Раогай сидела на сундуке, а Лаоэй жарила на углях очага рыбу. Обе молчали.
- Оэлай убежала, бабушка Лаоэй, - наконец, сказала дочь Зарэо чужим, хриплым от слез голосом. – Ее никто не может удержать. Она стала безумная, совсем безумная!
Лаоэй молчала, только изредка печально кивала головой.
- Она сейчас где-то в лесах… бродит, кричит… ты знаешь, Оэлай берет деревяшку, пеленает ее и укачивает, и поет колыбельные ей… мертвой, сухой деревяшке… Это так страшно, Лаоэй.
Старушка снова кивнула, не отворачиваясь от очага.
- Что же ты молчишь, Лаоэй! – в отчаянии воскликнула Раогай.
- Оэлай приходила сюда – как раз перед тем, как тебя привел ко мне твой отец, - наконец, сказала тихо Лаоэй. – Мне не хватило сил ее удержать… и не хватило сил сказать об этом Зарэо.
Раогай спрыгнула с сундука, подбежала к деве Шу-эна Всесветлого, обняла ее и только тогда поняла, почему та молчала и скрывала лицо. Глаза ее были полны слез, они текли по ее морщинистым, впалым щекам. Лаоэй тоже обняла Раогай, нежно прижимая ее к себе.
- Вот и исполнилось твое желание, дитя, - прошептала она. – Вот ты и поселилась у меня!
И слезы, крупные слезы, вновь заструились по ее старческим щекам.
- Не плачь, бабушка Лаоэй! – проговорила, всхлипывая, Раогай. – Может быть, она где-то здесь, в лесу, может быть, она еще придет…
- О, нет, Раогай, - печально ответила дева Всесветлого. – Горе ее велико, и печаль гонит ее вперед, вдаль, никогда она не найдет себе покоя… Никогда она уже не вернется сюда…
+++
Было раннее утро, и солнечные лучи светили сквозь нагие ветки деревьев. Сашиа отодвинула тяжелый полог, скрывающий их с Игэа в носилках, и воскликнула:
- Посмотри, Игэа – как сияют деревья рощи!
И он тоже выглянул, и приказал рабам остановиться и опустить носилки на землю.
Они пошли пешком через рощу. Листья, желтые и багряные, лежали под их ногами – ветра не было, и они не могли улететь прочь. Только солнечные лучи, играя средь обнаженных веток старых деревьев луниэ, заставляли светиться и деревья, и облетевшие листья, касаясь их.
Они подошли к пруду. На темной, усеянной листьями воде, замерли скромные рыбачьи лодки.
- Я всегда хотел управлять лодкой, - вдруг сказал Игэа. – Ходить под парусом, на веслах. И отец подарил мне лодку – в день, когда мне исполнилось двенадцать лет.
Игэа остановился и отвел взгляд. Сашиа незаметно взяла его за теплые пальцы его левой руки.
- Это была великолепная лодка, Сашиа! – продолжал Игэа немного изменившимся голосом. – У нее был белый парус и мачта, а весла были обрамлены деревом луниэ. И я все утро, пока мы завтракали, смотрел на нее из окна, и почти ничего не ел. Отец погладил меня по голове и сказал: «Ты рад, мальчик мой? Она твоя, эта лодка! Сегодня я научу тебя ставить парус!» И мать моя улыбалась. И я выбежал из-за стола и помчался по лестнице вниз, перепрыгивая через мраморные ступени… и впрыгнул в лодку, и схватил весла в руки, и ударил ими, отталкиваясь от берега…
Игэа умолк.
- Я уже умел грести – и я доплыл до другого берега. Счастливый, с кружащейся от счастья головой, я выпрыгнул из моей лодки, ничего не видя и не замечая. Я не заметил сокунов. Я не заметил их, и моего отца, постаревшего на двадцать лет, мать, мою гордую мать, упавшую перед ними на колени, я словно ничего не видел и не понимал… они куда-то потащили меня…помню одно – словно укус змеи… нет, сотни змей в плечо… вот сюда, справа… и я потерял сознание…
Голос Игэа становился все тише – словно ему было трудно говорить.
- А когда я очнулся, то … - тут он попытался улыбнуться, - то я стал таким, как ты меня сейчас знаешь, Сашиа. И лодка, и лук – уже не для меня.
Он посмотрел на воду, сдвинув брови так, что над переносицей образовалась глубокая складка – от скорби и боли.
- Здесь холодно, Сашиа, - словно проснувшись, вдруг сказал он – заботливо и уверенно. – Хорошо, что мы немного погуляли – после этого треклятого пира каждый глоток свежего воздуха в радость.
- Теперь мы – домой? – спросила Сашиа, держась за его плащ.
- Да, к Аирэи.
Они оба умолкли, и в наступившей у темного осеннего пруда тишине раздались крики глашатаев с базарной площади, у храма Ладья.
- Что они кричат? – в неясной тревоге спросила Сашиа.
Игэа тоже был взволнован, но ничего не сказал. Они поспешно сели в носилки.
…Быстроногие и сильные рабы доставили их на площадь очень скоро.
- Эй, дорогу! – раздались выкрики стражников, но Игэа, слегка раздвинув шторы, дал знак рабам остановиться.
- Я думаю, Сашиа, тебе не стоит выходить наружу, - твердо, почти как Миоци, сказал он. – Здесь толпы народа.
- Что там происходит? – спросила девушка со все нарастающей тревогой. – Отчего они так кричат?
Игэа молча заворачивался в потрепанный плащ в полумраке носилок.
- Я схожу, посмотрю на все это поближе, - сказал он.
Но тут до них донесся крик глашатого:
- По древнему обычаю и закону Нэшиа Великого эти проповедники-карисутэ, странствовавшие по дорогам Аэолы и Фроуэро, и распространявшие свое гнусное учение, сейчас будут подвергнуты публичной казни.
Сашиа громко вскрикнула и хотела выпрыгнуть из носилок.
- Нет! – крепко схватил ее Игэа, удерживая. – Нет… - мягко повторил он. – Я не позволю тебе идти туда… не позволю тебе видеть эту казнь.
Он прижимал ее к себе, чувствуя, как стучит сердце сестры Аирэи Миоци.
- Обещай мне, обещай мне, клянись, что ты не выйдешь из носилок! – взволнованно говорил Игэа. Сашиа молчала, словно онемела. Наконец, она произнесла не своим, пустым, невыразительным голосом:
- Это странники-карисутэ. Наверняка там дедушка Иэ. Они схватили его.
- Я пойду и посмотрю, - решительно и твердо произнес Игэа, - если ты обещаешь мне не показываться наружу.
- Хорошо, - сдавленно ответила Сашиа.
Он выскользнул из закрытых носилок, завернувшись с головой в серый шерстяной плащ, и начал с трудом пробираться сквозь толпу.
- Мкэн, - кто-то пошевелил штору носилок. Сашиа не шелохнулась.
- Мкэн Сашиа, - настойчивее позвал чей-то знакомый голос, и она узнала Нээ, бывшего раба Миоци.
- Я пришел сказать мкэн Сашиа, чтобы она не тревожилась о ло-Иэ – он сейчас в Белых горах. Он прислал весточку… тише, не открывайте занавесь… я ухожу, мкэн… протяните руку...вот так… это письмо для ли-Игэа.
…Игэа приближался к помосту для казни, но толпа уже была такой плотной, что нельзя было сделать ни шагу. Он уже видел трех приговоренных – их лица, открытые и полные степной красоты, как у его Аэй, теперь светились иным светом.
Братья не видели Игэа в толпе – он был слишком далеко. Но он видел их синие глаза, их взгляд, в котором мешались печаль и веселье, взгляд, полный боли разлуки и радости ожидания, он видел, как ветер трепал их светлые волосы, как гривы коней.
