- Бярозу пасадила матка.
Сказала не срэзай, не срэзаю.
Гляди, як вымахала!
Матка паставила хату.
Сказала: «Живи»! Живу.
А як там у вас, у Израиле?
- Жывём…
- Паслухай, якая у нас тишина.
Я закрыл глаза и вдруг будто услышал, как пуга, просвистев в воздухе, со всей силы опустилась на Сашу.
-Ай-яй- яй, - закричал он, корчась от боли.
Наши пацаны загоготали, а я смотрел на них и не понимал, почему они смеются?
В тот же миг пуга рассекла воздух и во второй раз опустилась уже на меня.
- Будешь знать, как защищать полужидка, - услышал сквозь пронизывающую меня боль.
- Где это было?
Да вот здесь и было, в самом центре Михалина. После войны в некогда еврейском местечке поселились жители ближайших деревень, а с ними и жестокость по отношению к не таким, как они.
Саша молчит, и я молчу. Что говорить? Саша и его брат Коля на Михалине были, простите, из самой низшей касты.
- Не евреи, не беларусы, - так отзывались о них и одни, и другие.
Высокий, крепкий, Саша теперь твердо стоит на земле. Думаю, сегодня своих обидчиков он бы свалил на землю одним ударом.
Да, где они, где?
-Адны адсюль паехали, другия памерли. Старэй мяне на Михалине няма ужо никога, - словно подслушав мои мысли, говорит он.
Пристально всматривается вдаль, будто хочет перенестись в другое время. В то время, когда его еще даже не было на свете…
Отощавшая за войну Нина, как только стала работать на колхозной ферме, превратилась в настоящую красавицу. Или сырадой ей помог, или пришло время невеститься.
Золотые завитушки волос танцевали на груди, ни одна кофточка не могла скрыть их соблазнительные формы.
-Девка, ну и колеса у тебя! –пялили на неё глаза мужики.
А мелюзга, вымахавшая за последние годы, сплевывая сквозь зубы семечки, отпускала в сторону девушки каверзные шуточки, но своим рукам воли не давала.
Все знали, что Нина в ответ налетит таким коршуном, бомбардирует таким потоком матов, что мелюзге ничего не останется, как разбежаться по всему Михалину.
Но в поселке заметили, что после работы она спешит в самую крайнюю хату, где живёт пришедший с фронта бывший офицер – политрук Исаак Ароновский.
-Прокоп! Ты кого держишь в хате? Твоя Нинка нами гребует, а к этому жиденку вечерами бегает ? – ворвались к нему местные мужички.
И, как только дочь переступила порог, Прокоп набросился на неё с криками.
- Цыц! Не лезь в мою жизнь! - резко остановила его.
- Тады вон из моей хаты. С голаду будешь памираць, не дапамажу!
- Может, и буду голодать, но битой, как мая маци не буду, - с узелком в руках направилась к крайней хате под белой берёзой.
Навстречу к ней вылетел аист, словно приглашая войти в дом.
Ещё до войны Исаак затащил на эту березу несколько досок, соорудил на ней гнездо для аистов. Вернулся домой после фронта, никого из родных не застал - все в песчаном котловане за городом. Хотел куда-то податься - не мог жить в одиночестве, но открылись фронтовые раны, решил задержаться на короткое время. Вышел как-то поутру, слышит, стучат аисты клювами в гнезде, увидели его, широко замахали крыльями, словно здороваясь с ним. Вот уже и не одинок. Потеплело на сердце: «Куда же я теперь от вас…».
А потом появилась в его жизни Нина.
- Приходит ко мне по доброте своей, чтобы помочь что-то сделать по дому, как инвалиду войны, - думал о ней Иссак.
Вначале даже не подозревая, что девушка, как только увидела его чёрные кудри и мягкую улыбку, сразу же запала на него. А позже, когда решила остаться, он ей жестко сказал:
«Уходи! – и добавил, - Тебе нужен здоровый беларусский парень, а не израненный на войне еврей. У меня нет ни здоровья, ни дома, ни долгой жизни».
- Сколько есть - вся будет нашей! - ответила ему девушка.
И вот сейчас, идя по Михалину с узелком в руках, чувствовала на себе неодобрительные взгляды соседей.
- Нинка есть Нинка, - чесали затылки белорусы.
-Гойка! - разводили руками евреи, - хотя, может, сам Бог послал её нашему Исачку?
Еврейских девушек можно было по пальцам пересчитать, да и не каждая хотела свою жизнь связывать с калекой.
Так у Исаака в доме появилась молодая хозяйка. И он помолодел, посвежел, захотел жить. Пока жена на работе, сидит на скамеечке возле дома, любуется белыми аистами. Заметил, что они по очереди сидят на яйцах.
-Ниночка ! Скоро у нас будут маленькие аисты, - встретил её возле дома, показывая на гнездо.
-Аисты будут у них, - засмеялась Нина , - а у нас будет свой маленький, - прижалась к нему своим тёплым телом.
Коля родился в 1950 году. Его еще успел понянчить молодой отец, а второго сына – Сашу , он уже не увидел.
Аисты печально курлыкали над хатой, жалобно скрипела береза, а Нина сидела у изголовья мужа.
-Я чувствую, что мне мало осталось. Прошу тебя, запиши детей на свою фамилию. Может, им так будет легче? Некоторые евреи записывают детей на фамилии своих беларусских жен.
- Нет! - оборвала его Нина , - и твоим сыновья, и будущим внукам нечего будет скрывать. Они будут только гордиться тем, что их отец и дедушка был боевым офицером – фронтовиком. Вся твоя семья уничтожена, твои крылья подбили, кто же дальше понесет по жизни твою такую красивую фамилию?
… Об этом разговоре я знаю от своего отца Давида: Исаак был его лучшим другом. Знаю, что Нина тогда ответила вот таким твердым отказом. Знаю, что на Михалине не было женщины с более трудной судьбой, чем она.
Её так и звали - Нинка. А она хохотала в ответ, да приговаривала моей маме: «Скажи, Ирка, мае сыны красавцы?».
- Красавцы, ещё какие, - отвечала мама.
- Жаль, что Исачок рана памер. У тябе пять сынов, и я Исачку еще б не менш трох нарадзила…».
- Ирка, давай выпьем, ты ж ведаешь, якая у мяне жаночая доля. Плакать хочацца, а я рагачу.
- Нина, да ты еще баба - цвет! - вступает в разговор отец.
- Давыд, ты намякаешь на майго новага прымака? Дык ён жа дапамог мне крышу адрамантаваць, а той, хто быу да яго, пабудавау хлев. Я у вас адчуваю, як у сябе дома. Быу бы мой Исачок, я б не ведала столько гора. Цяжка жывецца мне и маим дзеткам. На ферме зарабляю капейки, дома день и ночь працую - и не хапае на жыцце.
- Нина - ты святая жанчына! Ты одна растишь сыновей Исаака. Это главное, а примаки, это, как ветер в поле. Были и нет.
-Тихо у нас. Да? - прерывает мои воспоминания Саша.
- Да! У вас необычная тишина. Жизнь, как будто остановилась, только бегали здесь босиком, а уже дети взрослые.
- Я давно уже дед, внуки у мяне бальшыя. Яны Арановския , як и я, - помолчал немного и добавил, - як и мой бацька Исаак.
- И у Лени Арановские?
- А як жа, мы ж не прыблудныя якия, дети свайго бацьки.
Мне захотелось подойти к большому, сильному Саше, обнять его, как обнимал в его далеком детстве.
Наши взгляды встретились, а береза вдруг зашелестела своими ветвями.
- Странно, - поднял на неё глаза Саша , - нет никакого ветра. Всё тихо, спокойно и, вдруг ветви загойдались? Можа, гэта мая матка узрадавалась ад нашай сустрэчы, - казала ж мне зрэзай дрэва.
- Не срезай, Саша , не срезай. Такая же белая береза росла возле дома твоего отца. Поэтому и мама посадила её, как память о нём, - отвечаю ему.
- А ты откуда знаешь?
- Мой отец говорил о березе, что росла возле дома Исаака Ароновского.
-Будешь ещё у нас, привези что-либо из Израиля, - расплылся в улыбке Саша , - гэта у нас бульба и драники, а у вас, видимо, марципаны?
- Привезу, обязательно привезу, - говорю ему, а сам думаю, что Саша , видимо, и не знает, что он, как сын еврея, тоже может жить в Израиле. Только куда ему уезжать от маминого дома и её белой березы?
Я уезжал. Моё бывшее местечко осталось в кромешной темени.
Местечко, которое в этот раз мне рассказало про михалинскую балладу...