СОДЕРЖАНИЕ:
Глава 1. Маленькая Вера.............. http://www.proza.ru/2017/02/01/1677
Глава 2. Я назову тебя Машенькой......... http://www.proza.ru/2017/01/19/1416
Глава 3. Новое имя - новая жизнь http://www.proza.ru/2017/01/20/1022
Глава 4. Не знаю. Будет муж........ http://www.proza.ru/2017/01/20/1639
Глава 5. Ну где нельзя?................. http://www.proza.ru/2017/01/21/1590
Глава 3. Новое имя - новая жизнь.
В техникуме были зимние каникулы, и Григорий мотался как угорелый. С Евдокией Григорьевной обустроили комнату для Машеньки. Он привез вещи из тёщиной квартиры и купил новую кровать для девочки.
Евдокия Григорьевна навела порядок в его запущенном холостяцком жилье, повесила занавески. Дом, построенный еще Соломоном Рабиновичем, дедом Григория, полностью преобразился.
Теперь они вдвоем ездили в больницу, по очереди дежурили у кровати девочки. Грише совсем не тяжело было выносить утку, купать девочку, растирать её тело от пролежней. А ещё у Григория ничего не выходило с оформлением опеки над своим найдёнышем. Ведь у него не было полной семьи, зарплата преподавателя техникума оставляла желать лучшего. Нет, не получалось у него. Зато он сумел оформить для девочки документы на имя Марья Викторовна Рабинович. Он спросил у девочки, согласна ли она носить имя Машенька? Девочка, ничего не ответила, лишь глаза её засветились добрым светом, да ручка сжала руку Григория. Он понял - согласна.
А вот победить органы опеки сумела только Евдокия Григорьевна. Она позвонила какому-то шишке, бывшему другу мужа, и тот кому надо брякнул, где надо звякнул, кому надо шепнул.
В феврале Машеньку выписали. Он на руках вынес девочку из больницы, а тёща, шла рядом, поддерживая его под локоть, чтобы не дай Бог не поскользнулся, не упал, не уронил их Машеньку.
Началось медленное выздоровление. Удивительное дело - Машенька позволяла прикасаться к себе исключительно Григорию Львовичу. Он и массаж ей делал, и купал и переодевал. Евдокии Григорьевне она позволяла только кормить её, а в остальных случаях твёрдо отталкивала руку женщины. И молчала. Можно было подумать, что Машенька глухонемая, если бы не глаза, которые светились настороженностью и пониманием.
Евдокию Григорьевну искренне обижало такое отношение к ней Машеньки, ведь она искренне полюбила девочку.
- Мама, понимаете, она сейчас как улитка, к которой достаточно прикоснуться и она прячется в свой домик. Ей нужно время чтобы оттаять, вернуть себе тот мир, который она потеряла. Да вы же сами её называете потерёныш.
Всё Евдокия Григорьевна прекрасно понимала. Жизнь научила её быть терпеливой.
Машенька уже сама садилась в постели, уже и стояла пару раз, опираясь на Гришу. Евдокия Григорьевна часто сидела у неё на кровати и что-то рассказывала о своей жизни. Ах, как хотелось, что бы их потерёныш хоть раз не выдернул своей руки, не отталкивал руку, которая поправляла ей волосы, откидывая их со лба.
Часто Евдокия Григорьевна вставала к Машеньке ночью и слышала, как та во сне разговаривает. Однако в этом ночном бреду, среди имен какого-то Славика. Нэльки, Дашки... ни разу не проскользнуло слово "мама" или "папа". Иногда можно было разобрать слово "этот", после которого девочка начинала дрожать всем телом, всхлипывать, а затем просыпалась с круглыми от ужаса глазами и широко открытым, задыхающимся ртом. Евдокия Григорьевна крепко прижимала её к себе:
- Ну, ну, доченька. Это тебе кошмар приснился.
Но от слова "доченька" Машу начинало трясти ещё сильнее. Она вырывалась из объятий, забивалась в угол кровати и сидела там, сжавшись в комочек, будто кошка, на которую напала стая собак.
Хотя Маша уже вставала на покалеченную ногу, но ходить ещё не могла, и в туалет или в ванную её носил на руках Григорий Львович. Синяки на лице и худом, так что ребра просвечивали, теле давно уже пожелтели, а там и желтизна начала уходить. Она начала поправляться на супах, да борщах Евдокии Григорьевны. Как-то купая её, Григорий Львович неожиданно для себя вдруг отметил насколько она красива. Светлые рыжие волосы струились по ее стройной фигурке, ниспадали на крепкие грудки. Она волновала его, как женщина, и это испугало его.
Однажды, когда тёща ушла за покупками, он подошёл к Машеньке, смотревшей с дивана телевизор, сделал его потише, сел рядом и сказал:
- Машуня, я хочу тебе сказать что-то серьёзное. Понимаешь, я взрослый мужчина, а ты, хоть по сути ещё ребёнок, но уже и взрослая девушка. Я старше тебя более, чем на двадцать лет. Мне не пристало видеть тебя раздетой, купать тебя, переодевать. Позволь Евдокии Григорьевне помогать тебе во всем. Она же любит тебя как родная мама.
Он хотел еще что-то сказать, но девочка бросилась к нему, обвила его шею, прижалась всем телом, как обезьяныш к мамке, и уткнулась лицом ему в щеку. Григорий Львович с изумлением услышал всхлип-шепот:
- Нет, нет, нет. Не-ет!!! Ты, только ты! Ты моя защита от всего страшного мира!
- Машенька, ты говоришь? Это же чудо!
А она горячечно, словно в бреду, продолжала:
- Ты, ты, ты, ты... Только ты! Не оставляй меня ни на минуту, не бросай. Когда ты куда-то уходишь, даже в другую комнату, не только на работу или по делам, я с ума схожу от страха.
Григорий Львович нежно оторвал её от себя, взял лицо Машеньки в ладони и стал поцелуями осушать её слезы. Подхватил на руки, закружил по комнате. Так и застала их Евдокия Григорьевна. Выпустив сумки из рук застыла на пороге, а Григорий закричал:
- Мама! Она разговаривает!
Евдокия Григорьевна, бросилась к ним, обняла обоих и разрыдалась. И впервые Машенька не оттолкнула ее:
- Вы не плачьте. Я вас тоже люблю.
Будто лёд на весенней реке треснул. Теперь Машу невозможно было остановить. Она без умолку болтала. О том, что видела по телевизору, о том, что прочитала, а читать впервые в жизни у неё было что - целых два шкафа, а еще и навесные полки с книгами.
Когда Григорий был на работе - она была постоянно рядом с Евдокией Григорьевной, которую, правда ни по имени отчеству, ни мамой не называла. Только "вы". А стоило Григорию вернуться, она как преданный щенок бродила за ним следом, даже у туалета ждала. И постоянно должна была к нему прикасаться. Она укладывалась спать в свою кровать, но ночью Григорий обнаруживал, что девушка спит у него в ногах.
Была и ещё одна проблема. Вывести Машеньку гулять - та ещё задача. Во-первых, только вечером, когда стемнеет, во-вторых, исключительно +в совершенно безлюдных местах. Единственное, на что она могла решиться - поездка в Гришином автомобиле. И он с удовольствием возил её по городу, остро ощущая присутствие Машеньки на соседнем сиденьи. Через окно она смотрела на троллейбусы, трамваи, вечно спешащих куда-то людей. Больше всего ей нравилось наблюдать за маленькими детьми. Если она видела где-то гуляющих с детьми мам - просила Григория Львовича остановиться, и могла долго-долго любоваться малышами. Она была уверена, что после выкидыша у неё детей никогда не будет.
Сказать, что их семья жила богато, было ну никак нельзя. Зарплаты Григория, как преподавателя, и пенсии мамы хватало лишь чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Одевались они скромно, в еде были не особо разборчивы, хотя готовила мама исключительно вкусно. Машуня частенько помогала ей, расспрашивала о рецептах, а когда Евдокии Григорьевне нездоровилось, она и вовсе могла заменить её буквально во всём. И с такой нежностью ухаживала за ней, как другие за родными мамами не ухаживают. Вот только за покупками и лекарствами не могла выйти.
Надо было искать ей какую либо работу. Причем на дому. Иного выбора не было.
***
- Гриш, ты Марью Петровну помнишь? Ну соседку мою из 24-й квартиры. У неё ещё свое пошивочное ателье на бульваре.
- Ну, помню. А что?
- Я ей позвонила и... - она подошла к Григорию Львовичу и о чём-то зашептала ему на ухо.
- Ага, ладно!
Григорий оделся и вышел из дому. Машенька, схватила свою палочку, подошла к окну и отдёрнув гардину наблюдала, как Григорий садится в свой Жигулёнок.
- Куда это он?
- Всему своё время, Машуня. Потерпи, узнаешь, - загадочно проговорила Евдокия Григорьевна.
Маша не отходила от окна. Она простояла бы тут и день и два, и сколько нужно, пока Григорий Львович не вернётся. А Григорий вернулся довольно быстро. Она видела, как он вытащил из багажника какую-то коробку и поднялся по ступенькам крыльца. Зашёл в дом и Маша тут же прижалась к нему:
- Что это?
