Рецензия на «Толстовский Тютчев» (Борис Тебиев)

Мой очерк о том же "поэте":
http://proza.ru/2015/06/04/1667

1) О КОМ РЕЧЬ.

Фёдор Емельяновиич Поступаев (1872-1931) -
рабочий, поэт-самоучка, участник литературных рабочих кружков. Публиковался с 1902 года. С 1905 года – сотрудник основанного Л.Н. Толстым и И.И. Горбуновым-Посадовым издательства «Посредник»: заведовал сбором материала и подготовкой изданий в Москве. В «Посреднике» же публикуются стихотворные сборники Ф.Е. Поступаева («Песни рабочей жизни» (1904) «У земли и у котла» (1906)), рассказы «Деревенские письма», «Утро» (оба 1911) и др.

2) КОММЕНТАРИЙ.

Секретарь и добрый друг Л.Н. Толстого, Николай Николаевич Гусев, как-то, вдохновенно продекламировав Л.Н-чу стихи Поступаева, назвал Фёдора Емельяновича «толстовским Тютчевым» (Маковицкий Д.П. У Толстого. Яснополянские записки. - Кн. 1. С. 296).

На наш взгляд – немного опрометчиво назвал: сам Поступаев, как явствует из нижеприведённого его очерка о посещении Л.Н. Толстого, во-первых, точно не «толстовец», и, при всей простонародной наивности, он смело, аргументированно спорит с толстовскими теориями ненасильственных социальных преобразований; во-вторых же – свой творческий, поэтический эталон находит в поэзии отнюдь не Тютчева, а нелюбимого Л.Н. Толстым «духовного дегенерата» В.Я. Брюсова.

Тютчев в лучших своих стихотворениях – глубоко философичен, прислушивается к себе и отыскивает в природе и мире неочевидное, трогающее только сердце поэта. Дошедшие же до нас стихи Ф.Е. Поступаева облечены пусть и в изнурённую трудами, но всё-таки плоть, сильнейше экстровертированы на "мировое зло", несправедливости, горести трудящихся. Аристократичного Тютчева передёрнуло бы и вывернуло не только от поступаевских описаний цеховой работы, кабачного загула или ночной охоты в бараке с сальной свечкой за блохами и клопами, но и от простонародного языка поэта-пролетария. Тютчев ищет Бога, Поступаев -- классовых "врагов" и вшей в постельных "ласкутьях"...

Если уж искать некоторых предтеч поступаевской лирики в русской лирике первой половины-середины XIX столетия, то следует, скорее, назвать имена И.С. Никитина, Н.А. Некрасова, отчасти -- Я. Полонского… Причём – в большей степени сходство с первым: знаменитый некрасовский «гнев» в адрес «мироедов», «дармоедов», «губителей народа», "эксплуататоров" у Поступаева отсутствует напрочь, чем и приглянулись его стихи Л.Н. Толстому, ибо, на его взгляд, называя виновных, отнюдь к ним «не разжигают злобу, устанавливают правильное отношение» (Там же).

Примечательна и история взаимоотношений Поступаева и Толстого при личной встрече в ноябре 1905 года. По признанию Льва Николаевича, тот поначалу напомнил ему любимого им «крестьянского» живописца Орлова и «совсем загипнотизировал», так что он «его только после раскусил» (Там же. С. 477).

«Раскусив» же Поступаева, уже в период его редакторства в «Посреднике», Толстой увидел в его лице одного из «распропагандированных» радикалами революционных активистов, хотя и болеющих душой за российское крестьянство, но не принимающих близких Л.Н. Толстому взглядов на мирное решение земельной собственности по системе американского экономиста Генри Джорджа. По мнению Ф.Е. Поступаева, обаявшего и переманившего в 1905 г. на свою сторону даже Н.Н. Гусева, «система Генри Джорджа недостаточно радикальна – во-первых, потому что не касается фабричного производства, капитала; во-вторых, не уравнивает положения землевладельцев. Надо сделать общей не только землю, но и остальное производство; пусть общины обрабатывают землю сообща и продукты делят поровну» (Там же. С. 469).

Резонные возражения Льва Николаевича о том, что «это вопрос сложный», что люди не настолько святые, чтобы «всем землю обрабатывать», что «сделать труд обязательным, священным нельзя», что и Христос с апостолами, к примеру, не пахали землю для общины, -- наталкивались на барьер непонимания, неприязни (Там же). Поступаев снова и снова, ссылаясь на речи наиболее радикально настроенных делегатов I съезда Всероссийского крестьянского союза, настаивал на немедленном осуществлении «идеала» отнятия у эксплуататоров и уравнительного разделения земли на «мирских началах» (Там же. С. 470).

Примечательно здесь же диагностированное Л.Н. Толстым загрязнение не только сознания Поступаева-активиста идеями революционного насилия, экспроприации и уравниловки, но и устной речи Поступаева - оратора, писателя и поэта и других делегатов помянутого «крестьянского» съезда – иностранными словами. На это Л.Н. заметил: «И думать, и говорить надо своим умом и своими словами, и говорить русскими выражениями. Надо, чтобы понятия были свои, русские. Тогда и слова найдутся русские» (Там же).

