Мораль, рабство, пиво
Давеча мне отписал один американский приятель. До того я заметил в своём письме, что нахожу абсурдными большинство теоретических мифов касательно рабства, поскольку сам являюсь рабовладельцем и весьма успешным.
Бедный заморский друг был в некотором шоке. “You must be kidding! I can’t believe it!”
Он пустился в долгие и страстные рассуждения о том, что не может современный человек не понимать, насколько омерзительно, аморально, атавистично и неприемлемо в цивилизованном мире такое явление, как рабство.
Меня всегда забавляло это школьное квохтанье.
“Dude, - написал я ему, - ты серьёзно считаешь себя более моральным, разумным и прогрессивным человеком, нежели любой из Отцов-Основателей, никто из коих не восставал против института рабовладения и индентурного услужения? Ты серьёзно считаешь людей, написавших ныне действующую Конституцию вашей страны, - некими недоразвитыми пещерными троглодитами? Или, может, ты римлян таковыми считаешь? Или – ты серьёзно считаешь, будто на всём протяжении истории Цивилизации рабство хоть на секунду куда-то исчезало? Только потому, что господин Линкольн принял Тринадцатую поправку?»
Он немного разозлился. Сказал:
«Арти, давай без демагогии! Не надо мне рассказывать про девиц, которых заставляют работать в борделях, и про какие-то дикие племена в богом забытых горах. Это всё криминальные явления. Если они существуют – то вопреки закону, а не по воле его. И вопреки нынешней общественной морали, которая, не спорю, несколько изменилась с римских времён. И согласно ей, рабство, как лишение свободы и принуждение к подневольному труду, – категорически недопустимо»,
Я ждал, что он угодит в эту ловушку. Ответил кратко:
«Поделись этим ценным соображением с составителями любого уголовного кодекса!»
Он осмыслил и возразил:
«Это совсем другое. Здесь ведь речь идёт о преступниках, которые, нарушив закон, сами поставили себя в такое положение, что общество вынуждено ограничить их свободу ради собственной безопасности, защищаясь».
Я уточнил, каким, по его мнению, был процесс «вербовки» рабов в Древнем Риме? Хватали всех встречных прохожих – и на рудники? Или всё-таки речь шла о людях, считавшихся опасными для общества? О преступниках, мятежниках, варварах, достающих набегами?
Он заметил, что здесь можно спорить, но всё-таки сейчас преступников, пусть лишают свободы, однако не гонят бичами на поля или в каменоломни, а потому нельзя считать их труд подневольным, но лишь – искупительным.
«О да, - согласился я. – Сейчас, если преступник откажется работать, его всего лишь поместят в карцер. И сделают в личном деле запись, которая напрочь закроет ему путь к досрочному освобождению. Но, конечно, здесь нет никакого принуждения к труду. Всё исключительно добровольно… А если серьёзно, то всё отличие нынешней пенитенциарной системы от античности лишь в том, что раньше рабы могли находиться в частном владении, а теперь – право их эксплуатации узурпировано государством. То, что подобное положение вещей представляется как «полная отмена рабства», - лично мне кажется очень забавным».
Собеседник был вынужден согласиться, что в некоторых своих проявлениях пенитенциарная система действительно похожа на рабство. «И это печально. И надо что-то делать».
«Ну да, - ответил я. – Надо устроить для воров и головорезов халявные санатории за счёт налогоплательщиков. И ни в коем случае не поднимать вопрос о том, чтобы они как-то компенсировали обществу ущерб от своих действий искупительным трудом, когда он хоть немножко похож на подневольный. А то их положение, не дай бог, будет смахивать на рабство. А нам ведь в школе объясняли, что это ужасно нецивилизованно и аморально. Но как по мне – проблема не в том, что их положение похоже на рабство или даже является им. Проблема в том, что право иметь таких рабов – монополизировано государством. Самым бездарным и неэффективным экономическим игроком. Было б куда больше проку, если б этих злодеев могли приобретать частные хозяева и эксплуатировать по своему разумению. Но, конечно, соблюдая некоторые требования человечности, раз уж мы в гуманное время живём».
Подумав, он заявил:
«Может, ты не знаешь, но в Штатах есть нечто подобное. Исправительные фермы для неопасных и, преимущественно, несовершеннолетних преступников».
«Конечно, знаю, - ответил я. – Собственно, и у меня именно это – и есть».
Я объяснил ему в общих чертах порядок и условия «найма» персонала из числа всяких юных воришек, которые предпочитают пойти ко мне, чем на зону.
«А, ну тогда я, значит, неверно понял! – вздохнул он с облегчением. – Я-то подумал, ты действительно рабство оправдываешь».
Я мысленно посмеялся. Ну да, конечно: если назвать индентурное услужение – «исправительной фермой», то суть сразу меняется в корне. Главное – что в США «есть нечто подобное». А коли есть – то все проблемы с этикой разом снимаются.
Как всё же наивно человечество, когда пытается себя обмануть!
Для меня, правда, всегда загадкой было: ЗАЧЕМ оно пытается себя обмануть? Только лишь потому, что какие-то шарлатаны нарисовали схему смены социально-экономических формаций, где рабовладение оказалось на непрестижном месте сразу вслед за первобытнообщинным строем? Но это бред. Рабовладение – вообще не имеет отношения ни к «способу производства», ни к уровню морального развития общества. Вернее, имеет, но только в том плане, что преступников и пленников становится западло убивать, хочется как-то погуманнее и попрактичнее их пристроить. Поэтому, рабовладение существовало во все времена и во всех культурах, которые дозрели до способности ценить человеческий капитал.
При этом, правда, имеется такой пикантный момент, что концентрация рабского капитала в умелых частных руках – очень сильно бьёт по востребованности вольнонаёмных работников, особенно - малоквалифицированных. Ибо, если отбросить бредни про «слабую мотивацию» рабов и «низкую эффективность» их труда, то конкурировать с ним, на самом деле, практически невозможно. Это зачастую приводило к социальным волнениям среди свободных нищебродов и государство бывало вынуждено искусственно ограничивать рабовладельцев в использовании подневольного труда, а то и вовсе отбирать у них такую возможность, монополизировать рабский ресурс. Ну и всегда находились всякие великие мыслители, ораторы и поэты, бичевавшие безнравственность рабства (частного, конечно, только частного).
Один из самых базовых моральных постулатов, легших в основу запрета частного рабовладения, сформулированный в традиции европейского Просвещения и вошедший во многие конституции, начиная с Монтаньярской 1793 года, звучит как: «Не причиняй другому того, что нежелательно тебе самому от других» («Ne fais pas a un autre ce que tu ne veux pas qu'il te soit fait»).
Я бы не удивился, ей-богу, если б этот пассаж мне процитировал мой пиндосский корреспондент. Благо, он парень образованный, лойер, работающий на Конгресс.
Но я несколько прихуел, когда на Монтаньярскую конституцию сослался один из моих питомцев.
Это было незадолго до Нового Года. Я навестил Калужскую плантацию, заехал проведать, как идёт подготовка к празднику (следуя заветам Колумеллы, я стараюсь скрашивать серые будни своих невольничков).
Мы сидели в офисе с комендантом лагеря и двумя гвардейцами, потягивали пиво, и тут заявился этот кекс, Лёня Н. Пришёл отчитаться о подключении демонстрационного монитора.
Он у нас недавно, всего четыре месяца, но пользуется, в некотором роде, привилегированным положением, имея некоторые познания в мире хайтека и IT. Коим на воле применение нашёл – в подделке чужих кредиток. По первоходу и по несовершеннолетию (ему семнадцать) светило Лёне, думаю, года три условно, но дело осложнялось тем, что один из солидных терпил успел заподозрить в несанкционированном пользовании карточкой родную дочь, поругался с ней, а теперь – жаждал крови истинного виновника.
Мне пришлось выложить двести штук, чтобы порамсить Лёнино дело, и мы договорились, что за год он отработает. Заодно – повысит квалификацию сисадмина и программера.
Паренёк неглупый, расторопный и, не считая простительных в силу возраста мелококриминальных наклонностей, весьма обаятельный. Но я, впрочем, отморозков вообще к себе не беру.
Вот он пришёл, отчитался, я презентовал ему кружку гролша, типа, заслужил. Он посидел с нами, одну-другую-третью, мы мило трепались, а потом он возьми и спроси:
«Артём Викторович, вот вы – человек образованный, интеллигентный, кандидат юридических наук, так?»
«Ну, типа того, - говорю. – А чо?»
Он ухмыльнулся, «упрекнул»:
«И как же вы можете быть рабовладельцем, когда ещё во французской конституции было сказано: «Ne fais pas a un autre ce que tu ne veux pas qu'il te soit fait»?»
