Герои Шолом-Алейхема в белорусском Михалине
Еврейских местечек давно уже нет…
Они остались только в заунывных песнях, да в нашей памяти.
А я еще застал еврейское местечко в Михалине, что в Белоруссии.
И когда в детстве зачитывался Шолом- Алейхемом и выходил на улицу, словно видел его героев.
Таких же, с еврейской юмориной, таких же мудрых и не унывающих евреев моего детства.
Правда, еврейское местечко в Михалине было бледной копией прежних, довоенных местечек.
Ни синагоги, ни еврейской школы, а самое главное, без множества вечно спешащих и вечно спорящих, непоседливых, неутомимых его жителей.
Еврейское местечко Михалин, богатое своим колхозом "Энергия", в конце пятидесятых годов представляло всего до десяти еврейских семей.
Это все, что осталось…
Чудом выжившие, маленькие осколочки массово уничтожаемого еврейского народа, михалинские евреи налаживали свою жизнь.
А она была нелегка!
Вы спросите, что помогало?
Я вам отвечу!
Еврейский юмор… и надежда на лучшее.
Хотите, я вам расскажу про последних евреев Михалина?
Я ведь оттуда, из самой его глубинки…
Я еще застал еврейское местечко…
Я помню, как бродил тогда по местечку, всматриваясь в редких евреев.
Не понимая, почему, хотел запомнить их лица, их жесты и мимику.
Их смех, их улыбки.
Я их видел в обычной жизни.
А теперь через годы, все ожило в памяти…
Я будто вижу моих местечковых евреев, так похожих на героев блистательного рассказчика Шолом-Алейхема.
Хотите, я вам расскажу про последних евреев местечка Михалин, которое находилось на самом востоке Беларуси, недалеко от России?..
Я ведь оттуда, из самой его глубинки…
Немного о себе
Я, ЕфимЗлаткин, родился в Беларуси в 1947 году.
В Израиле с 1990 года. До Израиля окончил в Минске университет, факультет журналистики.
Все годы – с 1966 по 1990 работал в печати.
Член Союза журналистов СССР, член Союза писателей Израиля, член МГП.
Автор книги "От Михалина до Иерусалима".
Постоянный автор израильского литературного журнала "Русское литературное эхо".
На выходе - еще две книги "От Ангрена до Берлина" - про трагическую судьбу русских немцев.
Вторая книга - путешествия "Из Иерусалима – по всему миру".
Буду Вам признателен и благодарен, если что-то из моих местечковых рассказов, Вы используете в общем сборнике.
Большое спасибо. С уважением. Ефим Златкин.
0505384088. 0777525143
Yafim31@gotec.co.il.
goldentoursefim@gmail.com.
Местечковые рассказы
Местечко Михалин-золотое дно!
- 0—о, да ты не знаешь, что такое местечко Михалин?
- Залманэ, ты знаешь?
Зяма Любан, рыжеволосый, огромный, не расстающийся никогда с пугай (как–никак сторож всех заводских коней), обращается к моему деду Залману.
Залман что-то хмыкает в ответ, не зная, что сказать...
А Зяма, удобнее усаживается на скамейке, обнимает меня своими громадными руками, какими только что ласкал коней и, наклонившись ко мне, говорит: "Михалин - это золотое дно, запомни это, аиделе киндере (еврейский мальчик).
Я только что приехал из села Красавичи.
Впервые в гости к деду, и все для меня здесь непривычно и ново.
Посреди комнаты на электрическом проводе, обвитом клейкой лентой, на котором застыли мухи, висит маленькая лампочка. Но свет от нее ширится по всему дому.
У нас же в селе коптит керосиновая лампа. Да разве только у нас? У каждого сельчанина лампа стоит на столе, или ее на подставке прикрепляют к стене.
Лампу берегут, как зеницу ока!
Мать газеткой все ее протирает и, наконец, торжественно ставит на стол.
Чаще всего, с разбитым стеклом, верх которого обклеивают бумагой.
Ведь стеклом не запасешься: то упадет, то треснет - слабое, хрупкое оно!
Рядом с лампой еще можно что-то увидеть, а дальше к порогу - одни потемки….
А-а, местечко Михалин - совсем другое дело.
Хоть лампа вместе с проводом и обгажена мухами, но светит шикарно!
Смотрю на нее я и думаю, что нужно с самого утра поискать на Михалине золотое дно.
Может, дед подскажет, где оно?..
Думаю, вот будет радость для всех в Красавичах - для маминых подруг по школе - Демъяновны, Безносенки, для Степы - учителя физкультуры, для Сеньки Прудникова - соседа нашего, для всех - всех красавлян.
Привезу что-то из золотого дна домой.
Приду в сельмаг и скажу сердитому завмагу: "Хватит говорить, что нет муки. Привези ее много-много и раздай по наволочке каждому.Чтобы всем хватило, всем!
Что еще?
Есть у нас в деревне Миколиха.
Мы у нее снимаем квартиру.
Никто не пустил нас в селе на квартиру, а она пустила!
Самая бедная, солдатка - у нее трое детей.
Заходишь в дом, но вначале сарай со скотиной…
Переступаешь порог хаты, а пол такой холодный, холодный.
Он - из твердой, утоптанной земли…
У солдатки не хватает денег сделать деревянный пол.
А если я найду золотое дно?
Прежде всего, моей Миколихе попрошу сделать деревянный пол.
Чтобы она не мерзла, чтобы мои младшие братья, скатившись с теплой печи, могли поиграть в доме, посмотреть в окна.
А что еще можно сделать для жителей деревни, которые приютили нашу еврейскую семью после войны?
Ну, конечно же, нужно дорогу построить от села до города.
Сейчас – одна грязь.
Грязь непролазная.
Сядет Миколиха на лавку и накручивает на ноги онучи (что то вроде портянок).
Обувка лапти.
Изношенные на ноги, новенькие, еще пахнущие свежестью дерева, через плечо.
А что будет потом?
Колобком, колобком покатятся все из села в город по новой дороге.
- Деду, деду, - наклоняюсь к его щетинистой бороде, - просыпайся. Где в Михалине золотое дно? Идем, идем быстрее.
Дед будто этого и ждал.
Фуфайку на плечи, два ведра в руки, одно – мне.
- Пойдем, пойдем, Галик, - так он меня всегда зовет (от Алика, как называют в семье).
Утро.
Над местечком еще не рассеялся туман.
По обе стороны - сад.
Антоновки - налитые, зеленые свисают до земли.
Под не одобряющий взгляд деда срываю два яблока.
Одно жую по дороге, второе - на запас.
И чего он, думаю, смотрит косо.
Здесь сколько этих антоновок.
Целый сад!
А у нас в Красавичах - ни яблочка.
Квартира не наша.
Что-то посадили - когда еще вырастет?
У соседей - все загорожено, а в вверху - острые колья.
- Дед, дед, сам живешь возле золотого дна, а недоволен, что два яблока сорвал. Ну, ничего, мне б только узнать, где оно. Поделюсь с ним, конечно. Но дам немного…
А Зяма,он же первый сообщил про золотое дно.
Тоже нужно ему что-то дать…
А рядом спускаются по дороге вниз женщины, мужчины.
Все спешат, все с ведрами.
- Ну-у, все уже знают про золотое дно, все шпарят, - злюсь на них, - откуда, как?
Вот и закончился колхозный сад.
Густая трава колышется от ветра.
За ней полевая дорога на соседнюю улицу .
А ниже – в несколько рядов какие-то постройки.
К ним поверху идут широкие желоба, по которым течет желто-золотистая жидкость.
Она течет по извивающимся желобам прямо в кормушки к откормочным фермам, переливаясь через края в канавы, и ее заполняет.
- Галик, ты спрашивал, где в местечке золотое дно? Вот оно!
-Оно? Эта жидкость, над которой поднимается теплый пар?
Совсем не похоже на золотое дно...
Совсем не похоже.
А мой дед наполняет ведро за ведром .
- О-о, какая бражка, сам бы пил, да коровка не простит. Мы дадим ей ее в кормушку, сколько молока будет! - говорит мой дед Залман.
Я тащу за ним свое ведро с бражкой.
Рядом топает Зяма, уже знакомый мне.
- Ну как, золотое дно? - смеется он.
- Залманэ, - не опоздай, сегодня будем распахивать за садом, - кто-то кричит ему через дорогу.
- Это Эли, не дай ему поесть - дай только стать за плуг, - смеется Залман.
Его лицо, обросшее шерстиной, становится добрым, точно, как у моего отца.
- Вот только, если его отмыть от бражки – и руки, и бороду, - будет еще более похожим.
… Мы поднимается по дороге вверх.
Солнце встает над местечком уже вертикально.
Кольца дыма над каминами домов становятся все тоньше и тоньше.
- Моя Ханеле уже справилась, - говорит Залман, видя, как над крышей его дома перестает виться дымок..
… Да-а, - думаю я, - снова будем в Красавичах без муки. С чего мама будет печь нам хлеб? Да и дороги новой не будет. И те же лампы останутся в домах красавлян.
