Часть 1. Колымский Абориген
http://www.proza.ru/2013/04/30/1639
Часть 2. Берег детства. Застывшие слёзы Колымы
http://www.proza.ru/2013/04/30/1675
Часть 3. Пощечина от строителя Колымского тракта
http://www.proza.ru/2013/07/21/1736
Часть 4. Колымский портрет Идола Мутанта
http://www.proza.ru/2013/04/30/1790
Родина там, где своим первым криком ты заявил о себе. Это первый узелок в твоей памяти. Он первый и будет всегда ощущаться тобой физически. Это место на карте с широтой и долготой, которое влечет тебя и волнует. Физиологическое ощущение родины всегда присутствует. С возрастом желание увидеть её только нарастает и вынуждает тебя искать возможность вновь оказаться в этой географической точке. Все перелетные птицы заполярья, улетая на юг, всегда возвращаются туда, где появился первый узелок в их памяти. Так и все мы.
Заполярная Колыма моя Родина и здесь в Среднеколымске в июне 1942 года появился первый узелок в моей памяти. В мае 1984 года написал письмо в администрацию Среднеколымска, в котором описал острое желание побывать на своей родине. В составе летней экспедиции отдела биофизики ИППИ АН СССР запланировал работы на биостанции Дальневосточного отделения АН СССР в Хасанском районе, южнее Владивостока и хотел бы совместить это с поездкой в Среднеколымск.
Телеграмма пришла неожиданно. В Якутске мне забронировали номер в гостинице «Лена» и описали маршрут, по которому лететь до Зырянки, а дальше с пересадкой самолётом в Среднеколымск. В те годы аэропорт Якутска выглядел, как большая «ночлежка», где жили семьями и изрядно уставшими компаниями в ожидании своих рейсов. Рейс до Зырянки с посадкой в Хандыге. В салоне Ан-24 со мной летит группа в штормовках, с огромными рюкзаками. Вот и колымские геологи, подумал я.
Приземление в Хандыге, но ничего похожего на здание аэропорта. После рулёжки, самолет замер у небольшого старенького деревянного домика с мелкой деревянной оградкой. Домик оказался «зданием» аэропорта. Чуть дальше несколько деревянных бараков, что-то вроде улицы. Наш самолёт был единственным на лётном поле непонятного вида. Симпатичная стюардесса пригласила на выход и сообщила, что о посадке будет объявлено по радио. Вышли из самолёта и прошли через деревянную калитку за ограду. Идти было некуда, пассажиры толпились у ограды и только группа в штормовках, стала активно фотографировать бараки, пустые окрестности летного поля и восторженно обсуждать что-то увиденное только ими. Вели они себя очень странно, как-то увлеченно обсуждали увиденное «унылое ничего». Пригласили на посадку и, когда все пассажиры оказались на борту, стюардесса объявила, что вылет задерживается. В салоне появился плотный мужчина в лётной форме и сурово заявил, что на вверенном ему секретном аэродроме Хандыга, фотографировать запрещено.
- Кто фотографировал на режимном объекте? Строго спросил он.
Группа в штормовках испуганно замерла. Один из них с сильным акцентом и дрожью в голосе начал оправдываться.
- Так вы иностранцы?
Теперь уже испугался сам начальник «секретного» аэродрома.
Пауза от испуга явно затянулась. Каждый пытался найти выход из создавшейся ситуации. Наконец кто-то из группы вышел из ступора, достал из рюкзака бумагу с печатью и показал перепуганному начальнику. Тот даже не пытался соображать. Группа в штормовках, перебивая друг друга, пыталась объяснить, что они не русские, но советские эстонцы, преподаватели и студенты из Тартуского университета, у них официальное разрешение. Все они участники экспедиции по маршруту Черского. Странная экспедиция, подумал я. Начальник не унимался и поставил жесткое условие.
- Или вы показываете фотоаппараты и летите в Зырянку, или вас высаживают и возвращают в Якутск.
Эстонцы сдались и выложили свои фотоаппараты. Извлекли пленки и передали начальнику «режимного» аэропорта.
- В Зырянке вас встретят. Сурово сообщил он.
Вся эта история выглядела глупо и абсолютно непонятно. До Зырянки обескураженные эстонцы летели, молча в тревожном ожидании неизвестности. Попытался поговорить со стюардессой, но вышел штурман и запретил ей разговаривать с пассажирами. Почему нельзя было фотографировать старые перекошенные бараки, пустое почти заброшенное лётное поле, и почему экипаж запретил стюардессе общаться с пассажирами, и это почему осталось тогда без ответа. Только сейчас, спустя много лет я понимаю, почему. Как и в 1948 году я снова летел трассой «Алсиб» - секретной сталинской трассой. Гриф «сов секретно» в 1984 году не был снят с аэродромов в Хандыге и Зырянке. Вспоминая эпизод с эстонцами в Хандыге, подумал, что возможно это были близкие тех заключенных, которые строили аэродромы «Алсиба», Колымский тракт и "осваивали" Колымские прииски. Влекло их на Колыму желание увидеть места, где покоятся многочисленные останки их соотечественников.
Самолет заходит на посадку в Зырянке. Не могу подобрать слова, чтобы описать волнение, которое буквально наполнило каждую мою клеточку. Я снова на берегу Колымы, на аэродроме с которого в 1948 году на транспортном Дугласе мы навсегда улетели в послевоенную цивилизацию. Берег Колымы, на котором я впервые увидел автомобиль, полуторку без кузова, оказался не таким высоким. Представил, как мы улетали тогда. Уже срывается снег. Стоим не так далеко от Дугласа с работающими двигателями. Мама держит меня и брата за руки. Отец с рюкзаком, в котором большая нельма, оживленно разговаривает с командиром у лестницы, приставленной к открытой двери самолета. Что-то было не так в их разговоре, и я испугался. Испугался, что мы останемся, а отец улетит. Улетит один, без нас. Вырываюсь из маминых рук и с отчаянным криком, бегу к самолёту, к отцу.
- Папа не улетай… Па…па не улетай….
Крепко удерживаю отца за ноги, продолжаю рыдать и отчаянно кричу. Увидев меня, мои испуганные глаза, наполненные горькими слезами отчаяния, командир прижал меня к себе, обнял и что–то сказал отцу. Так мы оказались на борту самолета. Разговор отца с командиром действительно был сложный. Не просто было решиться взять на борт детей в длительный полёт по самому сложному и опасному участку «Алсиба», на больших высотах, через Верхоянский хребет и хребет Черского на транспортном, возможно не совсем герметичном, самолете. Родители часто вспоминали этот эпизод и с улыбкой рассказывали мне, как я «убедил» командира взять нас на борт самолета.
Через 36 лет я снова на этом летном поле. Рейс до Среднеколымска на самолете Ан-2 тоже транспортном, без кресел. Вместо кресел откидные лавки вдоль бортов. Кабина экипажа распахнута. Экипаж и пассажиры переговариваются, все свои, кроме меня. Изрядно потрепанный Ан-2 летит на небольшой высоте. Извилистое русло Колымы пробирается сквозь тайгу по известному ей и экипажу маршруту. Пытаюсь рассмотреть красоты короткого лета таёжной Колымы. Снижаемся на песчаную отмель левого берега, которая оказалась посадочной полосой аэродрома. Памяти не за что зацепится, всё не так, как я представлял. Все мои попутчики и экипаж направились в сторону аэродромных построек. Иду с ними, вижу машины. Думаю, куда и как добираться? Ко мне подходит крепкий мужчина и называет мою фамилию. Ему поручено (кем?) встретить меня на машине и разместить в гостинице «Колыма». Проезжаем мост через Анкудинку. Бросаются в глаза пустые металлические бочки. Они везде и уже давно. Конец июля, но ощущение начала весны, снег сошёл и обнажил всё, что накапливалось годами. У деревянной гостиницы два этажа, и у входа металлическая бочка с водой и ковшиком.
Показываю паспорт женщине за стойкой и по глазам вижу, что для неё я свой. Никаких вопросов, всё по умолчанию и это как-то необычно. Меня поселяют в комнату с двумя койками на втором этаже. Конец июля, светит солнце, но разница часовых поясов дает о себе знать, и я быстро засыпаю. Просыпаюсь от возни по стене у второй койки. Соседа донимают клопы, их многовато и, похоже, ему с ними не справится. Он знает, кто я и сообщает, что он первый секретарь обкома ВЛКСМ Якутии, а в соседней комнате Министр просвещения Якутии. Так начинался мой полярный день, к которому сложно было адаптироваться. Когда-то надо было спать, но когда? Всё дальнейшее оказалось для меня полной неожиданностью. В администрации (тогда это райком КПСС) выясняется, что они знают всё о моем рождении и жизни в Среднеколымске и знают гораздо больше меня самого. Понимаю, что все архивы Загса, НКВД и Дальстроя в полном порядке. Мне остаётся только слушать.
Меня сопровождает крепкого сложения, влюбленный в Колыму проводник. Ему поручено показать места моего детства. Машина остановилась, и он показал на очень старые, покосившиеся постройки с плоскими крышами. На жильё всё это никак не тянет, но это жильё. Здесь я родился, здесь зимовали мои родители и здесь прошли мои первые шесть лет. Получается, что я коренной Колымчанин из старожилов, родился за Анкудинкой (приток Колымы в Среднеколымске). Возможно потомок тех, кто осваивал Колыму вместе с Федотом Поповым и Семёном Дежневым. Дед и прадед имели хозяйство в Среднеколымске и их старые постройки ещё сохранились.
От детства в памяти деревянный сруб с плоской крышей, внутри кухня с печкой и металлической духовкой, стол, табуретки и комната о которой ничего не помню. Выход на улицу через сени из досок. Кухня, это моя «берлога» в которой я зимовал в ожидании прихода взрослых с работы, брата из школы и весеннего ледохода на реке. В жестокие морозы, до прихода брата, согревался у печи, а когда печь остывала, забирался в теплую духовку, из которой оставались торчать моя голова в шапке и ноги в торбасах.
Однажды моё одиночество закончилось. На кисти левой руки у меня шрам, это отметина моего любимого друга Тобика, щенка ездовой лайки. Ему не понравилась моя манера общения под столом, и он преподал мне первый урок. Так у меня появился воспитатель, собеседник и преданный друг. Всё это всплыло в памяти, когда увидел фасад этого зимовья.
Я всё узнал, это тот самый деревянный сруб. Сени перенесли и в дверном проёме теперь окно. На крыше сделан примитивный навес. Хозяйки нет, она в отъезде и она, вряд ли, пустит меня внутрь, а я очень хотел зайти. Другого случая уже не будет. Так и случилось, а жаль.
Через два дня мы снова здесь. Хозяйка почти моя сверстница почему-то настроена очень враждебно. Она уже знает, кто я и знает обо мне что-то, с чем она не может согласиться, о чем не хочет слышать и категорически не хочет со мной общаться. Очень жестко и грубо отвергает наши попытки поговорить. Не понимаю, почему и чем вызвана её враждебность? Объяснения моего проводника застают меня врасплох. Я потрясён, никак не мог предположить, что такое возможно. У меня с ней один биологический отец. Она мне сестра по отцу и она тоже в шоке от такой новости. В её взгляде просматривалось всё, что годами копилось от безысходности, отчаяния и обреченности выживать в этих суровых условиях. Во мне она увидела тот жизненный вариант, о котором ей нельзя думать. Получается, что она жила здесь моей жизнью, вернее жизнью моей мамы и это выглядит ужасно. Мне 42 года, а сколько ей лет и как она выживает здесь одна или с кем-то?
Поразительно, что она всё ещё живёт здесь. Как же так, прошло столько лет, и ничего не изменилось? А как же лозунги и призывы? Это, что общество «развитого социализм»? Исколесил весь Советский Союз вдоль и поперёк, но увидеть такого здесь никак не ожидал. Сейчас лето, а как же зима? Она здесь очень затяжная с жестокими морозами и полярной ночью. Такой «экстрим» только для мужчин, но никак ни для женщин и детей. Это лето 1984 года и такой застой продолжается здесь с начала 18 века. Русские, предки первопроходцев, оказались здесь в полной изоляции от России пока не появились первые ссыльные Царской России на Средней Колыме, но это уже ближе к 20-му веку.
Мои три года рядовым «десятником» стройбата в пустыне Бетпак-Дала, на 6-ой площадке сверхсекретного противоракетного полигона «Сары-Шаган» на оз. Балхаш в 1960 году теперь кажутся ерундой.
Мне было 18 лет, и я мужчина, а здесь, в этих условия моя Мама? и она родила и сохранила мне жизнь. Кажется, время остановилось, что бы я мог всё это увидеть и понять, почему Мама никогда не вспоминала Колыму.
Так выглядит жизненное пространство моего детства в Среднеколымске.
Мой проводник всё понимает и никак не комментирует увиденное. Он видит мои глаза, видит мою молчаливую реакцию и дает мне возможность побыть одному. Вспоминаю родителей, и комок подступает к горлу, всё сжимается. Наша жизнь могла сложиться совсем по-иному. Это сейчас можно уехать, но тогда в 40-е годы?
Иду на берег Колымы, берег моего детства. Здесь мы с братом перебирали гальку в поисках полупрозрачных «тангириков», ловили чебаков и вглядывались в зелёную полоску противоположного берега.
Все ждали "Владимира Ленина". Так назывался колёсный пароход или буксир, который приплывал очень редко и, это было огромным для нас событием. Мы выбегали на берег и ждали разгрузку. Нас обязательно угощали всем, что было съедобно из привезенного "Лениным". Так что возгласы «Ленин! Да здравствует Ленин!» очень долго имели вполне конкретное для меня содержание. Особенно американское сливочное масло в больших консервных банках, которым я объелся, и Мама с трудом меня откачала. Так что о Ленине я узнал очень рано и всю долгую полярную ночь мы только и обсуждали с братом и ждали, когда тронется лёд и приплывёт "Ленин".
Мой брат Юра старше меня на три года. Наши «парадные костюмы» в 1947 году Мама сшила из американской ткани. Обувь тоже из США через Амбарчик доставил нам тот же "Владимир Ленин".
Фиксирую на плёнку всё, что кажется интересным и памятным для меня и брата. Для нас это природа и берег Колымы у Среднеколымска. Пытаюсь понять, где же пристань? Снимаю всё, что позволит по кадрам воссоздать панораму береговой линии и вот, что получилось. Четкого очертания причала я не увидел, но кран и баржа указывают, что это здесь.
Много топляка и, похоже, что уровень воды ниже среднего. Моторки «Казанки» находятся далековато от воды. Старые постройки плохо оштукатурены и имеют примитивные двускатные крыши с чердаками, чего не было в 40-х годах.
Делаю несколько снимков общей панорамы берега. Голый берег, скудная растительность, вода сильно отступила. Похоже, это влияние Колымской ГЭС. Наверняка живность нерестится на мелководье, где больше кислорода. Не знаю сроки нереста, но такие упражнения для икры губительны.
Моё первое выступление перед солдатами в казарме, которая перекосилась и почти до подоконников ушла в подтаявшую землю. Солдаты в Среднеколымске по призыву, они здесь временно и для них я доцент каф. Высшей математики, «человек с большой земли, с материка» оттуда, где их родители, близкие друзья, школа и родные места по которым скучают. Сам отслужил три года и хорошо понимаю, что они хотят от меня услышать. Для меня это сюрприз. Не ожидал встретить здесь военных, с чего бы это? Что за объект они здесь охраняют?
Командир рад нашей встрече, много рассказывает о природе, о великолепной рыбалке и весь его вид говорит о том, что он очарован этим суровым Заполярьем. На моторке мы плывем на правый берег в сторону пос. Лобуя, где на удалении расположен автономный комплекс с большими антеннами. Теперь понятно, почему здесь военные. Это Тропосферная радиорелейная станция 13/103 «Янтарь». Мне очень рады, все стараются всячески выразить своё радушие и гостеприимство, для них я ученый, специалист по космическим полетам человека, окончивший МВТУ им. Баумана, каф. «Космические аппараты и ракеты носители». Рассказываю о программе NASA «Аполлон» и высадке американцев на Луну, о Советских космических программах, о своей кандидатской диссертации по подвижности космических скафандров, о работе с Институтом Космических Исследований АН СССР, о космических радиотелескопах. В заключении мне предлагают поговорить с Москвой. Разговариваю по телефону со своей семьёй, ощущение полного комфорта. Офицеры из разных уголков Советского Союза, они здесь с семьями, их быт хорошо обустроен и они знают, что у них впереди.
Ну а как же местные, коренные жители Колымы? Или у них другое гражданство, или они ссыльные, кто они в своём Отечестве? «Вперёд к победе Коммунизма!», в светлое будущее вот в этом, убогом «жилом доме» в сорокаградусный мороз? Неужели внутри на стене висят портреты «народных избранников, верных ленинцев»? Увидеть здесь такие трущобы, в которых живут годами, влюбляются, воспитывают детей и это всё в эпоху «развитого Социализма»? Но ведь рядом пос. Лобуя, где у военных всё нормально обустроено, продумано и комфортно.
Мне объясняют, почему остановились у этого дома. Это последнее наше пристанище на Средней Колыме, именно здесь мы провели последние месяцы в 1948 году и навсегда покинули Среднеколымск. Однажды в те годы в нем поселился наш добрый Ангел Хранитель, наш с братом настоящий Отец – Терещенко Алексей Васильевич. Здесь он оформил семейный Союз с нашей Мамой и здесь они обсуждали планы «побега» с Колымы. Именно побега, потому что оба они оказались на Колыме, как и многие в Среднеколымске в те годы, не по своей воле.
Коренные Колымчане это особое сообщество, вызывающее у меня трепетное уважение. Они и природа Колымы единое целое. Этому не научить, с этим надо родиться. Я хорошо это знаю по своему брату, который одержим пристрастием к рыбалке, и неважно, что в водоёме нет рыбы, для него очень важен сам процесс. Обо всём забывает, погружается в этот процесс и становится частью окружающей природы. Именно природы, а не сада и огорода с грядками. Они родились в природной среде Колымы и, это закрепилось на генетическом уровне.
Мой проводник знакомит меня с Поповым Николаем Афанасьевичем, который оказался моим родным дядей. Выясняется, что он родной брат моего биологического отца о наличии, которого я в полном неведении. Всё что угодно, но это застает меня очередной раз врасплох. Получается, что чуть ли не все Поповы на Колыме в той или иной степени мои дальние родственники? Похоже для него и его семьи этот сюрприз тоже неожиданный. Я оказываюсь в гостях у своих родственников, старожилов Колымы.
У Николая Афанасьевича большая семья и добротный, ухоженный, чистенький дом. В доме всё указывает на присутствие аккуратных и добрых женских рук. Его семья, это жена Ноговицина Мария Петровна и трое детей, сын Афоня и две дочери, Вика и Лена. Он знает и помнит мою Маму, показывает дом, в котором жила её подруга. Домик сложно назвать жилым и он может вскоре свалиться с обрыва в Анкудинку (приток Колымы). Он знает историю нашей семьи по Среднеколымску. Показывает дом Сберкассы, где работали родители, моя Мама и его брат. Брат уехал в Ленинград, и его уже нет. В 40-е годы это была территория Дальстроя и всемогущего НКВД.
Стол накрыт. Меня угощают строганиной и другими колымскими лакомствами. Манера ведения разговора, напоминает моего брата Юру, который тоже не многословен. Мне предлагают на моторке подняться вверх по Колыме, где на Медвежке у Николая Афанасьевича таёжный домик.
Полярный день и мои «биологические часы» окончательно сбиты с толку. Отчаливаем от берега, и на середине реки открывается панорама Среднеколымска. Начинается моё настоящее знакомство с рекой детства. Высокий правый берег покрыт хвойным лесом, идем ближе к нему, затем протокой и наконец, причаливаем к берегу. Только здесь я вспоминаю о комарах. Их нет. А как же накомарники из моего детства?
Медвежка действительно изумительно красивое место. Такую Колыму я не знаю, впервые вижу строгую таёжную красоту тайги с тихой водной гладью затоки. Довольно вместительный домик расположился на возвышенности, а у входа присел отдохнуть его хозяин.
Звучание слова «голубика» вызывает у меня самые яркие вкусовые ощущения. Не могу упустить возможность реально проверить их. Идем на голубичные места. Вот и комары, но мой иммунитет защищает меня. Укусы не оставляют следов, кстати клопы в гостинице меня тоже не донимают, а вот соседа достают по полной программе. Снова через 36 лет у меня на языке эти чудесные ягоды. Даже сейчас, при наборе текста мои рецепторы снова в работе и выдают позывные сигналы в поисках нужной записи в ячейках моей памяти…. «голубика»!!!
Короткое полярное лето не дает Колымчанам расслабиться. Прощаюсь с Медвежкой и это последний снимок, на котором я и мой дядя Попов Николай Афанасьевич. Мы не знали о существовании друг друга, и у нас разные судьбы, но первые узелки памяти у нас идентичны. Оба понимаем, что больше никогда не сможем встретиться. Мне важно понять их уклад жизни, что бы представить, как жили здесь наши родители.
Следующее выступление перед врачами и персоналом больницы и роддома Среднеколымска. Для них я ученый - докторант отдела Клеточной подвижности Института биофизики АН СССР в Биологическом центре АН СССР подмосковного Пущино. Рассказываю о работе над докторской диссертацией, об экспериментах на отдельных клетках, о микроманипуляторах, микроинструментах, показываю их, поскольку они у меня с собой. Рассказываю о юридических нюансах суррогатного материнства, о том, что возможно они ещё не знают. Меня внимательно слушают и мало задают вопросов. Они профессионалы и умеют выслушивать пациентов, чтобы поставить диагноз, но в моём случае диагноз не нужен. Им просто интересно увидеть и послушать меня.
Два чувства определяют мотивацию нашего поведения – чувство воспроизводства и чувство самосохранения во имя воспроизводства. Дети, забота об их здоровье, их будущее – вот что беспокоит каждого из нас. В этом главный, основной смысл нашей жизни. Для родителей это эстафета жизни, через взаимное влечение, любовь и семью. Здесь на Колыме в 40-е годы очень не просто было сохранить эту эстафету на своем этапе, ну а заложить основу следующему тем более. Долгая полярная ночь с жестокими морозами, отсутствие витаминов, и тяжелейшая форма интоксикации у моей Мамы. У Мамы нас двое и она сумела сохранить нам жизнь здесь в Среднеколымске в 40-е годы.
Последняя встреча с Колымчанами проходила в довольно большом помещении. Возможно, это был Дом культуры со сценой и трибуной. В основном молодёжь, те, кто родился здесь, это их родина, здесь их родители. Впервые мною овладело чувство, которое сложно оформить словами. Первый узелок в моей памяти такой же, как у каждого, кто находится в этом зале. Они знают, что я тоже Колымчанин, но случилось так, что природа Колымы, их среда обитания, не стала моей. Ощущение «Маугли», только наоборот. Я вырос в «бетонных джунглях цивилизации», где зависть, порождает алчность, ненависть, равнодушие и разрушает духовность взаимоотношений. Для Колымчан, старожилов Колымы это исключено. Здесь другие приоритеты, которые определяются суровым климатом и природой заполярья. Мне надо как то рассказать им, каково жить в этом клубке человеческих эмоций среди «асфальта и бетона». И снова меня очень внимательно слушают. Таких внимательных слушателей у меня больше не будет, но тогда я этого не знал.
Мне показали музей Среднеколымска, где хранятся документы и экспонаты по освоению Колымы, о ссыльных Царской России, об основании Среднеколымска. С соседом по комнате в гостинице я почти не пересекаюсь. Мы из разных часовых поясов и я не могу спать и бодрствовать с ним синхронно. Понял это, когда не обнаружил ни одного жителя Среднеколымска на кадрах проявленных пленок. Все спали во время моих «фотосессий».
Мой полярный день в Среднеколымске подошел к концу. Надо быть во Владивостоке в начале Августа. Меня ждут в администрации, где глава района В.И. Винокуров собрал руководство города и возможно района. Очень приятно, такое повышенное внимание. Теперь уже моя очередь делится впечатлениями. Тёплая семейная атмосфера, все по-отечески помогают разобраться в моих детских воспоминаниях и это очень трогательно. Особая, огромная благодарность В.И.Винокурову, который пригласил и организовал мой приезд в Среднеколымск. Мне вручают грамоту, альбом «Якутия сегодня», меховую шапку и для моих родителей книгу А.Полякова «По непроторенным тропам». А ещё в моем багаже полупрозрачная галька – «тангирики», собранная мной на берегу Колымы, которую я забыл тогда в 1948 году взять с собой.
В Якутск лечу вместе с моим соседом по комнате и, как оказалось спецрейсом. По современным понятиям, это был VIP-рейс. До Зырянки в чистеньком салоне Ан-2 с креслами и занавесками, а дальше Ан-24 без посадки, до Якутска. Моего попутчика очень прилично угостили в Зырянке, и он отсыпается до приземления в Якутске. Для спецрейсов проложен иной маршрут, так что в этот раз прощаюсь с Колымой уже навсегда, а секретная сталинская трасса «Алсиба» остаётся внизу под грифом «сов секретно».
Так закончилось моё последнее свидание с природой моих предков, заполярной Средней Колымой. Теперь привезенная россыпь колымской полупрозрачной гальки – «тангириков» помогает мне помнить берег моего детства. Они напоминают застывшие слёзы моей Мамы, кровавые слёзы измученной несправедливостью суровой заполярной Колымы.