Из книги Д. Гранина Причуды моей памятиИ. К. Полозков был избран (!) генеральным секретарем Российской компартии. Приехал он в Питер, посетил театр Комиссаржевской, спектакль «Царь Федор Иоаннович». После окончания зашел к главному режиссеру Агамирзяну Р. (который мне это рассказывал), говорили про трилогию Алексея Толстого. Полозков сказал: «Да, да, люблю этого писателя, был у него в Ясной Поляне, все осмотрел. Матерый был человечище!» Вы посмотрите, с каким чувством превосходства написана статья Ленина о Толстом, как он поучает Толстого, посмеивается над его размышлениями, над его исканиями, отчитывает за идеологию. Он, Ленин, лучше знает, где истина, как надо и как не надо. Величина Толстого, его гений, его культура нисколько не смущают этого партработника. Искусства он никогда не понимал, да и не интересовался. Ему достаточно было стихов Некрасова, романа Чернышевского «Что делать?». Возможно, читал «Войну и мир», и то сомнительно — до конца ли? Захожу к приятелю в обком, чего делаешь, спрашиваю. Пишу письмо рабочих в газету. О чем? Возмущены романом Дудинцева, осуждают. Ленинград — это не Москва, в городе трех революций царил более строгий режим. То, что дозволялось в Москве — некоторые фильмы, спектакли, — в Ленинграде — ни-ни. Как говорили в ЦК, в Ленинграде температура ниже, там холодней, трех революций стране достаточно. Обком старался вовсю. Идеологически чтоб примерный город, без вольностей. Уезжают в Москву Сергей Юрский, Аркадий Райкин, Глеб Панфилов, Олег Борисов — «да ради бога, нам тут легче будет». «Мы хором декламировали Маяковского. Я читал его стихи на выпускном вечере. Читал, будто свои собственные. Как мне хлопали, а Мария Львовна расцеловала меня и заплакала. Мои герои — Павка Корчагин и „железный» Феликс Дзержинский, рыцарь революции. Меня выбрали в институте комсоргом курса. Я первый возглавил стройотряд. Я хотел ехать на целину. Не пустили. Но зато как мы работали в колхозе, какие построили сараи и малую ГЭС. Нам выписали деньги, так я сагитировал отдать их детскому дому. Из-за общественной работы я учился плохо. Инженер из меня получился неважный, но диплом дали как отличнику, понятно, потому что общественник. Считался хорошим организатором, а все сводилось к чему — давай, давай! НАША ЦЕНЗУРА Не беды сушат душу, но обиды многие, от обид выгорает душа человека, и ничего не вырастет на ней уже угодное Богу», — написано было в древности. Травля, проработки, облыжные обвинения, ярлыки — со всем этим у нас не стеснялись. Инфаркты, онкология, инсульты — за это никого не судили, не привлекали, на самом же деле происходило убийство. Образ врага всегда был главным в духовной жизни советского человека. Нас с детства учили не любви, а ненависти, не милосердию, а борьбе, не сочувствию к эксплуатируемым, а уничтожению эксплуататоров. Кругом были враги, шпионы. Агенты. Внутри страны — вредители, враги народа, перерожденцы, оппозиция, врачи-убийцы, диссиденты, уклонисты, вейсманисты. Бывает, держится, держится человек, не сдается, терпит и вдруг ломается. Есть усталость металла, есть, оказывается, усталость души. — Россия — страна сирот, — сказала мне директриса детского дома. — Отцы либо сгинули в лагерях, либо на фронте. Сироты выросли, вырастили своих детей, а дети уехали за границу, и стали родители снова сиротами. Я работаю в системе детских домов больше тридцати лет. Сиротство — это наш русский феномен. Дети репрессированных, они, как ни странно, вырастают хорошими людьми, в них есть здоровое чувство протеста, они хотят доказать, что они не сломаны, что они не люди второго сорта. Но есть другие — дети воров, бандитов, проституток, всякой уголовщины. У них проявляются гены, я не знаю, что это. Если их даже малышами берут усыновлять, то редко из них получаются порядочные люди, по моим подсчетам, всего процентов двенадцать, все остальные следуют за своими родителями.
© Copyright: Татьяна Картамышева, 2019.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
