Уже много дней прошло с тех пор, как Эна и его спутники покинули берега теплого озера, принесшего Каэрэ почти полное выздоровление…
Они перешли Нагорье Цветов и с каждым днем уходили вниз, в долину, направляясь в верховья реки.
Циэ, сидя на вороном коне, весело пел:
Чтоб длинный путь пройти,
Давай вперед
Шагай – и только так.
Коль песни встретятся
В пути – их в лад
Слагай – и только так.
Восторг души сумей
Растить, храня
Внутри, – и только так.
Минуешь горя дни,
Слезу, крепясь,
Утри – и только так.
Что сердцем просится –
Найдешь, стремясь
Искать, – и только так.
Узнать, что мир красив, –
Открой свои
Глаза – и только так! (*)
- Это река Альсиач, что течет в страну Фроуэро, - сказала Аэй, сидевшая верхом на игреневой лошади, и отвернулась, чтобы ветер высушил ее слезы.
- Зачем мы идем сюда, Эна? – спрашивала Лэла, сидящая впереди него на спине белого коня.
Каэрэ тоже был бы в седле – Циэ с радостью уступил бы ему буланого коня со звездой во лбу – но Эна сказал: «ты еще слаб для переходов верхом, береги силы», и к своему гневу и стыду Каэрэ был принужден ехать на особо устроенных носилках, прикрепленных к спинам двух мулов. Рядом с ним сидели обычно дети – только сейчас Эна забрал к себе болтушку Лэлу, в носилках остался только Огаэ, тоже расстроенный, как и Каэрэ, от невозможности ехать верхом.
- Зачем мы идем к реке, Эна? – повторила Лэла, теребя его за кожаный рукав рубахи.
- Это – земля вождя Рноа. Нам нельзя ночевать здесь – могут придти его люди и убить нас.
- Это – земля великого Цангэ! – вдруг, словно захлебнувшись гневом, выкрикнул Циэ. -Великого Цангэ земля и его народа! Если бы мы не предали своего вождя Цангэ, то никакие Рноа не смогли бы придти и хозяйничать на Нагорье Цветов.
Циэ, уходивший в свое кочевье прошлой луной, вчера только нагнал Эну с его спутниками у порожистой речки, вверх по которой они и шли теперь. Он пришел с невеселыми новостями.
- Плохо дело, Эна, - говорил он. – Мало воинов, мало лучников, мало всадников! Рноа сказал – подать платить делать для него. Подать платили делали – коней отдать, девушек красивых ему отдать, он их ууртовцам продай-продай делать, никогда больше степь не увидят! Рноа себя великим вождем называй – кто не хочет так говори делать, того птицам на съедение в степь отдает.
- И что же вы решили? – спросил Эна, думая о чем-то своем.
- Что решать? Что решать, эх? Что ты спросил – глупость спросил! – закипятился огромный степняк, приподнимаясь в седле. – Будем биться, сражаться делай! Смелых много в моем роду пока! Эх, эх – жаль, что нет больше Цангэ и никого из рода его… Предали Цангэ, убили. В спину стреляли – свой, не чужой стреляй делал! С тех пор нас больше Великий Табунщик по степи и не водит.
- Кто это – Цангэ? – спросил Огаэ.
- Великий вождь племен маэтэ и саэкэ, - отвечала вдруг ему Аэй. Циэ и Каэрэ удивленно посмотрели на нее.
- Он вел степняков на подмогу к сражению при Ли-Тиоэй, - продолжала Аэй, глядя вдаль, где степь соединялась с небом, но попал со своими людьми в засаду сокунов. Они бы прорвались, но Цангэ был убит – убит выстрелом в спину. Стрелял не сокун – стрелял кто-то из степняков.
- Это сам Рноа и был, думаю, - сумрачно сказал Циэ.
- Среди степняков началось смятение. Из-за этого они и не пришли вовремя к месту битвы при Ли-Тиоэй, - продолжала Аэй.
- Ты много знаешь, женщина, - сказал Циэ задумчиво. – Может быть, ты знаешь, остался ли кто-то из рода Цангэ?
- Его старшие сыновья привели к Ли-Тиоэй маленький отряд и все погибли в битве, - сказала Аэй. – А младшие дети были убиты Рноа вместе со всеми родственниками Цангэ.
- Род Цангэ больше не бывай-делай! – воскликнул горестно Циэ, словно у него во время рассказа теплилась еще какая-то надежда.
- Рноа особенно искал самого младшего сына Цангэ, почти младенца, который только пошел, - продолжала Аэй.
- Самый младший в степи отцу наследует, не самый старший, да, - угрюмо сказал Циэ.
- А я бы спрятала этого маленького мальчика и спасла его, - заявила Лэла
- Спасибо, дитя мое, за то, что так придумала, - ответил он. Она спросила, обернувшись к Эне: - А ты?
- И я бы тоже так поступил, - ответил молодой степняк. – Как тебе нравится это место на излучине реки, дитя мое? Я думаю, что мы раскинем наше новое маленькое стойбище здесь. Что вы думаете, сестра моя Аэй, Циэ и Каэрэ?
Каэрэ смотрел на скалы, возвышающиеся над рекой и не слушал слов Эны. В свете вечерней зари скалы были не белыми, а багряными.
- Да, пожалуй, - ответил Циэ за всех. – Эй, что на скалы смотри делай? – крикнул он, хлопая в шутку по плечу Каэрэ, который не мог отрвать взгляда от алеющих вершин. - Это священные горы – знаешь, да? Священный картина на них – захочешь, пойдем смотри делай. Спой же нам теперь твою песню, Эна! Хороша она!
И Эна не отказал ему – и запел на звучном языке степи:
Наша земля, как известно,- одна на всех.
Горы и зной ее, травы - одни на всех.
Зимы, пустыни, просторы - одни на всех.
Воды, туманы и ветры - одни на всех.
Все, что ты мог бы своим назвать,- только прах.
Все, что ты мог бы своим назвать,- только дым.
Нет твоего ничего ни в пустых садах.
Нет твоего ничего ни в снегах седых.
Ты, приходивший на свет, что ты нес с собой?
Одежды расшитые, звезды над головой?
Нет? Может, тогда птичье пенье, рассвет живой?
И этого не было? Что же ты нес с собой?
И что заработаешь - золото, шелк, вино?
Но с ними тяжел, словно камень, обратный путь.
Как не принес с собою ты ничего,
Так и иди назад. И свободен будь.
Все, что дано тебе было, что брал,- верни.
Каждое слово, что помнил навек,- верни.
Каждый талант, что подарен тебе,- верни.
Даже дыхание самое, даже себя! - верни.
И в отворенную дверь заходи - живым.
И без конца, и без края, без мер - живи.
Ты - ничего не имеющий, но - любим.
Ты - раствори неименье свое - в любви. (**)
+++
Около полуночи, когда все смолкло, Эна и Аэй сидели у костра.
- После битвы при Ли-Тиоэй один степняк скакал и скакал на своем буланом коне к водопаду Аир, на восток, исполнить свой долг перед Цангэ, исполнить волю Великого Табунщика. У водопада Аир он нашел деву Шу-эна Всесветлого и раненого аэольца, которого она выхаживала. И она приняла к себе маленького мальчика, едва научившегося ходить, которого привез степняк, верный Цангэ. И она приютила степняка из рода маэтэ, но он ушел оттуда через несколько дней – далеко-далеко, к островам Соиэнау, чтобы забыть о позоре своего рода, и о стреле, пущенной в спину Цангэ степняком Рноа. Он оставил деве Всесветлого весь свой запас целебных трав с Нагорья Цветов – чтобы он выходила аэольца, и одежды Цангэ – чтобы дева Всесветлого хранила их до той поры, пока самый младший сын Цангэ не станет всадником и воином.
- Мальчик вырос и отказался от одежды вождя, - негромко ответил Эна.
- Значит, в ту пору еще не пришло ему время стать вождем. Настоящий вождь – и есть то, кто приходит, словно простой степняк.
Аэй посмотрела на Эну, поворошила длинной палкой костер.
- Что же стало с тем верным Цангэ степняком из рода маэтэ? – спросил Эна, помедлив.
