Рубеж.
Повесть.
Олег Русаков.
Часть 2. Жизнь рядом со смертью.
Глава 1. Кувшиновский госпиталь.
- …Сынок, ты бы плечо поберег, сейчас опять кровь пойдет… -
санитарка несла тазик с окровавленными бинтами на плотомойку из
перевязочной.
А минут пятнадцать назад она перевязывала Трифонова, меняя ему
на плече мазь на его сквозном ранении сегодня уже не первый раз, скрывая
от докторов, что Мишка не бережёт свое плечо. За это сердясь на Михаила,
который нет – нет да чем ни будь постоянно помогал санитаркам, то воды
поднесет, то печку растопит. А плечо свое «засранец» никак не берег…
…Никто Мишку не просил колоть дрова, но, когда он выходил,
после перевязки, дрова колола симпатичная девчонка, которая, несколько
минут назад, срезала ему окровавленный, старый… утрешний бинт с плеча.
От Мишки не могли ускользнуть ее томительные взгляды на жилистого
молодого парня с не оформившимися еще усами на мальчишеском лице. От
чего Мишке было и приятно и тепло. Рука у нее была хоть и крепкая,
деревенская, но мимо девчонки, колющей дрова, Миша пройти не мог,
вызвался подсобить, с гонорком… с интересом… с неким бахвальством.
Девчонка посмотрела на молодого солдата из-под лобья улыбнувшись косым
взглядом, и демонстративно отдала ему топор. Сама неспеша пошла в
перевязочную. Мишка проводил ее озорным взглядом, провел большим пальцем
поперек жала топора:
- Эх. Здесь бы колун к месту был…
Как только девчонка в белом халате скрылась в избе, Миха
глубоко вздохнул, перевел взгляд на кучу чурбаков, выбрал самый большой
комлевый чурбак, поставил его вплотную к куче. Затем взглядом приметил
средний чурбачок, лежащий на земле, не сильным, но хлестким ударом
вонзил в него жало топора, одной правой рукой поставил его на большой
чурбак. Качнул топор, вдоль жала туда-сюда, топор вылез из деревяшки.
Ноги – пошире, размахнулся из-за головы, и на две трети диаметра чурбака…
хрясь…
- …Да ничего тетя Маш… я одной рукой, у меня рана уж и не
болит совсем.
Мишка, левой рукой лишь поддерживая чурбаки, не спеша колол
дрова для котлов с бельем на прачке. Рука уже почти не болела, только
почему-то кровоточила, и к тому же… сильно чесалась, когда Миша забывал,
о этой болячке и начинал что-то активно делать распаляясь, нагружая плечо.
Голову ему остригли наголо. Над ухом образовался глубокий
длинный шрам. Короста с него еще не сошла, но ни на шраме, ни вокруг него
не росли волосы, которые, за несколько дней медсанбата, на голове уже
выросли на несколько миллиметров.
…После выхода в расположение наших войск, в роте Васильева
особисты всех проверяли на благонадежность. Раненных проверили в первую
очередь, наверно, чтобы их поменьше умерло за время проверки, но это заняло
целых два дня, и Трифонов был одним из последних, так как хорохорился на
ногах, и чувствовал себя вполне сносно, да к тому же в роте чуть ли не все
были ранены. И вот уже пять дней он находился в медсанбате в маленьком
городке, с красивым и необычным названием - Кувшиново.
Не слышны отсюда никакие взрывы, не стреляют автоматы… тишина…
блаженство, погода хорошая стоит, летняя. Целый день можно слушать пение
птах, сверлящие звуки кузнечиков, смотреть на шевеление листвы от легкого
ветра, наблюдать, как плывут по небу причудливые лохматые облака. Жалко,
что категорически запретили купаться. Завидно было смотреть как в речке с
интересным названием Негочь, которая через несколько сот метров впадала в
Осугу, плещутся местные пацаны. Почти как дома, в деревне. И только
раненные солдаты, снующие везде, куда не посмотри, о войне забыть не дают.