3) ПРИЛОЖЕНИЯ.

3.1. ДОКУМЕНТ 1.

Ф.Е. Поступаев
У Льва Николаевича Толстого (очерк, публ. 1907г.)

«… В передней дома Толстых нас встретил низенький, худенький, тихо говорящий человек, доктор Д. П. Маковицкий. М. А. Шмидт отправилась по лестнице на второй этаж, а мы остались внизу.

По портретам Репина и фотографиям Толстой в моем воображении рисовался огромным, коренастым; лицо сурово-грозное, обрамленное густой растительностью,— вдруг, я вижу, по ступенькам лестницы спускается сутуловатая фигура небольшого роста худенького старичка; бородка жиденькая, волосы на голове редкие; глаза серые, маленькие, но живые и острые.

— Кто здесь Поступаев, что недоволен моим предисловием к Джорджу? — радушно улыбаясь, спросил Лев Николаевич мягко-ласковым, по-женски звучащим голосом и, взяв меня за руку, ввел за собою в комнату Д. П. Маковицкого.
— Мне Марья Александровна передала, что вас обидело моё предисловие к статье Джорджа о едином налоге; скажите, что в нём обидного? — спросил меня Лев Николаевич таким тоном, словно он радуется моему недоумению.

Я высказал, что трудно согласить все его взгляды отрицания земельной собственности,— хотя бы по произведениям «Неужели это так надо?», «Великий грех»,— с желанием помочь идее обложения единым налогом опять-таки в пользу тех же собственников; кажется, что Толстой отрицает Толстого.
Лев Николаевич объяснил, что ни ров, ни пропасть без моста не перейти, а единый налог в предложении Джорджа ему рисуется не чем иным, как мостом постепенного перехода через пропасть собственности к уравнительному трудовому землепользованию.

В каких-нибудь полчаса беседы Лев Николаевич своей простотой и сердечностью отогнал всё моё смущение; чувствовалось свободно и легко, словно ты не у всемирно-знаменитого Толстого, а у самого задушевного приятеля-друга, для которого внутри тебя нет ничего затаённого. На моё недоумение о проповеди непротивления Лев Николаевич радостно рассмеялся:

— Эдакий вы чудак! Да ведь в этом непротивлении — самое яростное противление. Человек, которому объявили приговор к смертной казни, отказывается от пищи: разве тем самым он не проявляет самого сильнейшего противления?..
Наверху в большой гостиной, увешанной портретами предков Льва Николаевича, за столом сидели три женщины: М. А. Шмидт, С. А. Толстая и Т. Л. Сухотина—дочь Толстого. Около Льва Николаевича сидел хорошо одетый, средних лет, господин, оказавшийся по представлении князем Оболенским. Он рассказывал Льву Николаевичу о крестьянских бунтах и разгромах имений в их местности. Помню характерный момент. Князь говорил о жестокости и варварстве крестьян, делающих надрезы кожи на породистых лошадях, которых выгоняли из шкуры каленым железом. Лев Николаевич слушал с нескрываемым недоверием и не раз прерывал князя вопросами;
— Да ведь все это говорят, а сами-то вы не видели? И, вероятно, чтобы переменить неприятный разговор,Лев Николаевич обратился ко мне:

— Кого из современных поэтов вы больше читаете и уважаете?
— Брюсова,— ответил я.
— Декадент, упадочник, духовный дегенерат… Что вы нашли у него?

Я предложил прослушать, что я помнил из Брюсова. Лев Николаевич согласился, и я прочел. «Я жить устал среди людей и в днях…»

Стихи о женщинах я умышленно выпустил, а о думах и книгах постарался оттенить и подчеркнуть в них все красивейшие образы: о стоцветных стёклах окон — книг, через которые видны мир, просторы и сиянья; о голубях, несущих весть в плывущий ковчег, и т. п. Я читал и наблюдал, как задумчиво-серьёзное внимание великого старика начинает цвести юношеской улыбкой радости чуткого художника. Глаза Льва Николаевича лучились и искрились духовным удовольствием, чувствовалось без его признания, что стихотворение ему нравится. И когда я кончил, он попросил еще прочесть, если есть что в памяти из того же Брюсова.
Я читаю «Каменщика».

Лицо Льва Николаевича начинает меркнуть, и, когда я кончил, он сказал:
— Первое, глубокое по мысли и настроению, можно уверенно считать поэтическим, а второе — надуманное, и думаю, что прозой гораздо лучше можно выразить ту мысль каменщика, которая выражена стихами.

Говорили о современных беллетристах, среди которых Лев Николаевич отметил большое подражание психопаткам мод — женщинам, ищущим в материях не прочности, а яркости и цветочности рисунка, по большей части линючего и негодного.
Прощаясь, Лев Николаевич посоветовал мне всматриваться поглубже не в Брюсовых, а в живой быт трудовой среды».

Роман Алтухов   27.03.2024 12:24   •   Заявить о нарушении