- Это? - он поставил коробку на стол. - Это швейная машинка. Для тебя.
- Для меня? - Маша беспомощно оглянулась на Евдокию Григорьевну. - Но ведь я шить не умею.
Улыбаясь, Евдокия Григорьевна подошла к ней, положила руки ей на плечи:
- Не переживай, моя девочка. Не боги горшки обжигают. Научу я тебя всему. И нам полегче станет жить, и тебе веселее с делом-то, чем вот так днями у окошка Гришу-то высматривать.
И началась учёба. Теперь в доме почти целый день стрекотала машинка. А заказы ей привозил Гриша из ателье незнакомой ей Марьи Петровны.
Жизнь налаживалась. Девушка уже не шарахалась от Евдокии Григорьевны, а та склонившись над ней, терпеливо рассказывал, показывала, а иногда жестом отодвинув Машу, садилась и сама делала. Маша оказалась очень способной ученицей. И не только в шитье. Григорий Львович, принес домой учебники старших классов, и Маша стала учиться. Он сам давал ей уроки математики. А ещё теперь он обучал Машеньку водить его Жигулёнок. Вот только сдать на права никак не получалось. Ведь чтобы сдать экзамен по теории и тест по практике вождения надо было встретиться с людьми, а Маша впадала в панику при одном только упоминании об этом.
На ее 18-й день рождения (это было единственное из прежней жизни, что она не скрыла) Григорий Львович подарил ей мобильный телефон. А заодно и себе тоже. Ругался только:
- Маша! Не смей звонить мне во время уроков! Ты же мешаешь! И так уже мои студенты смеются, когда мне приходится вылетать из класса, чтобы отвечать на твои звонки. И вообще, почему надо звонить каждые 10 минут. Со мной что - случится что-то? Ну что, что может со мной случиться?
* * *
Но таки случилось. По всем телевизионным каналам пылал Майдан. Погибла небесная сотня. Григорий о чём-то думал, хмурился, даже потемнел вроде лицом. Рассказывал своим женщинам о разговорах среди преподавателей и студентов техникума.
Почему-то появилось много людей, разглагольствующих о том, как в России хорошо, там пенсии не в пример украинским, зарплаты выше. А тут придут, дескать, бендеры (хотя бы говорить научились, не Бендера, а Бандера) и фашисты-правосеки, всех вырежут, кто по-русски разговаривает.
Ни Маша, ни Евдокия Григорьевна, ни Гриша никогда ни о каких "бендерах" на Донбассе прежде слыхом не слыхивали, видом не видывали. В газетах и по телевидению появились какие-то "спасители отечества" не с именами, а кличками, как собаки - Бес, Стрелок, Бабай, Пушок... И вдруг Ноны какие-то, судя по всему пушки, в Славянске, а потом захваты обл. администрации в Славянске, а затем в Донецке, в Луганске. Захват вежливыми зелёными человечками Крыма. Сепаратисты, отколовшиеся от Украины самозваные Народные республики... И, наконец война, которая почему-то называлась АТО.
Маша и Евдокия Григорьевна ничего не могли понять в этой политике, но сердцем были на стороне Украины. А по российским новостям, новое украинское правительство Украины стали называть почему-то хунтой. Рассказывали о каких-то изнасилованных девочках, о распятом на заборе ребёнке, о других страшилках, пострашнее, чем в фильмах ужасов.
Какие-то ополченцы-боевики сбили из "Бука" международный самолет...
В этот день Григорий Львович пришёл домой в камуфляжной форме. Объявил, что не может оставаться в стороне, когда его украинская Родина, хоть он и еврей, в опасности. Что не может отсиживаться, когда его студенты уходят воевать за Украину, когда тихими ночами уже можно слышать далекую пока ещё канонаду.
Ночью Маша, которая уже привыкла спать в своей постели, снова спала у него в ногах.
Он уходил наутро. Евдокия Григорьевна и Маша не отговаривали его, понимая, что так нужно, что Гриша все делает правильно, но унять тихие слёзы не могли.
Их мужчина завтракал, а они обе стояли рядом и всё старались касаться его плеч, волос, рук... Днём он ушёл, сказав на прощанье:
- Маша, Евдокия Григорьевна старенькая, ты остаешься за меня. И ты отвечаешь и за дом, и за маму. Теперь ты сама должна стать взрослой, сама справиться со своими страхами. И ещё - звони! И я тоже буду тебе звонить.
Он обнял из обеих, постояли молча, потом сказал:
- Я вернусь. Обязательно вернусь, - повернулся и, не оглядываясь, ушёл. А Маша и Евдокия Григорьевна так и стояли, обнявшись впервые в жизни, глядя сквозь слёзы ему вслед.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2017/01/20/1639