В первый день от безделья Мишка не знал, куда деться. С
забинтованной лысой головой и шеей, с перевязанным плечом, через грудь,
слегка хромая с перевязанным, под галифе, бедром, Миха выглядел израненным
до полусмерти… Иногда сестрички кидали ему фразу: «…Не прилечь ли вам –
раненный»; «…вам бы прилечь, солдатик»; «куда пошел раненный, вернитесь в
казарму, в постель…». Трифонову это льстило… сначала, но очень скоро
надоело. Ведь лежать на койке ему совсем не хотелось. Вокруг удивительная
солнечная погода, не знакомый маленький городок, столько симпатичных девчат,
в белых халатах. Чтобы не выглядеть пацаном, Мишка начал отращивать усы,
хоть росли они медленно, и как-то нескладно… не ровно, но выглядеть пацаном
ему очень не хотелось.
Непривычны… Неприятны… Страшны были крики из операционных.
Жутковато было проходить мимо палат, где лежали тяжелые, бессознательные.
Стоны слишком сильно раздвигали летнюю тишину среди птичьих трелей,
кузнечиков и легкого ветренного шёпота. Операционные стояли поодаль от
общих «палат» с раненными, как их называли медики. Хотя это были обычные,
да к тому же нескладные, сколоченные на быструю руку, сараи, с брезентовыми
стенами, чтобы легче было выносить лежащих на носилках… иногда, к сожалению,
не перенесших операцию. Эти крики раздирали душу, будто там издеваются над
людьми. Все знали, что режут хирурги по живому… обезболивающих
катастрофически не хватало. Главным обезболивающим был либо спирт, либо
самогон.
Для выздоравливающих раненых были сколочены на скорую руку
длинные казармы, «палаты» с крышами из пучков осоки, кроватями являлись,
за малым исключением, нары из необрезной доски, устеленные матрасами с
сеном, или на худой конец, соломой. Мишке повезло, и матрас и подушка у
него были набиты сеном. Белые простыни и наволочки делали кровати уютными,
сено сухое, как взобьешь – лучше перины.
Первые пару дней Михаил не мог спать на раненной стороне
головы. Борозда от осколка болела, как будто глубоко в голове. Но вскоре
все нормализовалось, ко всему прочему затягивалась ранка на бедре, но было
понятно, останется шрам в несколько сантиметров.
Писать Мишка не любил, но на третий день, обращая внимание,
как другие по долгу пишут родным письма, нацарапал химическим карандашом
несколько строк домой. В письме передал привет мальчишкам – друзьям,
соседям…
Он уже хотел складывать письмо, из нескольких строк, на
большее не хватило усидчивости, и относить его в коробку, куда письма
раненные собирали для отправления после проверки в особом отделе. Но
вдруг в казарме возникли громкие возгласы. Было понятно, что что-то
случилось. Мишка пошел на крики.
Через десяток кроватей по их ряду санитарка, под диктовку
писала письмо тяжёлому… ему сегодня с утра должны были отрезать ногу,
она у него почернела еще вчера, но почему-то операция постоянно
откладывалась. Диктуя письмо жене, его дрожащий голос вдруг оборвался… и
как сестра его не переспрашивала, ответить ей он уже ничего не смог…
Трифонов вернулся на свою постель. Внимательным взглядом
опять посмотрел в сторону, где лежал умерший. Опять развернул письмо, и
приписал: «…И Саше Широковой передайте привет». Немножко подумал, опять
сложил письмо в солдатский треугольник. Еще с минуту посидел, пристально
смотря на свое письмо. Опять его развернул…
«Мама са мной все в парятке. Раны все уже зажыли. Чуствую
себя харашо. Живу здесь как в раю. Ты за меня не валнуйся. Твой Миша.»
Он сидел и смотрел на свое письмо, и не знал, что еще можно
написать на этом листке. Опять посмотрел на солдата, лицо которого уже
накрыли простыней. Медленно… окончательно, сложил письмо…
Суматоха в медсанбате начиналась, когда приходил новый
очередной транспорт с раненными. Их высаживали… снимали с кузовов
полуторок, или подвод, всем миром. Сбегались свободные санитарки,
свободные от операций врачи, солдаты хозяйственного отделения,
гражданские истопники, ну и конечно - выздоравливающие раненные активно
помогали санитарам.
На четвертый день пребывания в госпитале Трифонов тоже помогал
разгружать, пришедший с фронта, конвой. Он переносил лежачих раненых на
носилках, и после разгрузки подошел к одному из водителей, который пытался
завести свою полуторку, но она у него почему-то не заводилась. А у Мишки
свербело под ложечкой от взгляда на, такие милые сердце, машинки.
