…Он шел среди коней – в длинной белой рубахе без единой вышивки, в белой льняной рубахе жреца Всесветлого. Кони – рыжие, пегие, буланые, гнедые – были вокруг, стреноженные, и каждого за поводья держал сокун. Позади всех шла игреневая кобылица с белым жеребенком. Он то весело прыгал вокруг матери, то припадал к ее вымени. Кобылица печально и пристально смотрела на жреца Всесветлого, и блики его белой рубахи отражались в ее широких от печали и боли зрачках.
За спиной жреца Всесветлого было четверо вооруженных сокунов, в руках же Миоци не было оружия. Он шел среди коней, ступая на мягкую траву и слушая далекий шум водопада Аир.
Наконец, шествие остановилось.
- Надо поесть, - сказал старший сокун. – Мы проголодались.
И сокуны стали есть холодное мясо, завернутое в лепешки, и пить черное, пенистое пиво из фляг.
Миоци снял с пояса свою, полную родниковой воды, флягу и отпил из нее. Потом он расстелил на земле белое полотно и опустился перед ним на колени.
- Всесветлый молчит, Великий Уснувший не отвечает, - заговорил он нараспев, закрыв глаза. – Это не имеет значения для того, кто посвятил себя служению Небу. Если Уснувший молчит и не действует, то посвященный должен совершать свое дело, это никто не отменял и его обеты он не возвращает назад. Да примут воды Аир служителя Всесветлого – если один неверен, то другой из них верен.
Миоци открыл глаза.
Перед ним стоял степняк.
Миоци вскрикнул и вскочил на ноги – он узнал его.
- Благослови, о служитель Всесветлого! – проговорил степняк, печально улыбаясь.
- Ты – сын запада, Каэрэ? – одними губами спросил Миоци.
- Нет, - ответил тот. – Благослови.
- Всесветлый да просветит нас, - произнес медленно Миоци, и Каэрэ, склоняясь к его руке, проговорил еле слышно:
- Сашиа свободна. Уурт проиграл Великому Табунщику на скачках. А я ухожу навсегда. Прощай же, Миоци.
И Миоци двумя руками коснулся его плечей, благословляя, а потом, в неожиданном порыве, прижал к груди, ничего не говоря. И степняк тоже обнял его в ответ.
…Сокуны не видели, как ушел странный степняк, и не видели, как стреноженные кони печально смотрели в сторону дальней рощи, где тот оставил своего вольного буланого коня со зездой во лбу.
А Каэрэ пришел в рощу и обнял своего буланого коня за шею, уткнувшись лицом в его гриву.
- Я отпущу тебя, - шептал он. – Я приведу тебя к хижине Лаоэй и отпущу. Только не попадайся сокунам. А мне надо идти. Может быть, в потоке вод я встречу дельфина… мне пора вернуться…
Миоци стоял у водопада Аир. Вода низвергалась в бездну у его ног, а впереди среди громад непрестанно обрушивающейся вниз воды сияла вечная радуга.
- Всесветлый молчит, Великий Уснувший не отвечает… Это не имеет значения для того, кто посвятил себя служению Небу. Если Уснувший молчит и не действует, то посвященный должен совершать свое дело, это никто не отменял и его обеты он не возвращает назад. Да примут воды Аир служителя Всесветлого – если один неверен, то другой из них верен, - нараспев говорил белогорец снова и снова.
- Миоци! – голос с призвуком металла раздался за его спиной.
Жрец Всесветлого обернулся. Перед ним стоял Нилшоцэа – в черной рубахе с темно-красной каймой.
- О, жрец Всесветлого, - произнес Нилшоцэа первую фразу соединения алтарей. – Для чего пришел ты к этим водам?
- Чтобы на священном месте совершить священное дело, - ответил Миоци.
- Ты взойдешь на веревочный мост?
- Да, я взойду на веревочный мост.
В глазах жреца Уурта Темноогненного было нескрываемое ликование.
- Ты принесешь жертву – великую и достойную для достойных и великих?
- Да, я принесу жертву – великую и достойную для достойных и великих.