… Прошли годы.
Местечко Михалин - золотое дно, уже не то...
Но осталось несколько прежних еврейских домов.
А вот в этом синеньком домике с окнами в сад жили наши родители - Давид и Ира.
Они вырастили здесь пятерых сыновей и вместе с нами уехали в Израиль.
Я смотрю на эти окна - и мне кажется, что это не окна, а глаза нашей мамы.
Ее мягкие еврейские глаза...
Глаза грустные и все понимающие.
А почему грустные окна и нашего дома, и других бывших еврейских домов, в которых жили когда-то жители местечка?
Так ведь эти дома расстались с нами навсегда!
А мне кажется , что над нашим бывшим домом сейчас завьется дым колечком.
И… если я открою калитку и зайду во двор , то увижу отца, мать , братьев…
И услышу вечный вопрос: " А ехать нам надо"?..
- Надо, надо! - хлопает Батя , наш отец в ладоши.
Мне только это кажется, ибо давно уже все уехали, а я вернулся в местечко через 25 лет…
Ищу следы евреев, балагуров, шутников.
Но их нет, нет …
Но нахожу только старые рассохшиеся скамеечки возле домов, на которых они сидели.
В своих картузах, которые никогда не снимали…
Только в Израиле я понял, что кипу в Белоруссии тогда евреи носить не могли и с непокрытой головой тоже не могли ходить…
Вот вечно и не расставались со своими картузами…
В конце недели мой дед Залман одевал парадную светлую рубашку и садился на скамейке возле дома.
И все посматривал на небо, когда же загорится субботняя звезда?
Как только она появлялась, приглашал нас на белый батон… вместо халы.
Где было ее достать в наших краях?..
Осматриваюсь по сторонам.
Сад, что каждую весну радовал белым цветом все местечко, а особенно детвору, исчез…
Вместо него - новая улица, новые жильцы.
Может, подойти к ним и рассказать про тех, кто здесь раньше жил?..
Рассказать про последних евреев местечка, оставшихся после войны - Залмана, Янкеля, Зяму, Малаха, Элю…
А может, рассказать о том, как я хотел найти здесь золотое дно?...
Я оглядываю взглядом Михалин, курчавые облака, которые плывут над ним.
Хочу найти, увидеть что-то прежнее…
То, что так характерно было нашему местечку.
Закрываю глаза и словно слышу смех Эли: "Какой подарок я хочу получить от детей? Хе-хе-хе. Коробку маку и ногой под сраку."
- Что мак, понимаю, но почему под сраку? - смеется Залман.
И глаза смеются.
И борода колышется.
-Э-э-э, Залмане!Старый, старый, а ума не нажил. Чтобы бегал быстрей, - отвечает ему Эли.
-Ого, - тогда получай подарок.
Залман размахивается и вместо Эли слегка дотрагивается ногой до Зямы.
Все смеются, дают слегка такой "подарок" друг другу и веселые… расходятся по домам.
А на завтра снова что-то выдумают.
- Что это они разошлись, - не понимают молодые жители, которые работают уже в городе.
- Эх- вы, не понимаете! В местечке ведь всегда со смехом поднимались и со смехом и ложились. Поэтому и выдюжили, - говорят им люди постарше.
Где это все?
Где?
Где?...
Только теперь я понимаю, что настоящим кладом, золотым кладом были именно они - мой дед Залман и его друзья - Янкель, Зяма, Малах, Эли и уже их дети, но тоже живущие в местечке - Миля, Ела, мой отец Давид…
Посидеть бы с ними, поговорить - сколько бы чего я узнал, запомнил про жизнь еврейского местечка Михалин…
Давно уже провели дорогу в Красавичи и сделали электрический свет.
Моя детская мечта о помощи, так и осталась мечтой.
А я старше сегодня своего тогдашнего деда Залмана.
Ищу его следы в местечке.
Ищу.
В воспоминаниях.
Во сне.
Даже находясь за тысячи километров от Белоруссии.
Ищу.
Ищу везде…
И… возвращаюсь…
И возвращаюсь в своих воспоминаниях в свое местечко.
Вижу над крышей дым колечком,
Вижу субботнюю звезду.
И еврейское местечко… Михалин, откуда я уехал в… Иерусалим.
Масей и Цыля
- Цыленька, Цыленька, ты посмотри, кто к нам пришел!
Маленький, худенький с острым подбородком, на который осела седина, поднимается ко мне навстречу Масей.
Хочет шагнуть вперед, но на пути стоит железная печка с трубой.
Раскаленная печка, и, чтобы не обжечься, он мне машет рукой, мол, проходи здесь.
Но "здесь", т.е. справа, находится невзрачная кровать.
А слева,небольшой кухонный столик.
Но хозяина все это совсем не обескураживает.
Он никак не стесняется своего убогого жилья.
Другого жилья никогда не имел и не видел…
Слабый по здоровью, был на тяжелейших работах во время войны в тылу, где еще больше его потерял…
Стеснительная женщина по имени Цыля, бывшая машинистка военного госпиталя, увидев при первой встрече измученную улыбку на его еврейском лице, долго не раздумывала.
Оба случайно выжили после Катастрофы.
Оба одинокие, а вместе уже опора друг другу.
Создали семью. Правда, у него был родной брат Гриша, живущий в городе.
А у нее - дальняя племянница, но это же не своя семья.
С этого момента каждый из них уже не был одинок и несчастен.
Стали жить вместе.
Не просто жить, дышать вместе!
Чувствовать вместе все, что и кто их окружает.
А окружало их в местечке несколько еврейских семей и понаехавшие после войны из сел белорусы.
Наскребли какие-то гроши, купили небольшой сарайчик.
Разобрали, а на его месте поставили маленькую хатку .
Она была самая маленькая не только в местечке , но и в окрестных селах.
С низкой крышей, залатанной рубероидами, с подслеповатыми окошками и крошечным коридорчиком.
Но Масей и Цыля были довольны своим жильем.
Еще как довольны!
Все свое, что хочу, то делаю.
Когда хочу, тогда встаю…
- Алинька, проходи, проходи Алинька, - смотрит на меня Цыля, которая появляется откуда-то из темноты.
Она обращается ко всем так ласкательно.
Глаза добрые, свои.
Как у моей мамы…
- Ой-вей, ой-вей, - качает головой Масей, - хорошо живет еврей, хорошо живет еврей!
Цыля не понимает, что он имеет в виду.
Для нее - все хорошо!
Домик маленький, но свой!
А был бы больше – и ставить нечего.
Топлива нужно было бы больше.
Воды, чтобы чаще мыть в доме - больше.
- Цыленька, у нас есть марципаны для нашего гостя? - смеется Масей, а глаза, если посмотреть вглубь, влажные…
- Что он смеется и плачет? - думаю я.
Хочу вспомнить, где и когда я видел такие глаза.
У мамы.
Да!
Она,как заведенная. С утра до вечера.
А вечером, когда уже валится с ног, смотрит на нас такими же глазами.
Где еще я видел такие глаза?
Где?
У кого?
- У цыганки…
Да,у цыганки.
В село Красавичи, где мы жили в пятидесятые годы, как-то забрела цыганка.
В цветастых шалях, с гортанным голосом, она шла от дома в дом и предлагала людям погадать.
- А давай мы ее погоним отсюда, давай, - предложил задиристый Федя, на лице которого веснушки загорелись кровью.
Погнали!
По пыльной дороге.
Впереди - Федя с собакой.
Я, тогда дошкольник, бежал вслед за всеми, не понимая, куда и для чего.
Когда догнал тех, кто был впереди, цыганка, облокотившись на прясло (изгородь), выставила вперед руку, что-то говорила. Она сбросила с себя платки, тяжело дышала.
- Она совсем не страшная, не похожа на ведьму, как говорили соседи, - рассуждаю я про себя.
А волосы черные-черные, как у мамы!
Ни у кого в селе я не видел еще таких черных волос.
И вообще она больше, чем кто другие похожа на маму, -думаю я, и делаю шаг к цыганке, чтобы как-то ее защитить.
- А ты, что с ними делаешь? Не ходи с ними. Не ходи, - грозит она мне вдруг пальцем.
И еще раз смотрит на меня своими глазами.
Глазами, которые переполнены слезами.
- Цыганку пожалел, цыганку пожалел, - смеются надо мной пацаны.
А где еще я видел такие глаза, как у Масея.
Где?..
Да-да, помню .
Когда в село Красавичи приходит пасха и вся детвора высыпает на выгон в новых сатиновых рубашках, которые вздымаются парусом от ветра, именно тогда приезжает Лейба.
Он живет в большом местечке.
Весной, когда подсыхают дороги, всегда приезжает к нам.
Вот и сейчас ,на своей повозке, которая дребезжит, как пустая бочка, он въезжает в наше село.
А мы бежим с криком: "Тряпки, кости, ведра, медь, начинает Лейба петь".
И так во второй раз.
И в третий.
И без конца…
А Лейба берет все - тряпки, тазы, всякую рухлядь, дает желтые медяки и обязательно свистки.