- Чего искра в баллон ушла, что ли? – спросил он с усмешкой
подойдя к водителю.
Тот взглянул на него с недоверием, но фраза видимо понравилась.
Мужик поднял брови, от чего еще сильнее состарил не молодое лицо.
- Что, большой знаток, что ли?.. – сказал водило, после
небольшой паузы, продолжая ковыряться в двигателе.
Миха затянулся, краем губ дунул едкий дым в сторону:
- Вооще-то до мобилизации в двигателях не плохо разбирался… -
Чуть помолчав, - …в МТС работал до войны… - опять чуток помолчал, -
правда, в основном с тракторами… - водитель продолжал ковыряться в
двигателе своей машины, - …а деревню нашу немцы взять так и не смогли…
кишки у них слабы оказались против наших мужиков.
Было видно, что недоумевал шофер, над своей полуторкой. То
туда посмотрит на свой движок, то сюда…
- …Автомобили тоже ремонтировать приходилось… - опять вставил
Мишка, - …а у них мотор и коробка даже легче чем у трактора ремонту
поддается…
Водитель перестал копаться под капотом, стал вытирать руки
ветошью, слегка присел на крыло своей машины, Мишка локтем опирался о
радиатор.
- Ну дак… чего?.. может поможешь… Достала она меня, который день
уже – хрен заведешь… - сказал шофер, с надеждой посмотрев на молодого
солдата. – Хоть не выключай ее совсем. Уже несколько раз дергали, чтоб
завести.
Он оглянулся на автомобили, с которыми приехал в Кувшиново,
продолжая вытирать измазанные машинным маслом руки.
- Опять наверно дергать придется… Вот так на марше встану… чего
делать?..
У Михаила разлился бальзам на душе, он пытался удержать радость,
что заполняла его грудь, но нетерпение влекло… тащило парня под капот
автомобиля.
- А чего не помочь… даже с удовольствием. С марта уж к родимым
не прикасался… и зря ты ее так… машина-то!.. она ласку любит, с ней
разговаривать надо как с другом… или с подругой. Рассказывай, как она там
у тебя болеет-то…
Через двадцать минут, чумазый Мишка, обращаясь к водителю:
- Ну вот, давай садись за руль, я крутану.
Солдат с удовольствием открыл дверцу своей машины и сел в
кабину.
Мишка взял кривую ручку и вставил в бампер машины аккуратно
заведя ее в замок шкива.
- Готов? – громко спросил водителя.
- Готов зажигание включил…
Миха дернул «Кривого», двигатель полуторки очень приятно
зашелестел.
- Ну вот… С пол оборота. А ты ее ругаешь. Ей ведь иногда уход
нужен. Нельзя так карбюратор запускать, да и централь у тебя почти
контакта не имела.
Водитель из кабины выпрыгнул со счастливой улыбкой. Он был не
молодым человеком, и по лицу, и по веселым марщинам, было видно насколько
он благодарен израненному мальчишке.
- При таких нарушениях сразу зажигание смотри. Свечи еще…
Поездит родная. – И Трифонов погладил запачканной рукой по радиатору
полуторки.
- Слушай парень, - вдруг озабоченно начал говорить водитель,
показывая Мишке на его плечо, - у тебя плечо в крови!..
- …Ну?.. – Миша глянул на исподнюю рубашку, гимнастерку он
скинул, когда полез в двигатель, - черт… бывает так. Попадет сейчас от
доктора. – Побегу до тети Маши… может перевяжет опять.
И он быстро побежал к перевязочной.
- Спасибо тебе, земеля, - крикнул Мишке вдогонку шофер
полуторки.
- …незачем. Машинку береги.
Гимнастерку Мишка одевать не стал, чтобы не замарать кровью,
понес ее в руках. День был солнечный жаркий, Женский голос кричал команды,
чтобы раненых несли кого сразу в смотровой, кого на перевязку, кого к
пункту санобработки… Умерших пока складывали невдалеке возле изгороди.
Ни каждого накрывали простыней…
Немолодой водитель, стоял возле работающей ровно машины, с
благодарной улыбкой на губах, и, зажатой в руке пилоткой, широко махнул
удаляющемуся Михаилу.
В этот момент кто-то во все горло заорал: «Воздух… Воздух…»
…В суматохе приема раненых, в деловом шуме подъезжающих и
отъезжающих машин, никто не слышал гул приближающейся с неба черной смерти,
до тех пор, пока не засвистели близкие бомбы.
