Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/12/01/1535
СОДЕРЖАНИЕ:
Глава 1. Мусульманин - http://www.proza.ru/2018/11/30/811
Глава 2. Пришла любовь - http://www.proza.ru/2018/12/01/1149
Глава 3. Атлит - http://www.proza.ru/2018/12/01/1226
Глава 4. Свои среди своих? - http://www.proza.ru/2018/12/01/1535
Глава 5. Любовь в шалаше
Глава 6. Колыбельная - http://www.proza.ru/2018/12/03/984
Глава 7. Признание - http://www.proza.ru/2018/12/04/793
Глава 8. Город детства - http://www.proza.ru/2018/12/06/837
Глава 9. Незнакомка - http://www.proza.ru/2018/12/05/823
Глава 10. Мама - http://www.proza.ru/2018/12/07/965
Глава 11.Простите, что мы не знали - http://www.proza.ru/2018/12/08/1007
ГОСТИ
Наш крошечный домик, который мы снимали у владельца бананового цеха, я называл кукольным. Находился он на краю мошава, последним на короткой пыльной улице. Впрочем, по этой улице никто не ездил, разве что мальгеза[1]раз в час провезёт несколько ящиков с бананами в цех, который находился справа от дома. В этом цеху я и работал. Но сегодня хозяин дал мне хофеш[2]
Домик стоял посреди зеленого луга, огороженного забором, через дорогу от банановой плантации. Забор с калиткой скрывались в зарослях рододендрона, гибискуса, перемежающихся пиростегией с оранжевыми каплевидными цветами. Бугенвиллея оплетала всё это великолепие, радуя глаз яркими красными, белыми, жёлтыми, фиолетовыми и оранжевыми листьями-цветами. Бетонированная дорожка, выложенная красным кирпичом, вдоль которой были установлены факелы на высоких, почти до плеча, стойках, указывала на место, где пряталась калитка, другим концом упираясь во вход дом. Правда, ни хозяин, ни тем более я с Ханой, никогда не зажигали эти факелы.
Позади домика располагался кибуц. Несколько улиц небольших домиков, в основном с красными черепичными крышами, прячущихся в ажурной тени пальм и огромных фикусов с большими глянцевыми, будто кожистыми листьями.
Только здесь, в Израиле, я узнал, что фикус, который у нас в Сталино я видел в кадке на автовокзале, это огромное дерево. И что фиговое дерево, это тот же фикус, который рос здесь ещё в библейские времена. Его листьями Адам и Ева прикрывали свою наготу, а плоды (инжир) евреи ели во все времена.
Сейчас, в дневную жару, кибуц был тих, как будто в нём вообще не было населения. Лишь со стороны моря долетали голоса мальчишек, которые перекрикиваясь бегали вдоль кромки воды, запуская воздушного змея.
Сам домик поражал настолько маленькими размерами, что казалось вот сейчас откроется окно и оттуда выглянет Мальвина, девочка с голубыми волосами, и, хлопая ещё сонными глазами с огромными ресницами, закричит:
- Мальчики, умываться!
Сразу от входа малюсенькая прихожая, в которой под боковым окном помещался диван, почти перегораживая вход в кухню в задней стене, с метром шаеша[3]. На той же стене, в правом углу дверь в ванную с туалетом, а между входами в ванную и кухоньку тумбочка с радиоприёмником.
Правую стену занимали две двери: в крошечную спаленку с полуторной кроватью и шкафом, подаренных хозяином, и такой-же кабинет, в котором стояло продавленное кресло, накрытое плетёным покрывалом. Хана сама связала это покрывало из разных лоскутов и даже своих старых чулок. Рядом письменный стол, который ухажёр Ханыной подруги Дальи нашел и приволок нам со свалки в конце улицы, починил своими руками и выкрасил тёмным лаком. Над столом я повесил полки, где стояли книги на русском, польском, и иврите. Иногда мы с Ханой ссорились, чья очередь посидеть в кабинете в кресле и что-то почитать. Само собой, что побеждала всегда Хана. Тогда я устраивался в прихожей на диване и слушал радио.
В домике практически не было места для стола. Поэтому стол, за котором мы ели и иногда принимали немногочисленных друзей, стоял снаружи домика, прямо у входа, на небольшой забетонированной площадке, под полотняным навесом. Собственно, друзей было не так уж много. Ханина подруга Ринат, тоже медсестра, с которой они работали вместе, и её муж Зеэв[4], Далия и её Милош, Амита и несколько моих новых друзей с которыми я вместе работал. Ну и, конечно же, наш хозяин Аюб, иногда с женой, а иногда и с женой и с дочерью. Как это ни странно, но Аюб относился к нам с какой-то отеческой любовью, хотя и был не намного старше нас.
Маленький автомобильчик проскрипел по гальке сначала справа, там где стоял банановый цех, потом завернул на их улицу между банановой плантаций и их забором и остановился у калитки.
Марти с веселым лаем приветствовал Ринат и Зеэва, вылезших из их фольксвагена-жука, и путался у них под ногами пока они шли к дому.
Марти - помесь сибирской аски и немецкой овчарки, с рыжей пушистой шерстью, всегда закрученным в кольцо хвостом, и глазами разного цвета, одним карим, а вторым голубым, был нам подарком с небес. Дело в том, что я тосковал о своём любимом пёсике Бродьке, оставшемся в Сталино, когда мы уезжали в эвакуацию. Мне казалось, что я предал его, не взяв с собой. И это мучило меня.
Много раз я предлагал Хане завести щенка, но она всегда твёрдо обрывала меня:
- Ну куда мы его возьмём? В нашем курятнике и так не повернёшься, а ты ещё и собаку хочешь.
Однажды, в шабат шёл сильный дождь. Обычно в шабат улицы посёлков, городов и деревень Израиля пустеют, ну а в дождь там и вообще никого. Мы с Ханой сидели, прижавшись друг к другу и и наблюдали как то с одной стороны, то с другой окна сквозь сплошные потоки дождя вспыхивают, озаряемые молниями, а через несколько минут наш домик сотрясается от раскатов грома и от порывов ветра. Того и гляди, его, как в моей, читанной еще до войны сказке «Волшебник Изумрудного города» его подхватит вихрь у унесет куда-нибудь через Средиземное море. Не хватало только храброго Тотошки.
И вдруг, прямо у нашей двери раздался крик. Мы сначала даже не поняли, женский или детский. Хана сказала:
- Генька, ну-ка, выгляни осторожно. Может кому-то помощь требуется.
Я открыл дверь - никого. И вдруг в мои босые ноги ткнулось что-то мокрое. Щеночек! Такой маленький, что ещё на лапках еле стоял и они у него постоянно расползались в стороны. Прийти сам он не мог, но кто его в такой ливень мог подкинуть? Я внёс это мокрое чудо в дом и моя Хана, увидев его, мгновенно преобразилась. Она взяла его у меня из рук так нежно, будто мать ребёнка. Обтёрла его, накормила молочком, сначала макая в него палец, а затем засовывая палец щенку в рот. Вскоре малыш понял, что надо делать и сам стал лакать с блюдечка. А Хана сидела на корточках и приговаривала:
- Ешь маленький, ешь Марти.
- Но почему Марти? Разве это не женское имя? А щенок вроде мальчик.
- Что б ты понимал? Не путай с именем Марта. Марти - имя мужское. Имя посвящённое Марсу. А он у нас и свалился, наверное, с Марса.
Обменявшись приветствиями, я и Зеэв сразу принялись за дело - поставили мангал, насобирали сухих веточек, разожгли его.
Хана не была мастерицей готовить, да и не особо любила это дело. Поэтому наше меню обычно разнообразилось лишь картофельным пирэ (пюре, ивр.) или макаронами, да мясом. Ну, конечно и фруктами и ягодами. Но сегодня, под руководством Ринат они готовили на мангале маадан[5] - курицу, обмазанную сметанно-горчичным соусом, запекаемую в фольге. Там же, тоже в фольге, они запекли парочку баклажанов. Затем нарезали салат из огурцов, помидоров и лука, заправили его оливковым маслом и соком свежего лимона с дерева росшего во дворе. Хана вытащила из ящика под шаешем банку с солеными оливками, и ещё одну с малосольными огурчиками собственного посола, которые я очень любил.
Девушки накрыли стол. Под одну из ножек пришлось подложить камень, чтобы косолапый стол не шатался, и на нём появились «деликатесы». В центре стола на тавните[6] Хана выложила запечённую курицу. Ринат попросила Зеэва помочь ей перенести от мангала целый поднос куриных крылышек, жареных аль а-эш[7], запечённые баклажаны, и расставила салаты.
- О-о, какое богатство! -воскликнул Зеэв, - тут без бутылки не обойтись.
Я откликнулся:
- Да, конечно. Правда я не знал, что вы приедете, и потому у меня лишь початая бутылка арабской водки Арак. Не уверен, что нашим дамам она понравится. К тому же в такую жару…
- Ринат, правда же у тебя муж самый умный и предусмотрительный? - пошутил Зеэв.
Он поднялся и пошел к своему Volkswagen Beetle, стоящему у нашей калитки. Через пару минут вернулся с целым ящиком пива «Нэшер»[8]
-Ого! - удивилась Хана, - А плохо вам не будет?
- А мы не торопясь, - самодовольно произнёс Зеэв. - До вечера времени много. Да и вы, дамы, я уверен, не откажетесь.
Самым разговорчивым из нас, как обычно, был Зеэв. Будучи членом партии МАПАЙ[9], он всегда был в курсе всего, что происходит в Израиле и в мире. Я молчал, лишь иногда вставляя одно - два слова. Хана и Ринат шептались о чём-то своём, о женском. Едва уселись за стол, Зеэв открывая пиво и разливая его по чашкам для дам, а себе и мне просто раздав открытые бутылки, начал:
- В МАПАЙ кажется намечается раскол по поводу репатриантов из Европы?
Я удивлённо переспросил:
- По поводу репатриантов? А в чём дело.
- Моше Шарет жалуется, что из Европы присылают всяких калек, тогда как Израилю нужна молодёжь призывного возраста, чтобы вести войну за независимость. Ведь мы живем в плотном окружении арабов.
Нужно проводить селективный отбор, отбирая только работоспособных.
Многие его поддерживают, и я тоже думаю, что он прав.
У меня вырвалось:
- Господи, вы что, фашисты? Это фашисты устраивали в концлагерях селекцию. Так могут говорить только люди, которым наплевать на то, что случилось в Европе. Или которые вообще не представляют, что там произошло.
У меня сами собой стискивались кулаки. Я чувствовал, что если не выплесну ярость, которая вдруг всколыхнулась во мне, то просто взорвусь. Мне необходимо было или влепить в рожу Зеэву, или разбить что-то. И я так трахнул в стену нашего домика, что хотя и не пробил в ней дыру, но костяшки пальцев раскровянил здорово.
Ринат и Хана бросились ко мне. Ринат плакала:
- Генька, Хана, простите Зеэва. И меня простите. Я никогда не рассказывала ему, что вы оба прошли через эти ужасы
Марти, усугубил драматическую ситуацию лаем и грозным рычанием, хотя явно не понимал в чём дело и кто тут враг.
- Брат, прости, я не знал что… -Зеэв замялся не зная, что дальше сказать, и чего именно он не знал. - Но ты пойми, ведь эти две проблемы одновременно решать невозможно. Я имею ввиду, что и вас, бывших там, надо лечить, надо адаптировать в наш еврейский ишув, и в то же время не забывать о безопасности страны, её обороноспособности. А безопасность страны - это и безопасность всех нас.
Короче, лэ-азазель[10] эту политику! Давайте сегодня не вспоминать о ней. - И он передал мне ещё одну бутылку «Нэшер».