Принимая от меня тоже какой-то пакет, он вдруг встрепенулся, будто его ударили.
Видимо, увидев меня черноголового, еврейского мальчугана среди белоголовых моих сверстников в сельской глуши, он поразился больше всего.
- Вот тебе свисток, вот еще свисток, вот еще, - говорит он мне, поглаживая по голове.
Да-да…
А в глазах его такие же слезы, как и у цыганки, и у Масея.
Такие же!
Не знаю, почему мне это все вспомнилось.
Не знаю.
Видимо, похожие судьбы у этих трех людей.
Похожие судьбы!
Нелегкие судьбы…
…Метель завывает за окном.
Колючий снег бьет по стеклу.
А мы едим марципаны
Вы не знаете, что это такое?
Тогда я вам расскажу,какие марципаны подает Цыля.
Подает на небольшой тарелочке.
На крошечном столике - несколько картофелин в мундирах, щепотка соли и пару кусочков хлеба.
Всем видом хозяйка говорит, что чем богаты, тем и рады.
Мы недавно переехали в местечко Михалиниз села Красавичи.
Мать потеряла работу в школе, а с отцом, инвалидом войны, вообще никто не хочет разговаривать на новом месте.
Молодые, здоровые не могут найти работу в райцентре.
Я беру половину картофелины, а хлеб?
Хлеб не могу…
В начале шестидесятых годов в Белоруссии были большие перебои со снабжением хлеба.
Люди часами стояли в очередях.
Падали в очередях, чтобы дождаться буханку хлеба.
Черного, тестяного и слипшегося хлеба.
Вот в такой очереди я вчера я стоял вместе с Цылей.
Стоял три часа…
После этого я мог протянуть руку за хлебом?..
А зачем он нам?
Мы снимаем кожуру с картошки.
А картошка – особая, в "мундирах".
Цыля спекла ее в печи, на оставшихся угольках.
Ой-ой, какая она румяная!
А если еще солью приправить?
Вы скажете, есть еще что–то более вкусное на свете?
Нет, нигде нет!
- Кра-со-та, - качает головой Масей, а на его седой бороде подпрыгивают картофельные крошки, словно танцуют.
- Ой-ой-ой, - заливается от смеха Цыля.
Я даже не замечал раньше, какая она красивая.
Белое лицо, черные брови, длинные черные волосы.
Опять напоминает мне маму.
А Масей, закончив трапезу,опять напевает "Ой-вей, ой-вей, хорошо живет еврей".
Только делает перерыв на песню, когда очередной маленький гвоздик шляпкой берет в рот.
Простите, я же вам не сказал, что Масей, наш местечковый сапожник .
А я принес ему свои кирзовые сапоги, которые мне служат уже не первую зиму.
Батя, как мы зовем нашего отца, купил мне их навырост.
Так он говорит.
Чтобы я сам носил несколько лет, а потом еще младшим братьям передал.
А сапоги взяли – и раскрыли рот, отскочила у них подметка.
Масей, один гвоздик достает изо рта, затягивает дальше песню" Ой-вей, ой -вей…".
Забивает один гвоздик, второй гвоздик - в рот.
Примеряет дальше подметку.
Цыля сидит возле теплой печки, но замечаю, будто ждет чего-то.
Смотрит настороженно в окно, переводит взгляд на дверь.
Не понимаю.
Думаю, кто-то должен еще принести обувь на ремонт?
Хотя бы мои сапоги успел подбить.
И в этот момент по стеклу посыпался град.
Цыля побледнела.
Масей покраснел:
"- Опять не дадут сегодня спать. Кто-то бросает снежки в окна. Постоянно бросает"
-Масей как-то вышел в темноту на улицу, получил в лицо несколько ударов, - говорит плачущим голосом Цыля.
Я выскакиваю на улицу - вдали темнеют убегающие фигурки.
Никого не узнаю.
Но ведь не приходят сюда бросать снежки из соседних сел, или из города?
Только те, кто живет рядом, маленькиене люденыши издеваются над парой немолодых евреев.
Кто-то из тех, кто ходит вместе со мной в школу.
Кто-то возвращается вместе домой
Но кто?
Проходит год за годом…
Мы взрослеем.
Уезжаем учиться.
Масей и Цыля приходят нас провожать.
Приезжаем на каникулы, приходят встречать!
Уходим один за другим в армию, сидят за столом.
Возвращаемся домой, радуются вместе с нами.
Своих детей у них не было - знали всех наших жен и детей.
Когда мы все уезжали, долгими осенними и зимними днями, сидит Цыля вместе с нашей мамой на скамейке в саду.
Вместе с мамой радуется, когда в нашу заснеженную калитку стучит почтальон и приносит письмо.
Вместе читают письма - вместе веселятся, а потом еще наперебой передают новости отцу.
…Мы были частью жизни Масея и Цыли, а они – нашей.
И вот опять лето.
Наливаются спелостью вишни
Снова полон гостей родительский дом.
И Цыля здесь!
Среди нас.
Среди детей и внуков!
На столе – большая тарелка вишен, смородины, яблок.
Все едим.
И Цыля с нами, как член семьи.
- Все, я домой, - поднимается она с места.
Мать, долго не думая, дает ей в сумку пакеты с вишней, смородиной.
А Батя - человек – широкая душа, как его называет мать, добавляет в сумку еще и банку варенья.
Домой Цылявозвращается не одна!
С нами!
Некогда высокая, стройная, она согнулась, как вопросительный знак.
Вперед выбрасывает свою палку, а потом сама семенит за ней.
Увидит встречного, радостно улыбается, подняв голову с развевающимися седыми волосами.
- Добрый день Настенька, - открывает свой щербатый рот.
- Добрый день Сашенька, - продолжает дальше.
Не ждет их ответа, да они и не отвечают.
Кто она для них?
Бедная, старая еврейка…
Одна из последних местечковых евреек, которые как- то задержались на земле….
- Не отвечают и не надо, пусть только окна не разбивают, - шепчет Цыля.
- Продолжают?
- Ага, - качает головой.
Летят снежки зимой, а камни - летом. Узнала, что бросает соседский Антон. Думаю, подрастет, женится, все закончится. Но нет, продолжает бросать его младший брат со своей ватагой. Брат подрастает, сын Антона крутится возле окон.
Слушаю ее и думаю:
"Годами, десятилетиями издеваются над бедной семьей.
Местные евреи хотели вмешаться, но Цыля просит, не надо, мол, хуже будет.
Нужно по закону".
Обращается в милицию - там только посмеиваются.
- У тебя есть доказательства, фотографии, что именно эти люди тебе разбивают окна?
- Нет.
- Уходи, или мы дадим тебе штраф за клевету.
… Идем с Цылей по местечку , который ей стал родным.
Палочка впереди, за ней шаг.
Снова палочка впереди - снова шаг!
На лице - улыбка.
В глазах тихая радость!
Пусть хоть на миг видят все, что она не одна.
А я тоже вижу Цылю.
Только другой.
Не сегодняшнюю.
А ту, которую увидел в первый раз….
Открылась дверь, и в дом вошли мужчина в поношенной солдатской одежде и женщина в каком-то старомодном платье.
- Давидка, -пришли познакомиться с твоей семье, - произносит женщина.
- А я вас сразу и не узнал, - говорит отец.
Чувствуется, что они одели то, что было у них самое лучшее - ведь в гости пришли.
Худые,с горящими глазами, с быстрыми движениями, чем-то напоминающие наших родителей.
До этого мы жили в Красавичах, и к нам часто заходили наши соседи.
Но они были другие - светловолосые, степенные, с большими руками, в кожухах.
- Мама, кто это, кто? - налетели мы на нее, когда Цыля и Масей ушли домой.
- Это, - мать замялась на минутку…
- Это, дети мои, евреи, - быстро помогает отец, - такие же, как мы.
Я уже знал, кто такие евреи.
Мне в Красавичах не давали проходу, спрашивая, кто я?
Еврей или жид?
- Я, еврей, - несколько подумав, отвечаю сельской ребятне.
- О-го-го, о –го-го, - катаются по земле от смеха, мои как будто друзья, с которыми еще раньше я играл в лапту, - сдохнешь скорей, сдохнешь скорей!
Я, конечно, не хотел этого.
Быстро добавляю, что я жид, жид!
Еще больше катаются по земле, давясь от смеха, из-за того, что я сам себя обзываю.
- Будешь долго жить, долго жить, - выдают они мне расшифровку этого слова.
И я смеюсь с ними.
Значит, правильно угадал!
Правильно!
Не ошибся.
Сколько мне тогда было?
Лет пять-шесть, не больше!
Словом, в этих двух неказистых людях мы увидели первых евреев в своей жизни.
Конечно, кроме самих.
…Незаметно по местечковой дороге подходим к ее домику.
Он стал еще меньше.
Кустарник еще больше окружает его.
Осталась только маленькая тропинка.
Но в доме ничего не изменилось.
Та же железная печка.
Тот же маленький столик.
А Масей?
Он поет свою песню "Ой-вей,ой-вей", улыбаясь своим беззубым ртом.
Правда, в ремонт обувь мало кто приносит.
Но он сидит и ждет.
Все наготове - дратва, гвоздики, подметки.
… Проходят еще годы.
Еще годы…
Цыля - в черном платье.
В черном платке.
И сама черная.
Согнутая,страшно посмотреть, ломает руки.
Ломает руки.
- Нет Масея. Нет,нет, нет. Все закончилось, все, все…
К кому ей прийти в горе?
В чей дом?
Она и раньше заходила в редкие дома белорусов.
Особо не принимали ее и в других еврейских домах.
А сейчас вообще никто не хочет смотреть на развалину.
Молчит мать.
Молчит отец.
Что скажешь?
Дождь сильно бьет по крышам, по окнам.
Будто злится на несправедливость.
Ну почему Б-г, даже, если ты и Б-г, забрал Масея?
По–че–му?
Он ведь никогда и мухи не обидел.
Жил тихо-тихо, ел мало-мало.
Только дышал - никому не мешал…
Окна ломали, закрывал раму подушкой.
Палкой били в дверь, ждал, пока перестанут.
Другойбы встал, пересчитал ребра обидчикам.
Но это же соседская ребятня, как посмотреть завтра в глаза их родителям?
Дети балуются, некуда девать энергию.
Одно им было веселье от скуки, кто быстрее попадет в окно .
- Масей был такой, какой есть, но он имел право на жизнь. Имел.
- А сейчас его нет, как не было, - рассуждает Цыля.
Приходит к нам день за днем.
Скучно ей одной дома, куда ни посмотришь, словно стоит Масей.
Частенько плетется в город .
Через сугробы.
Когда была возможность, просит подвезти ее.
Но чаще пешком.
В снег.
В дождь.
Цыляспешит, просит помочь родню.
Нет, не деньгами, содействием, участием.
Спешит поставить памятник Масею.
Все сбережения, которые у нее есть, тратит на этот памятник.
И какая-то осветленная, гордая, сообщает об этом при очередной встрече.
- Я поставила памятник Масею! Это была моя самая главная задача . А сейчас мне уже все равно, все равно…
Следующая наша встреча с Цылей состоялась в Доме престарелых.
Она сидит на кроватке.
Маленькая, согнутая, привыкшая ко всему.
Ожидающая только смерть.
Единственная еврейка на весь этот Дом престарелых.
- А что мне теперь? Совсем нет разницы, как меня называют. Все мы здесь на пороге, - рассказывает она нам, такая сухонькая и седая.
Волосы, словно пух.
Но лицо, лицо оживляется.
- Вот фрукты из местечка ,варенье мама передала, - сообщаем ей.
- Как Иринька, как Давид? А в местечке сейчас, видимо, много яблок, слив?Лето? А мой домик? Мой домик стоит, стоит? - оживляется Цыля, - узнав всех нас.
- Иногда навещают меня родные. Но это же не рядом, - будто оправдывая их, говорит Цыля.
… Когда она умерла, ее похоронили на местном кладбище.
Нет, не на еврейском кладбище.
Похоронили не по-еврейскому обычаю….
Памятника на ее могиле нет.
Ничего нет.
Нет памятников даже на могилах других умерших.
От них родные отказались еще при жизни
Что же говорить про Цылю, у которой были только дальние родственники.
На городском кладбище я не нашел и могилуМасея.
Столько лет прошло…
Как будто и не было.
Ни одного, ни другого.
Что же, пусть этот рассказ станет памятником для них.
Да?..
- Да,Алинька, да, - словно слышу шепот Цыли.
А Масей, улыбаясь, затягивает свою песню "Ой-вей, ой –вей, как же может жить еврей, как же может жить еврей?"
Совсем другие слова.
Совсем другие…
А может, он и раньше так пел, а я не слышал…
Не слышал…
Не слышал…
Звезды над местечком
Наша местечковая ребятня, воспитанная улицей, была далекой от аристократических манер, не заботилась об этикете, норме поведения.
- Идка, плюнь на грудь! Без моря жить не могу, - подбегает к рыжеволосой девчушке, которая на месте не может стоять от своей энергии, Левка из соседнего дома.
Только что он выскочил из круга, носился по нему, пока мячом не выбили из него.
Что бы ответила воспитанная горожанка на такую просьбу?
Обозвала бы дураком и ушла домой в смущении.
А что делает Идка из местечка?
Правильно!
Она сделала то, что он просил…Плюнула...
Да так, что это еще надо уметь!
Хохочет Левка, вытирая грудь.
Хохочет вся местечковая братия.
Хотел бы обозвать ее, крикнуть в ответ что-то резкое, но где там.
Крутнулась раз-два по пыльной дороге и умчалась куда-то…
А вечером заявилась, будто ничего и не было.
Дома рядышком, через дорогу.
- А-а у вас гости, - видит незнакомого человека.
- Да проходи, Идка, проходи, - приглашает Малах.
Рыжая бестия, заскочив в дом, незаметно моргает, рожицы корчит Левке, мол, побежали на улицу, в городки некому играть.
Дети убегают, а Малах смотрит - не насмотрится на своего брата.
…А гость постукивает костяшками пальцев по столу и молчит.
Не знает, что сказать.
Проводит взглядом по дому.
Простенькие занавески на окнах.
Из мебели - стол, несколько табуреток, старенький шкаф, кровати да печка.
- Да-а, - говорит гость.
Хочет что-то добавить, но только сжимается внутри сердце.
Знал, что брат живет нелегко, но, чтобы так…
Будто прочитав его мысли, Малах придвинулся к брату, который приехал издалека.
- Да, мы нормально живем. Без хлеба не сидим. Своя картошка вволю, молоко. Во дворе полно скотины. Я не последний человек в местечке! Заведующий фермой. А это и определенная власть, и положение. Дети растут, поднимаю их с женой .
Вышли на улицу....
В двух шагах, хоть глаза выколи, ничего не видно.
Вдалеке светятся огни.
- Это моя ферма. На ней уже много лет, - говорит Малах, поправляя волосы.
Сам крепкий, твердо стоит на ногах, руки, как маленькие лопаточки.
Возьмется - не отпустит.
Всю жизнь в местечках.
До войны - в еврейском местечке Милославичи, после войны в еврейском местечке Михалин.
Не считается ни со временем, ни со здоровьем.
А что видел в жизни?
Только работа, работа, работа.
Правда, кто не встретит на улице, почтительно здоровается: "Лейбович, доброе утро".
И так целый день.
Начальство приедет к нему, что-то случается на ферме - все к нему.
Малах еще раз посмотрел на далекие огни фермы, одобрительно крякнул и проговорил "Пойдем к столу, там еще не допито".
Выпили, еще раз выпили, хорошо закусили.
На столе все свое,крестьянское!
Зиновий понимал, что Малах доволен своей жизнью.
Так здесь живут все.
Даже еще намного хуже.
Есть те, кто хлеб видит не каждый день.
А у него возле дома нетронутые бурты картошки.
Не то,что некоторые соседи, у которых уже нет ни бульбинки.
Словом, крепкий хозяин.
В доме тихо стучат часы, да на улице слышится лай собак.
В окно вливается свежий поток сельского чистого воздуха.
Идиллия…
- Завтра я тебя познакомлю с нашими лесами. Грибы, ягоды, ты же любил их собирать в детстве? - спрашивает Малах, чувствуя, что брата что-то гложет.
Примеряет еще раз военный мундир, который он ему привез.
Малах любит это обмундирование.
Натянет на себя гимнастерку, брюки, поверх неширокий командирский ремень.
Сразу видно, что не принеси - отнеси, а важный человек.
На столе лежат только бумажки от гостинцев - все расхватала детвора!
- А дальше что? - думает Зиновий.
По конфетке - шоколадке. Здравствуй и до свидания. Был дядька и уехал. Все…
Нет, нужно что-то предложить! Жизнь Малаха изменить нельзя. А детей?
Детей можно, особенно ребят.
Сам шибко не грамотен. Но столько уже лет служит в армии старшиной. Нелегко, конечно! Но сытый, накрытый, и не в местечке.
… Утром племянники опять налетели на него.
Загорелые, с облупленными носами, веснушки так и пляшут от радости на лицах.
Хлопцы, видно, не маменькины сыночки.
Жилистые, закаленные, своими босыми ногами измерили вокруг все местечковые стежки-дорожки.
Прижал к себе мальчуганов, хотя ни разу не видел, но в их глазах, во всем теле почувствовал, что-то-свое, родное, кровное.
Такие же, как он и Малахс выразительными чертами лица, длиннорукие.
Ходят вперевалку.
Светловолосые, сразу и не скажешь, что еврейского рода-племени.
- А что если, а что если? - вдруг нашелся у него ответ на тот вопрос, мол, чем я могу им облегчить жизнь, как вырвать отсюда, из местечка ?.
Это раньше, до войны и после нее ,для евреев оно было, словно якорем в море бурлящей жизни.
А теперь время пришло для больших городов.
Еврейские местечки теперь уже для отживающих свою жизнь стариков.
Да тех, кому трудно отсюда подняться.
- Вот что, мои гвардейцы, - потрепал вихрастый чуб старшего Жени.
- А что если пойти вам в военные училища? Да трудно, да очень трудно. Но вам-то после местечка? После такой закалки, будет намного легче, чем городским.
Все нагосударственном обеспечении - кормежка, одежка.
Младший Лев жалостливо посмотрел на маму, шмыгнул носом…
- Ну, ну, еще генералом будешь! А почему и нет. Конечно, будешь! Только вначале школу закончи. И хорошо.
Лева подошел к маме, обнял.
Есть еще меньше его сестра Аня, но он тоже ведь из младших.
И вдруг из дома в военное училище.
Люба неодобрительно посмотрела на гостя.
- Армия на всю жизнь. Ты это уже загнул!
А Малах, а Малах, принарядился в поношенное, но еще хорошее военное обмундирование, что ему привез брат.
Прошелся по дому в добротных армейских сапогах. Топнул ногой раз, два. Поправил широкий ремень.
Подморгнул, как заговорщик, брату: "А почему бы и не пойти в военное училище. Но после него – они должны быть только полковники-генералы. Не меньше»
Сыновья засмеялись, зашмыгали носами и, блестя голыми пятками, помчались на местечковую улицу.
- В колхозные амбары завезли свежее сено. Какие норы там можно сделать и прятаться друг от друга, - шушукаются по дороге.
А годы проходили за годами....
По дороге в школу Лев обязательно зайдет за своим одноклассником и другом детства Яковом.
Он посильнее его в математике, физике, идет на медаль.
Но Яша меньше всего думает про медаль.
- Левка, осталось 20 минут. Успеем, только бегом через колхозные сады.
Школьные сумки за плечи, ноги в руки – и понеслись….
Пройдут годы.
Станет!
Станет Лев генералом, как и мечтал об этом его дядя.
По приезде в Израиль скажет своему другу :"Если бы не твои пробежки, я не был бы готов к ежедневным кроссам в училище и его бы просто оставил…"
Яков, авиационный инженер по прежней специальности, только улыбнется.
… Но тогда, во время местечкового детства, братья Женя и Лева даже и не думали о военной карьере.
Первым уехал из дома старший сын.
Малах подвез его на лошади к железнодорожному вокзалу.
Над ним шатром зеленели деревья.
Все было знакомым и родным.
Сын решил стать заводским рабочим, пошел учиться в техническое училище.
Радовалась мама.
Ой, как радовалась! Не будет постоянно в армии.
А через два года вдруг заявил: "Я решил пойти в военное училище."
Лейтенантские звездочки горели на погонах старшего сына, когда младший Лев стал курсантом того же училища.
Женя - это же огонь!
Рот все время нараспашку - или улыбается сам, или кого-то смешит.
А Лева, он же стеснительный, как девочка. Не скажет ничего лишнее, краснеет…
Но упрямый, как бык!
Если уже что решил, так намертво!
- Брат смог, и я смогу, - говорит себе.
- Все, хватит корпеть над учебниками. В соседнем клубе танцы, - тянут его друзья.
Не ходок он раньше был на танцульки, да и сейчас чувствует, что это не для него.
- Хочешь быть генеральшей, - толкает привлекательную девушку ее остроглазая подруга, - пригласи во-от того курсантика. Такой одинокий, грустный.
- Генералами становятся оторви – голова, - а не такие робкие.
А сама вдруг пошла и пригласила этого курсантикана… белый танец.
- Дура, я дура, - то ли в шутку, то ли всерьез, - напишет позже в письме ей подруга, - я же сама могла быть генеральшей.
Но это будет не через годы.
Через десятилетия …
А тогда старый Малах не спал ночами, все переживал.
- Женьке подвезло, в Минск попал.! Это же рядом. Столица, есть куда выйти.
Чего же Льва так далеко занесло?
В Забайкалье после военного училища.
Младший брат - лейтенант, старший – капитан.
Младший – старший лейтенант, старший брат - майор.
Шутит старший "Служи, служи, салага".
А сам радуется, не сломался, все выше и выше поднимает планку.
…Гонит Малах коня на железнодорожную станцию, чтобы встретить Леву.
В отпуск едет.
Только на два дня.
- А с местечка куда? Опять назад?
- Отец, из местечка я еду в Москву. Поступил учиться в военную академию.
Малах так и сел, протер широкой ладонью слезы на морщинистом лице.
- В Москву, в Академию? Ты? - все не верит.
Хотел бы порадоваться радостью с матерью Льва - Любой, но ее уже нет.
Вышел на улицу.
Вдали огоньки той же ферме.
Ничего здесь не изменилось. Только асфальт проложили, а все остальное, как тогда.
Будто погрозил пальцем в темноте "Ну,Зиновий, ну, Зиновий ! Это же ты, это же ты все наговорил."
А сын, сняв офицерский мундир, кажется таким же Левушкой, как и раньше.
Только расширились плечи и стали жестче волосы. Но взгляд тот же, мягкий, сыновий.
…Над местечком зажигались звезды, когда Лев его покидал.
Остановился, посмотрел на небо над его хатой.
Мелкие яркие звездочки сияли, словно баловались.
А одна, в сторонке, большая будто следила за ними всеми.
- Словно, генерал какой-то, -улыбнулся сам себе.
И в эту минуту, именно в эту минуту, в местечке , возле родного дома, принял решение "Если все будет хорошо с учебой, продолжу ее в Академии Генерального штаба"
Новое назначение, новое звание.
А Малах верит - не верит, получив почту.
Перекладывает с места на место, смотрит близорукими глазами на фотографии.
На одной в полковничьей папахе старший Женя, на второй - младший Лев.
- Ну и чертенок, догнал все-таки Женьку. Догнал. Два сына - два полковника.
Кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать?..
А жизнь завертела, закрутила.
Налетели новые ветры над страной.
Все изменилось, открылись границы.
Приехал в Израиль Женя.
В гости, или в разведку - не говорил…
Как и раньше, вперевалочку зашел в наш дом.
- Уволился, сейчас занимаюсь своим бизнесом, - говорит он, а в глазах нет уже прежней задоринки.
Чувствую, что-то томит его.
Уехал, попрощавшись с сестрами, с нами, с Израилем.
Попрощался навечно, уйдя раньше времени из жизни…
А Лева, Лева все-таки закончил Академию Генерального штаба, стал генерал-майором.
Занимал очень крупные командные должности.
Выйдя в отставку, продолжает руководить громадным бизнесом на Украине.
- Я же не только генерал, - но еще и специалист в области связи. Вот мой опыт и пригодился, - сообщает нам.
Я слушаю его вместе со своим братом Яковом.
Средиземноморский ветер втекает в окно, рядом звучит речь на иврите.
Лев,статный, с военной выправкой, благородной сединой, рассказывает и рассказывает про свой долгий путь.
А я будто вижу тот вечер, когда в дом Малаха приехал с вещевым мешком его брат, простой старшина.
Напоминаю про это.
Лев не соглашается " Это был не простой старшина. а сам Бог, в образе отцовского брата."
В это можно верить, а можно и нет…
Но то, что звезды вначале зажглись над местечком, а потом на полковничьих и генеральских погонах - это уже точно!
Вы спросите, а где же та Идка, с которой и начался наш рассказ.
Конечно же, в Израиле.
Благородная бабушка.
Этакая седая матрона.
Где же узнать в ней ту попрыгунью, с золотым отливом волос…
Шляпочница
Запах акации плывет над местечком.
Если точно, то не над всем местечком Михалин, а над его первыми домами.
А, если еще точнее, то ароматный запах цветущей акации плывет из палисадника дома, который стоит вторым с правой стороны.
Здесь живут Давид и Ира - наши родители.-
В глубине сада гнездятся сливы, вишни, яблоки.
А здесь, возле дороги, желтые гроздья акации свисают чуть ли не до самой земли.
Посадил как-то кустики раньше Давид, надеясь,что они подрастут и будут защищать дом от придорожной пыли.
И совсем не ожидал, что расцветет у калитки это необыкновенное желто-золотое созвездие.
- Биня, ты посмотри, какая красота, - наклоняется к акации женщина в белоснежной шляпке.
На фоне обычных домиков, магазина через дорогу, пыльной дороги, которая пересекает поселок, эта женщина смотрится, словно с другой планеты.
Ну ладно, ярко накрашенные губы и глубокое декольте, так еще и шляпка.
Ира, допустим, в своей жизни шляпку только в девичестве носила.
Бывало, распустит черные косы до пояса.
Все так и охают!
Зачем ей постоянно шляпка?
А когда повзрослела, любила собирать свои волосы в корону.
Давид смотрит, любуется.
Словно иудейская принцесса перенесена волшебником из далекого Иерусалима в местечко!
А когда годики сложились в десятилетия, а пятеро деток стали смыслом ее жизни, уже не до красоты стало..
Набросит платочек на голову - вот и все украшение.
Да и защита от солнца и ветра.
А местные женщины из местечка, селянки из окрестных сел, разве они когда щеголяли в шляпках?
Да они их только в магазине и видели.
И то не все, и не такие.
…Надышавшись акацией и сорвав несколько цветочков, дама в шляпке плывет дальше.
- Ира , здравствуйте, здравствуйте, - кланяется Бени соседке, увидев ее в саду.
Видимо, хотел еще что-то добавить, но женщина в шляпке игриво тянет его за собой.
Сразу было видно, что она не такая, как здешние женщины, закопченные солнцем и нелегким селянским трудом.
Не сделав никаких выводов о данной особе, Ира продолжает работать дальше в саду - не до нее.
А женщина в шляпке уже подходит к первому дому.
Властно держит Бени под руку и ведет его вперед.
- Идем, Бени, мы же в кино опоздаем, - торопит женщина своего спутника.
А он, столько лет живущий в местечке - один из уважаемых здесь людей, не может пройти мимо своих соседей, не поздоровавшись.
Высокий, дородный с импозантной сединой, да к тому же, на местном спиртзаводе не последний человек.
К нему обращаются люди, он к ним обращается.
- Злата, - добрый вечер, - говорит он худенькой старушке, сидящей на скамейке.
Небольшого росточка, сгорбленная, она вдруг вскакивает, слегка опираясь на палочку.
- Бени, вы куда?
- В кино?
- С кем?
- Знакомьтесь, это моя жена, - говорит он.
Злата хочет что-то сказать, но застывает с открытым ртом, начинает часто моргать глазами.
Шляпка на не нашенской даме плавно покачивается на голове.
А ее хозяйка, несмотря на ямки на дорожке, крапиву, которая вылезла на нее с двух сторон, горделиво идет по улице.
Мимо домов.
Впервые по нашей улице, а вернее, по местечку Михалин.
В город.
В кино.
- Ира, Ира, вы слышали, что Бени женился? Я узнала, что он привез шляпочницу из самого Баку, - приходит к нам через несколько дней с новостями Злата.
- Кто, кто? - не понял Давид.
- Да эта женщина, которую овдовевший Соломоныч привез себе в жены.
С легкой руки Златы мы все и стали называть нашу соседку Черниха-шляпочница.
Почему шляпочница?
Думаю, уже понятно.
А Чернихой потому, что фамилия Бени была Чернов.
И вы скажете, куда там горожанке, бакинке до жизни в местечке?
Это же не город, где одел туфельки-ботики и по тротуарчику так-тик- так-тик.
Здесь - его величество само местечкоМихалин!
Спустишься вниз.
А после сада - такая грязюка!
Машины не проходят, рычат в колдобинах рвут моторы.
А темнота такая, что идти может только тот, кто ходит каждый день и знает, где суше, куда ногу можно поставить.
Последний столбик с электрическим светом, как раз возле поворота, где раньше находилась старая милиция.
Здесь же и заканчиваются деревянные дощечки тротуара.
- Там, где заканчивается асфальт, свет, начинается местечко Михалин, - шутим мы.
Хотя по существу оно начинается дальше, за ветеринарной лабораторией, за еще сносными дорогами и… мостиком.
А после него уже точно –местечко!
Справа - хозяйничает совхоз, слева - колхоз.
И никому нет дела ни до дороги, ни до людей…
Возможно, так было бы еще очень долго, но пришел в совхоз директором какой-то горячий человек. Нанял непривычных местным людям грузин.
И… проложил асфальт до местечка и дальше через него в недалеко лежащие села.
Но это будет еще через немало лет.
А тогда, когда появилась в наших краях Черниха-шляпочница, соседи только подсмеивались.
- Скоро укатит она в свой Баку, не выдержит здесь. Местечко не для слабых.
Но вот прошла непролазная осень, подморозило.
И хоть ты яблочком катись по дороге.
А еще выпал белый снежок - укатал ухабы и ямы.
Наша Черниха на голову - шляпку, уже другую, зимнюю и в кино.
А пришла весна.
Снова запах акации.
Как будто сто лет здесь живет Черниха, со всеми перезнакомилась
Рядом - одни евреи. Слева возле нее мы и Злата с Янкелем, бывшим колхозным кузнецом, а справа - Сима с Зямой. Чуть выше - Малах с Любой.
Еврейское маленькое местечко.
Дальше - дом Школьниковых, Эли и Веры, Ханки и Никиты (две последние семьи смешанные). Но для евреев местечка они были своими. Даже Владимира Полякова, еврея по отцу, считали своим.
Но это было так… не особо важным.
Все - и евреи, и белорусы месили грязь одинаково весной и осенью, страдали от темноты на дороге.
И… принимали это как… обычное явление.
С ним ведь жили годами, десятилетиями.
И если какое-то разнообразие внесла в жизнь поселка Черниха, это можно было только… приветствовать.
- А-а,- остановила она свою соседку, - ты что ходишь, как павлин? Молодая, фигурная, а платье висит, как на вешалке.
- Где же взять другое?
- А ты зайди ко мне вечерком, зайти Ганночка.
Зашла, еще раз зашла, а через недельку защеголяла в своем невиданном здесь ранее наряде.
Так народ узнал, что Черниха не просто портниха, а модистка!
И еще какая!
Услышала, что соседка выдает дочь.
И она к ней.
Что готовите, что будете подавать?
Узнала меню, покачала пальчиком, мол, нет!
Я составлю меню, будем вместе кашеварить.
Когда подали на стол, многие удивились!
Была не только картошка всех видов и мясо жареное-пареное, но и… рыба гефилте фиш…
Наша соседка, конечно, особо не распространялась, что это самое настоящее еврейское блюдо.
Сказала, что это рыба по-бакински.
Но она оказалось такой вкуснятиной, что кое-кому ее не хватило.
И подвыпивший гость со всего размаху бросает блюдце с рыбой в сторону еще более выпившего, который стучит по столу и требует рыбу по-бакински.
Конечно, вы догадались, что вся рыба влетела в лицо нашей шляпочнице, которая секундой раньше ринулась успокаивать пьяницу-буяна.
А на второй день, она должна же была рассказать нам про свою роль на свадьбе и про гефилте фиш...
С синяками под двумя глазами медленно открывает нашу калитку.
- И смех , и грех, - всплескивает руками Ира.
- Зато вы всех приучили к еврейскому блюду. А знали бы они, что еврейское, было бы еще больше синяков, - смеется Давид.
-Черниха не понимает. Почему смеются? Почему не сочувствуют, не помогают делать примочки?
- Я же для всех стараюсь?
- Да ведь никто специально не бросал в вас рыбу. Получилось так.
Первая модница местечка - Черниха, первый повар местечка - Черниха, - глаголет Давид.
- И первый сторож, - добавляет она зло. - Ваша детвора повадилась в наш сад. Белого налива захотели? Так я вас встречу злой собачкой, - грозит она, вдруг обидевшись ни за что.
Яша, сын Давида и Ирины, коренастый крепыш только сверкает глазами. Ой, как он не любит неправды! Лучше бы Черниха не упрекала без оснований.
Как только вечер, Яша к ограде ее сада. Одной стороной он выходит прямо в наш двор.
Поэтому прямо подойдет к ограде, что-то перебросит собаке, позовет ее к себе, погладит раз-другой по шерсти через отверстие в частоколе. Как только Яша к ограде, собака тут как тут, виляет хвостом.
- Прошла неделя, собака уже не преграда.
- Но как мгновенно перескочить через высокий забор и обратно, - думает Яша.
Замечает, что на стыке двух участков ограды частокол сверху обломался.
Вот это место и заприметил.
И в один из вечеров, как только луна спряталась за облака, Яша нырнул в сад соседки.
Собака только поскуливает от встречи. Осторожные шаги по траве.
Дерево с белым наливом прямо в центре. Яша уже знает, как быстрее к нему пробраться. Пять минут не больше. И снова прыжок назад, во двор. Сам маленький, согнулся от ноши. Глаза улыбаются, сверкают…
Раскрывает рубашку и… из- под пазухи падают на пол яблоки белый налив.
- Чтобы не говорила, что это мы, чтобы не говорила, - вдруг застучал зубами от нервного напряжения.
А назавтра к нам пришла Черниха.
На столе - яблоки белый налив, которые еще не успели убрать.
А у нее в руках сумка с такими же яблоками.
А Яша только глазами сверкает…
Но Черниха не была бы Чернихой, если бы повела себя, как простая местечковая михалинка.
Нет!
Она все- таки была еще и коренная бакинка!
- Вчера снова оборвали яблоки в моем саду. На этот раз не вы. Я видела, кто это был.
-Давайте лучше пить чай с вареньем, - предлагает Ира.
Мы пьем чай с вишневым вареньем, едим груши, сливы и… яблоки белый налив.
- Попробуйте наши. Давида вчера угостили, - предлагает Ира.
- А вы мои, - протягивает ей Черниха.
- Чьи вкуснее ? - спрашивает Давид
И уже не выдерживает, смеется так, как он может.
Громко, раскатисто, весело.
Смеется Ира.
