Содержание:
http://www.proza.ru/2015/11/27/1340 - Пусть ты останешься в сердце моем
http://www.proza.ru/2015/12/06/1178 - Солдатские истины
http://www.proza.ru/2015/12/06/1181 - Мировая
http://www.proza.ru/2015/12/06/1184 - Гусь, я и самогон
http://www.proza.ru/2015/12/06/1189 - Оркестр
http://www.proza.ru/2015/12/06/1192 - Баржа и гуси
http://www.proza.ru/2015/12/06/1195 - Самоволка и Чехословакия
http://www.proza.ru/2015/12/06/1200 - Пожар
http://www.proza.ru/2015/12/06/1205 - Проститутка
http://www.proza.ru/2015/12/06/1214 - Увольнительная и Запырыч
http://www.proza.ru/2015/12/06/1221 - Несчастливый дом
http://www.proza.ru/2015/12/06/1226 - Баптист
http://www.proza.ru/2015/12/06/1230 - Антисемит старшина Курячий
Наша в/ч ХХХХХХ (воинская часть номер...) соседствовала с другой воинской частью. Там летчики, а мы чернопогонники, стройбат. И на погонах у нас не танки, не пушки, не крылышки. Там скрещенные кирка и лопата. Правда, ни один старослужащий такую эмблему не носил, стыдился. У всех стариков "кастрюли" на погонах.
Подразумевается, что это мины, но мы их зовем "кастрюлями". В мину бьют две перекрещивающиеся молнии. Ну, вернее не в нее, а как бы сзади, на фоне. Над миной два скрещенных топора. Это эмблема саперных и инженерных частей. Все же лучше, чем лопата и кирка. Однако салагам запрещено менять эмблемы.
Летчики живут не в пример богаче нас. Во-первых, казармы у них не деревянные, а многоэтажные каменные, обложенные каким-то необычным темнобордовым кирпичом. Говорят, это еще екатерининских времен казармы. Вскоре я познакомлюсь с ними поближе, намного ближе, как и с гауптвахтой, или по-солдатски "губой", которая тоже находится у летчиков, а пока мы готовились к принятию воинской присяги.
Оказалось, главное для солдата это умение ходить строем, поворачиваться "всем враз", петь строевые песни, а вовсе не боевые учения, стрельбы, оружие и т.п. Нет, оружие мы тоже немного изучали. Правда не АКаэМы (калашниковы), как у летчиков, а карабины СКС - самозарядный карабин Симонова).
Еженедельно в расположение части наезжали проверяющие с большими звездами, в сопровождение длинной свиты "мелкозвездных", и мы часами демонстрировали им свою "боевую" выучку по части хождения строем. Самым трудным было научиться здороваться.
Старшина Курячий, изображая из себя проверяющего, заставлял наших сержантов гонять свои взводы до выступания соли на спинах гимнастерок, за каждым кругом останавливая строй и выкрикивая:
- Здравствуйте, солдаты!
Полагалось медленно, считая до пяти, набрать в грудь воздуха, а потом одновременно протяжно рявкнуть:
- Здра жла тыщщ гралл! - что значило: "Здравия желаю товарищ генерал!" Видимо, воплощая пословицу "плох тот солдат, который не мечтает стать генералом", Курячий просто млел, когда мы к нему обращались не ниже, чем как к генералу, пусть даже и в учебных целях.
Видимо, мы все плохо учились и до пяти получалось считать не у всех. Потому вместо вышеприведенного приветствия выходило жидкое и нестройное:
- Здрасьте-те-те-те, тыщ-тыщ-тыщ гр-гр-гр-гр-гр. Причем, в самом начале кто-то обязательно вылазил со своим тонким, тощим, одноголосым "здряяяя".
Сие было чревато новым и новым кругом по вытоптаному футбольному полю, новыми "напра-нале, кругом-бегом" и новым приветствием. В конце концов, старшина и сам терял голос и уже даже не блеял, а кукарекал.
Так тянулось время от завтрака до обеда. А после обеда нас загоняли в ленинскую комнату и лейтенант Тутов, командир роты, политпросвещал нас. Съезды партии, решения КПСС, ленинские заветы. Кто-то пустил словечко "ленинские наветы". Думаю без Наума Шермана, нашего "земели" из Макеевки, здесь не обошлось.