- Скажи слово твое к рабам твоим, - сказал Нилшоцэа, отступая на шаг.
Миоци окинул долгим взглядом стреноженных коней – рядом с каждым из них был сокун, держащий наготове огромный и острый жертвенный нож. По слову жреца они вонзят их в горло каждому из благородных животных.
- Всесветлый совершает дело свое! – вскричал Миоци – и сокуны сжали в руках мечи.
- Всесветлый отпускает коней на пастбища! – возвысив голос так, что его услышали у священной рощи, возгласил жрец Всесветлого.
Сокуны замерли от неожиданности.
Лицо Нилшоцэа скривилось.
Там, внизу, стояли люди, пришедшие вместе со священной процессией из Тэ-ана, они ждали, что Миоци скажет: «Всесветлый берет этих коней себе!»
- Отпускает на свободу, да, Миоци? – в упор глядя на белогорца, переспросил Нилшоцэа.
- Да – Всесветлый отпускает коней на свободу! – возвышая голос, пропел Миоци. – Они будут жить! Перережьте им путы – и пусть они бегут на пастбища – во славу Всесветлого, хваля его благость.
Миоци стоял спиной к бурлящему водопаду.
- С чем ты пойдешь на веревочный мост, о жрец? – задал Нилшоцэа, кусая губы, следующий по ритуалу вопрос.
- Один я взойду на веревочный мост – во имя Всесветлого, - отвечал Миоци. – Если один из них неверен, то другой верен.
- Глупец, - процедил Нилшоцэа, и этих слов не было в ритуале.
- Ты думал, я поступлю иначе, Нилшоцэа? – усмехнулся Миоци.
- Да, думал, что мы породнимся через твою сестру. Мне не хотелось бы твоей гибели, Аирэи Ллоутиэ.
- Вот как? – усмехнулся жрец Всесветлого.
- Теперь, перед смертью, ответь мне – что ты делал в печи Уурта? Среди угольев нашли твою флягу и нож.
Миоци молча отпил из фляги.
Потом он сказал:
- Мой нож и моя фляга – всегда на моем поясе из белогорской веревки, Нилшоцэа. Это ты променял пояс белогорца на темный огонь, и речь белогорцев – на речь народа болот.
- Я всего лишь говорю по-фроуэрски, а ты водишь с фроуэрцами дружбу. С самыми что ни на есть жалкими фроуэрцами! И тебе не страшно оставлять сестру в руках изуверов-карисутэ?
Клянусь, что я доберусь до Игэа Игэ и уничтожу его. Но твоей сестре я оставлю выбор.
- Уурт проиграл скачки Табунщику, - заметил Миоци.
- Ну, это пустая случайность, - хохотнул нервно его собеседник. – Будут, будут еще скачки. И не одни. А ты – ты веришь в Табунщика?
- Я верю и знаю, что белогорская доблесть не умрет с моей смертью, - ответил Миоци.
- Когда тебя не будет рядом с Сашиа, о белогорец, - язвительно проговорил Нилшоцэа, - то твоя сестра может сделать иной выбор…
- Мы слишком долго болтаем, а народ ждет продолжения ритуала! – перебил его Миоци. – Ты забыл, что тебе положено сказать? Так слушай, я тебе напомню: «Что повелишь мне, о жрец Всесветлого?»
- Что повелишь мне, о жрец Всесветлого? – кусая губы до крови, произнес жрец Темноогненного.
- Ризу мою мне подайте, одежду мою принесите мне – облекусь в нее, оденусь в нее, взойду на веревочный мост! – возгласил Миоци.
Пять младших жрецов-тииков Всесветлого уже несли золотую кольчугу, а остальные перерезали конские путы. В наступившей тишине зазвучало далекое пение – это жители Тэ-ана, пришедшие к водопаду, пели древний гимн:
- О, восстань!
Утешь ожидающих Тебя,
обрадуй устремляющих к Тебе взор.
- О, восстань!
Тебя ждут реки и пастбища,
к Тебе взывают нивы и склоны холмов,
- О, восстань!
