Орден. Глава седьмая

Осипов Владимир
Глава 1. http://www.proza.ru/2013/07/05/671
Глава 2. http://www.proza.ru/2013/07/06/597
Глава 3. http://www.proza.ru/2013/07/09/769
Глава 4. http://www.proza.ru/2013/07/15/761
Глава 5. http://www.proza.ru/2013/07/16/478
Глава 6. http://proza.ru/2013/07/19/888
Глава 7. Автор и Мельпомена.
             Москва не переставала удивлять меня. Ещё месяц назад, на этом самом месте стояла старорежимная церковь, где черносотенные попы отравляли пролетариев сказками о фантастическом боге, а сегодня, любо дорого посмотреть — котлован и социалистическое строительство, глины по колено. На этот раз улица поразила  меня блеском витрин с одной стороны и обилием нищих с другой. Шустрые лотошники проносили мимо маковые треугольники на меду, сладкие пирожки  и самое желанное  — леденцы на палочках.
            — Мимо носа носят чачу, мимо рота алычу, — прокомментировал я вслух своё состояние, перебирая пальцами скользкие медяки в брезентовом кошельке.
            С моим капиталом можно было выпить десять стаканов газировки, съесть два пирожка или одно мороженное. Можно было придумать хитрую комбинацию и попробовать всего понемножку, но я не мог понемножку, мне необходимо было попасть в театр на революционную постановку.
            — Добрая тётя, скажите, пожалуйста, почём ваши прянички? Вот эти большие? — спросил я, глотая голодные слюнки.
           — Четыре рубля, красавчик, — отвечала торговка. — Какой приятный молодой человек.  Где ты нашёл такой красивый кошелёчек? У нищего украл?
           — А вот эти поменьше?
           — Эти по три рубля, красавчик.
           — Совсем охренели! — возмутился я. — Дерут с трудящихся, нэпманы недобитые.  Товарища Дзержинского на вас нет!
            — Дядя, а сколько стоят ваши сахарные петушки?
            — Пять рублей, студент.
            — Сколько?! На завод бы шёл работать! Разъел рыло-то на детских слезинках.
           — А ну, пошёл отсюда, рахит кривоногий!
           Прогуливаясь, таким образом, по любимой столице я вышел прямо к Красному Кукольному театру и застыл в изумлении.
           Игрушечный замок на фасаде здания (бывший доходный дом купца Ермолаева) распирало от изобилия революционных героев. Фантастические персонажи торчали из башенок, выглядывали из окон. А когда куранты на главной башне пробили наступление нового часа, всё это чудо задвигалось, как живое. Молотобойцы ударили молотками по цепям капитализма, матросы кланялись и приседали, красноармейцы делали ружьём, из ворот выкатился жестяной будёновец и проткнул копьём белый скелет.
           — Вот это, да! — только и сказал я.
          По всему бульвару затрубили фанфары, и рыжий клоун в буклях из пакли, задыхаясь от смеха, объявил прямо с театрального балкона:
           — Уважаемая публика! К-ха!.. К-ха!.. К-ха!..
           Единственные слова, которые можно было разобрать, всё остальное утонуло в идиотском хохоте. Клоун, явно ненормальный, кривляясь, чуть не сорвался с балкона. Уронил вниз букли, испугался сам и насмерть перепугал матерей и нянек. Взрослые показывали на него пальцами и объясняли детям:
            — Смотри, малыш, какой весёлый клоун.
            — А он настоящий?
            — Кажется... да.
            — Он дурак? — с надеждой спрашивали любопытные дети.
            — У него работа такая, — вздыхали няньки.
             Вдоволь насладившись клоуном я решительно направился к билетной кассе, где толкалась небольшая очередь из желающих прикоснуться к прекрасному.
            — Скажите, сколько стоит посмотреть представление, — обратился я к девушке с косичками.
           Девушка, по всей видимости, рабфаковка, не вынимая указательного пальца из носа, облизывала шайбу мороженного. Вафли от шайбы уже отклеились, и белый кисель свободно капал на узкий живот рабфаковки. Дурацкие косички торчали из её неарийского черепа бараньими рожками.
           — Тебя туда не пустят, — важно сказала девушка-баран и боднула меня косичками.          
         — Это почему же так?
         Рабфаковка окинула меня взглядом полным презрения и заявила категорично:
          — Туда таких не пускают. Это храм культуры, а не сосисочная.
          — Тогда, дай откусить один разик мороженного, — попросил я, особо не рассчитывая на положительный ответ.
          — Я бы тебе дала, да трусы снимать неохота, — ответила нахальная девица.
          — Жалко? Всё равно половина на живот растаяла.
          — Может ты заразный? Тиф, холера, сифилис? Может, укусил кто? Мажься потом из-за тебя зелёнкой, как ненормальная.
          — А у меня есть двенадцать рублей! — похвастался я. — На билет хватит?
          — Не-а. Надо двадцать.
          — Хорошенькое дельце!
          Я приуныл. Сказочный замок на фасаде показался мне таким далёким, а артистка Полонская и вовсе несбыточным миражом. Воображение живо нарисовало портрет товарища Малороссова. Майор укоризненно качал головой, как бы говоря: «Что ж ты, товарищ Вова, такое важное дело завалил?».
          — А хочешь,  покажу сабельный рубец (шрам после аппендицита), — предложил я. — Меня белогвардейский казак по животу рубанул.
          — Ну, давай, покажи-покажи! — явно заинтересовалась девица, и рога на её бестолковой башке затряслись от нетерпения.
         — Гони теперь червонец!
         — Че-е-ервонец? Ишь, какой хитренький, сначала покажи-и-и-и...
         — Деньги вперёд! — неумолимо потребовал я.
         — На! — не выдержала любительница острых ощущений.
         — И мороженное! — вконец обнаглел я.
         — На, подавись!
         Я распахнут пасть, положил туда мятую шайбу и расстегнул рубашку.
         — Ух, ты! — зажмурилась от восторга рабфаковка. — Где это тебя так?
         — Это я красный флаг на баррикадах держал. У меня ещё дырка от пули есть, но ты мала ещё, сопля.
         — А потрогать можно?
         — Нельзя, — сказал я мстительно. — Ещё инфекцию занесёшь, мажься потом зелёнкой. Ты своими пальцами, где только не ковырялась.
           В фойе театра я заметил Рыжего клоуна. Теперь, спустившись с балкона, он безумствовал, громко доказывая кому-то: «Артист, член профсоюза и тем интересен!». Я смело подошёл к члену профсоюза с целью проверить, действительно последний —  идиот или только прикидывается.         
          Облокотившись на перила, клоун курил в рукав, жалуясь на «жизнь-проститутку» женщине в пожарной каске. Свой красный гуммозный нос он нацепил на лоб, как шахтёрский фонарь. Вблизи размалёванная физиономия комедианта оказалась до того страшной, что всяк проходящий мимо ребёнок коченел от ужаса.
           — Ей богу решусь! Сил моих больше нет терпеть! — гундел Рыжий раздражённо. — Я не форсунка, какое-нибудь недоразумение.  Артист оригинального жанра! У меня претензии! Ангажемент! Меня давно Мейерхольд Всеволод Эмильевич переманивает. Приходи, говорит, на факультет биомеханики. Ты же, говорит, прирождённый конструктивист. Будешь, говорит, у меня даму с камелиями играть.
          Я ухватил клоуна за широкие штаны.
         — Вам что нужно, товарищ? — испугался рыжий конструктивист.
         — Гражданин артист, хотите я вам за десять рублей сабельный шрам на животе продемонстрирую?
         — За десять рублей… башку оторву. Понял? — сказал буффон очень серьёзно.
         Убедившись, что клоун идиот всамделишный, я поспешил в зал, где зрители озабоченно занимали чужие места поближе к сцене в надежде увидеть  нечто сверхъестественное.  По примеру самозванцев, я пристроился на первом ряду.   
           Прямо перед моим носом  — занавес,  разрисованный по эскизам художницы Марины Бубенцовой-Полтевой . Солнце похожее на блин с ушами, кривая луна и бордовые серпы по всему периметру. Всё это, по мнению художницы, советским детям только и надо. Марина всю жизнь работала «во имя детей» за что впоследствии и была изобличена как педолог. Сама художница никогда кисть в руки не брала. Больше того, карандашом она так же не пользовалась (бывает и такое).  В качестве исходного материала для эскизов Бубенцова пользовала плакаты РОСТа, вырезала ножницами картинки.
            За кулисами кто-то бегал  и непечатно выражался. Два раза выныривала бледная физиономия, ахала и исчезала. Наконец, тревожно прозвенел колокольчик. Тусклый свет в зале погас окончательно, бордовые серпы стремительно расползлись в разные стороны, предательски оголив заблудившегося бутафора с картонным лебедем подмышкой. Зашвырнув плоскую птицу в нарисованный пруд, бутафор в панике убежал за кулисы, щедро рассыпав на прощанье обойные гвозди.
          Сцена, в обработке той же Бубенцовой, являла собой  кощунственную издевку над благородными реалистическими традициями. Оранжевые  деревья из тюля и пряничный домик — результат прямого попадания артиллеристского снаряда, на фоне задника — схематичной карты РСФСР.         
          Наверху, на голом электрическом проводе, висела облезлая древняя звезда. Она висела там от сотворения Мира, ещё с благотворительной ёлки 1914года.  Её лампочка давным-давно перегорела, а сама звезда всё больше напоминала зрителям о бренности сущего и тщетности бытия.
          Вместо ожидаемых марионеток из-за пряничного домика появился долговязый дядя в ночной рубашке и немецкой каске. С его белого лица кусками отваливалась штукатурка. Путаясь в кружевах, артист подошёл к краю сцены, сделал сложный реверанс и скорбно произнёс:
           — Гутен морген, уважаемая публика, меня зовут барон фон-Пьеро. Сейчас мы покажем революционную драматическую комедию со стрельбой  и массовыми  плясками.
           Публика встретила это объявление благодарными аплодисментами. Мамки-няньки заблаговременно улыбались, они ещё не знали, какой сюрприз их ожидает впереди.
           — По ходу действия меня, будут избивать палками, пинать ногами, а под занавес повесят на осине, как бродячую собаку.  Это очень весёлая комедия,  — сказал долговязый, и плечи его затряслись от рыданий.
          — А когда куклы будут? — крикнул какой-то нетерпеливый зритель, но его вопрос утонул в криках приветствия.
           Шлёпая босыми ногами, на сцену выскочил другой персонаж, в костюме из мешковины, с надувной резиновой кувалдой в руках. Представлять данного субъекта зрителям не было необходимости, и так понятно —  потомственный пролетарий-гегемон.  С диким воплем пролетарий набросился на фон-Пьеро, осыпая несчастного градом беспорядочных ударов.  Гегемон махал кувалдой точно заводной. Немецкая каска слетела с барона при первом же попадания. После очередной плюхи в воздух поднималось облако пудры, казалось — выколачивали перину. Всё это действо сопровождалось визгом и смехом в зале. Особенно резвились дети. Юные зрители вскакивали с мест, азартно рассекали маленькими кулачками воздух и кричали:
           — Зубы немцу выбей!!! Дай ему! Дай!
           Выбив пыль из несчастного барона, пролетарий обратился к публике:
           — Ну что, товарищи, может, хватит с него?
           — Мало! Мало! — заорали из зала. — Врежь ещё раза!
           На Пьеро было больно смотреть. Пудра облетела с него, кружева повисли дохлой медузой.
           — Чего же ты плачешь? — задал глупый вопрос мастер кувалды.
           — О! Я влюблён в свою невесту! — заламывая руки, ответит барон и зал задохнулся от хохота и визга.
           — Видали вы такого дурака? — спросил пролетарий, чем окончательно добил зрителей.
           Неприлично громко ржали няньки. Благородные матери хрюкали от восторга. Пионерский отряд в полном составе попадал под кресла, а с молоденькой пионервожатой даже случилось нехорошо. Её, было, потащили под руки, но потом бросили в проходе, потому что на сцене разворачивались следующие события.
            Пролетарий наградил немца роскошным пинком под зад и выдал соответствующий вопрос:
              — А где же твоя невеста?
              — Вот она! — объявил Фон барон.
              Из кулисы вытолкали лошадь на колёсиках. У неё были заячьи уши и грива — мочалка, по всему боку надпись: «СТАРАЯ КЛЯЧА».
             — Ну, так иди, поцелуй свою невесту! — потребовал пролетарий.
             — Не могу! Я боюсь лошадей! — признался Пьеро, чем поверг публику в бессознательное состояние.
             В зале творилось что-то невообразимое. Делегация передовых колхозников  схватилась за животики и сползла на пол. Пионеры обсикались в короткие штанишки. Даже женщина-пожарник, наблюдавшая эту сцену сотый раз, по долгу службы, и та выпала из-за кулис — в рассыпанные гвозди.
            — Ну, тогда получай, наёмник мировой буржуазии! — крикнул пролетарий и принялся охаживать влюблённого барона с новой силой.
            И в этот момент я стал свидетелем преступления.
            С многообещающим криком: «А вот я ему щас!», из зрительного зала на сцену вылез некто в галифе и френче. «Ворошиловский стрелок» сиял на груди героя. Неизвестный сходу залепил Пьеро в пах  и, когда тот скрючится, насандалил  барону сапогами по физиономии.
            — Будешь целовать?! Гад?! Будешь! Будешь! — приговаривал неизвестный цокая в беспорядке по глазам комедианта.
            Кровавые сопли полетели в разные стороны. Пролетарий, растерявшись в первую минуту от активных действий неожиданного союзника, выронил бутафорскую кувалду и стоял так, с глупым видом, даже не пытаясь урезонить забияку. Только вид крови образумил его. Он навалился на хулигана, в тот же миг оба покатились в оркестровую яму. На сцену высыпала вся театральная труппа. Артисты облепили тело несчастного Фон-Барона стайкой навозных мух.
            — Что же вы стоите, ослы?! Позвоните, кто-нибудь в милицию! — крикнула Дюймовочка с грудью номер восемь.
           — Товарищи, в зале есть хирург? — спросила мохнатая Собака в сатиновых трусах.
           — Убили!!! Господа!!! Габардинова убили! — страшно заорали откуда-то с потолка из-под театральной люстры.
           В возникшей сумятице пихнули фанерную лошадь и та, взмахнув на прощание ушами, со страшным грохотом рухнула со сцены вслед за пролетарием. Почувствовав неладное публика притихла. Только один ненормальный ребёнок икал, как ослик, да из оркестровой ямы доносились безобразные крики.
          Дали занавес. Представление было сорвано.
Глава 8. http://www.proza.ru/2013/08/17/573