Наконец наступало время ужина, а после него непровинившиеся получали два часа свободного времени. Провинившиеся же, неважно в чем, и получившие наряды вне очереди, отправлялись в распоряжение дежурного по кухне, чистить гнилую картошку, коей было ровно три ванны с верхом. Да-да, на кухне стояли три самые настоящие ванны. И их-то и предстояло наполнить чищенной картошкой. Вот тогда-то я понял, почему на праздничном обеде нас кормили полуочищенной картошкой с черными глазками. Ведь ее чистили такие-же, как мы.
Непровинившиеся оставались в казарме писали письма родным, курили в умывальнике, пели под гитару песни. Правда, все эти "возможности" тоже были не особенно возможны. Просто потому, что нужно было еще успеть подшить подворотнички, постирать вещи, надраить сапоги, бляхи и пуговицы. Не успеешь - пеняй на себя, завтра же на утреннем построении получишь наряд вне очереди и отправишься на картошку.
Все солдаты делились на несколько категорий. Салаги - это мы, служащие первого года службы. Старики - служашие второго года, и деды - уже готовящиеся к демобилизации.
Салагам работать нужно было и за себя и "за того парня". То есть обслужить еще и дедов и стариков. Деды нещадно издевались над "салагами". Салаг избивали, "опускали", грабили... Не хочу даже описывать ту мерзость, которая творилась.
Лишь единицы сумели постоять за себя или объединиться в крепкие группы, противостоящие довольно спаянным старикам и дедам.
Где-то к концу второй недели моей службы, рано утром я надраивал сапоги. Для этой процедуры рядом со входом в казарму стояла длинная наклонная подставка, с набитыми на нее дощечками в виде ступни. Я стоял нагнувшись, поставив одну ногу на подставку, и не видел как ко мне подошел старослужащий - грузин по фамилии Немсадзе. Неожиданно на только что начищенный сапог кто-то смачно плюнул, а потом ударил меня сапогом под коленку второй ноги. Я потерял равновесие и упал. Раздался хохот. Вскочив, как подброшенный внутренней пружиной я бросился на обидчика, но был остановлен таким ударом в лицо, что вновь упал. Очки слетели с носа и разбились. Нос тоже.
Снова вскочил и снова получил сокрушительный удар. И еще один, и еще... Уже не видя ничего перед собой, но каким-то чутьем ощущая своего обидчика, я снова и снова бросался на него. Уже не пытался достать его ударом, потому что он легко от них уходил. Мне важно было хоть как-то зацепить его, и я таки сумел схватить его за гимнастерку. А схватив, приклеился к нему как клещ, навалился всей своей массой, а был я ростом метр восемьдесят и весом около 75-76 килограмм. Я повалил его и сам упал на него. Руками впился ему в лицо, и почувствовал как под пальцами что-то проваливается, а потом услышал визг, как будто резали свинью. Меня долго отрывали от Гурама. А когда оторвали, мой заряд кончился. Кто-то всунул мне прикуренную сигарету, и я сел прямо на пол, тяжело дыша и пытаясь разглядеть окружающих сквозь кровавый туман в глазах.
Через пару дней, когда мы с друзьями курили за казармами, нас окружили старики. Вскочив, мы приготовились к тому, что будут бить. Но все обернулось по-другому. Вперед вышел Гурам. Его лицо было изорвано, под глазом уже чернел огромный синяк. Он сказал:
- Я тибе уважяю! Ти не сдался. Я мастер спорта по боксу и думал, что я тебя уделаю, как нащ Бог уделал чирипаху. А ти меня побидил. Признаю.
Слюшай, я типерь буду твой друг и тибя никто ни тронет. И твоих зимляков тоже. Кстати, я из Горловки. А правда, что ты еврей?
- Правда, а что?
- Да нет, ничто. Просто я никогда не видел что евреи дерутся.
Он улыбнулся и протянул мне руку.
Кто-то сгонял через забор за парой бутылок "Бiле мiцне" и мы распили мировую.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2015/12/06/1184