***
КУДЕЯРОВА САБЛЯ
1. Смерд
Какою мерою измерить расстояние от края плахи до лезвия топора? Лез ли я в те поры сам, что тля в волос, в ту петлю? Голос ли мой эхом , вороний ли грай смехом отозвались в колоколе на звоннице, когда –вон дух из тела отлетел? Тело –что сноп на гумне-соломою, а дух –облацы над Коломною. Колобродил дух над куполами пополам со светом и тьмою, проплывая над Тотьмою. Песнею псаломщиков ввысь устремлялся по злат-лучу отблеском от святых икон. Инок в келье возносил его молитвою выше и выше – в склень заоблачную, где даже и птицы не летают –одни ангелы.
Што смерду та мера, што боярину, што царю-едино. Потому зарыв в сено княжий наряд и обрядясь в одежды своего конюха, - бежал я куда глаза глядят, пока за спиной пылал посад, а по двору моему рыскали всадники на конях с притороченными к сёдлам мётлами и привязанными оскаленными собачьими головами.
С чего жизнь начать, когда всё прахом –а голова уже скатилась с плахи? Уйти мерцанием в икону, стать бряцанием монет на кону в угаре игры, возродиться вспять времён воином на Угре, вылезть угрём на царёвой ноге, а опосля, превратясь в чирь, свести его в могилу, как он жену свою Соломонию?
"Как в Суздали брагу буздали, за ту мзду, что отвалили за накид на княжну узды… "
Ещё не довезли Соломонию до монастыря, чтоб утырить, а уже слух палом пошёл –беременна дотоль неплодная царевичем.
И тока отпировали мы на свадьбе царя Василия – разрешилась инокиня от бремени отроком и нарёкли его Юрием.
Малец ли Юрий ли в том юру под плитою монастырскою лежит, разбёгся ли, он, воскреснув из гроба, и разбрёлся двенадцатью разбойниками и Кудеяр атаманом по дремучим лесам и глухим дорогам, чтобы грабить богатых путников? Стал ли он мною, смердом, чья голова, вращая глазами и шевеля проклинающими губами, всё ещё скатывается под ноги черни? Дед ли то мой был, отец, али я сам? Строжились Строгоновы, строганы струги плыли по рекам, что души тех развешанных от Московии до Новогорода бояр, - устремился я путём Василия Аленина-атамана. Не купчишек по дорогам теребить, не караваны царские на Волге грабить. А Сибирь воевать. А всего-то и было у меня богатства, что ярь в сердце да сабля Кудеярова в ножнах за кушаком.
2. Знамение
До Барабинской степи шли мы реками и болотами. И было нас, удальцов, перетащивших свои ладьи через Уральский камень не десяток и не два, а поболе на реке Тоболе, потому как все как есть рвались к воле. А наслышка о том, што самодержец Иван Васильевич одарил за подвиги прощённого варначьего атамана Василия Тимофеича Аленина златоубранными доспехами –прокатилась по горячим сердцам валом благоговения, руки от рукоятей сабель потянулись крестное знамение творить. Лежал уж тот доспех на дне Иртыша –реки, метали в нём икру стерляди, налимы досасывали кости Ермаковы, пескари с ершишками сновали туды-сюды сквозь глазницы черепа удалого лыцаря.
А нам вкупе с вогульским князем … , его верным шаманом и воинами-охотниками его становища предстояло погулять по Барабе и, дойдя до Оби, догнать Кучума с его темниками, а затем поставить острог , где покажется любо.
Встали мы лагерем на Красном Яру у речушки Ирмени, чтоб собраться с силами. Ловим златых щук, серебряных язей на мансийские вентери. И говорит мне мансийский князь …
-Хитёр Кучум и жаден. Не спроста не стал платить он ясак Московии, побил Едигея …Мало ему было в мурзах ходить. Как бы этот посланец Бухары и здесь нам подвох не учинил. Надо духов Оби на помощь призывать…
Не стал я ему перечить перед боем , но решил отслужить молебен в нашей походной церкви. Да и што такое походная церковь? Образа в обозе , боевая хоругвь да наш ватажный батюшка …Вышли мы на поросший соснами Красный яр, развесили иконы по стволам. Дерева – стены и столпы храма. Небо –купол. Облацы – фрески с ликами бородатых святых.
- Братие! Завтра бой прияти надлежит нам, Как Иисусу Навину под стенами Иерихона… И хоть незрима стена та, да сокрушат её трубы нашей веры …Добудем же себе славы, а царству Московскому новых земель! Защитим же и братьев наших , вогулов от лютого хищника…
Внимая пламенной проповеди, слышал я и удары шаманской колотушки о бубен, и его монотонное горловое пение.
Слова проповеди, стук бубна, пение шамана, запахи походного паникадила, дым костра , источающего дурман пихтовых лап – туманили очи. Подняв голову, я увидел за спиною нашего священника сталкивающихся над рекой облачных всадников. Витязи сошлись для жестокой сечи. В одном из них я узнал себя. Над моей головой была занесена кривая татарская сабля…
- Проснись атаман! –тряс меня за плечо…
3. От кабака –в облака
Как скакал я от той конюшни сквозь облака до первого кабака, штоб не сгинуть не за понюх табака. Чур меня! На чурке, куда кладу я голову, отчётливо различимы годовые кольца срубленного древа, засечки от бердыша, что пройдя сквозь позвонки, как сквозь масло горяч нож, вонзался в пень. Тень палача нависла надо мной, застит солнце. Чур мня! Вот –вот – и душа вон-а я уже лечу в облацы с Кудеяровой саблею в руце. То ли то месяц молодой, то ли кривая хвостатая комета-мета и знамение нашего похода. По холоду утреннему, по росе выступили мы по следу кучумову. Чу! Я ли это?
А может, я всё ешшо в том кабаке, до коего домчал меня борзый конь, чтобы окорлеть загнеанному у самой коновязим.
Пью, штоб забыться. А они – тутока. И ломят мне за спину руки и кидают мня поперёк седла, штоб уткнувшись в провонявшую собачью голову, я болтался кулём поперёк спины оптичной животины, и штоб пари каждом шаге одра привязанная к седлу метла царапала мне шею, торопясь пусть кровь…
Расступился чёрен бор. Открылся крутояр.
-Ну и чо мы-тут с Кучумом биться будем? А на горе, а мы под горою?
Вот лежу я щекой на чурке –годичны кольца считаю. Самая сердцевина плахи- детство моё. Дали суздальские. Каменка. Нерль. Клязьма.
Храм покрова Богородицы на Нерли.
Кто я –сродный брат Иоанна великого, его сын, внук?
Смердит смерд, смердя на солнце. Висит в петле. Выклёвывают ему лицо вороны. Ползают мухи по плахе , насасываясь кровью буйной головушки. Бубнит понамарь по бескоечному синрдику. Тень ведикого царя от свечи –т трепетуньи горбится поверх фрески, скачет всадником на коне Армагеддона. Летит душа , в неведомы пределы. Настигает ярая кудеярова сабля головы хана Кучума, катится она закатным солнцем над левым берегом Оби. А мы уже на правом острог ставим.
Бедро – бодро бердыш
Смердит смерд,
КУДЕЯРОВА САБЛЯ
1. Смерд
Какою мерою измерить расстояние от края плахи до лезвия топора? Лез ли я в те поры сам, что тля в волос, в ту петлю? Голос ли мой эхом , вороний ли грай смехом отозвались в колоколе на звоннице, когда –вон дух из тела отлетел? Тело –что сноп на гумне-соломою, а дух –облацы над Коломною. Колобродил дух над куполами пополам со светом и тьмою, проплывая над Тотьмою. Песнею псаломщиков ввысь устремлялся по злат-лучу отблеском от святых икон. Инок в келье возносил его молитвою выше и выше – в склень заоблачную, где даже и птицы не летают –одни ангелы.
Што смерду та мера, што боярину, што царю-едино. Потому зарыв в сено княжий наряд и обрядясь в одежды своего конюха, - бежал я куда глаза глядят, пока за спиной пылал посад, а по двору моему рыскали всадники на конях с притороченными к сёдлам мётлами и привязанными оскаленными собачьими головами.
С чего жизнь начать, когда всё прахом –а голова уже скатилась с плахи? Уйти мерцанием в икону, стать бряцанием монет на кону в угаре игры, возродиться вспять времён воином на Угре, вылезть угрём на царёвой ноге, а опосля, превратясь в чирь, свести его в могилу, как он жену свою Соломонию?
"Как в Суздали брагу буздали, за ту мзду, что отвалили за накид на княжну узды… "
Ещё не довезли Соломонию до монастыря, чтоб утырить, а уже слух палом пошёл –беременна дотоль неплодная царевичем.
И тока отпировали мы на свадьбе царя Василия – разрешилась инокиня от бремени отроком и нарёкли его Юрием.
Малец ли Юрий ли в том юру под плитою монастырскою лежит, разбрёлся ли, он, воскреснув из гроба, и разбрёлся двенадцатью разбойниками и Кудеяр атаманом по дремучим лесам и глухим дорогам, чтобы грабить богатых путников? Стал ли он мною, смердом, чья голова, вращая глазами и шевеля проклинающими губами, всё ещё скатывается под ноги черни? Дед ли то мой был, отец, али я сам? Строжились Строгоновы, струги плыли по рекам, что души тех развешанных от Московии до Новогорода бояр, - устремился я путём Аленина-атамана. Не купчишек по дорогам теребить, не караваны царские на Волге грабить. А Сибирь воевать. А всего-то и было у меня богатства, что ярь в сердце да сабля Кудеярова.
2. Знамение
До Барабинской степи шли мы реками и болотами. И было нас, удальцов, перетащивших свои ладьи через Уральский камень не десяток и не два, а поболе, потому как все как есть рвались к воле. А наслышка о том, што самодержец Иван Васильевич одарил за подвиги прощённого варнчьего атамана Василия Темофеича Аленина златоубранными доспехами –прокатилась по горячим сердцам валом благоговения, руки от рукоятей сабель потянуслись крестное знамение творить. Лежал уж тот доспех на дне Иртыша –реки, метали в нём икру стерляди, налимы досасывали кости Ермаковы, пескари с ершами сновали туда-сюда сквозь глазницы черепа удалого лыцаря.
А нам вкупе с вогульским князем … , его верным шаманом и воинами-охотниками его становища предстояло погулять по Барабе и дойдя до Оби догнать Кучума с его темниками, а затем поставить острог , где покажется любо.
Встали мы лагерем на Красном Яру у речушки Ирмени, чтоб собраться с силами. Ловим златых щук, серебряных язей на мансийские вентери. И говорит мне мансийский князь …
-Хитёр Кучум и жаден. Не спроста не стал платить он ясак Московии, побил Едигея … Как бы этот посланец Бухары и здесь нам подвох не учинил. Надо духов Оби на помощь призывать…
Не стал я ему перечить перед боем , но решил отслужить молебен в нашей походной церкви. Да и што такое походная церковь? Образа в обозе , боевая хоругвь да наш ватажныц батюшка …Вышли мы на поросший соснами Красный яр, развесили образа по стволам. Дерева – стены и столпы храма. Небо –купол. Облацы – фрески с ликами бородатых святых.
- Братие! Завтра бой приятии надлежит нам, Как Иисусу Навину под стенами Иерихона… И хоть незрима стена та, да сокрушат её трубы нашей веры …Добудем же себе славы, а царству Московскому новых земель. Защитим же и братьев наших , вогулов от лютого хищника…
Внимая пламенной проповеди, слышал я и удары шаманской колотушки о бубен и его монотонное горловое пение.
Слова проповеди, стук бубна, пение шамана, запахи походного паникадила, дым костра , источающего дурман пихтовых лап – туманило очи. Подняв голову, я увидел за спиною нашего священника сталкивающихся над рекой облачных всадников. Витязи сошлись для жестокой сечи. В одном из них я узнал себя. Над моей головой была занесена кривая татарская сабля…
- Проснись атаман! –тряс меня за плечо…
Бедро – бодро бердыш
Как я скакал от той конюшни сквозь облака до первого кабака, штоб не сгинуть не за понюх табака. Чур меня! На чурке, куда кладу я голову, отчётливо различимы годовые кольца срубленного древа, засечки от бердыша, что пройдя сквозь позвонки, как сквозь масло горяч нож, вонзался в пень. Тень палача нависла надо мной, застит солнце. Чур мня! Вот –вот – и душа вон-а я уже лечу в олацы с Кудеяровой саблею в руце. То ли то месяц молодой, то ли кривая хвостатая комета-мета и знамение нашего похода. По холоду утреннему, по росе выступили мы по следу кучумову.
Вот лежу я щекой на чурке –годичны кольца считаю. Самая сердцевина плахи- детство моё. Дали суздальские. Каменка. Нерль. Клязьма.
Храм покрова Богородицы на Нерли.
Кто я –сродный брат Иоанна великого, его сын, внук?
Смердит смерд, смердя на солнце. Висит в петле. Выклёвывают ему лицо вороны. Ползают мухи по плахе , насасываясь кровью буйной головушки. Бубнит понамарь по бескоечному синрдику. Тень ведикого царя от свечи –т трепетуньи горбится поверх фрески, скачет всадником на коне Армагеддона. Летит душа , в неведомы пределы. Настигает ярая кудеярова сабля головы хана Кучума, катится она закатным солнцем над левым берегом Оби. А мы уже на правом острог ставим.
КОЛДОВСКОЙ ОТВАР
1. Проклятый род
Пока в девках -то я была, ничо почитай и не боялася. Девка подовая-бедовая. Штоб я какого схожего с лешаком выворота корневищ кедровища спужалася аль дремучего залома, из темени коего вроде как чьи-то зыркала глядят! Ну и пущай припугивают! Иду себе по тропке к заветной черничной поляке- кедровка ли порхнёт, белка ли следом по веткам проскачет, лиса -рыжуха ли за чистоборьем огоньком мелькнёт - мне тока веселее. Но бывало и окатит страхом так, што будто ахнешь в прорубь на Крещение.
"Всё прахом прах, но как накатит страх,"-говаривала маманя. Тогда и впрямь поджилки затрясутся. Но ту весну и страху-то откуда взяться было. Поляны за деревней вспыхнули первоцветами. Медунки -в крошечную дудочку дунь ка-и услышишь чудную узЫку; «Дуня, Дуняша!» –поют. А на губах от тех ангельских труб - сладкий медовый вкус. Сон -трава колокольцы клонит, славит весну неслышным благовестом. Черёмухи дурманят голову. А под кипенью черёмух, промеж чёрных стволов-сморчки! Вышли дедки на пустотелых ножках в сморщенных боярских шапках. Ешшо на супротивном склоне лощины снег клочками, а они уже супротив холодов бунт учинили. Хошь казни-хошь милуй...
Насеку я тех шапок, што палач голов - и домой. А там их маманя два разА отварит, воду сольёт да и в пироги для начинки. Разломишь пирог, а оттуда дух грибной, аж слюна во рту сочится. В нашей Ольгинке только мы с маманей сморчки в пироги и клали. Другие косо на нас поглядывали да поговаривали: «От отродие Клыковское - их и отрава не берёт!» Не даром -то прадед мой Клыков был прозван так из-за клыков. За те клыки и в Сибири очутился, бо были в нашем роду и оборотни и вампиры.
Давно то было, как мама говаривала, но волховали наши предки и тогда, когда утвердилась на Руси вера христова.
2. Чернец с черничной поляны
Сколь по таёжке ни броди, а выйдешь на опушку. Так , заблукав однажды, на черничной поляне в елани повстречала я чернеца печального. Скит его с молельней и крестом над крытой осиновым лемехом луковкой под могучими соснами и вековыми кедрами стоял. Рядом –колодезь под кровелькой.
- Испей водицы девица, как водится. Заблукала чо ли? Так я укажу те тропу, промолвил инок, протягивая мне ковш с водою.
- Спасибо, добрый монах. Я искала черничну поляну. Вот и вышла на просвет меж деревами.
- На што тебе чернична поляна, когда туеса твои уже полны ягод.
Глянула я на туеса, што тока што пусты были – а они полны черники. Вернула я монаху пустой ковш, ссыпала чернику в горбовник, хотела поднять, чтобы в лямки руки просунуть, а не могу оторвать от земли ношу.
- Не кожилься, милая, я те помогу.
Подняла я голову, а передо мной не монах а медведь стоит на задних лапах.
-Не бойсь меня, девица, - говорит. –Донесу я твой горбовник до деревни, тока в деревню не пойду, бо собаки меня задерут.
Вскинул он поклажу на спину –и потопал по тропам. А я знай тока за ним поспеваю. Кедровки нам вслед стрекочут. Белки по веткам скачут …
Рядовки в ряд. С говорушками говорю…по морю мухоморьему…
КУДЕЯРОВА САБЛЯ
1. Смерд
Какою мерою измерить расстояние до края плахи до лезвия топора? Лез ли я в те поры сам, что тля в волос, в ту петлю? Голос ли мой эхом , вороний ли грай смехом отозвались в колоколе на звоннице, когда –вон дух из тела отлетел? Тело –что сноп на гумне-соломою, а дух –облацы над Коломною. Колобродил дух над куполами пополам со светом и тьмою, проплывая над Тотьмою. Песнею псаломщиков ввысь устремлялся по злат-лучу отблеском от святых икон. Инок в келье возносил его молитвою выше и выше – в склень заоблачную, где даже и птицы не летают –одни ангелы.
Што смерду та мера, што боярину, што царю-едино. Потому зарыв в сено княжий наряд и обрядясь в одежды своего конюха, - бежал я куда глаза глядят, пока за спиной пылал посад, а по двору моему рыскали всадники на конях с притороченными к сёдлам мётлами и привязанными оскаленными собачьими головами.
С чего жизнь начать, когда всё прахом –а голова уже скатилась с плахи? Уйти мерцанием в икону, стать бряцанием монет на кону в угаре игры, возродиться вспять времён воином на Угре, вылезть угрём на царёвой ноге, а опосля, превратясь в чирь, свести его в могилу, как он жену свою Соломонию?
"Как в Суздали брагу буздали, за ту мзду, что отвалили за накид на княжну узды… "
Ещё не довезли Соломонию до монастыря, чтоб утырить, а уже слух палом пошёл –беременна дотоль неплодная царевичем.
И тока отпировали мы на свадьбе царя Василия – разрешилась инокиня от бремени отроком и нарёкли его Юрием.
Малец ли Юрий ли в том юру под плитою монастырскою лежит, разбрёлся ли, он, воскреснув из гроба, и разбрёлся двенадцатью разбойниками и Кудеяр атаманом по дремучим лесам и глухим дорогам, чтобы грабить богатых путников? Стал ли он мною, смердом, чья голова, вращая глазами и шевеля проклинающими губами, всё ещё скатывается под ноги черни? Дед ли то мой был, отец, али я сам? Строжились Строгоновы, струги плыли по рекам, что души тех развешанных от Московии до Новогорода бояр, - устремился я путём Аленина-атамана. Не купчишек по дорогам теребить, не караваны царские на Волге грабить. А Сибирь воевать. А всего-то и было у меня богатства, что ярь в сердце да сабля Кудеярова.
2. Знамение
До Барабинской степи шли мы реками и болотами. И было нас, удальцов, перетащивших свои ладьи через Уральский камень не десяток и не два, а поболе, потому как все как есть рвались к воле. А наслышка о том, што самодержец Иван Васильевич одарил за подвиги прощённого варнчьего атамана Василия Темофеича Аленина златоубранными доспехами –прокатилась по горячим сердцам валом благоговения, руки от рукоятей сабель потянуслись крестное знамение творить. Лежал уж тот доспех на дне Иртыша –реки, метали в нём икру стерляди, налимы досасывали кости Ермаковы, пескари с ершами сновали туда-сюда сквозь глазницы черепа удалого лыцаря.
