Вареники с картошкой и жареным луком

                          Сильно адаптированная сочинителем версия
                          истории тракториста  Гриши Дасевич, 
                          рассказанной им самим на переправе через реку Чирынай.
                                                   Из сочинения «Очерки Логиста"

Ночь вторая

           «А скажите, парни, кто из вас не любит вареники? Такие домашние вареники с картошкой намятой да жареным луком, да ещё, если и подлива тож цибуля поджаренная на постном масле до золотистого цвета. И вот такие вареники, слегка поджаренные, да обильно политые  золотою тож подливой, чтоб они как бы только что искупались во вкусноте и не обсохли, как красна девица после купанья, что идёт к тебе вся такая-растакая. И вот вареники эти наваливают в твою чашку и подносят так, чтобы запах приблизился обонянию твоему, а глаза уже пожирают один вареник за другим, так что и тебе самому нечего времени терять, да накалываешь  верткий вареник вилкою; да слегка ворохтаешь, как бы снимая излишки  подливы, а на самом деле - стараясь чтобы слой вкусноты на варенике оказался бы жирнее. И вот проносишь такой вареник  мимо глаз, мимо носа своего да прямиком ко рту и зубами надкусываешь, чтобы язык твой мог вполне заценить явление божества чревоугодия. Съешь первый такой вареник и сразу же начинаешь метать один за другим как безумный, зная, что щедрый твой кормилец  этим не ограничится, а будет добавлять в миску ещё и ещё, игнорируя малейшие твои поползновения оказаться человеком невежливым; и даже обидчиком гостеприимного хозяина.
           Ну и как - впечатляет? Вот то- то же!

           В одном леспромхозе жила мама с дочкою. Таки пышны кралевы - подстать одна другой. Если увидеть их отдельно от других работников – не только лесного  - хозяйства, то ничего особенного: руки, ноги, голова, правда бёдра - прямо мощные, и булки ягодиц, те - ну просто камень. Ну, камень - не камень, а крепко упругими  окажутся они и на ощупь, если кому доведётся поближе познакомиться с телом королев.  Только в бараке-то - не забалуешься. Вот и несли ноги с точёными из крепкого дерева икрами наших баб по безгрешной земле социализма. Так что груди - не мячики  даже, а целый футбол! - вроде бы и ни к чему; а излишество в  строении тела труженицы лесоповала.
           Да, они работали на лесоповале. Вроде бы и неженская это работа, да только у нас кто об этом спрашивает. Так что - каким ветром судьбы занесло этих двух женщин в лесную чащу? - никто и не интересовался. У каждого своя история.
          Жил народ на лесоповале в длинном бараке из грубых брёвен, тесно сплоченных , да ещё и на мху. Как известно, если бы не клин да не мох - то плотник бы сдох. Построен барак был так давно, что  брёвна успели уж потемнеть. А строители были люди  по нужде мастерами на все руки. И то - не охране же заниматься общестроительными работами. Изначально  пространство внутри  барака,  как и положено, не было загружено перегородками, чтобы ряды нар были на виду.
         Но подошли времена амнистий и оттепели, и организованные партии трудовых энтузиастов заменились на лесоповале людьми вольнонаёмными.
        А у вольного человека, известно, какая прихоть - он той вольности да свободы на дух не переносит;  а хочет он интима, в смысле, чтобы отгородить свой уголок от глаз общественности. И  начали обитатели, кто во что горазд, отгораживаться. А материал - известно какой - доски (у особо разборчивых - строганые).  Сначала загородки делали не вполне - в рост человека, так что с обитателем соседней можно легко было общаться, вскочив лишь на топчан. Но некоторые индивидуалисты пошли дальше  - они выводили загородку вплоть до потолка, и даже забирали доской вход  и навешивали дверь. Ну, вообще!

          В одной такой загородке и проживала мама с дочкою.
          В зимнюю пору, бывало, возвращаются они с деляны, выполнив по две нормы каждая - и каждая пропитана запахом тайги: хвои, опилок и снега лучше, чем твой одеколон "Красная Москва". А сами пышут здоровьем и красотой - ну чистые кралевы!
         И вот скинут королевы ватники да мужицкие удобные штаны на широких помочах,  да умоются на кухне - одна сторожит другую - да наденут платье да рейтузы, а на ноги суконные чуни для тепла - пол же холодный в бараке; вот уже и красавицы. Замочат красавицы свои постирушки в тазу - эмалированном! - да  примутся за стряпню. Для этого у мамы с дочкой был особенный таз.
          Работали мастерицы дружно. 
          Пока мама делала тесто: доставала из тайника на морозе  сокровенно сохраняемые два яичка, оттаивала его в кружке с холодной водой; насыпала на  фанерную свою  доску муки горкой, делала в горке приямок, слегка добавляла  маслица постного, сольцы, водицы - холодной сначала, яички взбитые  и начинала от середины к краям вымешивать тесто густое, но мягкое и приятное к работе; напоследок добавляла сколько надо кипятку и уж тут надо было стараться быстро вымесить тесто и раскатать  упругий сочень необходимой толщины.
         Тем временем дочка чистила картошку, варила её в подсоленной воде, чистила две-три луковицы, нарезала не мелкими кусочками и на постном масле обжаривала лук до прозрачности, потом снимала сковородку с плиты и оставляла  подливу томиться, золотится ароматным цветом. Картошку дева мяла  заветной толкушкой, добавляя постного масла и немного луковой подливы.
        А сочень уж готов и нарезаны кружочки будущих вареников.
        Теперь мама с дочкою садятся друг против друга и сосредоточено раскладывают начинку, лепят края и строят готовые ровными рядами на фанерке. К тому времени, когда слепится последний вареник - в кастрюле бьёт с ключа подсолённый кипяток.  В кипятке этом  -  порция за порцией  - отвариваются вареники и шумовкой выкладываются в хозяйский таз. Когда варка заканчивается, в тазик тщательно сливается подлива, даже варениками чистыми выбираются остатки вкуснятины до чистоты сковородки; теперь  тазик с варениками ставится на плиту и, нежно помешивая варениковую массу,  высушивают остатки влаги и даже слегка поджаривают сами вареники. Теперь всё!
 - Что-то много у нас получилось. Ну да ладно - на утро останется! - обмениваются мастерицы.
          А чайник уже вскипел; и чай заварен. Всё готово. Садимся ужинать.
          И садятся снова друг против друга, и, с нетерпением уже, накладывают каждая себе первую порцию; да жадно едят. А как не жадничать - ведь весь день на морозе, в снегу, да пилой двухручкой валить лесину за лесиной. Первосыток приходит скоро. Теперь мама с дочкой выпивают по кружке чаю, и уже пот начинает струиться по лицу. Ну да каждой приготовлен рушничок-полотенец. Утираются. Отстранились от стола, посидели, да снова накладывается новая порция.
          Вечер долог и хорошо коротать его возле тазика с едой.
          Вот и насыщение подошло, а пот всё струится, и вожделение не даёт покоя; и снова насыпается новая порция.
          Заметно поубавилось в тазике. А что делать? Вкусно! - А, давай ещё по одной!
- А, давай и ещё. Теперь вареников остаётся только на дне несколько штук.
         Мама с дочкой  некоторое время молчат, и нет-нет да скосят глаз на тазик.
А там оставшиеся, как бы плачут: - А мы-то как, сироты; нам же скучно без братьев и сестёр.
- А, давай уж доедим - каво оставлять- то! И последними варениками собираются со дна остатки подливы. Теперь тазик-таз пуст.

         Мама с дочкой встают от стола и кончают со своими постирушками, развешивая бельё крупных размеров на специальной веревке. Пора спать.

          Засыпает и барак. Только специально озабоченные особи ещё могут услышать, как мама с дочкою начинают пускать ветра, и делают это, не особенно маскируясь.  А чего стесняться-то, если вареники с картошкой в луковой подливе да постном масле предоставляют такую возможность, а тело способно такую возможность трубно реализовать, таким естественным образом  заявляя о себе, что ты есть и что ты человек живой.
        Проходит некоторое время и терпеливый слушатель может ещё уловить стук ножек в валенках из комнаты дочки с мамою на выход, к сооружению удобств в ельнике неподалёку.
Тук-тук-тук - пробежали одни ножки. Тук-тук-тук - другие.  И опять; и снова. И кажется уж некому считать. Все спят уже.
       Но - тук-тук-тук, как сердца стук.»
      
       И Григорий прекращает дозволенные речи.

       Ну и что тут смешного? Почему мы смеёмся, в живую представляя сцену театра под названием Жизнь, где и смешного-то, если и есть, то совсем чуть-чуть?
       Странные мы люди! 

21.03.2017