Первая бомба разорвалась в середине разгружавшегося конвоя.
Вторая угодила в только что починенную Мишкой полуторку. Молниеносно Михаил
оглянулся на первый взрыв… поворачиваясь, боковым взглядом, Трифонов
увидел, как за спиной приветливого водилы разлетелась вдребезги его,
заведенная, с пол оборота, машина. Через мгновение над головой с
невероятной скоростью пролетела дверь автомобиля… Михаил инстинктивно
повалился на землю укрыв руками голову. Над ним пролетали, свистя осколки,
комья земли, доски… глухо упало что-то совсем рядом… У Мишки были закрыты
глаза. Страх внутренним эхом, скрежеща где-то в животе, все тело заставлял
съежиться в надежде на спасение. Уши заложило…
…Мишка открыл глаза. Перед ним лежало окровавленное тело
солдата. Голова была неестественно вывернута лицом к Мишке. На лице не
молодого шофера морщины словно расправились. Остатки остова машины горели,
как будто их облили бензином…
Прошло еще пару дней.
Накануне ночи прошла сильная, но короткая гроза, наполнив
окружающий мир свежестью. Вместе со свежестью яркой грозы пропали
назойливые комары. После долгой духоты, свежесть помогала раненным уснуть,
и сон, в который погрузился Михаил, был глубок и сладок.
…Ночью в операционных встал генератор. Работал генератор от
автомобильного двигателя. В это время шло три операции. Врачи
переполошились. Механик, который обслуживал ближние госпиталя оказался
пьян, и уже более пятнадцати минут не мог понять, что случилось. Главврач
зашел в казарму, где коротал свое лечение Трифонов, и в пол голоса
спросил, чтобы не будить всех:
- Есть, кто разбирается в двигателях, механики есть?..
Во сне Мишка гулял в своем огороде, все вспоминал деревню, маму
с отцом, брата, разрушенную церковь… и Шурку Широкову. И уже пару часов
так и ворочался с боку на бок не открывая глаза, вороша приятные, до
щемящих ощущений, воспоминания.
«Есть, кто разбирается в двигателях, механики есть?..»: дергал
его за плечо брат, говоря ему это прямо в глаза…
Трифонов моментально тяжело проснулся, глубоко вздохнул и сел
на своей койке:
- Ну я разбираюсь, - без промедления не громко вызвался
Трифонов.
- Следуйте пожалуйста со мной. Объясню все по дороге.
Мишка спустил ноги с нар, бросил на плечи гимнастерку,
натянул галифе, привычно быстро и умело навернул портянки, одел сапоги,
упер руки в колени… Опять глубоко вздохнул, пытаясь чего-то вспомнить,
вышел за доктором, слегка притопывая, чтобы расправились, в сапогах,
послушные портянки, в нагрудном кармане привычно начал искать папиросы.
На улице было слегка прохладно, и почему-то, как будто, не
очень темно. Небо, как и все время проведенное в Кувшиново, обильно
покрыто яркими звездами несмотря на то, что на северо-востоке светлела над
горизонтом, не наступившая, еще заря, а где-то на юго-западе, по-прежнему
сверкали зарницы, сквозь них прорывались толи отзвуки вечерней грозы, толи
канонада. Они быстро шли в сторону операционных, в которых тускло, еле-еле,
через брезент палаток светились стены, мерцая отблесками тусклого огня.
- Генератор у нас встал, а там операции идут непрерывно. Сейчас
при лучинах оперируют, керосиновых ламп только две. Помочь, сможешь?
Трифонов почувствовал, как привычно засвербело внутри груди,
так было часто, когда на него сваливалась некая неизвестная и очень большая
ответственность. Он не успел еще запалить папиросу, и курить захотелось еще
больше.
- Не знаю… Попробую. Что смогу – все сделаю. – Говорил Михаил,
поднося спичку к папиросе в сведенных руках, как будто защищая слабый
огонек от ветра, хотя ветра не было вовсе. Даже Мишка понял, насколько он
в этот момент был серьезен… может быть с ним это случилось первый раз в
жизни.
