое описание нашего похода, он уж там сам знает, чего с этим делать. – Джанго нехотя взял пакет Васильева.
            - Так я, товарищ командир, с Вами остаюсь… еще с одним бойцом.
            Капитан насторожился. Он сразу почувствовал холод русской зимы… Ему говорили, что могут помочь, если группа будет нести потери, но потерь не было, а подкрепление все равно прислали, в подкреплении был солдат, которого он знал… но не знал его дальнейшей истории, его смущал молниеносный рост новобранца цыгана до лейтенанта за каких-то три с половиной месяца.
            Лейтенант увидел моментальный холод в глазах командира.
            - …Это команда Баданова, товарищ командир.
            - Твои основные задачи?
            - Доставка в партизанский отряд радистов с охраной, конвоирование языка, пополнение вашей группы при потерях… - он на короткое время замолчал, но глаз не отвел, - если у Вас провал… повторное выполнение вашей операции.
            Капитан прощупал цыгана жестким взглядом:
            - Ну раз так… выполнять поставленные задачи… Марш.
            - Есть, товарищ командир.
            Баро побежал к самолету, отдавая четкие распоряжения. Вокруг него все быстро приходило в движение. Пакет Васильева был передан старшему конвоиру.
            - Надо же… а ведь чуть более трех месяцев прошло!.. – Тихо удивился себе под нос Николай.

            Роза Шеина как всегда «была в порядке», категорически отказалась на замену в операции:
            - …сяду в самолет, если только по приказу, товарищ командир… я что Вас где-то подвела, где-то не успела, немецкий плохо знаю? – она смотрела на Николая злыми прищуренными глазами, стоя показательно по стойке смирно.
            - Впереди более ста километров до следующей цели, потом на выходе к нашим еще тридцать с лишним, отчет себе отдаешь?
            - В самолет сяду только по Вашему приказу! – Голову задрала вверх как на параде. – Потом никогда не прощу! – вздох и выдох у женщины был глубокий от злости и обиды.
            Васильев смотрел на Розу с большой теплотой, молниеносно, без его воли, в голове прокрутились отдельные события Торусы. Сказал строго и сухо, как обычно подчиненному.
            - Никакой пощады на марше не будет.
            Но Васильев ни грамма не сомневался – Шеина выдержит все, что свалится к ним на голову.

            Самолет пропал в снежной пыли, по звуку было слышно, что он встал на крыло, ближний горящий шалаш развалился от воздушного потока созданного винтами Дугласа, партизаны уже разваливали и гасили остальные костры, засыпая их снегом. На поле опять ложилась фиолетовая тьма.
            - Капитан, может оставишь нам машину и мотоциклы, их все равно скоро искать будут, тебе на них далеко не уехать, а нам они ой как пригодиться могут. А я всех твоих бойцов на лыжи поставлю, если хочешь подводу дам… хочешь сани? – две рации и радисты оставались в отряде подпольщиков.
            Васильев задумался. В словах партизана был резон. Двигаться на машине можно только по трассе, по проселку три раза машину откапывали, пока ехали сюда. Да и искать ее начнут уже с завтрашнего утра, Интендант к утру уже должен был прибыть в Ростов и оказаться перед своим начальством.
            - Договорились Антип Иванович. Подводы не надо, мы на легке. Вот харча бы – суток на трое, было бы к месту.
            - Я бы тебя и так снабдил, вон уж все приготовлено. Спасибо, командир за транспорт… не знаю тебя по званию и имени, отчеству.
            - А это ни к чему, Антип Иванович. – Затем уже своим. – Цыган! Получить провиант и восемь комплектов лыж. Построить группу…

            Через пол часа группа разведчиков, встав на лыжи, двигалась в направлении станицы Мешковская в окрестностях которой располагался аэродром ближнего подлета немецкой фронтовой авиации. Из пяти суток израсходованы одни. Время, для проведения второй запланированной операции, было вполне достаточно.
         
Продолжение:   http://proza.ru/2020/12/27/734


22.12.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 4. Версты.
Глава 4. Холодный горизонт.

            Хороший зимний день, с проблесками солнца на пасмурном небе, клонился уже к концу. Легкий приятный снежок редко падал не прекращаясь. Временами летуче продувалась поземка по пушистому, не очень глубокому снегу. Поля… Леса… Проселки, опять поля и леса… хруст снега на морозе, шуршание нескольких пар лыж по свежей пороше. Лыжи проваливались по середину валенок… белые халаты. Деревеньки по берегу речушек иногда нарушали одиночество дали. С одиннадцати до двух часов дня – большой привал на караю редкого леса, с двумя часами сна, усталость у всех была смертельной. Дозор разделили между собой новички. Опять шиканье снега под лыжами, тихие фразы между долгим молчанием, со сменой лидера через каждые полчаса. И непрерывное терпение, терпение… пока командир не поднял бинокль, и вглядевшись в горизонт, правее от намеченного маршрута… остановил отряд.
            - Цыгана ко мне, - не громко приказал командир. Джанго в этот время был лидером, на лыжах держался не очень уверенно, но в данный момент все равно пробивал лыжню.

            Баро тяжело дышал, не смотря на еще не далекий привал, подошёл к командиру. В это время Васильев уже успел разложить планшет на снегу, на карте лежал компас, карта была скорректирована по его стрелке. Капитан простым карандашом дорисовывал пройденный маршрут.
            Николай вскользь глянул на Баро:
            - Смотри Цыган, впереди Сергеевка… быстро дошли, значит прошли уже приблизительно сорок километров… - он посмотрел на часы, - за… приблизительно восемь часов чистого хода… неплохо, пять километров в час преодолеваем… неплохо. – Командир тронул левое плечо, лямки рюкзака под маскхалатом ощущались все тяжелее. – не даром плечи болят, ё-мое. Может даже больше сорока прошли. Это значит до Кашар осталось каких-то километров тридцать. Значит так, идем до полной темноты, потом привал с двумя тремя часами сна. После привала ночь идем до утра. Тебя сменить не надо, - обратился к бойцу, несущему рацию.
            - Справлюсь, товарищ командир. – Замотал головой Трифонов.
            Васильев закрыл компас. Сложил карту. Сложил планшет, сунув его в специальный, пришитый внутри полушубка, карман. Зачерпнул ладонью мягкий снег, с удовольствием им умылся, растерев растаявший холод по лицу.
            - Сиротин – смени Цыгана в лидерах, замыкающий – прежний. Марш… Марш.
            Лидер начал отрываться вперед,
            - Отряд… Вперед! Марш… Марш. – повторил команду к движению командир. Отряд продолжил движение.
            В группе Баро шел последним, после того как тронулся Никитин, зыркнув по сторонам, чтобы никто не видел он, как и командир, умылся свежим снегом перед движением.

            Совсем темно стало через три часа. Отряд шел без остановок, не требовалось даже справлять нужду, только преодоление… только вперед. Остановились минут через двадцать, когда вошли в лес. Северную околицу Сергеевки Васильев рассматривал в бинокль около часа назад, когда еще можно было вдали что-то рассмотреть.
            Как всегда, была найдена балочка, нарублено лапника, плотная лежка валетом, обнимая ноги друг друга… лапник сверху… глубокий, глубокий сон. Дозорным спать нельзя – хоть кораблик на ладони вырезай… Через три часа командир был разбужен, уже другим дозорным. Еще минут через сорок отряд опять двигался вперед.

            Погода была по-прежнему облачная, звезд не было, только снег будто светился изнутри, давая ночи некий смертельный фиолетовый оттенок, оконтуривая во тьме елки в полной глубокой темноте. К шести часам в вязкой ночи появился тусклый свет над лесом. По карте было понятно, что группа подошла к Станице Кашары. Еще через пару часов, когда темнота начала растворяться в мутном холодном утре, Капитан скомандовал привал на очередной лесной опушке.
            Перед тем как дать отбой на два часа Васильев объявил:
            - Товарищи бойцы, мы прошли за сутки более семидесяти километров. Первый этап перехода завершён. Второй этап короче… на двадцать километров. Немного осталось. Отдыхаем, товарищи. – Он стал ложиться на лапник. – давай Роза ко мне… - поправил холодный автомат в районе живота, на лапнике.
            Роза легла вплотную к Васильеву, уткнувшись носом в его валенки, Васильев, прижал ее валенки к своей груди, обняв их, как бы закрепив подбородком войлочные валеные носки Шеиной. Остальные вплотную ложились к ним, занимая нужную позицию. Дозорный накрыл всех лапником, пошел на приготовленное к дозору место. Через час он разбудит второго дозорного, заняв его место в коротком часовом сне.
            День уже растопил тьму ночи, обнажив изменившиеся картинку просторов за ночной переход. Завтра утром группа уже точно выйдет к цели если… если все пройдет правильно.

            В полдень группа выходила на очередное поле из леса. В морозном воздухе уже несколько минут было отчетливо слышна работа трактора, это утверждал сержант Трифонов, кто-кто, а он в тракторах разбирался. Лес рос слегка на взгорок, опушка леса уходила в небо частоколом не частых деревьев. Разведчики сгруппировались и заняли оборону вокруг связиста. На выяснение ситуации были отправлены Джанго с Трифоновым.
            …Джанго перебежал до следующей полу-поваленной сосны, упав в снег, заняв временную позицию под ее стволом, ближе к комлю, корень выкорчевал корневищем вертикальный пласт земли. Трифонов видел, что Баро занял позицию, вскочил и пробежал на пятнадцать двадцать метров ближе к урезу предполагаемого поля чем лежало поваленное дерево. Занял позицию под молодой сосной, оглянувшись на лейтенанта. Следующей перебежкой Цыган пробежал до опушки, стал дожидаться сержанта.
            Мишка не добежал до Баро меньше десятка метров, когда за бугром начинающегося поля, на котором работал трактор… или танк, грянул не ровный винтовочный залп, перечеркнутый треском шмайсера… Трифонов, на бегу, рухнул в снег, автомат на изготовку, моментально начал искать глазами источник стрельбы, но уже через пару секунд понял, что их не видит за бугром опушки леса, лейтенант внимательно всматривался в невидимую Трифонову картинку. Еще через пару секунд он стал медленно подниматься на колено, продолжая, как филин осматривать видимое пространство, затем, не спеша, как испуганный хищник, шаг за шагом, добрался до лейтенанта, свалился рядом с ним под костлявый куст не определенного растения. Картина была страшной…

            Метрах в семидесяти от их лежки, на кромке поля, по правую руку, бульдозером был вырыт ров. Во рову уже лежали не один десяток убитых людей… десяток в военной форме… остальные – мужики и бабы. Более правая часть рва, еще не будучи закопанной бульдозером, но расстрелянные там люди уже засыпаны мерзлой землей лопатами. Левее такой же ров уже был завален трактором гробиком с возвышением на метр-полтора вверх над грязным снегом, перемешанным траками бульдозера с доброй Волго-Донской землей. Приблизительно в километре от места расстрела виднелась деревня, первые дома которой были сожжены, некоторые пепелища еще дымились в мареве морозного воздуха, а по дороге, под конвоем, метрах в трехстах вели ко рву еще одну колонну, в основном гражданских людей.
            Мишка резко глянул в лицо Баро, на котором было нарисовано абсолютное зло:
            - Быстро к командиру… - негромко пробурчал Джанго продолжая наблюдать происходящее на поле.
            - Есть.
            Трифонов пулей полетел в сторону спешенного отряда, как юла, огибая стволы деревьев, ни лес, ни снег не могли помешать его быстрому разгоряченному бегу.
            - Там… там наших расстреливают… людей… крестьян… баб…

            Васильев видя, как лихорадочно бежит Трифонов, сразу понял, что происходит, уже после залпа это предполагая. Не впервой он случайно попадал на подобный ужас, но он отдавал себе отчет, что то, чем занят сейчас его отряд – бесконечно важно… и ничто не должно их остановить. Ни что!.. Николай поднялся и пошел навстречу обескураженному Мишке, пока тот не столкнулся с ним грудь в грудь, не добежав десятка метров до рассредоточенного отряда.
            - Там… там наших расстреливают… людей… крестьян… баб… Их там не много пара десятков. Они наших расстреливают, гады… пойдем командир… быстрее.
            Васильев жестко взял его за плечи и тряханул:
            - Смирно боец! – Трифонов смотрел на командира застывшим как камень лицом, как будто умер с наполненными ненавистью глазами. – А задание кто выполнять будет, солдат? Смирно. -  он отпустил сержанта. Не громко скомандовал – Все ко мне!
            «Трифонова наверх брать нельзя – стрелять начнет, у Никитина, мать с сестрой от голода умерли… фрицы дом сожгли, тоже брать нельзя…» - молниеносно рвались мысли Васильева.
            Мишку как будто облили кипятком, лицо горело, снег в лесу будто стал очень ярким.
            Через две-три секунды вся группа была возле командира.
            - Трифонов, Никитин остаются вместе с радистом. На лыжи и в лес до места где полчаса назад короткая остановка была. Остальные за мной аккуратно, перебежками. Никому не стрелять… не стрелять, если я не стрелял. Марш!
            Командир и трое бойцов длинными перебежками удалялись к полю.

            Трифонов смотрел в спину убегающих, в горле почувствовал ком, в глазах влагу.
            - На свои лыжи, - подавал ему лыжи и палки Никитин.
            - Ага.
            Через минуту Мишка замыкал тройку в обратную сторону. Рация на спине у Никитина.

            Колонна с обреченными не дошла до рва метров триста.
            - Цыган, ко мне!..
            Васильев смотрел на бронетранспортер и три мотоцикла стоящие на дороге, в сотни шагах ото рва, четвертый мотоцикл с немецким мотоциклистом за рулем и пулеметчиком в люльке, полицаи гурьбой толкали по снегу со смехом и прибаутками, через его бесполезный рев, перекатывали дальше по рву, на место, где будет происходить следующий расстрел.
            - Слушаю командир.
            - Машинку на броневике железную видишь? Такая же, как у тебя в Берестяном была, возьми бойца, четыре минуты тебе, чтобы броневик оседлать. Боец – фланги держит. Пошел.
            - Блинов, со мной марш! – парочка быстро удалялась по кромке леса.
            - Сиротин.
            - Слушаю, командир.
            - Смещайся метров на тридцать влево, первым снимаешь пулеметчика на мотоцикле, затем отстреливай как считаешь нужным, в приоритете фрицы, позиция в глубине леса, чтобы вспышку не видно было.
            - Есть, товарищ командир! – уже на ходу скороговоркой выпалил Сиротин.
            Оставшийся боец впервые был на задании с Васильевым, но капитан видел, как он владел ножом, когда захватывали интенданта, понимал, что не новичок. Солдат смотрел на Васильева, командир знаком показал ему сектор обстрела, тот закрыл глаза и кивнул. Секунды были долгими. Джанго наконец-то воткнул нож в основание шеи пулеметчика… парой секунд позже на стекло водителя броневика плеснула изнутри кровь. Баро наконец-то показал командиру ладонь.
            Васильев прицелился в пузатого вальяжного полицая, раздающего распоряжения остальным, выстрелил одиночным…

            …Полицай схватился за плечо. Слева хлестко ударила снайперская винтовка Сиротина. Короткой очередью саданул слева ППШ, грубо и громко заговорил крупнокалиберный станковый пулемет бронетранспортера. Васильев вновь прицелился в не упавшего и не понявшего, в чем дело, полицая, вторым выстрелом попав ему в голову.
            Мотоциклист уже всем телом расположился на руле мотоцикла, пулеметчик в люльке откинулся назад. Один из полицаев повис на заднем сиденье мотоцикла, не дотолкав его до нужного места. Несколько полицаев холодно откинулись на испачканный ими снег, но, приблизительно каждые три-четыре секунды Сиротин делал очередной выстрел, навсегда закрывая ещё одному иуде глаза, не останавливался короткими очередями крупнокалиберный Джанго… пока движущихся гадов не осталось, кроме тех, которые вдалеке убегали по полю оставив и позиции, и разбегающуюся колонну обреченных к расстрелу.
            До колонны, от рва, оставалось метров пятьдесят, когда началась стрельба. Люди уже знали, что их ведут на расстрел в растерянности и отчаянии, они отвержено ринулись на конвоиров… не смотря на винтовки и двадцать выстрелов шмайсера в руках у врага. И бабы… и не бабы, пленные красноармейцы, в беспомощности, идущие на убой, будто проснулись, и из разбуженных последних сил рвали глотки вооруженным сытым врагам, не смотря на ранения или смерть. Отдельным шакалам удалось убежать по белому полю, которых не стала доставать винтовка Сиротина. Не дожидаясь окончания расправы, Васильев со своими бойцами ушли в лес. Разведчикам ни с кем нельзя было встречаться во время марша.

            Маршрут слегка пришлось изменить, опасаясь немецкой облавы. Но похоже им было не до партизан. К полуночи, с двумя привалами они уже увидели взлетающие немецкие штурмовики, до аэродрома оставалось не более пяти километров. И где-то далеко, за холодным горизонтом уже была слышна артиллерийская канонада. До фронта, по карте, менее тридцати километров.
            Через час перекусили, напившись горячего чая, все кроме дозорного спали у костра, в глубокой балке, со дна которой было видно только звездное, на эту ночь, небо. Борта и верх старого оврага обильно поросли деревьями и кустами, что давало хорошую маскировку, позволившую разжечь такой теплый, драгоценный костер, треск ярких углей моментально закрывал глаза уставшим бойцам. Костер поддерживали всю зимнюю ночь. На сон было отпущено до пяти часов. На выполнение задания оставалось двое-трое суток. Это зависело от завтрашнего радиоконтакта с большой землей, от удаленности коридора, по которому они будут выходить к своим. Но до финальных часов операции… надо было взять языка.
            
Продолжение:       http://proza.ru/2021/01/07/2029   


22.12.2020
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 4. Версты.
Глава 5. Перед наступлением.

начало повести:    http://www.proza.ru/2019/07/07/1427   
начало 4й части:   http://proza.ru/2020/12/24/70   

            ………………
            - Сколько времени прошло, как они должны были выйти в точку?
            - Уже сутки после крайнего срока прошло товарищ командующий. Почти сутки назад.
            Баданов ближе подошел к Лелюшенко:
            - Дмитрий Данилович, Васильев искусный разведчик… я его еще с финской знаю. Он из таких ситуаций вылезал!.. Уверен – надо ждать. Не мог он просто так сгинуть… не верю, – в сердцах последнюю фразу… - В конце концов вышел бы в эфир… связного прислал.
            - Что за разговор – Верю не верю?..
            Лелюшенко прошелся молча по своему КП. Подошел к амбразуре командного пункта, смотреть стал не в дальномер, а в щель амбразуры, не смотря на опасность шального выстрела. В пяти километрах от КП немецкие позиции. Канонада гремела далеко, далеко на флангах. На этом рубеже, на протяжении последних двух недель, никаких активных действий ни стой ни с другой стороны не велось. Офицеры штаба армии, командующие частей и соединений ожидали начала совещания. Через пол минуты Лелюшенко повернулся к Баданову и другим офицерам штаба, комдивам и комкорам частей и соединений 3й гвардейской армии:
            - Василий Михайлович… это война… - пауза затянулась, - случиться может все, что угодно. И к этому надо быть готовым. Несмотря ни на что, основная задача Васильевым была выполнена. Тацинская у нас… у нас разложена подробно. Трех языков прислал… - поморщился, - В своем репертуаре Васильев. – Было видно, что командарм не одобряет такое перевыполнение плана, но доволен, что есть у него в подчинении такой командир разведчик… точнее был… точнее, может еще вернется. - Штабом уже все сведения разведки обработаны, языки дали… дали подробные показания, подтверждая документы и сведения, полученные воздушной разведкой… и много, что еще. Данные по фронтовому аэродрому им были переданы по рации. Срыв только по языку с фронтового аэродрома. Хватит на этом объекте, пускай и зубастом, разведчиков гробить, больше группы туда не посылайте.
            Генерал-лейтенант чуть фыркнул, грубо улыбнулся:
            - Зачем вообще нужно было совмещать Тацинскую и Мешковскую. Между ними сто километров.
            - Сто двадцать, товарищ генерал-лейтенант. – Не громко поправил Баданов.
            Командарм на несколько секунд задумался:
            - Васильева жалко. Таких разведчиков… поискать. – задумался еще на несколько секунд, смотря на расстеленную на большом столе карту, еще не отойдя от амбразуры и дальномеров…

            http://proza.ru/pics/2021/01/07/2029.jpg?3062   

            Командующий 3й гвардейской армией тяжело и медленно подошел к деревянному рубленному столу. На столе разложена подробная карта, с дислокацией наших и немецких частей и соединений на рубежах Юго-западного, Воронежского, Сталинградского и Донского фронтов, и разведанных дислокаций противника. 3я армия занимала оборону на стыке Воронежского и Юго-западного и держала фланги обеих фронтов, северо-западнее Сталинграда. На управление соединения месяц назад ставкой был назначен командующим генерал-лейтенант Лелюшенко Дмитрий Данилович. Основная Задача 3й гвардейской (наследницей 1й гвардейской армии – получившей свое звание еще под Ельней в 41м) состояла в том, чтобы не дать фашистам разорвать кольцо сжимающее оккупированный фрицами Сталинград на стыке фронтов, а также обеспечить активные контратакующие действия на вражеской территории силами таковых корпусов (приданного 18го танкового корпуса – находящегося в прямом подчинении Воронежского фронта, а так-же, находящихся в штабном взаимодействии 3й гвардейской армии - 17го, 25го и… 24го танковых корпусов.)
            24й уже два месяца состоял под командой генерал-майора Баданова Василия Михайловича, будучи в прямом подчинении штаба Воронежского фронта, ведущей оборонительные бои в районе селений Верхний Мамон, Петропавловка, Замостье, Казанская. Но уже две недели корпус временно выполнял задачи штаба 3й гвардейской армии. Василию Михайловичу Баданову уже приходилось успешно осуществлять рейды по вражеским территориям, и выводить свои корпуса из окружений). В прошедшие две недели корпус был выведен из активных боевых оборонительных действий и пополнен до приписного состава на сто процентов, корпусу были приданы два противотанковых артиллерийских дивизиона, 5я гвардейская стрелковая дивизия, в составе двух полков, три дивизиона 122мм гаубиц, батальон инженерных войск, дополнительные мобильные тыловые службы, в том числе госпитальная служба. Численность корпуса выросла значительно, до десяти тысяч бойцов и офицеров, со множеством дополнительного вооружения и дополнительной техники.
           А немцы… в строю которых было много румынских и итальянских дивизий, так и не смогли выйти к Волге, до которой местами оставалась сотня метров сожжённых, много раз расстрелянных, но сопротивляющихся, руин. Ото дня ко дню 6я армия Паулюса сдавала свои позиции войскам Донского фронта, не имея стратегической связи с войсками Вермахта, но при этом выполняя приказ, лично от Гитлера – ни шагу назад, одеваясь в валенки и полушубки погибших, на их рубежах, советских солдат, мародёрствуя в оккупированных истребленных селениях вокруг города. В городе будто бы уже не осталось живых красноармейцев… но они боялись даже мертвых, не ушедших со своих позиций, русских воинов. Руины воскресали, когда к ним стремились приблизиться оккупанты, по-прежнему не подпуская врага к родной Волге… последним выстрелом… острым клинком… тупой, от замерзшей земли, но по прежнему горячей, саперной лопатки… а если сломана была лопатка о кости врага – оставались… зубы!

            - Значит так… - Лелюшенко положил на карту ладонь, сделав короткую паузу, -  с плацдарма у станицы Магулинская в направлении станицы Верхнечирская выдвигаются силы 316й стрелковой дивизии с целью захвата Верхнечирской, в резерве для поддержки наступательных действий 361й, вторым эшелоном наступает 292я стрелковая. С плацдармов станицы Замостье и станицы Кащанская выдвигается приданный нам 18й танковый корпус, обходя Верхнечирскую с вражеского тыла. При успехе прорыва 18го танкового, оборона врага от Замостья до Могулинской окажутся отрезанными от тылов противника. При этом, под прямой удар попадает фронтовой аэродром противника. Прорыв будет поддерживаться 1й авиационной армией. Но в связи с удаленностью наших аэродромов, 1я авиационная армия будет выполнять свои намеченные задачи, непосредственно поддерживать наше наступление она не сможет.
            Названия населенных пунктов и направлений ударов командующий транслировал деревянной указкой на карте.
            - …После прорыва 18го танкового корпуса, дело за Вами, Василий Михайлович. – он обратился к Баданову. - В прорыв ты входишь вместе с 25м танковым, совместный удар на Лозовское, в Лозовском 24й не останавливается, посмотрите там по обстановке, чтобы не распылять силы, одним танковым батальоном разбиваешь железнодорожную станцию Меловое… - он ткнул, в Меловое, указкой. – Но в нее не заходишь. Приданным 17 пехотным полком, с поддержкой танками оседлать железнодорожную станцию Мальчевская. Идеально было бы занять станцию и сдерживать ее до подхода основных сил, создав плацдарм для дальнейших наступательных действий наших резервов.  Коли возьмёте станцию… и не будет сил ее удержать, многократно заминировать пути и их подорвать..., подорвать коммуникации, узел связи, водонапорную башню… ну и так далее. Таким образом на долго разорвать железнодорожное сообщение врага по станции.
            Очерчивая указкой на карте станцию, Лелюшенко сделал глубокую паузу:
            - Основным силам 24го корпуса, не останавливаясь на локальных задачах, продолжать движение до транспортного аэродрома фашистов у станицы Тацинская, а это не много ни мало более двухсот километров по вражеским тылам. Аэродром - взять, вражеские самолеты уничтожить, удерживать аэродром до подхода основных сил… подчеркиваю! Отходить нельзя! – Генерал-лейтенант замолчал. – Без приказа позиции оставить нельзя, это стратегическая задача 24го танкового корпуса. Оборона аэродрома и железнодорожного узла Тацинская серьезная… до дивизии. Наше преимущество – внезапность ударной танковой группировки. Если движение будет осуществляться до пятидесяти километров в сутки, для немцев появление большой танковой группировки в районе аэродрома будет большой неожиданностью.
            Лелюшенко еще раз обвел указкой круг, в центре - станция Тацинская, рядом с которой стояли отметки вражеского аэродрома и железнодорожной станции на железке Ростов – Сталинград.
            - После взятия аэродрома, попытаться взять железнодорожную станцию Тацинская, если сходу не получится, силы не гробить, артиллерией нанести ей максимальный урон.
            Командующий опять сделал паузу, пройдя взглядом по лицам и глазам своих командиров частей и соединений. Глубоко, но спокойно, вздохнул. Затем продолжил:
            - 25й корпус налаживает тактическое взаимодействие с 18м танковым корпусом и продолжает вести бои в треугольнике Мешковское – Верхнечирская - Лозовское с выдвижением танкового батальона с десантом от Кошар, в сторону Морозовска с атакой, уже Морозовского транспортного аэродрома.
            Командарм остановился. Некоторое время показывая указкой на нанесенные его рукой и руками штабистов 3й гвардейской, на карте, стрелки запланированного наступления. Закончив повторную демонстрацию намеченных боевых действий указкой, вновь продолжил:
            - 18й танковый начинает прорыв утром 12го декабря, после артподготовки. 24й и 25й корпуса входят в прорыв, по красной ракете, когда прорыв будет полностью обеспечен, или… 18й окончательно увязнет в немецкой обороне. Фланги обеспечивают 6я армия, начав форсирование реки Дон в районе Михайловки, и не расформированные дивизии 1й гвардейской армии южнее Замостья, приданные 3й гвардейской армии. 17й танковый корпус входит в прорыв 6й армии, расширяя ее прорыв по южному флангу. Части и соединения, которые не упомянуты мной – в резерве. В бой вводиться будут только при крайней необходимости исходя из тактической ситуации, до тех пор, пока свою стратегическую задачу не выполнит 24й танковый. – Командарм пристально и жестко посмотрел на Баданова. – Так что весь концерт ради Вас… Василий Михайлович. За Вами первая скрипка. За тобой направление главного удара.
            Лелюшенко вновь замолчал. На КП воцарилась полная тишина.
            - Итак…Все ясно, товарищи командиры? Вопросы… Замечания. Уточнения. Все на стол. Даже если вопрос кажется не важным.
            - Разрешите товарищ генерал-лейтенант, - Баданов стоял чуть в стороне.
            - Слушаю, Василий Михайлович.
            - В связи с тем, что пехота у меня не моторизирована, продвижение в направлении Тацинской не будет молниеносным. И к тому же, в корпусе нет техники для транспортировки горючего, дальность прорыва очень велика… а сейчас баки пусты, топливо еще не подвезено после оборонительных действий, как вышли на переформирование и ремонт, поставок топлива практически не было. Подчеркиваю… баки пусты товарищ командующий. Не хватает запчастей для ремонта техники… пришлось две машины разобрать, наиболее поврежденные… не восстановить, а разобрать, чтобы другие в строй поставить, кроме этого, с поля боя по кускам еще несколько машин притащили. В которых саляра не сгорела, слили для себя. Ни саляры, ни запчастей!
            Генерал-лейтенант слегка скривил губы, несколько секунд обдумывая свой ответ, за это время генерала Баданова поддержали командующие других корпусов, но без дополнительных комментариев:
            - Ну что я тебе на это ответить могу, Василий Михайлович… на то ты и командир… Комкор, - он значимо поднял руку с указкой вверх, - чтобы решать подобные задачи… распределить свои войска по нужным направлениям. Ты и так наиболее подготовлен к подобному рейду. Укомплектовали тебя… вооружили по самые уши! А топливо?.. - он стал резко перемещаться взглядом по подчиненным, - полковник Петухов, что за бардак!.. почему до сих пор танковые корпуса не обеспечены всем необходимым! Они что тебе… снег топить будут в баки – он говорил громко и напряженно – отвечаешь головой… Сегодня же вечером доложить об исполнении!
            - Есть! – Начальник материально-технического снабжения 3й армии полковник Петухов вытянулся по стойке смирно.
            - А ты товарищ комкор… - пехоту на танки… - далее значительно жёстче, - но Тацинская должна быть взята. Это основная задача всего нашего наступления.
            Он еще раз обвел указкой станицу Тацинская.
            - Взятие этого аэродрома в несколько раз уменьшит ресурс люфтваффе по обеспечению группировки в Сталинграде. Тацинская должна быть взята ни смотря ни на что. – Будто вбивая гвозди проговорил командующий последнюю фразу.
            В этот момент на КП вбежал один из адъютантов командующего. Он встал по стойке смирно в стороне от него так, что не увидеть его было невозможно, и стал смотреть на генерала. Тот перевел на него взгляд:
            - Что-то случилось, капитан?
            - Разрешите доложить товарищ генерал-лейтенант? Разведгруппа Васильева вышла в точку. Точнее к передовой, в полутора километрах от точки ожидания. Час сорок минут назад.
            - Почему доложили только сейчас? – негодование командарма только росло. – Где группа сейчас? Язык доставлен?
            - Группа вышла в хозяйстве майора Павлова, язык с ними, один разведчик тяжело ранен, отправлен в госпиталь, один в медсанбате… тоже ранен, но в сознании, один сопровождает пленного, сейчас их доставляют к Вам на КП, сюда доставят. Должны прибыть в течении получаса, товарищ генерал-лейтенант.
            Командующий взглянул на часы, на карту, на командиров частей и соединений, на лице написано зверское негодование, очередной раз на скулах лысой головы сыграли желваки. Только тут сообразил:
            - А почему разведчиков только трое?
            Он пристально посмотрел на адъютанта.
            - Не могу знать товарищ командующий. Вышли только трое… с языком.
            Лелюшенко на несколько секунд задумался:
            - Так, товарищи офицеры, сейчас перерыв на два часа… - на секунды задумался, - нет, на три. В двенадцать опять собираемся здесь. Со мной остаются начальник штаба армии, начальник разведки, генерал-майор Баданов, начальник особого отдела армии. Петухову – обеспечить топливо, слышишь?.. не только 24му… все корпуса обеспечить. Совещание продолжится вашим докладом, товарищ полковник… переводчика в блиндаж!..
            Тяжелой походкой с КП вошел в командирский блиндаж.
            Сруб блиндажа и всего наблюдательного пункта командующего на всю высоту внешних стен был врыт в склон высотки, открываясь лишь амбразурами в сторону линии фронта, по склону и сверху накрыт маскировочной сеткой. Выходы с НП были во все четыре стороны по двухметровым окопам, на случай круговой обороны. Эвакуация командного состава была разработана по разным направлениям в расчете на любое развитие атаки наблюдательного пункта. Ни с земли, ни с воздуха распознать творение рук человеческих… солдатских, было невозможно. С фронта оборона НП была многократно эшелонирована, с тыла НП прикрывал стрелковый батальон. Четыре наката бревен и более метра земли защищали наблюдательный пункт командарма от прямого попадания артиллерии и большинства применяемых немцами авиабомб.
            ………………………
      
Продолжение:       http://proza.ru/2021/01/08/1843   


07.01.2021
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 4. Версты.
Глава 6. Непредвиденные обстоятельства.