Ближе к вечеру Ринат захотела пойти искупаться. Зеэв тоже. Они попросили проводить их через кибуц к морю. Я с радостью согласился. Хана сказала, что не хочет жариться на пляже, где вообще нет ни малейшей тени, что её светлая кожа мгновенно сгорит, и осталась дома.
Накупавшись, мы вернулись и обнаружили, что Хана спит. Уже темнело, и Зеэв сказал, что им пора возвращаться, и чтобы я не будил Хану, а поцеловал её за них, когда она проснётся.
Их «жук» проворно развернулся на узкой улице и они уехали.
СНОВА ОБЛОМ
Хана спала в футболке и в шортах. Сквозь тонкую ткань отчётливо прорисовывалась её соблазнительная грудь, торчащие темные соски и даже припухлость вокруг них. Не-ет, удержаться и не потрогать их было выше моих сил. Я присел на край кровати и нежно-нежно накрыл сквозь ткань обе груди ладонями. Легонько сжал соски и мой собственный организм немедленно отозвался на ощущения в ладонях и в пальцах.
Приподняв футболку я обнажил грудь любимой. Хана всё же слегка загорела и её груди выделялись на фоне загара молочно-белыми и такими желанными холмиками. Упираясь руками с обеих сторон ханыного тела, осторожно склонился и стал покрывать лёгкими поцелуями то левую, то правую грудь, нежно всасывать соски.
Хана зашевелилась, потянулась. Сонным голосом, будто кошечка, промурчала:
- Любимый. - И обхватив мою шею притянула к себе.
Осторожно опустившись на руках я накрыл собой её маленькое тело. Наши губы соединились в нежнейшем поцелуе, который становился всё более страстным. Оторвавшись от губ любимой, я стащил с неё футболку, а она всем телом помогала мне. И снова мы слились в поцелуе. Руки обоих будто не принадлежали нам. Они жили сами по себе, блуждали по спинам, по шее, потом переместились между ними, и сталкиваясь гуляли по груди друг друга, по животам, спускались всё ниже и ниже.
И всё же, помня о запрете, я остановился перед ханыными шортами. Но моя девушка не оттолкнула мои руки и я продолжили исследование поверх тонкой материи. Вдруг почувствовал как Ханына рука легла на мою руку, а затем направила её к резинке шортов и трусиков. Я, не мог справится с собой, все моё тело натянулось как струна. Казалось, каждая моя жилочка, каждая клеточка трепещет. И чувствуя такой же трепет Ханы, очень медленно, медленно-медленно стянул эти последние преграды.
Хана судорожно вздохнула и окончательно раскрыла себя, широко раздвинув колени и обхватив ногами мою спину. Неуклюже стащив свои трусы, я осторожно начал входить в неё.
Что-то было не так. Попытка любовного акта не получилась. Хану свела судорога.
Она завыла, как волчица, у которой загрызли волчат. Вскочила с кушетки, чуть не свалив меня, сгребла простыню и прижав ее комом к груди бросилась вон.
В злости я не стал бежать за ней. Встал, достал бутылку Арак, по вкусу больше смахивающей на самогон, выпил одним глотком полстакана. А затем изо всей силы ударил кулаком в стену, окончательно раскровянив уже разбитые недавно костяшки пальцев и упал лицом в подушку. Я хотел, чтобы физическая боль забила собой душевную. Но это не помогло.
Злые слезы намочили подушку и я отшвырнул её прочь.
Проснулся когда светало. Рука свисала с кушетки и что-то держало её. Но это точно был не Марти. Не было ощущения его мягкой густой шерсти.
Осторожно повернувшись на бок глянул вниз и с удивлением обнаружил Хану, лежавшую на полу на той самой простыне с которой она убежала и ей же и прикрывшись. Левую руку девушка подложила себе под щеку, а правой прижимала мою руку, лежащую на так любимых мной рыжих волосах.
Она выглядела маленькой девочкой, наказанной родителями, и я почувствовал как злость и обида на неё испаряется. Осторожно освободив руку, погладил её рыжие волосы, шейку и плечико, будто отец или мать, гладящие дочку, и Хана, почувствовав эту ласку, проснулась. Приподнялась и села на полу. Простыня упала, обнажив грудь, которую так хотелось поласкать, погладить, ощутить её упругость и одновременно податливость и нежную мягкость.
Хана перехватила мою руку, прижалась к ней щекой и тихо заплакала. Я почувствовал, что и мои глаза наполняются слезами, а сердце щемит:
- Ну, что ты, глупенькая? Ну что? Прекрати. Ты ведь знаешь, что я не выношу когда моя девочка плачет.
- Прости, прости меня за вчерашнее. Я так хочу быть твоей радостью, дарить тебе всю себя. Я думала, что наконец-то смогу, но... - она жалобно всхлипнула, - Но я не могу.
- Может я сделал что- то не так? Обидел тебя каким-то образом, сам того не желая? Ты только объясни мне, намекни, как поступать.
- Ну что ты милый, ну что ты! Дело не в тебе, Генька, дело во мне. Я грязная, нехорошая, недостойная тебя. Я хуже пьяной проститутки, валяющейся голой в грязи.
А ты такой чистый, светлый. Я не хочу тебя запачкать.
- Ты больна?
- Нет. Я здорова и в то же время больна. Я обязательно расскажу тебе. Только не сейчас. Позже. Потом.
Я буду дарить тебе своё тело. Оно всё твоё. Вот здесь, и здесь, ...
Хана села на краешек кушетки и стала прикладывать мои руки к лицу, груди, животу, лону.
И я вновь почувствовал как хочу её. До боли, до крика. И она тоже почувствовала это:
- Я понимаю, тебе нужна женщина. Хочешь, я буду дарить тебе облегчение, буду любить тебя руками, ртом, языком. Чем хочешь...
Но внутри у меня грязь, и я не могу впустить тебя, пока не очищусь. Эта грязь не физическая. Она в моей голове...
Я заглянул любимой в глаза и увидел в них потемневшее море, вздымающиеся волны боли и страха.
- Я верю тебе, моя девочка. И буду ждать.
Её печальная улыбка осветила комнату, развеяв утреннюю серость. Будто солнышко взошло. Но в глазах по-прежнему сконцентрировалась вся боль, вся печаль еврейских женщин, начиная с праматери Леи.
- А хочешь, я по еврейскому обычаю приведу тебе наложницу? А если она понесёт от тебя и родит ребёнка, я буду считать его своим и относиться, как к родному. Ведь он будет плоть от плоти твоей, кровь от крови. Он будет живая частичка тебя.
- Хана, замолчи! Замолчи, не то я ударю тебя! Мне никто не нужен. Мне нужна ты, ты, и только ты. Понимаешь? Потому что я люблю тебя. И готов ждать, ждать столько, сколько нужно. Я знаю, настанет время и ты откроешься мне. И будешь чиста, как невинная девочка в возрасте бат-мицвы [11]!
Я пересадил её себе на колени, крепко обнял и стал покачивать, так, как когда-то качала меня мама.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. мальгеза - погрузчик (ивр.)
2. хофеш - Отпуск, отгул, каникулы (ивр.)
3. шаеш - плита из мраморной крошки или мрамора. Используется в качестве поверхности для готовки на кухне, как верхняя часть ящиков для посуды. (ивр.)
4. Зеэв - волк, Владимир (ивр.)
5. маадан - вкуснятина, деликатес (ивр.)
6. тавнит - противень (ивр.)
7. аль а-эш - на открытом огне.
8. «Нэшер» - Орёл (ивр.), израильский сорт пива)
9. МАПАЙ (Мифлегет по‘алей Эрец-Исраэль) — Рабочая партия Эрец-Исраэль.
10. лэ-азазель - к чёрту (ивр.)]
11. Бат-мицва - возраст взросления еврейских девочек.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2018/12/03/984