Антон Чехов

Валентина Ерошкина: литературный дневник


Дмитрий Евгеньевич Галковский в «Бесконечном тупике» описывает с присущим ему начётническим талантом, как затравленный либеральной интеллигенцией Меньшиков (травили за газетную статью, разоблачавшую один уездный интеллигентский миф) метнулся к Чехову в Мелихово за помощью, а тот мало того, что не заступился, так ещё и написал с Меньшикова человека в футляре, а ведь сам тоже ходил в застёгнутом пальто и подчас галошах! Сам ходил, а написал с Меньшикова! Ну не подлость?
Плюс (в подтексте) — Меньшиков был националистом, а Чехов не был. Отсиделся. Умер сам, своей смертью, да ещё и выпив перед смертью шампанского. Всю жизнь себе во всём отказывал, философия у него такая была: «Иметь над собою власть воздерживаться и сохранять умеренность в пользовании — вот черты человека с сильным, непобедимым духом», — а тут почувствовал, что всё, каюк, и выпил: живём однова.
так, с Чеховым стало происходить что-то странное. Вроде с ним всегда жили мирно. Чехов и Чехов. Пенсне, борода, тросточка, узкое пальто — всё было прекрасно в нём. Интеллигентный малопьющий мужчина с тихим приятным голосом, этакий Алексей Баталов в ряду русских классиков. Правда, в некоторый момент странное начало происходить и с Алексеем Баталовым. Вместо того чтобы им восхищаться, люди начали говорить: «Да пошёл он, этот Гога, он же Гоша! Самовлюблённый закомплексованный козёл! Недаром не женат до сих пор! Бедная Алентова, намучается с ним ещё!» Наверняка вы тоже сталкивались с такими суровыми неклассическими интерпретациями известного фильма, возникшими на волне развенчания советских мифов.
Чехов тоже был одним из советских мифов. Что-то из классического русского наследия советская власть приняла, что-то нет. И уж то, что приняла и пустила в массовый обиход, переосмыслила и стилизовала по-своему. Например, «Чехов как эталон интеллигентности» — это же сугубо советское массовое клише. Повелось оно, предположительно, с Горького: в своих воспоминаниях тот рассказывал, как Толстой однажды спросил у Чехова:
— Вы много распутничали в молодости?
Чехов смутился и, как положено образцу интеллигентности, забормотал что-то невразумительное. Толстой, не дождавшись ответа, сказал:
— Я был неутомимый ё…
Дальше плохие буквы там.
Потому что граф был — мужик! А интеллигент, согласно советским представлениям, мужиком быть не может. Как-то эти понятия неважно пересекаются. То ли одно другого шире, то ли, наоборот, уже… Интеллигентность — это непременно что-то мягкое, с прогибающейся спиной, как у кошки. Ты её гладишь, а она, сволочь, прогибается, ускользает. Бормочет невразумительное… Гниль какая-то.
И вот Чехову были назначены соответствующие атрибуты интеллигентности: тросточка, пенснешечка, деликатное покашливание, тихонький голосишко — какая-то общая приятность и вместе с тем неопределённость образа. (Актёр Юрий Яковлев, игравший Чехова, делился открытием: многим, мол, Чехов казался высокомерным. Это оттого, что он смотрел на собеседников свысока. А свысока смотрел, потому что задирал голову, чтобы лучше видеть собеседника сквозь стёкла пенсне!)
Естественно, такое существо не могло рано или поздно не оказаться гнидой. И как только советский надзор за общественным мнением ослаб, начались разоблачительные открытия. Чехов, оказывается, не любил народа, злобно клеветал на него. Не имел внятно выраженной гражданской позиции, был «ни холоден, ни горяч». Да и вообще подлец!..




Что любил есть Антон Чехов
В дневниках Чехова можно найти некоторые гастрономические подробности.
Многие знают, что любимым блюдом Антона Чехова были караси в сметане. Их писатель ел с удовольствием и даже упоминал во многих своих произведениях. В рассказе «Сирена» один из героев произносит: «Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметане; только чтоб он не пах тиной и имел тонкость, нужно продержать его живого в молоке целые сутки».