            Лейтенант чувствовал, что они заблудились. День торопился к окончанию уже второй раз, как они покинули оставшуюся группу. Монотонность заснеженного леса и бесконечная усталость сделали свое дело. Не наблюдался уже… второй знак маршрута, которые дал ему Васильев, как Баро ни вглядывался в ближние или дальние видимые секреты усталого зрения, как не рассматривал, израненную пулями и кровью карту, из планшета своего командира. Но делать было не чего, компас показывал, что двигаться надо было именно в этом направлении, а на плечах Цыгана задача по доставке языка в штаб армии и... и спасение, в конце концов, своего раненного командира, оставленного на территории врага… еще с одним тоже раненым бойцом и, изъявившей непрекословное желание остаться с ранеными, радисткой. Не избавившись от не здоровых, группа не могла выйти к своим в срок, да и не в срок не смогла бы притащить немца - языка, и своих боевых товарищей, которые не имели возможности двигаться самостоятельно. И даже на лыжах тащить их волоком по снегу сил уже не было.
            Никто из оставшихся в строю бойцов не держался уверенно на ногах. Ноги словно налиты свинцом, вес палок казался не подъемным. Но надо было идти вперед, передовая должна быть где-то совсем близко, ночь уже готова была спрятать белый снег превращая и леса, и поля в один мутный уже не белый… темный лист, пряча и так не ясную сложность потерянного маршрута.
            Вскорости почти стемнело, именно этой ночью разведчики обязаны выйти к линии фронта, где их с полуночи до десяти часов утра будут ожидать. Но лейтенант понимал – группа идет наощупь, не известно насколько отклонившись от маршрута, где сняты минные заграждения, обеспечены фланги прохода. Это болотистое место имело только очаговые места обороны как немцев, так и русских. Наступательные действия производить на этом участке было крайне трудно, поэтому сильной заботы о прорыве на болоте не было ни у той, ни у другой стороны. Болотистые участки не топкие, да и почти везде подмерзли, но пару раз за ночь разведчики проваливались до воды, у немца и у двух разведчиков валенки были мокрые. Лес на мокрых участках рос хилый, больной, нечастый, и когда уже к утру начал сваливаться рассвет, видно стало далеко. Лейтенант знал, что проходимые участки могут быть заминированы, как нашими, так и немцами. Но вот уже утро, в бинокль не видно ни тех, ни других, пока Бог миловал. Значит… смотрим на компас и идем дальше… идем дальше… дальше, даже если фронт уже прошли.
            «Стой, кто идет?» - будто в церкви услышал Баро и вздрогнул, быстро возвращаясь в явь из липкого полусна. Он тяжело остановился и поднял руку, не понимая – это ему почудилось, или действительно их окликнул голос своих. Немец был веревкой привязан к поясу одного из разведчиков, и на нем был маскхалат одного из бойцов, который сейчас как мишень на фоне заснеженного леса.
            Пространство молчало. Лейтенант потерял ритм – сколько прошло секунд, не понятно. Махнул рукой вниз, раздвинув лыжи, упал в снег, движением ног скинул резинки с валенок, перекатился вокруг своей оси, снял с предохранителя автомат, замер. Второй разведчик снайпер Сиротин поступил так же, третий боец, к которому был привязан фриц… повалил языка, закрыв его собой сверху, будто пытаясь вмять немца в не глубокий снег.
            - «Лесорубы»! – крикнул Баро, все же надеясь на отзыв.
            - Какие лесорубы… вы окружены, не валяйте дурака! Встать и оружие в сторону. – Секунды молчания, - …иначе открываем огонь. – в морозном воздухе отчетливо прозвучал со всех сторон лязг затворов.
            Баро не знал, что делать. Он понимал, что это наши, он понимал, что это не та группа, которая должна их встречать, но думал видимо долго… прозвучал одиночный выстрел, у кого-то не выдержали нервы…

            Выстрел… очередь…очередь, выстрел, выстрел, очередь…
            Баро вскакивает на ноги, вскидывает руки вверх, бросая в сторону автомат:
            - Не стрелять… Армейская разведка… Не стрелять!!! Ыуу… - пуля попадает ему в плечо, - не стрелять!!! Свои!..
            Никитин, накрывший собой немца не шевелится, на его спине на шинели и на ноге, расцветает кровь. Сиротин сел на корточки, лицо залито кровью. Стрельба остановилась. Красноармейцы засады тоже стали подниматься на ноги.
            К Джанго, схватившегося за свою правую руку, быстро двигался боец в маскхалате, от которого отставали остальные, он был скорее всего офицером.
            Несмотря на то, что маскхалат был в крови уже по самую кисть, Джанго, насколько мог, встал по стойки смирно, попытался козырнуть правой, боль не позволила, вытянул обе руки вниз, с пальцев на белый снег капала кровь:
            - Лейтенант первой разведроты семнадцатого гвардейского полка. – Он вздохнул, по-прежнему борясь с болью. - Группа возвращается с задания… - он опять вздохнул, - с языком. Требую доставить нас в штаб третьей армии… и чем быстрее, тем лучше. Немедленно, товарищи, доставьте нас в штаб третьей армии.
            Цыгана сильно качнуло. Офицер и еще пара солдат поспешили поддержать его под руки, но он не падал и не захотел, чтобы ему помогали. Дальше лейтенант пошел сам. Никитин был толи убит, толи без сознания, ему уж пытался найти пульс, подошедший красноармеец. Сиротин ранен в голову, но вскользь, много крови и не сильная контузия, иначе бы не встал. Немец не пострадал, и никак не мог встать накрытый тяжелым Яшкой, а пехота не понимала почему… зачем он привязан двухметровой веревкой за тяжело раненного разведчика, из-под которого его, в конце концов, вытащили. Баро смотрел на своих бойцов, залитых кровью, и грудь его… горела от острой боли, свою рану он уже не чувствовал вовсе.

            Только через пол часа Баро и немец оказались в блиндаже командира стрелкового батальона, занимавшего этот рубеж, где на буржуйке весело кипел алюминиевый чайник, а в блиндаже – невероятно!.. было очень тепло! Вокруг них суетились санитары и санитарки, извлекая пулю из плеча Баро, отогревая… холодная - горячая вода с массажем под спирт, ноги немца. Заставив и того и другого по пятьдесят граммов спирта бросить в желудок и хорошо закусить тушенкой. А Джанго, как в бреду, требовал и требовал немедленной их доставки в штаб армии… иногда начиная просить комбата дать ему группу бойцов, дабы вытащить своего командира с той стороны, но вспоминая про немца, опять требовал, чтобы их немедленно доставили в штаб армии. Никитин оказался тяжело раненным дважды в спину и дважды в ноги, в сознание так и не пришел, и после перевязки в медсанбате, был увезен в тыл, в госпиталь. Сиротина, получившего касательное ранение в голову, и не сильную контузию, перевязывали в медсанбате, после чего он умолял санитарок, чтобы его через два часа обязательно разбудили, как только девчата пообещали непременно выполнить его просьбу, в течении следующих десятка секунд уснул – будто умер, обняв свою драгоценную подругу - винтовку.
            Комбат был предупрежден часа четыре назад, еще до рассвета, что подобное может произойти на его участке…  так бывало не впервой, иногда проходили такие оповещения, не сильно обращали на это внимание – фронт длинный, и ни все группы разведчиков возвращаются с той стороны. Но вот те на, редко, но иногда снаряд в старую воронку все же попадает. Оповещены были все ближние участки обороны, разведчиков ждали, их очень ждали, но никто не знал насколько важную задачу выполняла эта группа.
            Еще через полчаса фургон санитарной теплушки уже гнал в сторону наблюдательного пункта командарма, тряся в своем чреве Лейтенанта Джанго с языком, в сопровождении двух красноармейцев и не молодого лейтенанта, командира взвода, на который они вышли.

            На КП языка и сопровождающих встретил адъютант командующего. Когда лейтенант Джанго докладывал адъютанту о выполнении задания, боковым зрением увидел выходящего из блиндажа Баданова. Задание он получал в штабе 24го танкового корпуса, Баданов при этом присутствовал, и даже напутствие давал.
            - Попрошу Вас сдать оружие, товарищ лейтенант. – адъютант протянул к Баро правую руку… - взгляд Джанго свалился с глаз капитана влево.
            - …Товарищ генерал-майор. Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!.. – сделав два шага в сторону Баданова, крикнув с надрывом, разведчик вытянулся смирно.
            Баданов взглянул на цыгана, плечо белого полушубка было бурым, с дырочкой выше подмышки, он его сразу вспомнил. Пятью днями ранее, когда самолетом отправлял группу к Васильеву в район Тацинской. Чуть сощурив глаза, сделал навстречу разведчика шаг, и очень строго:
            - Где язык, лейтенант?
            Джанго посмотрел себе за спину, лейтенанту пехоты мотнул головой, затем левой рукой. Тот грубо взял немца за рукав шинели, как за шкирку… немец, в нашей армейской ушанке, которую Васильев ему одел еще когда отправлял их к линии фронта, чтобы не замерз по дороге фашист, сняв в бою с убитого своего бойца, и дернул его в сторону генерал-майора. Тот остановился по фронту лейтенанта, но Баро подтолкнул его дальше в спину… к Баданову.
            - Так чего же медлим, - Баданов обратно открыл дверь в блиндаж, головой показал немцу, чтобы тот шёл вперед, - форвердс геен.
            Тот не уверенно с осторожным взглядом прошел в блиндаж, комкор ступил за немцем:
            - Лейтенант, за мной.
            Джанго быстро глянул на адъютанта командарма, тот был слегка расстелен, поспешил за Бадановым.
            
            - Разрешите товарищ генерал-лейтенант. – Баданов приоткрыл дверь в импровизированный кабинет командарма на НП.
            Лелюшенко сидел за письменным столом. Поднял на командира 24го корпуса взгляд.
            - Язык доставлен, товарищ командующий. Разрешите заводить.
            Командующий встал, выходя из-за стола. Комкор, в соседнюю комнату:
            - Лейтенант! Заводи.
            В помещение, под колоду низкого дверного проема блиндажа, вошел пленный. Баданов по-хозяйски взял у стены стул и посередине, пять на пять, комнаты, его поставил:
            - Зэцэн зи зихт... биттэ
            В дверях по стойке смирно замер Джанго.
            Командарм прошел к дверному проему, Баро посторонился, продолжая съедать генерала глазами:
            - Переводчика ко мне немедленно, - прикрыл дверь, которая тут же опять открылась, переводчик был наготове. Командующий вернулся к столу, садиться не стал.
            Лейтенант продолжал стоять по стойке смирно. Не меняя положения головы, перевел взгляд на Баданова, тот глазами и кивком головы показал на генерал-лейтенанта. Баро сделал громко и четко строевой шаг, не смотря на валенки, продолжая строго смотреть на командующего:
            - Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить? Лейтенант армейской разведки Джанго, доставил языка. Язык взят в плен на аэродроме фронтовой авиации противника у селения Мешковская разведгруппой гвардии-капитана Васильева. В плен взят позавчера вечером. В наше расположение вышли около двух часов назад. Немножко заблудились… с маршрута сбились…
            Баро замолчал, по-прежнему стоя по стойке смирно. Несколько секунд тишины…
            - Звание. Должность. Выполняемые вами задачи. – переводчик начал переводить требования генерала… - минутку лейтенант, - обратился Лелюшенко к переводчику, и уже обращаясь к разведчику, - а что с Васильевым, почему не он с немцем прибыл?
            - Товарищ генерал-лейтенант, дайте мне группу, я за капитаном вернусь, ранен командир, они остались в двадцати с лишним километрах от линии фронта с радисткой и еще одним раненым бойцом, мне приказано доставить языка. Задание выполнено, разрешите вернуться за командиром. Ходу на лыжах, на легке часа четыре, ну и обратно часов семь, ну может восемь.
            Генерал быстро напряженно думал.
            - Разрешите, - в дверях появились офицеры штаба, заходя в помещение один за другим.
            - Позовите-ка ко мне адъютанта. Провести сможешь до места? – командующий, опять обращаясь к разведчику.
            - Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Проведу не сомневай… - Баро качнуло вбок, он слабо пытался удержать равновесие, но тут же упал в другую сторону.
            - Что с ним? – Командарм сделал шаг в направлении разведчика, но Баданов уже наклонился над Баро, перевернул его на спину, начал расстегивать обрезанный полушубок. Гимнастерка... и бинты под полушубком были в крови…
            
            Когда командир 24го корпуса после допроса языка зашел в медсанбат, где перевязывали Баро, тот лежал на койке и спал. Спал мертвецким сном, будучи очень бледным и слабым.
            - Его необходимо разбудить. – Обратился он к военврачу. – Как он себя чувствует. Сможет пройти на лыжах сорок километров?
            Военврач был очень спокоен, но в его глазах было видно крайнее удивление вопросу.
            - Товарищ генерал, большая потеря крови. У мальчишки крайнее истощение и крайнее утомление…
            - Он не мальчишка, товарищ военврач, он красноармеец, к тому же офицер. – но генерал смотрел на Баро и понимал, что это действительно мальчишка лет восемнадцати. – …И из боя он еще не вышел. Будить… - не сомневаясь ни грамма, сожалея о том... - все равно придется будить.
            Вздохнул, дотронулся до левого, здорового плеча цыгана. Бесполезно. Сон парня был крепким… не здоровым. Генерал стал его, сначала не сильно, потом сильнее и сильнее, тресте за плечо:
            - Лейтенант… - Ни малейших признаков выхода из сна. – Лейтенант… Лейтенант проснись… - Настаивал Баданов на пробуждении солдата. – Разведчик – подъем!..
            - Баро открыл глаза. Глаза метнулись в сторону, и он тут же начал вставать. Генерал ладонью на грудь приостановил его:
            - Тщ. Тщщи… тшши, лейтенант… лежи. Лежи, отдыхай.
            Кто-то подал табуретку, Баданов не отказался, сел. За плечами комкора стояли военврач и его заместитель начальника штаба по разведке.
            - Нам надо чтобы ты объяснил где нам искать капитана Васильева…
            Генерал хотел говорить дальше, но Джанго его прервал:
            - Товарищ генерал-майор, я сам группу поведу…
            - …Ты не сможешь, лейтенант… и соблюдай субординацию, я всё-таки старше тебя по званию. Да и по возрасту старше. – Он заботливо похлопал по его здоровой руке. – Лежи… Ты очень слаб. Поэтому и сознание потерял перед командармом. Помнишь поди? Много крови потерял, не дойдешь, позволь нам!.. спасти твоего командира. – Баданов левую руку повернул к своему заму. – Карту.
            Заместитель по разведке дал ему карту. Это была карта участка фронта, где разведгруппа вышла к своим. В руке Баданов держал простой карандаш.
            - Знаю, что у тебя рука ранена, сможешь обозначить, где тебя Васильев ждать будет. Ну и маршрут, которым вы выходили.
            - Васильев двигаться будет. Вот так… будет двигаться… - Джанго нанес пунктиром путь, по которому будет передвигаться его командир. - Я помог ему санки из лыж сделать. Трифонов, хоть и ранен в грудь на вылет и дважды касательно, но двигаться может, да еще поспят немного. Дойдут до хутора Светлова, туда и идти надо, они там два дня ждать будут. Заберутся в один из сараев… и будут ждать. Роза выйдет в эфир… связистка значит, сегодня днем с 14.00 до 14.30 и вечером 19.00 – 19.30. Отобьет только одно слово: «на месте». Пять минут будет ждать ответ.
            Лейтенант линией нанес на карту маршрут, которым он выводил бойцов.
            - Товарищ Генерал-майор, спасите Николая Васильевича! Я вроде хорошо себя чувствую, позвольте учувствовать в операции…

            В 15.00 на поиски Капитана Васильева выдвинулось две группы. Одна группа выдвинулась по коридору, который был подготовлен для вывода языка, вторая группу из места, куда вышел Баро. Ее повел Сиротин. Снайперу Сиротину дали поспать четыре часа, хорошо накормили, дали обезболивающего и согласились с его доводами, что он должен обязательно быть в составе группы. Баро безудержно спал в медсанбате на КП командарма, как мальчишка, сложив под щеки свои ладошки. В какой госпиталь увезли Никитина, никому известно не было. В два часа дня Шеина вышла в эфир… и получила ответ.
            
Продолжение:       http://proza.ru/2021/01/14/1865


07.01.2021
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 4. Версты.
Глава 7. Нет выхода.


            Времени не было ни секунды… облава их обнаружила уже как минуты четыре, и вела по, «Partisanen» («партизанам»), активную стрельбу, хотя Сиротин снял уже трех вражеских солдат.
            - …Товарищ командир, отвлеку их с ребятами? – Скороговоркой говорил Цыган, так для проформы, командир был хоть и в сознании, но его уже сильно не контролировал. - А вы выходите к Коноваловскому хутору, Роза слышишь?..  Трифонов, Сиротин кончай палить, вместе с Розой забирайте командира, и к Коноваловскому хутору бегом, марш!.. Язык за вами. Никитин за мной… - сам кинулся влево по кромке леса, через десяток метров давая короткую очередь.
            Никитин и еще двое бойцов, пропуская лейтенанта и следующего бойца метров на пятнадцать-двадцать вперед, также двинулись по кромке леса, создавая якобы сто метровый фронт обороны, заставляя преследователей слегка растеряться.
            Трифонов поставил автомат на предохранитель, слегка кряхтя от боли, сквозное ранение в грудную клетку сковывало его движения, будто ребра сломаны, если не считать металлический вкус крови во рту… начал одевать на плечи рацию, собрал под мышку не все пары лыж с палками и хромая побрел догонять командира, опирающегося на плечи Сиротина и Шеиной. Сиротин свои пару лыж нес сам, за спиной винтовка, на прицел одет шитый рукав телогрейки. У языка связаны руки, его Никитин толкал перед собой, веревка, привязанная за связанные руки немца, как змея извивалась за ним по снегу.
            Остальные бойцы, во главе с лейтенантом, продолжали отстреливаться от немцев, уводя их влево. Уводя их все дальше и дальше влево. Уводя их все дальше и дальше. Пару раз Трифонов оглянулся, их никто не преследовал, облава ушла в сторону.
            Еще минуты и последний кусок солнца скроется за горизонт, но видно еще далеко, слышно еще дальше…
            ........................

            …Ранее, с утра текущего дня.
            Утро было очень светлым. Уже несколько дней, еще до десантирования, пасмурная погода плотно лежала на земле. В это утро небо было чистым, возродившись всего лишь за ночь.
            К рассвету разведчики были у аэродрома, рассредоточившись по нужным точкам наблюдения, запоминая расположение зенитных орудий, стоянок самолетов, одетых, сразу после приземления, в маскировочные сетки, покрашенные в белый цвет ангары для ремонта самолетов, склады, из которых на тележках вывозились бомбы и другие боеприпасы. Выполняя свои задания, по наблюдению объектов, бойцы, постоянно борясь с усталостью, иногда мутно засыпали не лежке, болезненно просыпаясь от нового звука, из зыбкого полусна, зло опрокидывающего забытье в реальность, стремясь рассчитать взлеты и посадки… самолеты, самолеты… самолеты. Блестящий на солнце снег… постоянно озираясь на вышки обороны и охраны, фронтового немецкого аэродрома, проезжающие топливозаправщики… грузовики.

            Приблизительно после двух часов дня Васильев, Никитин и Сиротин дежурили у туалета офицерской казармы. Это было самое простое место, где можно было наиболее легко выполнить основное задание - взять языка. День быстро превращался в вечер, скоро надо было уходить. солнце висело над холодным горизонтом и в скорости, в течении часа, полутора, обещало покинуть небосвод. Не смотря на усиленное охранение вокруг аэродрома, возможно немцы все же слегка опасались русской территории, именно русской, так беспощадно занимаемой ими территории, офицеры подходили к туалету по двое, по трое, и Никитину уже надоело слушать известные звуки, он находился непосредственно за многоместным туалетом сколоченным из свежего теса, командир не давал добро на обезвреживание пары врагов. Сиротин не упускал обзор стены местной сельской школы, в которой и квартировали фрицы, наблюдая ее до самого входа в здание. Туалет располагался за углом противоположной стороны школы, стена окнами смотрела в лес. А с трех труб над крышей здания поднимался почти вертикально теплый дым от березовых дров. Немцам приходилось огибать угол своей гостиницы, если требовалось ночевать на аэродроме, после полетов, или в ночь, когда они старались не передвигаться по замерзшим российским дорогам.
            Наконец, в одиночестве, неспеша к туалету двигался капитан люфтваффе.  Никитин, по жесту командира переместился к стене немецкого общежития. Как только немец сделал шаг за угол, разведчик тронул его плечо, фриц чуть повернулся вправо, не успев испугаться, Яков, не мудрствуя лукаво нанес ему короткий боковой снизу в челюсть, голова немца резко дернулась дальше в бок поворота, ноги тут же сломались в коленках, он рухнул никуда не отлетая. Никитин догнал русскую ушанку, слетевшую с головы врага, схватил фрица со спины под мышки, потащил в лес.

            Яшка не успел еще оттащить немца за костлявые кусты, когда Сиротин увидел, что из двери немецкого общежития выскочил второй немец:
            - Kurt. Ich bin mit dir… (Курт. Я с тобой…) - ежась в не застегнутую шинель быстрым шагом летчик тоже двигался в том же направлении. – Сиротин замер в изготовке для стрельбы, наблюдая что будет дальше делать немец, но тот проскочил угол общаги, не обратив внимание на место борьбы и волочения. Никитин в этот момент нырнул в сугроб, поверх плененного. Немецкий летчик скрылся в сортире.
            Васильев несколькими шагами подбежал к Никитину, схватили немца под мышки и быстро потащили в лес, в котором скрылись из глаз Сиротина секунд через пятнадцать, Снайпер прервал свое наблюдение, подался за ними, не прекращая остро озираться в сторону немецкого общежития, исчезнув за деревьями, в гаснущем закате.
            Немец вышел на воздух через пару минут. Вокруг холодная тишина, изо рта много пара. Верхушки высоких деревьев подсвечены сказочным светом уходящего солнца.
            - Komisch ... Kurt!.. Kurt!?. (Странно… Курт!.. Курт!?.) – уже не очень сильно, крадучись, будто крикнул, немец.
            Он стал озираться по сторонам. Вечер неумолимо убирал с окружающего неба много света, оставляя прозрачный, звенящий, морозный воздух. Белое пространство оставалось безответным. И только тут летчик увидел следы волочения в сторону леса, на нетронутом вокруг снегу, а у угла общежития отчетливо разобрал следы… от валенок… большого размера. Рот немца открылся – будто он хотел закричать, но промолчал… он стал пятиться к общежитию, бросая во все стороны заснеженного леса осязающие быстрые взгляды, оказавшись за углом – резво побежал.
            Через несколько минут к углу общежития выскочили несколько офицеров, половина из них и не думала, что это розыгрыш, держа на изготовке личное оружие. Они звали Курта, который безмолвствовал, даже пытаясь двигаться по следу волочения, глубина снега им не понравилась, вернулись. В течении минуты к месту исчезновения офицера, подбежала группа немецких автоматчиков. Унтер-офицер, командир подоспевшего отделения охраны, что-то внимательно выслушивал от старшего офицера, козырнул в ответ:
            - Schnell ... schnell auf der Spur zu verfolgen. Nehmen Partisanen oder zerst;ren. (Быстро… Быстро преследовать по следу, по следу. Взять партизан или уничтожить.)
            Семь немецких солдат кинулись в лес. К месту пропажи немецкого капитана подбегали новые группы солдат, после получения приказа на преследование, тоже убегали в лес. Через пару минут над аэродромом завизжала сирена…

            Немец начал приходить в себя, шевеля ногами, пытаясь вырваться из крепких рук разведчиков, пытаясь о чем-то их просить на остром немецком языке. Разведчики остановились, в это время запела сирена. Никитин ударил слегка немца в грудь ногой, обутой в валенок, прижимая его таким образом к дереву, хлопнув ремнём на затяжку рук перед его носом:
            - H;nde auf mich!.. (Руки на меня!..) – Скомандовал Васильев.
            Немец растерянно, но выдвинул руки вперед. Никитин моментально затянул на них ремень от портупеи.
            - Ауфштеен!.. ауфштеен, – немец торопясь встал, - геен, геен… шнель, шнель… геен.
            Васильев побежал вперед, Никитин подталкивал немца, не отпуская его далеко от себя, кляпа у него не было, Ситротин замыкал группу.
            Как только выскочили на опушку, в двадцати метрах слева от себя увидели немецких солдат, а справа им навстречу бежали Трифонов и Самарин.
            - Немцы слева!.. – крикнул спокойно Никитин, - запуская в их направлении лимонку, сам упал в снег, дав во врагов короткую очередь.
            Немцы открывают огонь, в том числе и из пулемета 7,92 с рожковым магазином наперевес, рядом с пленным и командиром разведчиков падает немецкая ручкастая граната. Васильев получает пулю в ногу, в районе бедренной кости, он хватает немца за шкирку и ставит его за собой, в это время Трифонов закрывает бок Васильева своим небольшим телом, обнимая обоих… и лимонка и немецкая граната взрываются вместе, немцы падают, трое оставшихся на ногах, отстреливаясь скрываются в лес…
            Немец помогает идти Трифонову, который опираясь ему на плечо подгоняет пленного вперед, Никитин на хребтине, поперек спины, несет командира. Вот он лес… еще метров сорок по мелколесью… Совсем не много осталось... постоянно подгоняли себя уставшие солдаты вперед и вперед. Их замечает облава и сразу открывает по разведчикам огонь, но тут же теряют автоматчика, сраженного метким выстрелом Сиротина…
            ..............................

            Быстро уходит время, но слишком трудны уставшие версты… которым конца нет.
            …Хутор был пуст. Снег вокруг строений не тронут уже давно. Командир лежал на кровати будучи в сознании:
            - Пуля застряла в кости. – Шеина прощупывала бедро командира вокруг входящего канала пули, слегка промакивая куском своей порванной рубахи сочащуюся из пулевого канала кровь. – Ее надо обязательно вынуть, иначе часа через три начнется воспаление.
            Сиротин подсвечивал ей прямоугольным карманным фонариком. Немец сидел возле печки.
            Дверь открылась и из-за хромой ноги, запнувшись о порог, ввалился Трифонов:
            - А я керосиновую лампу нашел! – похромал к столу, стоящему в избе. – Как и у меня дома… возле керосинки. В керосинке керосин есть, если сейчас картошки найду… поедим.
            - Раз есть керосин, лучше кипятку согрей, я тогда вам всем сейчас раны поправлю, промою, забинтую, а командиру операцию сделаем, в нормальных условиях… если можно так сказать. Да и твою грудь посмотреть надо Миша. Посвети-ка на кровать, надо командира накрыть, чтобы тепло было.
            Роза глянула фонариком по углам помещения. На другой кровати лежало много сложенных стопкой одеял и простыней.
            - Давайте оделяла сюда.
            Трифонов ей вдогонку:
            - Там чайник на керосинке стоит, я сейчас воды-то из снега натоплю кипятку. Я мигом.
            Трифонов скрылся за дверью, пытаясь добыть кипяток. Роза накрыла тряпицей ранение командира, двумя одеялами укрыла Васильева от самой шеи, подбивая под него края одеял. Сиротин присел на вторую кровать. Радистка села за стол стола… Прошла ли минута?.. все свалились в сон.
            Огонь керосинки настойчиво закрывал Мишке глаза несмотря на то, что Трифонов умылся снегом, когда набирал его в чайник. Снег таял, Мишка по новой набивал чайник снежинками. И опять умывался белой порошей до самой груди, чайник снова на керосинку.
             Трифонов открыл дверь в избу, Сиротин судорожно схватился за свою винтовку, Шеина молниеносно встала… но на пороге стоял Трифонов с чайником, с горлышка которого шел веселый пар, в свете доброй старой керосиновой лампы. А немец… немец продолжал крепко спать причмокивая, в углу у холодной печки…
            Через час пуля была извлечена, занимаясь пулей, прицепом Роза извлекла три осколка у командира, два осколка у Трифонова, все ранения были перевязаны, ребра у Трифонова оказались переломаны, в двух местах перебиты крупнокалиберной пулей немецкого пулемета, спереди и сзади, но прошла пуля хорошо, не сильно побеспокоив внутренности. С группы бойцов, которые отвлекали облаву так никто и не вернулся. Попив кипятку с сухарями, все кроме Сиротина уснули. Сиротин остался караулить немца и дожидаться Цыгана.

            Только под утро, когда помутнела ночь, в дом вломились Джанго и Никитин. Оказалось, они много часов назад пришли на хутор, но в темноте никак не могли найти сам хутор, не могли найти сами строения… дома, уснувшие в белом снегу, в белом лесу, на берегу белой поляны у речки, в узком месте которой стояла водяная мельница.
            - Никак не могли оторваться от облавы… Цепкие немцы оказались, Самарина ранили, Косолапов с ним в засаде остался, думаю погибли геройски.
            Первое, что сделали прибывшие бойцы, скинули Валенки с окоченевших ног… Роза растерла их спиртом, Трифонов ей помог, завалив на кушетку Никитина…

            Джанго внимательно смотрел на карту несколько минут.
            - Ближе к рассвету выдвигаемся к нашим. – Замолчал. - Ввиду необходимости выполнения задания, раненных придется оставить. – всех обвел взглядом, за столом никто не шевельнулся. - Трифонов останется с командиром. Ночью истопишь печку, и внимательней здесь. Как только выйдем к своим, тут же вернемся за вами. Немца ведет Никитин, я иду первым, за мной Роза, Никитин с немцем, замыкающий Сиротин. Идти нам не далеко, всего лишь километров двадцать, построение менять не будем. Если натыкаемся на немцев, я принимаю бой, остальные отходят. Оставшегося не ждем, выходит самостоятельно. Если будет необходимо, в следующем заслоне остается Роза, затем Сиротин. – он опять оторвался от карты и обвел своих товарищей взглядом. - Никитин, чтобы не происходило, твоя задача – уберечь немца, и доставить его к нашим… до последнего. – Несколько мгновений молчания. – Вопросы? – он приподнял свой взгляд на Никитина. – Все вопросы сейчас, потом только приказы. – Сам не заметил, как стал говорить словами своего командира… капитана Николая Васильевича Васильева, лежащего сейчас раненым толи во сне, толи без сознания.
            Прошла минута.
            - Товарищ младший командир – Роза, напряженно думая, смотрела не лейтенанта. – Я вам только мешать буду при выходе к нашим, а вам каждая минута нужна будет. – Сделала небольшую паузу. – позвольте остаться с раненными.
            В избе словно остановилась тишина.
            - Вы уйдете, мы выспимся. Стемнеет, истопим печку, командира к печке перетащим, да и сами отогреемся немного. Под утро, еще по темному выдвинемся к хутору Светлому, всё-таки на пять километров ближе к фронту, думаю идти будем часов пять, в любом случае к двум дня туда доберемся. С 14.00 до 14.30 выйду в эфир с, одним словом, «на месте», пять минут буду ждать ответ. Если ответа не дождусь, или по каким-то причинам не успеем, выйду в эфир с 19.00 до 19.30. – Она замолчала. Через небольшую паузу продолжила. – Ну а если в эфир не выйду… - опять пауза, - то и не надо будет возвращаться.
            Тишина опять окутала пространство вокруг керосиновой лампы. Все, что было сказано – было очень понятно.
            - Да, Роза, ты права, так и сделаем. – только и нашелся, что сказать лейтенант Джанго.
            
            Пока кипятили следующий чайник, Мишка Трифонов помогал Баро собирать санки из лыж, на которые надо будет положить командира, чтобы легче было его тащить до хутора Светлого, на командире аккуратно закрепив и рацию. Закончив важную работу, достали свои кружки.
            Все опять попили крутого кипятка с сухарями, не обойдя и, непривычного к суровым условиям, пленного, израсходовав на чаепитие последний сахар.
            Желтый язычок керосиновой лампы, расслабленные мышцы и, самое главное, бесконечная усталость сделали свое дело. Всех просто вырубал сон, он липко осязался каждой мышцей тела и каждым глазом.
            - Роза, - Джанго говорил будто очнувшись ото сна, - часок поспать надо… вырубает прямо на ходу, говорю… и сплю… - перед последним словом его голова повалилась в сторону на плечо.
            Он опять очнулся, снова разлепив свои тяжелые черные веки:
            - Никитин… Сиротин… спим час, потом к нашим… - не совсем четко сказал лейтенант, его глаза закрылись, через несколько мгновений тихо захрапел.
            - Он прав, - Сиротин взял один из сложенных пледов с хозяйской кровати, разложил его в воздухе, накрыл лейтенанта, приподнял его ноги, прямо в валенках, на кушетку, на которой тот сидел, головой Баро повалился на пуфик кушетки, не проснувшись. – И нам надо поспать. Роза – дежуришь… хорошо? – та кивнула, - разбудишь через час меня, младшого командира, и Никитина, а сейчас спать… Спать.
            Он взял одеяло, также его разложил, бросил на немца.
            - Danke. (Спасибо.) – произнес пленный, будто сквозь сон. Роза не переводила.
            Сиротин вздохнул, тихо:
            - Какое там данке?.. Спи… переведи. – Последнее Розе.
            Сам лег на свободную кровать, будто моментально… уснул.
            - Schl;fst. – с неким запозданием и неохотой, бросила Шеина.
            Немец как мог завернулся в одеяло, калачиком расположившись на полу.
            .............................

            Только на следующее утро, в 9.40 язык был доставлен на НП командующего 3й армии генерал-лейтенанта Лелюшенко Дмитрия Даниловича.
            
Продолжение:       http://proza.ru/2021/01/19/1611   
начало повести:    http://www.proza.ru/2019/07/07/1427   
начало 4й части:   http://proza.ru/2020/12/24/70   


07.01.2021
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 4. Версты.
Глава 8. Решающий шаг!

            Было еще темно, но ночь уже очень хотела раствориться в заре, совсем не понятного, но мутного утра. Печка истоплена, странно - в доме не жарко… изба выстыла, и стены никак не хотели нагреваться, ни разу не топившись в страшную одинокую зиму, да видимо и осень, 1942го года, когда так вожделенно рвались немцы к Сталинграду, разоряя все на своем пути, не беря пленных, ни солдат, ни гражданских, за упорство первых. Не топилась изба уже после того как покинули Светлое хозяева… и не известно, на этом они свете, или на другом. Изба не хотела нагреваться, несмотря на то, что с двух часов дня до самого вечера Роза кормила печку дровами, благо их на дворе было много наколото в поленницах, рачительным был хозяин… «Дай Бог, чтобы был жив» - думала Роза, неся в дом очередную охапку дров. Замерзшая изба слишком быстро забирала в себя тепло, печка требовала новой закладки. Но стакан с водой на столе не замерзал, снимать же валенки совсем не хотелось.
            Раненные лежали на одной двухспальной кровати, накрытые несколькими одеялами, чтобы им было тепло: командир с краю, Трифонов у стенки, оба спали, Роза сначала лежала впереди командира третьей, пытаясь согреть его своим бабьим телом, она даже успела поспать часа три, когда вечером уже стемнело, из-за этого упустила печку. Разжигать поновой уже не стала, боясь не успеть истопить до утра, когда солнце вывалится из-за горизонта. Мишка похоже заболел, весь вечер у него был жар, хотя горячего кипятку, согретого на печке в чугунке, выпил много, да и сейчас он был в каком-то бреду, лоб горячий, горячий, да и озноб был во сне, когда Роза ладонью дотронулась до его лба, как проснулась.
            На столе лежали три автомата, два пистолета, у двух автоматов по два снаряженных магазина, кроме штатного, на полную зарядку штатного не хватило патрон, в автомате который Роза отложила для себя запасных магазинов не было, это не являлось ее штатным оружием, да и пользовалась она автоматом только в тире, пистолеты заряжены и по паре обойм дополнительно. Личный пистолет у Шеиной на ремне. На всех - четыре лимонки. Роза, сидя на стуле у кровати часов с трех от полуночи не отрываясь смотрела в окно, понимая, что по их следам должны идти немцы, значит рано, или поздно они появятся на хуторе. Но ведь наши об этом знают и наверняка спешат к ним на выручку.
            Роза опять сильно поморгала ресницами, стряхивая с глаз сонную пелену, встала и пошла к столу, сделать пару глотков воды. Неспеша затягивая время вернулась обратно. Но на стул сесть ей не удалось…

            Бросив взгляд на улицу, она увидела передвигающихся по снегу людей от опушки леса, в сторону сараев и мастерских, до которых от дома менее ста метров, а до леса от которого отделились движущиеся точки, по снегу ночи, раза в четыре поболе.
            «Наши?..» - мелькнуло у радистки в сознании: «…А если немцы?»
            - Вставайте… Немедленно вставайте… - она расталкивала капитана и сержанта. – гости к нам. Вставайте…
            Трифонов, с еле слышным кряхтением, начал перелезать через командира, но Васильев не стал этого дожидаться скинул ноги с кровати вниз и сел.
            - Роза… - он тяжело вздохнул, - оружие.
            Руки командира, как плети лежали на кровати, расслабленно свисая с измождённых плеч, и не казался Николай здоровым мужиком ростом почти метр девяносто.
            Встав на ноги, Мишка жестоко почувствовал, что его сильно штормит, неуверенно пошел к столу, где было приготовлено вооружение. Роза навстречу ему уже несла автомат и пистолет Васильева.
            - Офицер в фуражке… Это немцы. – Констатировал капитан, смотря за стекла окна. - Радист Шеина… приказываю, покинуть позицию. – глухо проговорил командир, забирая у Розы оружие. – Приказываю… добраться к нашим, доложить по форме о гибели в бою… героически… гвардии-капитана Васильева, гвардии-сержанта Трифонова. Быстро вперед марш… через двор из дома вылезай. – Он посмотрел Розе прямо в глаза. Она упрямо смотрела в глаза капитана. Васильев в ее глазах видел отчаяние, пустоту… и спокойную отрешенность, жесткую решимость. - Роза, так надо… я не хочу пропасть без вести.
            Роза молчала и смотрела командиру в глаза, поправляя обмундирование, одевая полушубок. Со стула подняла в каждой ладони по две лимонки, три положила обратно.
            - Вам три гранаты, одну себе оставлю. Раньше времени не палите.
            Волчком выскочила из избы.
            - Сержант, держи те два окна, мое окно это. Бой начинаем гранатой, когда к крыльцу подойдут, третью гранату взрываю в избе, когда войдут. – сказал Васильев, пересаживаясь на стул перед окном.

            …Роза выскочила на мост избы, сбежала по лестнице в четыре ступеньки на нижний мост, выскочила в хлев, вылезла из маленького оконца в огород, стекло было выставлено ранее, вчера. Пробежала по снегу на угол огорода находясь за сараями и дровяником от немцев, перелезла через прясло ограждения забора… может быть загона, выскочив на луговину, отчетливо увидела фигуры немецких солдат. Дала по ним короткую очередь от груди, побежала дальше. Пробежав с десяток метров, опять дала по ним короткую очередь, не целясь. Немцы начали ее преследовать, постреливая видимо в воздух, выстрелив прицельно остановить ее опытному солдату было не сложно. А Шеина, не спеша, чтобы немцы ее не потеряли, периодически оборачивалась и посылала в их сторону несколько патрон. Она не заметила, как один фриц, всё-таки упал в снег…
            ……………………………….

            …Немцы уже подходили к хозяйственным постройкам хутора, Васильев рассчитывал, как он будет выбивать стекло, чтобы правильнее бросить под ноги солдат лимонку, понимая, что у него есть еще несколько минут… но вдруг! Васильев четко услышал выстрелы ППС. Фрицы побежали в сторону русского автомата. Васильев опустил голову, до скрежета сжав челюсти, почувствовав боль в висках. Он понял, что Роза… что Роза отвлекает фашистов на себя…
            ……………………………

            …Очередное нажатие на курок дало осечку. Магазин был отстрелян. Она бросает автомат. Немцы неизбежно догоняли Розу. До ближайшего фрица оставалось метров двадцать, Шеина остановилась и хладнокровно, секундой прицелившись из пистолета – выстрела… фашист споткнулся на очередном шаге, ткнувшись каской в снег, испуская неприятный звук: «H;ndin». Роза целится во второго, но до него метров на пятнадцать дальше, глаза застилает слеза, она стреляет, вновь бежит. Перед ней одинокое дерево. Прислоняется спиной к его стволу, целясь в следующего фрица. До леса много меньше ста метров. В это время пуля попадает ей в ногу. Больно… очень больно. Ни звука… пистолет продолжает искать цель!
            Розу не отвлекает снайперская пуля – она валит второго фрица, ничего не слыша вокруг, стреляет вновь… вновь, пока пистолет тоже не дает осечку. Магазин пуст. Чудо! Немцы пятятся!.. Младший лейтенант роняет пистолет, сползает по замерзшей каре дерева в снег, доставая гранату, указательным пальцем ЧК на рывок, в горле комок, глаза застилают слезы…
            ………………………………

            …Немецкий снайпер нажимает на курок… отдача!.. целясь в ногу партизанке. Убивать нельзя, приказано взять живой… Но в следующий миг голова чуть дернулась, пуля пробивает его лоб… тело безвольно змеёй валится в снег… из леса навстречу немцам выскакивают наши бойцы, завязывая встречный бой.
            Немцы откатываются к хозяйственным постройкам занимая позиции для обороны, но по ним открывают огонь из дома. Несколько немецких солдат падают в снег, окрашивая его красным. Другие пытаются скорректировать свое положение в обороне, из-за поленниц с дровами в них летит граната, затем из-за дров по ним открывается огонь. Оставшиеся на ногах враги бегут в сторону леса, не находя защиты от жалящих выстрелов красноармейцев со всех сторон. Наши их не преследуют, провожая отдельными выстрелами, хотя Сиротин сокращает их количество еще на две единицы…
            ……………………………..

            …Трифонов быстро хромает к гранатам.
            - Я ей сейчас помогу, командир!
            - Стоять! – Васильев бросает на сержанта изможденный взгляд. – Рыпнешься… ее жертва будет напрасной. – Капитан опять повернул свой взгляд на улицу, поправил автомат. – Она их на себя увести хочет, – пауза, - ради нас... сержант…
            ППС захлебнулся… кончились патроны. Заговорил ТТ,
            - …Два, - считал капитан, опять небольшой промежуток между выстрелами, - три, - хлестко ударили, один за другим, два выстрела немецкой и советской снайперских винтовок, - четыре… - в стрельбу начали вплетаться звуки до боли знакомого вооружения, только ППШ имели такую скорострельность, - наши… Наши Трифонов, – Вот теперь давай!.. только из-за укрытий… из-за укрытий…
            Трифонов схватил две лимонки и выскочил на улицу. Немцы пятились, отстреливаясь к хозяйственным постройкам по заснеженному полю, занимая оборону за деревянными укрытиями, где попали под огонь Васильева, который срезал группу вражеских солдат длинной очередью.
            Подбежав к сараю, Трифонов сходу бросает гранату в скопление пятящихся немецких солдат, из-за угла сруба открывает по ним огонь из автомата…
            ..........................

            …Боец видел взведенную лимонку в руках девушки. Медленно подходил к ней ближе.
            - Милая… Милая. Я свой… свой я, мы за вами пришли… - он нежно положил свои ладони на ее руки, опасаясь, чтобы она не сделала последнее отчаянное движение. Руки разведчицы вдруг потеряли силу. Роза глядела в родные глаза усатого не молодого солдата, начала шмыгать носом. Боец аккуратно вытащил ее палец из кольца ЧКи, разжал ее пальцы на лимонке. Из-под короткого полушубка, галифе быстро наполнялось кровью. Девчонка вдруг заревела… тихо, по-прежнему, стараясь не нарушать стреляющую тишину, как настоящий… опытный разведчик:
            - Там на-хши… в доме… - опять шмыгнула носом…

            Группа, где Снайпер Сиротин был проводником, по слегка запорошенной лыжне, проложенной ими утром, быстрее подошла к хутору Светлому, слегка заблудившись под конец, может быть из-за ночи, а может быть потому, что не заходили они в этот хутор, когда вытаскивали языка на линию фронта.
            Спасители находились совсем близко, когда услышали выстрелы Розы, тут же выскочив из леса на хутор, внезапно опрокинув немецкое преследование разведчиков.
            Пока собирались на эвакуацию, подошла и вторая группа. Было принято решение, в связи с тем, что состоялся бой, одна группа остается в прикрытии, вторая, вместе с раненными выдвигается в обратный путь. Прикрытие обеспечивается в течении часа, затем полная эвакуация.

            К своим вышли примерно через четыре часа, преодолев порядка пятнадцати километров лыжами. Раненных, в том числе и Розу, перемещали на салазках из лыж.
            Сначала всех в медсанбат, где после осмотра, операции, пуля чуть задела кость, оставшись в бедре, и перевязки Роза прилегла на пружинную кровать, надеясь чуть-чуть полежать… отдохнуть, пока, не сдавая рацию в особый отдел. Ее одетую накрыли ватным одеялом, когда она, уже через пять минут, уснула.
            Часа через два, вынув из тел капитана Васильева и сержанта Трифонова все лишние металлические предметы, разведчиков отправили в тыл… в госпиталь, специально для них снарядив теплушку.
            Опять, как и год назад, под подмосковной Тарусой, Роза проспала капитана. Куда его увезли – кто скажет?.. кто знает? Их военные дороги вновь разошлись в стороны. На долго-ли?.. на всегда-ли?.. не расскажут об этом долгие военные версты, тем более младший лейтенант Шеина сладко спала под теплым одеялом, на ватном матрасе, пружинистой койке в двух метрах от горячей, щелкающей дровами, буржуйки… которая точно не погаснет… до ее пробуждения. А нечеловеческое, по напряжению, сложности, тяжести задание – было выполнено.

Продолжение:       http://proza.ru/2021/02/11/1335


19.01.2021
Русаков О. А.
г. Тверь





Часть 4. Версты.
Глава 9. Свои.


            9.1 Госпиталь.
            
            Мишка проснулся от яркого солнечного зайчика, прыгающего у него по лицу… глазам, озорно заскочив в окно палаты госпиталя, через костлявые ветки замерзшего клена, растущего рядом с фасадом здания, прямо в небо. Он потянулся, глубоко вздыхая, остановив свое движение, от молниеносно разгорающейся боли в нижней части грудной клетки… неспеша выдохнул, озираясь по сторонам, продолжая оценивать боль. Правое легкое было пробито, два ребра сломаны, первые четыре дня после операций, воспаление легких мучало высокой температурой… дышать было очень тяжело, но что ему деревенскому болезнь. Ночь бреда и простуда стала отступать. Сейчас слава Богу стало лучше, врачи все равно проходу не давали… лежи да лежи. Это же до жути надоело. А самое тяжелое, не давали курить, совсем не давали курить, что было очень трудно, ведь Мишка таскал папироски у отца чуть ли не с пяти лет, а лет с тринадцати мать уже не стала обращать на это внимание.
            «Ну вот, уже седьмой день отдыха… Как же надоело лежать, сидеть, может на улице погулять разрешат… наверное. Обещали ж… даа в Кувшиновском госпитале было интересней. Вольно. Все цвело кругом. Лето было… красиво.» - опять глянул за окно на голые ветки клена, солнышко истово слепило глаза.
            Обдумывая что делать еще один день безделья, Трифонов аккуратно присел на кровати. В палате было более двадцати коек, все были заполнены. Раненый себя поймал на мысли, что еще ни разу их не считал, ни разу об этом не задумывался и непроизвольно глазами молча этим занялся. Лениво не успел пройти по первому ряду – сбился. Повторять не стал. Многие еще спали. И Трифонов бы не проснулся, кабы не озорство солнечного лучика. Очкарик, как всегда, читал… он всегда читал, как на него не посмотришь. Жаль его… ведь отрезали ему руку правую по локоть. «Как теперь ему без руки?.. Всю жизнь… без руки.» - задумался Мишка, остановив взгляд на очкарике.
            Двое писали письма. «Эх… Шурке письмецо надо набросать…» - подумал Михаил: «А может и не надо? О чем писать-то. О ранении не стоит, а то подумает, что я теперь совсем больной.» – Опять глянул за окно: «Ведь нравился я ей… ей Богу нравился… а она мне, как друг… как пацан, все на других девчонок заглядывался. О том, что она девчонка, ведь совсем не задумывался… дурак. А чего во мне такого было интересного? Я ж все время перед ней бахвалился… задевал ее… смеялся… ой какой же… какой же я был дурак??? Какой дур-ррак…» На него накатила волна ранее ему не известная, не знакомая, ему даже показалось, что щеки загорелись, как на морозе. Миха почувствовал такой стыд… такой стыд перед Сашкой Широковой, которая была от него сейчас за тридевять земель, где-то там, в прошлой жизни… такой далекой, и дойти до нее можно было… только через войну. Опять вспомнил церковь, как бросал камни в иконы… как Шурочка это не одобряла, боязливо морщась: «Не надо… не надо, Миша!». А он, засранец, смеялся… куражился…. А она переживала… а он больше куражился. Вспомнил, как делала за него Шурочка контрольные работы, несмело передавая, под партой, ему исписанный листок, на котором он ничего, болван, не понимал, и даже не пытался понять, переписывая в тетрадь. Как писала за него домашние сочинения и ругалась, что не мог он их без ошибок переписать своим корявым, до безумия корявым, почерком. «Я ведь ей про Лешку так ничего и не писал. И чего писать не знаю. Да и он ли это был вообще… ведь не знаю ж до конца. А лица так и не рассмотрел. До того ли было?» Встал и медленно пошел вдоль коек палаты. Шмыгнул носом, в глаза будто сорина, попытался смахнуть фалангам указательного пальца. Дойдя до двери, побрел обратно. Снова сел на пружины своей кровати, слегка скрипнув в белой тишине.
            К капитану, за неделю его не пустили ни разу. Васильев лежал в палате на первом этаже с каким-то странным названием, которое никак не закреплялось у Мишке в памяти, похожее на слово «рация», но на много букв длиннее, и сейчас, уже с минуту, рассматривая палату и голые ветки клена за окном, парень снова пытался вставить недостающие буквы в «рацию», но ему это быстро надоело, встал и, по прежнему хромая, медленно пошел умываться, забрав со спинки кровати свое казенное вафельное полотенце. До слова «реанимация» он так и не добрался в своих раздумьях. Солнечный зайчик ему весело моргнул, и перебрался на соседнюю койку будить не бритого пожилого мужика, который не мог лежать на спине, так как ранен был в ягодицу, проще говоря в задницу, большущим осколком мины, и не заживала эта развороченная рана у него уже давно, еще до появления Трифонова в этой палате.
            Сегодня четырех солдат с палаты должны выписать, комиссия - после утреннего обхода. А тебе, Трифонов еще лечиться и лечиться, твои огнестрелы и шрамы после операций, где осколки вырезали, затянутся не завтра.
            
            Мишка смотрел в зеркало и все щупал упругую кожу своего подбородка. «Никак не хочет у меня щетина расти, как у мужика. Брею, брею. Усы уже растут хорошо… хотя все равно, какие-то белые. Недаром после первого госпиталя парни смеялись… не буду отращивать… не чего… опять козлиные вырастут.» - заключил бывалый уже солдат, аж восемнадцати лет, после бритья мальчишеского лица. Сполоснул от мыла плашку, где разводил пену, промыл кисть, поставил атрибуты бритья на место, полотенце на плечо, прихрамывая, пошел в палату.

            Размеренная и скучная была госпитальная жизнь. А шило, которое свербит в нужном месте у таких непосед, как Мишка, не давала парню покоя, да и к пижаме, в светлую полоску, к тапочкам, вместо сапог и портянок, он никак не мог привыкнуть. Михаил лежал на кровати, руки за голову, смотрел в потолок, когда к нему подошла сестра, спросила:
            - Михаил Трифонов?
            - Да. То есть, так точно. – с удивлением сержант быстро встал на ноги, по привычке, как перед офицером.
            - Идите за мной, вас хочет видеть ваш капитан. – сделала пару медленных шагов на выход.
            Мишка захромал за ней, выходя из прохода между койками, взялся рукой за боковую стойку соседней кровати, для переноса тяжести тела с больной ноги. Сестра это уловила, обернулась к нему:
            - Вам помочь не надо, больной? Сами идти сможете? – уже как бы подставляя ему свое плечо.
            - Нет-нет, я в порядке, конечно смогу.
            Вскоре они спускались по лестнице на первый этаж. Многие выздоравливающие выходили на улицу… Мишке нельзя, он проводил их завистливым взглядом. Прошли по коридору в правое крыло госпиталя. Остановились перед дверью, на которой была табличка с надписью «Реанимация». Сначала сестрица зашла первой попросив Трифонова остаться за дверью.

            Лицо командира было бледным, как и неделю назад, когда сержант последний раз видел капитана, при разгрузке раненых, прибыв в госпиталь вместе с Васильевым. Щеки ввалились, резко подчеркнув крепкий подбородок, было понятно, что баба с косой его еще не отпустила на волю. Но глаза… глаза командира – такие же жёсткие и сильные, как были всегда. Трифонов замедлил шаг, подходя к странной, со многими приспособами, кровати, на которой лежал Васильев:
            -Здравия желаю, товарищ командир, - неуверенно, и как можно тише, сказал Мишка, глазами внимательно осматривая его измождённое лицо.
            - Здорова, сержант. – Командир слегка улыбнулся. Сестра подставила Трифонову стул. – Смотрю, выглядишь браво. Молодец. А я вот никак, - тяжелый глубокий вздох, - от кровати оторваться не могу. Совсем силы потерял. Уж думал не отпустит меня костлявая.
            - Ничего, товарищ командир, где наша не пропадала. – Трифонов чуток помолчал. – Нам еще фрицев далеко гнать надо, поднимешься… может помочь чего, командир, так ты только скажи, - сержант привстал.
            - Сиди, сиди. Мне бы только силенок набраться. – Васильев опять глубоко вздохнул. – Ты вот, что. Попробуй узнать у кого-нибудь… ну может в регистратуре, у главврача, где Никитин. Здесь он, или его еще куда-то увезли. Сестричка мне сказала, что был здесь такой солдат. – замолчал на короткое время. - Узнаешь, доложишь.
            - Есть, товарищ командир. – Трифонов опять вскочил со стула, но тут же сел обратно, не дожидаясь команды командира.
            - Ну а вообще, ты то сам как… ничего?
            - Да я в порядке, товарищ командир, хоть сейчас в разведку. – весело улыбаясь проговорил молодой солдат.
            - А мне показалось, что ты хромаешь?.. ты давай дуру не гони, лечись, нас с тобой еще большие дела ждут… Миша.
            - Да куда ж я без Вас то, командир. Вы уж тоже поднимайся… да домой, в роту. – то на Вы, то на ты говорил парень своему капитану.
            Трифонов был просто счастлив видеть своего командира.
            И цель появилась – Яшку найти.
            Минут через десять стало понятно, что Васильев устал. Сестра погнала Трифонова из реанимации, и идти надо было опять в палату. Хотя можно начать разведывать… расположение Яшки. «Во-во! Попробую сестренку спросить.»

            Сержант ждал, когда медсестра выйдет в коридор. Проходили минуты… много минут… «Наверно зря жду. Попробую через главного врача.» - Пошел искать кабинет главного врача.
            Побегал. Выяснилось все достаточно быстро. Якова, после изъятия из огнестрелов пуль, отправили в один из московских госпиталей… одна пуля оказалась под сердцем, чтобы ее вынуть требовался очень опытный хирург и специальная операция, которую здесь сделать было невозможно. Такие операции, и то только во время текущей войны, выполнялись исключительно в Москве и только в паре госпиталей. Расстраиваясь, что друг его далеко, Мишка очень надеялся, что Москва его спасет, и вернется его друг опять в роту, и вместе опять будут бить проклятого фашиста.
            А через три дня Капитана Васильева перевели из реанимации в отдельную палату, а Мишке впервые позволили выйти погулять на улице, благо мороз был не сильный. С блистающего замутненного неба падали редкие большие снежинки. Как же приятно их было ловить ртом, задирая голову вверх. Какие же они были вкусные. И совсем не ледяные, хотя моментально таяли на губах.


            9.2 Герои.

            - Лейтенанта не будить. Как проснется, доставишь его ко мне, как его хоть зовут? – Говорил своему адъютанту Баданов, за плечами которого стояла медсестра, - а ты сестричка, никого к нему не пускай, - короткая пауза, - и его тоже, - показал на своего адъютанта. – Как его зовут? Кто ни будь знает, как зовут разведчика?..
            - Не могу знать, - гаркнул капитан.
            Далее молчание… пауза.
            - Все сделаем как надо, товарищ генерал, не волнуйтесь. - Умиротворяюще закруглила разговор сестра милосердия. - Но я тоже не знаю как зовут лейтенанта.
            - Ну и дела, - хмыкнул, чуть мешкая, генерал, - ладненько.
            Генерал-майор пошел по окопу в сторону, где был замаскирован его виллис. А Баро как младенец спал в тепле, под одеялом и, улыбаясь во сне, видел цветные подростковые сны, в них наверняка были кони, лихой галоп в поле раздольном и… очень красивые девицы.
            К полудню следующего дня с вражеской территории вытащили Васильева, Шеину и Трифонова, все трое были тяжело ранены, Сиротин сопровождал их до самого медсанбата.
            Баро Джанго проснулся только на следующий день, часам к девяти утра. После встречи и разговора с комкором Бадановым, врач настоял на госпитализации лейтенанта. Пуля задела ключицу. Ранение оказалось достаточно серьезным, и доктор сильно удивлялся, почему солдат… офицер, еще не в госпитале.

            Сиротин попал в расположение своей роты только к вечеру, после спасения командира и сослуживцев, сумев заговорить ото всех касательное ранение головы и легкую контузию, заиграв их как шутку, не отправили его в госпиталь… отпустили в роту. Целый час Сиротин пил чай, с Колодяжным, по прибытии в расположение, рассказывая про их приключения и «…тренировки лыжные» по вражеским тылам, затянутым пасмурным небом. За чаем… и не только за чаем. Рассказал про расстрелы фашистами населения в прифронтовых зонах, как побили они фрицев и полицаев на одном из таких расстрелов.
            По линии командования Колодяжный уже был осведомлен о случившемся, понимая, что командир быстро не вернется, и сейчас привычно уже исполнял обязанности командира роты во время очередного отсутствия капитана Васильева. И еще уже знал старший лейтенант… их 1я гвардейская разведрота, как и вся пятая гвардейская дивизия, готовится к рейду по тылам врага в составе 24го танкового корпуса генерал-майора Баданова, сроки, маршруты, цели и задачи будут выданы позже.
            Мимо глаз Колодяжного не ускользнула смертельная усталость снайпера, слишком настойчиво сваливались на глаза его веки в желтом свете лампы-коптилки. И, опрокинув с ним последнюю четверть стакана, чуть закусив тушенкой, даже не выкурив папиросу, старлей отправил Сиротина спать на койку, вместо ординарца. Тот сразу захрапел. А старлей, одну за другой выкурил еще пару папирос, смотря на язычок пламени и изгибы сизых нитей дыма в мерцании огня фитиля, пока на ночь не погасил керосиновый светильник из сплющенной гильзы. Но долго Колодяжный еще не мог уснуть, оценивая то, что рассказал Сиротин, оценивая приближающийся, понятно, что не легкий, поход. И Васильева в роте, в этом походе, не будет.

            …Как и год назад, под подмосковной Тарусой, Роза проспала капитана. Их увезли вместе с сержантом Трифоновым после необходимых операций в тыл… в госпиталь. Куда его увезли – кто скажет?.. кто знает? Их военные дороги вновь разошлись в стороны. На долго-ли?.. на всегда-ли?.. не расскажут об этом долгие военные версты, тем более младший лейтенант Шеина сладко спала под теплым одеялом, на ватном матрасе, пружинистой койке в двух метрах от горячей, щелкающей дровами, буржуйки… которая точно не погаснет… до ее пробуждения.
            Розу не отпустили из медсанбата. Ранение было серьезное, кость была задета, врач был категоричен. Через два часа как Роза позвонила в штаб дивизии, с особого отдела приехал капитан, снял с Розы показания, долго задавал, как Шеиной казалось, дурацкие злые вопросы, забрал рацию и уехал. Особист еще не успел от нее выйти, а в медсанбат уже влетели две возбужденные девушки в званиях сержанта и младшего сержанта, и их успокаивал капитан Лютнев, как он представился. Это были сослуживцы Розы узнавшие, что их подруга и командир, оказывается, в медсанбате. Они тут же, вместе с более важным командиром отправились во фронтовой госпиталь. Встреча была очень теплой.
            А на следующий день радистка… с ранением средней тяжести, младший лейтенант Шеина, очередным транспортом с ранеными, была направлена в один из тыловых госпиталей Воронежского фронта.

Продолжение:       http://proza.ru/2021/03/15/1897


11.02.2021
Русаков О. А.
г. Бежецк





ЧАСТЬ 5.

Часть 5. 24й.
Глава 1. Железо по снегу.

            1.1. Фронтовой аэродром.

            Мессершмитт с множеством крестов на брюхе под кабиной летчика только-только развернулся, вставая на стоянку после успешно выполненной операции, сопровождения двадцати транспортных самолетов, скинувших очередной раз грузы для 6й армии, уже давно окруженной в Сталинграде. Техник подошел к самолету, с еще громко рассекающим винтами зимний воздух, осматривая обшивку машины, и амплитуды отклонения летчиком элеронов. Через несколько секунд пилот уже заглушит мотор. Но заглушить двигатель не успел…
            …Первый же, выпущенный из головного танка снаряд, разнес хвостовую часть самолета и его крыло на куски, при прямом попадании, после чего машина загорелась и, через три-четыре секунды опять взорвалась, выбросив на десятки метров черный густой сноб вонючего дыма, такого же черного, как комбинезон сгоревшего техника. Сноп бардового темного огня, скручивающегося в жуткий клубок. Секундой позже по аэродрому прогремело еще с полтора десятка взрывов. Упала одна из вышек охраны аэродрома, огромным огненным грибом расцвел в небо топливный склад. Жутко сотрясая всю округу, разлетелся в стороны арсенал. У комендатуры взлетели на воздух припаркованные автомобили, несколько выстрелов Т-34 попали в стоящие самолеты, дюжина разрывов вспахивали рулежную полосу, по которой еще двигались очередная двойка самолетов, только что приземлившихся пар мессершмиттов, не дав им закончить маневр после приземления. Уже когда расцвел огромный взрыв арсенала, над аэродромом и черными дымами, застилающими небо, над поверженными самолетами и атакующими танками русских, повисла противная сирена, разрывая в клочья, то там, то сям рвущийся воздух, разрезанный ружейной и пулеметной стрельбой.
            Танки выскочили на территорию фашистского прифронтового аэродрома ближнего подлета у станицы Мешковская из-за ближнего перелеска. Выскочили внезапно, принимая ряды атаки уже в бою. Из леса прицельно группа танков методично обстреливали принятые цели. Часть танков двигаясь в направлении стоящих самолетов, готовящихся для очередного вылета, не переставая выплевывать в самолеты новые и новые выстрелы, чтобы добить их на земле, часть танков двигались в направлении комендатуры аэродрома. По взлётке уже долбили 120мм минометы, превращая взлетно-посадочную полосу в стиральную доску, не преодолимую для шасси самолетов, не только на взлете, но и убийственную для приземления тех, кто на подлете к аэродрому. Немецкая оборона оказалась беспорядочной и не эффективной, автоматчики врага, и офицеры люфтваффе метались среди взрывов и огня, не понимая, откуда стреляют, где русские… откуда они взялись, где им занимать оборону, а до вышек с крупнокалиберными пулеметами было далековато, для прицельной стрельбы… да и советские танки это мало беспокоило.
            Пехота атаковала за танками, которые уже таранили уцелевшие немецкие самолеты, отрывая им крылья круша винты и силовые установки, пехота нацеливалась на комендатуру, и вышку управления полетами. Они атаковали, с другой стороны, прямо из леса. Сопротивление немцев было беспорядочным и бесполезным… до тех пор, пока со стороны станицы не пальнули стволы немецких танков.
            Одна т-тридцать четверка загорелась. Объятая пламенем развернулась и на всем ходу пошла навстречу немецкой пантере, рвущейся к аэродрому. Т-тридцать четверка горела все сильнее и сильнее… танкисты сделали один выстрел, не вращающейся, заклинившей башней на ходу, промазав в немца, двигаясь ему в лоб… в лоб! В последний момент немец пытался отвернуть в сторону, резко дав влево, но факел т-тридцать четверки таранит его в полубок, ломая свою пушку о броню немца, переворачивая пантеру на бок, ведь гусеница немецкого танка на срез наезжает траками на место механика-водителя Т-34… слегка взлетая по снегу, Т-34, продолжая движение, поднимает бочину панциря вверх на дыбы, траки немецкой гусеницы скребут яростно покатую броню Т-34 со свистом и искрами, «дыбы» резко вверх, задирая русскую пушку выше и выше… В следующий миг зубья гусеницы Т-34, страшным ударом разрывают правым траком брюшину фашиста, останавливаясь, на белом снегу, уже навсегда, с задранной до небес пушкой, и… потом сгорая до тла накаляя до красна крепкую советскую сталь. Ствол орудия продолжал смотреть в небо.
            Немецкий танк, перевернувшись через башню, снова встает на гусеницы… одна гусеница рваная, зацепившись при перевороте за траки погибшего советского танка, кусочки ее со звоном разлетелись на отдельные звенья далеко в стороны. Еще через пару мгновений в двигатель перевернувшегося, попадает снаряд,,. в бочину еще один, немец загорается из всех щелей, но экипаж почему-то не стремится… вылезти вон…
            А бой только разгорается, немцам удается подбить еще один советский танк. Но, когда танковый батальон переносит встречный огонь в сторону контратакующих немцев, один за другим начинают гореть фрицы. Оставшиеся «пантеры» пятятся обратно к станице. Немцы не ожидали появления танкового кулака в своем тылу. И нет у них сил… да и желания стоять насмерть перед железной силой атакующих красноармейцев, атакующих в их тылу, атакующих дерзко, безжалостно, уничтожая летающую технику железными гусеницами.
            Немецкие летчики пытаются бежать от огня и железа по целикам в сторону станицы, но большинство из них догоняет пуля, мороз не сильный градусов десять, но если раненного не найдут за ближайшие пол часа, то…
            В течении быстрых пятнадцати минут, аэродром был уничтожен. Немецкие самолеты еще горели, воронки не успели замерзнуть на морозе, испаряя тепло не остывшей после взрывов земли, пахнущей тротилом, но ничего не взлетит от сюда в ближайшее время. А догорающие немецкие истребители… не поднимутся в небо… уже никогда. И некому будет сопровождать немецкие транспортные самолеты, которые везут генералу Паулюсу еду и боеприпасы.
            Уже не было слышно рева двигателей удаляющегося советского десанта, появившегося ниоткуда, и исчезнувшего очень быстро красным огнем и черными дымами. Но и немцы в течении ближайшего часа здесь не появятся, считая, что большие силы красных заняли эту территорию. Нужна разведка… нужны войска.

            Колодяжный сидел на броне, летящего по свежему снегу танка, за спиной черный дым смешивался с белым, поднимаясь в мутное небо, над только что расстрелянным вражеским аэродромом: «Мягко братишки по снегу летят» - Проносилось у старшего лейтенанта в голове: «Так глядишь быстро доедем». Завязанная под подбородком ушанка, не давала ветру морозить его щеки и лицо, морозный ветер был привычным, но не приятным. Старлей опять прокручивал в голове операцию по минированию авиационного арсенала, и топливного склада аэродрома, под тряску и качание жёсткой брони, по-прежнему не находил в действиях своих бойцов ошибок. Да и взрывчатки израсходовано было не так много, ведь впереди еще долгая работа. «Нормально, хоть и юнцы, а науку освоили…» ему было приятно, что не зря он занимался о свежих бойцов, пришедшем в роту с последним пополнением.
            Роту опять пришлось разделить. Первый и третий взвода остались в составе родного 17го полка, под командой лейтенанта Громова… толковый молодой летеха, такой же как цыган, хоть и повоевали уже, но в роту пришли сразу после ранений и учебки, хотя цыган на важном задании был вместе с Батей, и Васильев не плохо о нем отзывался, но цыган к несчастью ранен и самим Бадановым определен в госпиталь. «Везет парню. Как не шагнет, все перед начальством отметится, уже успел на повышение пойти после учебки, а Батя, как был капитаном перед войной, так и есть капитан… правда наград целая грудь. Вроде и особисты теперь его не сильно грызут, а никак майором не станет. Умеет Васильев врагов бить… а вот перед начальством выслуживаться так и не научился».

            Полк будет брать железнодорожную станцию Мальчевская. А он со своим взводом, с которым прошел с июля 1941го уже ни одну сотню боевых верст, придан штабу 24го танкового корпуса, цель которого – ни много, ни мало - станица Тацинская. Задача – диверсионные операции тактического плана, при взятии опорных объектов противника, по ходу движения авангарда Танкового корпуса. Тацинская - самый крупный транспортный аэродром вермахта на всем Сталинградском фронте, очень эффективно снабжающий окруженцев. И пилить до него на броне еще ни много, не мало порядка 150 верст по Волго-Донским степям и лесам, вдоль фронта, разрезая немецкий тыл и декабрьский снег броней Т-тридцать четверок, сокрушая тыловые объекты врага на своем пути.
            Впереди на коротке заговорил станковый пулемет Т-34, через секунды уши разрезал хлесткий выстрел 76 мм башенной пушки. Взрыв! Колодяжный, насторожившись, пытается посмотреть верхом, над колонной белых танков. Видит быстро приближающуюся на колонну немецкую машину с горящим тентом на кузове… кабина взрывом разворочена в бок. Скорость колонны замедляется. Головной танк, без пехоты на броне, сбрасывает в лоб разбитого немца в сторону в кювет, затем следующую… следующую… следующую машину… слегка буксуя на снегу. По целикам в лес убегают немецкие солдаты в обмундировании Румын, или Итальянцев, старлей не совсем в этом разбирался, но это были не немецкие части. Встречная колонна скорее всего спешила на поверженный аэродром, на подмогу, на защиту важного тактического объекта, но лоб в лоб столкнулась с головным авангардом корпуса Баданова. Ни тем, ни другим деваться некуда на заснеженной дороге. Бадановцы с ходу атакуют!
            Бойцы на броне улыбались, наблюдая прыть драпающих фрицев, даже не пытающихся оказать сопротивление. Стрелять по убегающим перепуганным врагам не стали… до тех пор, пока солдаты одной из машин не начали садить по танкам из своих винтовок. Красноармейцы попрыгали с танков, залегли по обочине дороги, танки развернулись станковыми пулеметами в сторону врага… Далее начался не долгий расстрел убегающих сателлитов великой фашистской Германии.
             «А ведь в сорок первом, наши бы не побежали… отстреливались бы до последнего! Сами сколько раз в подобные переделки попадали.» - мелькнула у Колодяжного быстрая мысль. Машины после встречи с танками превратились в хлам. Две машины из десятка… загорелись, не считая первую, разбитую выстрелом Т-34ки. А колонна танкового батальона, чуть более получаса назад потерявшая две единицы танков, во встречном танковом бою, продолжала движение, вновь набирая нужную скорость марша по тылам врага. И только лязганье траков в белом саване приволжского зимнего леса, в котором спрятались, сумевшие добежать до него, Румыны… или Итальянцы.



            2.1. 17й гвардейский полк.

            А в это время, у железнодорожной станции Мальчевская шел ожесточенный бой. Два полка 5й гвардейской дивизии, в том числе и 17й гвардейский, к которому была приписана рота Васильева, внезапно ворвавшись на железнодорожную станцию, настойчиво вытесняли фашистов из ее пределов, занятых ими строений депо и здания управления станции. Вокзал был уже взят полностью. На путях горели вагоны и цистерны с горючим, забивая небо дымами разного цвета и плотности. Не сильный ветер все равно ложил черные густые дымы к земле, замазывая сальной сажей стреляющие постройки, деревья, бегущих куда-то солдат, вплоть до снега, торчащей из него, кое где, сухой травы и испуганных собак… от страха не боящихся пуль.
            Установив в окна вокзала противотанковые орудия, не полная батарея обстреливала здание депо, где засели фрицы, надеясь, что они покинут свои амбразуры, и уйдут со станции, но те не хотели сдаваться, пока с привокзальной площади по депо не ударили Т-34и. После первого же залпа из депо начали отходить группы немецких солдат, попадая под перекрестный стрелковый огонь, приготовившихся к атаке, красноармейцев. Новый залп по депо был не нужен, все доты и стрелковые точки врага замолкли, через четыре минуты пехота уже вломилась в израненное производственное здание, кое где среди убитых стонали раненные оккупанты. Атакующим было не до них, сопротивляющихся уничтожали, бежали дальше, выскакивая с другой стороны здания, предварительно догоняя пулей отступающих врагов. Еще один рубеж вражеской обороны сломлен. И в окнах станционного здания управления железной дороги уже мелькали красноармейцы. Железнодорожная станция Мальчевская взята, и полностью находится под контролем атакующих.
            Железнодорожная станция всегда была основным и самым сильным узлом обороны любого населенного пункта. Взяв станцию, оставалось подавить локальные пункты вражеской обороны. Железная дорога являлась ключом к взятию населенного пункта, а иногда и целой группы населенных пунктов вокруг станции.
            Бои, ожесточенные и не очень, за Станицу продолжались до глубокого вечера. Ночью, от раза к разу, перестрелки возобновлялись вновь и вновь. Но к утру на точках возможных контратак врага уже были созданы оборонительные укрепления с противотанковыми орудиями, в некоторых местах с закопанными в землю и замаскированными танками. Мальчевская, как очень важный стратегический рубеж наступления, становилась крайне значимым пунктом обороны молниеносно, в бою, формирующегося передового крыла наступления 3й гвардейской армии, являясь удобным плацдармом для развертывания резервов и развития наступления в глубь территории, по прежнему находящейся под оккупацией фашистской Германии. К тому же перерезана важная ветка железнодорожной магистрали, идущей на север железной дороги, идущей в московский регион.

            А танковые клинья корпуса стремительно двигались на юго-запад, спеша выйти на рубеж селений Ефремово – Степановка, откуда уже останется половина пути до Тацинской. К этому времени немцы еще не поняли какую задачу выполняла ударная группа 24го танкового корпуса, занимавшая, или уничтожавшая на своем марше опорные пункты вражеской инфраструктуры, освобождая стратегические населенные пункты, военные объекты вермахта. Не могли они предположить масштаб данного рейда. Но отставали тыловые службы и пехота. Приходилось прятать технику в придорожных лесах. Но мчавшуюся в Тацинскую армату танков артиллерии и пехоты, растянувшуюся двумя клиньями на многие километры укрыть не легко. Приходилось специально организовывать затяжные местечковые бои, пока отставшие тыловые службы, не привлеченные к захвату очередного опорного пункта фашистов, не подтянутся в нужный квадрат сбора. И опять марш, опять вперед к главной цели. Прикрываясь местным боем у ближайшей станицы.

            Немцам не хватало резервов, чтобы сдерживать натиск Красной армии на флангах сталинградского кольца. Они стремились оседлать территории, которые позволили бы танками пробить еще не сбитую оборону красных вокруг 6й армии, уже очень крепко осевшей в Сталинграде. Но танковые клинья врага горели, уничтожая бронебойные подразделения Русских, надеясь, на еще один… последний рывок, но откуда-то из-под снега вырастали новые герои!.. и опять танковые клинья фашистов горели вновь… а до Сталинграда… оставалось столько же, сколько и было, а может и больше. Туда… именно туда были направлены все усилия, а поэтому и все резервы, Вермахта. Это не могло не сказаться на обороне как южных, так и северных флангов немецкой обороны, части эшелонами шли даже… из-подо Ржева, хотя и там обстановка была очень напряжена, и держали, Верхневолжскую землю немцы, чуть ли не остатками своих выбитых подо Ржевом зубов. А Русские… вставая и вставая из своих окопов, снова шли в атаки, как будто рождаясь там вновь… после вчерашнего страшного боя, в котором все погибли… и Немцы… и Русские!

            Очередной раз дожидались танки отставшие тыловые 24го танкового корпуса…

Продолжение:      http://proza.ru/2021/03/19/1248


11.03.2021
Русаков О. А.
г. Бежецк





Часть 5. 24й.
Глава 2. Отвлекающий бой.


            Очередной раз дожидались танковые батальоны отставшие тылы 24го танкового корпуса.
            Чтобы не было возможности у немцев обнаружить спрятанную технику, у селения Красное, шел позиционный бой. Немецкие окопы вчера взяты были легко. Побежали фрицы сразу с обоих рубежей обороны. От неожиданности глаза из орбит вылезали. Танки… Танки!!! В тылу!.. Танки!.. Русские танки!!! В глубоком тылу вермахта русские танки!!! Но вчера артиллерии здесь не было, а сегодня, бьют сволочи не переставая, как на передовой. Пришлось даже поновой танковый батальон пригнать, чтобы слегка подавить фрицев. Бой-то сам как бы на руку – только ожесточения такого не ожидали. Не хотелось бы больших потерь. И есть чем врага бить… но ведь они лупят, сволочи, с закрытых позиций, как достать их, за лесом, не понятно.
            Майор Хренов, командир стрелкового батальона 17го пехотного полка вместе со старшим лейтенантом Колодяжным внимательно, в бинокли, разглядывали не далекий лесок, где уже были порядки немецкой тыловой пехоты, занимающей оставшийся еще от нашей передовой линии, когда здесь шли не легкие бои, обороны, до сдачи в полон этой территории германцам.
            - …Ты вот что старлей, найди ко мне эту немецкую батарею, да сделай так, чтобы она замолчала, откуда они ее подогнали-то, до фронта далековато, не с передовой же сняли? А танки гробить жалко. Пригодятся они нам ещё.
            - Сделаю майор. Часа два надо мне на это надо будет. Быстрее получится – услышишь. Когда выходить от них буду, поддержи огнем и маневром. А сейчас устрой-ко мне маленькую заварушку на передовой, мне бы до леса добраться.
            - Сейчас сделаю, разведка. – он посмотрел на ручные часы, оценить, когда разведчику поддержка нужна будет, заорал в блиндаж, - Горелов, связь…
            Но вокруг опять засвистело, три снаряда разорвались совсем близко от блиндажа. Офицеры внимательно всмотрелись в наблюдаемый ими лесок, немецкие автоматчики во фланг выдвигались к нашей передней линии обороны.
            - У… гады. Нашим сейчас в тыл вдарят. - заминка, опять в бинокль. - Вот те и заварушка, старлей...
            Хренов побежал к месту, где у него на командном пункте располагался полевой телефон. Схватил трубку:
            - Четвертый… Четвертый… - По лицу офицера было видно, что ему ответили. – край твоего правого фланга, плюс двести, наблюдаю выдвижение противника, до роты с полевыми хлопушками. Как понял. – майор Хренов замолчал, пытаясь расслышать ответ на той стороне… на той стороне только что восстановленного телефонного провода. Глаза его забегали и будто стали злее… На миг брови дрогнули к переносице… дунул… опять дунул в трубку, заорал.  - …четвертый… четвертый… - пара секунд ожидания, - четвертый… - опять миг ожидания, - четвертый… Б…ь, снова связи – хана… Горелов! – уже вокруг себя заорал майор.
            Старший лейтенант Горелов, отвечающий за связь, снова дремал, прислонившись к фронтальной стороне окопа, которая была более безопасней при взрыве прилетающих снарядов, но не спасала от минометного обстрела… он не спал, возможно, с самого начала операции.
            - Лейтенант Горелов, - командир взвода связи, как ошпаренный, вскочил на ноги сразу из дремы. За бруствером блиндажа разорвался очередной снаряд, всех обильно осыпав мерзлой землей, вперемешку с грязным снегом.
            - …Восстановить связь!..
            - Есть!.. – Горелов побежал по окопу в ближайший капонир, где находились бойцы, одного из оставшиеся в строю отделений, взвода связи.
            Майор по-прежнему в трубку орал:
            - …Четвертый! Четвертый!..

            Через секунды Горелов быстрым взглядом обжег, сидящих в капонире восьмерых бойцов, ближайшему:
            - Боец… фамилия? – последний слог фразы никто не услышал в нарастающем свисте снаряда, и последующего взрыва. Секунд пять ушли на прижимание тел к холодным стенкам, еще вчера, немецкого окопа, стук мерзлых кусочков земли и грязного снега по каскам, и телогрейкам солдат.
            - …Антонов… тьфу… тьф… тфу… Боец Антонов! – сплевывал песок с зубов солдат.
            - Антонов, по проводу – восстановить связь – Бегом!.. Марш.
            Молчаливый Сашка Антонов, приземистый парень, слегка крякнул, перевел за спину винтовку, на левое плечо, через голову бросил ремень телефонного аппарата, на другое плечо кинул катушку с телефонным проводом, чтобы винтовка не сваливалась с плеча, перекрестился, полез на бруствер вчера вечером захваченного немецкого окопа, а так как атаковали немцев, точнее румын с тыла, сейчас враг был по фронту окопа, в направлении передовой, до которой было уже порядка более двадцати километров немецких тылов, и сожженный, вчера же прифронтовой аэродром фашистов ближнего подлета. Вожделенный провод прокладывали вчера уже по темному до импровизированной передовой, выходил он прямо из ихнего капонира, где сидели связисты.
            Чуть замерев на бруствере, бросив беглый взгляд на белое поле, изрытое воронками, Александр скатился в ближайшую скользкую воронку, не выпуская из вида провод, через десяток метров исчезающий в грязном снегу.
            «Вот и твоя очередь пришла. Ху…» - Сашка легонько выдохнул. Не понял откуда это вынырнуло из сознания – снова перекрестился.
            Опять внимательно осмотрел поле, по которому ему сейчас предстоит бежать, дернул провод слегка вверх. Следующим движением быстро вылез из воронки и непрерывно поддергивая тонкий телефонный проводок побежал вперед. Успел пробежать метров сорок… пятьдесят, в десятке шагах очередь вздыбила фонтаны грязного снега… Сашка резко повалился и замер, не выпуская черный провод из руки. Очередь не повторилась. Солдат опять поднялся и продолжил движение, через несколько секунд воздух засвистел, Александр опять повалился.
            Взрыв разорвался далеко. «Вилку строят…» - пронеслось у Парня в мозгу. Он опять вскочил, и насколько это было можно, быстро побежал вперед, иногда проваливаясь в снегу наполовину голени сапога, постоянно поддергивая послушный провод. Засвистел второй снаряд вилки, и почему-то трудно, с натягом, поддёрнулась нить телефонного, Антонов вновь рухнул в снег, пытаясь глазами понять, что там впереди с проводом. Из воронки, метрах в пятнадцати по ходу, торчала ступня красноармейского сапога. Очередной снаряд разорвался сзади. «Да, здесь снега в декабре не так, как у нас в Тверской… тьфу ты, в Калининской». Ни секунды, не мешкая Антонов вскакивает, и бросив провод бежит к воронке из которой торчит нога красноармейца, с ходу валится в нее, защищая ящик телефонного аппарата от возможного удара. Ровно в тот миг, когда он упал в воронку, нос в нос с убитым бойцом, вокруг вновь цокают пули пулеметной очереди.
            Солдат лежал с открытыми глазами, тяжело дышал, то ли от усталости, то ли от страха, в двух ладонях от лица убитого. Губы, брови, ресницы, струна носа убитого подернуты инеем, когда он замерзал в этой воронке, черты казались очень острыми, значительно более острыми чем, когда он вечером улыбался в окопе после рассказанного анекдота, своими светлыми чертами мальчишеского лица. Его послали восстанавливать связь под утро, еще по темному, часов в семь. Сейчас был приблизительно полдень, после него уже убежали и не вернулись еще три бойца.
            Один за другим ударили три взрыва… ударили совсем рядом, каждый раз встряхивая землю. После последнего Антонов просчитал до пяти, вызволил провод из-под ноги убитого, и как мог быстро выскочил из воронки, побежал дальше, слегка поддергивая драгоценный проводок связи, за который отдали жизни, со вчерашнего вечера уже шестеро пацанов, Сашка был… седьмым, и новый год наступит всего лишь через двенадцать дней, всем так хочется постареть еще хотя бы… на год…

            …………………..
            …Колодяжный не стал дожидаться восстановления связи.
            «Связист – это на долго, и не факт, что он справится. Глядишь, еще следующего посылать придется!» Его бойцы сидели дальше по окопу, командир взвода внимательно смотрел на него, ожидая команды. Командир ничего не говоря показал лейтенанту ладонь, сжал ее в кулак, наклонил в сторону леса, пошел по окопу в том направлении. Разведчики вереницей двинулись за своим командиром.
            На правом фланге передового окопа немцы начали выдвигаться в атаку во фланг наших передовых позиций.
            Разведчики добрались до края окопа. От флангового капонира до леса всего метров тридцать. Под снегом, похоже, проселочная дорога, слишком резко начинался лес, без мелколесья по контуру, но ее не видно, снег все скрыл от глаз. Окопчик здесь был какой-то мелкий, как будто не доделанный, а может быть откапывали его уже под огнем врага, не до того было… да еще снегом завален. Вроде и не засыпанный сильно, но какой-то совсем, совсем мелкий. А в сам капонир сброшены тела убитых, при вчерашнем штурме укрепления, немецких солдат, стащенные сюда из окопа, после его захвата. Некогда с ними возиться было, минут через сорок после взятия окопа уже стемнело, а сегодня с утра, с рассвета, обстрел, а в окопе мертвые мешали. Куда их девать было ночью?
            Колодяжный присел на коленки, поджидая своих бойцов, уступив у фронтальной стороны место солдату. Первому в веренице, когда группа почти полностью приземлилась вдоль фронтальной стороны по окопу, командир громко резко и четко:
            - Один вправо, другой влево, упреждение три-четыре секунды, боковая дистанция до пятнадцати метров, первый!.. пошел… - Колодяжный весомо хлопнул солдата по плечу, первый боец побежал в сторону леса беря правее, через три секунды… - второй пошел!.. – побежал второй…
            Так друг за другом разведчики уходили в лес, Колодяжный далее молчал, убежал пятый от крайнего…
            …Связист, восстанавливающий связь с передовой, в это время поновой упал в воронку, распутывая кабель с ноги убитого солдата, перед ним было еще целое белое поле…
            …В лесу снег был совсем не глубокий. Бойцы развед-диверсионного взвода двигались насколько это было можно быстрее в обход немецких позиций, их правого контратакующего фланга. Поваленные ветром деревья и хворост, конечно, мешали перемещению здорово, остановить бойцов не могли, приказ надо выполнять. Командир двигался таким образом, чтобы свет открытого поля, сквозь кроны деревьев, оставался в его поле зрения. Таким образом подразделение экономило много времени. Уже через двадцать минут по левую руку отчетливо хлопали 56мм полевые минометы фрицев, и стала слышна их лающая речь, еще метров сто-сто пятьдесят, и разведчикам надо было поворачивать в сторону громкой артиллерии… где-то там, должна быть их артиллерийская батарея, которая так сейчас мешает нашим воинам…

            ……………………….
            …Не так много оставалось до окопа передовой. Раз… Два… Три… как горох начали, вокруг Сашки, хлопать маленькие взрывы немецкого полевого миномета. «Заметили, гады» - мелькнуло в мозгу. В этот момент провод опять подался рваным концом…
            Очередная мина лопнула совсем рядом по правую руку. Сашка почувствовал резкий укол в бедро, удар в голову, каска зазвенела будто колокол, через треск рвущейся телогрейки… следующий вздох почему-то было сделать очень трудно, волна вонючего тротилом воздуха, а в правой руке через полметра кончался телефонный провод, перед ним была глубокая воронка. Солдат пытался вздохнуть, но через миг весь мир поплыл в разные стороны. солдат повалился в воронку, не отпуская обрыв драгоценного провода…

            …………………………
            …Немецкая батарея находилась за лесом. Как такового арсенала на позициях не было. У каждой тройки орудий, расставленных стрелкой (в старые века орудия так расставляли на редутах крепостей… на редутах земляных), с дистанцией в тридцать метров. Чуть в тылу стояла грузовая машина, с которой подавались на позиции заряды. Гаубицы мортирным, не торопливым, огнем выстреливали их по нашим позициям. Ближе к лесу на проложенной дороге, стояла еще одна машина с боеприпасами.
            «Видимо подвозят им патроны ритмично». – Подумал капитан, разглядывая диспозицию противника то в бинокль, то без него, все и так было как на ладони.
            Позиции орудийных расчетов были максимально приближены к лесу, как они видимо считали, что таким образом расположение делают не заметным даже с воздуха. С земли их обнаружить, не подойдя почти вплотную, было практически невозможно. Войскового прикрытия у них не было, видимо были уверены в своей безнаказанности, а может просто разгильдяйство тыловое. Ведь это их глубокий тыл. И откуда здесь тяжелая артиллерия понять было трудно, скорее всего некий резерв, еще не добравшийся до передовой. Колодяжный оценил смекалку командира немецкой батареи. Решил не мудрствовать лукаво. Решил атаковать батарею с флангов, уничтожить расчеты, разбить прицелы, подорвать гранатами затворы орудий, подорвать машины с арсеналом и испариться по уже проложенному маршруту.
            Первому отделению было приказано в глубине леса, невидимо для артиллеристов, обойти артиллерийскую позицию. В назначенное время, истребительным стрелковым огнем атаковать номера артиллерийских расчетов, с другой стороны, начав фланговую атаку на вторую тройку гаубиц. В течении минуты выйти на их позиции, продолжая истребление врагов. Как только первое отделение начнет боевые действия, вне зависимости от успеха его действий, атаку начинает другой фланг диверсантов.
            А на передовой отражали немецкую фланговую атаку. Немцы осыпали наши окопы передовой линии полевыми минометами малого калибра. Наши, при поддержке орудийного огня танков, пытались не подпустить врага к своим позициям.
            Отделение разведчиков ушло… началось томительное ожидание, приготовившись для броска на врага…

            ……………………………
            …Антонов лежал на спине. Чувствовал угол телефонного аппарата. Между ним и небом пролетали грязные куски земли и снега, слегка его засыпая. Парень опять захотел глубоко вздохнуть, ему будто не хватало воздуха, из-за того, что маленькие кусочки грязи попали ему в нос, и телу надо было срочно чихнуть. Его существо резко пронзила боль, где-то в груди… под правой рукой, во рту появился острый вкус крови, как будто чихом порвались сосуды в носу... или в горле. Сашка стал поднимать правую руку, чтобы ее увидеть, пытаясь определить куда он ранен, и почему так больно. Шевеля рукой - боли не ощущал, а провод был зажат… кистью в рукавице. Саня начал переворачиваться, пытаясь найти второй конец. Но когда опять резвее вздохнул, боль снова удалила его в правую грудину. Он глянул на правый бок, почему-то рваная телогрейка набухала кровью. Раздумывать было некогда, надо было быстрее найти второй конец порыва.
            Парень начал тянуться к верху воронки, боль опять резко, до зайчиков в глазах, кольнула его в правый бок. Сашка старался не дышать глубоко. Стал подбираться к верху воронки на локтях. Провод искать не пришлось, его конец сваливался на откос взрыва сантиметров на семьдесят. Александр сел в воронке. Открутил пару метров с катушки, зачистил ножом концы, точными движениями скрутил пару концов от штаба, быстро, но аккуратно их заизолировал, стал открывать крышку телефона, стараясь не делать резких и больших движений. Опять зубами зачистил концы снятые с откоса воронки, закрутил их на клеммах телефона, крутнул магнето:
            - Четвертый… Четвертый. – сказал он медленно и глухо, не узнавая свой собственный голос.
            - …Первый… Первый, слышу тебя, слышу тебя, хорошо слышу - радостный голос на том конце, - командир – первый…
            - Проверка связи… - ответил медленно Антонов радостному голосу на той стороне. Ээ-э, – боль опять рассекла его бочину.
            Одним движением ладони откинул обе клеммы, опытными руками связиста за секунды скрутил оба телефонных конца. Телефон подсоединил к скруткам пальцами, услышал активные переговоры командиров, откинул проводки аппарата, начал медленно и аккуратно изолировать последнюю пару скруток… он усердно и плотно наматывал липкую изоляцию… Наматывал, аккуратно наматывал… прожимая пальцами липкую черную массу изоленты… и опять наматывал… наматывал… прожимал и грел голыми пальцами… вновь наматывал…

            …………………………
            …Наконец, с противоположного края леса заговорили русские автоматы, звонко щелкнула снайперская винтовка. Сиротин, не мешкая, тут же снял наводчика на дальнем орудии первой тройки, за которым наблюдал в прицел уже минуты, ожидая только нужного мгновения. Бойцы, сделав залп, молча тронулись вперед. Сиротин продолжал, раз за разом, нежно нажимать на курок своей винтовки, а мазал он крайне редко.
            Чтобы понять, что их атакуют немцам нужны были секунды, но тяжелая пальба по нашим позициям на этом прекратилась, далее попытка небольшого позиционного боя стремясь сдержать атакующих… пока не полетели гранаты.
            Через пятнадцать минут все уже было кончено, прозвучал последний хлопок на последнем лафете, разорвавший казенник гаубицы, батарея была нейтрализована, в щепки разлетелись три машины со снарядами и зарядами. Разведчики уже двигались с тремя тяжелыми раненными в обратном направлении. Раненых тащили на импровизированных носилках, сделанных из жердей и плащ-палаток. С собой забрали немецкого офицера, который, по случаю, остался жив и не вредим. Пленили еще семерых немецких солдат, но брать с собой их не стали, не нужны они были на марше, обуза и только, но ни их, ни раненных добивать тоже не стали, и так крови много. Все равно все их вооружение привели в негодность… в спину пальнуть нечем.
            На передовой наконец захлебнулась фланговая атака противника, теперь наши достреливали убегающих, по белому снегу, врагов, которые, тяжело дыша, еще не успели добраться до спасительного леса... так и не дотянувшись до красноармейских окопов…

            ……………………………………
            Телефон подсоединил к скруткам пальцами, услышал активные переговоры командиров, откинул проводки аппарата, начал медленно и аккуратно изолировать последнюю пару скруток… он усердно и плотно наматывал липкую изоляцию… Наматывал, аккуратно наматывал… прожимая пальцами липкую черную массу изоленты… и опять наматывал… наматывал… прожимал и грел голыми пальцами… вновь наматывал…

            Сашка открыл глаза.
            Над ним пасмурное небо, ружейная стрельба, перемешанная со взрывами снарядов и хлопками взрывов маленьких полевых мин немецкого пятидесяти шестимиллиметрового калибра. Он попробовал резко сесть, но боль пронизала все его тело, отчего он опять лег, и резко вздохнул, пытаясь погасить проклятую, но от вздоха стало еще больнее.
            «Что со мной?.. я что потерял сознание?..» - Он суматошно посмотрел на провод лежащий на коленках. Галифе правой ноги в крови. Скрутки аккуратно полностью заизолированы. «Сколько же я тут… лежу?»
            Сделав несколько аккуратных движений, Саша легко, работая локтями, вылез на верх воронки. На правом фланге шел ожесточенный бой, было понятно, что немецкая контратака захлебывалась. Со стороны штаба их обстреливали пушками танков, а немецкие полевые минометы не дотягивались до второй линии обороны наших, где располагалась техника танкового батальона.
            «Вряд ли мне кто ни будь поможет…» - подумал Саня, опять посмотрел на бой, потом на штаб, до которого было метров четыреста… по заснеженному полю. «Надо самому выбираться… не замерзать же здесь.»
            Следующим движением солдат попытался перебраться на другую сторону воронки, боль опять пронзила его тело до звезд в глазах, но это становилось уже… как-то привычно.
            Сашка, с оглядкой на боль вылез из воронки и попытался бежать, придерживая рукой, будто сломанные ребра. Но быстро понял, что до ближайшей воронки, где можно укрыться, не доберется. Сначала он присел, надеясь, что на секунду, но через короткие мгновения от боли повалился на снег и лег по удобней, чтобы боль затихала. Антонов чувствовал, что нести катушку и телефон не сможет, куда-то девались силы. Медленными движениями лежа снял с плеч катушку и телефон. Осмотрелся, пытаясь найти укрытие для сокрытия оборудования. Опять привстал, волоком потащил машинку и провод левой рукой за оба ремня в ближайшую воронку, правой по-прежнему придерживая капризный бок. В воронке просидел какое-то время, глядя то на небо, то на заснеженное поле, наблюдая немецкое, уже отступление, на правом фланге, то на ящик телефонного аппарата и катушку с кабелем, постоянно поправляя винтовку, понимая - что, либо они остаются в этой воронке вместе с ним, либо он пытается ползти к своим на легке, а когда стемнеет, возвращается за телефоном.
            Саша медленно, глубоко вздыхает, пытаясь определить момент появления в груди, острой нестерпимой боли.
            Он вылезает, насколько это возможно аккуратно, из укрытия и начинает медленно бежать, стараясь увеличивать скорость, чтобы только боль не ударила в правую грудину, ремень винтовки осторожно перекидывает через голову. Очень быстро начинает чувствовать, будто кончился воздух. Снега немного, но кажется, что ноги вязнут выше колен и становятся очень тяжелыми, с каждым шагом переставлять их труднее и труднее. В конце концов парень за что-то запнулся, скорее всего не смог оторвать от снега ногу, и… упал. Он очень быстро дышал, будто пробежал километры на время, боль стала тупой и привычной. Перестрелка на правом фланге затихала. Во рту липко ощущался железный вкус крови.
            По линии зрения горизонта словно не было, небо сливалось с землей, разделить их можно было отдельным черными точками кустов и деревьев, которые четко различал его острый и цепкий взгляд охотника. Сашка встал на карачки. Руками оттолкнулся от земли, пытаясь подняться на ноги, но голова закружилось, и он вновь повалился на грязный снег. Правой рукой Александр зачерпнул снега, растер его по лицу, опять прижав ею раненный бок, начал вставать… бежать… падать… опять вставать… А вокруг не часто рвались снаряды и брызгали, время от времени, фонтаны снега…

            ………………………………
            Когда разведка выходила в исходное место, пасмурный день уже вовсю гасил мутный свет на небесах, еще чуть-чуть, и начнется длинная декабрьская ночь. Как правило по ночам колонны 24го гвардейского танкового вставали на марш. За прошедший день тылы должны были подтянуться. Небольшой позиционный бой в течении дня не определял боевую мощь танкового корпуса. Зато дал время, чтобы чуть отремонтироваться, а главное, не потерять тылы.
            - Четвертый… четвертый, - опять кричал майор Хренов в трубку, когда Колодяжный заходил в блиндаж, после возвращения с диверсии, заталкивая впереди себя немецкого гауптмана.
            Видя занятого майора, понимая секрет его разговора по телефону, старлей выталкивает немца обратно на улицу, поручая бойцу его охрану, сам возвращается в блиндаж. На столе, где разложена карта, и у телефонного аппарата горят лампы-коптилки.
            - …Сворачивайтесь, весь личный состав к 20.00 выдвигается к твоему правому флангу. К вам подтянется танковый батальон, всех на броню и вперед. У тебя еще три часа, уже становится темно, в ближайшее время всех раненных в медсанбат, убитых похоронить, в девятнадцать часов все должно быть закончено. Слышал, в девятнадцать все должно быть готово к эвакуации. Как понял?.. – Майор слушал ответ с той стороны. - …Вот. Вот так. Бывай здоров.
            Комбат жестко положил трубку:
            - Смотри ка, после того связиста связь больше не нарушалась. Надо бы связиста к ордену представить.
            Он подошел к двери блиндажа, открыл его, крикнул:
            - Горелова ко мне! Привет – разведка. Ну спасибо тебе, как только ты батарею загасил, у нас здесь как на курорте.
            Тяжелым шагом комбат подошел к столу, опершись на две руки, повис над картой:
            - Подойди к карте, старлей.
            Колодяжный подошел к столу, внимательно посмотрел на стрелки на карте.
            - Вот смотри, - майор провел по стрелке от деревни Красное, завтра к полудню должны выйти к станице Степановка, а это пол пути до Тацинской. Так глядишь еще пара дней и до цели доберемся. – Чуть помолчав. – Без боев все равно не получится, тылы опять дожидаться придется, да еще две магистрали автомобильные пересекать, без боестолкновений не получится… дня три все равно еще на марше провисим… а то и четыре.
            Колодяжный вздохнул, сел на табуретку:
            - Тормозить не будем, а уж как там получится… Только бы немцы до конца не поняли, куда мы мчимся. Я тебе там командира ихнего притащил. Командира батареи - куда его? Допрашивать будем, к Баданову отправим, или может… - сталей взглянул снизу-вверх на майора, - в расход?..
            Хренов задумался, хмыкнул, вынимая папиросу:
            - У меня там в медсанбате доктор есть, маленько сечет по-ихнему.
            Опять быстро отошел к двери, открыл ее:
            - Потом к Баданову отправим. – Уже за дверь. - Позови-ко мне с медсанбата доктора Лаврентьева, - сказал он бойцу, который сторожил немца, - а фрица… давай сю-юда.
            Хренов грубо за плечо подтолкнул немца к столу.
            - Дайко ему табуретку, - обращаясь уже к Колодяжному.
            Старший лейтенант взял табуретку, громко, будто слегка воткнув в землю, поставил перед фашистом.
            Дверь в блиндаж распахнулась, быстро вошел лейтенант Горелов:
            - Лейтенант Горелов, товарищ комбат. – Его глаза упали на фрица. Далее слегка растерянно, с угасанием голоса. – По Вашему приказанию, прибыл. – Не сводя глаз с пленного…

            ……………………………
            На восстановление связи Антонов ушел в полдень. Уже по темному, смертельно измученный солдат свалился в родной окоп. Последние десятки метров он уже не мог ни бежать, ни идти… он просто не мог встать на ноги. Раненная правая нога сильно замерзла. Тупая боль в боку будто висела тяжелым рюкзаком на его спине. Свалившись в окоп, он толи уснул, толи потерял сознание.
            На позиции шла деловая операция, как выяснилось потом, начиналась эвакуация сил и средств при продвижении корпуса по немецким тылам. До Антонова и дела никому не было, если бы случайно не напоролся на него, как всегда быстро проходя по окопу, лейтенант Горелов. Не узнал он Антонова, своего бойца, да и не пытался узнать… не до того. Он скомандовал, убрать из окопа мертвого солдата, тут же убегая дальше. Но когда убитого начали переваливать через бруствер… Боец застонал…
            В медсанбате его посмотрел врач:
            - …Безнадежный. Нарушение легочной плевры с сильным кровотечением. Хорошо, что наружу кровь истекает, а то давно бы уже… Удалить осколки. Перевяжите, на эвакуацию не грузить. И так места не хватает. Да… напоите его, много крови потерял… Как еще живой-то… - тихо сказал военврач, уже отойдя от нар, не молодой медсестре, которая шла за инструментами, чтобы вырезать осколки у безнадежного из бедра и… из грудины, разрезавший парню четверть легкого, проломив два ребра.
            Сашка был в сознании. Он все слышал и все понимал. К полуночи замыкающие три танка корпуса гремя траками, покидали текущее расположение. Они летели к следующей цели, аэродрому противника, уже транспортной, дальней авиации, поставлявшей в, окруженный Красной армией Сталинград, боеприпасы и продовольствие.

            ………………………………….
            - …Лейтенант Горелов, товарищ комбат. – Его глаза упали на фрица. Далее слегка растерянно, с угасанием голоса. – По Вашему приказанию, прибыл. – Не сводя глаз с пленного.
            - Ну где там переводчик? – нервно заорал на Горелова майор.
            - Не могу знать, товарищ майор! – Чуть задумался. – Есть! – выскочил из блиндажа в окоп.
            Хренов вздохнул, постучал мундштуком папиросы по карте на столе, закурил, с блаженством набирая в легкие много дыма. Но прошло десяток секунд, дверь снова открылась, на пороге Горелов:
            - Доктор к комбату.
            В блиндаж, за Гореловым вошел доктор, халат был испачкан кровяными каплями.
            - Что за срочность, комбат?.. Аа-а! – заговорил и осекся военврач, увидев сидящего немца.
            Горелов закрыл дверь, встал недалеко от двери, чуть ближе к немцу стоял военврач, у стены на широкой лавке, на которой можно было полежать, сидел Колодяжный, майор Хренов стоя курил у стола в середине всего присутствующего в блиндаже, на табуретке, восседал немецкий офицер. Его взгляд непрерывно перемещался по лицам присутствующих красных командиров.
            Молчание чуть затягивалось:
            - Горелов, напиши мне там представление на связиста, который у тебя связь днем восстанавливал, на красную звезду, я подпишу. После него связь до сих пор держится. Вернулся, нет?
            - Его на моих глазах миной разорвало, товарищ майор.
            - Жалко… О сидит, гнида… Спроси, далеко ли от сюда до фронта? – произнес Хренов и опять затянулся.
            - Вайт вег вон хир нах ворне. – сказал доктор, всматриваясь в немца, понял тот его или нет.
            - Was?.. Ist es weit nach vorne.
            - Я… я. – кивнул подтверждающе военврач, чуть улыбнувшись от удовольствия, что тот его, всё-таки понял.
            Немец удивленными глазами посмотрел на Колодяжного:
            - Вis zur Front etwa drei;ig Kilometer. (До фронта около тридцати километров) – также удивленно посмотрел на майора.
            - Тридцать километров – перевел человек в белом халате.
            - Откуда артиллерия? – выстрелил ему глаза в глаза Хренов.
            - Вор ком ди артиллерия? – отдельно каждое слово произнес Врач.
            Немец опустил глаза в пол.
            - Usere Abteilungen stehen in der Reserve, in Makeyevka.
            - Наши дивизионы стоят в резерве в Макеевке.
            Глаза у Хренова загорелись. Колодяжный привстал и подошел к столу. Оба внимательно смотрели на карту. Макеевка находилась от них всего в пяти километрах, прямо по ходу движения в нужном направлении.
            - Таак. – промолвил Хренов, взяв в руку карандаш.
            Посмотрел на Горелова.
            – Надо бы их сжечь, старлей… а?
Не дожидаясь ответа:
            -  Горелов, обеспечь доставку этого немца к Баданову… и чтобы волосок с его головы не упал! Бегом!
            - Есть, комбат!..
            
            ………………………………….
            …В блиндаже, куда умирающего мальчишку перенесли, когда разбирали санитарную палатку, было тепло. Еще не погасла буржуйка. Тут же лежали еще несколько бойцов, у двух не хватало конечностей. «…Сколько мне осталось?.. Или плен?..» - проносилось в Сашкиной голове. Он медленно сел. Голова не кружилась, боли почти не было. И на земле блиндажа и на нарах валялись грязные телогрейки, на соседних нарах лежал полушубок, исподнее подштанники и галифе с разрезанной штаниной, рваный свитер, с высокой вязкой воротника, многое другое, правда… все было сильно залито кровью. Понимая, что на улице не будет жарко, Антонов стал одеваться… а через час, сильно хромая, он брел по краю, пробитой траками танков дороге, надеясь, что идет в сторону фронта, при всем при том понимая, что эта территория под немцами.

            Сколько прошло времени, час, или пять часов, он не понимал. Сознание, как и все вокруг было в тумане. Ночь не кончалась. Толи казалось, толи где-то ржали лошади и лаяли собаки. Иногда слышался рокот работающих двигателей, машин… или танков. И не прекращающаяся канонада впереди, не далеко, может быть километров десять… Иногда Сашка садился на снег, просидеть долго не мог, и он ложился, не давая себе заснуть, находил удобное положение и несколько минут отдыхал, потом заставлял себя встать и двигаться дальше… дальше… дальше. Как будто в бреду, но дальше! Еще десять… пятьдесят… сто шагов. Опять пятьдесят… и опять… стараясь контролировать виляние проселка.
            Тьма начала становиться менее плотной. Скорее всего приближалось утро. Шагах в пятидесяти от танковой колеи, возле леса, видимо стояла копна сена, сверху не сильно укутанная снегом. Нога, от холода, как деревянная. Парню не хотелось сходить с дороги, но он чувствовал, что сон скоро его победит, поэтому пошел на этот, светлеющий во тьме, бугор, вырыл внизу копны нору, со стороны леса, и не заметил… как уснул.

            Сколько солдат проспал, он не знал. Но в лаз проникало много света – значит день. Проснулся от острой… но уже привычной боли, видимо, когда переворачивался в тесной теплой пещерке из душистого сена. С улицы слышал, близкий рев техники. Он аккуратно стал высовывать из лаза голову. Посмотрел по левую руку, по дороге, по которой он шел всю ночь, ехала колонной немецкая техника. Сашка убрал голову. Задумался. Нарыл клок сена, заткнул лаз, при этом сильно мешал карабин, который он взял в блиндаже у его входа, стволом чуть-ли, не выскакивая на улицу. Стал ждать ночи, несколько раз засыпая и просыпаясь…

            ………………………………
            …А колонны 24го танкового корпуса летели вперед, поднимая снежную пыль своими железными траками. К трем часам ночи танки, минометы и артиллерия уже расположились в боевой карэ вокруг Макеевки для уничтожения вражеских сил, в первую голову резервной гаубичной артиллерии немцев, чтобы та ни в коем случае не появилась на линии фронта.

Продолжение:      http://proza.ru/2021/03/23/1492


17.03.2021
Русаков О. А.
г. Бежецк





Часть 5. 24й.
Глава 3. Они не дошли… до передовой.

            К трем часам ночи танки, минометы и артиллерия уже расположились в боевом карэ вокруг Макеевки для уничтожения вражеских сил, в первую голову гаубичной артиллерии. Проблема читалась вмиг. Не огневым же валом подавлять предполагаемые площади, расположения немецких резервов. Как ни крути требовалась разведка. Требовалось обозначить опорные огневые точки артиллерийского обстрела. Требовалось, в конце концов экономить боеприпасы, которых не откуда достать на оккупированной врагом территории. А главные бои, главные цели, еще впереди.
            Сразу после прибытия на место, а это случилось уже к полуночи, было принято решение о проведении разведки. Колодяжный сформировал несколько групп, не теряя драгоценного времени, и пока силы и средства занимали свои позиции, группы разведчиков разошлись вокруг Макеевки, для обнаружения врага и закрепления целей на картах и местности. Идеально было бы, чтобы какая-то из групп притащили языка в офицерском чине. На все про все время давалось только до четырех утра, восход после восьми, до шести всё должно было произойти. До шести корпус уже непременно… обязательно будет на марше, не взирая на сложившуюся ситуацию. Группа, не вернувшаяся до 4,00 считается погибшей.
            Но, как ни странно, ждать долго не пришлось, первая группа вернулась в нужное место, когда еще не было двух ночи… и вернулись не пустые, притащили двух фрицев, один из которых был унтер-офицер. Допрос немца позволил нанести на карту расположение нескольких артиллерийский батарей, свернутых в походное положение. Причем четыре из них были гаубичные, а две противотанковые. Выяснилось, что уже в наступивший день артиллерия выдвигается на передовую, правда унтер не знал, куда. Цели появились, шел расчет на их подавление и уничтожение, а группы, с задания начали подтягиваться, приходили одна за другой со своими результатам, притаскивая новые данные и новых языков, как правило из войскового охранения. К трем часам ночи не вернувшимися оставались две группы, в расположении немецких резервов произошел короткий бой… по крайней мере одна группа точно нарвалась на немецкое охранение и ввязалась в бой, как там у них сложилось, известно уже, скорее всего, никогда не будет. И не было сильно важно, выйдет кто-нибудь из них в расположение, или нет. Ждать больше было нельзя.
            Целей было достаточно, ждать было не рационально, всех врагов все равно не уничтожить. Штабом было принято решение по обстрелу уже имеющихся целей. На нужные позиции выдвинулись расчеты для коррекции стрельбы. После артобстрела немедленная эвакуация в сторону основных задач корпуса.
            Машина войны пришла в движение, клацали казенники орудий, булькали стволы минометов, заряжались орудия танков. Расчет был таков, по рассчитанным целям производился залп из всех приготовленных для стрельбы средств, затем по три осколочно-фугасных выстрела из каждого орудия, коррекция стрельбы, после чего залп и еще по пять выстрелов. Затем артиллерия сворачивается, техника встает на марш.
            В три часа двадцать минут прогремела команда «Огонь»…
            …Все пространство заревело. Цели были сосредоточены, снаряды ложились плотно, артиллерийские орудия фашистов разлетались на куски искореженного металла при прямых попаданиях, развороченная техника горела, превращая ночь в красный факел, под которым бегали от огня и не могли найти спасение обезумевшие немецкие солдаты. Попадание в арсенал трясло землю на километры, выбрасывая на сотни метров мелкие запчасти грузового автомобиля, на который были загружены боеприпасы, освещая страшным красным грибом всю округу. Новые попадания в арсеналы повторялись и повторялись.
            Затишье… минута… другая…
            И опять десятки снарядов разрезают со страшным скрипом воздух после забивающего уши залпа… опять огонь и смерть на ближайшие три – пять минут… лязганье перезаряжающихся затворов, соленый пот на плечах советских солдат, как волчок двигающихся, артиллеристов, сухие острые команды, парящиеся на морозе спины стреляющих расчетов во вспышках орудийных залпов… разлетающаяся в стороны земля с грязным снегом, сквозь упакованное на дорогу горящее железо, разящие осколки разбитых машин, тягачей, орудий, прошитые этими осколками изорванные тела, запах сгоревшего тратила и железа. Крики, стоны, ужас в глазах, которых минуло…

            Колодяжный качался из стороны в сторону на броне двигающегося к цели танка, держась спящей рукой за скобу на башне Т-34и. На всякий случай старлей бросил на запястье двойную удавку из немецкого офицерского постромка, который всегда имел в кармане… удобно было этим постромком затягивать руки плененных языков. Зная, что все равно уснет на ходу, он всегда, на всякий случай страховал себя, чтобы не свалиться под гусеницу летящего танка. А ведь что-то снится в глубине короткого сна, подгоняемого ревом двигателя большой бронированной машины, как крейсер рассекающей белый снег.
            От очередного сильного качка очнулся, привычно осмотрел округу, его бойцы, как и он, кимарили на броне. Ночи уже не было, но и мутный свет зимнего утра, еще плохо освещал окрестности. Разведчик легким движением размял плечи, поменял положение ног. Откинул легкий узелок постромка, снял рукавицу, обнял ладонью казенную часть автомата, как бы слегка ее подогрев, будто успокаиваясь ощутив холодное железо автомата, снял на одиночные предохранитель, через пару секунд поставил его обратно, будто слегка поиграв. Выкопал из рукавицы и обшлага левого рукава полушубка свои наручные именные часы, посмотрел время. Опять одел рукавицу. Пристегиваться постромком не стал. Смотря вперед, начал разглядывать качающиеся башни танков по проселку, стараясь совместить струнку качающихся граней бортов тяжелых машин, затем отвернулся на чуть заснеженные деревья по сторонам. А до цели еще были километры и километры, версты и версты… и много-много снега.
            На следующий день был тяжело ранен заместитель начальника штаба корпуса по разведке. Не долго думая на его место был назначен майор Хренов.

            …………………………….
            В это время Сашка Антонов, безнадёжно раненный миной вчера, боец, отрешенно спал в маленькой пещерке, отрытой в копне под утро. Сон его был бездонно глубоким и крепким, казалось, ничто не может разбудить его уставший, израненный организм.
            День прошел, как будто его и не было.
            …Как только ушел свет, дорога затихла намертво. Боялись немцы передвигаться по ночам, особенно после танкового рейда, прошедшего здесь позавчера и так яростно шумевшего южнее прошлой ночью. Больше всего мешала сегодня идти – нога. Привык Саша к грудной боли, как будто, так и надо… но сил было больше, помогла ему теплая копна выспаться. Трижды за ночь бойцу приходилось укрываться в лесу. То по дороге проходил гужевой обоз, то колонна автомобилей с немецкими автоматчиками, танк протащил на буксире, наверно техника не работала, топливозаправочную машину.
            Уже ближе к утру дорога сворачивала в деревню. Сашка в деревню заходить не мог, тем более на околице немцы охраняли шлагбаум. Пришлось свернуть в лес. Незаметно опять растворилась ночь, но утро не стало его останавливать, тем более останавливаться было негде… не замерзать же в снегу. Сколько он мог пройти за длинную декабрьскую ночь, Саша представить себе не мог, слишком медленно двигал он свои конечности вперед… но он передвигался именно к передовой. Еще более отчетливо стала слышна канонада, более резко вспыхивали на горизонте всполохи тяжелых взрывов, и утро только усилило активность боев где-то там… за горизонтом.

            Уже несколько часов было светло. Скорее всего время подходило к полудню. Антонов очень устал. Надо было найти место, и немного вздремнуть, день в это время короткий, скоро снова ночь. Вдруг, поднявшись на бугорок, на ближнем поле, открывшемся из-за леса, солдат увидел два подбитых советских танка, четыре немецких, несколько сожжённых машин и броневиков, а дальше, в сотни и более метрах, много сожжённых немецких самолетов. Это был немецкий аэродром ближнего подлета немецкой фронтовой авиации, который они разорили два дня назад… а может уже и три. Сознание начинало путать прошлое и от усталости, и от слабости. Задерживаться корпус здесь не стал. Была оставлена засада, войска, двинулись дальше, отрываясь от противника, преследуя главную цель масштабного рейда…
            Одна Т-34 не была сожжена до тла. Другая, хоть и подбита не сгорела. Саша залез в люк механика-водителя, сел в жесткое креслице, закрыл лаз и тут-же мертвецки уснул. Уснул без снов и сновидений, будто провалился в туманную вату.

            …Очнулся парень от звонких ударов кувалды по железу. Имея серьезное самообладание и спокойную натуру, испугавшись происходящего, солдат не стал делать резких необдуманных движений. «…Этот звон мне не снится.» - констатировал от сам себе, по-прежнему не делая никаких движений. Аккуратно приблизился к смотровой щели люка водителя. Три немецких солдата выбивали шкворень из ленивца немецкого танка. Видимо на действующем танке, который стоял рядом, рыча бензиновым двигателем, или у другого, требовалось заменить ленивец, который в зимних условиях у немцев выходил из строя, обламывая перекаленные зубья. Сумерки уже лежали над землей. Но немцы успели справиться со своей задачей до того момента, когда стало совсем темно. Не спеша, погрузили ленивец на броню, уехали. Сашка вздохнул, и опять откинулся в сиденье водителя-механика.
            «Надо идти… бог даст, сегодня к своим доберусь.» но Саша по-прежнему сидел в кресле водителя танка и рассудок не хотел поднимать его израненное, больное тело. В животе неожиданно заурчало. Парень тут же ощутил сильнейший приступ голода. «Я ж уже сколько не ел-то?» Голод каждое мгновение становился все сильнее и сильнее, невыносимо сжимая внутренности живота. Сашка посмотрел по сторонам приглядываясь к мраку. На одном из привалов он случайно видел, что механик-водитель доставал съестные припасы откуда-то слева. Он стал шарить рукой по левому борту от кресла. Не прошло и десятка секунд, как из брезентового рундука парень достал две банки тушенки, чуть резаную буханку хлеба, кулек, крепкого как камень, сахара… там-же лежал острый длинный нож… настоящий тесак!..

            …Одна банка тушенки занимала один карман полушубка, второй карман занимала половина оставшейся, после еды, буханки, в правый нагрудный карман гимнастерки убран сахар. Еда прибавила не только сил, еда прибавила уверенности и, какой-то дурацкой радости, разлившейся по уставшим жилам молодого, но израненного организма. Сашка даже со злостью ударил по кресту на обшивке штурмовика, проходя мимо немецких, поверженных на земле, самолетов.

            К утру канонада гремела словно вокруг него. Стрельба возникала то с одной стороны, то с другой, а сил не оставалось уже совсем. Начала сильно болеть нога, становясь тяжелой на подъем. Вниз правой грудины, которая не давала дышать, будто положили кирпич, и он с каждым часом становился тяжелее и тяжелее. Пространство, вокруг солдата стало качаться… Александр начал падать… он не понимал почему… вставал… шел дальше, пока не падал вновь… вновь вставал, но не пройдя и ста шагов невидимая сила снова валила его на грязный декабрьский снег. В конце концов, он очередной раз упал и встать у него не получилось, он просто не мог встать на ноги… валился вновь.
            Под утро, свет непонятной мглой приходил в мир. Какое-то время лежал, что почувствовал тепло снега, боясь уснуть - пополз, с трудом вытаскивая вперед правую, деревянную ногу, через следующее движение, подтаскивая ее вновь. Тьма, уже который раз, начинала покидать, окружающий его холод, по которому Саша так стремился… остаться в живых!

            В последний момент его сознания появились солдаты в белых маскхалатах. Они выскочили как будто из-под снега, резко перевернули его на спину и грубо, под мышки, потащили… «Конец…» кричал его мозг. От боли Саша потерял сознание. Следующее, что он видел - сосредоточенное лицо красивой медицинской сестрички, которая зачем-то била ему по щекам. Он улыбнулся… толи во сне, толи наяву и сознание опять ушло…

            …Вокруг сильно пахло лекарствами. Вокруг было тепло. Саша открыл глаза, понял… лежит в госпитале. «Дополз!» Мысль салютом ударила в голове, поплыли белые маскхалаты, сестричка в окопе – бьющая по щекам, разбитые немецкие самолеты, взрыв мины – будто бы под ногами… Что-то кричащее лицо лейтенанта Горелова… Он чувствовал - лицо его улыбается. Попытался глубоко вздохнуть… «Ага?!. Болит, сволочь.» Но боль была другой. Она была какой-то… щекотной, что ли. После этих ощущений хотелось снова вздохнуть. Он лежал и смотрел по сторонам, обратил внимание, что его лицо побрито. Кто-то читал, кто-то смотрел в окно, у одной кровати группа раненых смеялись, наверно после рассказанной истории, или анекдота. Антонов от души любовался неказистыми стенами большой больничной палаты. Белыми простынями на койках. Слегка качнул попой – койка пружинная, не нары. «Не в раю ли?..» - промелькнула мысль. В следующее мгновение увидел сестричку, идущую вдоль коек, у каждой койки что-то записывающую в блокнот. «На земле… точно на земле!». А сестричка, тем временем подходила к его кровати. Она пробежала взглядом по его глазам, но через миг вернулась в глаза Саши… слегка улыбнулась:
            - Очнулся? Наконец-то. А мы все никак не дождемся, когда ты нас порадуешь… Сейчас к тебе врача позову. – быстрым шагом пошла из палаты.
            Антонов проводил ее взглядом, до сих пор по-настоящему не осознавая, что пережил он наконец-то это испытание жизни и смерти.

            Прошло несколько дней. Сашка много узнал про себя. Он узнал, что порядка двадцати дней врачи и его организм боролись за его, Сашкину, жизнь. Узнал, что получил тяжелейшее ранение легкого, и половину рваного правого легкого пришлось удалить, чтобы парень смог не умереть. Узнал, что если бы это была не зима, то не прожил бы он и суток после подобного ранения. Что на его, Сашкино, счастье не оседала в плеврах легкого кровь, а через открытое ранение изливалась наружу, именно поэтому он не задохнулся. Удивлялись врачи, как парень не истек кровью в первые же половину часа, как железный с рваным краями «тесак», в восемь сантиметров, который извлекли уже здесь в госпитале, разворотил ему грудную клетку. Удивлялись врачи и тому, что после ранения парень, в течении приблизительно четырех суток, преодолел порядка двадцати пяти километров замерзших снежных просторов.
            С радостью Сашка узнал, что не смогли фрицы вырваться из-под Сталинграда, и уже месяц лупят их по всему фронту и внутри кольца и снаружи. И оглоблей их по хребтине… глядишь добьют его в новом наступившем году.
            Ну а на плечи офицеров, да и солдат, уверенно ложились новенькие погоны.

            Шрам на ноге уже почти затянулся. С трудом заживала грудина, в которую была вставлена трубка, врачи называли ее дренажем, и с которой, раз в день, на процедурах сбрасывали гной. Дни шли за днями, но дренаж не убирали. Вроде уже и ребра срослись, и не болит почти правая половина, но каждую неделю выздоровление откладывалось дальше и дальше.
            Саша не так часто лежал на своей кровати. Он уже устал от госпиталя, и так как ему разрешали уже передвигаться свободно где угодно, подробно изучил все здание, не мало времени проводил в прогулках на улице, по заснеженному саду. Даже иногда помогал сестричкам расчищать свежевыпавший снег, иногда участвовал в приемке новых транспортов с раненными, помогал их переводить до смотрового, или переносить на носилках.
            Не любил он писать письма, но отписать домой что-то надо… так мол и так, живой здоровый… про ранение, думаю не стоит. Но откладывал Саша писанину от раза к разу. Как будто кто-то его за руку держал.
            Возвращаясь с очередной прогулки вокруг госпиталя, он проходил по соседней палате. Вдруг громкий знакомый голос удивленно:
            - Антонов!!!
            Сашка остановился и удивленно кинул взгляд на услышанную свою фамилию, из угла палаты. На койке лежал молодой кудрявый парень, которого он не мог узнать и яркой удивленной улыбкой смотрел на Сашку будто на чудо небесное.
            - Антонов, не узнаешь, что ли?.. Ну ты даешь, бродяга. Командиров в лицо знать надо, —не снижая градус улыбки, говорил раненый. Его нога в гипсе была подвешена на вертикальном станке.
            «Чуб… очень знакомый чуб» - промелькнуло в сознании Сашки, и как картинка пролетело чумазое лицо лейтенанта Горелого, из-под ушанки которого всегда вылезал его непослушный русый чуб. Антонов заулыбался:
            - Товарищ лейтенант, - он потихонечку приближался к кровати своего непосредственного командира – тебя в пижаме-то и не признать, без автомата, да без ушанки.
            - Ну Антонов… - он смотрел на Александра с неприкаянным удивлением и… даже где-то скрытым страхом. – Ну Антонов - живой… Ты ж погиб там героически при минометном обстреле, перед всем батальоном, я сам видел, как тебя миной разорвало, - маленькая пауза, - под первым аэродромом. Мы ж тебя похоронили чин по чину. Все как положено… похоронку на тебя отправили на родину. Я на тебя наградной написал… на Звезду, а майор мой наградной приостановил и комкору Баданову на героя тебя представил… посмертно. Связь то после тебя уже больше не прерывалась… до самого отбытия – пауза затягивалась, все кто слышали этот интересный разговор стали обращать на него внимание и прислушиваться.
            На душе Сашки стало пусто. «Это что ж… там дома я погиб… получается?» - сам себя спрашивал Антонов. Ему почему-то стало грустно. Он увидел, как плачет Мать. Вытирая слезы фартуком. В левой руке он держал листок бумаги и химический карандаш, который только что попросил у медсестры. «…Ну какие ж теперь письма?.. А если по правде убьют?.. Второй раз…» - он уперся взглядом в пол: «Мать не переживет.»
            Парень медленно повернулся и побрел к своей кровати.
            - Антонов, ты чего?.. – громко догонял его вопросом Горелов, -Антонов!
            Но тот медленно, задумчиво шел прочь.

            Лечение проистекало медленно и долго, в госпитале встретил Сашка двадцать пятую годовщину Красной Армии в начавшемся 1943 году. А выписали его только в марте, и то в конце. Хотели совсем списать, мотивируя тем, что нету у него половины легкого, трудно будет бегать в атаки, но нужны были в армии опытные бойцы, тем более был Саша связистом, которых так не хватало на фронте. Посчитали как бы, что ему в атаку бегать быстро и не надо.
            Свой орден «Красной звезды» Антонов всё-таки заработал, когда форсировали Карпаты в 1944м, ведя непрерывные тяжелейшие бои на лесистых склонах. А в сентябре 1943го под Смоленском, был награжден медалью «За отвагу». Закончил он свой боевой путь, освобождая Будапешт. Там и победу встретили… со слезами на глазах.
            Мама чуть не упала в обморок, когда Саша переступил порог родного дома, слава Богу, она сидела за столом, разговаривая с дочкой, когда дверь в избу открыл солдат. Ведь писем домой Александр так и не писал больше, боясь ожить для родных… и, умереть вновь.
            Это был очень добрый, не торопливый и не словоохотливый человек. Мне иногда казалось, что у них с женой было одно сердце на двоих. Они даже ушли с этого света друг за другом... не захотели разлучаться и десяти дней.

Продолжение:      http://proza.ru/2021/03/27/1919


22.03.2021
Русаков О. А.
г. Бежецк





Часть 5. 24й.
Глава 4. Тацинская.

            Хренов и Колодяжный внимательно, в бинокли, наблюдали как не прерывающейся вереницей по шоссе двигалась немецкая техника. Машины с пехотой, артиллерия, груженые грузовики, цистерны с топливом, в камуфляже и без, иногда, взводами и отдельными единицами, иногда среди грузовиков проскакивала легковая. Прямо по полю, параллельно шоссе, разбрасывая в стороны снег, будто рыча проплывали танки, вереница прерывалась, проходила минута, другая… все повторялось.
            Карта местности разложена на снегу, чтобы было удобнее ориентироваться в ситуации, и при необходимости карандашом делать необходимые пометки. Это было последнее препятствие перед Тацинской, и совершенно очевидно, что за дни рейда немцы так и не поняли куда стремительно мчится бронированный кулак русских. То в одном месте накроют силы вермахта, то в другом уничтожат резервные артиллерийские дивизионы, и опять пропадут, как будто их и не было.
            Ни дополнительных охранений на коммуникациях, ни секретов в узловых точках. Шоссе, по которому шли на фронт немецкие резервы, спокойно двигало на передовую свежие силы. До транспортного аэродрома оставались с десяток легких километров.
            - Ну что, как считаешь, с ходу, или сначала разведка?
            Колодяжный не спешил молниеносно отвечать заместителю начальника штаба 24 гвардейского танкового по разведке. Опять посмотрел в бинокль на заполненное техникой шоссе:
            - Люди уже устали. Технику бы надо посмотреть. Да и вечер уже скоро. По мне думается все надо начинать завтра с утра… - чуть пауза – с раннего утра. А сегодня и ночью ремонт, сон, разведка… - сухо, медленно и рассудительно констатировал командир разведроты.
            - А твоим что, отдых не требуется?..
            На лице майора саркастическая улыбка. Старший лейтенант опустил бинокль на грудь, усмехнулся Хренову в ответ. Глубоко вздохнул, усталость каждый чувствовал не малую:
            - Мои привычные, да за ночь еще кое чего заминировать успеем, да и сейчас наверняка спят, где ни будь, притулившись… Они умеют каждую минутку в сон превращать. Пошли к комкору, доложимся… а сам-то как думаешь?
            Майор, не трогая бинокль, глянул на немецкую технику, идущую по шоссе, тоже глубоко вздохнул:
            - Тянуть не хочется, но ты прав, технику подшаманить надо. – Подумал секунды. – Да и разведка… это дело всегда хорошее… не в слепую пойдем. Пошли к Баданову.

            Редкие снежинки, долго кружась в полном безветрии, нежно ложились на броню и тут же таяли, броня еще не успела остыть, после остановки двигателей, но танки уже были накрыты маскировочными сетками. То там, то сям были слышны удары молотка о большие металлические предметы… только-только вылезая из машин, танкисты начинали вовсю осматривать свою технику. «Ай-яй-яй…», «Ой-ёй-ёй…», «Ах ты черт!..», « О Господи…» ходили они вокруг своих машин с молотком, очищая ходовые от замерзшего спрессованного снега и льда, поднимая крышки двигателей…
            На маленькой полянке, как из-под снега, выросла… была раскинута палатка штаба. В окошко различалось, зажженная фара над столом, работающая от танкового аккумулятора, освещая внутренности палатки своим жёлтым светом. У входа в штаб стоял часовой. Хотя после остановки марша не прошло еще и сорока пяти минут.
            -  Разрешите, товарищ комкор? – Хренов козырнул к ушанке зайдя в штаб.
            - А Васильев, где, - не отвлекаясь от карты, под нос проговорил Баданов.
            - Товарищ комкор… старший лейтенант Колодяжный, в отсутствии капитана Васильева, исполняю его обязанности командира 1й гвардейской разведроты.
            Генерал поднял свой взгляд на разведчика:
            - Ах, да, Васильев в госпитале. Все подошли к карте. – офицеры присутствующие в палатке подошли к столу, освещенному танковой фарой, на котором разложена ситуационная карта местности. – Разведке есть что доложить?
            - Так точно, товарищ генерал, произнес Хренов, - Старший лейтенант, доложить наши выводы по наблюдению.
            Колодяжный сделал небольшой шаг к карте, поднял с нее простой карандаш:
            - До аэродрома транспортной авиации осталось десять-одиннадцать километров. Нам надо либо преодолеть шоссе, по которому двигаются к фронту немецкие резервы, либо… выйти на это шоссе, и, расчищая танками дорогу двигаться к аэродрому прямо по шоссе, затем четыре километра в сторону, и мы у цели. – Разведчик сделал небольшую паузу. – Думаю, что предпочтительней первый вариант. Если мы расчищаем шоссе, то это займет много времени, они сейчас ни ухом, ни рылом не понимают, куда мы движемся, каковы наши силы, очевидно не знают, где мы находимся. Дополнительного охранения опорных пунктов нет, но думаю, что, если мы упремся в пять километров этого шоссе, всю нечисть разбудим в округе. В течении пары часов они стянут к аэродрому большие силы поддержки, тогда выполнение задачи крайне усложняется, скорее всего в воздух поднимут самолеты. Поэтому считаю… шоссе необходимо пересечь вот на этом перекрестке с боем и, не задерживаясь двигаться дальше. – показал перекресток на карте.
            Разведчик карандашом как указкой показал расположение корпуса, обвел кругом перекресток:
            - В полукилометре, вот у этого леска атакуем шоссе, уничтожив в этом участке живую силу и технику противника, в этом коридоре устроить оборонительные позиции засады, и держать немца пока не начнется штурм Тацинской. – Так же все показывал карандашом на карте. – Вот здесь у деревеньки, правее перекрестка, выполнить ту же операцию силами стрелковой роты, с поддержкой танков и минометной батареи. В это время броней уничтожаем живую силу и технику противника в месте прохода, - карандашом нарисовал там стрелку, - и прямым ходом на Тацинскую… затем штурм.
            В палатке штаба воцарилось молчание. Баданов сделал два коротких шага в сторону Колодяжного, посмотрел на наручные часы:
            - Время проведения операции?
            - Товарищ комкор, посоветовавшись с майором Хреновым, считаем, атаку надо начинать на рассвете. В семь часов две фланговые атаки, в семь десять… атака танковым батальоном на перекресток, далее никаких остановок, танковый батальон расширяет участок прохода в обе стороны, заодно организует тылы заградительным ротам, основные силы проходят прямиком на Тацинскую… на аэродром… атакуют сходу. За ночь мои орлы минируют арсенал на аэродроме. Действуем так же, как на аэродроме ближнего подлета, рвем его, когда танки выйдут на аэродром. К этому времени должны начать работать наши гаубицы и минометы. Роты прикрытия флангов снимаются, и двигаются к основным силам.
            В палатке вновь встала тишина, только удары по железу и его клацанье во время ремонта доносились с улицы. Баданов задумчиво глядел на карту:
            - Красивый план. – Произнес генерал. – Но почему штурм откладываем на завтра? Почему не производим атаку сейчас? Так сказать, сходу? Что за вольность?
            Молчание в штабе становилось тяжелым.
            - Разрешите товарищ Комкор? – Хренов вышел вперед.
            Баданов взглянул на своего майора тяжёлым взглядом.
            - Личный состав сильно измотан, требуется обслуживание техники перед боем…
            - Топлива осталось с гулькин нос…
            - Гусеницы прослабли, натягивать надо…
            - А где-то и траки менять…
            - У меня в 3м батальоне ленивец менять надо…
            - Танки заправить надо…
            Баданов поднял руку…
            - Все!.. Успокоились!
            Через две-три секунды вернулась тишина.
            - Товарищ комкор, так ведь и разведка нужна… минирование арсенала… да и сейчас уже два… через полтора часа темнеть начнет… декабрь!..
            На глубоком вздохе Баданов оперся двумя ладонями в карту, сделал неприятную озабоченную гримасу лица:
            - Слушайте приказ! Нанести изложенный план действия корпуса на тактические карты. Рассчитать действие войск по времени, маневру, по ресурсам и потерям. Немедленно приступить к обслуживанию и ремонту техники! Все ремонты должны быть завершены… - короткая пауза, - к трем часам ночи. К пяти часам утра все задействованные в атаке силы и средства должны быть на исходных позициях для атаки. Силы и средства резерва в походном положении. Разведке – произвести разведку и минирование объектов аэродрома. Атака согласно утвержденного плана начинается в семь утра. Сейчас немедленно начать ремонт и обслуживание техники. Личный состав, не задействованный в ремонте и подготовке наступления отдыхает. Вопросы?...
            Обвел всех офицеров колючим взглядом.
            - Колодяжному и Хренову остаться, остальным приступить к служебным обязанностям. К подготовке наступления приступить немедленно.
            Офицеры покидали палатку штаба. Разведчики переглянулись. Баданов курил, распаляя папиросу на последнюю затяжку.
            - Товарищ генерал-майор, курить то можно? – не громко спросил майор Хренов.
            - Дымите.
            Баданов не спеша отошел к скамье и сел.
            - Проблема у нас большая… скорее всего ваша помощь нужна, разведка.
            Баданов вытащил из подсигара очередную папиросу, с длинным мундштуком, видимо «Казбек». Стал ритуально закуривать, продолжая разговор через длинную затяжку новой папиросы:
            - …Топлива у нас… очень мало… Настолько мало, что после боя… половина машин встанет. А здесь саляру взять негде. У немцев ведь вся техника на бензине… самолеты на керосине. Что завтра к вечеру делать будем - не знаю. Встанут завтра, после завтра наши танки.
            В дыму повисла кромешная тишина. И никто не знал, что с ней, с этой тишиной делать.
            - После боя половину машин придётся поставить в оборону, как орудия, слив с них горючее для других машин. Если выход не найдем, останемся без танков.
            Баданов выпустил очередное облако дыми, провел ладонью со лба до затылка, поперек челки. Хренов и Колодяжный по-прежнему стояли над картой, и теперь тоже курили в глубокой задумчивости. Для майора это не было новостью, разведчик был озабочен. Так прошло с минуту. Старший лейтенант куснул губу:
            - Мы… - небольшая пауза, - после финской в Виепури какое-то время служили… - вновь на затяжку замолчал, - так вот там местный фин нам из Ленинграда Финским заливом хлеб и продукты на баркасе возил. А двигатель у него какой-то интересный был, он у него на керосине с автолом работал, автола -то у нас поди навалом… а на аэродроме… керосин. Может попробуем, смесь то гремучая, может и поедем, а?..
            Баданов прищурил глаза, глядя на Колодяжного. Встал. Подошел к столу, недокуренную папиросу раздавил в обрезанной банке из-под тушенки, примененную под пепельницу:
            - Хорошая мысль, разведка. Тогда задача тебе, старлей, обеспечить оборону хранилища самолетного топлива при штурме. Чтобы никакая сволочь ее не подорвала. На карты нанесите, чтобы наши, ни дай Бог по этому месту не ударили.
            - Так ведь для этого на аэродром идти не надо, Васильев все службы аэродрома подробно на карту нанес, когда здесь разведку проводил.
            - Точно... Точно, точно! - будто растерянно произнес Баданов.
            Комкор ещё немного подумал:
            - Может тебе взвод дать… или роту, для поддержки?
            Колодяжный гасил в пепельнице докуренную папиросу:
            Несколько секунд не давая ответ командующему:
            - Василий Михайлович… большую группу провести по тылам, где много немецких постов и различных войск будет трудно, да и лыж у нас столько не найдется. Справлюсь своими. Там ведь не числом надо брать… а пехота - не разведка и молчат по-другому, и шумят по-другому.
            Прошло еще несколько мгновений:
            - Понятно разведка. Идите занимайтесь делом. Майор, докладывать каждый час, если новости… немедленно.
            - Есть!
           - Есть. – Откозыряли офицеры. – Пошли к выходу.
           - Скажите вестовому, чтобы немедленно офицеров по матчасти ко мне…


            Историческая справка.


             17 декабря 1942 года начался семидневный рейд по вражеским тылам 24-го танкового корпуса генерал-майора В.М. Баданова. Причем, вместе с выходом из окружения и сопутствующими боевыми действиями, весь поход длился одиннадцать дней.

            23 ноября 1942 года советские войска замкнули кольцо окружения немецкой группировки под Сталинградом. Несмотря на все просьбы Паулюса разрешить прорыв, Гитлер приказал держать позиции в Сталинграде до последнего солдата. Для снабжения окруженных войск была переброшены дополнительные силы транспортной авиации Германии, которая и должна была снабжать окруженную 6-ю армию провизией, амуницией и боеприпасами, планировалась даже помощь живой силой и техникой, если в этом возникла бы необходимость.
            Перед частями и соединениями Красной Армии была поставлена задача - не дать возможность наладить воздушный мост, по которому окруженная группировка немецких войск могла бы получать подкрепление. В результате многие советские части и даже соединения участвовали в разрушении инфраструктуры противника в тылу. Под эти цели были сформированы танковые корпуса. Наибольшего внимания заслуживал немецкий военный аэродром, который находился в станице Тацинская. Самая тяжелая задача была поставлена перед 24-м танковым корпусом генерал-майора В. М. Баданова – именно этому корпусу предстоял самый длительный рейд в тылу врага. Конечным пунктом был тот самый военный аэродром.

            17 декабря 1942 года начался тяжелейший семидневный рейд 24-го танкового корпуса по вражеским тылам. В ночь с 22 на 23 декабря после тяжелых боев и многодневного перехода танковый корпус Баданова остановился в 30 километрах от станицы.
            Тацинская была хорошо подготовлена к обороне. Защита станицы и расположенного аэродрома была возложена на 62-ю пехотную дивизию, а подступы защищали 10 артиллерийских батарей. Сам аэродром защищала батарея из 88-миллиметровых зенитных орудий, которые могли вести стрельбу и по наземным целям. Командование гарнизона знало о том, что в тылу немецких войск находятся советские танки, но не предполагали, что это действуют не мелкие отряды, а танковый корпус. Тем более, до пятидесяти километров в сутки, движущийся длинным рейдом по немецким тылам параллельно фронту с севера на юг.
            Между тем, к утру 24 декабря танковый корпус Баданова был уже на подступах к станице. Штурм начался ровно в 7.30 утра и оказался полнейшей неожиданностью для немцев. Уже через полтора часа после начала штурма первые советские танки ворвались на аэродром и начали таранить самолеты. В это же время один из батальонов прорвался к железнодорожной станции и уничтожил два эшелона с топливом. По боевым донесениям штаба 24-го танкового корпуса в результате атаки на аэродром было уничтожено свыше 40 немецких самолетов (немецкие документы утверждают еще большее количество уничтоженной техники – 72 самолета). Всего в Тацинской, помимо транспортной и бомбардировочной авиации корпус уничтожил более 3.500 солдат и офицеров, 50 орудий, 15 танков множество складов с подготовленными к отправке боеприпасами и зимним обмундированием. Ближе к вечеру Баданов доложил в штаб фронта «Тацинская полностью очищена от противника».

            Взять станицу оказалось относительно простым делом. Куда сложнее было ее удержать. В район Тацинской немецкое командование начало немедленно стягивать все имевшиеся силы, в том числе в район аэродрома было стянуто 130 немецких танков, что вдвое превышало количество танков, оставшихся в распоряжении Баданова. Начались тяжелые дни обороны, - сказывалась нехватка горючего и боеприпасов. Вскоре командующий корпусом предает радиограмму, в которой сообщается, что удерживать Тацинскую не представляется возможным ввиду многократного превосходства немецких войск.

            За судьбой танкового корпуса лично следил Сталин. Первой задачей 24го танкового было взятие и удержание Тацинской. Но Сталин прислушался к докладам Баданова. Он не захотел допустить уничтожения соединения. Вскоре, отвод корпуса из котла, Ватутину был разрешен. Командующий 3й армии получает указание Ставки Верховного Главнокомандования не допустить разгром корпуса Баданова, направив на помощь Бадановцам был развернут 25-й танковый корпус Павлова. Утром 28 декабря, участвующие в штурме Тацинской части корпуса Баданова, вышли в районе Ильинки к передовым частям Красной Армии.

            Танковый рейд генерала Баданова

            Рывок 24-го танкового корпуса в декабре 1942 года под Сталинградом внесен во многие учебники по тактике ведения боевых действий, многих стран Мира. Танкисты провели блестящую операцию с умеренными потерями как в живой силе, так и в технике, несмотря на то, что при продвижении в сторону Тацинской, выполнялись и другие задачи по уничтожению противника в различных опорных пунктах, взятию и уничтожению железнодорожных станций, созданию опорных плацдармов для концентрации войск и расширения наступлений.

            Удар на Тацинскую изначально не входил в планы Юго-Западного фронта под командованием генерала Ватутина. Вначале планировалось (операция «Сатурн»), что фронт двинется на Ростов-на-Дону, чем отрежет немецкую группу армий «А», создав окружение крупнее сталинградского. Но 12 декабря Манштейн нанес удар по советскому внешнему кольцу вокруг армии Паулюса. Удар этот командование Сталинградского фронта по началу проглядело, и немцы, не смотря на спешное применение советской ставкой резервов, подошли опасно близко к окруженной 6-й армии.
            Манштейн был остановлен... с использованием стратегических резервов, Сталин перенацелил удар Юго-Западного фронта с запада на юго-запад. В целях движения 24-го танкового корпуса под командованием Василия Михайловича Баданова появилась станица Тацинская. Для советского командования не было секретом, что немецкие транспортники Ju.52 снабжают сталинградскую группировку немцев только с этого бетонного аэродрома. А также то, что в случае его потери снабжение сильно просядет.

            17 декабря 1942 года, после того, как пехота Юго-Западного фронта прорвала позиции итальянской 8-й армии у Верхнего Мамона, в прорыв был введен и 24-й танковый корпус. Он тут же начал обгонять стрелковые части и быстро от них оторвался, как того и требовала советская теория глубокой операции (или передовая военная мысль того же периода). Корпус брал только те станицы, через которые шли пути снабжения топливом и боеприпасами, атаковал и освобождал железнодорожные станции.

            Первые бои

            24-й танковый корпус был полнокровным — 148 танков на ходу в трех танковых бригадах, плюс мотострелковая бригада и дивизион реактивной артиллерии. Со своими задачами корпусу были приданы общевойсковые стрелковые соединения. В то же время, был у него и ряд слабостей. С самого начала марша он имел около 0,7 заправки топливом, и устойчивого его пополнения не было. Дело в том, что крупные танковые «кулаки», для глубоких прорывов, в советской армии уже создавали, а тыловых средств для их снабжения не предусмотрели. Как отмечает «Отчет о боевых действиях 2-го гвардейского Тацинского корпуса за 16.02;30.12.42 г.», своих тыловых средств у корпуса практически не имелось. А тыловые средства отдельных бригад не были рассчитаны на действия в глубоком тылу врагу с отрывом от баз снабжения фронта. Поэтому, например, уже 18 декабря реактивная артиллерия корпуса — несмотря на ожесточенные бои — иной раз стояла на месте без движения, в итоге перейдя в распоряжение других соединений, выполняя другие задачи.

            В первые дни наступления бои состояли из захватов отдельных пунктов и разгромов колонн отступающих итальянцев. Однако и этот этап далеко не был легкой прогулкой. На северной окраине Расковки 24-й танковый корпус потерял 3 танка подбитыми и 3 сожженными. И хотя противник под нажимом отошел, сам при этом — по «Отчету…» — потерял два танка и три орудия.
            Дополнительно осложняла ситуацию авиация. После первого дня прорыва советской ударной авиации в небе танкисты Баданова не видели. При этом фраза «противник группами по 7;12 самолетов бомбит и штурмует» постоянно встречается и в журнале боевых действий, и в «Отчете…» корпуса.
            Самолетов под Сталинградом у советской стороны было много больше, чем у немцев — но возможности непосредственно обращаться к ВВС командир корпуса не имел. И места базирования советской авиации располагались далеко от зоны рейда 24го корпуса.
            Не упрощало жизнь и то, что советская пехота двигалась далеко не так быстро, как танкисты, оставляя их без поддержки. Снег сильно мешал двигаться мотопехоте танкового корпуса. Отставали и стрелковые части. 24-я мотострелковая бригада корпуса Баданова была моторизована не полностью, преодолевая отдельные марши до 50ти километров в строю.

            Корпусу приходилось постоянно распылять свои силы, оставляя гарнизоны в узлах дорожной сети, без которых его грузовики не смогли бы везти горючее. Уже 21 декабря 1942 года два танковых батальона так и остались гарнизоном в Дегтево. В те же сутки мотострелковая бригада оставила первую роту пехоты в качестве гарнизона в другой деревне, и так далее.
            Того же числа танкисты начали игру с авиацией противника на ее же поле. Во время внезапной атаки бадановцев на посадочной площадке в Криворожье был расстрелян танками пытавшийся взлететь под их огнем Bf.110.

            После серии боев к 23 декабря корпус подошел к Тацинской и приготовился к ее взятию. К этому моменту бадановцы прошли (с учётом обходов) пару сотен километров, а нормального снабжения так и не получали. От этого в журнале боевых действий появляется неприятная фраза: «Корпус испытывает острый недостаток в горючем».

            В ночь с 23 на 24 декабря части корпуса, наступавшие на Тацинскую с севера, скрытно обошли ее с запада и востока парой танковых бригад. Стрелковая бригада готовилась нанести вспомогательный удар с севера. При этом два основных удара наносились танками с юго-востока и юго-запада — направлений, где был немецкий тыл, и откуда советских войск не ждали вовсе.

            Звездный час корпуса Баданова

            Атака началась в 7.30 утра. Только после залпа дивизиона реактивной артиллерии по немецким позициям... последний дивизион, сумевший дойти до Тацинской , противник начал организовывать оборону — но прочной она была только с севера, откуда он ждал удара. В результате 130-я танковая бригада вошла на аэродром уже к 9.00 — в тот момент, когда летный состав немецких транспортников этого совершенно не ожидал.
            Немцы-участники событий сообщают, что вслед за этим на аэродроме воцарился ад. Советские танкисты частью сил подавляли огонь немецких зениток, частью — стреляли по срочно взлетающим самолетам. Поскольку 130-й танковой бригаде приходилось отвлекаться на борьбу с аэродромными частями. Однако 46 самолетов противника были расстреляны прямо на взлете — и потеряны вместе со своими экипажами.
            Последнее было даже более важно. Германия произвела за Вторую мировую много десятков тысяч самолетов, и даже в 1942 году делала их больше одного в час. А вот приличного летчика нельзя сделать ни за час, ни за квартал. В Люфтваффе 1942 года летчик к фронту имел не менее 250 часов налета. То есть на его подготовку ушло от десятка тонн дефицитного горючего и много времени. Поэтому потеря экипажей была даже намного более чувствительной потерей, чем гибель самолетов.
            
            Немцы не могли предположить, что Тацинская, обороняемая заметными немецкими силами, понадерганными из близлежащих пехотных дивизий, будет взята советскими войсками. Слишком в глубоком тылу находилась Тацинская. Хоть и не единые, но большие силы были задействованы в охранении как аэродрома, так и железнодорожной станции Тацинская.

            Несмотря на внезапный удар, очистка Тацинской от противника продолжалась до вечера 24 декабря. И дело не только в том, что сил у бадановцев было не так много (например, из 24-й мотострелковой бригады в штурме Тацинской участвовала всего одна стрелковая рота). Дело в том, что в это самое время Манштейн, все еще пытавшийся прорваться к 6-й армии южнее и восточнее этого района, предпринимал решительные действия по «срезанию» советского клина, тянувшегося к Тацинской. Поэтому группы танков и пехоты из потрепанных южнее немецких танковых дивизий уже стягивались в район действий советского танкового корпуса, вырвавшегося вперед. И уже пытались «срезать» основания его ударов — хотя их сосредоточение еще далеко не завершилось, и в северные фланги их подпирали другие армейские соединения красных.

            В 11 утра, когда еще кипели бои за Тацинскую, часть штаба 24-го танкового корпуса, находившаяся в близкой к Тацинской станице Скосырской, была атакована 15 танками противника с автоматчиками. Вроде бы немного, но у штаба было всего 9 танков, проходивших ремонт и даже не имевших полной подвижности. Поэтому после полутора часов боя штаб отступил из Скосырской в Ильинку. Еще 22 танка противника атаковали оперативную группу штаба ближе к самой Тацинской. Из-за этого с аэродрома пришлось вывести 130-ю танковую бригаду, которая и спасла руководство корпуса. По пути бригада шла через соседнее со станицей местечко Дьяконово, где напоролась на артдивизион противника. Чтобы вызволить опергруппу штаба, пришлось попутно подавить дивизион «огнем и гусеницами». В итоге всех этих событий очистить Тацинскую и вышло только к 17.00 24 декабря.


            Срезанный клин

            Манштейн не спал и его силы почти успели предотвратить удар по Тацинской. Поэтому сразу после ее занятия корпусом Баданова немецкие танкисты и мотопехота из разрозненных групп двух танковых дивизий ударили к северу и отрезали 24-й танковый корпус от снабжения. Это был очень тяжелый момент. Корпус испытывал острый дефицит горючего даже перед Тацинской. После больше топлива не стало, а без снабжения Т-34 нечем было бы заправлять. На аэродроме был бензин, был керосин, но конечно не было дизтоплива, немецкая техника практически вся работала на бензине.
            Немцы, отсекшие советский клин, предприняли ряд попыток уничтожить прорвавшихся и занять аэродром. На ходу у частей 24-го корпуса в Тацинской осталось 58 танков, но дизельные машины имели 0,2 заправки — долго так не провоевать. Несколько раз за 26 декабря немцы атаковали части корпуса. Уже 27 декабря интенсивные бои оставили танкистов почти без боеприпасов. Мотострелки стали подбирать трофейные орудия и снаряды и вести огонь по противнику из них. Это решало только часть проблемы — кончались танковые боеприпасы. Лишь в 23.00 того же дня корпусу на У-2 сбросили 450 снарядов для танковых орудий. Однако это было лишь по 10 снарядов на танковую пушку.
            Хорошо хоть инженер-полковник Орлов, отвечавший за матчасть, вместе с разведчиками, нашел способ залить баки Т-34. Для этого под его руководством в определенных пропорциях были смешаны бензин, керосин и масло для немецких самолетов. Смесь оказался вполне пригодной для дизельных танков.
            Как говорится в народе, очковтирательство во благо... как-то надо было организовывать прорыв из котла.
            Баданов стал просить у штаба фронта разрешения на выход из окружения. Не по наслышке зная характер начальства, он не скупился на черные краски в своих донесениях. В конце концов, надо же было как-то получать согласие руководства, столь не любящего отступать из занятых населенных пунктов. тем более менять изначальное содержание действующего приказа.


            Прорыв.

            В 11.30 28 декабря он получил согласие комфронта Ватутина (санкционированное лично Сталиным) на выход из окружения. Уже в два часа они двинулись через слабое место в кольце окружавших. Прорывающимися были частично использованы складками местности, и поэтому противник резко недооценил масштабы начавшегося прорыва. В немецких сводках было указано, что из окружения вырвалось всего 12 советских танков — а в сообщении для прессы и вовсе рассказано о полном уничтожении окруженной русской группировки. На самом деле, Баданов при прорыве в Ильинку потерял всего 12 ранеными, 13 убитыми и 4 танка. К 30 декабря, на ходу после прорыва осталось 43 танка. 46 было потеряно безвозвратно в Тацинской, 33 было потеряно в других местах. В ремонте после боев находилось 12 танков. Еще 23 танка отстало в пути по техническим неисправностям (не имевшим связи с боем, просто поломки), и вскоре должны были вступить в строй.

            Бадановские танкисты смогли войти в прорыв, взять крупнейший аэродром снабжения 6-й армии, захватить 4.769 пленных (по сводке особых отделов НКВД), и потом вырваться из окружения довольно умеренной ценой — всего за рейд потеряв половину танков корпуса, 79 машин. Бадановский корпус за 11 дней в прорыве, все время находился на острие главного удара 3й гвардейской армии, да и всего фронта, так как сильнее всех наносил в этот момент ущерб противнику. При прорыве, потери — исключительно низкие, за счет сравнительно скрытного перемещения значительной части сил по дну балок, и умелому ведению заградительных и отвлекающих операций. Другие танковые корпуса Юго-Западного фронта свою задачу в ходе операции «Малый Сатурн» выполнили менее успешно. Они должны были взять Морозовск — там находился крупнейший бомбардировочный аэродром немцев, что выполнено до конца не было, ввиду того, что корпуса не смогли обмануть оборону немцев, и преодолеть  танковые маневры Манштейна. После восстановления аэродрома в Морозовске, немцы его использовали для снабжения 6й армии, ведь восстановить Тацинскую было невозможно, но транспортная авиация вермахта базироваться на этом аэродроме не могла.

            После этой операции корпус получил звание гвардейского и почетное наименование «Тацинского».

            На станции Тацинской в вагонах были найдено большое количество запчастей, присланных сюда для ремонта немецких самолетов. Запчасти были уничтожены.
            Что еще важно — удар на Тацинскую заставил Ju.52, игравшие главную роль в снабжении армии Паулюса по воздуху, перелететь на сто с лишним километров к западу (ближе бетонных полос не было). Оттуда их не могли сопровождать немецкие истребители — не хватало дальности. С этого момента «юнкерсы» либо пропускали дневное время, либо рисковали столкнуться с советскими истребителями. Да и полет по более длинному пути съедал их время, их топливо, снижал грузоподъемность самолетов. В итоге снабжение 6-й армии резко упало, и она начала голодать. Все это радикально облегчило ее ликвидацию в январе-феврале 1943 года.

            Пожалуй, это единственный случай, когда одному танковому корпусу удалось так серьезно повлиять на ход и исход Второй мировой войны всего за 11 дней.

            24-й танковый корпус полностью выполнил возложенную на него боевую задачу: за десять дней 240-километрового рейда по немецким тылам корпус уничтожил 106 орудий, 84 танка, 72 самолета (только в Тацинской) и почти 12.000 солдат и офицеров вермахта (кроме этого «бадановцы» взяли в плен 5.000 солдат и офицеров). Была достигнута и главная цель - в результате рейда немецкое командование потеряло возможность должного обеспечения окруженной группировки Паулюса. Списочный состав 24го танкового корпуса, перед началом операции, составлял 10.000 солдат и офицеров, с тыловыми и общевойсковыми частями и подразделениями.

            За этот рейд генерал-майор Василий Михайлович Баданов был награжден орденом Суворова II-й степени (стал первым награжденным данным орденом) и был представлен к званию генерал-лейтенанта.

Продолжение:    http://proza.ru/2021/04/05/1760


27.03.2021
Олег Русаков
г. Бежецк






Часть 5. 24й.
Глава 5. Штурм аэродрома.


            Холод уже начинал щекотать его коленки, хотя все было привычно. Сержант лежал на снегу, не шевелясь, уже около часа. Но из-за того, что не было большого мороза, всего градусов пять, обмундирование будто начинало намокать от снега, очевидно хотевшего таять под телом снайпера. Холод, сам по себе не побеждал его организм, но где обмундирование слегка становилось волглым, неприятная прохлада начинала касаться кожи.
            Канонада началась уже как минут сорок, значит несутся наши танки уже где-то недалеко, и видно, по немцам, что отсюда, с северо-запада, наших не ждут, кроме раскорячившейся зенитки, и взвода автоматчиков в прикрытии, войск не было. Основная подготовка к встрече врага проистекала на севере аэродрома, откуда к аэродрому подходила дорога от шоссе и железнодорожной станции. Там были и танки, и пехота, бронетранспортеры, зенитки, противотанковые орудия… А наши придут отсюда, именно отсюда начнут они атаку аэродрома. Зная направление главного удара на «мушке» у Сиротина прицел крупнокалиберного зенитного орудия… как ни странно очень хорошо пробивающего броню наших танков. Следующим будет снят офицер, только чуть ствол повести при перезарядке патрона.

            Переполох на аэродроме начался, когда в 6.50 Бадановцы приступили к форсированию шоссе. Еще по темному расцвели на сумеречном грязном небе, где-то там за горизонтом на севере, всполохи сильных взрывов, с тех пор не прекращался, на мерцающем взрывами горизонте, бухающий бой. Не прошло, и пары минут, на аэродроме загудела сирена, с казарм и офицерского общежития змейками побежал персонал аэродрома. Войска его обороны, летчики люфтваффе, спешно начали готовить к взлету немецкие самолеты.
            Все службы аэродрома пришли в движение, загорелось много дополнительных прожекторов. Через четверть часа загудели первые самолетные двигатели. На взлетной полосе гребли машины расчищающие снег. Сейчас десятки самолетов рыча моторами готовились к взлету, выруливали по рулежкам, стремясь, будто в толпе на рулежки встать. А по взлетке разбегался уже шестой транспортный самолет, унося ноги, то есть шасси… куда-то к Ростову.
            На трофейных часах Сиротина – 7.30. С юго-востока металлическим звоном ударили стволы Т-тридцать четверок… первый же снаряд попадает в корпус взлетающего самолета с тремя пропеллерами (Ju.52), в марках летающих машин Сиротин все равно не разбирался. Взлетающий был уже на отрыве, гигантский факел полетел вперед на далекие сотни метров по концу взлетной полосы, перестав разваливаться на куски и пускать языки пламени, далеко за ее окончанием. Через пару секунд, над своей головой Сиротин услышал рев быстро летящих снарядов в сторону немецких бортов, находящихся от него метрах в двухстах на стоянке, но в этот момент он уже нежно нажал на курок…

             …………………………….
             За полтора года непрерывной войны Сиротин привык к одиночеству в бою. Ему ведь не довелось быть линейным общевойсковым снайпером, которые работали как правило в паре. Судьба его сложилась таким образом, что в 1939м году, призвавшись в армию, получив «Ворошиловского стрелка» еще в школе, в девятом классе, после полугода учебки, сразу попал в разведку, в разведку к уже тогда известному командиру разведроты старшему лейтенанту Васильеву. Прошел с ним и финскую и Прибалтику, и вот уже с августа сорок первого всегда в боях, постоянно участвуя в различных разведывательных операциях, диверсионных вылазках, уже ставшей родной 1й гвардейской разведроты.
            Не знал Петр Сиротин ни свою мамку, ни своего папку. Не знал Петя и откуда он родом. Еще грудным, завернутым в скатерть, ребенком, оставили его на рынке… толи бросили, спасаясь от голода, толи потеряли, но искать ребеночка почему-то никто не стал, сердобольный дворник отнес его в милицию, откуда потом и началась его детдомовская жизнь.
            - …Что сегодня за день такой, вроде не тринадцатое, еще один подкидыш, – молвил директор детдома, когда на его пороге появился милиционер с ребенком.
            - Да… еще один сиротин сын – поддержал его страж порядка.
            Так к нему это звание и пристало «Сиротин сын», а милиционера звали Петр… как еще было мальчишку назвать? И с отчеством затрудняться сильно не стали – Петрович?.. пусть Петрович, чем плохо. Вот так и родился на свет Божий новый гражданин молодой Советской страны – Петр Петрович Сиротин.
            Мальчишка рос спокойный, как танк. Нелюдим, не болтун. Трудно его было вывести из себя, чем-то заинтересовать, если ему самому это интересно не было. Трудно было что-то заставить сделать, если не понимал зачем это от него требуют, и пытался помочь любому, если видел, что сделать это нужно и дело это правильное.
            Но если кто пристанет!.. Набычится, смотрит из-под лобья, сопит, хоть взрослый, хоть не взрослый мается с ним, с места не сдвинется. Старшие пацаны - шелобан… он накинулся на обидчика, мутузит своими тонкими ручонками, пытаясь достать до тела, до лица высоко, большой – руки вперед, у мальчонки-то они короче, сначала смеется, в издевке отталкивая сорванца, но обиженный настырный, задира уж пожалел свой шелобан, криком в отчаянии: «Да отстань ты!» - и с неким испугом вдарил ему по лицу, тот отлетел в сторону, больно перевернувшись через плечо, привстал… в глазах львиная злоба, перед прыжком… ни грамма страха, чуть качнулся вбок… ростом будто стал на голову выше: «…уу-аа-аа» - в три шага головой прямо в живот обидчику. Старший согнулся, будто сломался, а Петька лупит большого своими ручонками… пока не оттащили в сторону. После этого случая отстали от него старшеклассники навсегда, а сверстники и ребятишки постарше захотели дружить с Петькой, натурой то он был добрый, сам ни к кому не приставал, над другими изгаляться желания у него никогда не появлялось, а вот на обидные слова в сторону другого своего приятеля всегда огрызнётся, как однажды директор сказал: «Повышенное чувство справедливости».
            Поэтому и в пионеры приняли, как только возраст пришел, также и в комсомол.
            Учился странно. Математика легко, физика, химия нравились, но усидчив не был, выдержки хватало, зубрить - не любил, если что не понял - запускал. География, история – это ему нравилось… слушать нравилось, но параграфы… параграфы читать ой как не хотелось. А вот языки… что Русский язык, что потом иностранный – Немецкий, никак у него не шли, да и писал, как курица лапой. В общем учился он легко, не троечник, ни отличник, вся палитра оценок в его дневнике, но понимал парень, что неучем вырасти нельзя… «Как же потом Коммунизм строить?..» Думал об этом откровенно.
            Не любил Петька долгие разговоры. Еще больше не любил оправдываться. И чем старше становился, тем более замкнутой выглядела его натура. Говорил мало, с паузами, не сразу отвечал на вопросы, больше предпочитал молчать.
            Парню еще не было четырнадцати лет, завхоз детдома Савелич, его так звали все, и взрослые преподаватели, и детвора, чистил в своей подсобке ружье, готовился к охоте. Петро забежал к Савеличу за пассатижами, надо было поправить несущую скобу у кровати, никак она на место не вставала, увидел винтовку - глаза на лоб, по пятаку:
            - Дай подержать, а, Савелич?!.
            Мужчина посмотрел на удивленного пацана, отказать не смог, слишком глаза изумленные, дал он ему подержать винтовку, плавным движением шомпол из ствола вытащил:
            - Только не балуй, сынок. – Видя, как нежно парень взял оружие, как гладит мальчишка цевье, как трогает прямыми пальцами казенник подумал: «А ведь из парня толк будет!». – Для солдата она… винтовка и мамка… и подруга.
            Фразу эту Сиротин запомнил на всю свою жизнь. Так впервые в его руках оказалась винтовка, укороченная - карабин.
            А через два воскресения Савельевич взял его на охоту. Стрелять по зверям ему не пришлось, зато после охоты стреляли по бутылкам и сучкам. Взрослые не всегда попадали… а мальчишка, на удивление оказался не хуже взрослых. Чем их не мало удивил.
            В старших классах подростков стали возить на стрельбище, устраивать соревнования по стрельбе, бегу, преодолевали полосу препятствий по нормам ГТО (готов к труду и обороне). После первых же соревнований он получил значок «Ворошиловского стрелка». Когда его призывали в армию в 1939м, он уже знал, чем там будет заниматься. К тому времени и из пистолета стрелять довелось, и к любому оружию рука его была крепка.
            Когда он ложился на лежку у Тацинского аэродрома, у него были сотни убитых фрицев, в десятках успешных, иногда не совсем успешных, разведывательных операциях. Каждый его выстрел был важным… и нужным, очень важным и очень нужным. Смогла бы его рота тогда в 41м в Ельне железку оседлать?.. коли не погасил бы Сиротин пулеметное гнездо на перроне?.. И здесь, еще один разбитый прицел у немецкого артиллерийского орудия – спасение многих жизней воинов, идущих сейчас в атаку!

            …………………………………….
            …Стекла посыпались на снег. Наводчик не сразу понял, что произошло. Но прицела нет – орудие мертво. Мечется расчет вокруг казенной части, а толку. Командир расчета орудия орет… но выстрел можно сделать только в небо:
•             - …Schuss. Das Feuer... feuer, Kurt! (…Выстрел. Огонь… огонь, Курт!), - бежит к наводчику, не понимая, что произошло… может убит.
            Офицер бежит ближе к орудию, через секунды, тоже валится в снег, грудь пробита на вылет. А метрах в пятидесяти прут на зенитку две Т-тридцать четверки, которые уже видно в темноте зимнего утра, нет… уже три… четыре… шесть!.. вдруг выжигая мгновение выстрела в темноте не ушедшей еще ночи яркой вспышкой из своего ствола освещает пространство с танками пушка головного танка… прямо на ходу. Падает еще один номер расчета, оставшиеся побежали, все равно у зенитки уже делать нечего, железо ствола так и не нагрелось от выстрела.
            Сиротин по автоматчикам щелкать начал, а в это время танк грыз гусеницами сторону зенитки, срезая со шлицов ее ствол вверх, правой броней своего корпуса. Штурм аэродрома начался вовремя и эффективно. Взлетают в воздух склады… взлетает в воздух арсенал, встряхивая безжалостно землю, освещая зимнее темное утро красным грязным светом начавшегося ада, в котором сгорят доблестные Европейские оккупанты!
            А Петр - «сиротин сын» продолжал уверенно нажимать на курок своей винтовки, через каждые три-пять секунд.
            На стоянке самолетов, на рулежках уже горели десятки немецких летающих машин, взлетающих… и еще пока не взлетающих. Их методично расстреливали из противоположного леса, в километре от Сиротина. Взлетка обильно изрыта минами 120 миллиметровых миномётов. Приготовленную немцами оборону на севере обрабатывала последняя, не отставшая на марше батарея РСов: БМ-13, «Катюши» выжигали немецкую оборону аэродрома под Тацинской до тла.

            …Уже как полчаса Колодяжный и его бойцы находились на занятых позициях для обезвреживания охраны складов ГСМ Тацинского аэродрома немцев. Прорыв начнется в 6.50. К этому времени необходимо обезвредить посты и подготовиться к обороне складов ГСМ, при начале операции по захвату аэродрома, топливо должно быть под нашей охраной, после боя танки должны быть чем-то заправлены, иначе все останутся на этом аэродроме, только есть маленькая закавыка… немцы должны не знать, что топливо на аэродроме в распоряжении красных. Уже через полтора-два часа все станет ясно, когда наши танки долетят по снегу до аэродрома, и бой, к которому так стремились двести километров по вражеским тылам – будет выигран. Штурм должен начаться в половине восьмого. Только бы наши успели выполнить запланированное… только бы успели.
            Он внимательно с ожиданием истечения оставшихся секунд смотрит на часы. Вот и смена караула в шесть, отсюда к вышке, свежие бойцы караула вверх, уставшие – вниз… замолкли шаги разводящих… еще два десятка минут прошли. Озираясь, плавным движением разведчик сделал шаг вбок под фонарь из тени прожектора, медленно сжимает кулак, руку направляет вперед, опять плавно смещается в тень, начинает уверенно двигаться в сторону пешего поста.
            На ближнюю вышку, уже десяток минут назад, сразу как затихли шаги смены караула, нежно… не слышно поднялись два бойца, они притаились под поликом вышки на ее входе, где не было света от прожекторов, и все же их фигуры уже чуть различимы в темноте, к утру, начинающей медленно расцветать, мутной декабрьской зари. Первый разведчик на лестнице, в два движения поднимается на верх, второй за ним.
            Один немец, сидя кимарит в углу, он не стал двигаться к дремлющему, двинулся ко второму, приплясывающему у пулемета, к дремлющему двинулся второй, вылезающий из лаза. Лезвие метеором блеснуло раз, блеснуло два, приплясывающий тут-же осел в дальний угол, плечом задев пулемет, разведчик придержал его второй рукой, только пара громких клацаний в тишине… бойцы быстро начали снимать с немцев их шнелки, вместо ушанок пришлось напялить их бесполезные пилотки. Рукава в локтях разрезали сразу, немецкие шинели, по-другому на полушубок не оденешь, а чтобы пуговицы застегнуть, резанули друг другу поясницы на спине вражеской шинельки, с боку от хлястика.
            В это время Колодяжный дожидается, когда часовой подойдет к углу здания, где и таился старший лейтенант. Часовой развернулся, тут-же получил удар клинком в сердце со спины, сбоку из-под ребер, на подъем, поражая все внутренности. Следующим движением Колодяжный под мышки поддержал убитого, потащил за угол склада.
            У закопанных цистерн с керосином пост снимала группа разведчиков, так как на нем кроме постового в будке находились еще два технаря, они обеспечивали подачу топлива в зоны заправки самолетов по трубопроводам, когда на то приходила команда, одного из них надо было оставить в живых, на всякий случай, если придется воспользоваться оборудованием, до штурма, или ответить по средствам связи, чтобы не раскрыть захват складов ГСМ и не сорвать операцию раньше времени. Переводчика в составе группы не было, но с ними согласился идти тот доктор, который учувствовал в допросе артиллериста перед уничтожением вражеской резервной артиллерии. Сейчас он находился там за углом склада, рядом с командиром разведгруппы, подрезающим локти немецкой шинели.
            В 6.50, через пол часа, канонада разрезала горизонт на севере мощными разрывами… Наши форсировали шоссе. Оборона горючего была уже обеспечена. Еще через минут пять, немецкий техник нажимал кнопку подачи горючего, по запросу техников самолетов, заправляя немецкие транспортные борта, срочно взлетающие и перебазирующиеся на другой аэродром. Перед его лбом маячил взведенный пистолет одного из разведчиков, слова которого переводил доктор, он же внимательно слушал, пытаясь понять каждое слово, что говорил немец в трубку, надеясь вырвать трубку из рук пленного, если будет понято неправильное слово.

            Склад ГСМ находился на юге в самом углу аэродрома, вдалеке от технических и военных построек аэродрома. Когда начался штурм, войск врага здесь не было. Мимо них пролетел факел первого подорванного на взлете самолета, разбрызгивая в стороны языки пламени, куски искорёженного дымящегося железа. Именно на них отступали остатки немецкого гарнизона, остатки войск обороны аэродрома. Через сорок минут битвы. Разведчики наблюдали, как с юго-востока подходили немецкие танки пытавшиеся воспрепятствовать захвату аэродрома, как они были встречены кинжальным огнем наших орудий, а через несколько минут залпом «катюши». Три машины из полутора десятков сумели ретироваться, остальные остались факелами на белом поле аэродрома.
            Отступающие натыкались на бойцов Колодяжного, попадая под их автоматный огонь и огонь немецкого крупнокалиберного пулемета с вышки охраны аэродрома. В растерянности начинали метаться из стороны в сторону, в отчаянии бросая оружие и поднимали руки:
            - Nicht schie;en... Nicht schie;en... ich gebe auf!.. (Не стреляйте… не стреляйте… сдаюсь!..)
            Потом долго сидели на коленях в снегу затыкая руками уши… иногда плача... молча, иногда повторяя и повторяя ранее сказанные слова.

            Небо стало серым, но снег быстро наполнял пространство не только дымами горящих танков и самолётов, но и светом. Бой за аэродром под станицей Тацинская шел еще минут пятьдесят. Пришлось отразить еще одну танковую атаку немцев с востока, откуда заходили на взятие объекта основные силы 24го танкового, где находился штаб корпуса.
            Немцы напали с тыла. Роте охранения штаба корпуса пришлось вступить в неравный ожесточенный бой с почти тридцатью танками и бронемашинами фашистов, командованию корпуса тоже пришлось вступить в стрелковое столкновение с прорвавшимся десантом немцев. Два офицера штаба получили ранения, Спасая штаб корпуса пришлось снять из боя, за Тацинскую, танковый батальон, который, сделав трех километровый вираж, ударил по контратакующим с фланга, после чего немцам пришлось отойти, неся большие потери под фланговым истребительным огнем Т-34к.
             День еще не успел полностью прийти на воюющую землю, то там, то сям возникали короткие перестрелки. Но немецкая оборона аэродрома перестала существовать. Все солдаты врага, которые сумели выйти с аэродрома, бежали в сторону станицы, кто не смог выйти или погибнуть, сдались Красным. Различная техника: артиллерия, танки, броневики, другая техника либо была уничтожена, либо застряла в снегу и оказалась брошена. На взлетной полосе и за ее пределами, на рулежных дорожках, на стоянках аэродрома догорали десятки вражеских транспортных самолетов. Взлетные полосы аэродрома превратились в изрытый воронками полигон, заваленный обожжённым железом.
            К десяти часам утра 24го декабря 1942го года немецкий транспортный аэродром у станицы Тацинская, который обеспечивал всем необходимым 6ю армию вермахта, находящуюся в полном окружении под Сталинградом… был уничтожен.
            В сторону железнодорожного вокзала станции Тацинская был выслан танковый батальон, под защитой которого по Железнодорожной станции Тацинская батарея катюш произвела два залпа. Затем артиллерия и танки вернулись обратно, где вовсю кипели работы по устройству рубежей обороны аэродрома. Командующему 3й армии отстучали радиограмму о выполнении приказа ставки - взятии и уничтожении аэродрома транспортной авиации у станицы Тацинская. Также было сообщено об отсутствии топлива для танков, о отсутствии боеприпасов для орудий танков. О концентрации сил и средств противника под Тацинской для уничтожения корпуса, о концентрации танковых групп немцев на востоке от аэродрома. Баданов просил разрешения на вывод 24 танкового корпуса из окружения в сторону станицы Ильинка.
            Эти сведения были доложены верховному, в связи с тем, что Сталин сильно интересовался выполнением задачи, поставленной перед 24м танковым корпусом, что напрямую было связано с капитуляцией сталинградской группировки вермахта.

            В своих ночных раздумьях Иосиф Виссарионович размышлял следующим образом: «Баданов… Баданов уже выполнил главную задачу. Молодец генерал. Если они будут продолжать… удержание объекта, они героически погибнут…» - открыл пачку папирос «Герцеговина флор», взял папиросу, медленно отломил у нее мундштук. «…Это ведь… - не победа…» - размял табак папиросы большим и указательным пальцами, вдавил табак в трубку, которую держал в левой руке. Несколько секунд стоял неподвижно, с не понятно куда направленным взглядом. Взял вторую папиросу, повторив с ней тоже таинство. «…Ну погибнет… и погибнет, это… никого не удивит… война!» Чуть повел своими усами. Взял спички с хрустальной пепельницы, слегка их тряханув, будто проверив наличие спичек. «А вот если… он выйдет!.. из окружения… это будет… Даа-а… Это будет… легенда!» Трубка во рту, медленно достал спичку, чиркнул, внимательно смотря как разгоралась сера, затем секунды четыре смотрел на огонь, в несколько неспешных смачных затяжек раскурил свою старую трубку. Выпустил большой клубок флерного ароматизированного дыма. «…Надо его вытаскивать с Тацинской!»

            Командующему Воронежским фронтом генералу-лейтенанту Ватутину Николаю Федоровичу, командующему 3й гвардейской армии генералу-лейтенанту Лелюшенко Дмитрию Даниловичу ставкой было приказано:

            «В связи с выполнением основной боевой задачи, а именно, уничтожения аэродрома транспортной авиации люфтваффе под станицей Тацинская, и срыв материально-технического снабжения 6й армии вермахта, разрешить командующему 24го танкового корпуса генерал-майору Баданову Василию Михайловичу оставить позиции под Тацинской и вывести из окружения силы и средства корпуса.
            Командующему 3й гвардейской армии генералу-лейтенанту Лелюшенко Дмитрию Даниловичу обеспечить поддержку выхода из окружения 24го танкового корпуса со станицы Тацинская в направлении станицы Ильинка, всеми доступными средствами.»

            Приказ подписан начальником генерального штаба Красной армии Советского Союза, заверен верховным главнокомандующим СССР.

Продолжение:       http://proza.ru/2021/04/08/1318


05.03.2021
Олег Русаков
г. Бежецк





Часть 5. 24й.
Глава 6. Прорыв.


            Механики очень быстро решили вопрос с топливом, еще до ночи, а ночь в декабре рано наступает. После штурма, еще не везде стрельба затихла, но русские умельцы, разбавляя автол в керосине, добавляя немного бензина, уже заправили один танк, причем эта машина встала прямо в бою еще утром, когда брали аэродром, из-за топлива встала, баки ее были совершенно сухими. И несмотря на то, что постреливала ее пушка до окончания битвы, не сожгли эту машину немцы, . Двигатель холодный, уже успел остыть, хотя мороз был и не сильный. Подкачали, подлили куда надо, погрели паяльными лампами… завелась машина чуть ли не с первого качка.
            Недолго порадовавшись, начали мешать суррогат в бочках, для других единиц, такой важной, техники. К утру все танки были заправлены этой смесью и двигатели неплохо работали. Слава богу, опять на ходу… на долго ли? Выхода-то все равно нет. Бог не выдаст, свинья не съест.
            По запросу командующего корпусом в штаб 3й армии, опять же ночью, на кукурузниках были сброшены четыре с лишним сотни снарядов, более, чем по десятку зарядов на машину, учитывая оставшихся в строю. Танки, выполняющие задачу в заслоне, получили по двадцать выстрелов, на остальные пришлось меньше, даже учитывая не расстрелянные в некоторых машинах снаряды.

            Немцы знали два пути по которому могут и должны прорываться русские, в чем они были абсолютно уверены, ведь если Красные остаются защищать сожжённый аэродром, в течении одного двух дней будут просто уничтожены, так как в Морозовском на завтра готовится массированная бомбардировка аэродрома под Тацинской, жалеть там немцам уже было нечего, а злоба от беспомощности кипит. "Но Русские странные..." - думали войны просвещенной Европы: "Они всегда умереть готовы... нет бы сдались, глядишь кто-то живым останется, так нет, биться будут до последнего патрона, а когда патроны кончатся в драку полезут, даже если руки или ноги нет! Странные они... Русские!"
            Оба маршрута, по которым возможен отход крупной группировки русских, перекрыты немцами. И если даже какая-то часть 24го корпуса сумеет вырваться, преодолев рубежи засад, она была бы тут же атакована фланговым ударом немецких танков без шансов на успех. Колодяжный, смотря на карту это отлично понимал.
            После штурма Тацинской, его к себе вызвал Генерал. Как оказалось, при отражении атаки с тыла и обороне штаба корпуса был тяжело ранен майор Хренов, а также старший лейтенант Горелов, командир полевой связи корпуса. Но после взятия аэродрома разведчики стазу разделились на группы и начали активную разведку вокруг аэродрома. О том, что командующий корпусом его вызывает Колодяжный узнал только через пять часов, когда вернулся с очередного похода.

            …………………………………………..
            17.20, вечер.
            - Разрешите, товарищ комкор.
            Из полутьмы немецкого блиндажа никто не ответил. В буржуйке очень тепло щелкали дрова. Немецкий блиндаж был очень теплым. Только приглядевшись в скупой свет коптилки, командир разведроты увидел сидящего в углу дивана в полусне генерала. Колодяжный засомневался, будить или нет, но все-же уверенно, громко чеканя шаг подошел ближе, не было времени на сюси-пуси:
            - Разрешите товарищ генерал-майор. - сказал громко и четко.
            Баданов, встрепенувшись, открыл глаза.
            - А… разведка, - взглянул на часы, - устал немножко, долго ходишь. Я тебя когда вызывал?
            Командующий корпусом встал, грубовато показал жестом, что надо подойти к карте.
            - Сегодня Хренова тяжело ранили, знаешь?
            - Никак нет, товарищ генерал. Теперь знаю. Все это время был в разведке.
            - Так ты только с боя вышел, что ли?
            - Ну бой уже как пять часов завершен… сейчас даже затишье, можно сказать. Опять бы ушел, да темнеет уже. Ну и сведений собрано много, группировать надо. Гулять я ходил далеко, смотрел, где немец есть… а где его нет. Заодно еще три группы ходили, изучали обстановку. Думал, что Хренова найду… - запнулся на несколько мгновений, - Готов доклад держать, товарищ комкор.
            - Очень многих офицеров… оставили строй, старлей. Кто погиб… - пауза, - кто в госпитале. Если бы не ранили Горелова, я бы его своим заместителем по разведке назначил… ну а теперь только твоя кандидатура осталась, старший лейтенант.
            Баданов сделал большую паузу, вытащил папиросу:
            - Пока из рейда не выйдем, назначаю тебя своим заместителем, больше все равно некого. Приказ ясен?.. – Риторически задал вопрос комкор. – Возражения не принимаются. Знаю, что на прямую ты мне не подчиняешься, но пока мы здесь, будешь моим замом по разведке. К своим выйдем, приказ теряет силу. Все ясно?
            - Так точно, товарищ комкор. Кому прикажите передать роту?
            Баданов взглянул на него из-под лобья, в сизом дыму папиросного дыма:
            - Никому. – Небольшая пауза. - Рота остается в твоем распоряжении, только теперь твои же еще связь и оперативная группа штаба. – глубоко затянулся папиросой. - А теперь… к карте.
            Они опустили взгляды на оперативную карту прошедшего боя.
            - Докладывай, чего набегал… надумал.
            Колодяжный чуть медлил:
            - Товарищ генерал, разрешите тоже закурю?
            Баданов, не поднимая взгляда:
            - Чего спрашиваешь… дыми.
            Старший лейтенант полез в карман за папиросами, но не задерживаясь приступил к докладу:
            - Обложили они нас хорошо. Вот здесь, - он карандашом обвел недалекий хутор на востоке, - сконцентрирована танковая сводная группа. Здесь, - уже показал на северо-запад от аэродрома, и справа от дороги ведущей на железнодорожную станцию моторизованная группа фрицев, со взводом танков. На дорогах мощные заслоны с противотанковыми орудиями... хрен пройдем! В общем перекрыли они нам дороги, товарищ генерал. Сначала упремся в заслоны на обоих направлениях, затем одна моторизованная группа во фланг, другая моторизованная группа с тыла. Оттуда не вырваться.
            Старлей замолчал, ткнув два пальца на карту хитро сужая левый глаз, слегка усмехаясь:
            - Но вот здесь, на запад, лощина есть, не глубокая, вдоль ручья. Но длинная, километра полтора-два, до самого шоссе. Там фашистов сейчас нет, даже на шоссе, все резервы сюда согнали, а дорогу в объезд пустили, югом. Технику можно в две колонны выводить, если они эту лощину до утра не прочухают, то выйти по ней можно. Только для этого здесь, на аэродроме, надо представление устроить… надо, чтобы двигатели танков ревели на всю округу... Чтобы они думали, что мы здесь к выходу активно готовимся. – Колодяжный поднял руки, словно молясь. – Ну может гонки на танках устроить что-ли, чтобы они думали, что весь корпус к прорыву готовится. А в это время, за каждый танк по машине цепляем и вперед прямо по снегу, по лощине, прямо у них под носом и уходим. В общем надо, чтобы они за нашим представлением с час наблюдали, потом небольшой бой, как будто на прорыв пошли, а потом юрк в лощину… а там догоняй наших… голова колонны к тому времени уже к Ильинке подходить будет. Ну… а мы следом на мягкой броне...
            На лице Колодяжного, хулиганская улыбка, глаза горят! Баданов взглянув на него тоже заулыбался. Баданов сообразил, что старлей остается со своими орлами в заслоне, и это ему сильно не понравилось. Проскочила в душе нотка жалости… а допускать такого нельзя… категорически нельзя. При этом он отлично понимал, что сейчас это самое боеспособное подразделение, самое хитрое и, если что, держать немцев будут долго. Он понимал, что это было правильное предложение опытного, отважного разведчика во всем отдающего себе отчет.
            - А ты-то здесь причем, - уже серьезно спросил генерал.
            Но у Колодяжного улыбка с лица не сошла. Он чуть помолчал:   
            - Товарищ генерал, - пауза, - кому ж как не нам… диверсантам, всю эту карусель здесь устраивать? – говорил он по-прежнему с легкой веселой усмешкой. – Живы будем… не помрем. – вздохнул, опять помолчал секунды, и уже серьезно, - а помрем, так с музыкой!
            Баданов какое-то время смотрел на старшего лейтенанта, по его выражению лица было видно, что он не хочет оставлять здесь на смерть неминучую знаменитую развед-роту. Медленно стал опускать взгляд на карту:
            - Мн-да…
            - Я закончил, товарищ генерал, - завершил свой доклад разведчик.
            Баданов молчал, внутри сизого облака дыма, смотрел на карту, где были нанесены новые отметки разведчика и молчал.
            Колодяжный, подумав, добавил:
            - Товарищ генерал, надо начинать подготовку к отходу немедленно, ночь готовимся, в семь часов… по коням. Колонны должны быть готовы к выходу. Остаются танковый батальон и наша рота. Мы начинаем шуметь, вы уходите.
            Баданов продолжал молчать. Дым над картой уже развеялся. Дрова в буржуйке будто бы прогорели. Баданов медленно повернулся к старшему лейтенанту.
            - Тебя зовут-то как, лейтенант – по-отечески произнес командующий.
            - Андрей, товарищ генерал… Андрей Колодяжный.
            - Ответ из штаба армии еще не пришел. Пока разрешения на отход еще не получено.
            Еще несколько секунд они смотрели друг другу в глаза:
            - Все равно надо начинать готовиться к отходу. Завтра или все здесь останемся… или вы уйдете.
            Баданов вздохнул:
            - Ступай Андрей.
            - Есть товарищ комкор.
            - Позови ординарца, сейчас приказ напишу.
            Старлей вышел из блиндажа не строевым шагом. Генерал проводил его напряженным взглядом… в груди было не спокойно.
            Приказ на отход был получен только поти в четыре утра. Баданов ждал приказ... если бы приказ не пришел, он бы остался с Колодяжным, но... корпус все равно двинулся на выход, только легенда на выход была бы другая. Готовиться на выход корпус начал стазу после того, как командир разведки покинул командующего.

            ……………………………………
            06.50, утро.
            Бойцы разведроты заняли опорные точки в обороне, так, чтобы малыми силами иметь возможность сдерживать какое-то время сильного врага. За ночь было приготовлено достаточно бутылок с зажигательной смесью, а точнее бензином. Колодяжный это оружие помнил еще по сорок первому. Бойцы с зажигалками расположились таким образом, что немецкие танки не могли не проехать мимо них, чтобы так или иначе эти бутылки оказались на их броне.

            - …Давай! – Крикнул Колодяжный и махнул рукой.
            Первый танк полетел по рулежке, время от времени объезжая остатки немецких самолетов. За ним цепью стояли еще шесть танков. Через десяток секунд старший лейтенант опять на всю амплитуду махнул рукой… и опять:
            - Поше-оол!..
            Второй танк, взревев двигателем рванул по тому же маршруту.
            Затем третий… четвертый… пятый…
            Оставшийся не полный батальон начал нарезать круги по рулежке и взлетке, изо всей силы вырывая из своих двигателей гремучий рев. Как только крайний танк уехал гулять, Колодяжный повернулся на сто восемьдесят градусов и начал над головой сводить и разводить руки, это был знак к движению колонн на эвакуацию. 24й корпус двинулся в лощину.

            ………………………………………
            07.30
            Уже сорок минут наши нарезали круги по аэродрому. Если ничего не изменится еще полчаса, и они спокойно уйдут в лощину…
            Но так не случилось.
            К первому посту медленно подъезжал немецкий бронетранспортер с гусеничным ходом задних колес и открытым верхом, где размещался крупнокалиберный станковый пулемет. Не выдержали немцы, слушая рев танковых двигателей, они засомневались, почему головные машины русских так долго не показываются в зоне их видимости. Сомнения решили развеять выдвижением одного бронетранспортера к аэродрому. Первый пост разведчиков находился над дорогой, на дереве. Криком совы разведчик сообщил следующему посту, о приближении немцев, причем свистел дважды… это значит танк или бронетранспортер. Второй пост должен был перехватить немцев, дорога там была заминирована, устроив на дороге пробку. Бронетранспортёр прошел первый лесной изгиб дороги, на втором взорвался, тут-же получив две гранаты в свое чрево, после чего замер, а еще через секунд пятнадцать у него взорвались топливные баки, сильно красным осветив редкий лес.
            Т-34и прекратили кружиться по аэродрому и полетели занимать свои капониры, на приготовленных за ночь удобных огневых точках. Двигатели было приказано не глушить. Продержаться надо было еще приблизительно минут двадцать.
            Через четыре минуты к горевшему транспортеру подходила колонна немецких танков, сопровождаемая пешими автоматчиками. Первый танк тараном пытался убрать бронетранспортер с дороги, но не смотря на идущих за ним автоматчиков с обоих сторон дороги из снега поднялись два снеговика и бросили ему в заднюю часть башни бутылки с зажигательной смесью, тут же открыв огонь по пехоте. Двигатель танка вспыхнул, как факел. Автоматчики врага не сразу поняли, что по ним стреляют, пока в красном огневом зареве не начали падать поверженные вражеские солдаты. Пехотинцы пытались укрыться за второй танк, но один из красноармейцев уже был убит, а торой сумел уйти за поворот… за заревом горящих немецких машин.
            Следующий танк пытался объехать горящие машины стороной, но на обочине тоже подорвался на мине, разувшись, чуть ли не на весь корпус. Свалка на этой дороге получилась хорошая, а вокруг еще ночь… теперь они должны думать, каким образом ее обойдут, но офицеры пехоту погнали вперед. Через сотню метров по ним была открыта стрельба из стрелкового оружия, почти в упор, а сбоку расцвели две яркие вспышки орудийных выстрелов, один снаряд угодил в обувающийся немецкий танк, второй попал в башню следующего немецкого танка, но отрикошетил и ушел в небо. Немецкие автоматчики стали пятиться обратно. Немецкий танк был заперт сзади следующим панцирем. Но механик-водитель сообразил, он двинулся вперед, чтобы спрятаться за горящей техникой. В это время, по непонятной причине сдетонировал боекомплект в разутом танке. Его башня, вырванная из остова моторного отсека взлетев на пяток метров вверх, освещая заревом всю округу, падает на башню прячущегося за ними танка!.. все-таки ему не повезло.

            На другой дороге немецкая колонна была шквальным огнем расстреляна т-тридцать четверками, но там было место для маневра, чтобы колонна встала в боевое каре, и открыла огонь, если была понятна и доступна цель. При занятии боевых порядков немцы уже потеряли четыре танка, имея против себя в обороне всего четверку, закопанных в капонирах, наших машин, которые продолжали их отстреливать.

            А минуты шли вперед, немцы замешкались на обоих рубежах. И там, и там, по две машины отчаянных русских остались до последнего держать рубеж, а разведка и три оставшихся танка в 07.50 выдвинулись к лощине. Они еще долго слышали отзвуки ожесточенного боя, даже… через рев собственных двигателей…
            На их борту, не сводя глаз с зарева тяжелого боя, в только-только нарождавшемся утре, держались за броню остатки взвода 1й гвардейской роты. Сиротин не торопясь зачехлил прицел своей винтовки в кусок рукава от ватника. Колодяжный, сбиваясь и сбиваясь, пытался посчитать по головам своих бойцов, иногда, если это было возможно, с трудом разглядывая их лица… хотя многие уже кимарили на жесткой броне.

            На встречу выходящим из окружения остаткам 24го корпуса были выдвинуты три танковых батальона 25го танкового корпуса временно снятые с рейда на Морозовский аэродром. Выдвинувшись в район Ильинки, они встретили колонны 24го корпуса западнее Станицы Скоцирская. По распоряжению командующего 24м корпусом два танковых батальона 25го вышли навстречу, застрявшей в Тацинской разведке, на которую напоролись буквально через полчаса. Один батальон 25го танкового, сопровождал сильно потрепанный 24й корпус до станицы Ильинка, где прикрыл их от фланговой атаки противника, так и не понявших откуда в их тылу русские танки.

            Славный 240 километровый рейд 24го танкового корпуса под командованием генерала-майора Баданов на этом был завершен. Корпусом были выполнены все поставленные перед ним задачи, кроме этого, двигаясь по немецким тылам, корпус выполнил еще целый ряд стратегически важных задач, которые не были предусмотрены изначально, и в итоге напрямую повлиял на капитуляцию 6й армии вермахта под Сталинградом, ведь снабжение немецкой группировки под Сталинградом, после уничтожения транспортного аэродрома под Тацинской, уменьшилось!.. в шесть раз.

Продолжение:       http://proza.ru/2021/04/23/1517


08.03.2021
Олег Русаков
г. Бежецк





Часть 5. 24й.
Глава 7. Оборона в атаке.

            7.1 Внезапное нападение.

            - …Горелов, обеспечить связь с аэродромом! – кричал напряженно Майор Хренов, когда рядом с ним упал солдат, не до конца закрыв глаза, из-под ушанки на лот струйкой стекала кровь, быстро наполняя ложбину глаза у переносицы.
            В автомате майора, уже кончился запасной магазин, больше запасных не было… Он схватил автомат убитого солдата, короткой очередь свалил двух бегущих, на него по снегу немецких автоматчиков, вытаскивая дополнительный магазин из кармана убитого. Перебежал за толстую сосну, свалил еще одного, находящегося метрах в тридцати вражеского солдата. Остальные фашисты были далековато, стрелять по ним из ППШ не целесообразно.
            – Горелов обеспечить связь с аэродромом!.. – зыркает по сторонам, пытаясь найти офицера связи, - где ты, черт тебя возьми… старлей?!.
            Но Горелов не отвечал. На правом фланге метрах в пятидесяти закипела рукопашная. Короткие очереди, одиночные выстрелы, лязг железа об железо, глухие удары по человеческой плоти, крики, стоны, мат… Хренов по-прежнему пытался найти глазами Горелова, между темнеющих лап Ельника, и костлявых голых кустов.
            Стволы деревьев, заснеженные кроны, белый снег… глаза – туда-сюда… но тот, как сквозь землю провалился. А ружейная пальба только усиливалась, сквозь нее слышны выстрелы немецких танков… совсем рядом… лес мешал увидеть эти танки, они гудели где-то за деревьями, и разрывы от них вставали тоже где-то очень близко. С голых обнаженных крон от взрыва, в дребезжащем воздухе, летел вниз потревоженный вчерашний снег.
            К месту, где кипела рукопашная спешно направлялась еще группа немецких солдат. Майор длинной очередь отсек эту группу на себя, вынуждая их на встречный бой. Тем ничего не оставалось делать, как принять его предложение, завязав с ним перестрелку, и так потеряв, как минимум, двух автоматчиков, может больше, считать их не когда, а поляна открыта… вокруг, над головой майора, уже пули цокают и свистят. Сначала прижавшись к спасительному стволу, затем скрытно, пригибаясь покинув укрытие, за которым прятался. Пришло время сменить место, по нему сейчас разряжали магазины несколько вражеских автоматов, майор перебегал чуть левее за ближнее толстое дерево, по кустам, стараясь не сбивать с ветвей оставшийся снег, скрывая свое перемещение. Случайно натыкается на Горелова…
            Тот лежал в небольшом сугробе. Нога была прострелена в двух местах, ниже колена нога имела не свойственный резкий изгиб, видимо кость была раздроблена пулей напрочь, на правой грудине, на потемневшем от грязи белом полушубке, виднелась кровь. Хренов огляделся вокруг, щупая на шее у старлея пульс… «Живой». Взял его под мышки, потащил подальше от боя, который кипел уже везде. Будто спрятался за дерево… огляделся… перетащил Горелова за другое, надеясь, что движется от назидающего врага. Как двое из ларца рядом выросли наши бойцы. На пару перехватили Горелова под мышки ничего не говоря, потащили. Майор, от неожиданности, сел на попку тяжело дыша. На ходу стреляя, мимо проскакивал еще боец, за ним еще пара… еще, видимо на подмогу пришло некое подразделение. Хренов перехватил следующего за рукав, как бы вырывая его из боя:
            - Боец, приказываю срочно на аэродром. Находишь майора Ерошкина… сообщи, на штаб корпуса напала колонна немецких танков, держим фронт, немедленно ударить с фланга! Быстро, бегом, марш.
            Боец оглянулся на своих, вылупив глаза, посмотрел на Майора, побежал в другую сторону:
            - Давай, солдат! Давай… Быстрее!
            Майор выдохнул, встал и быстро пошел догонять Горелова, а мимо, навстречу, все пробегала пехота. В это время две пули пробивают ему спину. Снег почему-то сразу стал очень белый… яркий, слух начал быстро растворяться глубоким и бесконечным эхом, в глазах все безудержно светлело до самого неба, солдатики, которые волокли подмышки старлея, весь окружающий лес вокруг, быстро побежали от него прочь, будто наполняясь молоком… затем Мир потемнел… Майор Хренов не знал, что глаза его, после падения, закрылись…

            - …Гоша, опять хулиганничаешь! – Мама грозила пальцем. – опять самострелом балуешься. Ай-яй-яй. Ай-яй-яй. Ведь застрелишь кого ни будь, или сам не дай Бог…
            У него в руках был сделанный лет пятнадцать… а может более, назад самопал, который он три дня вытачивал в сарае, таясь от отца и матери, ведь за первый самострел, он от отца получил ремня.
            Очень яркий день. Глаза щипет, и ничего не понятно. Его улица на окраине Загорска, совсем не далеко от кремля. Да и не Загорск это вовсе… Это еще Сергиев-Пассат… и сам он еще пацан… и мамка еще жива… «Что со мной?.. меня убили?» он хотел оглянуться назад, но не смог, как будто ему что-то мешало. А мама все стояла и качала головой, на голове платок, который ей подарил папка, она даже плакала от счастья, когда он ей его подарил. А потом, с радостным упреком на лице: «Дорогой ведь, Глебушка…» - а глаза счастливые… счастливые! А Батя, где-то за спиной, смущенно… со скупой радостью, что жена такая красивая, такая довольная: «… Да ладно…»
            «Но мамка умерла… в 33м от голода, тогда ведь много людей померли… Так почему же я ее вижу? Почему???» От этих мыслей и видений было то смертельно холодно, то нестерпимо жарко. Поплыли какие-то металлические звуки, он посмотрел в сторону на соседский дом, повернув голову обратно – не увидел мать. Стал искать ее глазами, но все тщетно, зато по улице шел грустный растерянный отец. Он подошел очень близко к Георгию, тяжелую рабочую руку положил на плечо мальчика:
            - Как же мы теперь жить-то будем… без мамки?.. – внешней стороной кисти смахнул со щеки большую слезу. Она показалась майору очень большой. Смотрел отец куда-то в сторону. Взгляд потерянный и несчастный. Шмыгнул носом.
            Гоша долго смотрел в растерянное, грустное лицо отца. «Вот когда у него появились морщинки… А я и не знал.» - почему-то подумал майор по-прежнему, разглядывая отцовское лицо, будто на фотокарточке… будто трогая его руками. Он смотрел долго, смотрел не отрываясь, находя на отцовом лице новые и новые черты, которые почему-то раньше не замечал, а отец как будто специально не шевелился, словно позволяя это сыну. Но вдруг опять повернулся и стал смотреть ему в глаза… а Георгий не мог отвести свои, так и смотрели друг на друга… опять долго… очень долго… целую вечность.
            Хренов почувствовал некую боль в боку, словно кто-то внутри этого бока копался во внутренностях. Он опустил голову, пытаясь посмотреть на свой бок, где были неприятные ощущения. Но, когда поднял голову на батю - отца не было, но слух все равно будоражил легкий металлический звон, он назойливо не уходил… из бочины… из головы... стало темно, словно глаза закрыты на закате, когда красное солнце сваливается за дрожащий горизонт. Майор сделал непомерное усилие, чтобы глаза открыть… ему казалось, он сжал их до боли… пытаясь их… открыть, и вдруг… открыл!

            Все было мутным. Очертания предметов, блики света. Откуда-то издалека в уши начал приходить звук человеческого разговора… или его эха. Слова доносились человеческой речью словно из леса… из глухой чащи. Слышную речь понять почему-то было очень трудно... хотя говорили спокойно, рассудительно, вдумчиво, но слова были не понятные, на русском, но слов таких раньше не слышал. Попытался вздохнуть – стало больно. Поморщился. От боли - будто навели резкость в глазах. Похоже застонал. Увидел людей в белых халатах… они повернулись в его сторону, внимательно, внимательно смотря ему прямо в глаза.


            7.2 Неожиданная немецкая атака!

            Немецкие танки появились из-за поворота неожиданно.
            Похоже они тоже не были готовы наткнуться на русских здесь. До Тацинского аэродрома ехать еще километра четыре, и что это за войсковое соединение Красных они не знали. Не было известно какие силы «партизан» атакуют Тацинскую!.. немецкое командование было абсолютно уверено, что это могут быть только партизаны, но никак не регулярные части Красной армии.
            Моторизированная колонна должна была ударить во фланг атакующих партизанских частей, идущих к аэродрому со стороны шоссе Ростов – Сталинград. Но туда идти еще километров под десять. Откуда здесь появились русские – не понятно. Рассчитывали спокойно дойти на аэродром для его поддержки, еще по темному… вдруг канонада боя на шоссе… а теперь ожесточенный бой уже там, куда они направляются. Всполохи этого боя… этого сражения, выглядели, даже еще по темному небу, очень серьезно. Слишком большие всплески огня на горизонте, непомерно много дыма в, темном еще, небе. Не похоже это было на действие горстки, пусть очень отчаянных… партизан.

            Наши тоже не рассчитывали встретить здесь немецкую танковую, моторизованную группу противника, идущую в сторону их цели, Тацинского аэродрома.
            Резервов у штаба практически не было. Все силы и средства были задействованы на штурме аэродрома. В распоряжении штаба рота охранения, которая всегда следовала за штабом корпуса, разведрота Колодяжного, состоящая уже из одного взвода, тыловые службы арт-разведки, технического снабжения, мобильного госпиталя, службы связи. В резерве ударный батальон пехоты, для сопровождения гранатомётчиков, численностью в две трети батальона,   резервный противотанковый взвод ПТРД, с девятью расчетами противотанковых ружей и отделением разведки. Данное подразделение было нужно для направления его на острие контратаки противника, если таковая будет предпринята, собственно, что и случилось на данный момент времени.
            Да и корпус имел уже не десяти тысячную группировку, как в начале рейда. 5я дивизия распределилась в занятых населенных пунктах в виде временных гарнизонов, где батальон, где рота, а на железнодорожной станции, так целый полк… На поддержку обороны в опорных пунктах наступления осталась реактивная артиллерия, часть танкового корпуса выбыла по неисправности техники… или гибели. На момент наступления корпус насчитывал чуть более трех с половиной тысяч бойцов в строю, и чуть более 70 танков.

            Наши немцев увидели первыми, располагаясь в придорожном лесу.
            Связь с атакующими частями на тот момент у штаба корпуса была налажена. И было сообщено о выдвижении танков и моторизованной пехоты противника в сторону аэродрома, численность противника известна не была. Сообщение было принято танкистами, и немедленно отдан приказ о выдвижении во фланг немецкой сводной танковой колонне танкового батальона, сразу выведенного из напряженного боя.
            Гранатомётчики стали выдвигаться ближе к дороге, по которой передвигалась колонна немцев, крались аккуратно, по заснеженному лесу. Пехота прикрывала противотанковым расчетам спину и фланги.
            По немецким танкам в бок их корпусов с первого выстрела остановили три танка, пробив им моторные отсеки, один танк загорелся, у него воспламенился бак с горючим… через минуту боя бак рванул, разбрасывая горящий бензин в разные стороны.
            Большой подмогой явился лес, две больших балки в складках местности, которые очень помогали скрывать тыловые службы от удара прямой наводкой, и локально обеспечить необходимое охранение. Немцы танками не сильно хотели лесть в лес, где они становилась хорошими мишенями для противотанковых ружей, которым был так нужен их бок, лобовая, для бронебойщиков, слишком проблемная. Немцы, не запирая танки в лесу, их орудиями обстреливали противника, а вперед все же пустили пехоту, сопровождая их на открытых участках, по снегу танкам идти было не так-то и просто.

            - Патрон! – гранатомётчик открыл затвор своего ружья.
            Заряжающий вставил блестящий здоровый патрон с пулей 14,5мм в казенник ПТРД, затвор быстро, но плавно довел его в длинный металлический ствол гранатомёта. Ствол плавно преследовал, острым глазом стреляющего, идущий по снежному целику большую страшную машину. Выстрел… вновь лязгну затвор:
            - Патрон! – возбужденно и громко, жестко сказал молодой парень.
            Его второй номер аккуратно вставил подготовленный патрон, который тут же ушел в ствол мощной железной трубы.
            А танк не почувствовал первый выстрел расчета, продолжая движение вперед… только вмятина в борту, разгребая гусеницами не глубокий снег. Все-таки не взяли наши бронебойщики, с первого выстрела броню нового немецкого танка «Пантеры», даже с боку… даже менее чем со ста метров. Зато засекли их выстрел немецкие автоматчики, идущие за танком, и тут же направились к ним, поливая место их расположения из шмайсеров. Но в ответ немцам, тут-же с флангов позиции гранатомёта заговорили наши ППШ, навстречу немцам, бросая уже советские пули. Потревоженный снег начал осыпаться с еловых лап.
            Следующий выстрел гранатомёта опять не достиг нужной цели, щелчок четырнадцатимиллиметровой пули слышен был даже на позиции расчета… А танк уже повернул на стреляющих. До него 80 метров… 70 метров… 60 метров… орудие танка расцвело яркой вспышкой, в десятке метрах от расчета разверзся клин осколочного взрыва. Остро закричал раненный красноармеец. Но очередной выстрел гранатомета посылает навстречу крестовой машине новую четырнадцатимиллиметровую горячую пулю!..
            В морозном воздухе блямкнул громкий звон порванной гитарной струны… шкворень, соединяющий блестящие траки, втыкается в бочину немецкого автоматчика, стреляющего в направлении нашей позиции… он делает еще шаг вперед, пытаясь нелепо согнутой рукой схватиться за торчащую в боку железяку, закидывая голову навзничь и… замерев, будто повиснув в воздухе, выпрямив в линию ноги, валится назад… в российский холодный снег… так и не сгибая нижние конечности в коленях, не извергая из открывающегося рта ни единого звука... до последнего пытаясь схватиться за железяку.
            …Пуля попадает в гусеницу, шкворень переламывается у ступицы и со звоном вылетает, как снаряд, из втулок скреплённых им траков. Один трак ломается на три куска, кусок попадает ближнему автоматчику в ногу, и переламывает ее ниже колена, как будто перерезает... Ужасный крик оккупанта летит на пол леса, где-то заглушая страшные звуки боя, пока тот пытается встать на оторванную ногу.
            Танк продолжал нелепое движение вперед… оголяя свои катки, пока ведущая звездочка не сбрасывает порванную гусеницу в снег… на западе от Сталинграда. Левая ходовая танка продавливает неглубокий снег до земли, насмерть вдавливая опорные катки в мерзлую донскую землю, танк моментально разворачивается вокруг вставшей ходовой… водитель-механик не успевает среагировать на потерянную гусеницу! В этот момент следующая пуля гранатометчика попадает в топливный бак, уже подбитой машины… красные языки смерти разбрасывают горящее топливо на ближних автоматчиков… несколько живых факелов растерянно мечутся на снегу… они уже не смогут вернуться отсюда, из донских степей, на свою родину, где-то под Берлином, Гамбургом, Бронном… где их мамки смотрят на их фотокарточки, уверенные, что их сыновья сильно разбогатели истребляя Русских, отбирая у славян Землю, силу, жизнь.

            Встречный бой уже длился минут сорок. По началу, с помощью леса штабу удавалось сдерживать натиск врага. Но имея мощную поддержку броней, немцы так или иначе сминали наспех занятые позиции. Бой переходил в рукопашную не однократно, обильно раскрасив красным снег томного зимнего леса. Но контратаками штабу все же удавалось оттеснить немцев, пока с фланга шоссе, которое являлось тылом немецкой сводной танковой группы, было атаковано батальоном наших Т-34к, сделавших крюк с аэродрома, спасая штаб корпуса. Их решительная атака сделала свое дело, немцы стали отходить, оставляя дымящиеся остовы разбитых машин, бронетранспортёров и танков.
            Немецкие танки пятились туда откуда они пришли, бросая пехоту, застрявшую в прифронтовом лесу на съедение своему противнику. Практически вся не уничтоженная немецкая пехота оказалась в плену у 24го танкового корпуса. К концу текущего дня 24 танковый корпус оказался победителем над сталинградской группировкой Паулюса. Но никто из них, героев этого сражения, еще не мог тогда отдавать себе отчет, какой великий подвиг они совершили за последнюю неделю!

Продолжение:       http://proza.ru/2021/06/15/1670


22.04.2021
Олег Русаков
г. Бежецк





Часть 5. 24й.
Глава 8. Ну вот и 43й.

            Сиротин проснулся. Сел на нарах. Еще темно, по середине землянки весело потрескивала буржуйка, почему-то было понятно, что она кем-то растапливается на старых углях, но кроме спящих в землянке никого не было. В щель, обтянутого овечьей шкурой дверного проема, с улицы пробивал свет. Значит утро уже рассвело. Где-то далеко разорвались три взрыва. «Сколько же сейчас времени?» - подумал сержант, не удержавшись глубоко зевнул начал искать свои трофейные часы, они оказались под рундуком, в голове. Наступал семнадцатый день, как они вернулись с тяжёлого Бадановского рейда и седьмой, как сидели в этих гостеприимных окопах. В тыл так и не отводили, пополняли прямо на передовой, на которой за неделю ни одной стычки. Значит иссякли немецкие резервы, ну и славненько. Кроме сухих пайков, кормили до сыта. Иногда снайпер да дотянется за чьей-то жизнью, но если глупостями не заниматься, не забывать, что ты на передовой, то... все будет в порядке.
            «…Ба, дак ведь сегодня тридцать первое…» - стал внимательно всматриваться в полумрак землянки. «Новый год уже сегодня… дожили!» - хотелось пить. Петр встал, продолжая взглядом искать чайник или кружку. Пол холодный, на ногах шерстяные носки, вчера оказались в посылке, которую вручил Колодяжный… в полк привезли машину посылок. Прислали их на фронт незнакомые женщины, дети, в общем те, кто в тылу победу ковал – прислали незнакомым солдатам, желая обрадовать их своим таким близким… не растраченным темплом. Одна из них досталась снайперу Сиротину. В посылке были две пары шерстяных носков, свитер, тоже шерстяной, варежки из толстой овечий шерсти, пачка Казбека, упаковка махорки, доброе женское письмо, пачка последних газет, хотя газеты были ноябрьские… в них громко и пафосно сообщалось, на передовице, об окружении немцев под Сталинградом, да и дальше вся газета об этом, немножко о пущенных в эвакуации заводах.
            Зачем-то лежала шоколадка, они и так уже надоели в каждом сух пойке, лучше бы еще одна банка тушенки «второго фронта» (так бойцы между собой Ленд-Лиз называли). «Как жаль, что я тебе ее обратно подарить не могу, милая» - думал Сиротин доставая шоколадку из одного из шерстяных носков. Самое главное, письмо было с обратным адресом, Петька никому не хотел его показывать и называть, хотя фотокарточки не было. Вчера весь вечер, под коптилкой, ответ сочинял… почему-то так ничего и не получилось, сегодня продолжать будет… Сейчас, стоя на холодном полу землянки, понял, как же сильно грели Душу одетые на голую ногу шерстяные носки, присланные неизвестной ему девушкой… из такого далекого… тыла.
            Одел валенки. Застегнул гимнастерку. Приоткрыл дверцу буржуйки. Землянка наполнилась мерцающим светом разгорающегося огня. В углу сильнее засопел спящий боец, может офицер, не поймешь в красном теплом мраке землянки. Чайник стоял на, сколоченном из ящиков от снарядов, столе. Напился из горлышка, кружки так и не увидел. Петро поднял с нар свой полушубок, он им накрывался во сне. Оделся. Закрыл заслонку буржуйки, словно поновой спрятавшись в ночь, тронул дверь.
            Землянка наполнилась яркой вспышкой света предновогоднего утра. Щуря, с непривычки, глаза, Сиротин шагнул на улицу.
            Только здесь по-настоящему понял, что очень тихо. Канонада где-то играла, но это было далеко. А вокруг яркое солнце, разбавляющее не очень сильный мороз до того, что не хотелось застегиваться и одевать ушанку. Несколькими секундами глянул через бруствер в сторону немцев. Белое поле, с грязными выбросами вчерашних взрывов, было спокойно и безжизненно. Сел на дно спасительной траншеи, прижавшись спиной к стенке окопа. Закурил.
            «Как будто война кончилась… это ж сегодня третий военный год начнется. Сколько ж эта война уже народу сгубила, господи… не сосчитать ведь… И ни конца, ни края ей не видно… Сталинград… он же уже вроде от Урала не далеко… в честь вождя назван!.. а гляди-ко, немца здесь держим.» - качнул головой, глубоко затянулся пытаясь вспомнить карту страны: «…Еле-еле держим...» Опять волнуясь от мыслей, глубоко затянулся едким дымом папиросы. «Пойду до командира схожу, может чего интересного скажет». Привычно полусогнутым пошел по окопу, правильная привычка часто сохраняла солдату на войне жизнь.
            Пройдя очередной ромб окопа, аккуратно обходя спящих, или перекусывающих, бойцов, хотел опять посмотреть в сторону немцев, туда, куда с большим интересом, смотрел уже секунд пятнадцать молодой боец, видимо из вчерашнего пополнения… слишком чистое обмундирование. На лице не рядовой интерес, улыбка на губах, восторженность во взгляде, понятно, что мальчишка… салага… «Небось доброволец семнадцатилетний…» - подумал Петро.
            …Вдруг голова бойца дернулась, он будто повис в воздухе, когда хлестко щелкнул с немецкой стороны, в полной тишине, выстрел. Молодой, мгновение повисев в воздухе, молниеносно сел на дно окопа, широко раздвинув ноги в коленях, руки устало легли между ног. Лицо пацана, с не до конца закрытыми глазами, повернулось в сторону сержанта, через пару секунд винтовка мальчишки упала на его, только что начищенные, сапоги. Пуля вошла в лоб, и сейчас капельки нежно алой крови спускались по переносице и капали, с кончика носа, на новенькую шинель. Шинель была странная, некоего другого пошива, что казалось сержанту не понятным. Сиротин, от неожиданности, по привычке, сел на корточки и смотрел на убитого… «Наверно новое обмундирование, про которое все говорят?..» - спокойно подумал снайпер. Остальные, кто был рядом, спали мертвецким сном, не отреагировав на резкий привычный звук, выстрел не мог их разбудить. Медленно поднял вверх глаза на бруствер, опять опустил взгляд на убитого мальчишку. Только Петро мог закрыть ему, не знавшие морщин, глаза… которые через секунды уже никто никогда не увидит.
            А новый год… наступит уже завтра, точнее… сегодня вечером.
            ………………………………….

            Колодяжный не спал с семи часов. Уже давно не спал позднее семи, не мог дольше ни при каких условиях, даже если перед этим была бессонная ночь. Но после выхода с Бадановского рейда, их сильно не тревожили. А сегодня их выводят в тыл для переформирования в район станицы Мешковской, куда выводится родная 5я дивизия, в район, где брали немецкий аэродром ближнего подлета Люфтваффе. Теперь он был в тылу нашей обороны.
            С середины декабря в двухнедельных боях рота потеряла половину своего состава и, если пехота время от времени пополняется, в разведке, только что призванные совсем были не нужны, только мешать будут, а где помеха… там смерть, а значит не выполнение разведывательных задач, от которых порой зависит жизни тысяч солдат, им нужны бойцы бывалые, после госпиталей или специальных учебок, с военными специальностями, или боевым опытом, которые не будут сомневаться ни в жизни… ни в смерти.
            Дверь в блиндаж открылась, заставив слегка щуриться в сумерках землянки, вошел Сиротин.
            - Здравия желаю. К тебе можно, командир? – Сиротин прикрыл скрипнувшую дверь. Она на ледяном притворе опять открылась, сержант прикрыл ее плотнее, с усилием. Получилось.
            - Еще одного бойца пригвоздили сволочи. – сержант прошел, сел напротив командира.
            - Небось опять ворон считал.
            - Так и есть. – Пауза. - На моих глазах завалили... – опять пауза – совсем пацан… небось лет семнадцать.
            Колодяжный вытащил «Север», в два коленца подмял короткий мундштук папироски. Сера резко и ярко осветила лица однополчан, без эмоций и сожалений.
            - Может мне это… попробовать половить снайпера, командир?
            Старший лейтенант глубоко затянулся.
            - Новый год будем справлять либо в дороге, либо в Мешковской, помнишь аэродром брали… после которого на марше Румын разгоняли в стороны.
            - Да там Итальянцы были.
            - Может и Итальянцы, путаюсь я в этих засранцах…
            Они смотрели друг на друга несерьезно, сдерживая свои, желающие двигаться, губы.
            Сиротин, не имея сил сдержаться, улыбнулся…
            Колодяжный смотрел на Сиротина, по-прежнему пытаясь, изо всей силы, удержать улыбку на лице, но по всему было видно, что это ему очень трудно.
            - Во б..! Так можно и поэтом стать. – пытаясь уже сдерживать хохот засмеялся старший лейтенант.
            Сиротин тоже не мог удержаться – заржал. Заржал как конь, чуть не повалившись со скамейки. Колодяжный смеялся еще сильнее и громче… Им обоим не хватало воздуха от нахлынувшей, не понятно от куда, радости и веселья, будто и нету смерти вокруг…

            Уже в полдень, гвардейская первая разведрота тряслась в бортовых полуторках, идущих в Мешковскую за боеприпасами, заодно доставляя разведчиков до места их завтрашней дислокации.
            В полночь с разных сторон в небо поднялись множество ракет, салютуя о начавшемся 43ем! Но большинство разведчиков крепко спали, не смотря на тряску полуторки, подложив под спины вещмешки, привычно держась руками за холодный борт машины. Если их не будила тряска, выстрелы ракетниц разбудить их не могли, да и привыкал солдат на военных дорогах превращать свободную минутку… в сладкий сон.
            Как же к месту сейчас Сиротину были теплые шерстяные носки под портянками, свитер с высоким горлом и толстые овечьи рукавицы, связанные солдату неизвестной ему женщиной там, в глубоком тылу, который они так неистово защищали. Как хорошо, что разрешили бойцам носить, такие милые, теплые Душе, неуставные вещи.
            …………………………………………

            Догорал тяжелый 1942й до своего последнего часа.
            Сегодня сестрички не заставляли больных после отбоя обязательно ложиться спать. В холле госпиталя играл патефон, четыре сестры милосердия, меняя забинтованных кавалеров, с большим желанием в глазах, танцевали вальс. А между ними озоровали мальчишка с девчонкой, внуки бабы Маши, она забирала грязное и выдавала чистое белье, и постельное… после открывшейся во сне раны, исподнее после бани, и, как правило новую, гимнастерку, новые галифе по выписке. А вчера и сегодня к новой форме выдавали еще… возродившиеся погоны. Новое обмундирование начнет действовать с 15го января 1943го. Но уже две последние выписки получали его на руки вместе с погонами, которые еще никто не умел закреплять, как выяснилось не на петлицах, а на плечах.
            Мальчишка и девочка пытались кружиться как взрослые, у них, конечно, не получалось, от этого очень сильно смеялись, а не молодой усатый солдат, курящий возле открытой форточки, смотря на их шалости, смахнул с глаз скупую мужицкую слезу. Отец мальчика и девочки погиб еще в сорок первом, уже к осени пришла на него похоронка домой, а мамку немцы расстреляли, когда эта территория была оккупирована в сорок втором, чудом бабуля смогла утаиться с детьми в погребе под сеновалом, когда жителей деревни фашисты гнали на убой, в одну из отрытых бульдозером ям. Некуда было деться деткам, и баба Маша приводила их с собой, а главврач был не против. Девчонка была постарше, уже где-то и раненым поможет… отнести-принести… и стишок другой раз расскажет… песенку споет, уж больно любили солдаты «Катюшу», а звали девчонку – Катя. Ну и конечно…  детки не голодные были… ведь кухня безотказная, рядом.
            Васильеву сегодня, тридцать первого декабря, в честь праздничка разрешили выйти на улицу. Трифонов помогал своему командиру как мог, хотя тот его ни о чем и не просил. Они все время много на улице разговаривали, даже чуть в снежки поиграли, но комки лепились плохо… мороз. Зато радость от притока сил, как вино пьянило капитана морозным свежим воздухом. Он опять живой… почти здоровый. Вокруг такой приятный русский мороз, изо рта пар валит, на душе весело и хочется дышать… дышать, пускать пар изо рта и… смотреть в небо.
            Под вечер Васильев упросил лечащего врача на сто грамм спирта, выпили за победу… за то, что живы… за здоровье Якова. Где сейчас Никитин, что с ним?.. И опять выпили! Как не странно пьянели слабо, зато на Душе было тепло и широко. А буквально через пару часов начинается новый военный, даст Бог последний, 1943й год.
         
            …А Яков Никитин в это время лежал на койке в другом госпитале, в Москве. Он лежал на спине заложив руки назад под голову и думал. Думал зеркально о своем командире и верном друге Мишке Трифонове… и улыбался, внимательно разглядывая крест заклеенных окон, в палате. Яшка отчетливо вспомнил, как Мишка, с совершенно растерянным лицом испуганного мальчика, показывал в ладони свою медаль «За отвагу», когда вернулся из госпиталя после операции под Озерной… Яша слегка по-доброму улыбаясь. Не в первый раз Михаил ночью услышал разголосицу кремлёвских курантов, он их видел только на странице газеты «Правда», еще задолго до войны, на очередной политинформации в школе, и страшно хотел побывать на Красной площади, увидеть их воочию. Днем услышать куранты было невозможно, их накрывал городской гул, а ночью… ночью звон становился зримым, и разливался в тишине радостным далеким всполохом колокольного московского звона, какой-то знакомой, очень знакомой мелодии.
            Думал-ли Яшка когда-нибудь, что услышит этот звон, ведь на пальцах можно посчитать сколько раз он до войны в райцентре-то побывал… а тут! Москва! Но пока он только по палате прохаживался, только-только пытаясь не держаться за спинки коек. Его грудь была разрезана напополам, чтобы открыть сердце, пуля остановилась на два сантиметра ниже сердца, слегка обожгла артерию. Вошла пуля на косую снизу, раздробив два ребра, которые ее и остановили. И все-таки Яшка выжил. А операцию делала молоденькая девчонка с очень сильными руками. А фамилия у этого, очень красивого доктора… целого хирурга, совсем еще девчонки, была очень красивая, как поля в родной деревне… - Широкова.
            Странно, но Яшка всегда ждал десяти часов утра, в это время консилиум во главе с главным врачам обходил тяжелых больных. Почти всегда в обходе принимала участие его милый хирург… было грустно, когда ее не было, когда она немедленно кого-то оперировала. Его осматривал другой врач, это было… не интересно. Приходилось ждать следующего дня, чтобы опять увидеть этого милого человека… интересную девушку. Пытался шутить ротный балагур, но шутки не имели успеха, хотя улыбки вокруг вырастали бурно и у консилиума, и у раненных. Но Яшка все смотрел на маленького хирурга.
            А потом Яшка весь день вспоминал… Лиду… Лиду. Иногда Мамку и сестер, однополчан, но чаще Лиду, разговоры… молчание, взгляды, улыбки, походку. Ведь ничего еще большого у Яшки не было в его короткой жизни, чем то, что ощущала его Душа к Лиде. Главный вопрос: «Где она? В каком госпитале?» - не хотел уходить из головы.
            А за окном госпиталя гудела Москва с клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, и другими звуками такими интересными для Якова, впервые попавшего в город. В очень большой город. В столицу собственной страны, которую он так яростно защищает. Раны заживут, кончится победой проклятая война, а этот город будет стоять вечно, как стоит он на речке Москве уже без малого тысячу лет, сгорая и возрождаясь.
            …А Куранты опять начали отыгрывать уже одиннадцать часов вечера за час до нового 1943го года.
            ………………………………………….

            Майор очнулся вчера, тридцатого декабря, после очередной тяжелой хирургической операции, которая была не первой, но он об этом не знал. Целый день настраивал зрение, глаза как в тумане. Руки, ноги вчерась от кровати оторвать не мог, как будто они и не его были. Но сегодня новый год, надо бы его стоя встретить, очень хотел Георгий подняться… но как только садился, с трудом пополам, все вокруг начало резко вращаться вокруг его головы. Через несколько мгновений, с холодной испариной на лбу, майор валился в койку, не всегда головой попадая на подушку. Если это видела сестричка медицинская, она начинала ругаться на майора, чуть не плача, говоря как-то звонко, с не понятным эхом, до боли разогревая макушку на голове Георгия Хренова.
            Не было сил у майора. «Все-таки на ноги встать придется наверно… только в 43м.» - Думал Хренов во второй половине дня, уже 31го, когда сестричка не отходили от его постели, периодически промокая полотенцем с его лба холодный пот. А майор быстро уставал, впадая в беспамятство… или не на долго засыпая.
            - …Горелов живой?.. – глаза майора смотрели на сестричку, когда та повернула на него свой взгляд. – Старший лейтенант Горелов живой? – тихо он повторил свой вопрос.
            Сестричка опять промокнула лоб майора:
            - Я не знаю старшего лейтенанта Горелова – сказала спокойно сестричка и поправила одеяло. – Товарищ майор. Вы больше не будете вскакивать, а то мне надо к другим больным?
            Майор смотрел в глаза молодой женщины средних лет. Почему-то он очень близко понял, как много хлопот ей приносит. Подождав еще несколько мгновений:
            - Я Вам обещаю, сестричка… до следующего года… больше вставать не буду.
            - Ну и славно… Шутить начали. Тогда пойду я. Ладно.
            Но глаза майора начали резко расширяться, он грубо и сильно схватил сестру за руку:
            - А ты откуда знаешь, что он старший лейтенант. Я тебе этого не говорил.
            Глаза Хренова смотрели на сестрицу зло и растерянно, как будто он держал за руку врага, задыхаясь тяжелыми вздохами, не понимая, что с ним, врагом, делать дальше.
            - Отпусти-ите, товарищ майор. – изо всей силы пыталась вырваться испуганная сестра милосердия. Она начала профессионально выворачивать свою руку поперек ладони майора.
            Еще пара секунд, она вырвалась от тяжело дышавшего офицера, выскочила за боковую стойку кровати.
            - Вы его сами так все время называете в бреду.
            Взоры всех в палате были обращены на них. Сестра терла зажатую майором руку толи от обиды, толи от боли.
            Но через несколько мгновений девушка опять улыбнулась, вернулась к лежащему офицеру, поправила одеяло на груди майора, внимательно смотря ему в глаза, пошла к раненому, обернувшись на хренова на ходу, она направлялась к стонущему на кровати в углу, у окна. Хренов своим уже добрым, но еще затуманенным взглядом провожал ее белый халат в теплой полутьме госпитальной палаты. Но голова кружилась, ему не удалось, до конца, понять, какой он осел, разум опять свалился в какую-то липкую бредовую небыль.
            Никто еще не знал, что он очнется уже в 43м, до которого оставалось пять часов.
         
            Когда Горелов в госпитале пришел в сознание, он увидел перед собой странное сооружение. Огромная нога в белом пупырчатом бинте с очень неаккуратной поверхностью возвышалась перед его глазами подвешенная на неких лямках, держась в воздухе будто бы не на чем. От неожиданности он хотел присесть, но все это сооружение вокруг заиграло… показалось, что эта нога – его! Он осмотрел кровать, на которой лежал, по-прежнему, удивляясь подвешенной в воздухе ноге, которая действительно оказалась его ногой. «Ни хрена себе…» - подумал Коля, глянул направо. Он лежал в углу под окнами в длинном помещении буквой «Г», вдоль которого стояли койки с раненными… Так, уже пять дней назад, старший лейтенант Горелов узнал, что лежит в госпитале.
            «Вот теперь отдохнем» - подумал он поначалу. Собрав, уже в первый же день госпитальной жизни, вокруг себя громкую группу из анекдотов и армейских прибауток, под вечер он почувствовал большую скуку. Встать не мог, сесть не мог, сильно болело раненное плечо, самое тяжёлое ранение в живот. Четыре пули шмайсера пробили его снизу вверх, и все ранения были тяжелыми… не смертельными, но тяжелыми. Ранение ниже колена, пулей станкового пулемета, раздробило ему кость… раздробило совсем, ногу можно было и отрезать, просто перерезав мягкие ткани, но врачи пытались ее сохранить, надеялась, что молодой организм срастит раздробленную кость, рискую при этом возникновением гангрены. Силен был организм старлея. Однажды очнувшись, он больше не унывал. Смерть не догнала его в этой жизни. Но встать он сможет только «через год», уже после нового года, дай бог к 25й годовщине Красной армии… если, конечно, не придется производить ампутацию, врачи не до конца были уверены, что кость срастется. Парень веселый - горевать не будет, да и других подлечит своими смачными, фронтовыми прибаутками.
            Раненных в госпитале были сотни. Только в его большой длинной углом палате, а может быть коридоре, их было больше полусотни, и палата их была проходная. Ближе к концу января, когда лежать было уже совсем не в моготу, а зуд под гипсом совсем не давал жизни, Горелов увидел знакомого солдата. Он долго не мог вспомнить - где его видел. Но через пару дней этот же раненный, торопясь, проходил мимо него в шинели… «Это же… Антонов, он же погиб! Ну дела…» - не понимая, это он подумал, или сказал вслух.
            Горелов стал внимательно и упорно снова ждать этого солдата, очень желая увидеть его вновь, что и случилось уже на следующий день.

            Возвращаясь с очередной прогулки вокруг госпиталя, солдат проходил по соседней палате. Вдруг громкий знакомый голос удивленно:
           - Антонов!!!
            Сашка остановился и странно кинул взгляд на услышанную свою фамилию, из угла палаты. На койке лежал молодой кудрявый парень, которого он не мог узнать и яркой улыбкой смотрел на Сашку.
            - Антонов, не узнаешь, что ли?.. Ну ты даешь, бродяга. Командиров в лицо знать надо, —не снижая градус улыбки, говорил раненый. Его нога в гипсе была подвешена на вертикальном станке.
            «Чуб… очень знакомый чуб» - промелькнуло в сознании Сашки, и как картинка пролетело чумазое лицо лейтенанта Горелого, из-под ушанки которого всегда вылезал его непослушный русый чуб. Антонов поплыл в улыбке:
            - Товарищ лейтенант, - он потихонечку приближался к кровати своего непосредственного командира – тебя в пижаме-то и не признать, без автомата, да без ушанки.
            - Ну Антонов… - он смотрел на Александра с удивлением и даже где-то скрытым страхом, слегка качая головой. – Ну Антонов - живой… Ты ж погиб там героически при минометном обстреле, перед всем батальоном, я сам видел, как тебя миной разорвало, - маленькая пауза, - под первым аэродромом. Мы ж тебя похоронили чин по чину. Все как положено… похоронку на тебя отправили на родину. Я на тебя наградной написал… на Звезду, а майор мой наградной приостановил и комкору Баданову на героя тебя представил… посмертно. Связь то после тебя уже больше не прерывалась… до самого отбытия – пауза затягивалась, все кто слышали этот интересный разговор стали обращать на него внимание и прислушиваться, оказывается герой перед ними!
            На душе Сашки стало пусто. «Это что ж… там дома я погиб… получается?» - сам себя спрашивал Антонов. Ему почему-то стало грустно. Он увидел, как плачет Мать. Вытирая слезы фартуком. В левой руке он держал листок бумаги и химический карандаш, который только что попросил у медсестры. «…Ну какие ж теперь письма?.. А если по правде убьют?.. Второй раз…» - он уперся взглядом в пол: «Мать не переживет.»
            Парень медленно повернулся и побрел к своей кровати.
            - Антонов, ты чего?.. – громко догонял его вопросом Горелов, -Антонов!
            Но тот медленно, задумчиво шел прочь…


            ЭПИЛОГ.

            Подошел к концу сгоревший 42й.
            Он сгорел под Харьковом… подо Ржевом… под Сталинградом… под Новороссийском.
            Немцы беспощадно рвали Кавказ, утопив Севастополь и остатки Крыма. Безудержные потери огромных территорий средней России, Волго-Донских лесов и степей… от Ростова до Смоленска. Зажатый в кольцо голода, холода войны - несдающийся Ленинград. Затяжные бои в Карелии на непроходимых каменных тропах. Тонущий в северных морях Ленд-Лиз… И страшные, неодолимые потери!
            Стонал сгоревший до тла Ржев улицы которого уже год как превратились в окопы, отрытые уже раз десятый заново, под огнем, как немцами… так и нашими, после смертельных боев, вложивших на алтарь каждого поля боя новые и новые слои изуродованных тел героев… и злодеев.
            Фашист в 42м откусил у СССР территории больше… чем в 41м, и везде смерть, смерть… и смерть.
            Везде горе.
            Но зажаты триста тысяч оккупантов в разрушенном Сталинграде, где снег таял при новой беспощадной атаке. Сброшен фашистский штандарт с Эльбруса в самую глубокую пропасть Кавказа. Смотрит в небо шпиль Петропавловской крепости, разрезая пасмурное небо Ленинграда. Застряли орды захватчиков в болотистых лесах Ржева, отскочив от Москвы, перемалывая в ужас смерти сотни тысяч солдат… и Русских… и Немецких… и всех других народов Европы, вставших под знамена «великой» Германии, для порабощения славян, сбрасывая Мир в тьму рабовладения… и голубой арийской крови.
            А в тылу куется оружие, славное оружие… которое прославит Русского Богатыря в будущие века.
            И не пустят войны Красной армии немца дальше.
            Разбужен медведь в берлоге. Не только стоны слышны теперь... слушайте теперь рев разбуженного зверя.
            Дальше… только к Победе!!!

В начало книги:        http://proza.ru/2019/07/07/1427

Книга 1. "Опаленные Войной" :       http://www.proza.ru/2016/06/25/1303
Книга 2. "Дороги не расскажут" :      http://www.proza.ru/2017/10/26/1789


13.06.2021
Олег Русаков
г. Бежецк