История про тапки
Прошлой Калиюгой пришла на ум Дхарме странная пословица – «кто рано встаёт, тому бог подаёт». Что за «бог» такой, Дхарма не мог себе даже вообразить, но смысл фразы заинтриговал его до чрезвычайности. Ведь, если задуматься – кто мог подать Дхарме, и что подать, когда кроме самого Дхармы никого и ничего более не существовало, а если всё же существовало, то это и было Дхармой.
Дабы разобраться в своей дремотной абракадабре, Дхарма встал ни свет, ни заря, надел самые лучшие тапки и отправился по своим делам. Не успел он пройти и дюжины шагов, как путь его преградил Рудра. Не дав Дхарме опомниться, Рудра ударил его по лицу, повалил на землю, забрал дорогие тапки и убежал.
Да, так-таки кто-то встал раньше – подумал про себя огорчённый Дхарма и побрёл босиком восвояси с единственным желанием – как следует выспаться.
Во сне Дхарма был младенцем, он ползал на четвереньках по цветущему саду, красивые женщины брали его на руки и прижимали к груди, а мужчины при виде его склоняли в почтении головы как перед принцем или юным богом и учили разным мудрым вещам. Кстати, именно тогда Дхарма впервые смог ознакомиться с концепцией «Бога», которая так его волновала, вспомнил свою прогулку и мысленно поблагодарил Того, Кто, возможно, не самым приятным способом, но всё-таки дал ему эту возможность.
Проснулся Дхарма, когда Солнце светило высоко, и третаюга уже закончилась.
- Какое приятное было утро, и сон обо всех этих людях – потягиваясь, вспомнил Дхарма и, попытавшись встать на ноги, почувствовал жжение в левой ступне, а может быть и в правой – это не так уж важно. Тут Дхарма вспомнил, что рано утром, ещё затемно, он, непонятно, чего ради, вышел из дому и куда-то, было, направился, но не успел пройти и дюжины шагов, как обо что-то ударился, упал на землю и в темноте потерял свои любимые тапки. Пришлось возвращаться назад босиком, да ещё наступить впотьмах на что-то острое. Заглянув в зеркало, Дхарма заметил, что у него почему-то красное лицо.
Вдруг неизвестно откуда вышел человек, похожий на одного из тех, что приснился Дхарме, осмотрел его лицо и ногу, произнёс какие-то мантры, а после протянул ему трость.
- Ничего страшного, к вечеру будете снова на двух ногах, и цвет лица тоже будет у Вас нормальный – сказал человек и удалился. За храмовой занавеской послышались голоса. Человек, только что помогавший Дхарме встать, рассказывал кому-то небылицу о каком-то золотом веке.
Рудра тем временем в роскошных тапках сидел в кресле у себя дома, пил утренний кофе и рассматривал картину Василия Сурикова «Утро стрелецкой казни», висевшую на стене. Почему-то, вероятно в связи с картиной, вспомнился Рудре рассказ «Стена» Сартра.
- С чего только все казни совершались, судя по литературе и живописи, именно утром, да ко всему прочему на рассвете? – размышлял полусонный Рудра – это же просто садизм! Неужто мало того, что в такую рань разбудили и заставили куда-то переться!? Ладно палач – он хоть жив останется после всего этого, есть на ком отыграться за жестокий свой недосып – и то хлеб, а над приговоренными зачем издеваться, люди как-никак?
Вспомнил свой дурацкий сон, в котором у него украли тапки, а он догнал прохвоста, отделал его слегка и забрал свои тапки назад.
- Муть сплошная, крал у меня кто эти тапки, а может быть это я их у кого-то отобрал, - приснится ж такое – бормотал про себя Рудра – и с казнями может не всё так страшно – поди разберись – наяву это творится или во сне, и ни тебе страха, ни угрызений совести. Вот вечером – другое дело – в здравом уме и трезвой памяти, при полной ответственности за свои действия. Никакого радикализма – утро вечера мудренее…
http://www.proza.ru/2008/01/11/314
Чай. малая чашка
Аль Морунов
«Человек без чая – так люди говорили о человеке, невосприимчивом к переживаниям другого. Опять-таки, восторженный эстет, который <-> забывался в буйстве красок, окружая себя чрезмерной роскошью, получал ярлык «человека, в котором слишком много чая» - говорится в «Книге чая» Какудзо Окакуры.
Вполне вероятно, что «человек без чая», стремясь к внутренней гармонии, будет неизменно нуждаться в чае.
Чай – напиток интровертный.
Кофейный аромат сам приглашает гостей, предлагает располагаться поудобней, распоряжается, не очень-то обращая внимание на то, что истинным хозяином положения вы, по совершенно какой-то нелепой привычке, продолжаете считать себя. Глупости какие!
Чем больше в человеке «чая», тем больше он любит кофе.
Те, кто любит кофе, как бы сказать, - естественным образом, временами просто притягивают к себе как магнитом законченных чаеманов – на тепло. Хотя, между «коллегами» понимания гораздо больше.
Кофе пробуждает активность где-то вне собственной персоны. Деловой, эмоциональный, живой и общительный, как мама Африка. Его нельзя пить слишком медленно. Остывший кофе превращается в свою противоположность. Не греет, а забирает тепло и остужает что-то внутри.
Чай проявляет восточную деликатность. Его аромат почти неслышен. Вы его заварили. Вы его пьёте. Если вам понадобится кто-то ещё, вы сами об этом позаботитесь. Ваша приватность превыше всего. Слушаю и повинуюсь – шепчет джин, показавшийся на мгновение в облачке легчайшего пара над чашкой.
Чай готов ко всему и ни к чему в отдельности. Горяч, холоден, тёпл – он не заслуживает извергания из уст. Непривязан и универсален. Как даосский мудрец - погружён в себя, неприхотлив и аскетичен. Как самурай - суров и сдержан; и церемонен, когда он 5 o`clock, но болтлив и вальяжен, как подмосковная соседка.
Если правильно заварен и в нём нет, или – совсем почти нет, вообще, - сахара.
Люди, не умеющие заваривать хороший чай, не внушают доверия. (Нет, не те, кто сыплет в свою чашку многие ложки сахара. Мало ли, любит человек сладкое, - что в этом плохого?) Речь идёт именно о тех подозрительных субъектах, которые не умеют – чай – правильно - заваривать. Или не хотят, что много ужасней. Это люди, лишённые внутренней красоты, даже самого стремления к ней. Они не способны создать обстановку, беседа с ними не будет в кайф. Они неспособны на красивые поступки и действия, не умеют сделать красивой свою жизнь (какой бы она ни была, она должна быть красивой), не говоря уже о жизни тех, кого угораздило оказаться поблизости.
Любое умение или есть, или оно нет. Обучаясь – мы только читаем уже написанную страницу.
А вот пить чай можно как душе угодно. Полная свобода личного выбора.
Один из вполне безобидных способов расширения сознания, точнее даже повод для него. При условии, что сознание само не прочь расширится и умеет это делать в здравом уме и трезвой памяти, а потом благополучно возвращаться в состояние, считающееся в народе нормальным.
Стольный град Менск с трудом воспринимается без чая. От-чая-нный город. Вылизанный, упорядоченный, правильный, гладкий и плоский как компьютерная модель. Не хватает одного измерения в городе победившего диамата.
Ночью это немного меняется – может, Ленин спит на посту.
Поэтому, вероятно, нечего всевозможным иным версиям реальности тут ловить кроме вертикали с горизонталью. Скучно ей.
И представляется такая жизнь чересчур нормальной и отъевроремонтированной. «Культ теизма* основывается на умении найти в повседневной убогой жизни крупицу радости и наслаждения.
Это – божество Несовершенства, поскольку является робкой попыткой внести что-то возможное в наше невозможное бытие, которое мы знаем как жизнь.
Жидкий янтарь в чаше из слоновой кости – прикоснитесь к суровой сдержанности Конфуция, остроте ощущений Лао-Цзы и едва уловимому аромату самого Шакьямуни»…
Книга чая.
Наше невозможное бытие.
С возвращением.
Транспорт, курсы валют, налоги, политика, общество со своим мнением и делом до
всего, толпы, магазины, телефоны, регламентация, документация и прочая слякоть.
Остаются за пределами маленького чайного домика, заботливо выстроенного…
Чаем. Вокруг. Между.
А теперь можно отодвинуть перегородку и увидеть «что-то возможное», если повезёт.
*Не того теизма, который от Teo, а того, что от слова tea, которое «чай» по-аглицки.
http://www.proza.ru/2008/01/12/88
Про spiritus. dry
Аль Морунов
А с чем, спрашивается, ещё можно ассоциировать представителей рода человеческого, как не с продукцией винно-водочного производства?
Это если считать главным критерием тот эффект, который производит общение с ними на собственный организм и психику общающегося.
Во первых, как без общения с себе подобными, так и без выпивки здоровый человеческий индивид обходиться может, но не очень-то хочет.
Во вторых, как для пития, так и для общения существует определённая мера, которая, разумеется, у каждого своя. До неё продолжается удовольствие, а после - дуреешь, начинаешь плохо себя вести и не лучше себя чувствовать. Или просто хочется спать.
В третьих, и то, и другое способно вызвать определённую зависимость, что, в итоге, делает человека менее разборчивым, менее свободным, менее обеспеченным материально, и вообще доставляет кучу неприятностей.
В четвёртых, пятых, и в чёртову дюжину тринадцатых – кругом сплошные совпадения.
Вот они и сопровождают друг друга вечно - человек и выпивка, как на китайском иероглифе «желание», где вместе нарисованы символы женщины и бутылки.
Не такая уж плохая идея, как мне представляется, - взгляд на людей с точки зрения сомелье, которому и перепробовать много чего необходимо, работа у него такая; и остаться при этом по большому счёту нормальным здоровым человеком.
Да простят меня господа сомелье за невольную рекламу или, напротив, чересчур вольную трактовку их профессии. Тут не о ней, собственно, речь, а об одном из способов мировосприятия – не самом худшем, по-моему.
Все мы друг друга употребляем.
Сок и смысл людей, ставших однажды добычей вампира, образуют совершенно новый напиток - самого вампира.
Логично, что вампиром становится тот, кто пробует, а не тот, кого. Но, с определённого момента бытие вампира становится затруднительным без предоставления собственного содержимого ближним и дальним. Вам пир. «Вино превращается в уксус» и прочие пафосно-романтические метафоры подобного рода – именно об этом.
Просто представить страшно, какие чувства может испытывать вампир гурман на каком-нибудь многолюдном мероприятии. С одной стороны – это ж сколько кругом деликатесов может околачиваться! А с другой, если подумать, - по себе, естественно, судя о присутствующих, хотя и невольно – бежать отсюда! – пока не выпили до капли и не отжали как какой-нибудь фрукт из семейства цитрусовых! Или, неизвестно, что ещё хуже, не заставили тебя выпить всё своё содержимое под угрозой применения осинового кола, забыв перед этим спросить о мере и вкусовых предпочтениях.
На этом инстинкте самосохранения и построено, думается, избегание всяческих больших скоплений народа, которое происходит у многих вампиров буквально на бессознательно-неосознанном уровне.
Представляете его светлость Дракулу Брэмстокеровича – на пляже – в разгар туристического сезона!? Так-то!
Нормальная здоровая охлофобия. Фобия – страх, не всегда рациональный.
Если всё смешать и разом выпить – это что же будет?!
Человек - это вообще-то не одно слово, а целых два – «чело» – можно сказать, величина пространственная; и «век» – временная величина. Проспиртовываем это всё – в смысле, добавляем spiritus – «…и вдохнул в его лице дыхание жизни, и стал человек душею живою».
Люблю софистику.
В отличие от винограда, люди заселяют на матушке Земле не только территории со средиземноморским типом климата. Только теоретически это означает, что, к виноградным напиткам могут принадлежать хоть эскимосы. Дело здесь не столько в генах, сколько в местности, с которой ассоциирует себя человек. Именно ассоциирует, иначе к коньяку пришлось бы отнести исключительно выходцев из французской провинции Коньяк, а всех остальных величать не иначе как бренди.
Сладкие, полусладкие, полусухие, сухие и креплёные – это более, чем менее относится к области психологии.
Градация столовых - марочных - кастовая система во всей красе с регионами происхождения, породой, и социальным статусом. Остальное ещё доказать необходимо.
Пиво-водка бывает хорошая, бывает плохая. Дорогая либо не очень. Причём «хорошо» и «дорого» - это синонимы. Почти всегда синонимы в данном случае. Зато ни тебе кастовой системы, ни какой-то там породы чистокровных волшебников. Да здравствует демократия и либеральные ценности. Чем больше у вас этих самых Liberal Values, тем сложнее отравиться и легче избежать головной боли.
Пиво – самый простой, массовый и доступный человеческий тип. Да, да, да – вверху пена, в середине светло, а внизу осадок – эти люди сами в себе содержат модель всего человеческого общества. Они это общество и составляют по праву большинства.
Да что там модель какого-то общества – это архетипический образ львиной доли жизненных траекторий.
Первое впечатление нельзя произвести дважды – гласит основная заповедь уважающего себя пива. Хорошая пена – это одежда, стоимость которой очевидна даже без выставленных напоказ лейблов и при снятых ценниках, призванная внушить уважение и осознание того, что не всякая монетка сможет добраться до того самого, кто скрывается под пеной.
Чтобы понять всё о беседующем с вами пиве, достаточно первого глотка. Точнее не «всё», - а лучшее из этого «всего». Последующие глотки почти наверняка принесут разочарование тому, кто надеется, что второе, третье, и т. д. впечатления не уступят первому.
Пиво боится времени. Поэтому и старается проявить себя ярко и сразу – потом будет поздно, если вообще будет для него это «потом». Старость приходит к пиву сразу же за расцветом в виде ухудшения вкуса. В каком то смысле пиво – уже не пиво вскоре после того, как сошла пена, поэтому такие понятия как опыт и зрелость для пива не имеют значения – их нет, когда есть пиво, а пиво заканчивается с их появлением.
Средняя продолжительность жизни пива – тридцать пять лет. Всё последующее называется другим словом – существование, и мало кого интересует.
Вино можно считать первой попыткой человечества не только получить некоторое удовольствие, но и прилично его растянуть. Хотя, говорить о «вине» вообще – то же самое, что говорить обо всём человечестве. И в этом его всё. Разнообразие само по себе уже является хорошей гарантией жизнеспособности и, страховкой от того, что выищется умник, возьмёт всё, да и опишет. Тьфу-тьфу-тьфу!
Шампанское! Тоже пенится, тоже достаточно эфемерно – но это лишь видимость. За шампанским стоит совершенно другой бэкграунд. Хоть и напиток мгновения, причём исключительно радостного, шампанское может позволить себе его дождаться и даже, в принципе – пережить без тяжких потерь вкуса к жизни, отделавшись, так, мелочью – утратой экспрессии. Это человек одного события – яркого, пафосного, но единственного, после которого жизнь – тоже - продолжается.
Чем меньше чувственности, тем долговечнее. А не бывает ничего бесплатного! Хочешь радоваться долго – радуйся умеренно, и страдай тоже без фанатизма. Кроме пресловутых кнута и пряника у жизни в запасе имеется ещё целая куча всего хорошего и разного. И даже не очень хорошего. Хотя, что есть хорошо, а что нет – тот ещё вопрос. Разного – вот главное слово.
В радуге отсутствует чёрно-белая гамма, в чёрно-белом нет радуги; в жизни есть всё. Этим она и привлекательна. А среди вечных вин нет сладких.
Разве я позволил бы себе налить даме водки?
Без цвета. Почти без вкуса. Без запаха. (Если, конечно, не считать запахом холодное монотонное испарение.) Без изменений. Без градации. Без деградации. Без эволюции. Характер нордический стойкий. Целеустремлённый. Конкретный.
Это ж охренеть можно! И правда, - можно.
Who wants to live forever?
Дяденька, заспиртуй жука.
И что? – Всё.
Есть, правда, ещё вариант. Для оптимистов.
В отличие от водки, которая не может похвастаться богатством содержания и потому в смесях заимствует все качества практически у чего угодно, коньяк придаёт этому «чему угодно» свою - коньячную фишку.
Бывает, такие люди по-Гурджиевски представляют в начале общения ту версию своей персоны, которой и врага не желали бы побаловать в особо мрачном расположении духа. Всего-навсего отчётливость характера. Негоже уважающим себя дамам и господам выдавать себя с потрохами кому ни попадя и при этом ещё шоу устраивать со спецэффектами. Эффекты надобно заработать. Терпением, упорством и, оптимизмом.
Прошедший инициацию может быть спокоен за отсутствие головной боли и сохранение человеческого облика. Более того, он может быть уверен, что ему предложат именно то, что требуется именно ему – самый безотказный вид обаяния.
Впрочем, для коньяков и некоторых вин это не главное.
Главное сейчас будет:
Время не убивает – оно содержит в себе возможности.
http://www.proza.ru/2008/01/19/348
Инкуб
Аль Морунов
Когда приходит время ужина, <-> думай обо мне. Это станет для меня пищей. А утром, на завтрак, улыбнись мне…
Милорад Павич.,
Комната, в которой исчезают шаги.
.................................
Некоторые истории бывают весьма навязчивы. Они прицепляются к человеку, как репей, не давая ему покоя, пока не окажутся перевешены на очередную жертву. Самым надёжным способом освободиться считается превращение подобных случаев, которые временами происходят, в произведения литературы. Что я, собственно, намерен сделать.
Пятого сентября две тысячи седьмого года, бродя по старым кварталам Пинска, я остановился на пересечении улиц В. Коржа и В. Хоружей, чтобы сфотографировать одноэтажное с небольшой башенкой здание театра, построенное в начале прошлого века в стиле ар-нуво.
Пока возился с настройками, ко мне подошла среднего возраста женщина в светлом свитере и учительских очках, как нетрудно было догадаться, идущая домой с покупками из ближайшего гастронома в пятиэтажку в нескольких минутах ходьбы.
Извинившись, она поинтересовалась, можно ли снять голограмму на такую, как у меня, камеру. Я ответил, что никогда не фотографировал голограммы, и, пока группа прохожих, неторопливо, как стадо священных индийских коров, переходила дорогу, загораживая вид, переспросил, о каком изображении идёт речь.
Дама уточнила – то, о чём она говорит - не совсем изображение.
- Даже, скорее всего, никакая не голограмма. Не знаю, каким понятием будет правильнее всего описать то, что я видела. Похоже на живую движущуюся картинку, какие показывают в фантастических фильмах.
Толпа уплывала из видоискателя.
- Где, вы говорите, проходит эта выставка голограмм? – я попытался изобразить на своём лице одновременно иронию и заинтересованную сосредоточенность. Второе, судя по всему, получилось убедительнее, и моя собеседница продолжила.
- Пару недель назад я ходила на рынок. Возле рынка, есть небольшой зелёный пятачок в каких-то два дерева. На улице было много людей, а я, как все женщины, решила вдруг ни с того ни с сего заглянуть в свою сумочку. Сошла с тротуара и встала в сторонке под деревом. Только я остановилась, ко мне решительным шагом направился мужчина лет тридцати – тридцати пяти, высокого роста, с тёмными волосами. Подошёл и уставился мне прямо в глаза. Какие у него глаза, карие там, или зелёные, я так и не поняла. В остальном - самый обычный мужчина. Таких можно встретить десятки по всему городу, и не только, думаю, у нас. Стою, не понимая ещё толком, что ему понадобилось; и слышу, не ушами, а прямо в своей голове, фразу мужским голосом: «люби меня».
Женщина сделала небольшую паузу.
- Я немного испугалась. Не хватало только маньяка для моего личного счастья. С другой стороны, кругом люди, это внушило какую-то смелость. Только я собралась уйти, как человек передо мной начал становиться прозрачным, расплываться, хлоп! И в воздухе напротив моей груди жёлтое пятно света. Тут же – в меня, как волна по всему телу от сердца. Тепло. Через позвоночник, суставы, пальцы…
Передо мной никого не было. Вокруг по улице ходили люди. Будто ничего не происходило. Я заглянула в сумочку, там всё было на месте. Золотая цепочка, кольцо обручальное – тоже никуда не делись.
Пока ваш покорный слуга пытался сохранить лицо, сочинив уместную к окончанию услышанного реплику, собеседница в очередной раз избавила меня от этой суровой необходимости.
Наконец представившись Ириной, и, видимо для придания дополнительной основательности своему рассказу, упомянув своё высшее образование, женщина охотно поведала всё, что я собирался уже спросить. Будучи верующей, после той странной встречи она тотчас направилась в церковь. Пожилой католический священник внимательно выслушал её, сказав, прочтя молитву, что ей нечего бояться. Прихожанки, которым Ирина успела всё рассказать, вспомнили, что год или два назад в костёл заходила большая цыганская семья. Что произошло между ксёндзом и цыганами, никому в точности не известно, но в итоге служитель церкви выгнал последних из храма. Находящиеся поблизости люди запомнили только слово «язычник», произнесённое несколько раз среди взволнованной польской речи. Покинув пределы храма, оскорблённый цыган произнёс заклинания. Между ним и священником в воздухе возникла фигура человека, брюнета высокого роста, неотличимая в своей убедительности от толпы зевак, образовавшейся вокруг. Развернувшись спиной ко входу в собор, наваждение решительно зашагало прочь мимо расступающихся людей.
Цыгане тоже ушли, но созданное одним из них существо ещё несколько раз встречали в старой части города, там, где костёл.
- Вот было бы здорово, если это сфотографировать. – вслух вырвалось у Ирины с огоньком надежды в глазах.
Я не знал, что и ответить. Ничего не объясняющие слова вроде «суккуба», «инкуба» или «наваждения» в таких случаях ничуть не лучше «голограммы», о которой говорила женщина.
Единственное, что поддаётся пониманию, - фигура человека, возникшая из воздуха, нуждается в человеческой вере в её реальность, в любви, в чувствах, в эмоциях, мыслях и отношениях, как живое существо нуждается в пище. Это мало, чем отличается от литературного образа. Хотя бы теперь. Эффект от фотографии был бы таким же. Слова и фразы стали для наваждения телом, а ты, прочитав это, можешь передавать ему привет.
http://www.proza.ru/2008/04/13/59
Повторяющиеся сновидения
Аль Морунов
Башня. В этом городе есть. Выстроена только-что. Из песчаника и гранита. Блоки удерживаются собственным весом. Несколько тысяч лет. Из металла, стекла и бетона. Кажется, в шестидесятые или семидесятые. Из красного полнотелого кирпича. Я видел чертежи. Будет стоять на площади в четырёх кварталах отсюда. Их нашёл какой-то английский археолог. Колоссы метафизической живописи де Кирико.
Толстые бетонные стены шершавой поверхности. На пальцах след штукатурки как мелкая пудра. Монолит - лестница над головой. Кубофутуризм. Серпантин наверх, кажется, бесконечно, круглая небольшая площадка в центре, освещена далёким стеклянным куполом. Лифт. А Бао Ку. Спуск. «Служебный вход» - на табличке клинописью. Коридор. Двери, двери кабинетов. Бумаги - для подписи директору. Не сюда. Подъём. Лестницы. Металлическая конструкция. Может быть, - я директор! Ниже. Двери кабинетов. Лестницы. Бетонные балки. Одрадек. Лестницы. Вверх и вниз. Коридор. Потерянное ожидание. Направления. Канцелярию, скорее всего, перенесли.
Тебя-то я искал! Нужно подписать. Вот, договор.
Наверху.
Площадка. Пространство. Аркада. Галерея. Балкон. Далеко подо мной
город.
Срыв, - и долгое, долгое - падение.
Над головами - тех, кто там – на этой площади - вокруг. Быстрый полёт, огибая дома, клумбы, деревья, под мостом… Стена высокого здания. Вверх!
Там впереди
дорога.
«…
В Мемфис хочу поспеть и Птаху там
взмолиться
Любимую дай мне сегодня ночью!
Река – вино!
…»
«Пожалуйста, пристегните ремни».
Газеты с кроссвордами, бутерброды - едут на дачу. Большие громоздкие сумки можно сложить под сидение - вниз …следует без остановок до станции... Душно. Степь, провода и вечернее небо. Жара понемногу спадает. Крыша - металл - не остынет ещё долго.
Разбег и взлёт.
Негигиенический субъект преградил дорогу. Провоцирует,..., вымогает.
Педаль газа
в пол. Столкновение, брызги.
Подскакивает немного вверх. Прямая асфальта, скорость. Впереди небольшая ложбина, чуть сбавив ход, вниз. Плавные изгибы, бархатные линии персико-абрикосовые
проступают
округлостью
маленькие
упругие
холмы.
В верх!
Корица и каперсы.
Возвращаюсь. Другие люди. Только мне - в город. Сколько? Лет?! Мельтешенье гребцов, и кормчих, возниц, официальных лиц
стюардесс, водителей, проводниц, торговцев, земляков
иностранцев, попутчиков, попутчиц, таможенников, пограничников, торговцев, встречающих
провожающих...
Скоро должны приехать.
На месте в наушниках, джаз, с книгой и чашкой чая. Окно - кино. Редкая зелень спальных районов, остановка трамвая за углом, контур домов на фоне неба с огнями их окон. Сонные парки. Такси.
Дорога. Из города, через город, в город. Лёгкая дрожь - брусчатка.
Я живу в этом городе. Некоторое время уже. Я просыпаюсь. Акации за окном. Подъезд. Пешком по лестнице спускаюсь вниз. Двор.
Дети скрипят на качелях. Вверх и вниз. Редкая зелень спальных районов. Остановка трамвая за соседним домом. С тобой по пути. Зайти в магазин купить чай, и пару лимонов. Табличка: «Улица…». Ведёт к морю, параллельно, там, где кафе, через сквер, недалеко от… выходит на...
Аба-ба-га-ла-ма-га.
Магазин налево.
ЦимЦУМ.
Мельтешенье, броуновское движение. Ленивое огибание. До полного отупения.
Шум, гам, бедлам.
Губы, глаза.
А-А-А-А-А-А!!!
Пожар!
Пожарный кран. Рычаг повернуть вверх
затем резко
с усилием
вниз.
С силой. Мощным горячим потоком
смывает
всё.
Бесконечная плоскость. Сверкающая, блестящая гладь ляпис-лазури под сводом просторным пустого чистого неба глубокого синего. Свет. Уходящая вдаль к горизонту коса идеально песчаного пляжа.
Море
спокойствия.
http://www.proza.ru/2008/05/24/354
Пятое измерение Михаила Булгакова
Аль Морунов
Общеизвестно, всякую книгу можно читать, кому как вздумается, по-разному, в любой последовательности. В итоге получаются совершенно иные произведения, о которых трудно даже представить, кто является их настоящим автором; не говоря уж об обстоятельствах создания текста и всём прочем.
К примеру, Воланд с его свитой может восприниматься вроде еврипидова бога из машины, персонализированной флуктуации – символа целой кучи неучтённых элементов сложной системы мироздания. Трикстер - мастер игры за гранью понятий добра и зла. Нетрудно найти здесь аллюзии с Остапом Бендером, начав рассуждать о том, что Великий Комбинатор 1930-х должен обладать сверхъестественными способностями. Мефистофель, посетивший Москву. Большой Брат, гиперболизированный образ Сталина. Множество интерпретаций бесконечно.
Варианты одних и тех же идей можно встретить в романе Булгакова, миниатюрах Борхеса, признании Теслы, что не он является создателем своих изобретений, в рассказах Кортасара или книге Павича. Само по себе это лишь очередное воплощение концепции.
Воланд приказывает Маргарите выпить из сосуда, куда только что была налита кровь убитого барона Майгеля. «Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья».
Сколько времени прошло между выстрелом Азазелло и моментом, когда губы Маргариты коснулись сего грааля? В какой точке вселенной пролилась кровь убитого? Кто был этим человеком?
Чтобы весенний бал полнолуния состоялся, в тридцать третьем году, в пригороде Ершалаима Гефсимании ударом ножа был убит Иуда. Одновременно погиб от пули барон Майгель.
Принято считать, что два эти события разделены временным отрезком в девятнадцать столетий, и расстоянием около двух с половиной тысяч километров. К тому же, согласно наиболее распространённой версии, Иуда был найден повешенным. Впрочем, вполне вероятно, речь идёт о неком другом Иуде, особенно принимая во внимание распространённость этого имени.
Мысль, что в чаше находилось вино, сделанное из винограда, выросшего на месте, где пролилась кровь христова предателя, представляется наиболее реалистичной. С той, исключительно, оговоркой, что жидкость, наполнившая череп покойного Берлиоза, была кровью застреленного барона. Чтобы связать воедино эти два убийства, подойдёт индийское слово аватара – нечто наподобие параллельного, альтернативного иного воплощения личности. Иуда (повешенный, или застреленный, видимо - оба) и Майгель – аватары некоего единого архетипического образа.
Воланд поднёс Маргарите кровь всех иуд, ежегодно убиваемых, по меньшей мере, ближайшие два тысячелетия. Одним из них оказался Майгель. Всё это одна смерть.
Которая произошла, и происходит всегда и повсюду, в едином пространстве-времени. В пятом измерении - вечности – «мире архетипов», «мгновении, в котором чудесным образом объединены эти разные времена».
У Булгакова пятое измерение – это ещё и точка, в которой соединяются все пространства. Коридор межу мирами, Хумгат, если угодно. Абсолют.
Московская история Мастера и Маргариты синхронна событиям Евангелий, повествованию Мастера вплоть до того момента, как человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и стремительно побежал по лунной дороге вслед за своим верным стражем; всему, что можно представить. Так выглядит сад расходящихся тропинок. Если это не более чем сходство, то оно удивительно.
Вне сомнений, два предмета, имеющие объём, массу и плотность, не могут одновременно находиться в одной точке пространства. «Вечность позволяет нам жить в последовательности». Только вымышленный герой, образ, идея, может проникнуть в пятое измерение, недоступное материальному.
Христианское причастие есть ни что иное, как приобщение к вечности. Напоминание о непостижимом. К похожему представлению восходит свойственное древним циклическое восприятие времени с его повторяющимися ежегодными ритуалами, напоминающими отметки на циферблате часов.
Одно из воплощений вечности - книга. Архетип книги, если быть точным. Писатель, который «сам создаёт своих предшественников»; также всё, повлиявшее на создание текста. Читатель, творящий книгу и сочинителя по своему образу и подобию. Написанное и читаемое Никем. Замкнутый круг. Точка смешения реальности с литературным вымыслом. Это напоминает гипотезу о космических чёрных дырах, что поглощают и заново рождают всё, находящееся вокруг.
Есть основания считать вымышленными Рамсеса, Октавиана Августа, Екатерину Медичи, Бориса Годунова, Сальвадора Дали, даже собственную бабушку. Любая располагаемая нами информация об этих людях будет неполной, предполагая тем самым любые варианты возможного.
«Мир существует, чтобы войти в книгу». Иногда это удаётся. «Достоевский бессмертен». Как Михаил Булгаков или Хорхе Луис Борхес, тысячи других, чьи имена нам известны. В египетской Книге мёртвых имя человека обеспечивает бессмертие до тех пор, пока для него сохраняется шанс быть прочитанным. Люди, о которых идёт речь, сами превратились в архетипы, неотделимые от симулякров своих аватар, чьи имена мы видим на обложках книг, в текстах биографий, литературных эссе да бесчисленных упоминаниях.
В словах и фразах живёт душа Эб, «производящая смысл». «Скажем, всякий, кто возлюбил врага своего, соучаствует в бессмертии Христа. В этот миг он Христос. Повторяя строку Данте или Шекспира, мы каждый раз, так или иначе, перевоплощаемся в момент, когда Шекспир и Данте эту строку создавали». Постоянное приобщение к упомянутому. Этот закон распространяется на всех, кто жил раньше, либо живёт сейчас, давая возможность параллельных, не только последовательных жизней для каждого, не замечаемых, впрочем. «Мы не вынесли бы безмерной тяжести совокупного бытия вселенной». Производя саму идею вечности, сознание тут же дистанцируется от неё, выделяя цепочку последовательностей и отсекая всё за её пределами. Это не даёт возможности ответить на вопрос о первичности абсолютного пятого измерения, либо самого сознания. Ответ на него лежит «по ту сторону» любой последовательности. Вечность – производная сознания, в то время как сознание – дух Ак, в египетской традиции - есть «чудесная частица мирового целого, о котором мы так и не узнаем, и хорошо, что не узнаем». Безличное коллективное бессмертие всего во вселенной, о котором говорил Борхес. Абсолют. Пятое измерение, что заключает шанс бессмертия персонального, о котором мы можем только догадываться.
http://www.proza.ru/2008/02/19/363
(с) Аль Морунов