Егор Ченкин Глэйдис Абиева Недоступность вхождения
ЖИВУЩАЯ НА ЗЕМЛЕ
С Егором Ченкиным - вместе
НЕДОСТУПНОСТЬ ВХОЖДЕНИЯ В СЧАСТЬЕ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кожа ослепляется молнией вспышки. Взгляд камеры – на дробные секунды – западает в мои зрачки.
– Класс! Ты перфектум, девочка, – Остин смотрит на меня поверх фотоаппарата. Русая челка – теребленой завесой – близоруких, чуть рассеянных глаз.
– Не мОбиле..?
– Прекратить разнузданность языка. Я серьезно…
– Ты уверен, что я гожусь – быть Сабиной?.. Она же, по тексту романа, лет на десять старше меня. Минимум.
– Саида, ты балбеска. У тебя взгляд – каким его нарисовал бы Кундера, если б умел.
– Мне не идет котелок.
– Послуште, натурщица, может, вы закроете свой ротишко – хоть ненадолго..?
Я замолкаю.
Для Остина этот заказ – важен нереально.
Он – четверокурсник, добился контракта на фотографии-иллюстрации для новой публикации – с каким-то новаторским введением, – знаменитого романа Кундеры. Правда, за это почти не заплатят – но сама запись в резюме о работе на одно из престижнейших издательств в Нью-Йорке дорогого стоит для начинающего фотографа, пусть даже из знаменитого Нью-Йоркского университета, или просто – NYU.
Я – позирую Сабину. Нагишом. В котелке only. Замерзла жутко – но терплю.
Моих фотографий «ню» – в компе Остина с гигабайт.
Он редактирует их в фотошопе – до одурения – выглаживая пяткой мышки каждую мою выемку и впадинку.
Сейчас я продолжаю мерзнуть на жестком диванчике – а Остин, увлекшись моим файловым эквивалентом, и ухом не ведет.
– Мсье, ваша модель – околеет, если вы не позволите ей прикрыть наготу.
В ответ получаю – местью – ласковый взгляд. Цепко впивающий всю меня – с ресниц до вздрагивающих пальцев на ногах.
Подходит ко мне, клацая по дороге со стула – блузку.
Поднимаюсь с тахты.
Ост, касаясь – словно ненароком – тонкими лезвиями пальцев – ловко вдевает меня в легкую ткань. Чуть – пока застегивает все многочисленные пуговки – опыляет следами пальцев – ложбину меж грудок.
Хочу его – до обморока.
Упорно не замечает.
Укомплектовав – впрочем, лишь сверху – в подобие тканевого целомудрия – обливает светло-зеленью роговиц.
В следующие – микродоли – секунды: обжиг друг друга ртами. Впаиваемся – расплавленным каолином. Языком – выласкиваю нёбо – полукружно. Обвожу прохладу зубов. Встречаюсь – с его языком. Отвечающим так нервно. Вжимаюсь своим – совершенным-без-ничего – в грубую ткань джинсов, под которой кинетика – в физически ощутимых кубах.
Внезапно отрывается.
Проводя шелковой иглой фаланги – по щеке:
– Пожалуй, ты действительно заслужила сегодня поцелуй. Но не более.
Чувствую, как помимо воли мои глаза темнеют – средневеково. И заволакиваются – яростным желанием обидеться, и еще более яростным – нестерпимо – желанием ощутить его во мне.
Сжимаю зубы.
– Ах вот ты как. Хорошо. Поцелуй еще только раз. И я пойду.
Не дожидаясь ответа, обволакиваю прохладой рук тонкую шею. Притягиваю к себе. Не сопротивляется. Раздвигаю упрямый рот – врезаюсь – нежно – вглубь.
Выцеловываю – горизонталью – изнывно.
Его ладони сжимают чуть – ребра – и выше. Обнимает пальцами – едва вздрагивающие под газом блузки – грудки.
– Все, Сойка. Довольно.
Глубоко вливает в меня прозрачную берилловость глаз – и отпускает.
– Завтра я заеду за тобой. Нужно сделать дополнительные фотографии.
Я чувствую себя совершенным лузером этой жизни – к тому же, туго догоняющим очевидные вещи лузером.
Моих фотографий у Остина – на второй юрский период хватит. Я позирую всю неделю. Каждый день. Часов по двенадцать. И смотрит он на меня – далеко не взглядом равнодушного объектива.
Почему тогда…
Почему.
Естественно, не позволяю задать себе этот вопрос вслух – но он и так до нелепия ясно читается на моем лице. Остин отводит взгляд – и отходит к камере.
– Я больше не буду позировать.
– Будешь.