- Ослепить! – коротко приказал Нилшоцэа.
И в этот миг самый молодой из братьев-странников заметил Игэа в толпе и кивнул ему, и улыбнулся – он не мог сделать более ничего, связанный по рукам и ногам, привязанный к пыточному столбу. Он что-то сказал двум другим братьям – и они успели посмотреть на Игэа, прежде чем к ним приблизились палачи, несущие в уродливых щипцах куски раскаленного железа…
Толпа возбужденно гудела, пока трех странников убивали на ее глазах.
Когда их тела, наконец, были брошены на окровавленные доски, никто уже не обращал внимания на то, что странному фроуэрцу в поношенном белогорском плаще удалось пробраться к самому помосту.
Нилшоцэа, сладострастно улыбаясь, разговаривал вполголоса по-аэольски с начальником сокунов. До Игэа долетали фразы:
- Это – только начало, о ли-шо-Нилшоцэа!
- Они признались в родстве с Аэй-степнячкой, наложницей Игэа Игэ?
- Нет, о великий жрец Темноогненного.
- А это, несомненно, они… быстро вы их казнили, слишком быстро, - нахмурился Нилшоцэа. – Вы проводили очную ставку с Игэа? – неожиданно сладострастие на его лице сменилось злобой.
- Проведем, - бодро ответил сокун.
- Уже, как видишь, поздновато, болван! – ядовито заметил Нилшоцэа.- Подайте мне носилки, надо навестить бедняжку Игъаара. Ни жив, ни мертв после своего мальчишеского поступка… как там Мриоэ?
- Ничего, сидит в подвале, скучает немного.
- В баню отвести его и одежду сменить, - фыркнул Нилшоцэа. – Обмарался поди, от страха. Передай ему, что великий жрец Темноогненного помнит его и навестит, не лишив своих милостей.
…А Игэа, незамеченный никем, приложил белый лоскут ткани к изуродованной голове младшего брата Аэй. Белогорское полотно мгновенно стало багряным. Игэа убрал его глубоко - под плащ и под рубаху – и капли теплой крови коснулись его кожи, трясущейся в ознобе…
+++
Был уже вечер, и тени от уличных факелов беспомощно бились на холодном ветру, когда в дверь дома кузнеца Гриаэ постучали. Старший сын кузнеца не сразу отпер, долго рассматривая пришедших через щель между досок.
- Это друг Аирэи, - наконец, сказал он кому-то и отворил.
Игэа и Сашиа – на них были простые, бедные одежды – поспешно вошли в сени и увидели рядом с сыном кузнеца Нээ, бывшего раба Миоци.
- Фроуэрец и дева Шу-эна Всесветлого? – раздался чей-то удивленный голос из темноты.
- Помолчи, - шикнул другой голос. – Это сам ли-Игэа и мкэн Сашиа.
- Проходите, пожалуйста, - сказал Нээ. – Мы рады вам. Пойдемте со мной.
Они прошли через нехитро украшенную горницу и вышли в маленький садик, обнесенный стеной. Нээ кивнул на лестницу, ведущую в подвал.
Игэа, а за ним и Сашиа, начали осторожно спускаться по истертым ступеням. Когда они оказались внизу, то в лицо им дохнул не запах сырости, а запах сухой и теплой земли.
Это был не подвал – вернее, не обычный подвал, где хранятся бочки и мешки с запасами на зиму и рабочие инструменты. Белый песок, принесенный сюда с берегов верховий реки Альсиач, толстым слоем устилал пол. На земляных стенах, укрепленных деревянными стволами негниющего дерева луниэ, мерцали простые светильники, полные масла.
В глубине, в темноте подвала возвышался камень – он был настолько бел, что светился во мраке. Сашиа и Игэа не сразу различили фигуру высокого человека, приникнувшего к камню-надгробию.
- Аирэи, - позвал Игэа первым.
Миоци, не удивившись, поднял над камнем свою обритую голову без жреческой повязки.
Игэа и Сашиа подошли к нему и стали на колени рядом с ним.
- Здесь, под этим камнем – Аэрэи Ллоутиэ, - сказал белогорец, касаясь белоснежного известняка.
Игэа расстелил на могильной плите «полотно молитвы» - оно уже было уже не алым, а темно-бурым, как осенние листья луниэ.
- Это кровь тех, кто разделил жертву Тису, - сказал Игэа. – Это – кровь братьев Аэй и моих.
Миоци поднял на него усталый взор.
- Я не карисутэ, Игэа. Напрасно ты думаешь, что я принадлежу к народу грез. Я здесь, потому что здесь мой Аэрэи, которого я пережил вдвое… Через семь дней я пойду к водопаду Аир. Они думают, - с его губ сорвался презрительный смех, - что я заколю там жеребенка, отнятого от вымени матери…
Он не договорил, снова коротко рассмеявшись.
- Иэ в Белых Горах. Он передает пожелания сил тебе… и мне, - сказал Игэа тихо.
- Я знаю. Нээ передал мне письмо от него.
- Мы с Сашиа думали, что это его схватили, - прерывающимся голосом сказал фроуэрец.
Миоци не отвечал, склонив голову на известняк.
- Отчего ты смочил в крови карисутэ священное полотно молитвы белогорцев? – наконец, с болью в голосе спросил он.
- Я белогорец, Аиреи. Такой же, как ты. И это – мое полотно, - ответил Игэа. – Я волен поступать с ним, как хочу.
- Это недостойно белогорца, - просто и печально ответил Миоци. – Оно должно быть белым, а на просвет… на просвет, против лучей солнца… должны проступать все плетенья нитей, как перекрестья.
- Здесь теперь видны все кресты. И самый главный – тоже, - ответил Игэа, зажигая светильник над гробом Аэрэи, и заговорил нараспев:
Сила Его
во вселенной простерлась,
словно начертание последней буквы
древнего алфавита
Аэолы и Фроуэро.
Сила Его держит весь мир,
Сила Его не изнемогает.
О Ты, Сильный -
что взывают к Тебе: "восстань!"?
Ведь воистину восстал Ты,
повернул вспять Ладью,
натянул Лук над водопадом Аир.
Пришел и не скрылся,
и не прятался Ты от зовущих Тебя,
открылся любящим Тебя,
возвеселил ищущих Тебя.
О Ты, Сильный -
воссиял ты
воистину!
- Откуда это? – быстро спросил Миоци.
- Из свитка, который Огаэ оставил его отец, - ответила Сашиа за Игэа.
- Это – гимн карисутэ? – снова спросил Миоци.
- Да. Но это еще и переделанный древний гимн Гаррион-ну.
- Понимаю, - с легким раздражением ответил Миоци.
Разговаривая, они не заметили, что за их спинами стоят Гриаэ, Тэлиай, Нээ, сыновья кузнеца и множество других людей.
- Ли-Игэа, - сказал Нээ, выступая вперед.- Братья Цго стали свидетелями Тису. Ло-Иэ в Белых Горах. В Тэ-ане стало некому преломить хлеб Тису и пустить по кругу его чашу. Ближайший родственник братьев Цго – ты, ли-Игэа. Мы просим тебя. Не отказывай нам.
Игэа отступил на шаг, покачнувшись и едва не упав.
- Не отказывай нам, - попросил старший сын кузнеца.
- Я – фроуэрец, - негромко сказал Игэа.
- Мы знаем это, сынок, - мягко ответила ему Тэлиай, - и это не повод для стыда, о сын реки Альсиач.
- Пусть и не повод, - отвечал Игэа, и его светлые волосы казались золотыми в отблесках пламени светильников, - но мне не разломить хлеб.
Он расстегнул плотный кожаный пояс, и правая его рука упала как плеть.
- Зачем вы отправляете Игэа на помост для казни? – вдруг глухо спросил Миоци, полнимаясь от камня надгробия и выпрямляясь во весь рост. – О, карисутэ – какие вы жестокие!
Он подошел к Игэа и стал рядом.
- Слушай, Гриаэ, - сказал Миоци, и его гигантская тень заплясала на стенах священный танец в пламени светильников, - слушайте все вы! Слушай, Тэлиай! Ты подтвердишь мои слова, если им здесь не поверят! – он глубоко вздохнул. – Мои родители были карисутэ, мой брат, покоящийся здесь – свидетель Тису, как вы говорите, мой дядя – странствующий эзэт, тайный жрец карисутэ, он преломляет хлеб и пускает по кругу чашу. Мне, а не Игэа, по праву быть вашим жрецом.
Он перевел дыхание, и обнял Игэа за плечи – бледного от волнения. Он ощутил, как все тело его друга била дрожь.
- Эалиэ, - сказал он так тихо, что слышать его могли только Игэа и Сашиа.
- О, сынок, - с безысходной тоской проговорила в тишине усыпальницы Тэлиай. – О, сынок! Твоя правда, и тебе стоять на этом месте по праву и по справедливости… но ведь ты – не карисутэ, сынок. Мы не можем принять хлеб и вино из рук того, кто не верит, что Тису повернул Ладью вспять.
И она упала на колени и протянула руки к Сашиа. Гриаэ понял ее жест и закивал головой.
- Вот сестра твоя, Сашиа, дева Всесветлого! Она поддержит руку Игэа, она поможет ему преломить хлеб и пустить чашу по кругу!
- Да, пусть мкэн Сашиа встанет рядом с ли-Игэа! – сказал старший сын кузнеца. – О Сашиа, не откажи нам!
Миоци молчал. Они втроем стояли перед этими людьми – бедными ремесленниками и бывшими рабами. Вся усыпальница была полна народа – отблески пламени плясали в священном танце по их лицам, встревоженным и полным надежды. Все молчаливо ждали ответа.
- Да, я согласен, - сказал Игэа.
- Да, я согласна, - сказала Сашиа. – Но ты, брат, останься с нами!
- Не уходи, Аирэи, - сказал Игэа. – Не гоните его прочь! – обратился он ко всем собравшимся.
На лице немого кузнеца появилась тень колебания. Но Тэлиай и Нээ взяли его за руки – и кузнец кивнул.
- Пусть останется с нами Аирэи Ллоутиэ, племянник ло-Иэ, белогорца и странника, - сказал старший сын кузнеца.
И Миоци – остался.
Молча смотрел он, как его друг и сестра молились вместе со всеми над священным хлебом и вином, как возглашал Игэа и как отвечали ему собранные здесь, в усыпальнице, люди. Молча слушал он, как благодарили они Тису, повернувшего вспять Ладью. А потом он взял свой кувшин с ключевой водой и сделал глоток. Только когда увидел он, как рябой Баэ, подобострастно улыбаясь, схватил Игэа за руку и начал целовать, жрец Всесветлого с омерзением и тоской отвел глаза.
- Иди, иди, Баэ, довольно, - ласково, но твердо сказал Игэа.
- Я тоже пришел, ли-Игэа, я стараюсь, я с вами заодно! – лепетал Баэ.
- Да, да, умница, хороший мальчик – иди же к друзьям, порезвись, мой милый, - ответил Игэа, и Баэ, жуя кусок лепешки отошел с довольной улыбкой.
- Ты тоже думаешь про Огаэ? – вдруг спросил его Миоци.
Игэа склонил голову в знак согласия. Миоци продолжал:
- Огаэ не вернет мне даже Повернувший Ладью вспять.
И снова сделал глоток ключевой воды.
_____
Продолжение:http://www.proza.ru/2011/03/03/581
Предыдущее: http://www.proza.ru/2010/10/29/392
Начало: http://www.proza.ru/2009/04/26/635 и http://www.proza.ru/2009/06/19/987