Свою жизнь Чехов описывал в дневниках нечасто — в основном делал саркастические заметки о людях, его окружавших. Тем не менее в них можно найти некоторые гастрономические подробности: Чехов много путешествовал и фиксировал свой распорядок дня — особенно если меню было так себе:


«…теперь о еде. Утром чай, яйца, ветчина и свиное сало. В полдень суп с гусем — жидкость, очень похожая на те помои, которые остаются после купанья толстых торговок, — жареный гусь с маринованным терном или индейка, жареная курица, молочная каша и кислое молоко. Водки и перцу не полагается. В 5 часов варят в лесу кашу из пшена и свиного сала. Вечером чай, ветчина и всё, что уцелело от обеда. Пропуск: после обеда подают кофе, приготовляемый, судя по вкусу и запаху, из сжаренного кизяка».


Записывал меню русский классик зачастую подробно и весьма конкретно: «Вот наше меню: Селянка из осетрины по-польски, супкрем из пулярд с трюфелем, жаркое, фазаны, редька. Вина: Бессарабское Кристи, Губонинское, Cognac и Абрикотин. Жду его обязательно…».


По словам театрального режиссера Владимира Немировича-Данченко, «в его квартире происходило множество встреч, собраний, обедов, ужинов». При этом сам Чехов ел мало. Александр Куприн вспоминал, как жаловалась на «Антошин» аппетит мама писателя: «Антон Павлович ел чрезвычайно мало и не любил сидеть за столом, а все, бывало, ходил от окна к двери и обратно. Часто после обеда, оставшись в столовой с кем-нибудь один на один, Евгения Яковлевна говорила тихонько, с беспокойной тоской в голосе: А Антоша опять ничего не ел за обедом».


Однако в гостях Чехов свой аппетит не сдерживал: «…не могу выразить, сколько я съел свежей зернистой икры и выпил цимлянского! И как это я до сих пор не лопнул!»


И потом — в гостях не надо было платить: «…у меня деньги на исходе. Приходится жить альфонсом. Живя всюду на чужой счет, я начинаю походить на нижегородского шулера, который ест чужое, но сверкает апломбом».


Замечательная штука — путешествия. В 1887 году Чехов писал семье из поездки, остановившись в Славянске: «…потягиваясь и жмурясь, как кот, я требую поесть, и мне за 30 коп. подают здоровеннейшую, больше, чем самый большой шиньон, порцию ростбифа, который с одинаковым правом может быть назван и ростбифом, и отбивной котлетой, и бифштексом, и мясной подушечкой, которую я непременно подложил бы себе под бок, если бы не был голоден, как собака и Левитан на охоте…»


Дачный образ жизни с прилагавшимися грибами, ягодами и вареньем Чехов очень уважал: «…урожай на ягоды необычайный. До сих пор никак не можем одолеть крыжовника и малину. Жрем до отвала. Грибов не было, но в августе появились. Ежедневно хожу с братом и приношу множество».


Любил Чехов и сладкое. В письме Марии Киселевой он сетовал на неудачный обед без десерта: «…приехав домой, я сильно пожалел, что этот путь был обратным: кабинет мой показался мне противным, а обед подали такой (нас не ждали), что я с тоской вспомнил о Ваших художественных варениках».


А еще писатель обожал блины. Любил так искренне, так нежно, что написал об этом почти эссе.


«Как пекут блины? Неизвестно… Об этом узнает только отдаленное будущее, мы же, не рассуждая и не спрашивая, должны есть то, что нам подают… Это тайна!


Вы скажете, что и мужчины пекут блины… Да, но мужские блины не блины. Из их ноздрей дышит холодом, на зубах они дают впечатление резиновых калош, а вкусом далеко отстают от женских… Повара должны ретироваться и признать себя побежденными…


Печенье блинов есть дело исключительно женское… Повара должны давно уже понять, что это есть не простое поливание горячих сковород жидким тестом, а священнодействие, целая сложная система, где существуют свои верования, традиции, язык, предрассудки, радости, страдания… Да, страдания… Если Некрасов говорил, что русская женщина исстрадалась, то тут отчасти виноваты и блины".



Другие статьи в литературном дневнике: