3-я часть. Периодевты
- Не может быть, - прошептал Кесарий. – Фекла… ты тоже… ты умерла?
- И да, и нет, - отвечала загадочно девушка, целуя его в изуродованный глаз.
Она оттащила Кесария от ручья, и он сел, прислонившись спиной к валуну. Девушка быстро и умело перевязала его глаз, приложив ароматный коллирий.
- Мы увидели тебя с холма, и я поспешила вниз…
- Увидели? С холма? – растерянно проговорил Кесарий.
- Да, мы испугались, что ты утонешь, - просто отвечала сероглазая девушка.
- Я думал, что я уже утонул, - тихо ответил Кесарий.
- Нет, Александр, - ответила девушка. – Тебе дано выплывать и спасать других, подобно дельфину.
- Ты не поверила, что я отрёкся от Христа перед императором? – произнёс Кесарий медленно – не то спрашивая, не то утверждая.
- О нет! – воскликнула она.
Он дотронулся пальцами до серебряной рыбки-ихтюса, потом - до серебряного колечка, что было на груди его рядом с рыбкой, поднял их к губам и по очереди поцеловал.
- Ты видишь? – спросил он. – Ты веришь мне? – повторил он.
- Да! – печально улыбнулась она – в её глазах стояли слёзы, сияющие в лучах заходящего солнца, как капли росы. – Но откуда у тебя моё колечко? Я думала, что потеряла его давным-давно… когда мы играли с подругами в «розы и фиалки».
- Я украл его, - честно признался Кесарий. – Украл и хранил в дупле старого бука. Забрал только позавчера, чтобы увезти с собой… навсегда. Я больше не вернусь.
- Это никто не знает, - промолвила Фекла-Макрина.
- Не вернусь, - повторил Кесарий. – «Где наши розы, где же фиалки…», - напел он считалку из детской игры.
- Вот ваши розы! И прочие опасные для здоровья цветы! – раздался голос Риры. – Что с тобой случилось, друг? Что у тебя с глазом? Никак, в розовый куст упал? Мы всё видели, так что можешь не рассказывать подробности. Мы даже слышали кое-что.
- Да, Кесарий упал в розовый куст, а потом у него закружилась голова, и он… - Макрина немного растерялась.
Рира смело и неожиданно доверчиво подхватил:
- И ты, голодный – ничего небось не ел после того, как произнёс свою блестящую речь? – спустился к ручью, чтобы утолить жажду. А голова-то закружилась – ну да, ещё сильнее. И ты в ручей – плюх! Тут и мы подоспели. Вовремя.
Кесарий оторопело переводил взгляд с Риры на Макрину, прижимая повязку с коллирием к левому глазу. (*)
_______
(*)Коллирий (коллурий, коллЮрон (греч.), collyrium (лат.)) – в античной медицине глазная мазь.
______
- Я с сёстрами на прогулку выехал, - важно сообщил Рира. – В кои-то веки. Келено и Феозва там, наверху, в повозке остались. Они потрясены, сидят, плачут… Ужасное зрелище, они говорят.
- Рира имеет в виду, они потрясены тем, что розовый куст… - начала Макрина.
- Да, он тебя неожиданно… то есть, ты в него неожиданно упал, - заметил мятежный ритор.
– Девчонки просто плакали навзрыд, а я уже побежал вас разнимать… тебя с кустом… но ты уже удрал в виноградник, а я чуть сам на куст не налетел, святые мученики избавили! А Макрина увидела тебя у воды и – прыг прямо с откоса к тебе. Как не убилась, сестрица! – покачал головой Рира, поднимая голову и оценивая взглядом крутой склон, по которому петляла между виноградниками проезжая дорога.
Кесарий тоже поднял голову – и с трудом, словно через дымку, увидел вверху на дороге повозку, запряжённую мулами. Она была высоко-высоко – там, где земля соединялась с небом.
- Ну, дружище, поехали-ка к нам в гости! – деловито сказал тощий Рира, помогая вместе с сестрой Кесарию подняться на ноги.
Они с трудом довели пошатывающегося Кесария до повозки – там его ждало сочувствие Келено и Феозвы, козий сыр и отвар из абрикосов.
- Трогай, - велел Рира вознице, после того, как Кесарий был усажен на лучшее место, и повозка покатилась среди виноградников к имению Эммелии, вдовы Василия-ритора.
Кесарий сидел между Рирой и Макриной. Всё ещё заплаканные Феозва и Келено держали его за руки и говорили ласковые слова. Кесарий заметил, что Келено очень сильно исхудала со времени их прошлой встречи.
Макрина молчала, закутавшись в серое покрывало диакониссы.
Вдруг вдали заслышался лай собак.
- Остроух! Острозуб! – вскричал Кесарий.
- Ты что это? – забеспокоился Рира. – Бредишь?
- Это наши парфянские псы! – взволнованно ответил ему Кесарий. – Не нашли ли они, наконец, Каллиста?
Рира понял его с полуслова и молодецки выпрыгнул из повозки, вызвав волнение Келено и восторг Феозвы. Вскоре повозка остановилась, и раздался голос бывшего чтеца:
-Ну что, Александр, получай своего Гефестиона!
Каллист, счастливый, сияющий, в небрежно наброшенном плаще и разорванном на груди хитоне, забрался в повозку под радостные крики Феозвы. Следом за ним в повозку забрался Рира. Он взял две подушки и разместился у ног путешественников – больше места для него нигде не оставалось. Небрежно помахав рукой вознице из своего положения полулёжа, он велел:
- Трогай!
Но парфянские псы бежали рядом с повозкой, лая и пугая мулов. Рире пришлось ещё раз приказать вознице остановиться и дать возможность Афродите Урании и её рыжим детям попрощаться с молодым хозяином, облизав его руки и лицо. Урания на прощание нежно лизнула хозяина в повязку на левом глазу.
Только теперь Каллист заметил, что с его другом произошло что-то неладное.
- Что у тебя с глазом? – взволнованно спросил он.
- Он упал в розовый куст, - хором ответили Макрина, Келено и Феозва, подобно хору девушек в трагедии.
- Да, - подтвердил Рира, словно хорег.
- Как?! – пересросил Каллист в изумлении и тревоге.
- Потом, - шепнул ему Кесарий. – Лучше расскажи, где ты был весь день! Парфяне и те не смогли тебя отыскать после богослужения.
- Ты знаешь, Кесарий, - поднял на него сияющие глаза Каллист, - я испытал экстаз. Тот самый, что был у Плотина всего четыре раза в жизни… Я не помню, где я был – на небе или на земле... Конечно, не на земле… и выше, чем небо. Как это… пробуждаясь из тела к себе самому… да! «Часто я пробуждаюсь от своего тела к себе самому; я становлюсь недосягаем для внешнего мира, я внутри себя; я вижу красоту, исполненную величия; тогда я верю: я прежде всего принадлежу к высшему миру; жизнь, которой я живу в эти моменты, – лучшая жизнь; я сливаюсь с Божественным, живу в нем; достигнув этого высшего взлета, я останавливаюсь; я возвышаюсь над любой другой духовной реальностью; но после этого отдохновения в Божественном, я спрашиваю себя: как я мог и раньше и вновь пасть так низко, как могла моя душа оказаться внутри тела, если, даже находясь в этом теле, она такова, какой мне предстала...
- Погоди, - перебил его Кесарий. – Зачем же ты ушёл из базилики раньше меня и Григи? Хоть бы предупредил… мы беспокоились.
- Я не мог, Кесарий, не мог! Сириец дал мне вкусить хлеба, а потом… потом я не помню… я ушёл… потом понял, что я в поле… под открытым небом… О, я коснулся Единого, друг мой! Что это за счастье! Слабая тень его приводит меня в новый экстаз!
- Погоди, - снова перебил его Кесарий, а Рира уставился на Каллиста расширенными от удивления глазами. – Какой сириец? У нас нет сирийцев.
- Ну, твой Салом, наверное. Кто это ещё мог быть? – ответил Каллист. – Одет как раб, босиком, без плаща, но в хитоне. Он дал мне хлеб, и я ел.
Рира молча покачал головой. Глаза его ещё больше расширились.
- Салом в Армении, - произнёс тревожно Кесарий. – Ты перепутал.
- О, вы крестились, Каллист врач! – произнесла Келено. – Как это прекрасно!
- Нет, я не крестился, - сдержанно ответил Каллист и добавил: - И никогда не крещусь.
+++
У Эммелии их встретили тепло и радушно, но без лишних расспросов. Макрина шепнула несколько слов на ухо матери, и Эммелия энергично закивала головой, после чего Кесария и Каллиста рабы проводили принять ванну, а потом отвели в приготовленные для них просторные спальни, неподалеку от комнаты Риры, служившей ему кабинетом для занятий и библиотекой.
Войдя в свою спальню, Кесарий в изнеможении упал навзничь на постель, и велел рабу унести светильник. В темноте глаз болел меньше.
- Только бы не перекинулось на другой глаз, - прошептал он, не замечая, что размышляет вслух. – С одним глазом оперировать, конечно, я уже не буду… но можно найти какое-то другое ремесло… растирания, промывания… кровопускания… хотя, впрочем, для этого и двуглазых рабов сыщется полно… правда, можно будет лекарства готовить на продажу… особенно смешно будет коллириями торговать!
- Коллирий? Сейчас мы приложим коллирий к твоему глазу! Макрина сама готовила! – раздался голос Риры, и бывший чтец вместе с вифинцем, оба закутанные в полотенца после ванны, вошли в тёмную комнату Кесария.
- А где же светильник? – удивился Каллист, споткнувшись впотьмах о край медвежьей шкуры. Задетые им кодексы и свитки с грохотом полетели с полки.
- Мне неприятен свет, - произнёс Кесарий немного раздражённо.
- Но ведь всё равно надо принести светильник и сменить твою повязку! – возразил Каллист.
Рира ушёл за светильником. Кесарий, помолчав, резко ответил другу:
- Там уже нечего перевязывать. Глаз вытек. Не надо трогать рану, чтобы образовался струп, и воспаление не перекинулось на единственный глаз.
- Он что, тебе глаз выбил? – в темноте не было видно, как побледнел Каллист. – Случайно в глаз попал?
- Нет, не случайно, - тяжело вздохнул Кесарий. – Нарочно. Признаться, я не ожидал такого и не успел увернуться.
- Ты… не подашь на него в суд? – тихо спросил Каллист, хотя ответ он уже знал.
- Нет, не подам. Уеду отсюда как можно скорее, чтобы не видеть этих мест оставшимся глазом. Так и подумаешь, что Тюхе-Судьба всем заправляет…
Кесарий скрипнул зубами – от боли и досады.
- Но, Кесарий… ты же сам говорил, что христиане свободны от судьбы!
- Не свободны, как видишь…
- Куда же ты уедешь? А как же указ Юлиана? – осторожно спросил Каллист.
- Теперь пусть ипсистарий сам объясняет властям в Кесарии Каппадокийской, почему он изгнал сына из дома. Может рассказать им, что изувечил его в добавок – император будет рад.
Кесарий в сердцах ударил кулаком по белоснежной простыне. Как раз в этот момент в комнату вошли Рира и Эммелия, встревоженная, в чёрном покрывале.
- Кесарий! Дитя моё! Позволь Каллисту перевязать себя, не упрямься.
- У меня несколько шишек на голове, тётя Эммелия, - сказал Кесарий с деланной беззаботностью,- я не отказался бы от примочек из бараньей травы. Впрочем, благодаря вашим заботам, я уже искупался в ванне с отваром из этой травы, так что все мои ушибы и синяки, появившиеся после встречи с розовым кустом, скоро исчезнут.
- А глаз? – ещё более встревожено заговорила Эммелия. – Шипы роз очень опасны. Может быть, ещё не поздно извлечь их?
- Уже поздно, - ответил ей Кесарий и добавил: - Рира, ты напрасно принёс светильник. Отложим перевязку до завтра.
- Нет, на ночь я тебя с этой повязкой не оставлю! – заявил Каллист.
При Эммелии Кесарий не стал спорить, хоть и был недоволен.
- Ну что ты так не хочешь расставаться с этой повязкой, словно она такая драгоценность? – спросил, стараясь быть весёлым, Каллист. – Её тебе ведь Макрина повязала? Можно подумать, что ты влюблён в диаконниссу Макрину…
Каллист осёкся. Лицо Кесария исказилось словно от невыносимой боли.
Эммелия закашлялась и опустилась на дифрос. Рира слегка наступил Каллисту на ногу.
- Снимай же, Каллист, снимай эту повязку! – проговорил он. – Нечего глупости говорить!
Каллист всё ещё не пришедший в себя от того, что случайно открылось ему из-за неудачной шутки, стал медленно разматывать ровные ряды полотна повязки, изящно и плотно уложенные рукой Макрины на голову Кесария.
Кесарий лежал молча, сжав кулаки и не открывая здорового глаза. Каллист видел, как из-под густых, тёмных ресниц каппадокийца показалась одинокая слеза и сбежала по скуле.
- Посвети мне, Рира! – попросил Каллист, и младший брат Макрины услужливо поднёс лампаду ближе.
- Встань на дифрос, - велела ему Эммелия. – Так будет светлее.
Она поднялась с дифроса, на котором сидела, и сама переставила его ближе к ложу Кесария. Рира ловко взобрался на дифрос и с сочувственным видом поднял светильник над головами Каллиста и склонившейся над страдальцем Эммелией.
Каллист снял последний слой повязки и протёр веки друга, тёмные от запёкшейся крови. Кесарий лежал молча и совершенно неподвижно. Каллист продолжал промывать его рану настоем трав.
Вдруг Кесарий зашевелился, поднёс ладонь к здоровому глазу.
- Больно? – сочувственно спросил Каллист.
- Нет, - ответил Кесарий каким-то странным голосом. – Рира! Подвигай-ка светильник вправо-влево!
Бывший чтец с готовностью выполнил просьбу старшего друга.
- Я вижу! – вне себя от радости закричал Кесарий, подпрыгивая на постели.
- Ура! – завопил Рира и, щедро плеснув масла матери на покрывало и Каллисту за шиворот, спрыгнул с хрустнувшего дифроса.
- Каллист, друг мой! – кричал Кесарий, хватая Каллиста за руки и целуя его, а потом и Эммелию с Рирой. – Я вижу! Вижу свет! Вижу, как движется пламя!
Каллист заплакал от счастья, не обращая внимания на масло, текущее по его спине. Плакала и Эммелия.
- Но дайте же и мне взглянуть! – вопил Рира, размахивая светильником. – Что за коллирий приложила тебе Макрина там, у ручья? Надо будет у неё спросить. И откуда он у неё оказался?
- Рира! – с укором сказала Эммелия. – Какой же ты несносный!
Каллист тем временем осмотрел раненый глаз Кесария и сказал радостно:
- У тебя только бровь рассечена, а сам глаз цел. Возникло обильное кровотечение, вот тебе и показалось, что глаз вытек.
- Показалось?! – возмутился Кесарий. – Я хорошо разбираюсь в офтальмиях! Меня даже в асклепейоны приглашали консультировать и оперировать при заболеваниях глаз!
- Больных консультировать проще, чем себя, - резонно ответил Каллист. – Подожди, расскажи мне – ты только свет видишь, или ещё что-то?
- Христе Боже истинный! Да я всё вижу! – вскричал Кесарий. – И тебя, мой добрый друг, и вас, тётя Эммелия, и Риру со светильником, конечно! О, что за чудо! Как это прекрасно!
- Но всё равно тебе надо положить на ночь повязку с коллирием, - твёрдо сказал Каллист.
- Да, - ответил Кесарий, неожиданно соглашаясь, и добавил: - С коллирием Макрины.
продолжение - - http://www.proza.ru/2013/01/13/1472