Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/12/05/823
СОДЕРЖАНИЕ:
Глава 1. Мусульманин - http://www.proza.ru/2018/11/30/811
Глава 2. Пришла любовь - http://www.proza.ru/2018/12/01/1149
Глава 3. Атлит - http://www.proza.ru/2018/12/01/1226
Глава 4. Свои среди своих? - http://www.proza.ru/2018/12/01/1535
Глава 5. Любовь в шалаше - http://www.proza.ru/2018/12/02/1161
Глава 6. Колыбельная - http://www.proza.ru/2018/12/03/984
Глава 7. Признание - http://www.proza.ru/2018/12/04/793
Глава 8. Город детства - http://www.proza.ru/2018/12/06/837
Глава 9. Незнакомка - http://www.proza.ru/2018/12/05/823
Глава 10. Мама
Глава 11.Простите, что мы не знали - http://www.proza.ru/2018/12/08/1007
1992 год.
Ах, какой сегодня праздник! Праздник праздников. После пятидесяти одного года разлуки я увижу свою маму. Сегодня она прилетает с Украины. И не просто прилетает, а прилетает НАСОВСЕМ. На ПМЖ[1].
Встречать её в аэропорту Бен Гурион мы поехали всей семьёй на нашем «Chevrolet Caprice». Перед поездкой все перессорились. Машина была расчитана на 5 человек. Поехать хотели все. Но все явно в машине не помещались. В аэропорт мы бы доехали, но ведь в аэропорту прибавилась бы моя мама. Громче всех кричала малышка Бэйла, и доводы у неё были просто убийственные:
- Бабушку зовут Бэйла и я тоже Бэйла. Значит я первая должна её встречать. А ещё я самая маленькая. А маленьким надо уступать. И вообще, я ни за что не останусь дома!
Аргументы Лиорчика, пожалуй были посильнее. Он закатил такую истерику и так визжал и кричал, что мы думали - соседи вызовут полицию, дескать, избивают ребёнка.
Дорон сдержанно и тихо заявил, что без него вообще никто за бабушкой не поедет. Он просто ляжет под колёса.
Я не мог не поехать, ведь это же моя мама. Но не мог же я оставить дома свою любовь, свою верную подругу и жену Хану. И она это прекрасно знала.
Тогда Дорон сказал, что он готов пожертвовать собой и взять малышку Адель на руки на обратном пути. Хотя не такая она уж и малышка, вон уж почти по плечо ему.
- Ну, что ж, - сказал я, - если меня на обратном пути оштрафуют - все будут наказаны на сумму штрафа. Малым целый месяц не будем покупать сладости, а Дорон лишится карманных денег и ему будет не на что водить свою подругу Ярдену гулять.
Наконец мы в аэропорту. И тут я перепугался. Столько лет я не видел маму, узнаю ли я её? Я помнил её совсем молодой и то не отчетливо. Какая она сейчас? Наверное уже старая, ссохшаяся и сгорбившаяся бабушка. Аяла прислала мне её фотографию семидесятых годов, где она в зимней одежде, с какой-то маленькой собачкой на руках, укутанная в платок, так что волос не видно.
Я побежал и купил огромный букет цветов. Мы все приблизились к разделительному канату и смотрели на ворота из которых пока ещё тонким ручейком выходили пассажиры. Девчонки было подлезли под канат, но их оттуда выдворили. Я увидел среди встречающих людей с табличками, на которых на иврите, или на английском, на французском и на русском было написано кого они встречают. Эх! А я дурак не сообразил изготовить такую табличку.
Теперь прибывших стало в разы больше и они разделились как река на два русла. Я заметался от одной ветви к другой. Но мамы не было. И вдруг я услышал испуганный голос Ханы:
- Адель, Бэйла, куда вы? Вернитесь сейчас же!
Я увидел как русло одной из человеческих рек ещё раз раздвоилось, и поток людей омывает остановившуюся высокую стройную женщину, на которой повисла младшенькая Бэйла, а Адель обхватила их обеих. Я узнал её мгновенно - мама. Хотя и выглядела она гораздо моложе, чем я себе представлял. Моложе своих восьмидесяти восьми лет, хотя и была абсолютно седая, даже не седая, а белая. Оттолкнув человека, явно секьюрити, я бросился к маме. Тот махнул рукой и не стал меня удерживать.
Бэйла отпустила шею бабушки, они с сестрой взялись за руки и во все глаза смотрели как папа обнимает свою маму и оба плачут. Потом я подхватил два чемодана и мы вышли в зал к Хане и Дорону. Я совсем забыл о букете, который дал подержать Хане, когда метался от одной стороны к другой. Дорон как-то скованно обнял бабушку и сказал:
- Шалом савта[Здравствуй, бабушка. (ивр.)], я твой правнук Дорон.
Хана протянула букет свекрови, сказала: «Шалом» и неожиданно отвернулась, разрыдавшись, будто маленькая девочка. Мама растерянно посмотрела на меня, и я тихо сказал ей:
- У неё нет родителей. Все погибли в войну.
Мама шагнула к Хане и нежно обняла. Голова Ханы уткнулась ей в шею, а мама гладила её по рыжим волосам, спускалась на спину, легонько поглаживая, и вновь поднимаясь к волосам. Она тихонько приговаривала на идиш:
- Тихо, детка, тихо. Не плачь, дорогая. Теперь я буду твоей мамой? Ты не против?
И Хана, продолжая всхлипывать, медленно подняла руки, обняла маму и прижалась к ней.
* * *
Мы вернулись домой. Аhува, которую мы назвали в честь погибшей первой доченьки Ханы, уже ждала нас там. Рафаэль, её сын, помогал ей накрывать стол. Мама Бэйла, у которой сегодня появились столько новых внуков и правнуков, была несколько растеряна, путалась в именах, но все только смеялись от этого.
Потом сидели на гине, забывая о еде, говорили, говорили. Малыши тулились к прабабушке. Бэйла и Лиор не слазила у неё с колен, а Адель то прижималась и целовала в щёки, то садилась на подлокотник её кресла, обнимая за шею, то, перебивая разговор, интересовалась не принести ли чего-нибудь бабушке. Потом вытащила все домашние фотоальбомы и стала показывать и рассказывать кто есть кто, и где снята каждая фотография.
Вскоре приехала Нава. Без мужа. Что-то у них с Бени не заладилось. Хана пыталась выяснить, но дочка сердилась, говорила чтобы мы не вмешивались. Это, мол, её личное дело.
Позвонила Орит, жена Натанэля:
- Папа, Натанэль на службе. Обещал, что часиков в шесть вечера командир отпустит его и мы приедем к вам. Извинись перед бабушкой, что мы не смогли встретить её. Армейская дисциплина, ничего не поделаешь.
Мне хотелось всё знать и я, перескакивая с темы на тему расспрашивал маму об эвакуации, о Йоне, о Бэхоре. Мама сердилась на него:
- Совсем с ума сошёл со своим бывшим членством в партии. Уже и партии не существует. Думала, он вместе со мной репатриируется в Израиль, а он говорит: «Я не крыса, чтобы бежать с тонущего корабля». Понятно, что ему жаль оставлять такую престижную должность, любимую работу. Но ведь он, наверное, мог бы и в Израиле найти применение своим познаниям в химии. Тем более, что сам жаловался на то, что свои изобретения внедрить не может, потому что военные сразу лапу на них накладывают и всё засекречивают. Да и возраст у него уже пенсионный.
А он мне, мол, тут я уважаемый человек. Какой уважаемый? Он уже который год из-за пятой графы и.о. начальника отдела. Хотя по закону исполняющим обязанности можно быть не более полгода. Но он постоянно забывает, что он еврей. Нет, ну ты скажи, не дурак твой брат?
- Знаешь, мама. Я не думаю, что он дурак. Наверное, ему просто страшно начинать жизнь сначала, с нуля. К тому же, он воевал за ту страну, за СССР. Прирос к нему кровью.
Было уже поздно, и Бэйла нечаянно заснула на коленях у бабушки. Хана спохватилась:
- Ой, им же завтра рано вставать. Развозка в семь утра приедет.
- Развозка? Что это? - спросила мама.
- Это автобус, который их в школу отвозит. Он объезжает все районы, где живут школьники, собирает их и везёт в школу. Девочки из-за переезда теперь в новой школе, и не хотелось бы, чтобы они с первых дней опаздывали.
- Интересно у вас тут устроено в Израиле. У нас детей никто не возит в школу. Сами ножками топают.
- Мама, - улыбнулся я, - теперь уже не «у вас», а «у нас». Ты теперь тоже израильтянка.
Тыльной стороной ладони мама смахнула слезу:
- Эх, знал бы твой дедушка, что я на Святой Земле. Он так мечтал о ней. А я буду похоронена в ней. Сама не верю.
Ой, мамуля, ну что ты заупокойную завела! Радоваться надо. Внучек вон растить будешь.
- Кстати, - спохватилась Хана, - надо разбудить Бэйлу и отвести её в постель. Она даже не искупалась, но ладно, я её утром быстренько искупаю.
- Ну что ты, дочка. Жалко будить, я сама её отнесу, не такая я уж древняя старушка.
Мама приподняла младшую внучку, закинула её ручки себе на шею и понесла малышку в кровать. Я бросился ей помочь, и мама, поняв, что восьмилетнюю внучку нести ей не по силам, передала девочку мне. Мы вместе вошли в спальню девочек, и я раздел и уложил внучку в двухярусную кровать. Бабушка укрыла её легким одеялом, наклонилась и поцеловала малышку. Затем обняла и поцеловала Адель, и та полезла на свой второй этаж.
- Бабуль, а ты посидишь здесь, пока я засну?
- Знаете, Ханочка и Геня, я столько об этом мечтала. До сих пор у меня была только одна внучка и правнучка, а теперь вон всех сколько.
К вечеру приехал Натанэль с Орит. Видно было с каким восхищением Дорон смотрит на своих папу и маму. Оба в военной форме офицеров ЦАХАЛ-а. Особенно на черноволосую красавицу маму. Он так гордился своими родителями. Орит пошла к Аhуве и Наве, а Натанэль сидел с нами, говорил мало, больше слушал рассказы бабушки.
Бабушка взглянула на внука и правнука и вдруг вспомнила:
- Ой, Натанэль, Дорон, я же вам подарки привезла. Там у меня в коричневом чемодане сумка лежит. Чёрная такая. Дорон, принеси мне её, пожалуйста. А ещё там коробка светлокоричневой кожи с ремешком. Её тоже тащи.
Дорон принёс сумку и коробку и отдал бабушке. Это была именно та сумка, о которой нам рассказывала Аяла. Прежде всего, мама достала из неё толстый пакет, упакованный в целофан и передала его мне:
- Генечка, это письма с фронта твоего папы. Я хочу, чтобы ты знал, даже на войне папа ни на минуту не забывал о тебе, о твоём брате и сестре, заботился обо мне, любил всех нас. А я, когда писала ему ответно, все глаза выплакала, потому что ты пропал, а Бэхор ушел на фронт, и от него тоже весточки не часто приходили. Со мной в эвакуации была только Йона, да еще Эстерка и её сын Гарик.
Ты помнишь его, Генечка? Ему было только два годика, когда мы эвакуировались и там в Ленинском районе Узбекистана, где мы жили, Йона водила его в садик. Зимой 1944 года они, как всегда, шли в садик, и Гарик увидел лошадь, привязанную к забору. Он вырвал ручку у Йоны, которая не ожидала этого, и побежал к лошадке. Та чего-то испугалась, взбрыкнула и попала копытом в голову ребёнку. Гарик умер на месте. А тётя Эстер сошла с ума. Каждый день она будила Йону и говорила, что ей пора вставать и вести Гарика в садик. Йона пугалась, плакала. А я успокаивала Эстер и пыталась объяснить ей, что Гарика уже нет. Но сестра не понимала этого. Она все время волновалась, что Гарик не поел вовремя, что он голодный. Что надо бы купить ему новые ботиночки, а то старые прохудились. Иногда я не выдерживала, срывалась и начинала кричать на неё. А потом плакала и ненавидела сама себя.
Когда мы вернулись в Сталино, с войны вернулся муж Эстерки, Серёжа. Твой дядя, Генечка. Ему пришлось отвести тётю Эстер к психиатру. Психиатр сказал, что единственный способ вытащить пациентку из такого состояния - новая беременность и роды. Вскоре у Эстер и Серёжи родился сын. Его назвали Вячеслав. Славик. Так что у тебя есть двоюродный брат. А Эстерка действительно пришла в себя.
Мама снова запустила руку в сумку и достала оттуда несколько медалей и орден Красной Звезды. Медали были скреплены колодочками.
- Натанэль, это дедушкины награды. Отдаю их тебе на сохранение. Береги их для твоих сыновей и внуков. Расскажешь им о дедушке. Видишь вот эту медаль - серебристого цвета с красной надписью «За отвагу»? Эту медаль дедушка получил за подвиг. Он рискуя собой и продолжая налаживать порванную связь, вытащил с поля боя четверых бойцов своего взвода, и сам был ранен. Это самая главная медаль. В письмах дедушка писал, что эта медаль ему дороже всего. Орден Красной Звезды дедушка получил посмертно. Вручали его мне, когда я вернулась из эвакуации.
А вот эта коробка Дорону от дяди Бэхора. Открой её, Дорончик.
Парень щелкнул застежкой и откинул крышку.
- Ух ты! Это же бинокль!
- Да, бинокль. И не какой-нибудь, а цейсовский[немецкой фирмы Carl Zeiss], трофейный.
- Бабушка, а ты не обидишься, если я уйду сейчас. Меня девушка ждёт. Её Ярдена зовут.
- Конечно, внучек, иди. Надеюсь ты познакомишь меня с ней?
- Даже не сомневайся, бабуля. А можно я бинокль с собой возьму? Хочу Ярденке показать.
- Он теперь твой. Ты хозяин, сам и решай.
Хана потрепала внука по волосам и сказала:
- Ярдена такая хорошая девушка. Нам с дедушкой она очень нравится. Знаешь, мама, они вместе с Дороном мечтают вместе служить в ЦАХАЛе. Как мама и папа Дорона. Мы с Генькой постоянно переживали и сейчас переживаем за Натанэля и Орит.
Кстати, мне и Гене в шестьдесят седьмом пришлось повоевать. Правда, всего несколько дней. Я же медсестра, и военнообязанная. А Геня, несмотря на на свои изуродованную в концлагере руку пошел добровольцем, водителем грузовика.
После армии Дорон и Ярдена собираются вместе поступать в университет. Вот только с выбором профессии разошлись. Дорон хочет пойти по моим стопам и стать врачом. А Ярдена хочет изучать историю.
Дорон убежал, а мы ещё сидели и говорили, говорили…
* * *
Утром девочки хныкали, не хотели ехать в школу, чтобы быть все время с бабулей. Хана прикрикнула на них и они нехотя повиновались.
Затем мы с Ханой повезли маму знакомиться с городом Хадера. Хана села за руль, а я с мамой сел сзади, чтобы рассказывать ей о городе, и вообще мне так хотелось ощущать её близость. Будто в детстве.
Мама разглядывала наши дома и удивлялась каждой мелочи. И трисам[4)] на окнах, и бочкам солнечных бойлеров на крышах, и тому, что за рулём многих автомобилей сидели женщины, и виду детишек за оградами школ, которые были одеты в легкие футболки и шорты, степенным ортодоксам в черных костюмах, шляпах и с пейсами, обилию арабских женщин с платками на головах, несмотря на осеннюю жару. А ещё невероятному обилию зелени и цветов. Я обратил её внимание на коричневые трубочки, проложенные между цветами и окружавшие каждое дерево. Объяснил, что это капельный полив, без которого в нашем засушливом климате вся растительность весной летом и осенью не выживет.
Больше всего маме понравился шук[5]. Горы фруктов на прилавках, свежая рыба в лотках, мясо десятков сортов, морепродукты, крикливые продавцы, и евреи и арабы. Невзирая на незнание иврита, пользуясь мимикой, жестами и идишем, мама шла вдоль рядов и самозабвенно торговалась за каждую покупку, умудряясь значительно снижать первоначальную цену. Она была в своей стихие, не то что я, который вообще не умел торговаться. Потому-то Хана никогда и не посылала меня на рынок.
Мама удивлялась тому, что и в магазинах и магазинчиках тоже можно было торговаться, и к тому же получить ещё и какой-нибудь подарок к основной покупке.
Домой мы вернулись с полным багажником продуктов. Сумки лежали не только в багажнике, но и на заднем сиденьи, стояли у нас между ног.
Потом меня припрягли наводить в доме и на гине порядок, а женщины, занялись варкой, паркой, короче, приготовлением завтрашнего званого обеда. Удивительно, но Хана, ни грамма не сомневаясь, уступила маме руководство. И это невзирая на то, что моя жена знала еврейскую и польскую кухню и прекрасно умела готовить. Думаю, мама в этот еврейско-польский колорит вносила украинскую нотку. Она даже украинское сало почти что контрабандой провезла. Пришлось объяснять ей, что среди наших гостей будет и религиозные, хотя и не фанатичная, молодежь, да и неизвестно, как взрослые отнесутся к некошерному[6] салу. «Ну что ж» - сказала мама, - «нам больше достанется».
1994. Гиват Ольга
Мама прожила с нами ещё почти полтора года. И я, и Хана и дети и внуки были счастливы. Но…
В начале этого года с мамой начало твориться что-то неладное. Она перестала справляться в функциями тела. Понимала и ужасно стыдилась происходящего. Когда с ней это случалось, она прятала своё и постельное грязное бельё, рассчитывая втихую самостоятельно руками постирать его. Но начались проблемы со зрением, и она уже не видела отстиралось ли.
Я ругал маму, говорил, что ей не надо ничего прятать, что мы сами всё постираем, что для этого есть стиральная машинка.
Если поначалу такое случалось лишь изредка, то потом стало происходить всё чаще и чаще. Практически ежедневно. В её комнате плохо пахло. Необходимо было не только стирать мамины вещи, но и купать её саму. Сама она сделать этого не могла, мне и Хане не разрешала. Мы кипятились, повышали голос, срывались на крик… Потом Хана сидела и плакала в нашей спальне, не от того, что с мамой происходило, а от стыда, что сама не выдерживала и срывалась. Упрекала меня, что я плохой сын, раз кричу на маму.
И тогда нас выручила малышка Бэйла, которой было уже десять лет. Пожалуй, они с прабабушкой были самые близкие люди. Две Бэйлы, они друг в друге души не чаяли. Только эта малышка умела уговорить бабулю, как она её называла, и та во всём ей подчинялась. Даже купать и переодевать себя позволяла.
К лету у мамы начались проблемы с памятью. Она просилась на улицу в самую жару. Я ей говорил, что обязательно пойду с ней погулять, но только вечером, когда спадёт жара. Мама соглашалась, делала круг по дому и спрашивала:
- Генечка, мы пойдём гулять?
И новый круг. И новый. Это бесило, удержаться, чтобы не вспылить было чрезвычайно трудно. Наступал вечер и мы брали Марти и шли с гулять с мамой. Садились в парке на скамеечку, я отпускал собаку, а мы начинали разговаривать. Можно было подумать, что с мамой всё нормально, но вдруг она начинала убеждать меня репатриироваться в Израиль. И я понимал, что она забыла, что уже в Израиле, что принимает меня за Бэхора.
Катастрофа случилась в конце октября. Мама пошла в туалет и, как всегда, забыла спустить воду. Хана поднялась и пошла сделать это за неё. И вдруг закричала:
- Геня, иди сюда, срочно!
- Нечего кричать, - отреагировал я, - ну не спустила воду, подумаешь.
- Генька, не в том дело, иди сюда, посмотри на это!
Я с ворчанием встал, пошел в туалет и остолбенел: в унитазе и на сиденьи была кровь.
Мы отвели маму к семейному врачу, а та дала направление в больницу. Маму в тот же день положили в терапевтическое отделение. Каждый день мы ездили проведывать её. Но с каждым днём ей становилось всё хуже. Она уже никого не узнавала, за исключением меня и малышки Бэйлы. Ничего не ела, даже кусочки мягких бананов, которые так полюбила здесь, в Израиле, не могла проглотить. И всё время просилась отвезти её на Седьмую линию. Она хотела домой, думая, что она в Сталино.
Тридцатого октября у мамы был день рождения. Ей исполнялось восемьдесят девять лет. Двадцать девятого малыши готовили ей подарки. Лиорчик обрисовал свою ручку, девчонки что-то лепили из пластилина и рисовали, Дорон взял с собой сестёр и они поехали в Хадеру, выбрать бабушке подарок. Мы с Ханой уже давно купили маме в подарок мягкие флисовые простыни и одеяло.
Зазвонил телефон. Я поднял трубку:
- Алло!
- Это семья Бейлиных?
- Да.
- Говорят из больницы Гилель Яфэ[Гилель Яфэ - медицинский центр в Хадере.]. Вам надо срочно приехать сюда.
И положили трубку.
Мы с Ханой вскочили в Шевроле и рванули в больницу, благо туда было не более десяти минут езды.
Когда мы вошли в терапевтическое отделение, то увидели на сестринском посту мамины очки и вставные зубы. И мы поняли: мамы больше нет. Хана шепнула:
Она так хотела быть похороненной в Святой Земле.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. ПМЖ - постоянное место жительства.
2. Шалом савта - Здравствуй, бабушка. (ивр.)
3. цейсовский - немецкой фирмы Carl Zeiss
4. трисы - жалюзи
5. шук - рынок
6. кошерный - допускаемый в пищу, чистый по иудейским религиозным законам (о продуктах)
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2018/12/08/1007