Все совпадения являются вымышленными.
При написании текста не пострадало ни одно животное, кроме разработчика идеи и оператора скорописи.
Диван тогда стоял справа от входа, и был другой формы, и вообще был другой, и косился, будто под мухой, всё в сторону окна. Оно блазнило раутером и колыхало тюлем. Рядом был книжный шкаф. Праздничной посудой пред избранными книгами, он готов был прильнуть к прекрасному - хоть из горла, хоть из горнила знаний. На хрустальные приборы для духовной пищи смотрела на мир глазами радужного пони детская книжка о животных, с картинками. Пони был выше этого животного мира. Ничегошеньки не зная о Коньке-Горбунке, он, из центра розово-голубой обложки, с заморской готовностью пукал радугой. По полу стлался зеленоватого вида утоптанный палас, что после двенадцатичасового, тогда ещё беспосадочного, перелёта, сдобренного ночным переездом, сообщало проходной комнате вид волшебный. Для просмотра снов было достаточно приткнуться где угодно, не смеживая вежд(1).
Первая в жизни нитка крупных рубиновых бус, падающая на пол из первой руки, (пока вторая рука ещё держит другую - берилловую - нитку, (а глаза смотрят на третью, изумрудную, поднимаемую с пола первой же освободившейся рукой))), создавала ощущение праздника: тебе почти два года, и блестящих бус в круговороте больше, чем рук в твоей природе, и окружающее - совершенно всё равно. И ты, пошатываясь, и пританцовывая, стоишь на крепких ножках, роняя в забытьё одни бусы, завидев на полу другие, их подбирая, чтобы уронить.
Даже усталые чемоданы, стайкой глядя на тебя букой необласканной, понимают: "больше, чем можно удержать" значит "много", а "дальше, чем волнистый подол белого, с оборочкой, платья" значит, "ещё". Ах да, ещё: розовая ленточка поверх неостриженых волос, и белый бантик со стразою детства в ней. И под этой приготовленной красотою - то, зачем эти бусы, и грустные чемоданы, и двенадцать и ещё двенадцать часов - глаза, что светят неподдельным счастьем, от слова сей-час, мозно, блетяие, зять, иё.
Бусоворот пластмасс в природе длился около получаса, и закончился надеванием всех трёх ниток на одну шею, и стал более неинтересен, хоть блестючих бус и было богато. День под мутным небом декабря склонялся к вечеру, или так казалось по московскому времени... Курица в празднично-серебристой фольге томно разлагалась в духовке. Нарезанные ощутительными кубиками салаты сидели, неперемешанные, в мисках под белёсыми шапочками из майонеза. Озябшая селёдка скрывала своё бесхребетное нутро под шубой, и всё ей было фиолетово. На уклончивом диванчике плыли полупрозрачные картины впечатлений от "туда" и "обратно", и цеплялись за колоколенки спиртного на подоконнике. От такого соседства раутер полупристойно подмигивал и упирался рожками антенн в шкаф.
"Почитал бы ты ей, что ли, книжку", - распорядительно послышалось откуда-то сверху. Я увидел, как мои предусмотрительные тапочки отлепились от подножия дивана и шагнули в сторону одухотворённого рюмками шкафа. Книжка с негнущимися, как валенки, картонно толстыми страницами была задумана про животных, и создана для неопытных рук. Бусы не мешали. Животные, лаконично выписанные на пленэре, бродили там без подписи. Недолгим переглядыванием и пожимом плеч было решено, что некоторые - лапокопытные, а иные - зубохвостые. Карл фон Линней(2) в 1761 году бы поёжился. Ёжик, кстати, оказался иглосопящим. Говорят, у него (у ежа) - прескверный характер, и топает он ночью по ушам, как по паркету. И сопит ф-р-р. Или ф-ф-р. Или, что ещё хуже, ФР. Злится, будто хотел чихнуть, но ничего не вышло.
Вечер клонился к дивану. Думалось
- про ежей, что слонопотамят из коробок по ночам,
- про коняшек и-го-го, и переводится ли это как и-пошёл-пошёл?, и куда они все кони перевелись,
- про динозавров, что делали загадочное "Мм'-М" (значило ли это "не-а"? - вымерли),
- про кудрявых бивненосцев - громотрубных мамонтов и тромбоноголосых папонтов с треугольной синею печатью на справке от врача-мерзлятолога,
- про незолотых рыб, которые, и глазом не моргнув, не сделают никак, но будут помнить вас вечно в ближайшие тридцать секунд,
- про мадагаскарских трёхсоткилограммовых черепах, неповоротливых на раскалённом песке и грациозных в животворящем океане, которые сделают вам ластой "адьёс, камарадос" после того, как на спине напишешь мелом "Машка" (берегите ноги),
- про спасителей человечества - ледниковых коров породы Охти-Мнетеньки, которые, когда совсем уж холодало, доились, пожалуй, сгущёнкой по команде "иди-сюда-кому-сказала",
- про повзрослевшего за лето медведя Федюню, который может и обидеться, если назвать его Мишкой, когда его уважительно зовут Потапыч,
-- и как тогда зовут его жену - простите, супругу, - Потапчиха?,
-- и зовут ли медведей вообще, или они сами приходят?, думал я про себя.
Мы давно уже оторвались от книжки. Оказалось, что, помогая себе жестами, я думал вслух. Ты задумчиво слушала, левой рукой перебирая бусы. Они свисали на живот, но совершенно не затмевали размышлений. Потом, всё так же молча, ткнула пальчиком в жирафа. Жираф был белое пятно в этой озвучке немного немого кино. Как делает пятношеий жираф, обдирая метровым фиолетовым языком листву молодого эвкалипта на высоте второго этажа, не знал никто - ни ты, ни я, ни даже скучавшая на кухне курица. Искрит ли у него между рожками в грозу? "Тугдум-тугдум?"
После кухни, вкусивши от щедрот ея и сыто цыкая зубом, я отлетал в объятия Морфея(3), и, отдаваясь воле сновидений, воображал себе барскую постелю(4) на пуховой перине поверх толсто набитого скрипящим от канифоли конским волосом матраца, уложенного на подкладку из набивного войлока. Из оного(5) валяют валенки - без дураков. Ватные голоса домашних заваливались куда-то в заушное пространство, и из тумана ощущений диван поплыл к окну, и шкаф был третьим лишним, даром, что с рюмками. Я и вовсе поднялся бы над диваном, не зацепись я щекою за подушку (как если б рыбу из воды влекли за хвост). Пока я думал, какое оно такое щекотно-мягкое, оно твердело и царапалось, всё боле походя на зубную щётку. Оно было снаружи моей верхней щеки, и возюкала туда-сюда ото рта до уха довольно-тки безцеремонно.
Осевши на диване, я осознал, что молча вижу лишь тебя, с животной книжкою в руках.
"Тугдум?", - спросила ты. Расклеивая веки от несостоявшегося сна, я подумал: "за что прогнали Тугдумского коня?" Видя мои глазные протирания, ты положила, выпрямив в локте, руку, на левое моё плечо (как это делают Прекрасные Дамы при посвящении в Рыцари(6)), и, выбрав среднее между приказом и сочувствием, велела сверху вниз: "Не пъать".
-----
1 смежить (сдвинуть) вежды (веки) - закрыть глаза
2 Карл Линней — создатель единой системы классификации растительного и животного мира
3 МорфЕй - древнегреческий бог сна. Спускался с купола небес, чтобы забирать в своё царство - царствие сна - на время, или навсегда. О тех, кто спал на перинах, говорили: "отдался в объятия Морфея", "не велено тревожить".
4 раньше в русском языке некоторые слова были женскаго рода: зала, постеля, и вообсче писались по-иному. И буквы там были исторические : ижица, фета, ять, хер, и др. И азбука была Аз-Буки-Веди-Глаголь-Добро... Говорили: играть на театре, ходить в концерт, ехать поездом / в такси, лететь самолётом. "На" означает верхом: на лошади, на велосипеде, на мотоцикле. На телеге. В двуколке (крытая повозка о двух колёсах), в карете (четыре колеса), в кибитке. Сказать "на поезде" - означало ехать на крыше медленно идущего (не едущего) вагона (поезда, суда, корабли, автобусы ходят, а не ездят), либо открывало недограмотность, вкупе с "колидор", "транвай", "родные пернаты", "микстер", "оффис", "диллер", "%изделие% от %какогонибудь% завода", и т.д., исполненную по формуле "ну и чё? не парься, ты ж понял".
5 оный - он/такой/сам, оная, оное/ые.
6 в средние века у каждой Прекрасной Дамы (образованной, понимающей, утOнченной в талии и в душе, справедливой, то есть красивой не только внешне) был Рыцарь, который её охранял, носил портфель/сумку/рюкзак, не давал другим дёргать за косички и не дергал сам, и всячески её оберегал.
куртуазный маньеризм https://lit.wikireading.ru/11589
У Странствующего Рыцаря не было замка/дома/уюта, он странствовал из земли в землю и совершал по дороге своей жизни Добрые Дела во славу Господню. Если желающих быть одним-единственным Рыцарем Дамы - образованным, умным, сильным, честным, смелым, умелым из Странствующих Рыцаерй (львиногривых красавцев, красивых не только внешне) - было больше одного, то Прекрасная Дама могла (если хотела), устраивать турниры (состязания в силе и ловкости) между Странствующими Рыцарями. Победитель турнира имени Прекрасной Дамы становился Рыцарем Прекрасной Дамы. Для этого он опускался пред нею на левое колено, и она, с позволения старших и тоже Доблестных Рыцарей, доподлинно известных своими Добрыми Делами, и следивших за честностью турнира, медленно опускала несогнутой в локте правой рукой меч своего отца или брата плашмя (или просто клала вытянутую руку ладонью вниз) на левое плечо Победителя со словами: "Посвящаю тебя в Рыцари моея, клянись и в радости и в горе защитить меня от бурь и невзгод, вЕдомых и невЕдомых, и от ворогов явных и тайных, и от превратностей судьбы не на жизнь, а на смерть, не щадя живота и самой жизни твоей ради покровства моего и верности до гроба". Если он говорил "Клянусь", то становился досточтимым (достойным и чтмым, почитаемым) Рыцарем Прекрасной Дамы. Если он не говорил "Клянусь", то это означало, что он либо немой, либо мёртвый, либо скоро таким станет.
(C) 2022 Андрей Кузнецов
Делись и радуйся! // Глаголь Добро!