Когда они подходили к операционным, из одной палатки вынесли
носилки… лежащий на них был накрыт простыней вместе с лицом. В районе
живота, простынь была в темноте черная. Рядом со входом в палатку стояли и
нервно курили мужчина и женщина в белых халатах, обрызганных той-же
красной чернотой.
Доктор, который вел Трифонова приостановился, посмотрел на
умершего, перевел взгляд на коллег:
- Пойдем… генератор через палатку, - сказал он уже Михаилу.
Они пошли дальше.
Механик находился у генератора, но с трудом вязал слова. Хорошо,
что нужный инструмент оказался в наличии. Михаилу потребовалось несколько
минут, чтобы понять, что произошло.
- Ну чего, дядя… где бензин-то у тебя?..
- Кхакой на хрен… - он вздохнул – бизин… Салага…
- Вонючий… Какой? – Мишка глядел в глаза пьяного механика. Тот
тоже глядел ему прямо в глаза своими расширенными, абсолютно пустыми, без
радужки, в свете керосиновой лампы, зрачками, с которых с трудом
поднимались вверх, и тут же падали назад, тяжелые, до кроев налитые
спиртом, ресницы. – Где бензин дядя. У тебя двигатель сухой. Пару дней
небось не заправлял.
Механик похоже наконец понял, о чем идет речь. Он показал рукой
в угол сарая:
- Там… там в углу карнистры стоят…
Мишка поднял керосиновую лампу, которая выхватывала у темноты
куски скудно освещенного пространства, и сделал два шага в угол сарая.
Канистры с бензином стояли на своем месте…
…Парень крутанул кривую ручку несколько раз, отчего электрическая
лампа в генераторной начала моргать. Поновой подсосал карбюратор, еще раз,
поднеся керосиновую лампу, осмотрел колпачки высокого напряжения на свечах,
опять крутанул кривую ручку… двигатель сначала зачавкал… затроил… но… через
несколько тактов, заработал циклично и ровно. Сразу везде загорелся свет.
Механик пьяно сопел у стены сарая. Запах бензина перебил запах перегара.
Миша глубоко вздохнул, выпрямился и поднял рваную гимнастерку, валяющуюся
рядом с генератором, стал вытирать руки.
Трифонов вышел из генераторной, продолжая вытирать измазанные
грязным машинным маслом кисти рук, протирая тщательно каждый палец. Положил
рваную гимнастерку на чурбак, стоявший возле двери, как табуретка. В
темноте он не замечал, что и его гимнастерка тоже не чистая. Не спеша
закурил. Глубоко затягиваясь, расправил плечи, в основании головы что-то
приятно хрустнуло. «Ничего не болит. В роту бы пора, чего мне тут
мешаться?..» - подумал Миша. Во всех палатках ярко, через брезент, горели
электрические лампочки, обозначая тени врачей, склонившихся над
операционными столами.
На северо-востоке ярче занимался рассвет.
…Время уже подходило к полудню. Прифронтовой госпиталь жил
своею обычной жизнью, ничего не говорило о ночной неисправности
генератора.
Трифонов спал как младенец, подложив ладошки под свою
забинтованную голову, и слегка подогнув коленки. Ничто его не могло
разбудить, ни звуки птах среди зеленых веток, ни обыденные госпитальные
разговоры в палате.
Главврач попросил раненых, чтобы его не будили, и он уже
несколько раз приходил узнать, проснулся Трифонов, или нет. Все уже знали
о ночном происшествии, которое поправил этот молодой пацан. На табуретке
у нар Трифонова лежали сложенные новенькие галифе, гимнастерка, исподнее,
и конечно портянки. Гимнастерка Трифонова была испачкана не только
машинным маслом и бензином, на плече она запеклась кровью. Кровь лежала и
на исподнем. На плече спящего мальчишки она запеклась бурым пятном…
Еще через восемь дней связист Трифонов, выписавшись из
госпиталя, отбыл в расположение развед-роты капитана Васильева, 17го
гвардейского полка, 5й гвардейской дивизии. Главврач госпиталя не раз
уговаривал парня остаться в тылу служить в госпитале механиком, но, не
смотря на то, что это было крайне почетно, значительно безопасней, чем на
передовой, Миха мечтал только о возвращении в свою роту.
Историческая справка.
Статья в газете 2014 год: автор А. Чистякова.
САНИТАРКА АНЮТА.
Женщина и война – оба эти слова женского рода, но как же они
несовместимы. Так уж повелось испокон веков: война – удел мужчин. Но в
июне 1941-го, когда на нашу страну обрушилась страшная беда, на защиту
Родины плечом к плечу с мужчинами встала и прекрасная половина. Радистки,
разведчики, летчицы, врачи, фельдшера, медсестры, санитарки воевали наравне
с сильным полом, выносили ужасные муки и лишения. У каждой из них была своя
война со смертельными опасностями и тяжким трудом. Через все времена солдат
Отечества проносит заветное слово «сестричка». Именно они вместе с врачами
спасли многих наших бойцов. Именно они смягчали раненым дикий стон от боли,
соединяли ласковым словом разбитые куски солдатских душ, озаряли те черные
дни своей доброй улыбкой, не зная отдыха и сна, выхаживали больных солдат.
«Анюта, милая сестричка!» — часто слышит во сне голос раненых,
просящих о помощи солдат, и видит их страдающие лица ветеран ВОВ Анна
Никоновна Тепина. Родилась она в 1924 году в деревне Щитниково Вязьмецкого
сельсовета Кувшиновского района. В 1933 году ее семья переехала жить в
Кувшиново. В деревне девочка закончила 2 класса начальной школы. Но отец,
переехав в город, отдал дочь снова в 1 класс. «Какая в деревне учеба:
четыре класса сразу учат вместе, детей много, разве это дело», —
мотивировал он свое решение. Поэтому, когда Анна окончила семилетнюю школу,
ей было 17 лет. В этом юном возрасте и застала ее Великая Отечественная.
— 1941 год – жуткие воспоминания. Наш город очень быстро
наводнился военными. Потом начались бомбежки, стали эвакуировать
предприятия, население. Мы сначала так испугались, что убежали прятаться
к родным в Щитниково. Так и ходили – то в деревню, то в город, здесь
присматривали за домом и хозяйством. Очень быстро в Кувшинове в зданиях
клуба, детского дома культуры и профилактория развернули прибывшие с
фронта эвакогоспитали. Стали набирать в госпиталь работников, я и пошла
туда.
Профессии никакой у меня не было, поэтому взяли санитаркой.
Мы ухаживали за больными солдатами, кормили их, убирались. Все случилось
как-то очень быстро: вроде только война началась – а раненых с эшелонами
в наш госпиталь поступало так много, что не сосчитать. Сутками мы носили
их на носилках, на руках, искали местечко, куда положить. Кровь, гипс,
бинты, искалеченные тела, слезы, пот – все смешалось в нашей молодой жизни,
опаленной войной. Первое время при виде крови и тяжело раненых падала в
обморок, потом совладала с собой. Какие обмороки, если они, бедненькие,
умрут без нашей помощи?!
Помню, в здании клуба, в ложе зрительного зала лежали самые
тяжелые больные. Они постоянно кричали и звали меня. Говорили, что мои
ласковые руки и слова облегчают им боль. Очень много раненых умирало, их
хоронили на городском кладбище. Почти каждое утро ровно в 11 часов
начинались бомбежки. Люди прятались, где могли: кто в лес бежал, кто в
канаву ложился. Однажды снаряд попал в цистерну с бензином, тогда почти
все Кувшиново заволокло дымом. Помню, как во время очередной бомбежки
женщину на улице Энгельса убило осколком. Потом ее муж с войны вернулся
живым, а супруги нет. В то время от бомбежки пострадал и мой крестный Иван,
живший в переулке Маяковского. Он с дочкой побежал прятаться в огород в
траншею, которую заранее на этот случай выкопал. Дочь успела спрыгнуть в
яму, а он нет. Ивана тяжело ранило, оправиться не смог и умер. Позже на
побывку с войны пришел его сын, служивший на фронте танкистом. Уходя опять
на войну, он пообещал мстить фашистам за отца, но тоже погиб в бою. Сколько
же эта проклятая жизней унесла?! Как только Бог меня сохранил? –
вспоминает о нелегком прошлом наша героиня.
Господь, видимо, действительно помогал молодой девушке. Ведь
она прошла войну с первого до последнего дня и осталась цела и невредима.
Когда эвакогоспиталь №1133 (эти цифры так и сидят в голове Анны Никоновны)
под руководством подполковника Крюка стали перебрасывать вместе с фронтом,
Анна тоже поехала вместе с ним дальше лечить и выхаживать раненых.
Сначала их перебросили на станцию Духовскую Смоленской области.
Там они некоторое время простояли: ждали, пока саперы разминируют
железнодорожные пути. Потом был Вильнюс, где Анна вместе с подругой
трудились в санпропускнике – принимали раненых, мыли их, переодевали и
отправляли в отделение, и много других городов, о которых теперь Анна
Никоновна плохо помнит. С 1941 по 1945 годы ее жизнь – это тяжелый, почти
без отдыха и сна, труд во имя спасения жизни наших солдат. Молодая хрупкая
девушка, сама еле стоявшая на ногах от недоедания, носила раненых,
ухаживала за ними, читала им стихи и вела беседы, лишь бы им стало
полегче, прятала от них свои слезы, потому что слез и так хватало на всех
сполна.
— Нас, конечно кормили, но мы были молодые, поэтому есть все
равно постоянно хотелось. В Вильнюсе под охраной солдат мы ходили на базар
и покупали еду. А еще девушки есть девушки: нарядимся, бывает, и несемся
фотографироваться. Часто от усталости валились с ног, обрабатывали такие
раны солдатам, что и сказать нелегко. Но работали усердно, без ворчания,
и понукания, делали все, что нужно и даже больше. Мы не знали, что такое
лень и неохота, потому что понимали – мы нужны, просто необходимы нашим
раненым защитникам, — продолжает беседу Анна Никоновна.
Кстати, ее единственный брат Александр тоже прошел всю войну
рядовым, был в плену, бежал, тяжело болел, демобилизовался в 1945 году.
Анна Никоновна встретила Победу в Финляндии. По ее словам, восторг был у
всех неописуемый, все плясали и кричали, когда узнали об этом радостном
событии.
Вернувшись домой, наша героиня вышла замуж. Какое-то время они
с мужем жили на Севере, потом снова вернулась на Родину в Кувшиново.
Вырастили супруги дочерей, правда, одна из них рано умерла от болезни.
После войны наша героиня трудилась на железной дороге, потом бухгалтером в
ОрСе, на Каменской бумажно-картонной фабрике, в буфете столовой школы №1.
Сейчас у нее 6 внуков и 12 правнуков. За мужество и самоотверженность в
годы войны она отмечена Орденом Отечественной войны II степени, медалями
«Жукова», «За победу над Германией», значком фронтовика и другими
наградами. Имеет звание ветерана ВОВ.
— Время бессильно ослабить память о войне. Мне очень часто
снится мой госпиталь, ставшие родными лица раненых солдат. Чаще всего
видится такой сон. Будто у нас в госпитале начинается пересменок, а я
бегаю расстроенная и думаю: «Что ж такое, скоро новая смена санитарок
придет, а у нас больные не накормлены, полы не помыты, мусор в коридоре».
Мне уже 89-й год, а я все беспокоюсь о моих дорогих военных-подопечных и
родном госпитале. Господи, пусть никто и никогда не испытает больше этих
военных мук и кошмаров, — заканчивает беседу с нами Анна Никоновна.
От автора. Женщины отгремевшей войны. Не измерить ваши судьбы
обычной мерой. Они будут вечно жить в благодарной памяти народа, в цветах,
в улыбках детей, в весеннем сиянии берез. Низкий поклон вам, дорогие наши
ветераны-героини!
А. ЧИСТЯКОВА.
Небольшой провинциальный город Кувшиново (в древности Каменское)
Тверской земли за годы Великой Отечественной войны излечил огромное
количество раненных солдат, пока война не ушла на запад. На городском
кладбище города несколько братских могил в каждой из которых похоронены
тысячи умерших от ранений солдат, и, несмотря на прошедшие, уже многие
десятилетия, ухожены и аллеи могил, где захоронены десятки и сотни умерших
в госпиталях.
Каждый год, после парада в день Победы, жители города приносят
на эти захоронения горы цветов, и молча стоят возле этих памятников склонив
головы, не произнося ни слова, но без слез, конечно, не обходится. Даже в
беспощадные девяностые река людской благодарности погибшим защитникам не
иссякала никогда. И этот маленький городок, в который не был допущен враг,
два года битвы подо Ржевом был большим госпиталем, вернув в строй десятки
и десятки тысяч раненных солдат.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/09/03/1313
30.07.2019
Русаков О. А.
г. Бежецк