начало http://www.proza.ru/2012/02/20/1498
Грех. 1948 год
Новая редакция.
Весна лихо пронеслась по улицам, торопливыми мазками разукрасила деревню. Щедро покрыла улицы зелёным бархатом, накинула на вишни белоснежные кружева. Цветущими кустами сирени в палисадниках прикрыла ветхость и кричащую бедность скромных избушек колхозников, спрятала захиревшие ворота и худые изгороди из жердей кустами акаций, рассаженных вдоль плетней. Многие дома блестели чистыми окнами в обрамлении кружевных наличников, которые ещё сохраняли былые яркие краски. Праздничную картину не портили даже покосившиеся от времени домишки, крытые старой соломой.
Колхозники, не жалуясь и не ропща, ждали дня, когда на их столе появятся не только хлеб, но и масло, и можно будет, наконец, наесться досыта. Неурожай предыдущего года вызвал бескормицу по всей округе. Марфа ослабела от голода и смиренно ждала своей смерти. В тёплый майский вечер Альтук искупала маму в бане, обрядила в чистые одежды и уложила в кровать. Утром Марфа так и не проснулась. Душа её упокоилась.
Смерть матери надломила стойкую Альтук. После тягостных похорон она перевезла немощного отца-старика к себе в дом. С собой пригнали и стельную коровёнку Шурку. Бережливый Алексей продал за гроши свой домишко и предусмотрительно отложил их на чёрный день. Этот день наступил почти сразу: деньги ушли на оплату земельного и страхового налогов.
В доме Тимофеевых давно иссякли все запасы муки и картошки. Дети подзабыли вкус молока и яиц. Шурка была ещё в запуске. А весь скудный надой от своей коровёнки Альки приходилось сепарировать и сбивать в масло. Сжав зубы от безысходности, Альтук несла на базар полуфунтовые кругляхи масла, чтобы за вырученные гроши уплатить налоги. Несвоевременная выплата налога грозила крупным денежным штрафом или конфискацией скота.
С магазинных полок совсем исчезли соль и спички. Дефицитный товар приобретали с рук у заезжих торгашей за большие деньги. Соль стоила дороже масла. Огонь разжигали при помощи горящих угольков, бережно передавая их из дома в дом.
После Троицы на огороде проклюнулась кормовая свекла. Питательный корнеплод величиной с палец спасал семью от голода. Альтук варила суп, настрогав мелко ботву и свёклу, по праздникам заправляя его ложкой муки для сытности. Иногда для разнообразия в витаминный суп пускала борщовник или конский щавель. Этим нехитрым блюдом кормилась вся семья. Мама сутками пропадала на конюшне, Поля с Пантелеем ломали спины на ферме, а две маленькие хозяйки кое-как справлялись с домашними делами под присмотром деда.
Любознательная Еля пробралась в сени, где хранились снадобья для леченья скотины. Перебрала баночки и склянки в папином шкафу, рассматривая на свет содержимое, принюхалась, некоторые попробовала на язык.
– Таня, смотри, что я нашла в столе у папы. На опилки похоже, правда? Сладенькие. Если развести с водой, такая вкусная водичка получается. Хочешь попробовать?
– Хочу, – отхлебнула полстакана сестрёнка. – Вкусно.
– Только маме не говори, ладно?
– Не скажу. А ты дашь мне свою куклу Туньку поиграть?
– Поклянись, что не проболтаешься! Сладкую водичку будем помаленьку делать, чтобы мама не заметила.
Тайком от взрослых, сёстры открывали заветный мешочек с «опилками» и разводили сладкую водичку. После него не так сильно хотелось есть и, казалось, появлялись силы. За лето выпили весь запас жёлтого сладкого порошка. Мама так и не заметила исчезновения лекарства.
Дед редко сидел дома, несмотря на возраст и слабость. Вооружившись клюкой, с утра уходил в лес или на гору добывать что-нибудь съестное, чтобы приглушить постоянное чувство голода. Он медленно угасал. Алексей Данилов тосковал без любимой Марфы, в глубине души завидовал покойной жене. Ей уже были неведомы земные печали и горести. Иногда деду перепадал килограмм муки или свежие булочки от мельника Власа, старого друга, жившего в пяти километрах от деревни. Тогда в семье наступал настоящий праздник, который длился недолго.
Еля сбегала на луг и, второпях надёргав борщовник или козлятку, принесла деду. Он, благодарно глотая опостылевшую сочную зелёную мякоть, мечтательно протянул:
– Эх, внучка, хлебнуть бы сейчас молочка. Может, я бы и поправился… Не дай умереть, сходи к Трофиму, – попросил потухшим голосом дед. – Он человек большой. Бригадир. Но ведь и я был человек немаленький! Стражник Оренбургского уезда. А уезд этот был большущий-пребольшущий. И отслужил я государю-батюшке ни много, ни мало, а целых пятнадцать лет. И вернулся не кем-нибудь, а унтер-офицером.
Еля тихо сидела и внимала его словам. Алексей вспоминал молодость, на время будто забыв о голоде:
– Марфа моя была необыкновенная женщина. Верхом скакала, как лихой гусар, по лугам носилась, как вихрь. Неуловима, как ветер. За это я и полюбил её. Марфа сразу мне приглянулась. Ох, и весёлая была у нас свадебка. Справно мы зажили. Жёнушка моя не боялась никакой работы, в руках у неё всё горело.
А как мы с Марфушкой на базар выезжали? Запрягали тройку выездных орловских скакунов. Летом на тарантасе, а зимой на кошёвке. Нужды не знали! Амбар ломился от зерна. Вот бы сейчас нам хлебушка из той пшенички, что возделывали мне в Оренбургском уезде. Здесь-то она не поспевала. Раньше и в лесу было много зверья. На охоту я всегда брал двух борзых. Потом всё рухнуло, – горестно смахнул слезу Алексей. – Пришла революция. В один день мы лишились всего. Забрали у нас всю животину, всё хозяйство. Оставили только дом, один амбаришко, одну корову и лошадь. Ладно, хоть к стенке не поставили. А через восемь лет по злому людскому навету нас раскулачили во второй раз. Дорого я поплатился за службу в царской армии, за свои кресты и погоны. Вышвырнули нас с Марфой на улицу, как беспомощных котят, а дом выставили на торги. Ленин всем дал землю. Всем дал волю. А пришёл бедняк Сталин и повесил всем на спину заплечные мешки попрошаек. Всех разорил, всех выгнал из дома!
В чём были, в том и ушли мытарствовать по белу свету. Марфе – семьдесят, а мне шестьдесят шесть. Хорошо, что в Сибирь не угнали, как разлюбезного соседушку Мишку Семёнова. Теперь-то в его пятистенном доме бригадир живёт. Сытно живёт. И корова доится исправно, – дед совсем сник, – Еля, сходи к бригадиру, может, и нальют кружечку молока, – попросил он.
Внучка взяла эмалированную кружечку, со смешанными чувствами потопала к соседям: хоть и для дедушки, но тяжко ей было просить Христа ради. Она несмело переступила порог соседского дома:
– Тётя Катя, дедушка просит молока.
Катерина, жена бригадира, налила. Еля с радостью понесла целительное молоко для деда. Алексей даже немного повеселел. Через пару дней он опять отправил внучку за молоком. Еля несмело пошагала к соседям. Её встретила чернявая Вера, дочь бригадира. Вера была старше её на два года.
– Небось, втихушку сами выпиваете, а говорите, что для дедушки, – выпалила с усмешкой Вера, наливая молоко.
Еля вспыхнула от стыда, не смея промолвить хоть слово в свою защиту. Она уныло плелась домой, глотая слёзы. «Везёт Вере, – думала она. – Она не знает голода, не знает нужды. У неё папа есть. И хлеб у них всегда на столе».
Вера считалась на их улице богачкой. Иногда зазывала в гости Елю, Христинку и Маню. В горнице на самом почётном месте рядком висели чёрно-белые портреты в строгих рамочках.
– Это Сталин, это Ленин, а это Каганович, – с гордостью говорила Вера. – Они самые главные на всём белом свете.
– Главнее твоего папы? – переспросила недоверчиво Христинка.
– Главнее!
– Главнее председателя?– не унималась Христинка.
– Всех, всех главнее!
Еля ходила в третий класс. Ленина и Сталина она знала по книжкам. Их портреты висели в школе. Она молча разглядывала лица «самых главных» и невольно вспоминала слова дедушки Алексея.
Пару раз Вера просила подружек помыть полы или принести воды с родника. Потом за труды щедро отсыпала горох из огромного ларя, что стоял у них в коридоре. Иногда дочка бригадира чудила от скуки. Вытаскивала патефон на крыльцо, заводила песню на всю улицу. Брала полными горстями бесценный горох и, забавляясь, рассыпала его по траве.
– Цып-цып-цып, мои курочки! – потешалась Вера над всегда голодными подружками. – Цып-цып, мои цыпляточки!
«Цыпляточки» выискивали горошинки в зелёной траве, наперегонки ползая на четвереньках под задорные мелодии. Еле как-то посчастливилось набрать целый карман. Она снесла домой драгоценную добычу. Мама похвалила дочку за сноровку, сварила вкуснейший наваристый суп. Еля глотала его, а в ушах у неё ещё долго звучало насмешливое: «Цып, цып, цып»...
Дед послал внучку за спасительным напитком в третий раз. Она нерешительно помялась у ворот и вернулась с пустыми руками. Пересилить себя и переступить порог дома бригадира она не смогла. Пряча глаза, вымученно сказала:
– Дедушка, они не дали молока.
– Бог не Тимошка, видит немножко, – горько проронил дед.
Еля по-своему растолковала дедушкины слова. Этот невинный грех долго не давал ей покоя. Через много лет она узнала, что жёлтый порошок, который они пили тайком от мамы, оказался спасительным женьшенем.
На сороковой день после смерти бабушки Господь прибрал и дедушку. Его хоронили в конце июня. Стражник лежал в гробу, как живой. Лёгкий летний ветерок играл его рыжими волосёнками, блестевшими на солнце. Наконец-то, душа стражника обрела покой, закончились его земные мытарства. Он приобрёл вечный дом и вечное упокоение.
продолжение http://www.proza.ru/2011/12/13/1246