– Я сказала: обойдёшься. Для чего ты меня пользуешь? Обращаешься – как со слепым котенком. То приближаешь, то выкидываешь…
Спокойно – пугающе – подходит ко мне. Сжимает двумя пальцами вздернутый подбородок:
– Не смей больше так говорить. Не смей. Если хочешь – меня видеть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Познакомились до занудства банально.
Моя подруга учится на режиссера в том же NYU. Они с Остином – недурные приятели. Считают себя – как и вся богема этого универа – гениями. Что, возможно, не лишено здравого смысла: Tisch School – Школа Искусств при NYU – заканчивал сам Вуди Аллен.
Молодой, самолюбующийся, сознающий свою гипер-привлекательность – талант – всегда против даже воли – покупает.
Поэтому мое падение в Остина – было скорее закономерностью, нежели случайностью.
Я влюбилась в него – как с эмпайр-стэйт-билдинг – лбом в асфальт втемяшилась. Непоправимо.
А он. Он – гениус-шикарниус двадцати четырех лет – первые полчаса, пока я не открыла рот, смотрел на меня, девятнадцатилетнюю девочку из буквального ниоткуда, с легким оттенком пренебрежительного с-тобой-хорошо-на-пару-часов.
Подруга, кореянка – предоставила нас, как единственно русскоговорящих – Остин эмигрант в третьем поколении, – на этой оголтелой дружбонародной пати в распоряжение друг друга.
После двух коктейлей и нескольких затяжек кальяна – мой ступор прошел.
Глаза заблистали. Ресницы всполохнули. Вернулась обычная уверенность.
А через три часа – мне поступило предложение позировать обнаженной для обложки книги. Стать моделью, которую он искал без малого – я потом проверила: не врал! – четыре месяца. Честно: я услышала между строк неистощимым рефреном никогда не теряющее актуальность – «хочу». Не потому что хотела услышать. Просто знала, что будет не только позирование.
Знала абсолютно точно.
Я захотела его примерно на десятую минуту после того, как впервые увидела – и решила, тут же – что жива не буду – заполучу себе. Не на день и не на два.
Я обрывком взгляда его в меня поняла, что он – навсегда.
Навсегда. Незнакомый парень – не моей фактуры – и не моего настоящего.
На этой пьяной вечерине – среди упитых студентов и не-студентов, в стоящем киселем мутном воздухе: дыма сигарет и кальяна, алкогольных испарений, чада потных и желающих друг друга – безбожно молодых тел.
Хватило по голове обухом – внеизбежности.
Обоих.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Выбеливаю – зубы – о сатин подушки. Больно: как продернутому в бок крюком – зверю.
Двадцать восемь часов назад – этот гай – стерся со всех каналов связи, дав один лишь одиознейший по своему эффекту звонок:
– Я ухожу. Не ищи.
Тяжелые капли гудков – свинцово заливающие мне уши.
Земля – вырвавшая себя из-под моих ног.
И вопрос: один. Скорее даже – утверждение.
Вернуть. Вернуть. Вернуть.
Стоять на коленях. Целовать ему руки. Просить прощения: не все ли равно за что.
Только вернуть.
Его не было нигде. Ни в универе. Ни у друзей. Ни в его апартменте.
Не звонила. Знала – не возьмет. Не оставляла сообщений. Знала: не отреагирует.
Залила почту – слезами писем. Уверена была: читает. Чувствовала. Видела – сидящего за ноутом. И впитывающего – каждую измытую моей кровью – букву.
Сама застывала – нЕмо – скомканным листом бумаги, в кровати.
Телом-душой-всей-собой ощущала – любит. Хочет того или нет.
Представляла – его в себе – бессчётно. Сильно – до мечущегося дико меж стен – стона.
Любовь поднималась к горлу – рвотно.
И хотелось: ее выплюнуть, выхаркнуть – чтобы вдохнуть воздуха хоть чуть.
Напоследок.
Когда затикали вторые сутки – я была готова к гвоздю или березе.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..
«Вернись. б-гом Тебя прошу.
я не умею. Тебя. не ждать. не любить. не тосковать.
не знаю своей вины. но признаю – целиком.
умираю. без гипербол и пафоса
как мне нужно дотронуться сейчас пальцами до Твоего лица.
божемой. боже. боже. боже.
мальчик мой. что Ты делаешь со мной.
что. Ты. со мной. делаешь.
вернись
вернись
вернись.«
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Всхлип двери.
И он – высокий, худой, бледный – мой.
Нежностью сердце – выхолостило. Бросило в кипящий гелием асфальт. Разрезало тонкими ломтями – обуглило – и всунуло обратно в гудящую пустотой грудную клетку.
– Госсссп…. тыпришел… пришел.
– Саида, я – ненадолго.
– Как это – ненадол..?
Подходит ко мне. Кладет пальцы – родные, лайтосигаретные – на плечи.
– Мне бы лучше уйти.
– Что… случилось.
У меня нет сил – дать вопросительную интонацию. Ни на что нет сил – даже дышать.
Он молчит. Долго – нечеловечьи. Наконец, заговаривает – роняя на меня каждый слог – бетонной плитой.
– Я нездоров. Начнём с этого… Тебе лучше не иметь дела со мной в принципе. Этим можно закончить.
– Что с то…
– Затяжной трипак… Синдром не любящих резинки. Маета второй месяц. Очень больно и всё такое прочее. Тонны таблеток, терапия и – ноль женского тела: давно.
– Ох.
– Да. Так что……..
– Подожди. Это же лечится… В принципе… в результате.
Я собираю слова – никогда еще не было так тяжело составить простейшую грамматически фразу.
– Скажи мне. Честно… Я просто: не нужна тебе..? Трипп – это повод..?
Вздёргивает меня за плечи – больно.
– Сойка, мне – уйти: после этих слов?
– Нет. Нет. Нет. Солныш, прости меня… Прости. Я не понимаю: почему ты не сказал мне – раньше?.. Почему – ты уходишь? Это не причина. Не поверю.
– Ты так хочешь… Well, я скажу. Тебе девятнадцать. Только. Мне скоро двадцать пять. У меня сомнительное прошлое – как у любого, впрочем, из нашего Тиша. И топкое настоящее. И твои – наши – друзья считают, и я с ними где-то согласен: что мне бы следует оставить тебя покое… Особенно сейчас. До тебя у меня было все. То, что в твою светлую голову – никогда в жизни не придет. Ты – ангел. И ты уже – зависима от меня. Мне нужно отпустить тебя. Необходимо – это сделать.
– Родной, любимый, один только квэсшн – кому какое дело до того: как и с кем я живу..?
– Так будет лучше, детка. Верь мне.
Видит бог, я не собиралась ему этого говорить. Видит бог. Но когда я поняла, что несу что-то не то – оглядываться было уже поздно. Я выдохнула в любимейшее лицо – то, что и врагу три раза подумаешь прежде, чем сказать.
– Хорошо. Пойди… На все четыре. Я-не-бу-ду-жи-ть-без-те-бя. Не выглотаю таблетки. Откачают. Не буду вскрывать вены – тож спасают часто. Исключу любой процент неудачи… Просто: несколько граммов героина – мы оба знаем, как его несложно найти. Вспрыск духОв – на запястье. Иглой – в синюю нитку. Поршнем – белую муть. В себя. Следом – стакан виски. И все. И никому: никаких проблем. Ты знаешь: захочу – сделаю.
Остин – побелел гашеной известью. Встряхнул меня так – что все внутренности взвились бусинами в погремушке.
– Ты что несешь? Саида… Что. Ты. Мелешь.
– Я люблю тебя. Идиот. Божемой. Как ты не поймешь. Люблю. Хочу. И мне положить – кто и что думает по этому поводу. Положить.
Сдерживаю себя – из последнего, чтобы не разрыдаться. Спасти: останки гордости.
Прокусываю нижнюю губу – чувствую влажную змейку, спускающуюся на подбородок.
Рефлекторно – пальцы Остина – подхватывают ее. Скользят вверх – ко рту.
Целую – их – едва.
Не выдерживаю – и слезы выбрызгивают из воспаленных, горящих глаз. А дальше: в полном бессознании сцепляемся ресницами-чёлками-ртами-слезами. Остин покрывает – укусами поцелуев – мое мокрое лицо. Щеки. Глаза. Лоб, раздвинув пальцами прядки. Крылья носа. Находит рот.
Чуть – клацанье зубов. Спаиваемся языками. Втягивает меня в себя – жадно.
Руки Остина отрываются – от моих висков.
Улавливаю за спиной – машинально – хлопанье флакона с влажными салфетками.
Охватывая шероховатостью губ – сантимы шеи – прижимает к стенке.
Рывком, расстегивает-сдергивает – мои бриджи. Следом: трусики.
Раскрывает бедра – в ножницы. Клинками пальцев: препарирует – гальванически – током адовой нежности.
Выжигает – каждую складку.
Проскальзывает внутрь. Тиснением пальцевых линий – гностически – исходит.
Приближаясь неумолимо – сквозь сужающиеся кольца – к точке сингулярности.
Где – беззвездность сжимается – источаясь млечностью.
Собирает её – фалангами – слепо.
Снимает с них – ртом.
Собирает снова.
Теку – горячими слезами.
Захожусь в катарсисе любви.