А нам вкупе с вогульским князем … , его верным шаманом и воинами-охотниками его становища предстояло погулять по Барабе и дойдя до Оби догнать Кучума с его темниками, а затем поставить острог , где покажется любо.
Встали мы лагерем на Красном Яру у речушки Ирмени, чтоб собраться с силами. Ловим златых щук, серебряных язей на мансийские вентери. И говорит мне мансийский князь …
-Хитёр Кучум и жаден. Не спроста не стал платить он ясак Московии, побил Едигея … Как бы этот посланец Бухары и здесь нам подвох не учинил. Надо духов Оби на помощь призывать…
Не стал я ему перечить перед боем , но решил отслужить молебен в нашей походной церкви. Да и што такое походная церковь? Образа в обозе , боевая хоругвь да наш ватажныц батюшка …Вышли мы на поросший соснами Красный яр, развесили образа по стволам. Дерева – стены и столпы храма. Небо –купол. Облацы – фрески с ликами бородатых святых.
- Братие! Завтра бой приятии надлежит нам, Как Иисусу Навину под стенами Иерихона… И хоть незрима стена та, да сокрушат её трубы нашей веры …Добудем же себе славы, а царству Московскому новых земель. Защитим же и братьев наших , вогулов от лютого хищника…
Внимая пламенной проповеди, слышал я и удары шаманской колотушки о бубен и его монотонное горловое пение.
Слова проповеди, стук бубна, пение шамана, запахи походного паникадила, дым костра , источающего дурман пихтовых лап – туманило очи. Подняв голову, я увидел за спиною нашего священника сталкивающихся над рекой облачных всадников. Витязи сошлись для жестокой сечи. В одном из них я узнал себя. Над моей головой была занесена кривая татарская сабля…
- Проснись атаман! –тряс меня за плечо…
Бедро – бодро бердыш
Как я скакал от той конюшни сквозь облака до первого кабака, штоб не сгинуть не за понюх табака.
-
..Пока в девках -то я была,ничо почитай и не боялася.Девка подовая-бедовая.Штоб я какого схожего с лешаком выворота корневищ кедровища спужалася аль дремучего залома из темени коего вроде как чьи-то зыркала глядят! Ну и пущай глядят!Иду себе по тропке к заветной черничной поляке- кедровка ли порхнёт, белка ли следом по веткам проскачет, лиса -рыжуха ли за честоборьем огоньком мелькнёт - мне тока веселее. Но бывало и окатит страхом так, што будто ахнешь в прорубь на Крещение.
"Всё прахом прах, но как накатит страх,"-говаривала маманя.
О ту весну и страху-то откуда взяться было. Поляны за деревней вспыхнули первоцветами. Медунки -дунь в крошечную дудочку -и услышишь чудную узЫку. А на губах - сладкий медовый вкус. Сон -трава колокольцы клонит, славит весну неслышным благовестом. Черёмухи дурманят голову.
А под кипенью черёмух, промеж чёрных стволов-сморчки! Вышли дедки на пустотелых ножках в сморщенных боярских шапках. Хошь казни-хошь милуй...
"В Суздале брагу буздали, за ту мзду, что на княжну узду " ...На черничной поляне в елани чернеца повстречала печального
Насеку я тех шапок, што палач голов - и домой. А там их маманя два раз отварит, воду сольёт да и в пироги для начинки. Разломишь пирог, а оттуда дух грибной, а слюна во рту сочится. В нашей Ольгинке только мы с маманей сморчки в пироги и клали. Другие косо на нас поглядывали да поговаривали: вот отродие Клыковское - их и отрава не берёт. Не даром -то дед их Клыков был прозван так из-за клыков. За те клыки м в Сибири очутился, бо были в их роду и оборотни и вампиры.
Другие статьи в литературном дневнике:
