Рецензия на «Открытый урок матери» (Борис Рябухин)
МИФОЛОГИЯ ОБЫДЕННОГО О повести Бориса Рябухина «Открытый урок матери». М: «ЛитераМ», 214. – 277 с. В отечественной классике есть традиция бытописания – П. Мельников (Андрей Печерский), П. Засодимский и др. Их современник А. Милюков именно представителей этой школы оценивал как «ознакомивших русское общество с разными сторонами его жизни и осветивших ее внутренний смысл». «Открытый урок матери» – неудачное название романа Б. Рябухина, уже как-то слишком приземлившего жизнь человека до житейшины, да и в жанре повести тесно нерядовому быту, часто взрываемому людскими скабрезностями и низостью. У девочки Полины неудачи написаны на роду: родилась недоноском на излете «старого стиля» в 1917 году, а дальше – пошло и поехало: житье у бабушки в двух измерениях, то при старом хроносе, то при взрываемом новом, то, со слов бабушки, будто выстрелы пушек Петропавловки и есть причина преждевременных родов, то тишь и глушь села Петропавловки под Астраханью, где родина пращуров и спасенье от голодомора революции; но ведь тут же и гнет минувшего, поскольку «безлошадники» горбатились на рыбопромышленников – братьев Филимоновых. «Ешь пирог с грибами, и держи язык за зубами» – эта поговорка стала эпиграфом к житью Полины, поскольку автор написал роман-житие о несчастной судьбинушке «девушки Полинушки». Сверхмудрость девочки – страх перед расстрелами, особенно после убийства Кирова в Ленинграде, когда посыпались как горох по стране выселенцы из града Петрова – виновные всегда потому, что родились не в то время, не от тех родителей, набирались всегда два-три дефекта происхождения, и ты – на берегу «пустынных волн» под Астраханью. Учиться было трудно, «голодно, холодно», но Полина из почти нищей семьи отца Чернова, наплодившего 12 детей и приговоренного к расстрелу за бутылку водки. Работники НКВД обоз разворовали, а отец ответил за налитый ими стакан. У соседа Чернова - 14 детей, его тоже приговорили. Жена Чернова написала прошение о помиловании Крупской, ведь в семействе – ни одного работника. Крупская умерла, а помилованный ею враг народа Чернов, проработал в Сибири 10 лет на коммунизм. Зато из 12 детей выжила ровно половина. Потом была история с буйной коровой – и семья осталась без молока, впрочем, издохла и телочка, объевшись в стаде какой-то белены. Все – швах. А в газетах летчики обнимаются с сытыми немцами. А тут даже кошка держит «навытяжку лапу, как нищенка, просящая подаяния». Трагизм обыденной жизни отдельного человека для государства – не конец света, не зараза эпохи, вообще – ничто, как пустота между жизнью и небытием. Но для того и требовался социализм, чтоб ее, пустоту, наполнить, сберечь человека. Дорвавшиеся до власти «человеки с ружьем», в первую очередь, оборудовали материально свое право хозяйствовать и хозяйничать, опуская «дочерей врагов народа» в непотребные низы и запределы существования, подвергая люстрации, запрету на профессию, ставя на грань вырождения, падения нравов, асоциальному быту; вот и Полину чуть не умыкнул от матери старый Юсуп, собравшийся перемахнуть в Персию, но девушка читала в книжке, что бывает потом – восточный дом терпимости. И все же была согласная, но опять невезуха: торгашей-персов выслали за море, домой, оставив Полину печалиться: перс «запер мое лицо» – плакала она, – чтоб меня в упор никто не видел и не хотел взять замуж». Роман о несчастной Полине – это весть из прошлого, неизвестного нашему современнику, оно залакировано спортпарадами на Красной площади, стрекотом самолетов и мнимой приправой к деяниям власти из перелетов туда-сюда, призванных показать мощь империи. Все приемы подвигов и достижений не складываются в единую картину жизни, они – надмирны и ложны, что, собственно, народ увидел в 1941 году, когда вся рухлядь авиации (один из примеров) была посечена врагом в два счета; надо признаться, 20-30 годы – время фантастического обмана, именуемого ныне «утопией», эпоха копеечной цены человека, вырванного из традиционного уклада бытия и обращенного в «винтик». В романе Б.Рябухина эти люди – не униженные и оскорбленные, что всего лишь детский лепет в сравнении со статусом отверженных, порой проклятых героев Достоевского. Проза Б.Рябухина – это хроника, воспринимаемая как документальное доказательство нашего «вида на жительство» в сем мире. Скрупулезная хроникальность порой подавляет, надо обладать любопытством к человеческому роду, чтобы перенести испытание бытописательством недалеких и новейших времен. Удивительно сдержанно письмо автора, не менее подавляет громадность житейской фактуры, не признаваемые обществом способы выживания людей, не свыкшихся с положением «жизни за бортом», чаще старающихся «сохранить лицо» цивилизационным. В иные времена, в конце XIX века, не трудилось, «искало Бога» около 17 миллионов «бегунов» – странников, и все обретали угол и содержание. Ныне это именуется «бродяжничеством», однако герои Б. Рябухина стагнируются около общества, на случайных связях и заработках, им не до Бога. Благотворителей нет, дома призрения – для сирот, дабы из «молодой поросли» выковать лиц с «пламенным мотором» вместо сердца. Писателю не требуется фантазий, – жизнь плодит их сама, его забота не столько в отборе фактов, эпизодов, коллизий, сколько в их собирательстве на пространствах Юга России, где русская душа подвергается испытаниям на прочность, соседствуя с нерусской, где ценность жизни – главнейший стимул к выживанию, где казенщина и бюрократия – близнецы мафий и кланов, обслуживающих власть. Так и прошла через жизнь Полина с дурной надписью раздвоения на роду, чтоб не забывала: ты – там, где смерти нет, равно – и жизни. «Тяжело старому человеку, а больному – в первую очередь. Но надо жить до конца в своем углу до выноса. Полина уже и не думала, что доживет до нынешних лет». И сон старый разгадала Полина в конце всего: серые кучи – это, видимо, могилы. Парень – это Боря, который Полине прибавил огонька жизни». Боря – это сын, кем случаем не обделена оказалась Полина. «Тяжело им с Машей. Полина теперь беспомощная!!. Из дома она давно не выходит, перелапачивая прожитое или оплакивая свою жизнь без отрады, любви и достатка, в тенетах циркуляров из Москвы, серых чиновников около кормушек, серой монотонной болтовни телевизора – последней нити, связующей ее с удушающим миром. Из умершвленной плоти былого ей слышалось: «Бог свидетель, между мною и тобою». Она не почувствовала пришествие Всевышнего, ее мысль была иной: «Плыть на пароходе – одна прелесть». Петр РЕДЬКИН ЖУРНАЛ ВЕЛИКОРОССЪ № 66 (октябрь 2014) Борис Рябухин 09.10.2014 11:22 • Заявить о нарушении
Игорь Семиреченский
ОБРЕТЕНИЕ РОДСТВА Борис РЯБУХИН. "Открытый урок матери". Повесть. — Рязань: "Литера М", 2014. По большому счёту, каждому бы сыну написать книгу о матери. Хотя бы в том хрестоматийном смысле, что все мы родом из детства. Такую книгу полезно оставить в наследство своим детям и внукам, чтобы помнили родство. Но тем более ценно, если получится отобразить в своем личном поклоне матери ещё и более широкое родство, уже не только кровное, но и общенациональное, которое роднит тебя не только с твоей роднёй, но и через неё — со всем народом, откуда именно родом и всё твоё детство. И только потом уже — ты из него, разве не так? Вот не зря же говорят в народе, что героев только Родина рождает? Так что и в данной теме, как сказано Баратынским, дай Бог каждому постичь как предел творческого постижения "точный смысл народной поговорки"… Пожалуй, именно это удалось Борису Рябухину в его новой книге "Открытый урок матери", только что вышедшей в рязанском издательстве "Литера М". И не случайно по всему видно, как нелегко давалась автору каждая страница, как неровно складывались главы во внешне вроде бы биографическое, а внутренне вполне эпическое повествование. Ведь если пишешь в первом лице про свои личные дела и думы, то это всего лишь мемуары. А если как Рябухин в третьем лице и про себя, не говоря уж о матушке, батюшке и других родичах и знакомых, то тут уж претендуешь на пусть ограниченные