- Аг Цго было его имя… Он взял в жены самую красивую девушку-соэтамо с островов Соиэнау – Аг Цго выиграл конские состязания, чтобы добиться ее руки. Но он не смог оставаться жить на одном месте – в его степняцком сердце была неутолимая жажда странствий. И он со своей молодой женой и маленькой дочерью покинули Соиэнау, и жили по всей Аэоле, и у них родилось трое сыновей. Но когда он состарился, то они поселились в белых горах, там, где великие водопады. И там прошла моя юность. И там я встретила Игэа Игэ. О, знала ли я, что переживу его…
Аэй обхватила голову и качнулась несколько раз из стороны в сторону, как человек, испытывающий нестерпимую боль.
- Сестричка моя, сестра моя, дочь степи, дочь верного Цангэ степняка Аг Цго! – воскликнул Эна, нежно беря ее за руку. – Велико твое горе… Но ради того дитя, что под сердцем твоим, ради сына Игэа Игэ – будь сильна и мужественна!
- О, Эна, - ответила она. – Ты угадал про дитя… Сын мой никогда не увидит уже своего отца – сокуны давно убили Игэа…
- О, Аэй, - и он обнял ее, повторяя: – Велико твое горе…
- В горе моем я слышу поступь Великого Табунщика, - отвечала Аэй. – Спасибо тебе, Эна, брат мой, сын степи…
И она запела песню островов Соиэнау:
Зори, зори - небесное пламя,
Ночи северные светлоокие,
Белы росы, да травы высокие!..
Буду смертными славить устами
Сотворившего вся!(***)
(*) вольный перевод с татарского Радиона Далина
(**) стихотворение Галины Смирновой
(***)стихотворение Яны Батищевой)
+++
Следующим утром они пошли к священным скалам.
- На них – древние письмена, они остались еще с тех пор, как здесь жил Эннаэ Гаэ.
- Кто это? – спросил Каэрэ. - Я много раз слышал это имя.
- Это мудрец, научивший аэольцев почитать Великого Табунщика. Его диспуты с белогорцами и жрецами Всесветлого записаны здесь, на скалах.
- А разве не только степняки почитают Великого Табунщика?
- О нет, - отвечал Эна. Степняки многое забыли, а многое, наоборот, придумали, добавив к тому, что рассказывал Эннаэ Гаэ. Говорят, что он перевел на аэольский язык рассказ о Великом Табунщике, а его ученики перевели этот рассказ на язык Фроуэро. Давно все это было, Каэрэ, очень давно. Степняки, как рассказывают, гораздо позже пришли на Нагорье Цветов – а до этого здесь были города…- рассказывал Эна, покачивая головой в такт своим словам. – Там, где ты видишь сейчас эти священные скалы, был город и в нем были храмы. Думаю, что эти скалы, на самом деле – остатки зданий.
Эна остановился и добавил:
- Если ты не хочешь, то мы не пойдем туда, Каэрэ.
- Отчего же я должен не хотеть? – слегка обиделся Каэрэ. – Я не из числа трусов.
Эна промолчал в ответ и пошел вверх по склону. Каэрэ последовал за ним.
- Я не говорил тебе, Эна, - вдруг, задыхаясь от быстрого подъема, начал он, - я не говорил тебе этого, но теперь скажу. Я сменил веру. Я предал моего Бога, в которого я верил, потому что Он никак не явил себя.
- Великий Уснувший? – без тени удивления спросил Эна. – Ты ведь ему посвящен?
- Нет, не ему… и не важно как его звали… Он не отвечал мне, как бы я его ни звал. И я отдал его символ, который раньше носил на шее, Сашиа, сестре Миоци – для нее он был отчего-то дорог, это знак ее богов…
- Сашиа верит в одного Великого Табунщика, в Повернувшего вспять Ладью, - перебил его Эна.
- Да? – удивился Каэрэ и остановился.
Эна тоже остановился и, обернувшись, внимательно глядел на него. Его дыхание было по-прежнему глубоким и ровным, словно подъем не стоил ему никаких сил.
- И было время, когда ты не молился никаким богам? – спросил, наконец, Эна.
«Как ему удалось угадать…»
- Да, ты прав, Эна! – ответил через силу Каэрэ – и его самого передернуло.
- А кому же ты молишься теперь? – продолжал Эна.
- Великому Табунщику, - твердо сказал Каэрэ.
- Я не знаю, кому ты был посвящен, Каэрэ, - промолвил Эна, - но если бог твой не был из свиты Уурта, то он открылся тебе в Великом Табунщике. Великий Табунщик открывает истинного Бога собою.
- Нет, он был не из свиты, - с печалью сказал Каэрэ. – Это тоже был один Бог, и рядом с ним не было иного. У него был Сын, говорят, что он умер и воскрес. Но все это – неправда. Он не живой. А Великий Табунщик – живой.
Эна все внимательнее и внимательнее смотрел на Каэрэ.
- Бывает так, - неожиданно начал он, словно говоря сам с собой, - бывает так, что степняк зовет Великого Табунщика, а Великий Табунщик не приходит, и степняк, глупый степняк, говорит: «Великий Табунщик спать делай! Что сделает, не знаю, может быть, совсем умер делай! Не встанет, наверное, больше он. Пока он спит, пойду-ка я, выливать делать буду кобылье молоко смуглому демону степи. Пусть смотри-смотри делай за скотом моим». Так глупый степняк говорит… Он хочет, чтобы Великий Табунщик делал, как степняк скажет, а ведь степняк сам должен идти, куда Великий Табунщик поведет. Великий Табунщик свободен, свободнее ветра, и весна его приходит, когда он захочет. А степняку надо, чтобы все было надежно и крепко, чтобы правила были. Но по правилам степняцким Великий Табунщик не живет, только смуглые и раскосые демоны степи живут по правилам. Им – молока, а они за скотом присмотрят. Если другой степняк побольше им молока наливает, они скот того, первого, бросают. Смешно это! Великий Табунщик т а к не хочет с людьми жить. Он разговаривать с ними хочет, а не кобылье молоко пить и пастухом у их стад работать. Он рукой махнет – все стада к нему сбегутся, соберутся со всей степи, сделают так, как он скажет. Он все может. Но он это – дарит. Он молоко кобылицам сам дает, вымя их наполняет, чтобы жеребята могли пить молоко, расти и бегать по степи могли. На что ему молоко в обмен на батрачью работу? Не хочет он, чтобы так с ним степняк поступал. Обидно ему, Великому Табунщику. Уходит он прочь, и молчит, и плачет, что не с кем говорить ему…
Эна замолчал.
- Я слышал, что Великий Табунщик умер и воссиял, - спросил Каэрэ. – Что это значит?
- Он – живой. Вот это и значат слова эти. «Воссиял» – значит, живой. Такой, которого Ладья смерти не унесет за горизонт. Он сам шагнул за горизонт, сам в Ладью шагнул, развернул ее вспять, натянул разноцветный лук…
- Я знаю эту песню, - встрепенулся Каэрэ.
Он явился, как Табунщик –
Жеребят своих собрать.
Эна радостно кивнул, и они запели – Каэрэ порой умолкал, так как не помнил все слова.
В день, когда о Нем забыли,
И не думали искать,
Он явился, как Табунщик –
Жеребят своих собрать.
Лук напряг Он разноцветный,
Повернул ладью Он вспять.
Кто сумел Его увидеть,
Тот не сможет потерять.
Усмирить сумеет воды
Повернувший вспять ладью -
О, светла Его дорога!
О, светла стезя Его!
О, табун неукротимый
Быстроногих жеребят!
Через море эти кони
Не промчаться – пролетят.
Он шагнул до горизонта,
Он шагнул за край небес
Натянул свои поводья
Как цветной небесный лук
Усмирить сумел он воды,
Перейдя через поток
Он, в расселины сошедший,
Жеребят Своих нашел,
Он измерил дланью небо,
Шагом землю обошел.
В день, когда решили люди –
Небеса навеки спят,
Он явился, как табунщик,
Собирая жеребят.
Перебросил лук чрез небо,
Повернул ладью назад,
Жеребят его копыта
По степной траве звенят
Усмирит морские воды
Повернувший лодку вспять.
Кто сумел Его увидеть,
Тот не сможет потерять.
- Так он – человек? – спросил снова Каэрэ, когда они закончили петь.
- И человек, и жертвенный жеребенок. Ты, конечно, знаешь историю о верном и неверном жрецах?
- «Если один неверен, то другой из них верен»? Я слышал, но не понял ее.
- Эта история толкуется так. Верный жрец – это сам Великий Уснувший. Когда никто на земле не верен, он приходит и сам становится жертвенным животным, чтобы земля была верна небу.
- Ты красиво говоришь, Эна, - сказал Каэрэ. – Где ты учился?
- Степняки учили меня ставить юрты, - задумчиво сказал Эна, - пасти коней. Учили, как не потеряться в степи в буран. Старый белогорец, ушедший в поисках Великого Уснувшего в степь, научил меня древнему искусству оживлять кости больных людей. Но о Великом Табунщике я узнал впервые от девы Всесветлого у водопада. И еще знаю то, что нельзя рассказать, но то, что сам Великий Табунщик открыл мне, - отвечал Эна.
- Посмотри! – вскричал Каэрэ в тревоге. – Это же Лэла – там, наверху! И Огаэ! Как они изловчились забраться сюда раньше нас?
- Эна, Эна! – девочка в синем платье бежала к ним навстречу. – Циэ сказал, что, когда Великий Табунщик был маленький, то он лепил из глины маленьких птичек… и лошадок… и они оживали!
- Это, быть может, и правда, - серьезно ответил Эна, протягивая к ней руки.
- Эна, а еще Циэ говорил, что Великий Табунщик, когда был маленький, убивал тех детей, с которыми он играл, когда они его обижали, - добавил стоящий позади Лэлы Огаэ.
- Это – неправда, - твердо сказал Эна. – Это выдумка степняков. Не надо верить всему, что говорят о Великом Табунщике.
- А как же узнать о нем? – продолжал спрашивать Огаэ.
- Надо сердцем знать, какой он, - ответил Эна и улыбнулся. – Ты научишься когда-нибудь… В степи много небылиц говорят о Великом Табунщике… Никогда он не убивал и не убивает, каждый, кто его встретил, это понимает.
- Но это же страшно – встретиться с ним? –упорно спрашивал и спрашивал ученик белогорца.
- Да – страшно. Жеребенок Великой Степи велик и страшен, потому что он – живой. Когда он взирает на человека своими дивными, прекрасными очами, полными любви и страдания, от его взора гибнет смерть. И если ты пропитан смертью, то встреча с Великим Жеребенком полна боли, потому что он уничтожает своим взором смерть в тебе, поворачивает Ладью вспять.
- Я бы перетерпел эту боль, - серьезно сказал Огаэ.
- Ой, чуть не забыла! – завопила Лэла. – Мы там видели Каэрэ, он нарисован на скалах!
- Он не нарисован, Лэла, - поправил Огаэ девочку с видом старшего брата. – Там, на скалах, выбиты изображения многих людей, а один, самый главный – похож на Каэрэ.
- Самый главный, говоришь? – попробовал засмеяться Каэрэ. Он посмотрел на Эну – на лице того не было и тени улыбки.
К ним тем временем взобрался запыхавшийся Циэ.
- Вниз ходи делай! Опасно здесь ходи делай!
- Заем ты оставил Аэй одну? – строго спросил Эна.
- Город проклятый, скалы проклятые, не ходи делай туда! – не обращая внимания на слова Эны, продолжал Циэ возбужденно.
- Циэ, забери детей и иди к Аэй, а мы с Каэрэ пойдем дальше, - отвечал ему Эна. И в повороте его головы с разметавшимися огненными волосами, и в орлином профиле было что-то такое, что Циэ смолк и перестал махать руками.
Эна шел вперед уверенными шагами, Каэрэ следовал за ним. Черная и рыхлая земля сменилась твердым камнем. Тут и там валялись обломки глыб – многие из них были с надписями из странных букв, отдаленно напоминавшие те, которые были в свитке Огаэ. Некоторые скалы несомненно, были стенами домов – Эна и Каэрэ шли через город. Они миновали беспорядочно лежащие глыбы и оказались перед высокой стеной. Ветру не удалось до конца стереть на ней изображения тысяч людей - мужчин, женщин и даже детей – кто был на руках у матери, кто-то стоял рядом с отцом. Люди обступали место диспута. Спорили трое: один был одет, подобно Миоци, по-белогорски (с тех пор традиции Белых гор мало изменились!), другой – с вышивкой на рубахе, как у семьи Зарэо, аэолец. А третий, стоящий в центре, одетый в рубаху и плащ странника, словно Иэ, смотрел в сторону собравшихся людей, в сторону Эны и Каэрэ, делая призывающий жест.
- О-ох, - выдохнул Каэрэ и сел на землю.
Эна молчал.
Теперь, когда его подобранный в буран гость отрастил бороду за время странствий, сходство между ним и древним портретом было несомненно.
Каэрэ поднял ладони к лицу, закрывая ими глаза. Эна стоял рядом, ничего не говоря. Так прошло много времени.
Перед глазами Каэрэ появлялись и исчезали бурная горная речка, резиновая лодка с веселыми гребцами, он снова слышал удивленные и испуганные возгласы его товарищей, звавших словно издалека, через толщу воды – «Виктор! Виктор!» - но глухая, плотная стена воды накрыла собою все, и в ней не было ни опоры, ни воздуха, чтобы вздохнуть. И когда торжествующая жидкая смерть была разлита кругом, как густой, осязаемый туман, тогда в его беспомощные раскинутые в стороны ладони ткнулась чья-то сильная спина – раз, другой, третий – пока он не догадался на нее опереться. Тогда спасающее живое существо понесло его вверх из недр моря – вверх, где не было ни речки, ни скал, ни друзей, ни лодки, а лишь бескрайняя морская гладь, над которой восходили звезды незнакомых созвездий. Дельфин бесшумно нес на себе его, бессильного и обмякшего – нес на своем, гладком, сияющем, словно раскаленная медь, в лучах заходящего солнца, теле. Была тишина, но кто-то с берега, где у маяка пасся буланый конь, все кричал: «Виктор! Виктор!».
- Виктор – это твое настоящее имя? – спросил Эна.
Очевидно, Каэрэ начал грезить наяву.
- Да, - ответил он. Что ему еще оставалось?
- Ты из-за моря?
- Да… - кивнул он головой. - Мне надо побыть одному, Эна, - вдруг решительно крикнул он, вскакивая на ноги и бросаясь куда-то за рассыпающиеся стены-скалы. Он боялся, что Эна последует за ним, и притаился, спрятавшись в глубокой расселине скалы. Но шагов странного степняка не было слышно.
Осторожно приподняв голову над пыльной поверхностью известняка, испещренного диковинными буквами и перекрестьями, Каэрэ увидел, что Эна медленно спускается в долину.
И тогда Каэрэ вошел в пещеру, куда вела расселина, и лег на покрытую пылью землю – теплую и сухую – и растянулся во весь рост. Впереди , у входа, синела полоска неба. Потом в ней вспыхнул алый луч, потом небо потемнело… Настала ночь.
Каэрэ лежал в темноте, ни о чем не думая. Может быть, он уснул – а может быть, и нет – вокруг было черным черно, и он не понимал, закрыты ли у него глаза или открыты.
- Великий Табунщик! – позвал Каэрэ – не словами, а изнутри. – Ты-то знаешь все. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Повели!
Тьма была по-прежнему тьмой, но стала уже не плотной, а рыхлой. Каэрэ понял, что она была наполнена Тем, кто был ей неподвластен, и поэтому она так и осела, сжалась, как почерневший весенний сугроб – словно кто-то растопил ее. Он, стоящий среди тьмы, был Невидим и Неведом.
- Значит, Ты – Истинная Тьма, Великий Табунщик? – спросил Каэрэ.
Ответа не было. Великий Табунщик, невидимый и неведомый, смотрел на него из тьмы, глазя рукою гривы своих коней. Вся пещера была полна ими – они сдерживали свое дыхание и нетерпеливость ног, ластясь к Великому Табунщику в Великой Тьме.
Вдруг конская морда ткнулась в ухо Каэрэ. Среди обрывков старой, изношенной тьмы вокруг него, Каэрэ вдруг увидел и понял, что Великий Табунщик уходит в глубины, в сияющее и более темное, чем любая тьма, таинственное недро – такой же неузнанный и не познанный им.
- Эй! Не уходи! Говори-отвечай делай! – закричал он в отчаянии по-степняцки. – Тьма – это свет твой? Скажи!
И Великий Табунщик услышал его, и сделал к нему шаг. В слепящей тьмк Каэрэ увидел прекрасный человеческий лик и гриву буланого коня, а потом упал на обломки известняка, теряя сознание от восторга и страха.
«Упадет на землю небо,
Повернет Он вспять ладью»
Он вспомнил и словно проснулся от этих слов – чтобы услышать топот сотен тысяч коней.
- Эй, не уходи! – закричал он, выбегая, и прыгая с разбега на спину буланого коня со звездой во лбу.
Сидя верхом он увидел, как Великий Табунщик уводит своих жеребят в сторону Нагорья Цветов, в сторону Тэ-ана, в сторону истоков реки Альсиач сторону водопада Аир, над которым видна всегда великая радуга…
«Разноцветный лук натянет
Повернувший вспять Ладью…»
Буланый конь – с морского берега – повернул к нему свою прекрасную голову с умными и печальными глазами.
- Он послал тебя ко мне? – тихо улыбаясь, спросил Каэрэ.
Конь склонил голову.
- Скажи, Он – это Дельфин?
Глаза коня стали на миг не печальными, а удивленными, и он нетерпеливо заржал, указывая головой в сторону дороги на Тэ-ан.
- Идем же! – крикнул Каэрэ, и они понеслись по степи.
Он шагнул до горизонта,
Он шагнул за край небес
Натянул свои поводья
Как цветной небесный лук
Усмирить сумел он воды,
Перейдя через поток
Он, в расселины сошедший,
Жеребят Своих нашел,
Он измерил дланью небо,
Шагом землю обошел.
В день, когда решили люди –
Небеса навеки спят,
Он явился, как табунщик,
Собирая жеребят.
… Травы были полны росой, а маки – поздние осенние маки – цвели в степи.
- Как ты догнал меня, Эна? – спросил Каэрэ. – Как ты нашел меня?
- Табунщик послал меня вслед тебе, - улыбнулся тот. – Вот тебе узда для коня, вот – еда и одежда для тебя. Ты – в Тэ-ан?
- Да, - твердо ответил Каэрэ.
- Торопись! Ночью на востоке взойдет белая, как кобылье молоко, звезда – она не будет мерцать. Держись ее – и через дней семь ты будешь в Тэ-ане.
Каэрэ искренне поблагодарил его. И Эна спросил его:
- Ты любишь Сашиа?
Каэрэ вздрогнул. Эна повторил вопрос.
- Да, - сказал Каэрэ, и тут же спросил, не думая о нелепости произносимых слов – он был пронзен своей догадкой насквозь, через всю душу и сердце.
- Ты – тоже?
И Эна посмотрел ему в глаза – печально, спокойно и светло – и ответил:
- Да.
Потом он вздохнул. Потом он улыбнулся Каэрэ – ободряюще:
- Но она ни о чем не знает. Она не видела меня никогда… разве что мельком… и забыла, что видела…
У Каэрэ перехватило дыхание. Он не мог вымолвить ни слова.
- Я вел свой табун мимо того места, где была община дев Всесветлого, близ Ли-Тиоэй. И там я видел Сашиа, ее тогда звали Ийя… Она – сестра моего брата-совоспитанника Аирэи Ллоутиэ, нас вырастила Лаоэй, дева Всесветлого… Но я не позвал Сашиа с собой – я знал тогда, что однажды я пойду на поиски Великого Табунщика, один… и брошу всех… и умру в степи… Да, я не позвал ее – но я видел ее! И когда я увидел – позже, потом, в степи, рядом со смертью – что Великий Табунщик жив, и благ, и силен, я стал просить у него – пусть так же сильно, как я, полюбит Сашиа другой человек.
Эна натянул поводья, и его конь слегка заржал.
- И он решил – что ты сможешь это сделать.
Каэрэ хотел что-то сказать в ответ, но слов не было.
- Спеши же! Тебя очень ждут в Тэ-ане! – дружески ударил Эна по плечу Каэрэ. – Весна Великого Табунщика да коснется тебя!
- И тебя! – отвечал Каэрэ – единственное, что он мог сейчас сказать. Ветер трепал его темные волосы и густую гриву коня.
- А теперь – до Его весны! – крикнул Эна, и ветер разнес его голос по осенней степи, а конь его взвился, и Каэрэ не видел его больше…
Продолжение:http://www.proza.ru/2011/01/04/504
Предыдущее: http://www.proza.ru/2010/10/29/380
Начало: http://www.proza.ru/2009/04/26/635 и http://www.proza.ru/2009/06/19/987