СОДЕРЖАНИЕ:
Глава 1. Маленькая Вера.............. http://www.proza.ru/2017/02/01/1677
Глава 2. Найденыш....................... http://www.proza.ru/2017/01/19/1416
Глава 3. Новое имя - новая жизнь http://www.proza.ru/2017/01/20/1022
Глава 4. Не знаю. Будет муж........ http://www.proza.ru/2017/01/20/1639
Глава 5. Ну где нельзя?................. http://www.proza.ru/2017/01/21/1590
Глава 5. Ну где нельзя?
Уже три дня Машенька была с Гришей. Не давала никому даже притрагиваться к любимому. Разве что медсестре, которая раз в три дня меняла ему иглу в вене, да вешала на высокую стойку прозрачные мешочки с лекарством и глюкозой. Маша сама обмывала его, меняла мешки на катетере, наполненные мочой, грязные памперсы. За вторым раненным ухаживала тоже.
Нужно было сообщить Евдокии Григорьевне, что Гриша нашёлся. Но как? У той не было ни домашнего, ни мобильного телефона. Пыталась связаться с Варюхой, но та почему-то не отвечала.
А дни всё шли и шли. Маша потеряла им счёт. Похудела, одна тень от неё осталась, скулы заострились, вокруг глаз синяки от недосыпа. Спала свернувшись клубочком в кресле рядом с кроватью Гриши, постоянно просыпаясь, подскакивала к нему проверить, всё ли в порядке. Боялась, что он вдруг перестанет дышать...
Но перестал дышать не он. Однажды сквозь тревожный сон с соседней с Гришей кровати услышала:
- Сестричка, сестричка.
Подскочила, бросилась к нему.
- Я не медсестра. Я невеста Гриши Рабиновича, соседа твоего. Меня Маша зовут. Позвать медсестру? Ты зачем маску кислородную снял? Надень сейчас же!
- А я Гена. Геннадий Коваленко. Нет. Не надо медсестры, нет времени. Слушай, это твой Гриша меня вытащил в Дебальцево. Мы на броне ехали, а тут снаряд прямо рядом с бортом разорвался. Ну, меня и выбросило. Но сознания я не потерял. Хотел подняться, а у меня ноги оказывается нет, и в груди булькает. Ну, думаю, кранты мне. А тут Гриша твой. Мы его Аид звали. Вот Аид и бросился меня вытаскивать. Затянул мне ремнём ногу, стянул бушлат и всё, что под ним, только в тельнике остался, напихал тряпок мне под тельняшку, потом перебинтовал грудь. Меня на бушлат перекатил и тащит. Я сознание потерял. Потом снова очнулся, а он продолжает меня тащить. Когда разрывы - падает на меня, закрывает. Потом снова тащит. - Геннадий задыхался - Потом рвануло прямо рядом. Аид упал снова на меня - затих. Кранты, думаю, и мне и ему.
Кто нас нашёл, как сюда отправили - не знаю. Маш, ты запиши телефон - он продиктовал номер - позвонишь, скажешь, что я их люблю. Там мама и жена, и дочка Лялька.
Голос Генки затихал, был почти не слышен. Умолк. Маша выскочила из палаты, побежала к посту, зовя медсестру Катю, которую почему-то запомнила. Вместе вернулись в палату. Катя проверила дыхание, пульс. Бесполезно. Натянула простыню, укрыв Геннадия с головой. Молча постояла у кровати, вытирая рукавом халата бегущие слезы. Так же молча повернулась и вышла.
Светало. Пришли санитары, переложили Геннадия на носилки на колесах, распахнули двери в коридор и вывезли, цепляясь за створки.
Уже совсем рассвело, когда Маша пересилив себя, позвонила по номеру, который дал ей Геннадий. Ответила женщина. По голосу было непонятно - это мама или жена? Слова застряли комом в горле. С трудом проглотив его, задала идиотский вопрос:
- Простите, вы мама или жена Геннадия Коваленко.
- Жена, а вы кто?
- Я посторонняя, вернее невеста его побратима, с которым они вместе лежали в палате.
- Лежали? А сейчас они где? Почему лежали? - женщина сорвалась на крик.
Маша не могла говорить дальше, слёзы душили её, рыдания прорывались в трубку.
- Он жив? Жив? Да не молчите же вы! Жив?
- Не-ет. Сегодня. Ночью...
Она услышала в трубке крик разрывающий душу: Гена-а-а-а! Не-е-е-е-ет! Нажала на кнопку отбоя.
Но телефон зазвонил снова. "Не буду отвечать! Не могу" Телефон звонил не переставая. Умолк, а через несколько секунд вновь зазвонил. Уверенная, что это снова жена Геннадия, хотела выключить телефон совсем, но увидела высветившееся имя "Варя".
- Машка? Ты чего не отвечаешь?
- Ой, Варь! Я тебе потом расскажу. Тяжело сейчас.
- Ты что, дура? Где ты, хотя бы скажи!
- Я? Я в Мечникова. В Днепре! Варь, я Гришу нашла. Он тяжёлый. В коме.
- А ты хоть матери его позвонила?
- В том-то и дело, что нет. У неё же телефона нет. А ты добралась как-то домой?
- Это чтобы я, да не добралась! Дома я, что мне сделается.
- Варь, ты заедь к Евдокии Григорьевне. Скажи ей.
- Да не вопрос. Конечно заеду. Ты-то как?
- Ну что я, я жива-здорова. С Гришей всё время. Ни днем ни ночью не выхожу от него. Они, ну медперсонал, я имею ввиду, сначала меня выгоняли, мол, не положено. Потом предложили в соседнем боксе кушетку поставить. Но мне соседний бокс не подходит. Я тут в кресле пристроилась. Оно большое. У нас в палате ещё один раненный был. Гришин побратим. Спасал его Гриша, да не спас. Умер он только что.
- Слушай, Машунь. Я организую тебе помощь.
- Не, Варь, не надо. Я сама его выхаживать буду. Я вытяну его. Веришь? Знаешь, ты лучше моего Жигулёнка добудь, если не своровали его ещё. А то Гриша очнётся, так мне же надо будет ездить за фруктами-продуктами для него. На больничной пище разве вытянешь?
- Да дома твой Жигулёнок, - рассмеялась Варя - Меня домой на нём и привезли. Мы в Водяное приехали, глядь, а он там сиротинушкой стоит. Ну, командир и послал Женьку, помнишь, на гитаре играл? У него контузия и лёгкое ранение. Женька сопротивлялся, а тот ему "Это приказ!"
* * *
Евдокию Петровну Варюха привезла в Днепр через неделю. Поселили её недалеко от госпиталя, в квартире у одной из волонтёрок. Теперь они могли меняться с Машей. Ночь Евдокия Григорьевна, ночь Маша. Маша сначала не соглашалась, но Евдокия Григорьевна настояла на своем.
Григорий по-прежнему был в коме, но Маша была уверена, что он слышит всё, что она ему говорит. А она ему рассказывала, как любит его, что он теперь её навсегда и она его никому не отдаст. Даже если он никогда не проснётся.
Его прооперированная рана на голове затянулась, на груди и спине тоже были только багровые рубцы. Состояние Рабиновича, говорил лечащий врач, намного улучшилось. Вскоре Гришу отключили от аппарата искусственного дыхания. И теперь у него не было никаких трубок. Казалось, он просто очень устал и спит. Вот только прогнозов по поводу того, когда же он проснётся, никаких не было.
В палату после смерти Геннадия, никого не положили. Перестелили его постель, и Маше разрешили ночью, после того как в отделении оставались только медсёстры, да дежурный врач, спать на этой кровати.
Но ей не спалось. Однажды ночью она полностью разделась, и тонкой змейкой скользнула под одеяло к Грише.
- Милый мой, любимый, - шептала она, прижимаясь к такому родному телу и лаская его, - почувствуй меня, пусть моё здоровье переходит тебе.
Потом она заснула, как лиана обвив любимого руками и ногами, положив голову к нему на грудь и слушая, как стучит его сердце. И ей казалось, что от прикосновений ритм его убыстряется и стучит оно громче.
Ей снилось, и она знала, что это сон, что они идут с Гришей в ковыльной степи. Безбрежной и колышущейся, как море. А над ними жаркое солнце в глубоком-глубоком небе. Жарко. Очень жарко. И говорит она Грише: "Гришенька, давай разденемся", а он "Нас же увидеть могут". "Ну кто нас, любимый, увидит, тут же на всю степь мы одни". Она обнимает его и они вместе падают в ковыльную мягкость. Она кладёт голову к нему на грудь и слышит бешеный стук его сердца. И тогда он прижимает её к своему горячему телу, а руки его зарываются в её пламенеющие на солнце волосы...
- М-маша, М-машенька моя, - почему-то заикаясь шепчет Гриша. - М-машен-нька!
В сердце ударило. Это сон или не сон? Сон! Не может быть не сон! - Она подняла голову, встретилась глаза в глаза с взглядом открытых Гришиных глаз. Нет, не сон! Не сон!
- О, Боже! Ты вернулся! Ты снова со мной! - Обливая его слезами и даже не понимая, что плачет, обцеловывала его лицо, руки, шею, плечи. - Я так тебя ждала!
Вдруг, сообразив, что надо, наверное, позвать врача, вскочила с кровати, кинулась к дверям.
- М-Маша, ты куда? Ты же г-голая! Нельзя же так!
Забыла о враче, повернулась, прыгнула, забыв об искалеченной ноге, к нему:
- Нельзя? Да? Нельзя? Кому нельзя? Тебе, да? Тебе все можно! - схватила его руки, наклонилась и стала прикладывать их к грудям, к лицу, к промежности. - Вот! Вот! Тебе всё можно!
Теперь Гриша выздоравливал очень быстро. А все ночи, когда Машенька дежурила у него, превращались в ночи нежной, тягучей, томной, сладостной любви, будто они боялись спешить, будто растягивали каждый миг до бесконечности. Григорий Львович знал, что не имеет на это права, но противиться ни ей, а, главное, себе, не было сил. Он давно был влюблён в свою девочку. В своего Найдёныша-Потерёныша.
Если бы не Евдокия Григорьевна, Маша снова была бы с Гришей постоянно. Но они с Гришей понимали, что не имели права забирать его у матери. Ведь она давно не тёща, а мама.
Вскоре Гриша уже садился на кровати. Правда стоять и ходить еще не мог. Было две беды: во-первых, нарушение вестибулярного аппарата, во-вторых, мышцы на ногах так ослабели от длительного бездействия, что ноги Григория стали похожи на палочки. С ним проводили восстанавливающую оздоровительную гимнастику, делали ванны, массажи. Он уставал так, что больше никаких сил не оставалось. Но Маша восстанавливала его силы сеансами оздоровительной любви, как она называла их ночи. Сама научилась делать ему массаж ног, и спины. Иногда просто кричала на него:
- Хлюпик, слабак! А ну поднимайся! Ещё раз пройдем. Подхватывала его, обнимала, и они шли до балкона сначала, потом до туалета, потом по коридору до сестринского поста. Постепенно ноги и всё тело Григория окрепло. Вот только с вестибулярным аппаратом была проблема.
На улице вовсю буйствовала весна, и теперь Машенька, усадив любимого в кресло-каталку, вывозила его во двор, гулять под деревьями, дышать воздухом. Вот и сегодня, нагуляв Гришу до одури на свежем воздухе, вернулась с ним в палату и уложила в постель, в которой он немедленно и задремал.
Она ненадолго оставила Гришу, съездила на их раздолбанном Жигуленке на рынок, купила ему фруктов, ведь Грише просто необходимы витамины. Вернувшись, неслышно, благо всегда была в кроссовках и никогда не цокала каблуками, вошла в палату Григория и остолбенела. Какая-то женщина, помоложе её Гриши, стояла на коленях у его постели и... целовала его. Обцеловывала его руки, лицо, глаза, губы... В глазах у Маши потемнело. Она подскочила, за волосы, откуда только силы взялись, вздернула нахалку на ноги, а потом со всего маху закатила ей пощечину, да так, что та пошатнулась, и, ища точку опоры попыталась удержаться за тумбочку, но только толкнула её, смахнув чашку и плошку с таблетками, а заодно рассыпав мандарины, которые раскатились по всей палате. Всё-таки не упала, и глянув в бешеные глаза Маши, расширенными, какими-то бездонными зрачками, схватилась за заалевшую щеку и вылетела из палаты.
Машу трясло, ноги не держали её, и она опустилась на кровать к Грише. Он проснулся и, ничего не понимая, с удивлением смотрел на происходящее.
Дверь палаты распахнулась и с треском влепилась в стену. В палату ворвалась молоденькая, не старше самой Маши, медсестра Катя с криком:
- Да как ты смеешь! Ты на кого руку подняла?
Запал Маши остыл и она подняла удивленные глаза на продолжающую кричать медсестру:
- У женщины в один день и сына и мужа под Широкино убило! Она теперь почти что поселилась в больнице. Добровольно ухаживает за раненными. Бес-плат-но! Мы только кормим ее. У неё и квартира есть, да только она теперь из больницы ни ногой.
- Кать, она моего... Она Гришу целовала!
- И что? Она всех теперь обцеловывает. Теперь все её сыночки. В каждом видит или сына или мужа! У неё душа больная, а ты...
- Господи, как стыдно то! Что же я натворила! Катя, милая, а где она сейчас?
- Да вон, в нашей кухоньке, рядом с ординаторской, где медперсонал кофе пьет да перекусывает, рыдает.
Маша вылетела из палаты, забыв даже палочку свою, пролетела коридором и ворвалась в кухоньку. Там за столом, уронив голову на руки, сидела та женщина. Она уже не плакала, только плечи ее вздрагивали. Маша задохнулась от щемящей жалости. Горло перехватило, и она не смогла сказать ни слова извинения. Подошла, села на стул рядом, обняла вздрагивающие плечи, и тихонько завыла-заскулила, будто щенок оставшийся без мамы. Женщина подняла заплаканное лицо и вдруг обхватила Машу, прижала её лицо к груди. Гладила по рыжим волосам, покачивала как ребенка:
- Ну-ну, девочка. Не плачь. Я же всё понимаю. Тихо, тихо, моя хорошая.
Теперь и Маша разрыдалась. Громко, в голос. Так и сидели обе, рыдая, выливая свою боль слезами.
С Татьяной, отчество та категорически отказалась назвать, они отныне стали лучшими подругами. Теперь она часто, насидевшись у Гриши, бежала искать Татьяну и вместе с ней обходила раненных. Кому утку подаст или судно, с кем поговорит, кого утешит, кого покормит, кого обнимет и помолчат вдвоем, кого выведет покурить на балкон, да и сама выкурит сигарету, а на кого и прикрикнет, что, дескать, нечего сопли распускать, Ведь жизнь не кончилась и это огромное везение, что девушки и жены будут любить... Гриша даже ревновал. А как не ревновать, ведь Машенька моложе его на 23 года.
* * *
У неё появилась тайна. Очень важная тайна. Ей безумно хотелось поделиться этой тайной с Катей, с мамой, с Таней, с Варюхой-горюхой, которая частенько накатывала проведать её с Гришей и мамой, а самое главное - поделиться тайной с любимым.
Пришла не в свою очередь, когда у Гриши была мама. Попросила их обоих сесть на кровати, потому что у нее есть один очень-очень важный вопрос. Когда они сели, удивленно уставившись на нее, она, почему-то ломая пальцы у груди, сказала:
- Я знаю, что так обычно не бывает, что так неправильно. Но у нас всё необычное. Поэтому я спрашиваю тебя, Гриша. Согласен ли ты взять меня в жены?
Григорий молчал. Маша, подождав немного, вдруг поняла, что это конец. Господи, какой позор! Повернулась, хотела выбежать из палаты, но, чудом на этот раз не потеряв равновесия, Григорий вдруг рванулся, схватил её в охапку, сделал шаг в сторону кровати и рухнул вместе Машей на постель, чуть не придавив изумленную Евдокию Григорьевну.
- М-Машка! - снова заикаясь, хотя в последнее время заикался гораздо меньше, закричал он. Мма-а-ша! Д-да я тебя б-больше жизни ль-люблю. Я же т-только ждал, когда смогу с-сам пойти в магазин, чтобы выбрать тебе к-кольцо.
- Какое кольцо? Фиг с ним, с кольцом. Не надо мне никакого кольца! Мне твое "да" только нужно, а ты его никак не говоришь.
- Да, родная, да, любимая. Да, да, да-а-а-а-а!
- Тогда встань. Встань, встань, встань рядом со мной, я поддержу тебя.
Недоумевая, Григорий встал рядом.
- А теперь кланяйся матери, - сказала она, рукой наклоняя его голову и кланяясь вместе с ним. - Проси Благословения!
Евдокия Григорьевна медленно встала, по щекам её текли слезы, но она улыбалась.
- Мама. Дорогая мама. Согласны ли Вы, чтобы я полностью заменила Вам Вашу родную дочь? Ведь Вы же сами и имя мне её дали, а ещё я когда-то слышала, как Вы говорили Грише, что Ваша Маша наказала ему: "пусть она будет вместо меня".
- Да доченька, да родная. Ты давно уже моя, по-настоящему моя, - и торжественно произнесла - Дети мои. Я благословляю Вас на любовь вечную. Храните её, любите и уважайте друг друга.
Она хотела что-то добавить, но не смогла. Шагнула к детям и обняла их обоих.
В окно постучала цветущая ветка яблони.
- Это твоя старшая дочь, мама, стучит, прощается. Только я должна вам с Гришей и ей ещё что-то сказать. Теперь можно. - Она помолчала, потом обняла свой живот - У нас будут дети! Я беременна. Двойней! Ты, Гриша, будешь папой, а ты, мама, станешь бабушкой!
КОНЕЦ