Французский его был ужасен, но я умилился самим фактом, что он сподобился где-то найти и запомнить фразочку на языке оригинала.
Вздохнул и уведомил:
- Эти ребята, Лёнь, якобинцы, которые конституцию написали, - они вот точно знали, чем хотели. Чтоб им отчекрыжили головы гильотиной. Соответственно, всю дорогу этим и занимались с большим воодушевлением. Отчекрыживали друг дружке головы на Гревской площади. Но беда в том, что не только друг дружке. Они всю страну кровью залили. Потому как – высокие и светлые намерения имели. Счастье народу подарить мечтали. А мы вот, рабовладельцы, изверги своекорыстные и прагматичные, ничем таким возвышенным да пламенным не грезим. Но и горы трупов не громоздим. А вообще, я не понял, ты чего, щегол, чем-то недоволен? Может, ты предпочёл бы в реанимации оказаться, как тебе господин С. небезосновательно сулил?
Лёнька замотал головой:
- Нет, нет, вы не так поняли. Это ж я абстрактно. Но просто… вот я совершил преступление, это всё понятно, я попал – и как бы отвечаю. Но ведь вы, если подумать, гораздо больше статей нарушаете. Вы ж ментам на лапу сунули? Сунули. Значит, дача взятки. Потом, незаконное предпринимательство. Незаконное лишение свободы. То есть, формально-то – незаконное ведь? Оружие тут у вас, опять же, левое.
Ваня, комендант, фыркнул:
- Ты чего-то слишком уж расчирикался! Пиво в голову стукнуло?
Я покашлял и молвил строго:
- Лёнь, чего ты всё вокруг да около? Называй вещи своими именами! Я – тебя развёл и поработил. В целях эксплуатации твоего труда. И теперь ты озадачился вопросом, хотел бы я, чтобы со мной такая же ***ня когда-нибудь вышла? Да?
Лёня малость покраснел, но кивнул:
- В общем, да.
Я усмехнулся:
- Чел! Если б я всегда делал с людьми только то, чего б и себе от них желал, а не иначе, - у меня бы сына никогда не было!
Гвардейцы заржали. Лёня, уразумев с некоторым запозданием, тоже смущённо засмеялся.
- А вообще, - говорю, - кто тебе сказал, будто я не хочу, чтобы меня поработили? Да было дело, я аж в Саянскую тайгу как-то лишь ради этого забурился. И ведь поработили же, демоны.
Ваня нахмурился:
- Это с Лёхой Зиминым, дело секты абаканских иноков?
- Оно самое. Славно оттянулись, - обращаюсь к Лёне: - Но если не веришь, можешь сам меня прямо здесь и сейчас поработить.
Хмыкает:
- Да как же я порабощу-то вас, когда вокруг – кодла с пушками да с перьями?
Ваня, подключаясь к игре, уведомляет:
- А мы, чисто, как джины. Как сторожевые големы. Выполняем все приказы хозяина. И если хозяин скажет, что он теперь не хозяин, что теперь ты хозяин – будем тебе повиноваться.
- Гарантирую, - говорю. – Они и есть, в натуре, големы. А вот это, считай, ихний пульт управления. – пододвигаю к нему ластик. – Как только возьмёшь его – оии подчинятся тебе.
Лёня какое-то время смотрит на ластик, нерешительно. Потом всё же берёт, вертит в руках. Улыбается, изображая спесивую надменность. Уточняет:
- Теперь, значит, ты мой «младший социальный партнёр», как ты это называешь?
Почти одновременно раздаются:
Треск Лёнькиных вихров в моих пальцах;
Щелчок шариковой ручки, приставленной к уголку его глаза;
Лязг затворов;
Ванин рык: «А ну отпустил его!»
Уведомляю Лёню:
- Одно твоё слово – и из меня будет решето. Но только я ведь дёрнусь в конвульсиях – и ты косой на всю жизнь. А может – и в мозг затолкнуть успею. Поди знай!
Лёня, дыша очень осторожно, выговаривает с упрёком:
- Но так нечестно, Артём Викторович. Понятно, что вы сильнее.
- Не сильнее тех троих, - говорю. – Которые с пушками да с перьями.
«Отпусти нашего хозяина!» - снова рычит Ваня.
Рычу в ответ:
- А ну завалил хлебало, вертухай сраный!
Легонько надавив, провожу стрежнем по веку, утыкаю по центру глазного яблока. Лёня обмирает. Да, знаю, что это неприятное ощущение. Рекомендую:
- Прикажи им сложить оружие на стол и отойти к стене. Ну?
Лёня, уже, вероятно, не на шутку засомневавшись в моей вменяемости, хрипло приказывает:
- Делайте, как он говорит.
- Теперь, - требую, - возьми чистый лист и распишись внизу. Полное ФИО, дата, подпись.
Лёня кривится, несколько болезненно:
- И что это будет?
Надавливаю стержнем чуть сильнее, но не травмоопасно, конечно.
- Твоё сохранённое стереоскопическое зрение это будет!
Лёня, двигаясь так, будто у него на голове котёл с кипящей смолой, выполняет мою прихоть.
- Ну а теперь, - говорю, - дай-ка мне ключ от големов.
- Что? А, да.
Протягивает ластик. Рука его слегка подрагивает. Веко под стержнем – тоже.
Отнимаю ручку от глаза, отпускаю вихры. Ребята возвращаются за стол и разбирают свои волыны. Прячут по кобурам.
- Глаз в порядке? – интересуюсь. – Только не три!
Лёнька, проморгавшись, констатирует:
- В порядке. Ну и чего это было-то? Нет, ну я и так знал, что вы круче, резче, всё такое.
- Ну что ж, уже неплохо, - говорит Ваня. – Вот мы и постигли, что люди – бывают разные. В частности, некоторые – бывают резче и круче. А то всё «эгалитэ», да «революсьён», да «Жан Жак Руссо», блин.
Я уточняю:
- Дело, Лёнь, не в том, что я физически сильнее, что у меня реакция лучше. Ручку к глазу приставить – много силы и резкости-то не требуется. Технически – всякий сумеет. А вот практически – требуется абсолютная уверенность в том, что делаешь. И что сможешь это сделать и пойти до конца. Что ты реально готов сдохнуть или грохнуть, когда кто-то покушается на твою, блин, свободу. И я-то знаю, зачем мне моя свобода нужна. Я даже знаю, зачем мне ТВОЯ свобода нужна. Чтобы тебя эксплуатировать и бабки на тебе рубить. Чтобы ты не угробил свои таланты в дурацких криминальных аферах. Чтобы у тебя был доступ к компу, Интернету и учебникам. И мне начхать на твою волю, но я тебе это обеспечу. Потому что мне это выгодно. Поднатаскать тебя, оградив от чрезмерных соблазнов, пристроить в достойную фирму, - и стричь купоны через дивиденды. С этой целью – я тебя и «поработил», использовав твой долг в качестве предлога.
- Но вот с какой, блин, целью, - продолжаю, - ты меня, Лёнь, поработить давеча пытался? Просто интересно, как ты-то меня использовать мыслил?
Лыбится:
- Ну, это ж понарошку, Артём Викторыч. Просто… прикольно показалось.
Поднимаю палец:
- О! Что и требовалось доказать.
- В смысле?
Излагаю проникновенно и пространно:
- Что во всяком человеке – таится инстинкт рабовладельца. И мысль о подчинении других людей своей власти – не вызывает ровно никакого внутреннего протеста даже у юных программеров, склонных к морализаторству и почитыванию французских конституциев. Напротив, она представляется им прикольной. Но вот реализация рабовладельческого инстинкта – тут, конечно, вопрос фактических возможностей. Ведь благородные доны понимают, что если пытаться прогнуть под себя других благородных донов – можно нарваться на нехилую ответку. Поэтому договорились считать, что «свобода одного кончается там, где начинается свобода другого». Но реально – «свобода благородного дона кончается там, где начинается КЛИНОК другого благородного дона». И в этом вся суть того, что принято называть «общественной моралью». Но если б мы на самом деле откуда-то свыше были убеждены, что не имеем права посягать на свободу других тварей божьих, – мы б не то что Цивилизацию не построили, мы бы лошадь оседлать не сумели.
Умолкаю, прикладываюсь к кружке, раздумывая, не слишком ли я загрузил мальчонку. Но, как бы, сам напросился, теребя якобинские нравственные принципы.
- Пивософия, однако, - меланхолично говорит Ваня.
Вспомнив, протягиваю Лёньке пустой листок с его росписью внизу:
- Тут могла быть твоя сознанка в серии изнасилований, тут могла быть расписка в миллион баксов, - но пусть это будет письмо Деду Морозу, что ли…
Другие статьи в литературном дневнике:
