Субботняя звезда... без местечка (Ефим Златкин) / Проза.ру

– О-о, да ты не знаешь, что такое местечко Михалин? Залманэ, – ты знаешь?
Зяма Любан, рыжеволосый, огромный, не расстающийся никогда с пугой (как-никак сторож всех заводских коней), обращается к моему деду Залману.
Залман что-то хмыкает в ответ, не зная, что сказать…
А Зяма удобнее присаживается на скамейке, обнимает меня своими громадными руками, какими только что ласкал коней и, наклонившись ко мне, говорит:
– Михалин – это золотое дно, запомни это, аиделе киндере (еврейский мальчик).
Я только что приехал из села Красавичи.
Впервые в гости к деду, и всё для меня здесь непривычно и ново.
Посреди комнаты на электрическом проводе, обвитом клейкой лентой, на котором застыли мухи, висит маленькая лампочка.
Но свет от неё ширится по всему дому.
У нас же в селе коптит керосиновая лампа.
Да разве только у нас?
У каждого сельчанина лампа стоит на столе, или её на подставке прикрепляют к стене.
Лампу берегут, как зеницу ока!
Мать газеткой всю её протирает и наконец торжественно ставит на стол.
Чаще всего с разбитым стеклом, вверх которого обклеивают бумагой.
Ведь стеклом не запасешься: то упадет, то треснет, слабое, хрупкое оно!
Рядом с лампой ещё можно что-то увидеть, а дальше к порогу – одни потемки…
А-а, местечко Михалин – совсем другое дело.
Хоть лампа вместе с проводом и обгажена мухами, но светит шикарно!
Смотрю на неё я и думаю, что нужно с самого утра поискать на Михалине золотое дно.
Может, дед подскажет, где оно?..
Думаю: вот будет радость для всех в Красавичах – для маминых подруг по школе – Демьяновны, Безносенки, для Степы – учителя физкультуры, для Сеньки Прудникова – соседа нашего, для всех-всех красавлян.
Привезу что-то из золотого дна домой.
Приду в сельмаг и скажу сердитому завмагу:
– Хватит говорить, что нет муки. Привези ее много-много и раздай по наволочке каждому. Чтобы всем хватило, всем!
Что еще?
Есть у нас в деревне Миколиха.
Мы у неё снимаем квартиру.
Никто не пустил нас в селе, а она пустила!
Самая бедная, солдатка, у неё трое детей.
Заходишь в дом, но вначале сарай со скотиной…
Переступаешь порог хаты, а пол такой холодный-холодный.
Он – из твердой, утоптанной земли…
У солдатки не хватает денег сделать деревянный пол.
А если я найду золотое дно?
Прежде всего моей Миколихе попрошу сделать деревянный пол.
Чтобы она не мерзла, чтобы мои младшие братья, скатившись с теплой печи, могли поиграться в доме, посмотреть в окна.
А что ещё можно сделать для жителей деревни, которые приютили нашу еврейскую семью после войны?
Ну конечно же, нужно дорогу построить от села до города.
Сейчас – одна грязь.
Грязь непролазная.
Сядет Миколиха на лавку и накручивает на ноги онучи (что-то вроде портянок).
Обувка – лапти.
Изношенные – на ноги, новенькие, ещё пахнущие свежестью дерева, – через плечо.
А что будет потом?
Колобком, колобком покатятся все из села в город по новой дороге.
– Деду, деду, – наклоняюсь к его щетинистой бороде, – просыпайся. Где в Михалине золотое дно? Идем, идем быстрее.
Дед будто этого и ждал.
Фуфайку на плечи, два ведра в руки, одно – мне.
– Пойдем, пойдем, Галик, – так он меня всегда зовет (от Алика, как называют в семье).
Утро.
Над местечком ещё не рассеялся туман.
По обе стороны – сад.
Антоновки – налитые, зеленые – свисают до земли.
Под неодобрительный взгляд деда срываю два яблока.
Одно жую по дороге, второе – на запас.
И чего он, думаю, смотрит косо?
Здесь сколько этих антоновок.
Целый сад!
А у нас в Красавичах – ни яблочка.
Квартира не наша.
Что-то посадили – когда еще вырастет?
У соседей – все загорожено, а вверху – острые колья.
«Дед, дед, сам живешь возле золотого дна, а недоволен, что два яблока сорвал».
Ну ничего, мне б только узнать, где оно. Поделюсь с ним, конечно. Но дам немного…
А Зяма, он же первый сообщил про золотое дно.
Тоже нужно ему что-то дать…
А рядом спускаются по дороге вниз женщины, мужчины.
Все спешат, все с ведрами.
«Ну-у, все уже знают про золотое дно, все шпарят, – злюсь на них, – откуда, как?»
Вот и закончился колхозный сад.
Густая трава колышется от ветра.
За ней полевая дорога на соседнюю улицу.
А ниже – в несколько рядов какие-то постройки.
К ним поверху идут широкие желоба, по которым течет желто-золотистая жидкость.
Она течет по извивающимся желобам прямо в кормушки к откормочным фермам, переливаясь через края в канавы, и ее заполняет.
– Галик, ты спрашивал, где в местечке золотое дно? Вот оно!
– Оно? Эта жидкость, над которой поднимается теплый пар?
Совсем не похоже на золотое дно…
Совсем не похоже.
А мой дед наполняет ведро за ведром.
– О-о, какая бражка, сам бы пил, да коровка не простит. Мы дадим ей ее в кормушку, сколько молока будет! – говорит мой дед Залман.
Я тащу за ним свое ведро с бражкой.
Рядом топает Зяма, уже знакомый мне.
– Ну, как золотое дно? – смеется он.
– Залманэ, не опоздай, сегодня будем распахивать за садом! – кто-то кричит ему через дорогу.
– Это Эли, не дай ему поесть – дай только стать за плуг, – смеется Залман.
Его лицо, обросшее шерстиной, становится добрым, точно как у моего отца.
Вот только если его отмыть от бражки – и руки, и бороду, – будет еще более похожим.
…Мы поднимаемся по дороге вверх.
Солнце встает над местечком уже вертикально.
Кольца дыма над каминами домов становятся все тоньше и тоньше.
– Моя Ханеле уже справилась, – говорит Залман, видя, как над крышей его дома перестает виться дымок.
«Да-а, – думаю я, – снова будем в Красавичах без муки. Из чего мама будет печь нам хлеб? Да и дороги новой не будет. И те же лампы останутся в домах красавлян…»

…Прошли годы.
Местечко Михалин – золотое дно – уже не то…
Но осталось несколько прежних еврейских домов.
А вот в этом синеньком домике с окнами в сад жили наши родители – Давид и Ира.
Они вырастили здесь пятерых сыновей и вместе с нами уехали в Израиль.
Я смотрю на эти окна – и мне кажется, что это не окна, а глаза нашей мамы.
Её мягкие еврейские глаза…
Глаза грустные и все понимающие.
А почему грустные окна и нашего дома, и других бывших еврейских домов, в которых жили когда-то жители местечка?
Так ведь эти дома расстались с нами навсегда!
А мне кажется, что над нашим бывшим домом сейчас завьется дым колечком.
И… если я открою калитку и зайду во двор, то увижу отца, мать, братьев…
И услышу вечный вопрос: «А ехать нам надо?..»
– Надо, надо! – хлопает Батя, наш отец, в ладоши.
Мне только это кажется, ибо давно уже все уехали, а я вернулся в местечко через 25 лет…
Ищу следы евреев, балагуров, шутников.
Но их нет, нет…
Но нахожу только старые рассохшиеся скамеечки возле домов, на которых они сидели.
В своих картузах, которые никогда не снимали…
Только в Израиле я понял, что кипу в Белоруссии тогда евреи носить не могли, и с непокрытой головой тоже не могли ходить…
Вот вечно и не расставались со своими картузами…
В конце недели мой дед Залман надевал парадную светлую рубашку и садился на скамейке возле дома.
И всё посматривал на небо: когда же загорится субботняя звезда?
Как только она появлялась, приглашал нас на белый батон… вместо халы.
Где было её достать в наших краях?..

Осматриваюсь по сторонам.
Сад, что каждую весну радовал белым цветом все местечко, а особенно детвору, исчез…
Вместо него – новая улица, новые жильцы.
Может, подойти к ним и рассказать про тех, кто здесь раньше жил?..
Рассказать про последних евреев местечка, оставшихся после войны, – Залмана, Янкеля, Зяму, Малаха, Элю…
А может, рассказать о том, как я хотел найти здесь золотое дно?..
Я оглядываю взглядом Михалин, курчавые облака, которые плывут над ним.
Хочу найти, увидеть что-то прежнее…
То, что так характерно было нашему местечку.
Закрываю глаза и словно слышу смех Эли:
– Какой подарок я хочу получить от детей? Хе-хе-хе! Коробку маку и ногой под сраку.
– Что мак, понимаю, но почему под сраку? – смеется Залман.
И глаза смеются.
И борода колышется.
– Э-э-э, Залмане! Старый, старый, а ума не нажил. Чтобы бегал быстрей, – отвечает ему Эли.
– Ого, тогда получай подарок.
Залман размахивается и, вместо Эли, слегка дотрагивается ногой до Зямы.
Все смеются, дают слегка такой «подарок» друг другу и веселые… расходятся по домам.
А на завтра снова что-то выдумают.
– Что это они разошлись? – не понимают молодые жители, которые работают уже в городе.
– Эх вы, не понимаете! В местечке ведь всегда со смехом поднимались и со смехом и ложились. Поэтому и выдюжили, – говорят им люди постарше.
Где это все?
Где?
Где?..
Только теперь я понимаю, что настоящим кладом, золотым кладом были именно они – мой дед Залман и его друзья – Янкель, Зяма, Малах, Эли и уже их дети, но тоже живущие в местечке, – Миля, Ела, мой отец Давид…
Посидеть бы с ними, поговорить – сколько бы чего я узнал, запомнил про жизнь еврейского местечка Михалин…
Давно уже провели дорогу в Красавичи и сделали электрический свет.
Моя детская мечта о помощи так и осталась мечтой…
А я старше сегодня своего тогдашнего деда Залмана.
Ищу его следы в местечке.
Ищу.
В воспоминаниях.
Во сне.
Даже находясь за тысячи километров от Белоруссии.
Ищу.
Ищу везде…
И… возвращаюсь…
И возвращаюсь в своих воспоминаниях в свое местечко.
Вижу над крышей дым колечком.
Вижу и субботнюю звезду, а вот прежнего еврейского местечка уже нет. Время его слизало, как корова по имени Роза языком...