Смеется Яша.
Хохочут малыши, не понимая от чего…
А Яша перестает лазить в соседский сад, тем более, что Черниха почти каждое утро угощает нас яблоками белый налив.
Мы ее угощаем своими фруктами.
А еще особым чаем, который отец заваривает то из сливовых листьев, то из вишневых, то из листьев акации.
Особенно Черниха любит чай, заваренный из листьев и цветов акации.
А я закрываю глаза и будто там…
Там…
В вишневом местечке Михалине!
Над ним плывет запах акации.
А возле желтых, золотистых цветов, свисающих до самой земли, плывет в шляпке незнакомка.
- Бени, идем быстрее, Бени, - торопит она его.
Когда это было?
Когда?:..
А может, вообще никогда и не было…
Первая"алия"
Весной 1957 года мы даже не знали слово «алия".
Но свою первую " алию" мы совершили именно тогда, за 33 года до переезда в Израиль.
Ибо в духовном плане, это было действительно восхождением!
В 1990 году мы прощались с Советским Союзом, Белоруссией в аэропорту Шереметьево.
Трудности переезда в новую страну за тысячи километров, без знания языка, условий жизни, постоянно военной обстановки, нас не пугали…
Всей семьей считали, что ничего хуже, страшнее и труднее не будет, по сравнению с тем, что мы пережили в 1957 году.
В свою первую " алию", при переезде из села в пригородное местечкоМихалин.
Оно нас встретило совсем не дружелюбно.
Дед, выйдя из больницы, ходил хмурым, словно не находил себе места.
Он будто и радовался нам, и в то же время понимал, что это надолго.
-Зачем ты посадил себе на голову семь человек? Жил тихо, спокойно, а теперь у тебя будет один тарарам, - наговаривали одни.
-Привез голытьбу, деревенщину. Они даже город никогда не видели, - науськивали другие.
Дед хотел им возразить, что нужно только радоваться тому, что он не один, после того, как потерял всю семью.
Но приходил домой и, видя, как малышня носится по дому, во дворе, дерется, понимал, что тихой старости ему не видать…
Дед не знал, как быть. И мы не знали, как быть.
Хоть возвращайся обратно в село Красавичи, где все знакомо, где много отзывчивых друзей, соседей, с которыми так близко сроднились…
Мы были отверженные для власти.
- Вы оставили школу в селе. В городе для вас работы нет, - бросали матери в лицо жесткие слова.
И никакие мольбы, просьбы, что никогда бы не уехала из Красавич, если бы не болезнь свекра, не помогали.
Отец на свою нищенскую пенсию инвалида войны, не мог прокормить семью.
Мы были отверженные не только властью.
Мы были отверженные местными евреями.
Как это ни тяжело говорить, но это было так.
Прошло уже 15 лет после войны.
Все как-то приспособились к тихонькой, незаметной жизни.
Устроились, работали.
Некоторые не попали на фронт по состоянию здоровья, по возрасту.
Не все потеряли мать, двух сестер, брата, как отец.
Поэтому не понимали его, а он не понимал их.
- Откуда у них такая черствость после войны. Откуда? Почему они не понимают, что есть что-то выше их маленького мирка? - все поднимал он глаза на нас.
Нет, он даже не надеялся на чью –то помощь.
Хотя бы сочувствие.
Но и его не было.
Наоборот, насмешки.
-Шибко грамотный! А если, вы такие умные, почему бедные? - слышал со всех сторон.
Выпускник партийной школы (в начале пятидесятых был исключен из партии за желание уехать в Израиль) и учительница в городе оказались никому не нужны.
А на социальной лестнице ниже живущих рядом…
Соседи - русские, белорусы были просто равнодушны - каждый выживал, как мог.
Мы, дети, были также отверженные!
Улицей!
Местечковая ребятня не признала нас за своих.
Здесь не было разделения на евреев и белорусов.
Было - на местечковых и на чужаков, т. е. на нас…
Град камней встретил меня с братом, когда мы впервые вышли со двора на улицу.
- Ничего, ничего, мы еще вам ответим, - грозил им мой младший брат Яша.
А из бойцов только я, десятилетний, да он восемь лет.
Потом пятилетний, трехлетний и самый младший, меньше года.
Решив защищаться, приготовили твердые, твердые комья земли, сложили их возле забора.
На следующий день, я и Яша притаились возле него, а наготове - младшие Сергей и Гриша. Их задача подтаскивать твердые комья земли ,так называемые "камлышки".
В засаде находились недолго.
Когда вчерашние обидчики, ничего не подозревая, подошли к нашему забору, мы их встретили неожиданным нападением.
Никто не ожидал этого, тем более, самые отчаянные были спереди. Они и получили удары в лицо, в живот…
Прошел день-два.
Мы решили сходить на озеро, которое недалеко от нашего дома.
Были уже на нем вместе с нашей мамой, куда она ходила полоскать белье.
Озеро под тенью деревьев манило нас.
Верба распустила над ним свои ветви, под которыми плавали отчаянные пловцы.
Для нас было достаточно маленького участка озера между двумя берегами.
В это озеро местный спиртзавод сбрасывал свои отходы.
Или мы не понимали, или они не были такими ядовитыми, только в этой зеленой воде плавали из года в год.
Здесь училось плавать не одно поколение жителей местечкаи заводчан.
И насколько я помню, никто не умер и не пострадал.
Рыба так и кишела под ногами. Вдалеке, в центре носилась гусиная стая…
Местные ребятишки на гусей обращали внимание только тогда, когда они скрывались в густых зарослях.
Счастливчики не один раз находили гусиные гнезда, полные яиц.
А другие, связав рубашку узлами с двух сторон, медленно переходили от берега к берегу, по пояс в воде.
За несколько проходов - ведро рыбешек. На сковороду – достаточно!
Вспомнив про это, я и Яша побежали на озеро. Не через улицу, чтобы нас заметили, а через дворы, которые тоже выходили на озеро.
Про встречу с драчунами меньше всего думали.
Представляли, как мама приготовит нам сковороду рыбы. Половина буханки черного хлеба еще оставалась.
Лук зеленел в огороде.
- Какой ужин будет! - облизывали губы с братом.
… Быстро пробежав дворы, перескочили маленький мостик через большой ручей и… лицом к лицу столкнулись с ватагой местечковых ребят.
Царапины на руках и ногах - следы постоянных уличных битв и не только с нами.
Цыпки на ногах.
Лица довольные, наглые!
- Ну что попались?
Нас двое.
Их не меньше пяти-семи.
Играют желваками, дерзко сплевывая в сторону.
Бежать некуда.
Сзади- озеро.
Впереди - мостик.
К нему не прорвешься…
- Пацан, тебе сколько лет? - обращается один из них, видимо, старший по возрасту к Яше.
- Ну, восемь…
- Стасику тоже восемь. Выходите один на один.
Меня оттесняют в сторону, не дают подойти.
Стасика боялись все – даже старшиеребята.
Он, видимо, научился драться раньше, чем ходить.
Все это знали это, кроме нас.
… Стасик юлой крутится по кругу.
Яша, вначале не понимая, что будет самая настоящая уличная драка, только сжал кулаки.
И в это же время получил удар в зубы.
Обычно после такого удара все от Стасика убегали с плачем, размазывая кровь.
Яша только облизнул окровавленные губы, не сходя с места.
Стасик под громкие крики и возгласы друзей, улыбается им, отвернувшись на миг.
И в этот же миг получает ответный удар.
… Я знал, что мой младший брат особо ни с кем не дрался, кроме… меня. Да и то, по-братски, без злости и жестокости.
Но я знал, что он приехал не из Москвы, а из села Красавичи.
Где, как любой сельский пацан, закаляется очень рано.
Даже раньше, чем эти местечковые михалинцы, выросшие под боком у города.
… Кулаки шли в ход с двух сторон.
Легкая победа Стасику уже не доставалась.
Да и о победе нельзя было уже говорить.
Вот-вот и гроза местечка могла быть повержена чужаком, этим отчаянным черноволосым пареньком из деревни.
- Все, все, ничья, ничья, - стали их разнимать…
Домой возвращались двумя группами.
Мы - впереди.
Они – немного сзади.
А когда подошли к нашему дому, Стасик легонько обнял Яшу, можно я к вам зайду завтра.
…Более верного и надежного друга у Яши, чем Стасик, не будет .
Никогда.
И везде!
За Яшу Стасик было готов пойти в огонь и в воду!
В детстве, в юности они были неразлучными.
А когда Яша приезжал домой на студенческие каникулы, всегда бежал к Стасику.
… Последний раз он к нам пришел с наколками на руках, с железными зубами во рту.
С Яшей, с нами он мог быть открытым и откровенным.
- Да, был в тюрьме. За какую- то драку. Но не я начинал - спровоцировали.
-Слишком независимым был для других. Налетели гурьбой. Эта была не честная драка, как с тобой. Один на один!
Помнишь? А теперь убили бы, если бы не сделал одного инвалидом.
А по местечку неслось "Тюремщик, тюремщик..."
Соседи не давали проходу.
Конечно, евреи не обзывали.
К чему?
Ничего плохого он им не сделал.
А вот рядом живущие, все не давали покоя.
- Пьет он, не работает, - жалуются участковому.
- Яша,друг, - обнимает он его при встрече, нигде не берут, отказывают. Тюремщик я, тюремщик…
Под довольные возгласы, долговязый участковый гонит Стасика по местечку. Ломает руки мать и сестра.
А милиционер гонит Стасика.
Ударами ноги, кулаками в спину, в спину.
Зачем он ему на участке?
Зачем?..
Спокойнее будет, если опять отправится в тюрьму.
…С того дня над местечком Михалином очень долго стояло темное, тяжелое небо.
А Стасик домой больше не вернется…
Но это будет еще через годы.
Через несколько десятилетий.
А тогда… во время счастливого местечкового детства, многие не понимали, что связывает Яшу – этого отличника из еврейской семьи и белоруса Стасика – грозу всей округи.
А им и не нужно было понимание всех.
Связывал их первый бой.
Их первый честный поединок.
Вы скажете, а что было после него?
Много всего прошло за 33 года жизни в местечке, где мы стали своими.
Вы спросите когда?
Я вам отвечу.
Сразу же после первого боя на озере…
Жили- были бабушка и внучка с черными косами…
Жила-была маленькая девочка, с такими же черными косами, как у бабушки.
Только у бабушки косы были толстые, черные и уже с проседью, а у внучки – тоненькие - тоненькие.
У внучки были такие же черные глаза и такая же торопливая походка.
Даже свои длинные черным волосы они расчесывали одинаково, с пробором посреди.
Первая внучка для бабушки была больше, чем внучка!
Она дождалась ее через десятилетия после пяти сыновей. И воспринимала ее как свою дочь.
А вот стремлением быть во всем первой, наша маленькая девочка пошла в маму.
Первоклашки еще складывали буквы в слоги, а она уже читала им Букварь.
Только ее слабенькие пальчики не могли чистить картошку вместе с бабушкой.
- Кто же меня замуж возьмет? - расстраивалась малышка.
- Еще как возьмут! А чистить картошку для тебя будет не совсем обязательно. Тебя ждет Иерусалим, - успокаивал дедушка Батя под звездным небом местечка.
Успокаивал еще задолгодо того, как самолет со всей ее семьей приземлится в аэропорту имени Бен-Гуриона.
Приземлится за день до рождения нашей уже повзрослевшей девочки.
Вы думаете, это было случайно!
Нет!
Всего один день ей был дан судьбой, чтобы здесь уже стать… другой.
Не сразу, но стать…
С таким же сильным и железным характером, как у бабушки.
Но уже здесь.
В новой стране.
В новой реальности…
…Золотом отливали пардесы - апельсиновые плантации вокруг Реховота, где остановились на первых порах.
- Такой же цвет, как моей золотой медали, - думает про себя наша героиня, назовем ее именем Жана, - только от апельсин больше толку.
Их можно хоть сьесть, а кому нужна здесь моя медаль?…
Белые облака плывут куда-то далеко.
- Даже они знают, куда плывут. А мне куда идти? Подруги-одноклассницы даже не медалистки, уже студентки столичных вузов. А я?
Вспомнила, как в конце августа встретила их.
-Там же все нужно начинать сначала. А здесь сдашь первый экзамен на отлично, и ты студентка любого престижного вуза.
Жана замялась, хотела возразить, мол, ее не везде могут принять, сама понимаешь, и залилась румянцем.
- Если бы это было так, тебя бы срезали из золотой медали. Сейчас другое время на дворе, - обнимает ее за плечи подруга.
Что она могла сказать?
Что уже видит во сне Иерусалим!
Что отец недавно ей привез самоучитель по ивриту, и эти буквы, словно китайские иероглифы, стали ей друзьями.
Что она быстро научилась их понимать и мечтает только об одном – уехать.
Уехать!
Не потому, что было очень уж плохо.
Но нередко чувствовала себя чужой.
В классе, на улице.
-Смотри, цыганка, цыганка, - увидев ее черные волосы и такие же глаза, - вдруг обратил на нее внимание один из посетителей магазина.
- Я лявлейка, лявлейка я, - грозно запротестовала малышка под смех покупателей, которые ничего не поняли с ее слов.
Поняли только одн , что она не цыганка.
- А почему нет лявлейских песен? - через год вскочила малышка на сцену и запела на идиш одну из переведенных на него эстрадных песен.
Дома у нее был свой мир - еврейские журналы и газеты, которые ее дедушка постоянно получал, еврейские песни.
А в школе учительница географии, рассказывая про Египет, обязательно вставляет, что рядом с ним находится Израиль и своим взглядом, будто испепеляет ее.
Были, казалось бы, друзья, но когда обзывали, никто не протестовал.
И вся ее внутренняя энергия сжималась в пружину, готовая дать сдачи.
Только если обидчиков много, и они сильнее, что сделаешь?
Поэтому ни за какие коврижки Жанна там оставаться уже не могла.
Даже с золотой медалью!
А здесь еще поездка в Минск, где в зале одной из центральных гостиниц, собрались белорусские евреи на встречу с приехавшими израильтянами.
Впервые почувствовала, что здесь все свои.
Все!
И никаких уже раздумий не было.
…Апельсины золотились на солнце, деревья протягивали ей свои ветви, словно угощали, а Жанна знала с чего начинать…
В этот день она отрезала свои длинные волосы.
Свои черные волосы.
- У меня сейчас нет времени ухаживать за ними, другие вырастут, - сказала себе.
Обняла маму, бабушку, будто расставаясь с чем–то родным, близким.
Так оно и было, она расставалась со своей короткой юностью.
…Дальше только она сама начнет принимать все решения в своей жизни.
Через полтора месяца… всего лишь после приезда в страну станет слушательницей подготовительных курсов для поступления в университет.
А еще через полгода - студенткой Иерусалимского университета!
Студентами стали и другие - бывшие солдаты и солдатки, выпускники израильских школ, новые репатрианты.
Но мало…
Очень мало было тех, кто стал студенткой за такой короткий срок, как она…
Через полгода!
Золотом отливает в лучах вечернего солнца Иерусалим.
Университетский корпус расположился в Иудейских горах…
Спешит сюда на занятия новая студентка.
…Спешит на торжественный вечер, на котором ее назовут уже выпускницей университета.
И верит она, верит, что уже здесь!
В Иерусалиме!
В Иерусалиме – навсегда!
А местечко Михалин осталось там, далеко вместе с бабушкиным домом.
… Проходит более полвека и самый младший сын Жанны, рожденный именно в Иерусалиме, перед уходом в израильскую армию, приехал в Беларусь , чтобы увидеть дом детства своей мамы.
- Има, има, ани альяд байт шелах. Ани рое байт шелах. Дришат шалом ми местечко Михалин - мама, мама, я возле твоего дома. Возле твоего дома. Передаю тебе привет из местечка Михалин.
Над местечком плывут облака.
Белые, пушистые, необычайно красивые.
- А может, они прилетели сюда вместе с нами? Из Иерусалима. В местечко, - говорит Бени…
- Мы их заберем обратно, - шучу я.
А большая яблоня, которая помнит его маму с первых ее шагов по земле, склоняет к нам свои буйные, зрелые плоды.
До сегодняшнего дня местечко помнит маленькую девочку с тоненькими черными косичками.
Вы спрашиваете, почему помнит?
• Да потому, что только у нее одной в 70-ые годы были здесь такие черные косички.
Только одна она жила–была долгими днями у бабушки Иры.
Все остальные с черными косичками, а их было очень-очень мало, уже уехали в большие города, оставив маленькое местечко в своих воспоминаниях.
А сегодня уже новые бабушки заплетают своим внучкам косички.
Но, но… нет ни у кого таких черных кос - ни у бабушек, ни у внучек.
Почему?
Отвечу!
В местечке и в рядом лежащем городе Климовичи раньше было много бабушек и внучек с черными косами.
Во время войны, в далеком сорок первом, своими черными косами, они закрывали свою наготу, когда их расстреливали на краю ямы.
Оставшиеся в живых молодые женщины, вернулись в местечко, стали бабушками и нежили внучек, видя в них свою молодость.
Но их было мало, очень мало, по пальцам можно было пересчитать.
Кто остался навсегда на местном еврейском кладбище, кто уехал…
Пришло время и…уехала в Израиль бабушка с черными косами с проседью, и внучка с черной, черной роскошной косой.
Они были первыми и последними еврейками, кто уехал из местечка…
Теперь вы меня понимаете?..
Вы меня хорошо понимаете, почему не только в Михалине, но и на всю округу не увидите никого, никого с черными волосами.
Только светловолосые, только светловолосые.
Все - старые, молодые, и совсем юные…
Красивые, очень красивые ….
А мне немного не по себе.
Как будто здесь нас раньше и не было.
Не бы - ло..
Не бы-ло -ло…
Не бы-ло –ло -ло…
Эхом отдается мои слова, эхом…