к Тебе подняты очи странников,
в Тебе - радость оставленных всеми,
- О, восстань!
чужеземец и сирота не забыты Тобой,
чающие утешения - не оставлены.
- О, восстань!
В видении Твоем забывает себя сердце –
- О, восстань!
- Пусть они замолкнут! – процедил Нилшоцэа.
- Это невозможно, - проговорил в растерянности начальник сокунов. – В священном месте нельзя убивать. Но, о блистательный Нилшоцэа, мои люди запомнят зачинщиков – и при возвращении в Тэ-ан они будут казнены!
- Глупец, - бросил Нилшоцэа.
А Миоци снял с себя пояс из белогорской веревки, и отдал одному из тииков его, а также нож и флягу.
Младшие жрецы Всесветлого занесли священные топоры на стволы священных деревьев луниэ – первое, второе и третье дерево, поникнув кронами, низверглись в водопад Аир.
Четверо жрецов Всесветлого с трудом поднесли Миоци золотую, сияющую ризу. Он воздел руки вверх, и они стали облачать его. Золото вспыхивало в лучах полуденного солнца, пока они наглухо закрывали все двадцать четыре застежки. Без посторонней помощи эту ризу снять было невозможно.
Нилшоцэа смотрел на Миоци, закусив свои узкие губы. А тот, медленно выпрямившись, от плеч до пят покрытый струящимся золотом, возгласил:
- Подайте мне мой пояс, нож и флягу.
И ему подали.
- Я восхожу к Всесветлому на веревочный мост священный – принести жертву свою, - сказал он, опоясавшись. – Пусть те, кто почитает Уурта, идут за мной.
Стоявшие рядом с Нилшоцэа воеводы заколебались.
- Пойдем же со мной! – повторил жрец Всесветлого. – Кто примет участие в жертве жреца Всесветлого, тот обретет великую силу. Что же вы стоите?
- Пусть первым идет Гаррион, - заговорили воеводы. – Заодно и докажет свою верность темному огню. В его роду все почитали только Пробужденного и Оживителя.
- Гарриона нет, он еще в пути, - отвечали им другие.
Ууртовцы колебались, переговариваясь между собой. Миоци тем временем сделал шаг к веревочному мосту, потом другой, третий. Он шел с трудом, ноги его погружались по лодыжку во влажную землю.
- Где же наследник Игъаар? – внезапно обеспокоенно спросил Нилшоцэа у пятерых своих телохранителей. – Надо найти Игъаара! – с этими словами он быстро ушел куда-то, а Миоци и воеводы остались у веревочного моста над бездной.
- Он идет приносить жертву? – спросил кто-то.
- Он заколет себя, - пояснил его товарищ. – Сейчас был священный диалог, и Миоци отказался проливать конскую кровь и соединять алтари.
- Ну, ради жертвенного самоубийства последнего великого жреца Всесветлого я не побоюсь взойти на мост! – хохотнул кто-то.
- А кого это там, вдалеке принесли на носилках?
- Это парализованный ли-Оэо. А хранитель Башни умер ночью, как говорят, от разрыва сердца.
- Что ж, пусть говорят, - усмехнулся один из воевод. – А где Игаон? Он был лучшим другом Миоци.
- Вон он – рядом с носилками… Сестра Миоци подле него, в синем покрывале… что за красавица, говорят! Нилшоцэа имеет на нее виды.
- Взойдите, о люди, за мной, на священный веревочный мост! – произнес Миоци, тяжело ступая под своей сияющей золотой ношей.
- Пойдем же, - сказал один фроуэрец другому.
Каэрэ, прижавшись своей головой к голове коня, слышал, как с тихим шумом шевелятся ноздри буланого. Раздвинув густой кустарник, он смотрел на водопад, над которым, под радугой, был протянут священный веревочный мост.
На веревочный мост ступил человек в золотой ризе – драгоценный метал сиял в полуденном солнце и высокая фигура жреца светилась, подобно раскаленной в плавильной печи.
Медленно и тяжело шел белогорец Миоци, жрец и служитель Всесветлого, по веревочному мосту, раскинув руки в стороны и держась за протянутые вдоль моста веревочные перила.
Он дошел до середины мост и остановился там – на маленьком, всего в один шаг, выступе скалы, чье основание уходило вниз, в рокочущие, непрестанно низвергающиеся в бездны воды.
Миоци встал к Каэрэ спиной, и тот вздохнул с печалью, и погладил гриву коня – а тем временем на веревочный мост стали всходить воеводы. Они крепко, судорожно сжимали веревки-перила. Некоторые из них останавливались, ни в силах смотреть ни вперед, ни вниз, ни вверх, но, подстегиваемые честолюбием и криками товарищей, шедших позади, делали все новые и новые шаги, приближающие их к жертвенной скале посреди водопада.
Они не видели радуги над собой – той, что видел Каэрэ из своего укрытия. Но радуга сияла над Миоци, и он, в своем, раскаленном, как солнечный диск, золотом облачении, был невыносим для глаз. Полуослепший от сияния, Каэрэ вытирал слезы, текущие по его щекам, но смотрел и смотрел…
На противоположном краю бездны, там, куда уходил дальний конец радуги, появился всадник. На нем была одежда степняка – но не походная, как у Каэрэ, а праздничная одежда предводителя степняков. Поверх белой рубахи таинственного степняка были накинуты шкуры медведя и льва. На плечах молодого всадника-вождя был алый шерстяной плащ, отороченный орлиными перьями, с вышивкой из скрещенных линий и диковинных птиц, пьющих из чаши. Крепкий пояс из воловьей кожи был затянут на его бедрах, а волосы молодого вождя, густые и золотистые, рассыпались по широким плечам из-под венца с разноцветными каменьями. На груди его блестел золотой амулет Его белый конь тоже был украшен – отделанная золотом старинная сбруя блестела на солнце, но седла на нем не было, только ковер.
Откуда он взялся, это человек, и зачем он пришел?
Всадник спешился, обнял одной рукой коня, а другую руку протянул вперед, и Каэрэ вздрогнул, пораженный мыслью, что видит самого себя – словно дальний, волшебный мираж. Но нет – всадник в разноцветной праздничной одежде вовсе не был отражением устало и печального странника Каэрэ, скрывающегося от чужих глаз в кустах над пропастью на другой стороне.
И Миоци поднял голову – и увидел молодого вождя, а тот повторял и повторял свой странный жест. Он отводил правую руку, потом касался ею своего левого плеча. Потом он воздел руки вверх и так застыл.
Миоци тоже замер. Вдруг он слегка покачнулся – но устоял, раскинув руки в стороны. Каэрэ вдруг остро осознал, насколько изможден жрец Всесветлого – изможден постом, бессонными ночами и тяжкими думами.
Он, уходящий на смерть, стоял теперь одиноко над ревущей бездной в тяжелой золотой ризе – золотой тяжелой кольчуге, под которой любой другой уже упал бы и не смог подняться.
Миоци снял с пояса нож, и Каэрэ с трудом подавил желание закрыть глаза. Он знал, что где-то внизу стоит Сашиа, что она не закроет глаза, что она будет с братом до конца. И еще там, внизу, одинокий Игэа с золотой цепью на шее, советник наследника правителя Фроуэра, царевича Игъаара…
Миоци поднял нож двумя руками, и лезвие его блеснуло, отражая сияние солнца и золота. Воеводы, не сводя глаз с Миоци, крепче уцепились за веревочные перила: когда тело упадет в водопад, мост сильно покачнется.
Несколько мгновений белогорец держал нож в вытянутых руках, точно собирая остатки сил. Каэрэ показалось, что он услышал чей-то стон в толпе внизу – наверное, это была Тэлиай. Сашиа сохранит молчание до конца…
Словно молния, сверкнул клинок, радуга разбилась о золотое одеяние белогорца и став солнечной радугой. Мост, священный веревочный мост, разлетелся в стороны, пораженный в главный свой узел клинком белогорца, и темные фигурки воевод исчезли в глубинах, их вопли заглушил рев воды. Фроуэрские лучники по приказу Нилшоцэа торопливо начали вскидывать свои луки, целясь в Миоци, уже не соединенного с землей ничем, даже веревочным мостом, стоящего на белом камне посреди водопада.
Не успели они спустить тетиву на своих луках, как белогорец уже прыгнул в гремящую пропасть, и Каэрэ, не сводившему глаз с Миоци, показалось, что в водоворотах фигура прыгнувшего словно раздвоилась, и человека в белой рубахе подхватила мощная струя воды, исходящая от радуги, а тяжелое золото все падало и падало вниз, дробясь о скалы и камни.
А всадник-степняк в праздничной одежде вождя уже не стоял на том берегу водопада – он мчался вдоль реки, текущей от водопада Аир, и конь его призывно ржал, оборачиваясь назад. Кони, освобожденные перед восхождением Миоци на веревочный мост, напрягли уши и повернули головы. По их спинам и ногам прошла волна озноба – и они устремились вслед за конем степняка. Тиики в страхе отпрыгивали от них – до этого смирных, покорных судьбе жертвенных коней – чтобы не найти себе смерть под их копытами. Обреченные кони в одно мгновение стали стремительным табуном.
И кони неслись и неслись, а всадник во главе табуна уже поворачивал в степь.
- Кто это? – спросил Игъаар у Игэа, вытирая слезы. – Ты видишь его, о друг мой?
- Нет, - ответил ему Игэа через силу. – Прости меня, Игъаар – я не вижу ничего…
Он умолк и закрыл рукой глаза, а Сашиа взяла его за безжизненную правую руку, и поднесла ее к своим губам.
- О, Игэа! Это Он – Великий Табунщик уводит в степь своих жеребят! – восторженно говорил и говорил Игъаар. – О, Игэа! И мой конь – волнуется подо мною. Я поскачу, поскачу вслед Ему – Великому Табунщику. Как жаль, что Гарриона здесь нет…
- Постой! – слишком поздно закричал Игэа, очнувшись от плача. Вороной конь Игъаара уже взвился и, дико заржав, помчался вслед табуну, перепрыгивая через камни и обломки скал.
- Ловите, держите коня наследника! – не своим голосом закричал Нилшоцэа. – Конь понес наследника правителя Фроуэро!
Но среди сокунов царило смятение – на мосту погибли их предводители, и стражники в черно-красных плащах с ужасом видели, как водный поток бьет о скалы тела воевод.
- Неужели эти люди разделят водную могилу Аирэи? – с непередаваемым отвращением проговорила Сашиа.
- Вниз, вниз! – кричал кто-то из сокунов. – Надо выловить их тела, чтобы предать достойному захоронению на темном огне! Надо выловить их из воды!
А конь Игъаара уже нагнал табун, впереди которого мчался рыжеволосый степняк, и теперь царевич на вороном коне скакал вслед за игреневой лошадью, подле которой бежал, как уже почти взрослый, ее белый жеребенок.
- Хорошо, что ты тоже теперь с ними, мой буланый, - вслух проговорил Каэрэ. – Это – большая радость, последняя радость моя…
И он подошел к обрыву, намереваясь прыгнуть в воды Аир, подобно тому, как сделал это на глазах у всех великий жрец Всесветлого.
- Эй! – крикнул кто-то за спиной Каэрэ.
Он обернулся и замер. Человек в облегающем тело черном спортивном костюме и белых кроссовках стоял перед ним.
- Привет, Виктор, - сказал человек, отбрасывая сигару в заросли можжевельника. – Да, я смотрю – затянуло тебя не на шутку. Аэола – удивительное место. Ну, пойдем теперь со мной. Пора отдохнуть. Ты заслужил хороший отдых.
Каэрэ оцепенел, не в силах сдвинуться с места.
- Ну же, - раздраженно сказал человек в черном костюме, хватая Каэрэ за руку – и неожиданная резкая боль пронзила всадника, и он погрузился во тьму…
____
Продолжение:
Предыдущее: http://www.proza.ru/2011/03/03/613
Начало: http://www.proza.ru/2009/04/26/635 и http://www.proza.ru/2009/06/19/987