От 20 до 150...а расскажу про Макса. Это «эмир-динамит», человек-взрывчатка мощностью от 20 до 150 килотонн в тротиловом эквиваленте, если в физических терминах, а если в терминах литературных, архетипических – это Ахилл. Припоминаете гнев Ахилла? Дело не в том, что гнев был так страшен, что даже олимпийцы убоялись и отдали Трою ахейцам, чтобы его унять. Дело в том, что овладевший Ахиллом гнев вытеснил из его души всё прочее. Душа Ахилла не могла откликнуться на патриотические призывы или мольбы о помощи. Она – односоставная и может вмещать только одно чувство; зато оно владеет Ахиллом полностью и ведет его, а остальным чувствам просто нет места. Его душа могла полниться и другими чувствами - великодушием, дружбой, любовью – но всегда только каким-нибудь одним. Еще и еще наблюдая сына, я вижу перед собой Ахилла, человека большой души, которая способна вмещать только одно чувство за раз. Помимо всего прочего, это делает его неспособным ко всяким фигам в кармане и камням за пазухой: и в кармане, и за пазухой царит одно и то же чувство, наполняющее сейчас его душу. Цельный такой человек, настоящий и неподдельный, чуждый задних мыслей. Ахилл! И вот на этом буреносном и цельном фоне иногда открываются окошки иного свойства, которые, наверное, ставят под сомнение мои рассуждения об односоставной душе, а может, говорят о постепенном перерастании Ахилла в такого себе Гектора, любимца Гомера. Отправлялся Макс к дедушке, во Львов, впервые сам в поезде, без сопровождения и знакомых попутчиков. Волнительное мероприятие, ничего не скажешь, и я утешал его тем, что это путешествие - еще один важный шаг к новой, большей и лучшей свободе. Сделаешь его - и приобретешь уверенность и способность осваивать мир в новом измерении, новым способом. И вот мы стоим на перроне, вокзальный оракул предвещает скорое прибытие поезда и точно угадывает нумерацию вагонов (теперь говорят не с хвоста или головы, а с запада или востока). Я прикидываю в уме вес "интерсити", коэффициент трения, износ рельс и шпал, делаю поправку на ветер и возможное волнение гипотетического машиниста-стажера перед первым рейсом и предлагаю Максу: Он глядит на толпу, потом на совершенно пустое место в 15 шагах к востоку, лицо его выражает некоторое сомнение, однако он все-таки кивает и соглашается, и мы идем. Свистит поезд, его широколобое лицо с маленькими глазками внезапно появляется из-за изгиба путей и через мгновение он весь и целиком оказывается у перрона. Наше место в 15 шагах к востоку - точно перед входной дверью правильного вагона! - при этом у его второй двери, в 15 шагах к западу, стоят все остальные пассажиры и провожающие, а у этой мы одни. Губы Макса трогает легкая улыбка, он произносит: Впрочем, торжество длилось недолго. На входе в вагон проверяют билеты и документы; проводник представлен единственным экземпляром; поэтому открыта только одна дверь, а я ее не угадал. Если бы мы остались, где стояли, то оказались бы в очереди третьими, максимум пятыми. Но теперь нам приходится занять позорное последнее место в длиннющей очереди, размахивающей билетами, паспортами, руками и панамами, вскрикивающей, всхлипывающей, плачущей и напутствующей. Я жду взрыва Ахиллова гнева, того самого, от 20 до 150 килотонн, устрашающего олимпийцев, и лихорадочно придумываю эквивалент Трои: ее под рукой нет, чем бы его унять?.. Ахилл с достоинством следует за мной в хвост очереди и требует повторных и четких инструкций: билет, документы - что показывать, кому, что отдавать, а что ни за что и никому не отдавать. О фиаско "элитной посадки" не сказано ни слова. И вот уже обременены просьбами все Максовы попутчики, и совершилась некоторая договоренность с проводником, и тронулся поезд, и Максов профиль в окне поплыл на запад, а я изобразил нечто вроде торжествующего на всех парах Чатануга-чу-чу, а он кратким жестом прекратил мой перформанс. Поезд, только что целиком и весь застывший у перрона, внезапно весь и целиком исчезает за изгибом путей... П.С. Мама препоручала меня заботе матросов. За небольшую мзду (о которой тогда я ничего, разумеется, не знал) я бывал потрепываем по плечу или щеке, расспрашиваем о маршруте и жизни вообще, развлекаем матросскими шутками и походами в святая святых, в рубку, где мне давали прикоснуться к штурвалу, очень похожему на руль ГАЗ 21. Кажется, это чудесно скрашивало мое одиночное плавание, и даже гораздо больше: это внимание (пусть и купленное за деньги, о чем я даже не подозревал) переполняло мое сердце восхищением перед моряками. Я, Максим, чувствовал себя Максимкой из одноименного рассказа Станюковича, спасенным матросами "Забияки" от верной гибели в море, а после усыновленным одним из них. Нет, положительно, моряки - лучшие люди на свете, все они, и эти, на СПК, и папа-капитан, и весь его неизменно дружелюбный ко мне экипаж где-то там, в загадочном море ЦВА, которое я не мог найти ни на одной карте... Да, так вот. Моя договоренность с проводником никак не отразилась на Максовом путешествии. У Макса не справлялись о самочувствии, настроении, путешествии и жизни вообще. Разумеется, не водили в кабину машиниста. Никто не осмелился трепать его по плечу или там не дай Бог щеке. Поначалу несколько этим озадаченный, теперь я уверился, что проводник, как это часто с ними бывает, оказался тонким психологом или настоящим пофигистом. Эти градации иной раз невозможно отличить, а иногда – и не нужно отличать: ведь (не) делается именно то, что (не) нужно, а кем, пофигистом или психологом, это уж пофигу. И проводник, кем бы он ни был, не стал навязывать дитю ненужную ему заботу, и это стоило своей платы. Да и Ахиллы, знаете ли, к такому вниманию относятся своеобычно: каааааак бабахнет на все 150 килотонн! © Copyright: Максим Федорченко, 2019.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
