…И на рассвете Сашиа вошла в украшенный цветами шатер – и лицо ее скрывало синее покрывало, и ни одного украшения не было на сестре жреца Всесветлого.
Она вошла молча, отстраняя жестом рабынь, с поклоном подающих ей подносы с напитками, сластями и драгоценностями. Войдя в середину шатра она расстелила на земле белое полотно, скинула свои сандалии и встала на него босыми ногами.
Сашиа расправила свое покрывало, и оно стало похоже на два крыла новорожденной бабочки, только что вышедшей из кокона. На сестре жреца Всесветлого была простая белая рубаха до пят – и ни единой золотой цепочки, ни ожерелья из драгоценных камней, ни единого колечка, ни серег в мочках ушей.
Она воздела руки и долго молчала, взирая через открытый полог шатра на горизонт, над которым уже сиял край солнечного диска.
Она знала – сейчас из Тэ-ана тронулось в путь священное шествие. Она закрыла глаза и увидела высокого человека в длинной белой рубахе – такой же, как и на ней, без вышивки, - в простых сандалиях и льняной жреческой повязке на обритой голове. Он шел во главе процессии, опираясь на посох – лицом к восходящему солнцу. За ним рядами по четыре и пять шли младшие жрецы-тиики, облаченные в светлую одежду. Они вели в поводу коней и несли священные медные зеркала Всесветлого – медь ослепительно сияла в солнечных лучах, скрывая процессию от досужих глаз.
За тииками, ведущими жертвенных коней, шли жрецы Уурта. Факелы в их руках казались при свете дня темными головешками.
Шествие совершалось в полном молчании. Не слышалось ни звука трещоток, ни пения гимнов, ни ликующих или горестных возгласов.
Это было великое священное шествие к водопаду Аир. Там, принеся в жертву жеребенка, оторванного от вымени матери, великий жрец Всесветлого совершит соединение алтаря Шу-эна Всесветлого с алтарем Уурта Темноогненного. Тридцать коней будут закланы тиками, и обагренный их кровью камень должен будет принесен и замурован великим жрецом в подножие алтаря, на котором впервые задымится черный ладан, и будет так и гореть шесть дней и ночей.
«Я уже не увижу этого, - с невольной радостью подумала девушка, - ведь они все равно зажгут темный огонь – неважно, что брат откажется принести жеребенка в жертву – но я уже не увижу этого».
Она вздохнула и открыла глаза, ощутив, как острое лезвие кольнуло ее грудь – рядом с тем тайным знаком, который оставил ей Каэрэ.
- Дайте мне воды, - устало сказала она рабыням и села на циновку перед разостланным белым полотном.
- Не желает ли мкэн вкусить пищи? – осторожно спросила одна из рабынь.
Сашиа покачала головой.
- Нет. Дайте мне флейту.
В день, когда о Нем забыли,
И не думали искать,
Он явился, как Табунщик –
Жеребят своих собрать.
Лук напряг Он разноцветный,
Повернул ладью Он вспять.
Кто сумел Его увидеть,
Тот не сможет потерять.
Усмирить сумеет воды
Повернувший вспять ладью -
О, светла Его дорога!
О, светла стезя Его!
Она убрала флейту от губ и открыла глаза. Рабынь не было, рядом с ней сидела Тэлиай.
- Я прогнала этих глупых девчонок, - сердито сказала она.
- Спасибо, - искренне ответила Сашиа.
- Где тот нож, который дал тебе Аирэи? – строго спросила Тэлиай.
- Здесь, - девушка указала на плетеный шнурок, обвивавший ее шею. – Под моей рубахой, на груди. Он маленький и острый. Я думаю, я справлюсь.
- Отдай его мне! – потребовала Тэлиай.
- Нет, мамушка Тэла, - сурово отвечала Сашиа. – Не отдам.
- Я не позволю тебе убить себя, дитя мое! – прошептала Тэлиай.
- Что же ты мне предлагаешь вместо этого? – усмехнулась Сашиа.
- О небо! Как ты похожа на брата! – в каком-то сверхъестественном ужасе прижала ладони к лицу Тэлиай, словно впервые увидев перед собой в чертах дочери Ии – черты сына Раалиэ.
Сашиа более ничего не говорила – Тэлиай тоже молчала, беззвучно глотая слезы.
- Где ли-Игэа? – наконец, спросила Сашиа, снова протягивая руку к фляге с водой.
- Он рядом с Игъааром, на главной трибуне. Оба бледны, как твое белогорское полотно. Бедный мальчик Игъаар! Он только теперь понял, что для его отца более значит слово Нилшоцэа, чем слово родного сына.
- Игъаар еще почти отрок, - печально кивнула Сашиа и добавила: - Брат уже, наверное, дошел, до священной рощи и разрушенного селения карисутэ, где бежит речка с красной водой… Выйди же из шатра и скажи мне, что ты видишь еще, мамушка Тэла?
- Наездников вижу, дитя мое… одни ууртовцы… от Всесветлого никто не вышел…
- Значит, и тебе теперь должно стать понятно, что скачки выиграет Нилшоцэа, - заметила Сашиа. – А ты отговариваешь меня воспользоваться ножом.
- Аирэи отдал тебе свой нож? – спросила Тэлиай.
- Нет, что ты! – устало улыбнулась Сашиа. – Его нож – мне не по руке. Он огромный и тяжелый. Брат взял его с собой. У меня другой нож, маленький. Им режут жертвенный ладан.
И она сильно сжала на своей груди его рукоятку – через рубаху.
…Игъаар и Игэа, одетые в пышные, праздничные одежды, восседали на украшенных гирляндами осенних цветов почетных зрительских местах на ристалище.
- О, Игэа, - проговорил фроуэрский царевич. – Что-то страшное творится в этом мире.
- О, Игъаар, - мягко ответил наследнику его старший друг, отводя покрасневшие глаза, - о, Игъаар! Это не вчера началось…
- Я не смог отменить эти скачки, Игэа, - тихо сказал Игъаар. – Это приказ отца… и происки Нилшоцэа. Я хотел выставить своих наездников, но отец запретил мне.
- Я знаю, что ты страдаешь, мой мальчик. Но обстоятельства выше нас. Нилшоцэа хочет забрать Сашиа себе, - ответил Игэа. – И особенно он рад тому, что Аирэи ушел к водопаду, зная о том, что ожидает его сестру.
- Отчего Нилшоцэа так ненавидит вас - и тебя, и ли-шо-Миоци?
- Не знаю… - ответил советник царевича. – Думаю, он и сам не знает.
- Ты веришь в сынов Запада? – прошептал Игъаар.
- Нет, - твердо ответил Игэа.
- Я тоже не верил, но с тех пор, как отец стал уединяться в священных пещерах и молиться, припав к земле, он очень изменился… мне кажется, чья-то злая воля управляет его разумом… он отослал меня в Тэ-ан под присмотр Нилшоцэа… запретил воеводе Гарриону, благородному и честному человеку, моему старшему другу, следовать за мной, потом откуда-то взялась игла с ядом Уурта… я, право, думал, что отец велит мне вернуться, чтобы обнять меня после чудесного спасения, но его письма холодны и сухи, и половина их – о том, что я должен учиться всему у Нилшоцэа… Он также порицает меня за использование кольца, и желает, чтобы я отдал его Нилшоцэа, - Игъаар прерывисто вздохнул и едва слышно добавил: - но я никогда не сделаю этого. И письмо это я сжег.
- Ты поступил правильно, - кивнул Игэа.
- Посмотри, Игэа, сколько всадников! Три… пять… семь… одиннадцать! Все – одетые в черное с красным, бросают ладан на алтарь… Черный ладан!
- Да, Игъаар…
Всадники один за другим подходили к жертвеннику и брали ладан из корзины и бросали его на угли.
- Я иду во имя Темноогненного, - говорил каждый из них.
Народ, оттесняемый стражниками, волновался – каждому хотелось увидеть редкое зрелище.
Корзина с белым ладаном была полна до краев – никто не коснулся ее.
Всадники выстроились в ряд, готовые по знаку Нилшоцэа хлестнуть своих коней и помчаться наперегонки в борьбе за руку сестры ли-шо-Миоци. Но Нилшоцэа о чем-то разговаривал с начальником сокунов, давая ему последние указания. Никто не понял, никто не заметил, как рядом с корзиной белого ладана появился всадник-степняк.
Не сходя на землю с буланого коня, он перегнулся с седла, подхватил корзину с белым ладаном и при восхищенном шуме толпы перевернул ее, высыпая уголь на угли жертвенника. Что он воскликнул при этом – никто не услышал, потому что ударил гонг, и всадники сорвались с мест.
Скачки начались.
Игэа вцепился в ручки кресла, и привстал, глядя вниз, на всадника, как человек, не верящий своим глазам.
- Что, что случилось, Игэа? – напрасно дергал его за рукав юный Игъаар. – Ты расслышал, что сказал этот человек? Он идет во имя Всесветлого? Во имя Гаррэон-ну Оживителя? Во имя Фар-ианна Пробужденного?
- Он – из степи, - проговорил Игэа.
- Он идет во имя Великого Табунщика? – задыхаясь от волнения, проговорил царевич.
- Не знаю, - ответил Игэа. – Вряд ли…
Но один из рабов царевича подбежал к нему и, склонившись, прошептал что-то в ухо Игъаара.
Лицо юноши просветлело.
- Да, о Игэа! Этот человек идет по слову Великого Табунщика! Да благословит Великий Табунщик его и его буланого коня со звездой во лбу!
Игэа быстро начертил несколько слов на вощеной дощечке, и, подозвав Нээ, отдал ему письмо. Тот со всех ног побежал к шатру.
Конь под степняком уже опередил всех прочих коней, и мчался, словно ветер, а люди кричали и рукоплескали от радости.
- Всесветлый да просветит нас! – раздавалось в толпе ликующее. - Всесветлый да просветит нас!
Грива коня развевалась от стремительного бега, ноздри раздувались от жаркого дыхания. Всадник поражал своим мастерством видавших видов старых наездников, пришедших посмотреть на состязания. «Степняки умеют ездить верхом!» - с завистью вздыхали они.
Шум толпы перерастал в гул, словно все собрались не за городской стеной Тэ-ана, а у водопада Аир.
Столп светлого дыма все еще поднимался от жертвенника, когда буланый конь со звездой во лбу и его всадник достигли цели.
…
- Состязание закончилось, матушка Тэла? – произнесла Сашиа, открывая глаза.
- Да, дитя мое! Но послушай меня – не делай себе ничего дурного! – кинулась Тэлиай на колени перед своей воспитанницей. – Посмотри – вот Нээ прибежал и принес письмо от Игэа!
- Игэа хочет меня ободрить, - грустно сказала Сашиа. – Бедный, милый Игэа!
- Что он написал? – с надеждой спросила Тэлиай.
- «Есть надежда», - проговорила Сашиа, пожимая плечами.
- Видишь? Видишь? – заговорила Тэлиай.
- Он все время мне говорил, чтобы я не теряла надежды, - сказала Сашиа почти равнодушно и через рубаху правой рукой сжала рукоятку ножа – а левой отстранила Тэлиай.
И тогда кто-то снаружи сорвал полог. И солнечный свет залил шатер. И Сашиа замерла, не в силах отвести глаз от сияния, в котором проступал человеческий силуэт.
Это длилось доли секунды – а потом они бросились навстречу друг другу.
- Ты узнала, узнала меня, моя Сашиа? – шептал Каэрэ.
- Да! - смеясь от счастья, отвечала она.
- Я победил имененм Великого Табунщика, Сашиа!
А она смеялась и целовала его – глаза, в заросшие мягкой щетиной щеки, и он целовал ее.
А снаружи, недалеко от входа в шатер, Игэа и Игъаар и их рабы загораживали дорогу Нилшоцэа и его сокунам.
- Да, ли-шо-Нилшоцэа, - говорил Игъаар спокойно и нарочито развязно, - это мой всадник. Но я полагаю, что это зрелище было устроено именно для того, чтобы меня развлечь? Не так ли?
- О, только лишь для этого, благородная отрасль Фроуэро! – цедил сквозь зубы Нилшоцэа, косясь на Игэа.
- Спасибо тебе за хлопоты, о достойный жрец Темноогненного! – отвечал простодушно Игъаар. – И мой всадник победил – ведь так и должно было быть, не так ли?
И Нилшоцэа, кусая губы, повернулся к ним спиной, а сокуны услышали, как он сказал по-аэольски: «О, как коварны вы, проклятые фроуэрцы!»
А Сашиа говорила Каэрэ:
- Беги! Они сейчас схватят тебя и казнят.
- Но я ради этого и пришел, - отвечал он. – Я не уйду.
- Нет, Каэрэ, - отвечала она, - беги прочь и скройся! Твой буланый конь унесет тебя в степь быстрее ветра! Скройся! Мой брат ушел на гибель – не погибай же ты!
- Миоци… ушел на гибель? – переспросил Каэрэ.
- Аирэи… да… Он убъет себя вместо того, чтобы принести жеребенка в жертву Уурту.
Вдруг девушку осенила счастливая догадка:
- Ради меня – догони его и скажи, что Темноогненный не победил на скачках, и что я по-прежнему свободна. Пусть он умрет, зная об этом.
- А ты, Сашиа? – спросил Каэрэ, не отпуская ее руки.
- У меня теперь есть время для того, чтобы дать обет Башни, - ответила Сашиа и поцеловала его в последний раз.
И когда Игэа и Игъаар вошли в шатер, а за ними вошли рабы, Сашиа одна стояла на белом полотне, воздев руки вверх.
- О, дева Всесветлого, - проговорил царевич. – Мой всадник победил на состязаниях – и я прошу тебя принять эти цветы, - с этими словами к ногам девушки поставили три корзины, наполненные белыми розами. Она смущенно и встревожено отступила, но Игэа ободряющее улыбнулся ей.
-Твой опекун и названный брат будет рад снова отвести тебя в ваш дом, о Сашиа, - сказал царевич.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/03/04/1326
Предыдущее: http://www.proza.ru/2011/03/03/581
Начало: http://www.proza.ru/2009/04/26/635 и http://www.proza.ru/2009/06/19/987