Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/12/04/793
СОДЕРЖАНИЕ:
Глава 1. Мусульманин - http://www.proza.ru/2018/11/30/811
Глава 2. Пришла любовь - http://www.proza.ru/2018/12/01/1149
Глава 3. Атлит - http://www.proza.ru/2018/12/01/1226
Глава 4. Свои среди своих? - http://www.proza.ru/2018/12/01/1535
Глава 5. Любовь в шалаше - http://www.proza.ru/2018/12/02/1161
Глава 6. Колыбельная - http://www.proza.ru/2018/12/03/984
Глава 7. Признание - http://www.proza.ru/2018/12/04/793
Глава 8. Город детства
Глава 9. Незнакомка - http://www.proza.ru/2018/12/05/823
Глава 10. Мама - http://www.proza.ru/2018/12/07/965
Глава 11.Простите, что мы не знали - http://www.proza.ru/2018/12/08/1007
Бежит времечко. Ох, как бежит. Еще два года и мне пятьдесят будет, а Хане в марте уже 52 исполнилось. С другой стороны, мы ещё не старики. Много перенесено, много сделано, а главное ещё впереди - женить Натанэля, дать образование Аhуве и Бэйле. Замуж их выдать.
Ха, смешно. Бэйле только двенадцать, недавно бат-мицву[1] праздновали, а я уж о том, что её замуж надо будет отдавать, думаю. А вот Аhуве хоть и пятнадцать всего, а уже совсем взрослой выглядит. И как она на бабушку Бэйлу похожа! Какой стан, какая грудь, а губки какие! Мальчишки заглядываются.
И мы с Ханой изменились. Я уже не выгляжу Кощеем Бессмертным, а Хана после стольких родов несколько располнела, стала настоящей женщиной, настоящей аидише мама. Мы оба стали спокойнее, выдержаннее.
Я, слава Богу, перестал каждую ночь видеть концлагерь. Но зато в последнее время мне всё чаще и чаще видится моё детство и юность. Город Сталино и моя мама.
Брат, мама. Вы живы, но как же мы далеко друг от друга. Уже почти двадцать лет, как не стало изверга Сталина, но Коммунистическая партия жива, и СССР отгорожен от всех «железным занавесом». Конечно, нам иногда удается передать Маме и Бэхору весточку. В этом здорово помогает нам Аяла и еврейское агентство Сохнут. Но как же мне хочется услышать их голос вживую.
Не только во сне, но и наяву, стоит только прикрыть глаза, я вижу нашу Седьмую линию. Вот девочка Элька выглядывает из-за забора. Впрочем, какая она девочка. Ведь она давно уже взрослая женщина. Интересно, жива ли она?
Где мои друзья, Колька Рындин, Илья Вассерман, Зива - девушка Ильи, которая постоянно была членом нашей команды? Даже когда мы бегали смотреть драки и поножовщину после каждой зарплаты на СМЗ[2] Зивка была с нами. Наши мамы пытались загнать нас в такие дни по домам, но разве нас удержишь?
Помню, как в дни зарплаты к проходным завода стекались жены, встречали мужей и старались отобрать у мужей деньги, пока те их не пропили.
Дважды, летом тридцать седьмого и тридцать восьмого года, когда я был такой, как сейчас моя Аhува, папа с мамой отправляли меня в пионерлагерь, который располагался в Горсаду[3] на берегу Первого городского ставка. Ах, как красива была огромная чугунная литая ограда вокруг него.
Я ненавидел пионерский лагерь. Мне не нравились торжественные построения, ходьба строем под барабан, строгая дисциплина, кричалки, восхваляющие Сталина и правительство. Поэтому мы с друзьями постоянно смывались из лагеря и шлялись по городу. Цеплялись на трамвай и ехали в сторону завода Боссе. Там работал юрисконсультом мой папа. Вообще-то завод давно переименовали в «машиностроительный завод имени 15-летия Ленинского комсомола», но в народе он как был Боссе, так им и остался.
Понятно, что через проходную нас не пускали, но для нас, мальчишек и одной девчонки заборы были не преграда. Мы прекрасно знали где находятся дыры в заборе и пролазили внутрь. А внутри… Там паровоз тянет платформы с огромными болванками, похожими на столбы, а там под открытым небом стоят готовые, блестящие свежей краской какие-то мудрёные механизмы. Заходили мы и в цеха полюбоваться сверканием сварки, и разными станками. Особенно мне нравился цех механообработки. Я бы часами стоял у фрезерного или токарного станка, наблюдая как вьётся из-под резца стружка и постепенно из черно-ржавой заготовки рождается блестящая деталь. Горячая настолько, что невозможно в руки взять. Иногда токари давали мне надеть очки и выточить что-нибудь.
Очень хотелось зайти к папе, но если бы он узнал, что я сбежал из лагеря, обязательно рассказал бы маме, а уж мама такую взбучку мне дала бы, что мало не показалось бы.
Иногда мы бегали на ставок, купались там, а потом загорали на деревянных щитах.
И всё же мама узнала о моих проделках. Естественно, устроила мне головомойку, но в следующем году меня уже не отдали в лагерь.
Идиш слышался на каждой улице. В Сталино до 38-го года работало даже еврейское радио на идиш, да и дома папа с мамой иногда, когда хотели скрыть что-то от нас - детей, тоже переходили на идиш. Поэтому, я, в отличие от Йоны и Бэхора, знал идиш плохо.
Да и зачем он был мне нужен, если я общался со сверстниками исключительно на русском или украинском языке.
За несколько месяцев до начала войны открылся Донецкий музыкальный театр, на строительство которого мы тоже часто приходили посмотреть. Папа достал нам всем билеты и мы всей семьёй отправились смотреть оперу «Иван Сусанин». Честно говоря, от самой оперы я не был в восторге. Мне непонятно было, почему вместо того, чтобы разговаривать, люди поют. Но от самого театра, от огромного зала с шикарными красными креслами, от шикарных балконов и огромного фойе был в восторге. А в антракте мама с Йоной и Бэхором пошли в буфет, а я с папой прошёл за кулисы. Господи, Боже мой, как же там было интересно.
А запахи сцены! Это же поэма целая. Над всем царит запах громадного, бархатного, расшитого занавеса. Занавес новый, но запах его почему-то древний, густой, осязаемый. Понятно, что аплодисменты не пахнут, но вот занавес пахнет именно аплодисментами и цветами. И роскошью.
Круг сцены пахнет работой, деревом и пожарной пропиткой, а сквозь него пробивается запах смазки огромного механизма поворота сцены. Смазкой и железом пахнут канаты подъема задников и декораций. Нагревшиеся прожектора и рампа пахнут чем-то резким и жженым. Во всю эту симфонию вплетаются вкусные запахи свежего дерева отремонтированной мебели, краски декораций... Мне кажется даже бронза колоколов, подвешенных на стойке у боковой стены перед кучей канатов, пахнет. Это сплетение запахов очень уютное. Оно делает театр обжитым и домашним, хотя он только сегодня открылся.
Когда мы возвращались домой, папа пообещал, что обязательно поведёт нас сюда ещё не раз, и что кроме опер бывают еще смешные и весёлые оперетты, которые мы обязательно посмотрим.
Но этим обещаниям не суждено было сбыться.
ЭВАКУАЦИЯ
Все знали, что война обязательно будет. Но с экранов кинотеатров, по радио и в газетах, из радиоточек на кухнях нас уверяли:
Если завтра война, всколыхнется страна
От Кронштадта до Владивостока,
Всколыхнется страна, велика и сильна,
И врага разобьем мы жестоко!
Все знали. Но не знали что уже вот-вот, что завтра… И это завтра наступило совершенно неожиданно. Объявили о нём по радио.
Папа немедленно пошел добровольцем на фронт. Должны были и Бэхора призвать, но творился такой кавардак, что его почему-то не призвали. Уходя, папа наказал ему быть в семье за старшего. На плечи брата ложилась ответственность за маму и за нас, младших.
Красные части покинули Сталино и Макеевку, и в городе наступило безвластие. Творилось черт-те что. Грабили магазины, особенно винные. Но даже канцтовары не пощадили, растащили всё до последней скрепочки. Говорили, что на фабрике «Красный кондитер» мужики дорвались до алкоголя, а потом в давке несколько человек упали в чан с патокой и там утонули, а остальные продолжали оттуда черпать. Тащили даже макуху с маслобоен. Пьяных было - не счесть. Мама с ума сходила, если мы куда-то уходили. Даже Йона куда-то сбегала и мама обещалась посадить её под замок. Но разве нас удержишь?
Первые бомбы упали возле Первой горбольницы на площади Пожарной. Бомбили в основном ночью, старались попасть в СМЗ и в Боссе. Мазали, попадали по жилому сектору. Люди копали во дворах бомбоубежища, оконные стекла «украсили» бумажные ленты крест-накрест.
Городское и областное начальство эвакуировалось. Нет, не так. Не эвакуировалось, а бежало. Позорно бежало. А мы остались брошенными и никому не нужными.
Мама - заведующая юрконсультацией, не была эвакуирована. Эвакуировались только заводы. Зато её сестра, тётя Эстер, будучи бухгалтером какой-то торговой сети, принадлежащей СМЗ, попала в поезд, который отправлялся с Рутченково, так как Сталино уже бомбили. Тетя Эстер с сыном Гариком, мама, старший брат Бэхор, сестра Йона и я сумели втиснуться в товарный вагон. Правда в толпе и толкотне пришлось бросить наши чемоданы. Втащить детей было важнее, чем втянуть чемоданы. Да и места для чемоданов там не было.
Утром следующего дня поезд остановился. Слева и справа от насыпи были подсолнечные поля. Люди, не стесняясь друг друга садились справлять малую и большую нужду прямо рядом с поездом, потому что он мог тронуться в любую минуту.
Но отчаянный Бэхор несмотря на мамины отчаянные крики предложил мне нарвать подсолнухов. Ведь мы были жутко голодные. Далеко мы не заходили, рвали у края поля. Но тут налетели самолеты. Мы их уже успели прозвать "лапотники", потому что у них не убиралось шасси, и они были похожи на лапти.
Лапотники спустились довольно низко, так что даже были видны головы летчиков. А они точно видели что здесь полно мирных гражданских. Они пролетели с хвоста поезда к голове, а потом развернулись и вдруг открыли огонь из пулеметов. Люди стали разбегаться. Одни бежали в поле, другие прыгали в поезд, кто-то пытался пролезть под поезд и спрятаться там. Кто-то падал, прикрывая собой детей, или собственные головы. Кто-то был ранен, кто-то убит...
Поезд тронулся, несмотря на то, что под колесами были люди.
Сквозь грохот и крики я слышал мамин крик. Но не видел её. Бэхор схватил меня за руку и мы побежали к поезду. То ли я споткнулся, то ли мне кто-то упал под ноги, но наши с Бэхором руки разорвались, а я со всего маху упал на гравий, сдирая кожу с коленей, живота и ладоней.
Я видел, как Бэхор вскочил в первый попавшийся вагон и кричал оттуда что-то мне. Но поезд уже набрал ход и догнать его у меня не было никакой возможности.
Будто в страшном кино я каждый день и во сне и наяву слышу мамин голос, зовущий нас, вижу фигуру Бэхора, висящего на поручнях, что-то кричащего и пытаюсь вспомнить, выходила ли Йона из поезда, успела ли вскочить обратно живой и невредимой? Еженощно и ежедневно, по кругу, как заевшая пластинка.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Бат мицва - В Израиле совершеннолетним считается человек с 13 лет для мальчиков и с 12 лет для девочек. С этого возраста не родители, а они сами отвечают за свои поступки
2. СМЗ - Сталинский металлургический завод им. Сталина.
3. Горсад - городской сад.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2018/12/05/823