знанием и талантом, но многогранные образы времён, в которых уже не только личное, но и народное в развитии отображаешь. Хотя бы по платоновскому образцу, что "без меня народ не полный"… Поначалу кажется, что этот авторский замысел входит в противоречие с избранной им манерой и композицией повествования, изобилующего ретроспективными отступлениями от хронологической последовательности или забегающего далеко вперёд к нынешним то прозаическим, то стихотворным умозаключениям о тех или иных биографических фактах. Однако разве мы все не так же мучительно возвращаемся к тем моментам фамильной или личной истории, которые неразрывны с ещё доныне памятными общенародными горестями или радостями? Как не возвращаться к судьбе ссыльного деда или бросившего семью отца? К ежедневному материнскому подвигу лишений и наперекор им сохранённым нравственной чистоте и достоинству сельской учительницы? К добру, посеянному ею в умах и сердцах учеников, которое возвращалось их искренней благодарностью и участием?.. И география книги вполне эпична: из родовой Астрахани в донские степи, от предвоенного Сталинграда до послевоенных магаданских поселений бывших зэков, а оттуда до Москвы, что не только "бьёт с носка" одержимого творчеством учительского сына, но и даёт почву вузовских знаний и профессии? Словом, ничего не упустил почтительный сын из того открытого урока, который дала ему матушка, и рассказал обо всём честно, без заманчивого нынешнего "вопрекизма", когда всё хорошее в жизни многим, советского родства не ведающим, свойственно объяснять исключительно личными добродетелями, а всё худое относить на счёт "богоборческой власти" и бессердечных партократов. Мало ли нынче последышей "жертв политических репрессий", предки которых на поверку были банальными расхитителями общенародной собственности или были подставлены оными из шкурных интересов, а отнюдь не за добродетели? Вот и дедушка автора поплатился за свою доверчивость, подмахнувши фальшивые документы на продовольственный обоз в голодные 30-е годы, и подставили его вместо себя не коммунисты, а те же шкурники и их лицемерные пособники из власти... Так что никак не стремится автор приукрасить фамильную историю на фоне словно намеренно омрачаемой им действительности, которая и сама по себе бывала мрачна безмерно, однако не этим же жили, а светом! Его тоже найдёте вы немало на страницах книги, и тем он ценнее, что и он здесь нигде не придуманный, а упрямо пробивается через все "мерзости жизни", в чём уже наверняка сказалась вольно или невольно наследуемая Рябухиным горьковская традиция, что само по себе разве не светлый дар нашего советского прошлого? Или даже от Достоевского идущая традиция русской литературы "при полном реализме найти в человеке человека", его свет, а не тьму? Финальный внутренний монолог матери звучит отнюдь не оптимистично: "Боря и Маша весь день на работе. И Полина говорила сама с собой, тяжело и медленно расхаживая со стулом по коридору от своей комнаты до кухни и обратно: "Это мы проходили, и ничего путного не видели и не увидим. Сейчас живём на таблетках, небо коптим, как я думаю. Вот уже 83 года мне. Им, знакомым и друзьям задушевным, которые были такие же, как я, уже 85 лет, 86 лет, 90 лет. Только их усилия, выработанные трудом, заставили их жить и вспоминать лучшее. А ведь сколько всего тяжёлого перенесли и переносим сейчас. А думали: вот наступит лучшее время, заживем. А оно не наступает, оно прошло. И движется и приближается наш финиш! Я это услышала сегодня по телевизору, от милого чужого человека. Так ведь и было, и будет у нас до конца жизни. Да жизнь ли это? Может, у новых русских что-то изменится в следующем веке... Неужели будет всё так же, как в прошлом?"... Однако мы-то помним, что всё предшествующее суровое повествование сына о матери именно авторским поэтическим осмыслением выправляется. Московский литератор № 20, октябрь, 2014 г. Главная | Архив | Обратная связь Борис Рябухин 20.11.2014 11:32 Заявить о нарушении
Перейти на страницу произведения |