Дойдя до истинного сатори.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скоро Рождество. Весь Нью-Йорк словно стал еще ярче – и цветистей.
Пахнет улыбками – и подарками.
В пабах – до кучи справляющих канун.
Бродят Санты – которых откровенно жаль за такую поганую работу под самые праздники.
На каждом полу-углу: «Let it snow…» – врезанное в память с прошлых лет лучше таблицы умножения.
Воздух наэлектризован собирающимся снегом, декабрем – и счастьем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..
Да. Это было Рождество.
Саидке вступило в пятку поехать в Нацуми – новый нью-йоркский японский ресторанчик.
О, ля, ля. Всё, что хочет женщина.
Сегодня можно было всё.
С утра я был у моего дока, показался, сдал все экспресс тесты – на кровь, на вич, мазки, и прочую мухотень.
Док сказал: «Гай, ты здоров… Вали в ресторан с девушкой, и чтобы я тебя больше не видел».
Я взвизгнул не хуже Тарзана. Док улыбнулся и отдал мне медкарту.
– Не жги и не устраивай на ней ритуальных плясок… А сохрани как сувенир. Как то – что ты не повторишь никогда. Запомни, сынок: не любить презервативы – есть верный способ умереть молодым.
Я завалился в торговый центр и накупил для Сойки подарков.
Плюшевого слонёнка, серебряный браслет с лазуритом – камень неба, камень счастья, – пузырёк Лё пар Кензо, малиновую кофточку от Риччи, которой позавидовала бы сама Гвинет Пэлтроу.
Я покидал пакеты в машину и бросился в водительское кресло.
Вызвал саидёнкин номер.
– Принцесса Жасмин?.. Это приёмная Алладина. Выбирайте ресторан: медицина сказала – я могу пасть сегодня в объятия безудержного секса…
Вой счастья, который я услышал с того конца волновой сети – нёс в себе зашкальные децибелы.
Тарзан побледнел и откинул коньки. Клянусь клыком единорога.
Я заржал, подыхая от наслаждения.
– Что… Можно-можно-можно-можно? – пролепетала она уже тише.
– Да, блин. Не только «можно», но даже рекомендуют. Я куплю тебе фарматекса, окей?.. Я ненавижу с резиной.
– Да, господи. Хоть какого скажешь перетекса. Хоть вообще без всего. Ост, мне положить на контрацептивы.
– Т-шш… Ещё раненько ложить. Ещё годков пять надо аккуратно баловаться таблеточками.
Так я не понял: в какую едальню мы едем?..
– В Нацуми. Я давно туда хочу…
– В Нацуми?.. – Я наморщил переносье.
– Остин, в него.
– Ameno. Сегодня ты владеешь мной – но это день исключений… Так будет нечасто, моя нежная восточная джЕнчин.
– Л ю б л ю.
– Я сделал вид, что поверил.
– Убью тебя… – Саидка кипела.
Дышала самумом. Я почти услыхал в трубке лязг виртуального ятагана.
– Вот это ближе к истине, детка…
– Ахты!!!…
– Спокойнее, мисс… КопИте силы для вечера. Они вам решительно пригодятся. Давай красивься, ёлочка моя предрождественская. Я приеду через час.
Я выжал связь на отбой.
Я пригнал в Нацуми и забил столик в нешумном углу. Оплатил. Декор там был ничего себе, я оценил как фотограф.
Велел сделать для Саидки икебану из живых цветов: внести её в середине застолья. Отдал им лазуриты – повесить на веточку.
В аптечной лавке поблизости я купил для Сойки капсул. Закинул драгоценность вечера в бардачок.
Я знал уже, что будет ночью.
И что я сделаю с её сердцем и телом – под лохмотья её дыхания и лаву моей нежности, в которой я утопну.
Я гнал по 6-й авеню, слушая в динамиках Леннона – до перекрёстка было рукой, я был пьян и весел от счастья.
По мне плакал психоаналитик, потому что у глаз было – мокро.
У светофора скапливался трафик – я наддал газу и вломился на встречку – проскочить в «игольное ушко».
Врубил на полосу как шумахер.
Удар чужого ксенона в глаза был так ярок – что я перестал видеть солнце.
Чужие – магмами – фары вонзились в мои радужки – и рассыпались в глазном дне и мозгу.
Морда чужого корветта, руша мой триплекс, вонзилась в корпус моей тачилы, и замерла в нём; корветт дрогнул, став задом почти на попа и медленно обрушась – стал со мной единым существом.
Пакет с саидкиным барахлом улетел на заднее сиденье и шарахнулся – миной – в стекло.
Но этого я уже не помнил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С Егором Ченкиным - вместе | Проза
© Живущая на Земле 2009.
Другие статьи в литературном дневнике:
