Без свидетелей - ч. 5

Глава 5

Темнело. Вокзал устало светил большими грязными окнами. К единственной двери, служившей входом и выходом, стекались люди, груженые баулами, сумками, чемоданами. Они куда-то спешили, толкались, обгоняли друг друга и были похожи на муравьев с непосильными ношами.

Димка остановился, раздумывая, куда идти. Он смотрел на вокзальную суету и чувствовал себя одиноким муравьишкой в чужом лесу. Накатила предательская неуверенность и тоска. Захотелось домой, в привычную, понятную  жизнь, к маме, в их маленькую кухню с красными занавесками и старой клеенчатой скатертью с затертыми васильками. То ли от тоски, то ли от голода, то ли от того и другого вместе, под ложечкой засосало так, что аж затошнило. Эх, сейчас бы маминой жареной картошечки со шкварками, а потом плюхнуться бы сытым и довольным в любимую кровать, продавленную его крепким телом, и слушать «Нирвану» или «Кино», беззаботно глядя в потолок и строя планы на будущее… Сзади кто-то грубо, так, что он даже сдвинулся с места, а в рюкзаке обиженно звякнула неваляшка, пихнул его в бок неподъемным баулом: «Чего встал посреди дороги?» 

Правильно, нечего стоять столбом. Пора действовать. От мягкого, перекатного звука неваляшки за спиной на душе полегчало и стало не так одиноко, как будто он нес с собой частичку дома. Димка почувствовал прилив сил, встряхнулся и вошел в людской поток. Ему нужно было разыскать дежурного по сортировочной горке Азата, передать привет от какого-то Ильшата и попросить работу. «Работа будет грязная, тяжелая, но сдельная: отработал - получил деньги», - сказал немногословный муж тети Фени на прощание. Лицо его было по-прежнему хмурым и неприветливым, но иногда совершенно неважно, с каким выражением делаются добрые дела. Наверное, неплохой мужик - этот угрюмый муж тети Фени. Во всяком случае бесплатно довез его и помог советом, где заработать деньги. А заработать деньги на Москву было сейчас самым важным для Димки.

До сортировочной горки он добирался по железнодорожным путям километра два.
- Азат будет послезавтра. Я за него, - ответил ему добродушного вида дядька лет пятидесяти с крупным носом, мясистый кончик которого краснел, как у Деда Мороза. - А тебе чего надо, паря?
- Да мне бы денег подзаработать.
- Эт можно. Только ты завтра приходи. Сегодня смена заканчивается.
- Приду обязательно. А кого спросить?
- Так меня и спроси! Петрович я,  - представился красноносый дядька и открыто, по-хорошему улыбнулся.

По лицу Петровича было заметно, что он водит крепкую дружбу с алкоголем, но это не мешает, а, может, даже, наоборот, помогает ему пребывать в добром расположении духа. Чем-то отдаленно он напоминал соседа дядю Борю – пьяницу, которого только водка примиряла с действительностью. От выпитого дядя Боря признавался всем в любви и играл на гармошке, широко раскрывая ее меха также, как свою простую, бесхитростную душу.

На обратном пути Димка купил в привокзальном ларьке еду и, мысленно посылая слова благодарности тете Фене за тайком подсунутые деньги, набил живот всякой всячиной. Переночевал он на вокзале, а с утра пораньше уже получал указания от Петровича. 
- Значит так, паря. Вот тебе рабочий инструмент, - он сунул ему в руки грязную лопату, - береги его, отвечать будешь головой. Понял?
- Понял.
- Работа у тебя будет не сложная. Я бы даже сказал так: работа будет легкая, но тяжелая, – Петрович хохотнул, довольный каламбуром, - а именно: лезешь в разгруженные вагоны и зачищаешь их от остатков щебня. Задачу понял?
- Понял, - ответил Димка.
- За деньгами придешь ко мне в шесть. Понял?
- Понял.
- С лопатой придешь, понял? – Петрович благодушно улыбнулся.
- Понял, - Димка улыбнулся в ответ. Настроение повышалось.
- Тогда вперед, паря, раз ты такой понятливый! – напутствовал его поощрительным хлопком по плечу Петрович.

За разгрузку щебня, песка, каменного угля Димка получал копейки, и с тоской понимал, что такими темпами до Москвы он доберется не скоро. Зато во время работы в голову лезли разные мысли. Например, почему одни люди вот так, как Петрович или его сотоварищи по горке, или его мама, или тетя Феня, дядя Боря тяжело и безропотно  зарабатывают свой хлеб и ничего не собираются менять в жизни, а другие, как Стас, например, живут хорошо и богато и всегда им надо еще чего-то - новее, лучше, дороже? Почему одни довольствуются малым, а другим нужно много? Почему одни с легкостью идут в бандиты, а другие будут лучше голодать или умрут, чем пойдут грабить и убивать? Почему в одной стране люди такие разные? Может, дело в образовании? А кому оно сейчас, в лихие девяностые, нужно, если профессора челночат и торгуют на рынках?

А пошел бы он в бандиты, предложи ему кто много денег? «Ни за что!» - спешно отвечал себе Димка, будто боялся поддаться искушению быстрых денег.  Вопросов было больше, чем ответов. А еще все чаще и чаще у него возникал соблазн позвонить Стасу с просьбой одолжить денег, и если бы не дурацкая гордость, да еще какое-то дикое упрямство, замешанное на обиде и злости, он позвонил бы. Но он не позвонил.

Днем он разгружал вагоны, втирая в потное лицо пыль, сажу и грязь, а ночью засыпал крючком на жестких вокзальных сиденьях, ощущая противную вонючесть собственного тела и холод сырых ботинок. Он представлял сытое, довольное лицо Стаса и клялся, что когда-нибудь у него тоже будет такое сытое, довольное лицо, но только он никогда не оставит друга в беде. Он добьется успеха и все у него будет хорошо.

До успеха и благополучной жизни оставалось еще несколько лет, а пока Димка спал третью ночь на вокзале и не знал, что она будет последней. Под утро его грубо растолкал милиционер и, не получив должной мзды за незаконное проживание на вокзале, доставил Димку в отделение милиции.

Через двое суток, как раз в канун нового года, он вышел из отделения и встал покурить под козырьком. К извечным русским вопросам «что делать?» и «кто виноват?»  прибавились вопросы «куда идти?» и «где ночевать?» На вокзал больше не сунешься. Денег не было. В ментовке с него стрясли все заработанные деньги и выгнали без копейки. Он чувствовал себя наивным Буратино в стране дураков или щенком, которого выставили в холод за дверь. Второй раз он вляпывается в дерьмо. Он был зол на себя и ментов так, что его колбасило. Может он какой дефективный  или просто невезучий такой? На душе было хуже некуда.

- Что пригорюнился? – услышал он ироничный голос сзади и обернулся.
Чуть в стороне стояла, прислонившись к стене, и докуривала сигарету симпатичная женщина лет тридцати пяти. В том, как она держалась, просматривалась дерзкая, нарочитая уверенность. Из-под серой вязаной шапочки выглядывали огненно-рыжие волосы, и Дима почему-то подумал: «Наверное проститутка». Ему бросились в глаза большие красные пластмассовые кольца-серьги и розовая перламутровая помада на пухлых, в форме амурного сердечка, губах. От взгляда на ее чувственные губы по телу прокатилась  горячая волна и запульсировали органы, о существовании которых он забыл в последние дни. Хотелось трогать и целовать эти сочные губы, чувствуя их податливую мягкость.
- Да нет, у меня все в порядке, - выдавил он из себя, ощущая, как сердце волнительно стучит где-то в районе трахеи.

Женщина не спеша подошла к импровизированной пепельнице-ведру, возле которой стоял Димка, двумя пальцами стрельнула в нее непотушенный окурок и, видимо, заканчивая какой-то свой внутренний монолог, презрительно сопроводила короткий полет окурка словами «Да горите вы все в аду!». Димка, как никто другой, разделял ее проклятие, адресованное, как ему показалось, ментам.

- Давно в наших краях? - поинтересовалась она, бегло оценив его опытным глазом.
- Пятый день.
- И за что же сразу в ментовку?
- Ночевал на вокзале.
- Понятно, - разочарованно протянула она и легко, как диагноз распространенной болезни, констатировала: -  Голытьба безденежная, обыкновенная.  А зачем в наш город-то приехал?

Голос у нее был такой приятный, с песочком, что даже обижаться на «голытьбу» не хотелось. Да и чего обижаться, если она сразу всю правду увидела? Женщина встала рядом с ним, закурила новую сигарету, закашлялась, замахала перед лицом рукой, отгоняя дым, и Димка сначала обратил внимание на облупленный красный лак на ногтях, а потом заметил дивную, гладкую, как у дельфина кожу и красивые темно-серые глаза, влажно блестевшие от навернувшихся от кашля слез.
- Тебя как зовут? – спросил он, не отвечая на вопрос.
- Снежана.
- Нет, я про настоящее имя.

Подойдя чуть ближе, она насмешливо сложила свои прекрасные губы в улыбочку «ути-пути» и сахарным голоском шутливо спросила:
- А тебе зачем, воробушек залетный, мое настоящее имя?

Она стояла так близко, что казалось какая-то волнообразная энергия ходила между ним и ней. Он даже почувствовал горечь, которая сидела у нее внутри после проведенной в милиции ночи.  От нее пахло приторной смесью сладкого парфюма, сигаретного табака и легкого перегара. Димка действительно ощущал себя воробушком в лапках этой опытной, игривой кошки. Да пусть она съест его! Его тянуло к ней, как иголку к магниту.
- Просто ты мне нравишься, - сказал он честно.
- Айка.
- Что ай-ка? – не понял он.
Она рассмеялась:
- Зовут меня так: Айка. Татарское имя. А тебя как зовут?
- Дима.
- Диима! – протянула она и ухмыльнулась: - Дима не даст калыма. Шутка!

Дружески коснувшись его рукой, она затянулась сигаретой, выпустила колечком дым и, наблюдая, как оно постепенно теряет контуры и растворяется в воздухе, сказала:
- У моей русской тетки был теленок Дима. А где ты будешь праздновать Новый год, Дима? - без всякого перехода поинтересовалась она.
- Не знаю еще.
- Тебе идти-то, я так понимаю, некуда, да, Дима?
- Некуда, - подтвердил Димка, моля всех богов, чтобы она пригласила его к себе.
- А с Айкой хочешь отметить новый год? – она снова приблизилась к нему и лукаво заглянула в глаза.
- Хочу, -  кратко выдохнул он, чувствуя, как во всем теле поднимается жар.
- Ну тогда пошли отсюда.

Айка потянула Димку за руку, и его будто обожгло оголенным проводом. До самого ее дома он продолжал гореть этим жгучим внутренним огнем.

Продолжение следует:)