«Школьные годы чудесные»:
- обмундирование советских школьников;
- бедный украинский коршун;
- идеал пионера;
- ехидная улыбочка и кок в восьмом классе;
- в гриме мог бы играть первых любовников.
2.2.3. ПИОНЕР — ВСЕМ РЕБЯТАМ ПРИМЕР.
В третий класс я пошел уже в новую школу № 278 на проспекте Огородникова. Закончилось раздельное обучение мальчиков и девочек. Эта школа исторически была при «Гознаке», так что весь наш двор учился там. Я был новичком в гознаковском дворе, росту был невеликого, и, конечно, вскоре местная шпана попробовала меня на прочность. Некоему Иванову во дворе мне пришлось показать кирпич, тогда он отстал.
Хотя на уроках физкультуры, где выстраивали всех по росту, я занимал предпоследнее место в хвосте, в школе меня не обижали. То ли я умел за себя постоять, то ли авторитет отличника срабатывал, а учился я и в этой школе на одни пятёрки. Сбои иногда бывали только по труду и физкультуре. Юным читателям советую поглядеть на мои Ведомости оценки знаний и поведения, как их тогда называли, - табели – в ШКОЛЬНЫХ ПОДРОБНОСТЯХ 2. (1) и (2).
Никакой обидной клички, прилипшей ко мне, я не помню. Только когда в чём-то проявлялась симпатия к какой-нибудь девчонке, в ход шла дразнилка, похожая скорее на упражнение в произнесении звука «р»:
«Борис-барбарис, председатель дохлых крыс,
А жена его, Лариса, замечательная крыса!»
В школу все ходили в форме. У девочек – коричневые платья и фартук – обычный, черный, и праздничный, белый. Прически – обычные косички, соответственно, с черными или белыми лентами. У мальчиков – почти военная форма серого цвета с металлическими пуговицами, с отложным или стоячим воротником, куда надо было подшивать белый подворотничок, с фуражкой и ремнём с латунной пряжкой. Эти ремни были серьезным оружием в драках, как и портфели, набитые учебниками и тетрадями. Мальчишек в младших классах стригли под ноль. На фото – дефиле мод советской школы.
Дрались школа на школу, двор на двор. Оружие было устрашающее – выпрямляли и затачивали строительные скобы, которыми скрепляют брёвна, изготовляли мощные рогатки, в ход шли бутылки с карбидом, которые перед броском заливали водой и закупоривали. По ходу дела использовались лыжные палки. У меня был круглый щит из бакелитовой фанеры – бывшее сидение от стула, копьё с флажком и деревянный меч. Щит изготовил мне папа, а змею на зелёном флажке на машинке вышила мама. Помню зимнюю драку с музыкальной школой на дворе у Фонтанки. Атаманом у музыкантов была рыжая девчонка по прозвищу «рыжая ведьма». Другая массовая драка удостоилась даже милицейского оцепления, но пацаны под клич «Атас!» рассыпались и смылись в гознаковские лабиринты.
После окончания третьего класса в 1955 году мама со мной решила на отдых ехать на Украину. Ей кто-то посоветовал Винницкую область. И вот мы, нагруженные чемоданами с крупами, сахаром и консервами (знали, что на селе кушать нечего), поехали в поезде Ленинград-Одесса. В поезде моя мама познакомилась с соседкой по вагону, мамой двоих маленьких детей, которая тоже по чьей-то рекомендации ехала в городок Немиров. Она сагитировала мою маму ехать с ней.
На вокзале в Виннице мы пересели на поезд до Немирова по узкоколейке. Поезда тогда тянули паровозы. Помню загадочную надпись: «Закрой поддувало!». Высадившись в Немирове, мы, две молодых тётки и трое детей с кучей чемоданов, оказались в жарком, пыльном аду среди гусей и мазанок. Спросили, есть ли вода – оказалось, что нет ни реки, ни озера, ни леса. Помню, как у мамы по пыльным щекам текли слёзы, оставляя грязные потёки. Обратного поезда не было, выручил случайный военный фургон, подбросивший нас обратно до окраины Винницы. Уже стемнело, мы сидели на чемоданах на обочине, но хозяйка дома, у которого нас выгрузили, сжалилась и пустила нас ночевать в хлев, вместе с хрюшками.
Поутру мама поехала на вокзал, брать билеты обратно в Ленинград. Но на вокзале она познакомилась с человеком, удивительно похожим на Хрущева – такой же маленький, толстенький, совершенно лысый. Он предложил ехать к нему, в село Стрижавка в семи километрах к северу от Винницы на реке Южный Буг. Сам он был из сельской «интеллигенции», портной. Видимо, на этой почве они с мамой и нашли общий язык. Его сын был солистом балета Винницкого театра.
До Стрижавки было легко доехать из Винницы по шоссе вдоль реки. Южный Буг в Стрижавке – большая полноводная река раза в три шире Фонтанки. Левый берег – полузатопленные заливные луга, а правый – высокие гранитные скалы. Село располагалось на обоих берегах реки, соединенных в то время низким деревянным мостом. Ещё в войну там был капитальный мост, от которого остались мощные каменные опоры-быки.
Хата нашего хозяина была на низком берегу. Это была мазанка-полуземлянка с земляным полом и соломенной крышей, выбеленная снаружи и изнутри. Маленькие окошечки были почти на уровне земли. Единственным украшением в хате были вышитые рушники. Конечно, не было ни водопровода, ни даже электричества. Освещение – керосиновыми лампами. Не знаю, как зимой, но летом в такой мазанке было хорошо, прохладно в любую жару.
Стрижавка – большое село на несколько тысяч жителей. На высоком берегу Буга за селом был бескрайний Чёрный лес, а на низком – чудесный чистый сосновый бор, в котором во время войны располагалась ставка самого фюрера. Местные называли её «гитлеровской дачей». То, что от неё сохранилось, производило сильное впечатление. От взорванных подземных бункеров остались лишь бетонные глыбы толщиной в несколько метров, зато нетронутыми среди высокого соснового леса вились бетонные дорожки и как мираж стоял огромный бассейн без воды, в котором, как говорили местные жители, во время оно плавали лебеди. По этим дорожкам хорошо было гонять на велосипеде, но это уже в следующие сезоны.
Первые дачники, с кем мы познакомились в Стрижавке, была странная парочка – мама и великовозрастный сын, которому было более 30 лет. Разговоры шли только о том, как бы его женить, но ему никто, кроме мамы, был не нужен. Позже мы подружились с семьёй полковника Барахтина – такими же дачниками из Ленинграда. Кроме более взрослой дочки Тани, у них был мой ровесник, и тоже Боря, который стал моим самым близким другом на детские годы.
Полковник артиллерии был «настоящий полковник», наголо бритый, крепкий служака, спортсмен по натуре. С ним мы играли на «гитлеровской даче» в «чижа»: что-то вроде лапты, где снарядом служил деревянный цилиндр, заостренный с обоих торцов, «чиж», который поднимали в воздух ударом биты по заостренному концу, а вторым ударом отправляли поднятый «чиж» подальше. Полковник научил меня играть в преферанс, но отбил у меня охоту к азартным играм, когда однажды я проиграл целую корзину груш. Правда, груши были даровые, их можно было собирать прямо под деревом. Играли мы также и в шахматы, причем из-за спортивного азарта, который всюду привносил с собой полковник, мне пришлось основательно изучить дебюты по книжке «Шахматы для начинающих». В семье Барахтиных все обращались друг к другу на Вы.
Семействами выходили купаться на реку, при этом приходилось преодолевать заливной луг, обычно по щиколотку подтопленный тёплой, прогретой на солнце водой. По нему приятно было шлёпать босиком, но существовала опасность наступить на «волчка» - кусачую черную личинку сантиметров 5 длиной. Выше по течению Буга была замечательная дубрава, где мы собирали огромные белые грибы с плоскими шляпками.
На хозяйском огороде у меня была собственная грядка, где я посадил и поливал лук, огурцы и даже кукурузу, так популярную в хрущёвское время. Помню огромные поля кукурузы и подсолнечника, песни босых колхозных дивчин, возвращавшихся по вечерам с полей на телегах, запряженных волами, с косами, вилами и граблями, тёмные тёплые ночи с небывалыми звездами, страшные грозы, когда в землю одновременно били несколько молний, и стоял непрерывный громовой грохот.
Колхозники в то время были, по существу, крепостными, у них не было паспортов, поэтому они не могли никуда уехать, а за каторжный труд им платили натурой, то есть продовольствием по количеству палочек – засчитанных трудодней, так что денег у них практически не было. Какие-то крохи они могли выручить, продавая овощи и фрукты с приусадебных участков на рынке. Помню этих баб, стоящих возле своих корзинок, причём меня поразило, что они справляли малую нужду, не сходя с места, ручеёк тёк прямо из-под длинных юбок.
В Стрижавке была действующая церковь, куда прислали молодого попа. Он в плавках, но с крестом на груди, легко переплывал Южный Буг и вызывал повышенный интерес у дачников. Троицу отмечали, украшая мазанки берёзовыми ветками. Всё на селе делали сообща. На свадьбу молодожёнам за день всей общиной построили мазанку, ногами месили глину с навозом и соломой. Пили горилку – мутный самогон фиолетового оттенка из свёклы. Ели кашу и овощи с огорода. Молоко было редкостью: держать коров было запрещено. Зато на дворах пели петухи, кудахтали куры, крякали и гоготали утки и гуси, важно расфуфыривались индюки. Откармливали здоровенных хряков, одного, тоже Борьку, зарезали при мне, он страшно визжал.
В общем, Украина – это здорово. Поэтому следующие два дачных сезона мы ездили только в Стрижавку. Помню, что там мы наблюдали солнечное затмение через закопчённые стёкла, домашняя живность очень беспокоилась. В последний сезон с нами поехал Кыка с семьей. Поэтому мы переехали в другой дом, побольше, на другом берегу рядом с церковью и кладбищем.
Вспоминаю первую ночь, когда меня положили спать на сеновал, и мама повязала мне платочек на голову от сенной трухи. Ночью ко мне подполз какой-то местный парубок и стал меня щупать. Я стал уверять его, что я не дивчина, но он был пьян и невменяем, пришлось показать свою мальчишескую силёнку. Но насилия я уже тогда не любил. Один хлопец очень хотел помериться со мной силой, но я спокойно объяснил ему, что драться просто так я не хочу, а причин для драки между нами просто нет, чем привёл его в полное недоумение.
Кыка, конечно, привез с собой ружьё и устроил охоту на диких голубей, курлыкающих в бору на гитлеровской даче. Ну, настрелял он птичек, но толку, то есть мяса, от них было с гулькин нос. Там же он застрелил коршуна, на фото – я с кыкиным трофеем. Зачем? Так что охоту я навсегда невзлюбил как бессмысленное кровопролитие.
Как-то Кыка соорудил и подарил мне минимотороллер из самоката с велосипедным мотором. Помню, как он – толстый дядя весом более 100 кило, демонстрируя нам своё создание, сел на эту крошку и поехал, причем казалось, что он просто присел и с треском понёсся по набережной Фонтанки, влекомый неведомой силой. Мой первый опыт вождения этого аппарата оказался и последним: на повороте меня занесло и выбросило из седла. Я отделался легкими ушибами, благо в то время автомашины на набережной были редки, но мама категорически отказалась принять этот подарок.
Этот поворот на Фонтанке запомнился мне ещё и испытанием ракеты собственного изготовления из целлулоидной фотопленки и охотничьего пороха, взятого в комоде Кыки, у которого там хранились патроны, дробь, бикфордов шнур, фотореактивы, фотобумага и масса прочих интересных вещей. В частности, однажды я нашёл там конверт с порнографическими снимками, изучать которые я отправился в туалет. Здесь же я их и заныкал, но мама их нашла и устроила взбучку и мне, и Кыке. Так вот, ракета со стабилизаторами была красиво раскрашена малиновым лаком «Цапон» и установлена утром на пустынной набережной. Фитиль подожжён, и я из-за угла увидел, как она рванула, оставив большое облако сизого порохового дыма. Выбежал дворник с метлой, пометался по набережной, но ничего и никого не обнаружил, а я быстрёхонько смылся.
Кыка держал на Фонтанке довольно большую лодку, подвесные моторы к которой он таскал домой. На этой лодке он выходил в залив рыбачить. Однажды он взял меня с собой, был бешеный клёв крупных окуней на нересте, брызгающих молоками. На обратном пути уже в темноте мы сели на мель, и Кыке пришлось лезть в воду по пояс, чтобы столкнуть лодку с мели. А в какой-то праздник Кыка устроил семейный выезд на лодке по Фонтанке в Неву. В лодку загрузилось человек шесть, борт едва возвышался над водой. Когда мы проплыли под Дворцовым мостом, мимо пролетел катер, поднявший волну. Эта волна захлестнула нашу посудину, и мы все вместе пошли ко дну. Хорошо, что это случилось как раз около лестницы-спуска у Адмиралтейства со львами, а там было мелко. Вся наша мокрая компания выбралась на этот открыточный спуск и долго живописно сушилась на солнышке. Вот такой был наш Кыка – авантюрист и затейник.
Возвращаясь с дачи в Ленинград, каждый раз я замечал, что наша квартира становится всё меньше. Получая в школе бесплатные учебники на новый учебный год, я с огромным интересом их листал, предвкушая, какие же новые предметы вскоре ждут меня. У меня были разные увлечения, например, я любил лепить из пластилина доспехи разных эпох на шахматные фигуры. Поля учебников у меня тоже были изрисованы фигурками греческих воинов под впечатлением от книги Куна «Легенды и мифы Древней Греции», которую я перечитывал много раз. Потом было увлечение палеонтологией. Я копировал на кальку и срисовывал изображения всех вымерших животных, которые я находил в книгах. Купил даже у букинистов дореволюционный том Линдемана «Земля, ея жизнь и история» и по скелетам «восстанавливал» облик вымерших чудовищ. Вылепил из пластилина целую сцену боя между динозаврами, которая была представлена в школе на выставке детского творчества, а мама показала её Левону Лазареву, знаменитому впоследствии скульптору, мужу её подруги Моники, о которой она упоминает в последних строчках своей памятки.
Во время каникул в шестом классе папа взял меня с собой в Москву на Выставку достижений народного хозяйства. Мы спали в многоместном номере в гостинице «Золотой колос» вблизи ВДНХ. Отец целыми днями был на выставке, а я впервые самостоятельно изучал Москву. Передвигался, в основном, в метро. Тогда я впервые посетил все главные московские достопримечательности – Третьяковку, Музей изобразительных искусств, почему-то имени Пушкина, соборы Кремля, планетарий, московский зоопарк, само собой, ВДНХ и, главное, я нашёл Палеонтологический музей, помещавшийся тогда среди корпусов Академии Наук. Этот музей в то время, видимо, работал не для широкой публики, а для научных сотрудников, и когда я подошёл к его двери, она была закрыта. Но мне повезло, меня, расстроенного, увидел какой-то учёный старичок, открыл дверь и провёл по залу среди огромных скелетов.
Вообще отец неоднократно ездил в командировки на ВДНХ как участник выставки и был там награждён двумя бронзовыми медалями в 1965 и 1969 годах. Кстати, он, единственный в нашей семье, один раз ездил в командировку за границу — в ГДР на Лейпцигскую международную ярмарку. Привёз оттуда, к неудовольствию мамы, только толстенный рекламный проспект выставки и два пустых чемодана с застёжкой-молнией.
Мамины модели в той же ГДР брали призы на конкурсах, к примеру, модель вечернего платья «Аида», но за границу на конкурсы ездили не модельеры, а начальство. Зато художника-модельера Гуанову Ольгу Фёдоровну наградили Дипломом первой степени Исполкома Ленсовета «за создание красивой и удобной одежды, отмеченной премией на общегородском конкурсе на лучшую модель одежды». У меня сохранился журнал «Моды» 1959 г. Ленинградского Дома моделей, в нём семь моделей мамы – от вечернего платья до домашнего брючного комплекта (тогда это была новинка!). А вообще у неё были медали «За оборону Ленинграда» 1943 года и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» 1946 года, и ряд медалей, которыми позже награждали многих блокадников: «В память 250-летия Ленинграда» и «300-летия Санкт-Петербурга», «40 лет победы в ВОВ» и «50 лет победы». Больше она получить не успела.
У отца были те же военные медали плюс медали «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина», «Ветеран труда», «30 лет победы в ВОВ» и та же «В память 250-летия Ленинграда», а уж до 300-летия Санкт-Петербурга папа не дожил. А меня в то время награждали Похвальными грамотами Министерства просвещения РСФСР «За отличные успехи и примерное поведение»: и за 6-й, и за 7-й, и за 8-й классы.
Привлекала меня и астрономия. Пользуясь каким-то дореволюционным руководством для умельцев, я смастерил длинный бумажный телескоп-рефрактор с очковыми линзами. Трубу изнутри зачернил самостоятельно изготовленным матовым составом из жжёной кости. Наблюдал Венеру в виде серпа, высунув эту трубу в форточку. Любовь к вымершим не исключала интереса к ныне живущим зверям. Я прочёл все тома Брэма. Одним из любимых музеев был Зоологический. Я завёл блокнот и рисовал животных с чучел цветными карандашами. То же я делал в Зоопарке, но с живых зверюшек. Интересно было и в находившемся рядом в здании Биржи Военно-морском музее. Конечно, не раз бывал я и в Эрмитаже, особенно в древнеегипетском отделе, и в Русском музее, причем часто ходил по музеям сам, без родителей. Однажды, классе в четвёртом, увлекся, не забежал вовремя в туалет и вымочил свои серые штаны. Пришлось сидеть на ступенях Биржи и ждать, пока пятно высохнет. Ещё одним увлечением была география. У меня была хорошая зрительная память, и я мог нарисовать карту мира во всех подробностях, со всеми континентами, морями, островами, заливами и мысами, озёрами и реками, городами и государственными границами.
Мама водила меня в Кировский театр по абонементу. Слух у меня был хороший, и я мог напеть любую мелодию из известных опер и балетов, тем более что в то время классическую музыку часто транслировали по радио. Но инструмента не было, так что музыке меня не учили, а жаль. Иногда я сам изображал дирижёра, махая палочкой и трубя какую-нибудь симфонию из-под письменного стола. Очень облегчало запоминание оперных арий то, что тогда практически все оперы исполнялись на русском языке. Пожалуй, в XXI веке нашлось бы не много людей, особенно молодых, которые, кроме «ляля-ля-ля» из известной выходной арии Кармен, могли бы по-русски пропеть слова:
«Любовь свободна, мир чарует,
Законов всех она сильней.
Меня не любишь, но люблю я,
Так берегись любви моей!
Ляля-ля-ля!
Меня не любишь ты, так что ж,
Зато тебя люблю я!
Ляля-ля-ля!
Тебя люблю я
И заставлю тебя любить!»
Ну, а по-французски и того меньше.
Титры с переводом во время спектакля никак не могут заменить исполнения на родном языке, их ведь не споёшь. Кроме того, чтение титров отвлекает от музыки. А без понимания слов многое в опере ускользает от внимания зрителя. Например, мне пришла в голову мысль, что те же слова мог бы пропеть и Хозе – ведь это он зарезал Кармен, и в них – универсальная характеристика такого чувства, как любовь, вернее, сексуальное влечение. Секс и насилие всегда сопровождают друг друга. По словам Окуджавы, есть ещё одна парочка – «любовь и разлука», которые «не ходят одна без другой». Но это уже совсем иная песня. Конечно, такие мысли в мою детскую голову тогда не приходили, но зато позже, во взрослом состоянии, слушая «Кармен» и другие оперы, я всегда мысленно пел по-русски, и арии в моей душе расцветали.
Кыка взял садовый участок в Дубочках за Ораниенбаумом, и после шестого класса мы сняли там дачу. Однажды прямо к дому, к детской песочнице утром приползла гадюка, и играющий там младенец чуть не схватил её, приговаривая: «Червяк, червяк». Взрослые изжарили эту несчастную змею в печке. Во время грозы молния ударила в опору линии электропередачи метрах в 50 от нашего дома. Все сидели на веранде с бетонным полом, а я стоял, и меня так шарахнуло так называемым шаговым напряжением, что пришлось полежать в постели. Ещё запомнилось, как я читал Ленке, «дочери моего дяди», сказки «Тысячи и одной ночи». Книгу у меня немедленно отобрали.
В седьмом классе началась любовь, сначала по инициативе девочек. Я был симпатичный мальчик, и помню влюблённые взгляды одноклассниц, но мне никто не нравился. Одна страшилка прижала меня в углу и стала целовать, еле отбился.
Как пионер и отличник я был председателем совета отряда, имел две красные лычки на форменке. Но дорасти до трех лычек председателя совета дружины (то есть всей школы) что-то помешало, видимо, уже тогда я был социально чуждым. Помню, однажды то ли на 1 Мая, то ли на 7 Ноября меня делегировали для участия в спортивном пионерском параде на Дворцовой площади перед демонстрацией трудящихся, выдали тёплую голубую фланелевую форму. Увы, после парада её пришлось сдать. Пионерский актив порой удостаивало своим вниманием городское начальство. Вспоминаю одну такую встречу во Дворце пионеров (Аничковом) с каким-то важным товарищем, который с трибуны перед десятками председателей пионерских дружин и отрядов делился своими впечатлениями от командировки в Лондон, не забыв похвалить местные эль и виски. Даже мне, ребёнку, было видно, что он явно навеселе. От него мы впервые узнали, что знаменитая песня «Подмосковные вечера» была первоначально «Ленинградскими вечерами». С его подачи и под его дирижёрским управлением мы тогда хором спели «Ленинградские вечера» в авторском варианте. Интересно, как такая сепаратистская вольность отразилась в его личном деле на Лубянке.
Летом 1959 года наш завуч, усатый дядька, родом из Закарпатья, организовал турпоход на свою родину. Пошли около 40 девятиклассников и я, только окончивший седьмой класс. Вряд ли кто из школьников и их родителей представлял себе, что нас ожидало. Мой рюкзак килограммов 20 весом был заполнен консервами. На поезде доехали до Львова, немного погуляли по этому, совершенно не похожему на наш, старому европейскому городу, а потом по железной дороге – в городок Ясиня в предгорьях Карпат.
Первый же переход по пригоркам с рюкзачками отсеял с десяток девочек, которые заявили, что дальше не пойдут, и вернулись в Ленинград. Шли мы, в основном, по дороге вдоль Тисы, пограничной реки с Венгрией и Чехословакией. Ночевали в школах, обычно в физкультурных залах на матах. Проходили в день до 20 километров. Тащили с собой воду и хлеб, изредка забегая в местные столовые, где нас кормили огнедышащей солянкой или не менее огненным пловом. Иногда бывали переходы по горным тропинкам. Не забуду, как однажды рано утром мы прошли через облака и увидели солнце, восходящее над облаками, и вершины гор, как острова среди моря тумана. Я как натуралист поймал саламандру – чёрную с оранжевыми пятнами. Мы её заспиртовали в бутылке с водкой для школьного музея.
Нас пугали, что в горах ещё действуют бандеровцы. Но, видимо, благодаря земляку-завучу нас, кацапов, встречали приветливо. Раз мы очутились на гуцульской свадьбе. Кроме знаменитых гуцульских вышивок на рубахах, меня поразил маленький пацан, лет трёх-четырех, который пил горилку и закусывал её красным перцем, испробовав который я долго ходил с открытым для проветривания ртом. Был там ещё хлопец, который говорил на пяти языках: украинском, русском, румынском, венгерском и цыганском.
В Мукачево у нас, видимо, кончились деньги, и завуч договорился в местном совхозе, что мы поработаем несколько дней на виноградниках. Нам выдали острые кривые ножи, и мы обрезали сухие лозы, по пути, конечно, подъедая ещё не зрелый виноград. Там мы не только работали, но и посетили старый замок на холме. До Ужгорода по равнине топать пешком было уже не интересно, и мы доехали до города на попутках по дороге, сплошь засыпанной яблоками с придорожных яблонь. Дома в Закарпатье были совершенно не похожи на украинские мазанки. Это большие деревянные дома с галереей-гульбищем вдоль второго этажа, украшенные резьбой, как и ворота во двор.
Хоть я и был на два года младше остальных путешественников, ко мне относились хорошо, а вот одного толстого парня, видимо, с ДЦП, по прозвищу Упупыч травили постоянно. Дедовщина всё-таки вырастает не в армии, а ещё раньше. Среди девятиклассников, конечно, образовались парочки. Но меня это не касалось.
На обратном пути мы ехали через Киев, посетили Софийский собор, Золотые ворота и пещеры Киево-Печерской лавры. Видел я раку Ильи Муромца и иссохшие мощи других святых старцев. Тогда всё это были музеи, хотя можно было увидеть и настоящих монахов. Встречая меня на вокзале в Ленинграде, мама просто не узнала меня: за месяц я вырос, загорел, окреп и превратился из ребёнка в юношу.
В восьмом классе я по-прежнему был отличником, и моя фотография висела на доске почёта школы, а родителям пришла благодарность за хорошее воспитание сына и почему-то за успехи в соревновании за «четыре хорошо», хотя я учился на пятёрки (похвастаюсь ещё раз в ШКОЛЬНЫХ ПОДРОБНОСТЯХ 2. (3)).
Пришло время вступать в комсомол. Меня принимали в Ленинском райкоме комсомола, обосновавшемся в комфортабельном особняке на проспекте Огородникова. Я почувствовал, что дух лжи и карьеризма, как-то физически ощутимый там, мне глубоко чужд (и пионерия-то изрядно надоела), и не «вовлёкся» в райкомовскую компанию, хотя меня и вовлекали.
Зато я поступил в драмкружок, который вела наша классная дама и преподавательница литературы Янина Максимовна. Первая пьеса, в которой я играл, - по рассказу Чехова «Беззащитное существо». На фото я в гриме несчастного банкира Кистунова, пострадавшего от «слабой, беззащитной» вымогательницы. Но на репетициях второй пьесы по «Евгению Онегину», где мне выпала титульная роль, я не мог совладать с собой, меня била дрожь – ведь Татьяну играла девочка Лена, моя первая любовь. Она была моей соседкой, живущей этажом выше, и моё первое стихотворение, посвящённое ей, было написано и вырезано перочинным ножом на подоконнике лестничной клетки. Вот это стихотворение:
В небе кто-то плакал крупными слезами,
Тосковал о солнце день и даже ночь.
Дождевые капли медленно сползали
По стеклу оконному, исчезали прочь.
Люди укрывались пестрыми зонтами.
Может быть, один я понимаю дождь,
Потому что тоже днями и ночами
Самому мне снится солнечная дочь.
Тогда я увлекался Блоком, «Стихами о прекрасной даме», и был очень рад, когда Янина Максимовна сверх программы посвятила один урок Блоку.
После окончания восьмого класса нас отправили на прополку в совхоз. Погрузили на открытые грузовики и поселили в сельской школе: девочек на кроватях, а мальчиков в другом помещении – на дощатых нарах. Между комнатами быстро организовался обмен записочками, и я был потрясён, получив записку от своей богини. Запомнились ещё два эпизода. Меня и Галку, мою одноклассницу, отправили в правление совхоза, удалённое на несколько километров, рапортовать о наших успехах в прополке. На обратном пути Галя как-то разомлела и уговаривала меня отдохнуть в кустиках, но я как настоящий комсомолец решительно отверг это недостойное предложение.
На полях, которые мы пропалывали, с войны осталось много патронов и даже снарядов, мин и бомб. Любимым занятием было бросать патроны в костёр перед школой. Но однажды принесли небольшой зенитный снаряд с гильзой и тоже бросили его в огонь. Потом долго лежали за стеной и ждали, когда рванёт, и рвануло очень не слабо, но, слава Богу, без жертв.
Видимо, в это время родители взяли участок в Горелово, в садовом кооперативе «Айсберг». Началось строительство домика 6 на 4 метра и возделывание участка. Строительных супермаркетов тогда не существовало, строили из всего, что можно было достать. Папа с фабрики привёз дощатые стенки больших ящиков из-под оборудования. В ход шли даже ржавые гвозди, которые я выдергивал из старых досок и выпрямлял молотком. Старые двери и окна тоже откуда-то привезли. Новыми были только два больших окна в углу «большой» комнаты 4 на 3 метра. В доме была ещё спаленка 2 на 3 метра и длинный коридор-кухня. Каркас делали из кругляка, который надо было ещё ошкурить от коры. Стены и крыша были покрыты толем. Никакого утепления стен и фанерного потолка, кроме картона, не было. Домик долго таким и стоял – чёрной будкой из толя.
На участке в 12 соток были посажены яблони, вишни и даже алыча, множество кустов красной и чёрной смородины, крыжовника и малины. Огромные ямы под яблони в глинистой почве долбили ломами. На трёх длинных грядках росла замечательная садовая земляника. На остальной площади высаживались укроп, морковка и, конечно, картошка. Мама сажала даже гладиолусы и георгины. Для полива использовали воду из глубокой воронки, оставшейся на участке с войны. По краю воронки росли берёзы – единственное украшение участка. Позже выкопали колодец с бетонными кольцами.
Сейчас я поражаюсь колоссальному трудолюбию родителей, которые каждый вечер с ранней весны до поздней осени таскали на себе всё необходимое, даже питьевую воду, от станции до участка (около 4 километров) и ещё успевали копаться в земле и строить нашу хибару, а на следующее утро бежали к электричке на работу. Никакого автомобиля не было. На стройке домика я получил производственную травму – прыгнул из окна на кучу досок и проткнул себе стопу насквозь ржавым гвоздём. Пришлось сделать укол в живот от столбняка.
С тех пор лето я проводил, в основном, в Горелово. За границей садоводства росла голубика, в мелколесье собирали грибы – подосиновики и подберезовики. Купаться можно было в большом, но мелком и заиленном водоёме у станции или, поближе, в карьерах, в которых плавали пиявки. На велосипеде можно было добраться до Володарского шоссе, там были большие и глубокие пруды. Кстати, моя пассия Лена была на даче в посёлке Володарский, и разок я даже ездил к ней на велике. Понятно, что дел на участке и на мою долю хватало. Так что белоручкой я не был с детства.
ШКОЛЬНЫЕ ПОДРОБНОСТИ 2.
(1) ВЕДОМОСТЬ оценки знаний и поведения ученика 4а класса школы № 278 города Ленинграда Ленинского района
Гуанова Бориса
Предметы. Оценки успеваемости по четвертям.Годовая оценка.Экзамены.Итог.оценка
1.Русский язык Устный 5 5 5 5
Письменный 5 5 4 5 5 5 5
4.Арифметика 5 5 5 5 5 5 5
8.Естествознание 5 5 5 5 5
9.История 5 5 5 5 5
11.География 5 5 5 5 5
18.Физкультура 5 4 5 5 5
19.Труд 5 5 5 5 5
20.Рисование 5 5
23.Пение 5 5 5 5 5
24.Поведение 5 5 5 5 5
25.Число пропущ. урок. 5 5 16 9 34
Подпись учителя-классного руководителя
Подпись родителей
Итоги года Переведен в 5 класс 3 июня 1956 г.
(2) ВЕДОМОСТЬ ОЦЕНКИ ЗНАНИЙ И ПОВЕДЕНИЯ ученика 6а класса школы № 278 Ленинского района
Гуанова Бориса за 1957-1958 учебный год
Предметы. Оценки успеваемости по четвертям. Годовая оценка.
I II III IV
1.Русский язык Устный 5 5 5 5 5
Письменный 5 5 5 5 5
Литер. чтение 5 5 5 5 5
4.Арифметика 5 5 5 5 5
5.Алгебра 5 5 5
6.Геометрия 5 5 5 5 5
8.Естествознание 5 5 5 5 5
9.История 5 5 5 5 5
11.География 5 5 5 5 5
12.Физика 4 5 5 5 5
15.Труд 4 4 5 5 5
17.Иностр. яз. 5 5 5 5 5
18.Физическое воспит. 5 5 4 5 5
19.Рисование 4 5 5 5 5
23.Поведение 5 5 5 5 5
Подпись учителя классного руководителя
Подпись родителей
Итоги года Переведён в седьмой класс
Учитель – классный руководитель 2/VI 1958 г.
(3)
Уважаемые товарищи Гуановы!
Педагогический коллектив 278-ой школы сообщает, что за успехи в соревновании за «четыре хорошо» Ваш сын Борис занесен на Доску Почета школы.
Благодарим за хорошее воспитание Вашего сына.
Директор школы: АЧеремисов (?)
Председатель месткома: ЛБоярская (?)
Январь 1960 года.
Назад на:
http://www.proza.ru/2017/12/14/2152
Продолжение на:
http://www.proza.ru/2017/12/14/2429
Вернуться к оглавлению:
http://www.proza.ru/2017/12/14/1967