Местечек уже нет

ейских местечек уже нет
В городе   было немало ремесленников- евреев, но  кузнецами  работали     в основном одни евреи.
Мы   употребляли    только   кошерную пищу. Все   были  сильные  и здоровые ,- рассказывает Янкель,- В наш колхоз было попасть нелегко, хотя хотели многие. Кто    не старался в работе, из колхоза исключали.
Жилистый и  мускулистый ,     он  все время  крутится в своем доме, в саду по соседству с  нашим, а  его  …  после правки последней – это базовый вариант
 Еврейских местеч

. Ё00,3,,
,ек уже нет  16/10 окончательный вариант  СТУКАЛО



 Прощание с  Михалином
 Первая глава


…Разноцветные   домики, словно   кибитки   ,     сбежали  с  горочки и остановились  в нерешительности.

Выше    вплотную приблизились      построенные домики.

Ниже    зеленеет    луг.
Когда – то   здесь ходили кони табунами.
 А домики раскрыли свои калитки, будто рты, чтобы обнять.
Не узнали и, на  полдороге остановились.
 Так и стоят застывшими: не закрываются и не открываются…
 Солнечные глазницы окон меня рассматривают в упор. 
И тоже   не узнают...
- Что же ты, что же ты,   Михалин?..
 Я же ,сын твой! -
Не единственный,    конечно!
Но один  из  твоих сыновей!-
 Из твоих родных сы-но-ве-й…
Сколько их ушло по твоему березовому большаку  в начале войны ?
И не вернулось…
Сколько их ушло   уже в мирные десятилетия?
 И тоже … не вернулось…
Затерялись   на бескрайних жизненных просторах.
 А я вот… возвращаюсь к тебе.
Возвращаюсь…
 Что меня тянет?
Может, твоя    жизнь  ?
 Или твоя история, которую познаю все больше и больше с каждым   своим приездом?
 А хочешь, я  тебе ее    расскажу ?
 Хочешь, я тебе ее   напомню?
 Тогда может, и признаешь меня?..
-
Слушай, слушай… внимательно:"
До революции вокруг тебя   простирались владения     помещика Шацкого…
 Вспоминаешь?
Здесь с давних времен   жило   мое беспокойное племя.
Где же   было еще жить  евреям,   как не в таких  захолустных местах?
Из поколения в поколение, черта оседлости  ограничивала границы жизненной территории.
Да и род занятий…
Наслышавшись   революционных  идей  о равноправии и   лучшей доли , светлого будущего  для трудящихся всего мира, городская еврейская беднота повалила в Михалин.
 

Ведь именно здесь революционные комиссары , щеголяя своими кожанками, решили   организовать   один из первых еврейских колхозов в Белоруссии.
Над этими комиссарами, часть из которых была из той же еврейской бедноты, но уже прошедшие гражданку, посмеивались их же товарищи:" Вы хотите, чтобы ваши Абрамы и Сары стали колхозниками. Да они же не знают,  как  поставить  коня в телегу, или как подойти к корове. Запутаются в  своих пейсах",- хохотали  всякого рода уполномоченные.
Хохотать то хохотали, но и понимали, что   местные мужики в колхозы не   спешат.
А постоянная   отчетность требовала   показывать  рост коллективных хозяйств.
С области присылали    директиву за директивой.
 Короче,     власти дали добро на то, чтобы  вчерашние портные, парикмахеры, сапожники, мелкие торговцы - все эти Ицхаки, Златы Абрамы и Сары,   стали колхозниками.
Колхозу дали имя" Энергия".
Коммунары были народом энергичным и ,     надеялись  на то, что даже такое  название колхоза им поможет…
Помогло  или     нет , только михалинский колхоз  вскоре становится  известным  на всю округу.
 Поля золотятся  пшеницей, а   коровы дают молока     больше   , чем  в других  коллективных  хозяйствах .
 Вы скажете ,    как же прежние  ремесленники- кожевенники и портные научились   умело обрабатывать землю? Секрет прост!
В соседних селах у  них были знакомые крестьяне  , к которым они на первых порах  не стеснялись обращаться.
 А потом и к ним пришел    опыт, да и смекалки было не занимать.
В Палестине  в это время  евреи тоже  учились  обрабатывать землю!
 И еще как научились!
Не зря израильские кибуцы сегодня известны  всему миру.
Но это совсем  другая история…
А  еврейскому колхозу в Михалине  была уготована, увы , совсем иная судьба…
Во время войны, которая пришла в Беларусь,  их не защитила ни земля, на которой они  родились , ни власть ,  которой они верили…
Но вернемся несколько назад…


 Добавить



Тевье-  молочник из Михалина
 Первым  председателем колхоза" Энергия"  избрали Тевку( Тевье Вайнермана.
Почему его?
Да по самой простой причине.
Среди  всех местечковцев  он был приметной личностью.
 Еврей, как еврей-  с женой, с детьми, целомудренно соблюдающий субботу.
 Но … очень любил читать.
И не только еврейские талмуды, которые ,  объясняли все и всем, но и обычную художественную  литературу.


Соседям  он чем-то напоминал Тевье – молочника из известной  повести Шолом- Алейхема,  да и звали его точно также же..
Как-то зачитавшись, не выполнил одну из просьб жены.
За что  получил от ее  трепку.
 Упершись руками   в бока, она красноречиво объяснила ему, кто он такой и откуда.
 На что Тевье-,  тогда еще не  был Тевье- молочник, резонно заметил, прочитав жене дословно  пару строк  из Шолом- Алейхема:"
 Баба-    бабой и останется! Недаром  Соломон мудрый говорил, что среди тысячи жен , он ни одной путной не нашел. Хорошо, что еще нынче   вышло из моды иметь много жен".
 На что его жена -   умница и красавица, каких еще нужно было   поискать ,  поиграла своими черными , длинными косами, будто намереваясь  что- то сказать и   пошла в дом.
 Но на пороге  остановилась,  улыбаясь ему красивым белым лицом:"  Э-й-й, ежели ты думаешь, что ты, как Тевье- молочник будешь дурить меня всякими байками, то ошибаешься.  А тебе не  Голда Шолам- алейхомовская , а Злата. Злата михалинская!
А свои шуточки -  прибаутки  оставь на таких же  книжников , как ты…"
 Не   знаю , услышал кто  через плетень их разговор, или сами они проговорились ,только с того дня Тевье без приставки – молочник ,никто уже не называл…
Вскоре он привык к этому имени, словно родился с ним.
 А что ?
 Имя-  неплохое.
 Известное на весь мир.
 Даже в далекой Америке знают о Тевье-  молочнике.
 А есть  разница , где живет?
 Тевье-  молочник, он и    в Михалине ,   Тевье- молочник!
Тем  более,   что нашему Тевье вскоре пришла  известность.
Да такая ,  что  Злата перестала смотреть на него через
прищур своих  очаровательных  глаз.
 Кто первый человек в местечке?
 Ее муж!
Кто первый    председатель колхоза" Энергия"?
 Ее муж!
Все михалинцы  проголосовали  за него! м 
Бывшее имение помещика Шацкого передали под
 управление не  кому- либо, а Тевье- молочнику…
  .
Пятьдесят еврейских семей на    базе имения    образовали артель, коммуну, или, как хотите, так ее и называйте..

Видите,   как  повезло нашему Тевье?
Даже больше, чем его тезке   из   книги  Шолам- Алейхема.
Вначале   повезло.
 А что будет потом, расскажу все…



Вот тогда трудилась   на  ферме   дояркой  моя бабушка Сара, а дед Залман  работал   в полеводстве.
Брат моего деда   Айзик,  его жена Белла?, их  взрослые дети тоже  выходили на наряд. 
А мой отец Давид?
 До 17 лет  со  всеми был  на колхозных работах.
 В кузне заправлял Янкель  Резников.
 Я  застал его и, живя   по соседству, с ним часто   разговаривал.
- Вот там, через дорогу находилась   колхозная дворня.
Недалеко от нее была кузница.
.. Постоять день возле горна, дышащего пламенем было ой как нелегко!
постаревшая Злата , лучшая доярка " Энергии", охотно мне    рассказывает о работе на ферме…
Но это уже будет    намного позже-     через десятилетия.
 А тогда, летом сорок первого года местечко обезлюдело сразу же после начала войны.
Я вот сейчас думаю    , если бы Тевье-  молочник, по фамилии  Вайнерман, председатель еврейского колхоза проявил  строптивость и не подчинение?
 И настоял, чтобы перед его отправкой на  фронт, прежде всего  немедленно   эвакуировали  всех    жителей местечка…
 Возможно , что  тогда  моя бабушка Сара  и ее дети были бы  живы?
 Возможно, что  остались бы тогда  в  живых и другие  михалинцы? 
Хотя сам понимаю, что  председателя колхоза  сразу же   расстреляли  по законам военного времени и   за… панику.
Куда же  смотрел     ты,   великий Сталин?
Обещал  народу, что  будем   бить врага  на его территории?
 А началась война- не слышно ,  не видно тебя  в первые дни…
А   руководители   Белоруссии?
Тоже не герои: тайно сразу покинули Минск.
Воинские командиры забрили мужчин   Михалина,   а женщин и детей оставили  врагу.
 Без … защиты.
 Для них уже все   было… предопределено.
 Судьбой?
 Почему судьбой?
 А может,   предательством  властей ,       их неспособностью  позаботиться о гражданском населении?
Тем,    кто ушел   на фронт,  выпала  лотерея.
 Везунчиков были не все…
 Поэтому о них позже!
 Они и так получили    главную   награду: жизнь…
Поэтому вначале   о славных сыновьях  Михалина,  которые  затерялись    на просторах войны и не вернулись домой,
Вспомним о них…

Три сына было у Исаака…
Долгие десятилетия    с левой стороны местечка стоял добротный дом  Исаака  Лайвант.
И не    было   лучше его!
- В   1921  -1922 годах этот дом построил мой дед, заложив тем самым Михалин, - написал   мне  летом 2016 года   из Америки, Лазарь Лайвант,   внук Исаака. 

В отличии   от дома моего деда и других домов, судьба дома Лайванта оказалась счастливой.
 Не сгорел и    не попал под   бомбежку
Короче, повезло…
  Повезло и старому Лайванту с женой: они     остались живыми.
  Успели уехать…
 А вот двум сыновьям …не повезло...
Не каждый офицер   становится   майором    в 24 года, тем более еврей.
А вот   Лазарь, их средний сын, стал!
 И какая    же     была у него была    горькая    судьба…
- Мой дядя погиб за       три      месяца до окончания войны, - пишет в том же письме, его американский племенник, названный в   память о нем…

 
…Через   польский пограничный   городок ,  где  военным  комендантом  был    майор  Лазарь  Лайвант  ,  прорывались   немцы и их пособники – предателями  всех мастей.
Военный комендант не    обязан был     в конце войны идти в горящее пекло…
 Есть офицеры    ниже рангом.
Но   Лазарь уже    знал о массовом     уничтожении     евреев, догадывался, что произошло с   его   родным  Михалином…
- Никто из фашистов   не должен   перейти границу и скрыться в Германии!  Никто!  - приказал он своим подчиненным.
Немцы и полицейские с невиданной яростью набросились   пограничников.
До их    спасения, рукой подать!
Вот она-   Германия!
С лесной опушки, как на ладони , красные черепичные крыши.
 
 Нужно только остановить этот беспощадный огонь…
 Но остановить нелегко!
Это    не просто бой!
Это-  последний бой!
Что понимали все…
Увидев, что    часть    диверсантов   уходят к границе, майор вызывает огонь врага   на себя… 
   Надеется   ,      что его бойцы за это время  успеют  обойти  их и закрыть  дорогу впереди…
 Э-х-   ,    молодой майор, молодой майор…, не прятался ты, пошел напролом!
 

Врага остановили, границу никто не перешел!
 
 
 А майора Лайванта   в   расположение  воинской   части принесли  на плащ-палатке: все его тело изрешетили автоматные очереди .
Младшего  брат Лазаря,    Бому  убили   на год раньше.
Было у Исаака Лайванта и его жены трое сыновей: остался один…






  С двумя ранениями и    тяжелой  контузией добрался до местечка только  самый старший Давид .
Огромные яблони, которые выросли за прошедшие годы , стучали    своими хрустящими антоновками  в окно, словно приглашали    его выйти в сад…
Здесь было так тихо и спокойно-  тяжелые годы войны ушли куда –то прочь.
В родном доме Давид набирался новых сил, куда каждое утро приходили на наряд колхозники.
 Его отец,  Лазарь  Лайвант ,  став   председателем  послевоенного колхоза, оживлял  его  вместе  со своими михалинцами.
 Он возрождался, словно птица- Феникс…

 
Это было невероятно!
В  Милославичах,   Хатовиже,   Родне , где до войны  были  еврейские колхозы, ничего не  восстанавливалось.
Как и повсеместно по всей Беларуси.
Нельзя было склеить то, что разбито…
А в    Михалине  собирались  уцелевшие жители  бывших местечек: создавался новый, послевоенный коллектив!
Более десяти лет после войны   еще  работали   на полях и лугах, справляясь    со  всеми работами  в полеводстве и в животноводстве.
   
 В составе   « Энергии» были уже не только евреи, но и местные белорусы.
 Жена   еврея- офицера   Исаака Злобинского    умершего от фронтовых  ран,   Зинаида стала дояркой.
 Как и Вера,   жена бывшего жителя местечка Милославичи Ильи Кугелева.   
 Приходили на работу из соседних      сел, из города…


До средины пятидесятых годов   колхоз в  Михалине   носил   имя - " Энергия".   
А потом соединили     его с    соседними   хозяйствами  ,    переименовали  в колхоз имени Карла Маркса.
Старые    михалинцы , видимо,  стремились  подчеркнуть ,  что сохраняют    какое-то отношение к  еврейству…
Сам   вождь мирового пролетариата себя к нему не причислял , да  и работающих  в объединенном  колхозе  евреев можно было пересчитать по пальцам…
Рядом было множество" Путей Ленина," имени Ленина  и  так далее, но имени Карла Маркса- только  один во всей области, а может и в республике!
 Я еще застал колхоз имени "Карла Марла",  как мы его называли  про себя. ...
Михалинская  детвора  успевали везде:   мы   были  первыми на закладке силоса, вместе со старшими перевозили сено к ферме,  знали  новые  норы в  складских помещениях,  самые сладкие сорта  яблок,   груш в колхозном саду.
 Но постепенно оставалось  все  меньше и меньше  от прежнего михалинского еврейского колхоза.
- В 1955 году моего дедушку отправили на пенсию, через три года он умер,- пишет внук, Исаака Лайванта , Лазарь.
А что же с нашим Тевье-    молочником, предвоенным председателем колхоза?







 Он попал под Сталинград-  в самое пекло войны.
 Как здесь пригодилась его рачительность, селянская мудрость и  заботливое   еврейское сердце по отношению к бойцам!
 Настоящим отцом   был для них старшина роты   Вайнерман.
Их берег, а себя- не смог!.
После одного из боев его не стало.
 Погиб и младший брат Тевье – Цодик  Вайнерман.
 На войне остался  почти весь цвет   еврейского  мужского  Михалина.   
С одной семьи Давида Стукало  четверо ушло на фронт:  лейтенант Лазарь   и старшина Яков   домой  не  вернулись?..
Трое сыновей  Исаака   Кукуя-  Биня, Борис, Лейба  погибли на фронтах войны….
Двоюродный брат моего отца  , старший лейтенант Арон Златкин дополнил  список погибших 13 членов нашей  семьи….














Мой отец , ?14 октября 1996 года , опубликовал   в израильской русскоязычной  газете" Новости Недели" целую страницу  с именами  погибших михалинцев на фронтах Великой Отечественной войны.
 Этот список мы предлагаем вам    сегодня …

Давид  Златкин,
Скорбный   мартиролог
Тевка( Тевье) Калманович   Вайнерман  1905 года рождения , председатель колхоза " Энергия", старшина роты, погиб под Сталинградом.
Цодик Калманович Вайнерман, его брат , 1909 года рождения, погиб на фронте.
Владимир Лейбович  Шифрин ,1924 года рождения, старший сержант , погиб под Курском в 1943 году.
Залман   Лейбович Шифрин, 1918 года рождения, лейтенант, погиб на  фронте.
Залман Берлович   Кукуй, 1922 года рождения, убит в бою.
  Рувим  Залманович Угелев, 1923 года рождения  ,лейтенант , погиб в бою.
 Захар   Федорович  Суперфин,  1909 года рождения, убит в Эстонии в  1944 году.
 Мулик   Нотович   Суперфин,  1920 года рождения, погиб в   бою.
 Мотл Абрамович  Хазанов,1915 года рождения, погиб в бою.
 Израиль  Гершовец  Рухавец,1903 года рождения, погиб в бою.
Нохем Израилевич  Индибаум, 1903 года рождения , погиб в бою.
Исаак  Забранский, 1924 года рождения, погиб в бою.
Самуил Забранский, 1920 года рождения, погиб в бою.
 Михаил Борисович  Басин,1915 года рождения ,  убит на  фронте.
,
Хаим Израилевич  Гольдман,  1901 года рождения, прибыл в колхоз " Энергия" из Польши. Воевал в   польской армии.( Возможно, члены его семьи проживают в Израиле).

Арон Айзикович  Златкин-  двоюродный брат  Давида Златкина, моего отца. 1919  года рождения. Старший лейтенант, погиб в 1943 году в Брестской области. Несмотря на неоднократные обращения  в областной военкомат, его имя не внесено  в списки для поисков места захоронения( будет фотография)

Хаим Гольдман,  1906 года рождения, погиб в бою.

Лазарь Исаакович Лайвант,  1920 года рождения, майор, комендант немецкого  города.   Убит   бандитами во время пересечения  границы Польши в  ноябре 1945 года.

Бома Исаакович Лайвант, 1922 года рождения, погиб на  фронте в 1944 году.
 Хаим Поляк,  1901 года рождения , погиб под Москвой в ноябре 1941 года.
Исаак Абрамович Темкин, 1903 года рождения , погиб на  фронте.
Хотча   Исаакович Черной ,1921 года рождения , погиб на  фронте.
 Моисей  Исаакович Черной,   1923 года рождения, лейтенант, погиб на  фронте.

Айзик  Гиршевич Шнитман,  1919 года рождения,  погиб на  фронте.
Лев Рувимович  Шнитман,1921 года рождения , погиб на  фронте.
Яков Лазаревич Рысин,1923 года рождения, будучи раненым, попал в плен, убит при попытке к бегству в 1944 году.

 Яков Давидович  Стукало, 1912 года рождения,  старшина  роты, попал в плен, убит в лагере военнопленных.
 Лазарь Давидович Стукало, 1920 года рождения, лейтенант , погиб в бою. ( будет фото)
Исаак   Залманович Школьников, 1924 года рождения, погиб на  фронте. фото
Яков Ефимович Стукало, 1913 года рождения , старший?лейтенант, погиб на  фронте.
Давид Ефимович  Стукало,1920 года рождения, убит на  фронте.
 Шмерл  Дынкин,  1920 года рождения , убит на   фронте.

Марк  Элькин ,1921 года рождения, учитель еврейской школы, воевал и погиб в Брестской крепости в 1941 году. При раскопках в крепости найден его медальон( будет фото)
 Михаил Борухович Левитин,1919 года рождения, убит в бою в 1943 году.
Шмуэль Моиссевич Болотин,1917 года рождения, погиб на   фронте.
Хаим Давидович Хенькин,1919 года рождения, погиб в Белостоке  в 1941 году.(
Михаил Борухович Левитин, 1919 года рождения, убит в бою в1943 году.

Григорий Моисеевич Черной,  1912  года рождения,  старший лейтенант, погиб в бою.
 Меер Соломонович Черной,1917 года рождения , лейтенант , погиб на  фронте.

 Генах Иоселевич  Черной, 1915 года рождения , погиб на  войне.
  Гирш  Иоселевич Черной , 1911 года рождения , погиб на  фронте.
Соломон Исаакович Любан,1920 года рождения , убит в бою.
 Михл Срулевич Винников,1912 года рождения , погиб в бою.
 Илья  Исаакович  Любан,1923 года рождения,  лейтенант, погиб на  фронте.
  Фисл Нафталиевич Пиндрик,1922 года рождения,  убит в бою.
 Рувим  Самуилович Фрейдман, лейтенант, убит в бою.
 Рувим Чернилевский , 1924 года рождения , убит на войне.
 Янкель Исакович Кац, 1918 года рождения, погиб.
Итча Исаакович Козлов, 1914 года рождения, убит на  войне.
Янкель Хаевич Кругликов, 1913 года рождения, погиб.
Зузя Айзикович Рухман, 1923 года рождения, погиб.
 Мухл Лапицкий, 1921 года рождения, погиб.
 Файфл Письман, 1923  года рождения, погиб.
 Сеел Суперфин, 1907 года рождения, погиб.
Партизанка  Роза Ефимовна Ошерова,1915  года рождения. Спаслась от расстрела,  вступила в партизанский отряд, погибла в бою в 1944 году.
 Исаак Ноткович Гольдман,1905  года рождения , убит на  войне.
 Гирша Лейбович Кац,1919 года рождения, убит на  войне.

 Военнослужащая Рахиль Лейбовна Кац,1922 года рождения, погибла в бою.

 Моисей  Залманович  Невелев,1901 года рождения убит на   фронте.
 Борис Аронович Хазанов,1924 года рождения, погиб в бою.
 Иосиф Михайлович Кугель,1921 года рождения погиб в бою.

 Мордух Воронов, 1921 года рождения, погиб в бою.
 Зелик  Менделевич Суперфин,1913 года рождения, старший политрук, погиб на  фронте.
 Исраил Довидович Тайменов,1915 года рождения, погиб в бою.
 Мендель Хаимович Кугель,1917 года рождения, погиб в бою.
Хоня Борухович Кугель, 1909  года рождения, погиб в бою.
  Яков Хаимович Темкин, 1916 года рождения ,  старший лейтенант погиб  под Москвой в 1941 году.есть фото
 Петр Рувимович Козлов , 1923 года рождения, погиб на  войне.
 Изя  Моиссевич Злотников , 1905 года рождения , погиб на  войне.

 Гаврил Каспин , 1906 года рождения , убит на войне.


Гирш Рогинский, 1924 года рождения, погиб на войне.
Володя Рогинский,1924 года рождения, погиб на войне.


 Янкель Фелькович Суперфин,1909 года рождения, погиб.
 Орлик Маркович Резников,1921 года рождения, погиб.
 Хаим Шлемович  Трактинский,1903 года рождения, погиб.
Ейл Шлемович Трактинский, 1916 года рождения, погиб.
 Хаим Меерович Фельдман,1921 года рождения, погиб.

 Зяма Нехемович Суперфин,1915 года рождения старший политрук, погиб.
 Капитан  медицинской службы Двойра Исааковна  Козлова,1919 года рождения, погибла.
 Симха  Лейбович  Гухман,1924 года рождения , погиб.
 Моисей Наумович Шумахер,1903 года рождения , погиб.
 Абрам Рувимович Суранович,1921 года рождения, погиб.
 Биня Исааковна Кукуй,1922 года рождения, погиб.

 Борис Исаакович Кукуй,1919 года рождения, погиб.
 Лейба Исаакович Кукуй,1917 года рождения , погиб.
 Янкель Рывков,1915 года рождения, погиб.
 Алтер Лейбович Ошеров,1909 года рождения, погиб.

Петр Рувимович  Козлов,1923 года рождения, погиб.
 Изя  Моисеевич  Злотников,1905 года рождения, погиб.
 Иосиф Бенционович Каспин, 1904 года рождения, погиб.

 Алтер  Исаакович Коников,1903 года рождения, погиб.
 Юзик  Янкелевич КУрбацкий,1919 года рождения, погиб.
Гирша Абрамович Соркин,1904 года рождения, погиб.
 Хаим Аронович Стерин,1924 года рождения, погиб.
 Гирша Лейбович  Стерин,1923 года рождения, погиб.
Айзик  Бедеров,1917 года рождения, погиб.
Куле Хаимович Пазовский,1921 года рождения, погиб.
 Айзик Малев,1924 года рождения, погиб.
 Залман Блюмкин,1919 года рождения, погиб.
 Пиня  ШНитман,1925 года рождения, погиб.
 Старший лейтенант Лев  Рувимович Шнитман, погиб.
Айзик Гиршович Шнитман,1922 года рождения, погиб.
  Зуся Ошеров,1917 года рождения, погиб
 Борис Вениаминович Гольдман,1907  года рождения , погиб.
 Симон Юдкович  Черной, 1919 года рождения, погиб.
 Гриша Венитаминович Гольдман,1911 года рождения, погиб.
 Евсей Григорьевич Чертков,1906 года рождения, погиб.
 Лева Лившиц,1914 года рождения, погиб .
Иосиф Генухович Цыпкин,1918 года рождения, старший лейтенант,  погиб.
Лева Эвентов,1923 года рождения, погиб на войне.

 Лева Пинхусович Герман,1924 года рождения, убит под Сталинградом в1942 году.

 Шлейма Эльевич  Кугель,1921 года рождения, погиб на  фронте.
 Нохем Давидович Шифрин,1903  года рождения, погиб на войне.

 Файфа  Мунькович- Моисеевич Златкин , 1904 года рождения ,умер от  тяжелых ран после войны.
Родной брат моего отца  Залмана, мой двоюродный дядя.
 Только  его  одного из всех  братьев своего отца  я видел в своей жизни…
 Симон – Эле Лейбович Шейнин, 1915 года рождения, погиб на войне.
 Марк Фельдман, 1921 года рождения, служил на  Ленинградском фронте, на " Дороге Жизни"., убит во время бомбежки в1943 году.
 Исаак Злобинский,  1914 года рождения, умер в конце войны после тяжелых ран, оставил после себя двух сыновей.( фото) 
Один их них-    Михаил и  сегодня живет в   Михалине

 Алтер Гафт , 1913 года рождения, умер от тяжелых ран в конце войны, похоронили  в Климовичах…
 Михл Заранкин,  1912 года рождения, погиб.


 Ничего не осталось   на белорусской земле от еврейского колхоза" Энергия".

Только этот скорбный  мартиролог
(В этом списке, я думаю,  не только жители Михалина ,но и города Климовичи.
 Сейчас  -  не проверить.   Да какая разница? Все они жили родом , с одних мест,  уходили на фронт  одной командой).

Городок, ты мой разноцветный!
Вступление  перенести , что за 16 10 16
Историю     не повернуть   ,     а жизнь не  остановить.
Бежит   она   полноводной   рекой    ,   уносит  с собой последнюю память о  бывших еврейских местечках, изменяет   их до неузнаваемости.
Вы спросите: кому нужна эта память?
Мне!
Может    быть     вам!
А еще вашим детям и внукам.
Эх- х, - зря качаете головами.
Вы сегодня живете в Израиле или   Америке, Германии ,   или в   России?

Вполне успешны?
Жизнь наполнена работой, встречами, поездками?
Но почему, когда остаетесь    одни   ,    вспоминаете   что-то из прежних лет?
И разве важно, что? 
  Бывшее местечко, старую синагогу , или свою  молодость?..
 В первые годы    репатриации     я ничего не вспоминал, у меня все ушло куда-то далеко… 
-Я в другой стране, зачем   мне      прошлое?  -        говорил себе.
 Но с годами воспоминал все чаще…
 Трижды    приезжал за прошедшее четверть      века в Михалин. 
Бродил по пыльным улицам   и, словно воочию видел, живущих здесь раньше евреев.
Видел их лица, жесты, мимику, улыбки.
Слышал   их смех…
И   оживал        в памяти юмор и грусть, лукавство и шутки    моих бывших    соседей.
Они оживали через годы и десятилетия.
  Чем-то   напоминающие   героев    Шолом-    Алейхема, мои михалинцы,    меня, словно  окружали .
 Радовали своими     шутками и     остротами.
Я только ходил от одного дома к   другому   ,   от улицы к улице,  наполняя свой блокнот записями.
Невероятно!
 Через    годы я все вспомнил…

Правда, сегодняшнее местечко  было бледной копией прежних, довоенных местечек.
Ни синагоги, ни еврейской школы, а самое главное, без множества вечно спешащих и вечно спорящих, непоседливых, неутомимых его жителей.
Еврейское местечко Михалин, богатое своим  довоенным колхозом "Энергия", в конце пятидесятых годов представляло всего до десяти еврейских семей.
Это все, что осталось…

Чудом выжившие, маленькие осколочки массово уничтожаемого еврейского народа, михалинские евреи налаживали свою жизнь.
А она была нелегка!
Вы спросите, что помогало?
Я вам отвечу!
Еврейский юмор… и надежда на лучшее.
Хотите, я вам расскажу про последних евреев Михалина.
Я ведь оттуда, из самой его глубинки…
Конец вступления- до первой  главы
 продолжение
А дальше что?
 Как что?
 Расскажем ,   как жили  мои михалинцы…   
 Приготовились слушать или читать?

Тогда начнем, тем более, что герои моих рассказов   не вымышленные люди.
Кое- кто в них   узнал бы   и   себя, но  к сожалению,    уже никого с нами ...нет.
Но   надеюсь, дети, родные    узнают…
 Правда, я добавил некоторые художественные детали, которые могли бы быть, но не были.
Или   были,  но на них раньше не обращали внимание…







Михалин- золотое дно

- 0—о, да ты не знаешь, что такое Михалин?
- Залманэ, ты знаешь?
Зяма Любан, рыжеволосый, огромный, не расстающийся никогда с пугой (как–никак хранитель всех заводских коней), обращается к моему деду Залману.
Залман что-то хмыкает в ответ.
Не зная, что сказать.

А Зяма, удобнее присаживается на скамейке, обнимает меня своими громадными руками, какими только что ласкал коней и, наклонившись ко мне, говорит: "Михалин - это золотое дно, запомни это аиделе киндере (еврейский мальчик).
Я только что приехал из села Красавичи.
Впервые в гости к деду и все для меня здесь непривычно и ново.
Посреди комнаты на электрическом проводе, обвитой клейкой лентой, на котором застывали мухи, висит маленькая лампочка.
Но свет от нее ширится по всему дому.
У нас  в Красавичах коптит керосиновая лампа.
Да разве только у нас?
У каждого сельчанина

Лампа стоит или на столе, или ее на подставке прикрепляют к стене.
Лампу берегут, как зеницу ока.
Мать газеткой все ее протирает, и наконец, торжественно ставит на стол.
Чаще всего, с разбитым стеклом, вверх которого обклеивают бумагой.
Ведь стеклом не запасешься, то упадет, то треснет, слабое, хрупкое оно!
Рядом с лампой еще можно что-то увидеть, а дальше к порогу - одни потемки….
А-а, Михалин - совсем другое дело.
Хоть лампа вместе с проводом и обгажена мухами, но светит шикарно!
Смотрю на нее я и думаю, что нужно с самого утра поискать на Михалине золотое дно.
Может, дед подскажет, где оно .

Думаю, вот будет радость для всех в Красавичах - для маминых подруг по школе Демъяновны, Безносенки, для Степы - учителя физкультуры, для Сеньки Прудникова - соседа нашего, для всех - всех красавлян.
Привезу что-то из золотого дна домой.
Заявлюсь в сельмаг и скажу сердитому завмагу: "Хватит говорить, что нет муки. Привези ее много-много и раздай. По наволочке каждому, чтобы всем хватило."
Что еще?
Есть у нас в деревне Миколиха.
Самая бедная, солдатка, трое детей. Заходишь в дом.
Но вначале - сарай со скотиной. Переступаешь порог в хату, а пол такой холодный, холодный. Земляной, даже нет денег у солдатки сделать деревянный пол.
Что еще, если найду золотое дно?
Обязательно помогу ей сделать деревянный   пол,    чтобы мои младшие братья могли играться внизу ,а не только сидеть на печке.

Нужно     еще  дорогу проложить  от города до Красавич.
 Сейчас – одна грязь. Грязь непролазная.
Сядет моя Миколиха, у которой мы квартируем, на лавку и накручивает на ноги онучи (что-то в роде портянок).
Обувка –лапти. Изношенные на ноги, новенькие, еще пахнущие свежестью дерева, через плечо.
А что будет потом?
Колобком, колобком покатятся все из села Красавичи в город по новой дороге.
- Деду, деду, - наклоняюсь к его щетинистой бороде, - просыпайся. Где в Михалине золотое дно? Идем, идем быстрее.
Дед будто этого и ждал.

Фуфайку на плечи, два ведра в руки, одно – мне.
- Пойдем, пойдем, Галик, - так он меня всегда зовет (от Алика, как называют в семье).
Утро.
Над Михалином еще не рассеялся туман.
По обе стороны-сад.
Антоновки - налитые, зеленые свисают до земли.
Под не одобряющий взгляд деда, срываю два яблока.
Одно жую по дороге, второе - на запас.
И чего он, думаю, смотрит косо, здесь сколько этих антоновок.
Целый сад!
А у нас в Красавичах - ни яблочка.

Квартира не наша.
Что- то посадили - когда еще вырастет?
У соседей - все загорожено, а в вверху - острые колья.
- Дед, дед, сам живешь возле золотого дна, а недоволен, что два яблока сорвал,- думаю про себя.- Ну, ничего, мне б только узнать где оно. Поделюсь с ним, конечно.
А Зяма, он же первый сказал про него. И ему нужно что-то дать…
А рядом спускаются по дороге вниз женщины, мужчины.
Все спешат, все с ведрами.
- Ну-у, все знают про золотое дно, все шпарят, - злюсь на них.
Вот и закончился колхозный сад. Густая трава колышется от ветра. За ней полевая дорога на соседнюю улицу .
А ниже – в несколько рядов какие-то постройки. К ним поверху идут широкие желоба, по которых течет желто-золотистая жидкость.
Она течет по извивающимся желобам прямо в кормушки к откормочным фермам, переливаясь через края в канавы, заполняет ее .
- Галик, ты спрашивал, где в Михалине золотое дно? Вот оно!

-Оно? Эта жидкость, над которой поднимается теплый пар? Совсем не похоже на золотое дно.
Совсем не похоже.
А мой дед наполняет ведро за ведром .
- О-о, какая бражка, сам бы пил, да коровка не простит. Мы дадим ей ее в кормушку, сколько молока будет! - говорит мой Залман.
Я тащу за ним свое ведро с бражкой.
Рядом топает Зяма, уже знакомый мне.
- Ну как, золотое дно, - смеется он.

- Залманэ, - не опоздай, сегодня будем распахивать за садом, - кто-то кричит ему через дорогу.
- Это Эли, не дай ему поесть - дай только стать за плуг, - смеется Залман.
Его лицо, обросшее шерстиной, становится добрым, точно, как у моего отца.
- Вот только если его отмыть от бражки – и руки, и бороду, - будет еще более похожим.
… Мы поднимается по дороге вверх.
Солнце   над   Михалином встало  уже вертикально.
Кольца дыма над коминами  домов все  тоньше и тоньше.
- Моя Ханеле   справилась, - довольно говорит Залман, видя, как над крышей его дома перестает виться дымок.
А я  думаю ,что  мы будем  в Красавичах без муки.
 С чего мама будет печь нам хлеб?
 Да и дороги новой не будет.
 И те же керосиновые лампы останутся    в дома.
…Прошли годы.
  Я снова в Михалине.
Оно уже не то…

  Те   же     прежние   уже   бывшие еврейские дома.
Наши   родители-  Ира и Давид  жили  в  красном домике, с окнами в сад.
 Они вырастили здесь пятерых детей и , первыми отсюда уехали  в Израиль..
 Я смотрю на окна ...
Мне кажется, что это … глаза нашей мамы.
Такие мягкие еврейские глаза...
Глаза грустные и все понимающие.
Почему грустные окна нашего дома?
Почему грустные   окна других бывших еврейских домов? 
Вы …  не понимаете?


Мы же уехали отсюда навсегда! 
  А… если я открою калитку   нашего бывшего дома?
 Я   увижу    отца,     мать , братьев?

Я услышу вечный вопрос:" А ехать   нам надо?»
- Надо, надо! -  как всегда  ,  наш отец  начнет бить   в ладошки…
Мне это кажется?
Или …нет.
Мои родные    уже    давно       уехали отсюда   ,  а я вернулся?
 Возле домов-   старые рассохшиеся   скамейки.
 На них    отдыхали   наши евреи.
Мой дед Залман   всегда выходил   посидеть на одну из них… 
И всегда в белой рубашке.
 Правда, она была   стиранная- перестиранная.
Лучшей    у него просто не было…

И всегда он    посматривал на небо.
 Когда же загорится    субботняя звезда?
Угощал нас,   своих    внуков, белым  батоном,  вместо халы.
В наших краях ее,  не  было.
Ай-яяй, ай-яяй.. .
Что же это я?
Что  же это я?
 Кого хочу найти здесь?
 Кого?
Кого?...





Евреи-балагуры, шутники, ушли один за другим… Сад, что каждую весну нас радовал белым цветом, исчез.
Вместо него - новая улица, новые жильцы.
Подойти к ним и рассказать про тех, кто здесь жил раньше?
Рассказать им про всех друзей и соседей Залмана-Янкеля, Зяму, Малаха, Элю?...
А может, рассказать о том, как я хотел найти здесь золотое дно?

Только теперь я понимаю, что настоящим кладом, золотым кладом были именно они - мой дед, Янкель, Зяма, Малах, Эли…
Посидеть бы с ними, поговорить - сколько бы чего я узнал, запомнил про жизнь еврейского Михалина…
Давно уже провели дорогу в Красавичи, и сделали в селе  электрический свет.
Моя детская мечта о помощи, так и осталась мечтой.
А я, старше сегодня своего тогдашнего деда Залмана.
И его   следы ищу  в Михалине



В воспоминаниях.
Во сне.
Даже находясь за тысячи километров от Белоруссии.


А   приезжаю, вижу   над местечком    дым колечком…
И еще ….
 Мне почему-то, как раньше   не улыбается… субботняя звезда.

 Я никак не пойму.  Почему она такая грустная?
Почему грустные окна бывших наших домов?
 Или мне так кажется?...

Рыжик со  взрослым именем Феликс

Скажите, какие бывают евреи?
Вы скажете, что богатые и бедные.
Правильно, но это не ответ для меня.
Как и все люди, старые и молодые, добрые и не очень и т. д и т. д.
Могу с этими утверждениями согласиться отчасти…
Но… я лично бы евреев разделил на брюнетов, т.е. черноволосых, и на всех… остальных.
- Папа - гыжий, мама - гыжий, гыжий и я сам, всю семью я узнаю по гыжим волосам, - скачет на одной ноге с высунутым языком, михалинская девчушка.
Идка, у которой волосы, как солнце - золотые-золотые, а сама она усеяна -и лицо, и руки сотнями маленьких золотинок, только зло посмотрела на нее…
Малышка, крутнулась и умчалась домой, не желая получить подзатыльник.
Очень уже сердитой была сегодня ее старшая подружка.
Раньше только хохотала над этой песней, даже подпевала, когда они, вскарабкавшись на незаконченный сруб, болтали босыми ногами.
Нет, Идка сегодня была не в духе.
Выскочила на улицу, кому-то стала грозно грозить пальцем, даже кричать…
На что она была оторви-голова и забияка, но раньше себе этого не позволяла.
Никогда.
Никогда…
А сейчас забежала в дом, потом выскочила на крылечко и громко… заплакала.
На весь Михалин.
Атаманша – Идка плакала, не стеснялась никого, размазывая слезы руками по лицу.
Она не знала, что делать, но знала, что и нельзя ничего не делать...
Но сама могла только плакать.
В комнате лежал ее младший брат, избитый, с синяками на все лицо.
Его рыже–золотистые волосы стали каким-то грязным комком.
Все лицо окровавлено, в синяках.
Стал еще меньше, а глаза еще напуганы, в них еще остался - ужас происшедшего с ним.
Мать Сима причитает, ломает руки.
Отец Зяма только смотрит из-под бровей и постукивает каблуками сапог по полу.
Старший сын Фима нагнулся к младшему:
- Кто тебя?"
- Ленька .
- За что?
- А я знаю. Вначале обзывался, как всегда. Ребята засмеялись, потом он стал бить.
- И никто не заступился?
- Он же старше всех.
Фима знал Леню, он жил в маленьком домике с матерью. Злобился на всех, хотя был одним из старших на Михалине, уже начинал где-то работать.
Зяма покачал головой, вспоминая, как бежал из Милославич во время войны, как надеялся, что теперь в еврейском Михалине для его детей будет спокойно.
Только евреев здесь было всего несколько семей, и те мозолили глаза некоторым.
Фима крутнул головой, вышел из дома.
Высокий, крепкий, рыжий-рыжий, сейчас он был скорее черным-черным…
Он знал, что делать, знал куда идти.
На большак, на березовый большак.
Там, где корчился от боли его младший брат под ударами местного бандита, уверовавшего в том, что он здесь всесилен.
Вечер наступил рано, березовые сережки щекотали лицо, когда он прислонился к дереву.
Фима хотел вначале только одно: спросить, в чем провинился его младший брат, за что он его так избил?
Но руки уже чесались сами по себе.
- Стой. Поговорить надо, - остановил Фима великовозрастного детину.
- А-а, ж—ы-ы-д, - и ты хочешь по морде? - озверел сразу же он.
- Переговоров не будет и пощады тоже, - жестко отвечает ему Фима, сбивая его с ног.
Не знал обидчик, ой, не знал, что этот Фима с огненной гривой накачивал свои мускулы в… конюшне у отца, что именно лошади приучили его к мгновенной реакции и быстроте, когда он, ухватившись за холку одного из своих питомцев, мчался в далекие за Михалином луга.
Просчитался обидчик, ой как просчитался.
Перед ним стоял не робкий паренек, а боец, который… учил наглеца, что нельзя никого обижать, тем более маленьких и тем более, если он еще из еврейской семьи…
Темным вечером, когда Михалин спал после натруженного дня, Фима сошелся один на один с местным бандюгой.
Получив и сам изрядное количество тумаков, он все-таки сильно его покарал.
- Что у тебя, что? - заволновался Феликс, увидев ссадины на лице брата, когда он вернулся домой.
- Да ничего, все нормально. Тебя он будет обходить сейчас за 100 километров.
А вскоре этот Леня  уехал из Михалина навсегда - не простили ему ни соседи, ни друзья избиения малолетки.
Да и быть под зорким взглядом Фимы было малоприятно…
А маленький рыжик со взрослым именем Феликс вырос в красивого, статного парня.
Еще много лет он приезжал в Михалин - вначале курсантом военного училища, потом лейтенантом, майором, подполковником…
А потом, потом навсегда оставил родной Михалин, который иногда ему снится влажными германскими вечерами.
-Ты даже не представляешь, как бы я хотел получить твою книгу про Михалин, - пишет он мне, вспоминая, конечно, свой дом, окруженный сливовой плантацией, родных, и меньше всего тот дикий случай.
Ты уже извини, Феликс, что я напомнил тебе об этом.
Но теперь ты знаешь, как поступил тогда твой старший брат.
Позвони ему сейчас лишний раз, ведь ему уже за семьдесят…

 
Масей и Цыля
-Цыленька, Цыленька, ты посмотри, кто к нам пришел!
Маленький, худенький с острым подбородком, на который осела седина, поднимается ко мне навстречу Масей. Хочет шагнуть вперед, но на пути стоит железная печка с трубой.Раскаленная печка, и, чтобы не обжечься, он мне машет рукой, мол, проходи здесь.
Но "здесь", т.е. справа, находится невзрачная кровать. А слева, небольшой кухонный столик. Но хозяина все это совсем не обескураживает. Он никак не стесняется своего убогого жилья. Другого жилья никогда не имел и не видел…
Слабый по здоровью, был на тяжелейших работах во время войны в тылу, где еще больше его потерял…
Стеснительная женщина по имени Цыля, бывшая машинистка военного госпиталя, увидев при первой встрече измученную улыбку на его еврейском лице, долго не раздумывала.
Оба случайно выжили после Катастрофы. Оба одинокие, а вместе уже опора друг другу. Создали семью. Правда, у него был родной брат Гриша, живущий в городе. А у нее - дальняя племянница, но это же не своя семья.
С этого момента каждый из них уже не был одинок и несчастен. Стали жить вместе. Не просто жить, дышать вместе! Чувствовать вместе все, что и кто их окружает.
А окружало их в местечке несколько еврейских семей и понаехавшие после войны из сел белорусы.
Наскребли какие-то гроши, купили небольшой сарайчик.Разобрали, а на его месте поставили маленькую хатку. Она была самая маленькая не только в местечке, но и в окрестных селах .С низкой крышей, залатанной рубероидами, с подслеповатыми окошками и крошечным коридорчиком.
Но Масей и Цыля были довольны своим жильем. Еще как довольны! Все свое, что хочу, то делаю. Когда хочу, тогда встаю…
- Алинька, проходи, проходи Алинька, - смотрит на меня Цыля, которая появляется откуда-то из темноты.
Она обращается ко всем так ласкательно. Глаза добрые, свои. Как у моей мамы…
- Ой-вей, ой-вей, - качает головой Масей, - хорошо живет еврей, хорошо живет еврей!
Цыля не понимает, что он имеет в виду. Для нее - все хорошо! Домик маленький, но свой.  А был бы больше – и ставить нечего. Топлива нужно было бы больше. Воды, чтобы чаще мыть в доме - больше.
-  Цыленька, у нас есть марципаны для нашего гостя? - смеется Масей, а глаза, если посмотреть вглубь, влажные…
- Что он смеется и плачет? - думаю я.
Хочу вспомнить, где и когда я видел такие глаза .У мамы. Да! Она, как заведенная. С утра до вечера. А вечером, когда уже валится с ног, смотрит на нас такими же глазами.
Где еще я видел такие глаза ? Где? У кого?-  У цыганки… Да, у цыганки.
В село Красавичи, где мы жили в пятидесятые годы, как-то забрела цыганка. В цветастых шалях, с гортанным голосом, она шла от дома в дом и предлагала людям погадать.
- А давай мы ее погоним отсюда, давай, - предложил задиристый Федя, на лице которого веснушки загорелись кровью.
Погнали! По пыльной дороге. Впереди - Федя с собакой. Я, тогда дошкольник, бежал вслед за всеми, не понимая, куда и для чего. Когда догнал тех, кто был впереди, цыганка, облокотившись на прясло (изгородь), выставила вперед руку, что-то говорила. Она сбросила с себя платки, тяжело дышала.
- Она совсем не страшная, не похожа на ведьму, как говорили соседи, - рассуждаю я про себя.
А волосы черные-черные, как у мамы! Ни у кого в селе я не видел еще таких черных волос. И вообще она больше, чем кто другие похожа на маму, - думаю я, и делаю шаг к цыганке, чтобы как-то ее защитить.
- А ты, что с ними делаешь? Не ходи с ними. Не ходи, - грозит она мне вдруг пальцем.
И еще раз смотрит на меня своими глазами. Глазами, которые переполнены слезами.
- Цыганку пожалел, цыганку пожалел, - смеются надо мной пацаны.
А где еще я видел такие глаза, как у Масея. Где?.. Да-да, помню .
Когда в село Красавичи приходит пасха и вся детвора высыпает на выгон в новых сатиновых рубашках, которые вздымаются парусом от ветра, именно тогда приезжает Лейба. Он живет в большом местечке. Весной, когда подсыхают дороги, всегда приезжает к нам. Вот и сейчас на своей повозке, которая дребезжит, как пустая бочка, он въезжает в наше село. А мы бежим с криком: "Тряпки, кости, ведра, медь, начинает Лейба петь".
И так во второй раз. И в третий. И без конца…
А Лейба берет все - тряпки, тазы, всякую рухлядь, дает желтые медяки и обязательно свистки. Принимая от меня тоже какой-то пакет, он вдруг встрепенулся, будто его ударили. Видимо, увидев меня черноголового, еврейского мальчугана среди белоголовых моих сверстников в сельской глуши, он поразился больше всего.
- Вот тебе свисток, вот еще свисток, вот еще, - говорит он мне, поглаживая по голове.
Да-да… А в глазах его такие же слезы, как и у цыганки, и у Масея. Такие же!
Не знаю, почему мне это все вспомнилось. Не знаю. Видимо, похожие судьбы у этих трех людей. Похожие судьбы! Нелегкие судьбы…
…Метель завывает за окном .Колючий снег бьет по стеклу. А мы едим марципаны. Вы не знаете, что это такое ? Тогда я вам расскажу, какие марципаны подает Цыля. Подает на небольшой тарелочке. На крошечном столике - несколько картофелин в мундирах, щепотка соли и пару кусочков хлеба . Всем видом хозяйка говорит, что чем богаты, тем и рады.
Мы недавно переехали в местечко Михалин из  села Красавичи. Мать потеряла работу в школе, а с отцом, инвалидом войны, вообще никто не хочет разговаривать на новом месте. Молодые, здоровые не могут найти работу в райцентре.
Я беру половину картофелины, а хлеб? Хлеб не могу… В начале шестидесятых годов в Белоруссии были большие перебои со снабжением хлеба. Люди часами стояли в очередях. Падали в очередях, чтобы дождаться буханку хлеба. Черного, тестяного и слипшегося хлеба. Вот в такой очереди я вчера я стоял вместе с Цылей. Стоял три часа …После этого я мог протянуть руку за хлебом?.. А зачем он нам?
Мы снимаем кожуру с картошки. А картошка – особая, в "мундирах". Цыля спекла ее в печи, на оставшихся угольках. Ой-ой, какая она румяная! А если еще солью приправить? Вы скажете, есть еще что–то более вкусное на свете? Нет, нигде нет!
- Кра-со-та, - качает головой Масей, а на его седой бороде подпрыгивают картофельные крошки, словно танцуют.
- Ой-ой-ой, - заливается от смеха Цыля.
Я даже не замечал раньше, какая она красивая. Белое лицо, черные брови, длинные черные волосы. Опять напоминает мне маму.
А Масей, закончив трапезу, опять напевает "Ой-вей, ой-вей, хорошо живет еврей  ".Только делает перерыв на песню, когда очередной маленький гвоздик шляпкой берет в рот. Простите, я же вам не сказал, что Масей, наш местечковый сапожник .А я принес ему свои кирзовые сапоги, которые мне служат уже не первую зиму. Батя, как мы зовем нашего отца, купил мне их навырост.
Так он говорит. Чтобы я сам носил несколько лет, а потом еще младшим братьям передал .А сапоги взяли – и раскрыли рот, отскочила у них подметка.
Масей, один гвоздик достает изо рта, затягивает дальше песню" Ой-вей, ой -вей…". Забивает один гвоздик, второй гвоздик - в рот. Примеряет дальше подметку. Цыля сидит возле теплой печки, но замечаю, будто ждет чего-то. Смотрит настороженно в окно, переводит взгляд на дверь.
Не понимаю. Думаю, кто-то должен еще принести обувь на ремонт? Хотя бы мои сапоги успел подбить.
И в этот момент по стеклу посыпался град. Цыля побледнела. Масей покраснел:
"- Опять не дадут сегодня спать. Кто-то бросает снежки в окна. Постоянно бросает"
-Масей  как-то вышел в темноту на улицу, получил в лицо несколько ударов, - говорит плачущим голосом Цыля.
Я выскакиваю на улицу - вдали темнеют убегающие фигурки. Никого не узнаю. Но ведь не приходят сюда бросать снежки из соседних сел, или из города? Только те, кто живет рядом, издеваются над парой немолодых евреев. Кто-то из тех, кто ходит вместе со мной в школу. Кто-то возвращается вместе домой. Но кто?
Проходит год за годом… Мы взрослеем. Уезжаем учиться. Масей и Цыля приходят нас провожать.
Приезжаем на каникулы, приходят встречать! Уходим один за другим в армию, сидят за столом. Возвращаемся домой, радуются вместе с нами.
Своих детей у них не было - знали всех наших жен и детей. Когда мы все уезжали, долгими осенними и зимними днями, сидит  Цыля вместе с нашей мамой на скамейке в саду. Вместе с мамой радуется, когда в нашу заснеженную калитку стучит почтальон и приносит письмо.  Вместе читают письма - вместе веселятся, а потом еще наперебой передают новости отцу.
…Мы были частью жизни Масея и Цыли, а они – нашей.
И вот опять лето. Наливаются спелостью вишни. Снова полон гостей родительский дом.  И Цыля здесь! Среди нас. Среди детей и внуков!
На столе – большая тарелка вишен, смородины, яблок .Все едим. И Цыля с нами, как член семьи.
- Все, я домой, - поднимается она с места.
Мать, долго не думая, дает ей в сумку пакеты с вишней, смородиной. А Батя - человек – широкая душа, как его называет мать, добавляет в сумку еще  и банку варенья.
Домой Цыля возвращается не одна! С нами!
Некогда высокая, стройная, она согнулась, как вопросительный знак. Вперед выбрасывает свою палку, а потом сама семенит за ней. Увидит встречного, радостно улыбается, подняв голову с развевающимися седыми волосами.
- Добрый день Настенька, - открывает свой щербатый рот.
- Добрый день Сашенька, - продолжает дальше.
Не ждет их ответа, да они и не отвечают. Кто она для них? Бедная, старая еврейка… Одна из последних местечковых евреек,  которые как- то задержались на земле….
- Не отвечают и не надо, пусть только окна не разбивают, - шепчет Цыля.
- Продолжают?
- Ага, - качает головой.
Летят снежки зимой, а камни - летом. Узнала, что бросает соседский Антон. Думаю, подрастет, женится, все закончится. Но нет, продолжает бросать его младший брат со своей ватагой. Брат подрастает, сын Антона крутится возле окон.
Слушаю ее и думаю: "Годами, десятилетиями издеваются над бедной семьей. Местные евреи хотели вмешаться, но Цыля просит, не надо, мол, хуже будет. Нужно по закону". Обращается в милицию - там только посмеиваются.
- У тебя есть доказательства, фотографии, что именно эти люди тебе разбивают окна?
- Нет.
- Уходи, или мы дадим тебе штраф за клевету.
…Идем с Цылей по местечку , которое ей стало родным. Палочка впереди, за ней шаг. Снова палочка впереди - снова шаг! На лице - улыбка. В глазах тихая радость! Пусть хоть на миг видят все, что она не одна.
А я тоже вижу Цылю.  Только другой .Не сегодняшнюю. А ту, которую увидел в первый раз….
Открылась дверь, и в дом вошли мужчина в поношенной солдатской одежде и женщина в каком-то старомодном платье.
- Давидка, -пришли познакомиться с твоей семье, - произносит женщина.
- А я вас сразу и не узнал, - говорит отец.
Чувствуется, что они одели то, что было у них самое лучшее - ведь в гости пришли. Худые, с горящими глазами, с быстрыми движениями, чем-то напоминающие наших родителей.
До этого мы жили в Красавичах, и к нам часто заходили наши соседи.  Но они были другие - светловолосые, степенные, с большими руками, в кожухах.
- Мама, кто это, кто? - налетели мы на нее, когда Цыля и Масей ушли домой.
- Это, - мать замялась на минутку…
- Это, дети мои, евреи, - быстро помогает отец, - такие же, как мы.
Я уже знал, кто такие евреи.  Мне в Красавичах не давали проходу, спрашивая, кто я? Еврей или жид?
- Я, еврей, - несколько подумав, отвечаю сельской ребятне.
- О-го-го, о –го-го, - катаются по земле от смеха, мои как будто друзья, с которыми еще раньше я играл в лапту, - сдохнешь скорей, сдохнешь скорей!
Я, конечно, не хотел этого. Быстро добавляю, что я жид, жид! Еще больше катаются по земле, давясь от смеха, из-за того, что я сам себя обзываю.
- Будешь долго жить, долго жить, - выдают они мне расшифровку этого слова.
И я смеюсь с ними. Значит, правильно угадал! Правильно! Не ошибся.
Сколько мне тогда было? Лет пять-шесть, не больше!
Словом, в этих двух неказистых людях мы увидели первых евреев в своей жизни .Конечно, кроме самих.
…Незаметно по местечковой  дороге подходим к ее домику. Он стал еще меньше. Кустарник еще больше окружает его.  Осталась только маленькая тропинка.
Но в доме ничего не изменилось. Та же железная печка. Тот же маленький столик. А Масей ?Он поет свою песню "Ой-вей,ой-вей", улыбаясь своим беззубым ртом. Правда, в ремонт обувь мало кто приносит.  Но он сидит и ждет. Все наготове - дратва, гвоздики, подметки.
…Проходят еще годы. Еще годы… Цыля - в черном платье. В черном платке. И сама черная .Согнутая, страшно посмотреть, ломает руки. Ломает руки.
- Нет Масея. Нет, нет, нет. Все закончилось, все, все…
К кому ей прийти в горе? В чей дом ?Она и раньше заходила в редкие дома белорусов. Особо не принимали ее и в других еврейских домах. А сейчас вообще никто не хочет смотреть на развалину.
Молчит мать. Молчит отец .Что скажешь?
Дождь сильно бьет по крышам, по окнам. Будто злится на несправедливость.
Ну почему Б-г, даже, если ты и Б-г, забрал Масея?
По–че–му ?Он ведь никогда и мухи не обидел. Жил тихо-тихо, ел мало-мало. Только дышал - никому не мешал…
Окна ломали, закрывал раму подушкой. Палкой били в дверь, ждал, пока перестанут. Другой бы встал, пересчитал ребра обидчикам. Но это же соседская ребятня, как посмотреть завтра в глаза их родителям ?Дети балуются, некуда девать энергию. Одно им было веселье от скуки, кто быстрее попадет в окно .
- Масей был такой, какой есть, но он имел право на жизнь. Имел.
 - А сейчас его нет, как не было, - рассуждает Цыля.
Приходит к нам день за днем. Скучно ей одной дома, куда ни посмотришь, словно стоит Масей. Частенько плетется в город .Через сугробы. Когда была возможность, просит подвезти ее. Но чаще пешком .В снег. В дождь.
Цыля спешит, просит помочь родню. Нет, не деньгами, содействием, участием. Спешит поставить памятник Масею. Все сбережения, которые у нее есть, тратит на этот памятник. И какая-то осветленная, гордая, сообщает об этом при очередной встрече.
- Я поставила памятник Масею! Это была моя  самая главная задача . А сейчас мне уже все равно, все равно…
Следующая наша встреча с Цылей состоялась в Доме престарелых. Она сидит на кроватке. Маленькая, согнутая, привыкшая ко всему. Ожидающая только смерть. Единственная еврейка на весь этот  Дом  престарелых.
- А что мне теперь? Совсем нет разницы, как меня называют. Все мы здесь на пороге, - рассказывает она нам, такая сухонькая и седая.
Волосы, словно пух. Но лицо, лицо оживляется.
- Вот фрукты из местечка ,варенье мама передала, - сообщаем ей.
- Как Иринька, как Давид? А в местечке  сейчас, видимо, много яблок, слив?Лето? А мой домик? Мой домик стоит, стоит? - оживляется Цыля, - узнав всех нас.
- Иногда навещают меня родные. Но это же не рядом, - будто оправдывая их, говорит Цыля.
…Когда она умерла, ее похоронили на местном кладбище. Нет, не на еврейском кладбище.   Похоронили не по-еврейскому обычаю…. Памятника на ее могиле нет.  Ничего нет. Нет памятников даже на могилах других умерших. От них родные отказались еще при жизни
Что же говорить про Цылю, у которой были только дальние родственники.
На городском кладбище я не нашел и могилу Масея. Столько лет прошло… Как будто и не было. Ни одного, ни другого.
Что же, пусть этот рассказ станет памятником для них. Да?..
- Да,Алинька, да, - словно слышу шепот Цыли.
А Масей, улыбаясь, затягивает свою песню "Ой-вей, ой –вей, как же может жить еврей, как же может жить еврей?"
Совсем другие слова. Совсем другие…
А может, он и раньше так пел, а я не слышал…
Не слышал…
Не слышал…

ЕСТЬ ФОТО ЦЫЛИ
   Звезды над Михалином
Наша местечковая ребятня, воспитанная улицей, была далекой от аристократических манер, не заботилась об этикете, норме поведения.
- Идка, плюнь на грудь! Без моря жить не могу, - подбегает к рыжеволосой девчушке, которая на месте не может стоять от своей энергии, Левка из соседнего дома.
Только что он выскочил из круга, носился по нему, пока мячом не выбили из него.
Что бы ответила воспитанная горожанка на такую просьбу? Обозвала бы дураком и ушла домой в смущении. А что делает Идка из местечка? Правильно! Она сделала то, что он просил… Плюнула ...Да так, что это еще надо уметь!
Хохочет Левка, вытирая грудь. Хохочет вся местечковая братия. Хотел бы обозвать ее, крикнуть в ответ что-то резкое, но где там.
Крутнулась раз-два по пыльной дороге и умчалась куда-то… А вечером заявилась, будто ничего и не было. Дома рядышком, через дорогу.
- А-а у вас гости, - видит незнакомого человека.
- Да проходи, Идка, проходи, - приглашает Малах.
Рыжая бестия, заскочив в дом, незаметно моргает, рожицы корчит Левке, мол, побежали на улицу, в городки некому играть. Дети убегают, а Малах смотрит - не насмотрится на своего брата.
…А гость постукивает костяшками пальцев по столу и молчит . Не знает, что сказать. Проводит взглядом по дому.
Простенькие занавески на окнах. Из мебели - стол, несколько табуреток, старенький шкаф, кровати да печка.
- Да-а, - говорит гость.
Хочет что-то добавить, но только сжимается внутри сердце. Знал, что брат живет нелегко, но, чтобы так…
Будто прочитав его мысли, Малах придвинулся к брату, который приехал издалека.
- Да, мы нормально живем. Без хлеба не сидим. Своя картошка вволю, молоко. Во дворе полно скотины. Я не последний человек в местечке! Заведующий фермой. А это и определенная власть, и положение. Дети растут, поднимаю их с женой .
Вышли на улицу.... В двух шагах, хоть глаза выколи, ничего не видно. Вдалеке светятся огни.
- Это моя ферма. На ней уже много лет, - говорит Малах, поправляя волосы.
Сам крепкий, твердо стоит на ногах, руки, как маленькие лопаточки. Возьмется - не отпустит. Всю жизнь в местечках. До войны - в еврейском местечке Милославичи, после войны в еврейском местечке Михалин.
Не считается ни со временем, ни со здоровьем. А что видел в жизни? Только работа, работа, работа. Правда, кто не встретит на улице, почтительно здоровается: "Лейбович, доброе утро ".И так целый день.
Начальство приедет к нему, что-то случается на ферме - все к нему.
Малах еще раз посмотрел на далекие огни фермы, одобрительно крякнул и проговорил "Пойдем к столу, там еще не допито ". Выпили, еще раз выпили, хорошо закусили. На столе все свое, крестьянское!
Зиновий понимал, что Малах доволен своей жизнью. Так здесь живут все. Даже еще намного хуже. Есть те, кто хлеб видит не каждый день. А у него возле дома нетронутые бурты картошки. Не то, что некоторые соседи, у которых уже нет ни бульбинки. Словом, крепкий хозяин.
В доме тихо стучат часы, да на улице слышится лай собак. В окно вливается свежий поток сельского чистого воздуха . Идиллия…
- Завтра я тебя познакомлю с нашими лесами. Грибы, ягоды, ты же любил их собирать в детстве? - спрашивает Малах, чувствуя, что брата что-то гложет.

Примеряет еще раз военный мундир, который он ему привез. Малах любит это обмундирование. Натянет на себя гимнастерку, брюки, поверх неширокий командирский ремень. Сразу видно, что не принеси - отнеси, а важный человек.
На столе лежат только бумажки от гостинцев - все расхватала детвора!
- А дальше что? - думает Зиновий.
По конфетке - шоколадке. Здравствуй и до свидания. Был дядька и уехал. Все… Нет, нужно что-то предложить! Жизнь Малаха изменить нельзя. А детей? Детей можно, особенно ребят. Сам шибко не грамотен. Но столько уже лет служит в армии старшиной. Нелегко, конечно! Но сытый, накрытый, и не в местечке.
… Утром племянники опять налетели на него. Загорелые, с облупленными носами, веснушки так и пляшут от радости на лицах. Хлопцы, видно, не маменькины сыночки. Жилистые, закаленные, своими босыми ногами измерили вокруг все местечковые стежки-дорожки.
Прижал к себе мальчуганов, хотя ни разу не видел, но в их глазах, во всем теле почувствовал, что-то-свое, родное, кровное. Такие же, как он и Малахс выразительными чертами лица, длиннорукие. Ходят вперевалку. Светловолосые, сразу и не скажешь, что еврейского рода-племени.
- А что если, а что если? - вдруг нашелся у него ответ на тот вопрос, мол, чем я могу им облегчить жизнь, как вырвать отсюда, из местечка?.
Это раньше, до войны и после нее, для евреев оно было, словно якорем в море бурлящей жизни. А теперь время пришло для больших городов. Еврейские местечки теперь уже для отживающих свою жизнь стариков. Да тех, кому трудно отсюда подняться.
- Вот что, мои гвардейцы, - потрепал вихрастый чуб старшего Жени.
- А что если пойти вам в военные училища? Да трудно, да очень трудно. Но вам-то после местечка? После такой закалки, будет намного легче, чем городским. Все на государственном обеспечении - кормежка, одежка.
Младший Лев жалостливо посмотрел на маму, шмыгнул носом…
- Ну, ну, еще генералом будешь! А почему и нет. Конечно, будешь! Только вначале школу закончи. И хорошо.
Лева подошел к маме, обнял. Есть еще меньше его сестра Аня, но он тоже ведь из младших. И вдруг из дома в военное училище. Люба неодобрительно посмотрела на гостя.
- Армия на всю жизнь. Ты это уже загнул!
А Малах, а Малах, принарядился в поношенное, но еще хорошее военное обмундирование, что ему привез брат. Прошелся по дому в добротных армейских сапогах. Топнул ногой раз, два. Поправил широкий ремень. Подморгнул, как заговорщик, брату: "А почему бы и не пойти в военное училище. Но после него – они должны быть только полковники-генералы. Не меньше»
Сыновья засмеялись, зашмыгали носами и, блестя голыми пятками, помчались на местечковую улицу.
- В колхозные амбары завезли свежее сено. Какие норы там можно сделать и прятаться друг от друга, - шушукаются по дороге.
А годы проходили за годами....
По дороге в школу Лев обязательно зайдет за своим одноклассником и другом детства Яковом. Он посильнее его в математике, физике, идет на медаль. Но Яша меньше всего думает про медаль.
- Левка, осталось 20 минут. Успеем, только бегом через колхозные сады.
Школьные сумки за плечи, ноги в руки – и понеслись….
Пройдут годы.
Станет Лев генералом, как и мечтал об этом его дядя. По приезде в Израиль скажет своему другу : "Если бы не твои пробежки, я не был бы готов к ежедневным кроссам в училище и его бы просто оставил…"
Яков, авиационный инженер по прежней специальности, только улыбнется.
… Но тогда, во время местечкового детства, братья Женя и Лева даже и не думали о военной карьере.
Первым уехал из дома старший сын. Малах подвез его на лошади к железнодорожному вокзалу . Над ним шатром зеленели деревья. Все было знакомым и родным. Сын решил стать заводским рабочим, пошел учиться в техническое училище.
Радовалась мама. Ой, как радовалась! Не будет постоянно в армии.
А через два года вдруг заявил: "Я решил пойти в военное училище." Лейтенантские звездочки горели на погонах старшего сына, когда младший Лев стал курсантом того же училища.
Женя - это же огонь! Рот все время нараспашку - или улыбается сам, или кого-то смешит.
А Лева, он же стеснительный, как девочка. Не скажет ничего лишнее, краснеет …Но упрямый, как бык! Если уже что решил, так намертво!
- Брат смог, и я смогу, - говорит себе.
- Все, хватит корпеть над учебниками. В соседнем клубе танцы, - тянут его друзья.
Не ходок он раньше был на танцульки, да и сейчас чувствует, что это не для него.
- Хочешь быть генеральшей, - толкает привлекательную девушку ее остроглазая подруга, - пригласи во-от того курсантика. Такой одинокий, грустный.
- Генералами становятся оторви – голова, - а не такие робкие.
А сама вдруг пошла и пригласила этого курсантика на… белый танец.
- Дура, я дура, - то ли в шутку, то ли всерьез, - напишет позже в письме ей подруга, - я же сама могла быть генеральшей.
Но это будет не через годы. Через десятилетия …А тогда старый Малах не спал ночами, все переживал.
- Женьке подвезло, в Минск попал.! Это же рядом. Столица, есть куда выйти.
Чего же Льва так далеко занесло? В Забайкалье после военного училища. Младший брат - лейтенант, старший – капитан.
Младший – старший лейтенант, старший брат - майор. Шутит старший "Служи, служи, салага ".А сам радуется, не сломался, все выше и выше поднимает планку.
…Гонит Малах коня на железнодорожную станцию, чтобы встретить Леву. В отпуск едет. Только на два дня.
- А с местечка куда? Опять назад?
- Отец, из местечка я еду в Москву. Поступил учиться в военную академию.
Малах так и сел, протер широкой ладонью слезы на морщинистом лице.
- В Москву, в Академию? Ты? - все не верит.
Хотел бы порадоваться радостью с матерью Льва - Любой, но ее уже нет. Вышел на улицу.
Вдали огоньки той же ферме. Ничего здесь не изменилось. Только асфальт проложили, а все остальное, как тогда. Будто погрозил пальцем в темноте "Ну, Зиновий, ну, Зиновий ! Это же ты, это же ты все наговорил."
А сын, сняв офицерский мундир, кажется таким же Левушкой, как и раньше. Только расширились плечи и стали жестче волосы. Но взгляд тот же, мягкий, сыновий.
…Над местечком зажигались звезды, когда Лев его покидал. Остановился, посмотрел на небо над его хатой. Мелкие яркие звездочки сияли, словно баловались.
А одна, в сторонке, большая будто следила за ними всеми.
- Словно, генерал какой-то, - улыбнулся сам себе.
И в эту минуту, именно в эту минуту, в местечке , возле родного дома, принял решение "Если все будет хорошо с учебой, продолжу ее в Академии Генерального штаба" Новое назначение, новое звание.
А Малах верит - не верит, получив почту. Перекладывает с места на место, смотрит близорукими глазами на фотографии. На одной в полковничьей папахе старший Женя, на второй - младший Лев.
- Ну и чертенок, догнал все-таки Женьку. Догнал. Два сына - два полковника.
Кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать?..
А жизнь завертела, закрутила. Налетели новые ветры над страной. Все изменилось, открылись границы.
Приехал в Израиль Женя. В гости, или в разведку - не говорил …Как и раньше, вперевалочку зашел в наш дом.
- Уволился, сейчас занимаюсь своим бизнесом, - говорит он, а в глазах нет уже прежней задоринки.
Чувствую, что-то томит его. Уехал, попрощавшись с сестрами, с нами, с Израилем . Попрощался навечно, уйдя раньше времени из жизни…
А Лева, Лева все-таки закончил Академию Генерального штаба, стал генерал-майором. Занимал очень крупные командные должности. Выйдя в отставку, продолжает руководить громадным бизнесом на Украине.
- Я же не только генерал, - но еще и специалист в области связи. Вот мой опыт и пригодился, - сообщает нам.
Я слушаю его вместе со своим братом Яковом. Средиземноморский ветер втекает в окно, рядом звучит речь на иврите.
Лев, статный, с военной выправкой, благородной сединой, рассказывает и рассказывает про свой долгий путь.
А я будто вижу тот вечер, когда в дом Малаха приехал с вещевым мешком его брат, простой старшина. Напоминаю про это.
Лев не соглашается " Это был не простой старшина. а сам Бог, в образе отцовского брата."
В это можно верить, а можно и нет…
Но то, что звезды вначале зажглись над местечком, а потом на полковничьих и генеральских погонах - это уже точно!
Вы спросите, а где же та Идка, с которой и начался наш рассказ. Конечно же, в Израиле. Благородная бабушка .Этакая седая матрона.
Где же узнать в ней ту попрыгунью, с золотым отливом волос…

ЕСТЬ ФОТО БРАТЬЕВ ОФИЦЕРОВ
ВЕТКА СИРЕНИ
Малах подставил свежему ветру лицо.
- Неужели, неужели жизнь налаживается?
Война прошлась колесом по его судьбе. По его жизни. Все милославичские родственники уничтожены. Но он уцелел.
Уцелела его жена Люба. Сберегла во время войны дочь. Старшую Еву.
В Милославичи не вернулся. Не мог. Да и не к кому…
Приехал в Михалин. Сердце звало сюда. Как-никак, что-то сохранилось от еврейского колхоза. Ближе к городу, да и евреи тут заселяются.
А ему куда? В город? Нет! Только в село! Где зеленеют поля. Поля, по которым ходят стада. Это - его жизнь!
Поставил дом. Возле дороги. Напротив – дворни, куда приходят на наряд колхозники. И евреи, и белорусы. Он не приходит, сам дает наряд. Как-никак во главе местной фермы.
Председатель колхоза так и сказал ему: "Надеюсь, Малах, на тебя. Еврейский колхозник. До войны. Все знаешь, все можешь. Да и других мужиков нет. Одни бабы".
Домой всегда возвращается вечером. Только успевает обнять малышку Евочку. Улыбается, а глаза, как у мамы. Такие же смеющиеся глаза! А сегодня родилась вторая дочь. Вот поэтому так и волнуется. Не может надышаться свежим воздухом. Радость переполняет разум.
Понимает, что нужно сделать что-то особенное, чтобы запомнилось на годы. Но не будешь же стрелять в воздух, как в Грузии. Да и стрелять не из чего.
- А если я посажу дерево. Дерево в честь дочери! Пусть растет вместе с ней. Но какое дерево? Оно должно быть особое. Такое, чтобы расцветало каждый год. Чтобы никто не прошел мимо, - разговаривает сам с собой.
Так возле пыльной дороги, возле обычного дома, в котором позже появилось еще два брата и еще одна самая младшая сестра, было посажено дерево. А вернее, маленький кустик. Кустик сирени. Он с каждым годом становился все выше и выше. Появлялись новые отростки, ветки. И вот уже не кустик, а куст во всей своей красоте поднимается возле забора. Обычного забора.
За ним обычный двор с коридором. За домом картофельное поле. И все. Не было больше времени у Малаха сажать сад. А может, и не хотел. Всю землю - под картошку. Она кормит и семью, и скотину.
А фрукты, яблоки? Баловство одно. Да и вокруг колхозные сады. Все равно детишки там пропадают.
А сирень? Сирень - это особый случай! В честь дочери. Чтобы росла такой же красивой, как эта сирень! Чтобы расцветала каждую весну – и всю жизнь, так как эта сирень!
На него, на него похожа вторая дочка! Такая же круглолицая, хозяйственная. Да и сыновья Женя и Лева, младшая дочка Анечка - "последыш", как говорят в народе, все словно на одно лицо.
Даже те, кто и не видел их раньше, сразу скажут, что это дети Малаха и Любы. Ходят по земле не маленькими шажками, а уверенно, как хозяева!
Михалинцы, настоящие михалинцы.
- Евочка – совсем другое. Сама нежность. Будто не из нашенских краев, а из какой-то восточной страны. Мамины глаза, а характер - мой! - улыбается своим мыслям Малах.
Так и случилось. Только подросла старшенькая, как упорхнула, словно птица улетела в дальние края. А Рая ?  Вторая дочь осталась. Куда ей от Михалина? Куда ей от куста сирени?
Сядет на скамеечке возле нее и все свои девичьи секреты доверяет. С кем еще поделиться? С мамой? Скажет, иди ты лучше поработай по хозяйству. Корову нужно подоить, за другой живностью присмотреть.
Отцу?
- Девка не дури, мала еще невеститься, - еще прикрикнет на нее.
Вот поэтому обнимает куст сирени, прячет свое лицо в ее белых цветах. А сама, как цвет! Ярко-красный цвет! Расцвела вчерашняя михалинская девчушка. Налилась красотой. Высокая грудь, губы – полные, алые. Взгляд чарующий…
А дальше? Дальше закружилось, как в белом танце.
Пришла Рая  со своим суженым к кусту сирени. Словно хотела познакомить их. Оба молоды, красивы. Что скажешь? Она необычная для еврейки. Светлое лицо, светлые волосы. Он – необычный для белоруса. Черные волосы, черные брови.
А еще дальше? Все, как у многих. По-разному… Не будем про это…
В последний раз Рая  пришла к кусту сирени, чтобы проститься с ним навсегда. Повзрослела она, считай, полжизни прошло. Стала взрослой единственная дочь Светлана.
А куст сирени раскинулся. Стал деревом. Большим и могучим.
Словно к отцу, которого уже нет, прижалась к нему. Гладит рукой, сдерживая слезы.
- Все. Все. Прощай, Михалин. Прощай, моя сирень…
В Израиле все ушло куда-то далеко. И родной город Климовичи, и Михалин, и куст сирени. Здесь никто не спрашивал, кто и откуда. Для всех пенсионеров - путь один! Государственное пособие на жизнь и пособие на съемную квартиру.
Не пошикуешь, но нормально проживешь… Одной, конечно, не просто и не легко. Особенно, когда уже немолода.
А муж? Муж остался, как и некоторые другие… Ко всему еврейскому он относился не очень мягко. Сам не знал почему. Будто кто–то его вынуждал все время к протесту.
Кровь бурлила. Горячая кровь… Не понимал ни себя, ни родителей, ни жену. Пока не узнал. Не узнал от матери, что она… еврейка.
И все в городе сразу стало ненужным. Лишним. Даже чужим…
- Моя семья - жена, дочь, внук в Израиле. А я здесь? Один. Для чего? Для кого? - обхватив голову, сидел на скамейке.
Возле куста сирени. Сюда пришел, чтобы поговорить с ним, посоветоваться. Ветки сирени покачивались от ветра, словно соглашаясь с ходом его мыслей. Словно, видя его в первый раз таким. Другим. Новым. Своим.
…В аэропорту имени Бен-Гуриона шел к выходу немолодой мужчина. Вместо огненных черных волос - седина. Вместо легкой юношеской походки, поступь человека, прожившего жизнь. А в руках, кроме маленького чемоданчика, ветка сирени…
… Прошло еще несколько лет. Я снова в Михалине. Куст сирени уже засох и его убрали. Возможно, высох по старости. А может, не выдержал разлуку. Не выдержал…
А Николай? Николай каждое утро спешит на Средиземное море. Плавает, отдыхает и все делится со мной своей жизнью. Что было раньше и сейчас. Кем был раньше и сейчас.
- Все здесь мое. Моя семья. Моя страна. Мои праздники. Я такой, как все. Хотя… хотя к этому шел долго. Почти всю жизнь.
А у Раи? У Раи и сейчас на столе стоит засохший букетик сирени. Как память о Михалине. О всей ее прежней жизни…
 ШЛЯПОЧНИЦА

Запах   акации плывет над местечком.
Если точно, то не над всем местечком Михалин, а над его первыми домами. А, если еще точнее, то ароматный запах цветущей акации плывет из палисадника дома, который стоит вторым с правой стороны. Здесь живут Давид и Ира - наши родители.
В глубине сада гнездятся сливы, вишни, яблоки. А здесь, возле дороги, желтые гроздья акации свисают чуть ли не до самой земли. Посадил как-то кустики раньше Давид, надеясь, что они подрастут и будут защищать дом от придорожной пыли. И совсем не ожидал, что расцветет у калитки это необыкновенное желто-золотое созвездие.

- Биня, ты посмотри, какая красота, - наклоняется к акации женщина в белоснежной шляпке.
На фоне обычных домиков, магазина через дорогу, пыльной дороги, которая пересекает поселок, эта женщина смотрится, словно с другой планеты. Ну ладно, ярко накрашенные губы и глубокое декольте, так еще и шляпка. Ира, допустим, в своей жизни шляпку только в девичестве носила. Бывало, распустит черные косы до пояса. Все так и охают! Зачем ей постоянно шляпка?
А когда повзрослела, любила собирать свои волосы в корону. Давид смотрит, любуется. Словно иудейская принцесса перенесена волшебником из далекого Иерусалима в местечко!

А когда годики сложились в десятилетия, а пятеро деток стали смыслом ее жизни, уже не до красоты стало. Набросит платочек на голову - вот и все украшение. Да и защита от солнца и ветра.
А местные женщины из местечка, селянки из окрестных сел, разве они когда щеголяли в шляпках? Да они их только в магазине и видели. И то не все, и не такие.
…Надышавшись акацией и сорвав несколько цветочков, дама в шляпке плывет дальше.
- Ира, здравствуйте, здравствуйте, - кланяется Бени соседке, увидев ее в саду.
Видимо, хотел еще что-то добавить, но женщина в шляпке игриво тянет его за собой. Сразу было видно, что она не такая, как здешние женщины, закопченные солнцем и нелегким селянским трудом. Не сделав никаких выводов о данной особе, Ира продолжает работать дальше в саду - не до нее.

А женщина в шляпке уже подходит к первому дому. Властно держит Бени под руку и ведет его вперед.
- Идем, Бени, мы же в кино опоздаем, - торопит женщина своего спутника.
А он, столько лет живущий в местечке, - один из уважаемых здесь людей, не может пройти мимо своих соседей, не поздоровавшись.
Высокий, дородный с импозантной сединой, да, к тому же, на местном спиртзаводе не последний человек. К нему обращаются люди, он к ним обращается.
- Злата, - добрый вечер, - говорит он худенькой старушке, сидящей на скамейке.
Небольшого росточка, сгорбленная, она вдруг вскакивает, слегка опираясь на палочку.
- Бени, вы куда?
- В кино?
- С кем?
- Знакомьтесь, это моя жена, - говорит он.
Злата хочет что-то сказать, но застывает с открытым ртом, начинает часто моргать глазами.

Шляпка на не нашенской даме плавно покачивается на голове. А ее хозяйка, несмотря на ямки на дорожке, крапиву, которая вылезла на нее с двух сторон, горделиво идет по улице. Мимо домов. Впервые по нашей улице, а вернее, по местечку Михалин. В город. В кино.
- Ира, Ира, вы слышали, что Бени женился? Я узнала, что он привез шляпочницу из самого Баку, - приходит к нам через несколько дней с новостями Злата.
- Кто, кто? - не понял Давид.
- Да эта женщина, которую овдовевший Соломоныч привез себе в жены.
С легкой руки Златы мы все и стали называть нашу соседку Черниха-шляпочница.
Почему шляпочница? Думаю, уже понятно. А Чернихой потому, что фамилия Бени была Чернов.

И вы скажете, куда там горожанке, бакинке до жизни в местечке? Это же не город, где одел туфельки-ботики и по тротуарчику так-тик-так-тик. Здесь - его величество само местечко Михалин!
Спустишься вниз. А после сада - такая грязюка! Машины не проходят, рычат в колдобинах рвут моторы.
А темнота такая, что идти может только тот, кто ходит каждый день и знает, где суше, куда ногу можно поставить. Последний столбик с электрическим светом, как раз возле поворота, где раньше находилась старая милиция. Здесь же и заканчиваются деревянные дощечки тротуара.
- Там, где заканчивается асфальт, свет, начинается местечко Михалин, - шутим мы.
Хотя по существу оно начинается дальше, за ветеринарной лабораторией, за еще сносными дорогами и… мостиком. А после него уже точно –местечко!
Справа хозяйничает совхоз, слева - колхоз. И никому нет дела ни до дороги, ни до людей… Возможно, так было бы еще очень долго, но пришел в совхоз директором какой-то горячий человек. Нанял непривычных местным людям грузин. И… проложил асфальт до местечка и дальше через него в недалеко лежащие села. Но это будет еще через немало лет.
А тогда, когда появилась в наших краях Черниха-шляпочница, соседи только подсмеивались.
- Скоро укатит она в свой Баку, не выдержит здесь. Местечко не для слабых.
Но вот прошла непролазная осень, подморозило. И хоть ты яблочком катись по дороге. А еще выпал белый снежок - укатал ухабы и ямы.
Наша Черниха на голову - шляпку, уже другую, зимнюю и в кино. А пришла весна. Снова запах акации. Как будто сто лет здесь живет Черниха, со всеми перезнакомилась
Рядом - одни евреи. Слева возле нее мы и Злата с Янкелем, бывшим колхозным кузнецом, а справа - Сима с Зямой. Чуть выше - Малах с Любой.
Еврейское маленькое местечко, вернее то, что осталось от него…
Дальше - дом Школьниковых, Эли и Веры, Ханки и Никиты (две последние семьи смешанные). Но для евреев местечка они были своими. Даже Владимира Полякова, еврея по отцу, считали своим.
Но это было так… не особо важным. Все - и евреи, и белорусы месили грязь одинаково весной и осенью, страдали от темноты на дороге. И… принимали это как… обычное явление. С ним ведь жили годами, десятилетиями.
И если какое-то разнообразие внесла в жизнь поселка Черниха, это можно было только… приветствовать.
- А-а, - остановила она свою соседку, - ты что ходишь, как павлин? Молодая, фигурная, а платье висит, как на вешалке.
- Где же взять другое?
- А ты зайди ко мне вечерком, зайти Ганночка.
Зашла, еще раз зашла, а через недельку защеголяла в своем невиданном здесь ранее наряде. Так народ узнал, что Черниха не просто портниха, а модистка! И еще какая!
Услышала, что соседка выдает дочь. И она к ней. Что готовите, что будете подавать? Узнала меню, покачала пальчиком, мол, нет! Я составлю меню, будем вместе кашеварить.
Когда подали на стол, многие удивились! Была не только картошка всех видов и мясо жареное-пареное, но и… рыба гефилте фиш…
Наша соседка, конечно, особо не распространялась, что это самое настоящее еврейское блюдо. Сказала, что это рыба по-бакински. Но она оказалось такой вкуснятиной, что кое-кому ее не хватило.
И подвыпивший гость со всего размаху бросает блюдце с рыбой в сторону еще более выпившего, который стучит по столу и требует рыбу по-бакински. Конечно, вы догадались, что вся рыба влетела в лицо нашей шляпочнице, которая секундой раньше ринулась успокаивать пьяницу-буяна.

А на второй день, она должна же была рассказать нам про свою роль на свадьбе и про гефилте фиш... С синяками под двумя глазами медленно открывает нашу калитку.
- И смех, и грех, - всплескивает руками Ира.
- Зато вы всех приучили к еврейскому блюду. А знали бы они, что еврейское, было бы еще больше синяков, - смеется Давид.
Черниха не понимает. Почему смеются? Почему не сочувствуют, не помогают делать примочки?
- Я же для всех стараюсь?
- Да ведь никто специально не бросал в вас рыбу. Получилось так.
Первая модница местечка - Черниха, первый повар местечка - Черниха, - глаголет Давид.
- И первый сторож, - добавляет она зло. - Ваша детвора повадилась в наш сад. Белого налива захотели? Так я вас встречу злой собачкой, - грозит она, вдруг обидевшись ни за что.
Яша, сын Давида и Ирины, коренастый крепыш только сверкает глазами. Ой, как он не любит неправды! Лучше бы Черниха не упрекала без оснований.
Как только вечер, Яша к ограде ее сада. Одной стороной он выходит прямо в наш двор.
Поэтому прямо подойдет к ограде, что-то перебросит собаке, позовет ее к себе, погладит раз-другой по шерсти через отверстие в частоколе. Как только Яша к ограде, собака тут как тут, виляет хвостом. Прошла неделя, собака уже не преграда.
- Но как мгновенно перескочить через высокий забор и обратно, - думает Яша.
Замечает, что на стыке двух участков ограды частокол сверху обломался. Вот это место и заприметил. И в один из вечеров, как только луна спряталась за облака, Яша нырнул в сад соседки.
Собака только поскуливает от встречи. Осторожные шаги по траве. Дерево с белым наливом прямо в центре. Яша уже знает, как быстрее к нему пробраться. Пять минут не больше. И снова прыжок назад, во двор. Сам маленький, согнулся от ноши. Глаза улыбаются, сверкают…
Раскрывает рубашку и… из- под пазухи падают на пол яблоки белый налив.
- Чтобы не говорила, что это мы, чтобы не говорила, - вдруг застучал зубами от нервного напряжения.
А назавтра к нам пришла Черниха. На столе - яблоки белый налив, которые еще не успели убрать. А у нее в руках сумка с такими же яблоками.
А Яша только глазами сверкает…

Но Черниха не была бы ей, если бы повела себя, как простая местечковая михалинка. Нет! Она все- таки была еще и коренная   бакинка!
- Вчера снова оборвали яблоки в моем саду. На этот раз не вы. Я видела, кто это был.
-Давайте лучше пить чай с вареньем, - предлагает Ира.
Мы пьем чай с вишневым вареньем, едим груши, сливы и… яблоки белый налив.
- Попробуйте наши. Давида вчера угостили, - предлагает Ира.
- А вы мои, - протягивает ей наша соседка.
- Чьи вкуснее? - спрашивает Давид
И уже не выдерживает, смеется так, как он может. Громко, раскатисто, весело. Смеется Ира. Смеется Яша. Хохочут малыши, не понимая от чего…
А Яша перестает лазить в соседский сад, тем более, что Черниха почти каждое утро угощает нас яблоками белый налив. Мы ее угощаем своими фруктами. А еще особым чаем, который отец заваривает то из сливовых листьев, то из вишневых, то из листьев акации.
Особенно жена   Соломоныча,  а мы ее только так начали называть   сейчас,  любит чай, заваренный из листьев и цветов акации.
А я закрываю глаза и будто там…
Там…
В вишневом местечке Михалине!
Над ним плывет запах акации.
А возле желтых, золотистых цветов, свисающих до самой земли, плывет в шляпке незнакомка.
- Бени, идем быстрее, Бени, - торопит она его.
Когда это было?
Когда?
А может, вообще никогда и не было…
рый вечер, - говорит он худенькой старушке, сидящей на скамейке.
Небольшого росточка, сгорбленная, она вдруг вскакивает, слегка опираясь на палочку.
- Бени, вы куда?
- В кино?
- С кем?
- Знакомьтесь, это моя жена, - говорит он.
Злата хочет что-то сказать, но застывает с открытым ртом, начинает часто моргать глазами.

Шляпка на не нашенской даме плавно покачивается на голове. А ее хозяйка, несмотря на ямки на дорожке, крапиву, которая вылезла на нее с двух сторон, горделиво идет по улице. Мимо домов. Впервые по нашей улице, а вернее, по местечку Михалин. В город. В кино.
- Ира, Ира, вы слышали, что Бени женился? Я узнала, что он привез шляпочницу из самого Баку, - приходит к нам через несколько дней с новостями Злата.
- Кто, кто? - не понял Давид.
- Да эта женщина, которую овдовевший Соломоныч привез себе в жены.
С легкой руки Златы мы все и стали называть нашу соседку Черниха-шляпочница.
Почему шляпочница? Думаю, уже понятно. А Чернихой потому, что фамилия Бени была Чернов.

И вы скажете, куда там горожанке, бакинке до жизни в местечке? Это же не город, где одел туфельки-ботики и по тротуарчику так-тик-так-тик. Здесь - его величество само местечко Михалин!
Спустишься вниз. А после сада - такая грязюка! Машины не проходят, рычат в колдобинах рвут моторы.
А темнота такая, что идти может только тот, кто ходит каждый день и знает, где суше, куда ногу можно поставить. Последний столбик с электрическим светом, как раз возле поворота, где раньше находилась старая милиция. Здесь же и заканчиваются деревянные дощечки тротуара.
- Там, где заканчивается асфальт, свет, начинается местечко Михалин, - шутим мы.
Хотя по существу оно начинается дальше, за ветеринарной лабораторией, за еще сносными дорогами и… мостиком. А после него уже точно –местечко!
Справа хозяйничает совхоз, слева - колхоз. И никому нет дела ни до дороги, ни до людей… Возможно, так было бы еще очень долго, но пришел в совхоз директором какой-то горячий человек. Нанял непривычных местным людям грузин. И… проложил асфальт до местечка и дальше через него в недалеко лежащие села. Но это будет еще через немало лет.
А тогда, когда появилась в наших краях Черниха-шляпочница, соседи только подсмеивались.
- Скоро укатит она в свой Баку, не выдержит здесь. Местечко не для слабых.
Но вот прошла непролазная осень, подморозило. И хоть ты яблочком катись по дороге. А еще выпал белый снежок - укатал ухабы и ямы.
Наша Черниха на голову - шляпку, уже другую, зимнюю и в кино. А пришла весна. Снова запах акации. Как будто сто лет здесь живет Черниха, со всеми перезнакомилась
Рядом - одни евреи. Слева возле нее мы и Злата с Янкелем, бывшим колхозным кузнецом, а справа - Сима с Зямой. Чуть выше - Малах с Любой.
Еврейское маленькое местечко, вернее то, что осталось от него…
Дальше - дом Школьниковых, Эли и Веры, Ханки и Никиты (две последние семьи смешанные). Но для евреев местечка они были своими. Даже Владимира Полякова, еврея по отцу, считали своим.
Но это было так… не особо важным. Все - и евреи, и белорусы месили грязь одинаково весной и осенью, страдали от темноты на дороге. И… принимали это как… обычное явление. С ним ведь жили годами, десятилетиями.
И если какое-то разнообразие внесла в жизнь поселка Черниха, это можно было только… приветствовать.
- А-а, - остановила она свою соседку, - ты что ходишь, как павлин? Молодая, фигурная, а платье висит, как на вешалке.
- Где же взять другое?
- А ты зайди ко мне вечерком, зайти Ганночка.
Зашла, еще раз зашла, а через недельку защеголяла в своем невиданном здесь ранее наряде. Так народ узнал, что Черниха не просто портниха, а модистка! И еще какая!
Услышала, что соседка выдает дочь. И она к ней. Что готовите, что будете подавать? Узнала меню, покачала пальчиком, мол, нет! Я составлю меню, будем вместе кашеварить.
Когда подали на стол, многие удивились! Была не только картошка всех видов и мясо жареное-пареное, но и… рыба гефилте фиш…
Наша соседка, конечно, особо не распространялась, что это самое настоящее еврейское блюдо. Сказала, что это рыба по-бакински. Но она оказалось такой вкуснятиной, что кое-кому ее не хватило.
И подвыпивший гость со всего размаху бросает блюдце с рыбой в сторону еще более выпившего, который стучит по столу и требует рыбу по-бакински. Конечно, вы догадались, что вся рыба влетела в лицо нашей шляпочнице, которая секундой раньше ринулась успокаивать пьяницу-буяна.

А на второй день, она должна же была рассказать нам про свою роль на свадьбе и про гефилте фиш... С синяками под двумя глазами медленно открывает нашу калитку.
- И смех, и грех, - всплескивает руками Ира.
- Зато вы всех приучили к еврейскому блюду. А знали бы они, что еврейское, было бы еще больше синяков, - смеется Давид.
Черниха не понимает. Почему смеются? Почему не сочувствуют, не помогают делать примочки?
- Я же для всех стараюсь?
- Да ведь никто специально не бросал в вас рыбу. Получилось так.
Первая модница местечка - Черниха, первый повар местечка - Черниха, - глаголет Давид.
- И первый сторож, - добавляет она зло. - Ваша детвора повадилась в наш сад. Белого налива захотели? Так я вас встречу злой собачкой, - грозит она, вдруг обидевшись ни за что.
Яша, сын Давида и Ирины, коренастый крепыш только сверкает глазами. Ой, как он не любит неправды! Лучше бы Черниха не упрекала без оснований.
Как только вечер, Яша к ограде ее сада. Одной стороной он выходит прямо в наш двор.
Поэтому прямо подойдет к ограде, что-то перебросит собаке, позовет ее к себе, погладит раз-другой по шерсти через отверстие в частоколе. Как только Яша к ограде, собака тут как тут, виляет хвостом. Прошла неделя, собака уже не преграда.
- Но как мгновенно перескочить через высокий забор и обратно, - думает Яша.
Замечает, что на стыке двух участков ограды частокол сверху обломался. Вот это место и заприметил. И в один из вечеров, как только луна спряталась за облака, Яша нырнул в сад соседки.
Собака только поскуливает от встречи. Осторожные шаги по траве. Дерево с белым наливом прямо в центре. Яша уже знает, как быстрее к нему пробраться. Пять минут не больше. И снова прыжок назад, во двор. Сам маленький, согнулся от ноши. Глаза улыбаются, сверкают…
Раскрывает рубашку и… из- под пазухи падают на пол яблоки белый налив.
- Чтобы не говорила, что это мы, чтобы не говорила, - вдруг застучал зубами от нервного напряжения.
А назавтра к нам пришла Черниха. На столе - яблоки белый налив, которые еще не успели убрать. А у нее в руках сумка с такими же яблоками.
А Яша только глазами сверкает…

Но Черниха не была бы ей, если бы повела себя, как простая местечковая михалинка. Нет! Она все- таки была еще и коренная   бакинка!
- Вчера снова оборвали яблоки в моем саду. На этот раз не вы. Я видела, кто это был.
-Давайте лучше пить чай с вареньем, - предлагает Ира.
Мы пьем чай с вишневым вареньем, едим груши, сливы и… яблоки белый  налив.
- Попробуйте наши, Давида вчера угостили,- предлагает Ира.
- А вы мои,- протягивает  ей     наша соседка..
- Чьи вкуснее?-  спрашивает Давид.
 И уже не выдерживает, смеется так, как он может. Громко, раскатисто, весело!
 Смеется Ира, смеется Яша.
 Смеются малыши, не понимая от чего…
 А Яша перестает лазить в соседский   сад, тем более, что Чепрниха почти каждое утро угощает нас яблоками белый налив. Мы ее угощаем своими фруктами. А еще  особым чаем, который отец заваривает то из сливовых листьев, то из вишневых, то из листьев акации.
 А я закрываю глаза и будто…  там
 Там…
 В вишневом местечке Михалин!
 Над ним плывет запах акации.
 А возле желтых, золотистых  цветов, свисающих до самой  земли, плывет в шапке незнакомка.
- Бени, идем быстрее, Бени,- торопит она его.
Когда  это было?
Когда?
 А может, вообще никогда и не было…

Слезы березы
 Скажите, что можно видеть из окна? Да, все!
 Вчера за ним еще было черным-черно, а сегодня так намело… Так намело… Бросаемся к окну, прилипаем носами к стеклу и не можем налюбоваться. Красота то какая, только теперь до весны не будет летнего раздолья.
Ждем
…Чернеют прежние белоснежные сугробы.
Ждем…
Появляются первые проталины.
Ждем…
Земля еще мокрая, но уже без снега. А березы, березы, что на большаке первыми начинают зеленеть! Шелковые сережки нежные-нежные, так и хочется к ним прильнуть лицом.
- Айда на выгон, - стучит в окно соседский Мишка.
Я вылетаю! Забираемся на его самую высокую точку и кубарем вниз.
Вниз!
 Вниз!
 Какие детские площадки в то время, какие нянечки-воспитательницы? Сами себе и няни, и воспитательницы…
Следим за облаками. Белыми. Такими же белыми, как березы. И мечтаем. А что там? За большаком?
 - Бежим, - вскакивает мой соседский друг!
- Как куда?
- В конец большака. Посмотрим, что там.
Подтягиваем штаны и – вперед. По дороге. По траве. В конец большака.
И стоим. Стоим. Всматриваемся. Что там? За большаком?.. За большаком…
Домой возвращаюсь вечером - никогда в свои пять лет так надолго не уходил. Думаю, что сказать маме? А она, встретив меня на улице, даже не смотрит, быстро проскользнула в комнату. Вся заплаканная. Отец ходит сам не свой.
- Ты же старший, убежал. А твой младший брат вышел на улицу. Один. На него набросилась соседская овчарка. Хорошо, что люди отогнали.
Думаю, я и сам боюсь этой собаки. Чтобы я сделал? Но, может быть, какую бы палку взял. А брат лежит с перевязанной шеей, он такой маленький, несчастный…
- Я его убью. Убью гада! - хватает отец какой-то лом.
- Кого? - мать испуганно поднимает глаза.
 - Эту собаку!
- Не делай этого. Не делай! Нам здесь жить. Мы здесь одни, -гладит мать брата по голове.
 В селе нет больницы. Фельдшер, единственный на всю округу, где-то на вызове. Брат дышит. Тяжело дышит. Лицо покрывается испариной. Куда идти, что делать?
И отец опять бросается к железному лому. На выход. Он, пройдя войну ничего и никого не боялся. Потеряв семью, свое здоровье, был очень страшен в своем гневе. Взглядом будто сметал с земли. А когда нужно было встать на свою защиту, с его яростью нельзя было справиться. Никому!
Мать это знала. Хорошо знала. И своим телом она закрывает проход к двери. Он чуть ли не сметает ее с пути.
- Нет, нет, нет, ничего не добьешься, ничего не добьешься, - повторяет мама, - думать про ребенка нужно, а не про собаку.
И тогда отец становится напротив окна, поднимает руки вверх и начинает что-то говорить. Говорить на каком-то гортанном, незнакомом языке. Никогда я не слышал этот язык и никогда отца не видел в таком состоянии. Правда, иногда с матерью они о чем-то тихо переговаривались непонятными словами, но мы не вслушивались.
А теперь. Громко, на весь дом он кричал. Кричал. И был страшен. Очень страшен! Он будто что-то просил. Нет, требовал. И умолял. Умолял и требовал… А через какое-то время, повернулся к нам и сказал, что все будет хорошо.
- Что хорошо? - не отходит мать от младшего Яшеньки.
- Собаки завтра не будет!
- Да пропади пропадом эта собака. Что с ребенком делать?
- Да ничего, все будет хорошо!
К утру спала температура. Брат стал разговаривать. Местный фельдшер наконец пришел. Сделал укол от бешенства, наложил какую-то повязку на горло.
А через день пошел дождь… С громом. С таким громом, что мы закрывали уши, прятались от него. Молнии одна за другой сверкали над домами, над всем селом. А утром, когда все стихло и успокоилось, наш отец, выйдя на улицу, сразу же вернулся с криком.
- Он убит, убит, убит! Моя молитва помогла. Помогла! Я просил еврейского Б-га уничтожить эту тварь!
Рядом с березой без движения лежала огромная овчарка, которая наводила страх на всех…. Я прижался к березе, она росла возле нашего дома. От волнения и внутренней радости, что теперь не нужно бояться собаки: больше не покусает брата и никого из села.
… Береза была мокрая, мокрая.
- Ты чего плачешь? Все же хорошо. Видишь, уже Яша смотрит в окно, видишь? - еще теснее прижимаюсь к ней своим телом, лицом.
И вдруг я чувствую вкус этих слез. Слез березы. Они такие сладкие. Вкусные.
- Мама, мама, береза плачет. Плачет. Почему? Почему? - влетаю я в дом.
- Плачет, говоришь, - подошел отец. - Слезы есть и у березы. Пойдем, пойдем на улицу. Береза нам даст свой сок, чтобы ты успокоился.
 Вставив какую-то трубочку в расщелину, отец привязывает к дереву небольшую бутылку. К утру она наполняется соком. Березовым соком.
…Теперь, когда приезжаю в Белоруссию, я обязательно иду в березовую рощу. Любуюсь березами: в белых платьях, они словно юные невесты. Отдыхаю в шатре их зеленых листьев. Наслаждаюсь ароматом воздуха, который обволакивает и опьяняет. И мне спокойно, как никогда и нигде. Я возвращаюсь в далекое детство, когда береза плакала вместе с нами…
Мой младший брат Яков давно в Израиле и думаю, ничего не помнит из этой истории. А средиземноморские пальмы своими ветвями смотрят в его дом.
 
  В футбол играют настоящие девчата
- Горожане - народ примитивный. Я имею в виду тех, кто там родился. Выросли на асфальте. Закончилось молоко - в магазин. Яички на исходе - снова туда же. Так и проживут на земле, не зная, что такое на ранки выгонять корову. Да что там корову? Приехала ко мне моя дальняя родственница, так увидев, что петух вскарабкался на курицу, отгоняет его, мол, заклюют бедную. Смех и только, - разводит руками Эли.
- Зато у горожан больше возможностей, есть куда выйти, детям интереснее. Будущее – за большими городами, - вступает в разговор наш Батя.
 Эли часто к нам приходит поболтать с дедом. Как-никак, самые старые колхозники бывшего еврейского колхоза. А еще любит рассуждать о жизни, о своих дочерях… Сам маленький, с ноготок. Но за ним мало кто угонится! Картофельный участок его рядом с нашим домом.
- Гости были у меня, гости, - делится Эли.
- А что привезли, подарок какой привезли? - поднимает бровки домиком дед Залман.
- Хе-хе-хе, - смеется Эли, - привезли коробку маку и кое-что под… (и дальше следует в рифму очень распространенное слово)
Каждую весну и осень он тянется сюда вместе со своим инвентарем. Плуг, барона и т.д. Ну и конечно, вся семья - жена, дочери. В работе – не поговоришь. Ну а когда придет проверить, как растет картошка, время больше на разговоры. Один из выживших милославичских евреев: жена, дети остались во рву…
Приехал в Михалин, женился на местной доярке Вере. Вся его жизнь, словно разделена да две части - довоенную и послевоенную. И на две семьи - довоенную, еврейскую семью и на послевоенную, наполовину…
Трех красавиц подарила ему жена - две старшие - чернявые в его породу, а самая младшая золотится копной волос- это уже в маму. Не скажешь, что у двух старших мама белоруска. Вылитые еврейки, только не городские с белыми ручками, а боевые михалинки. Во дворе полно овец, гусей, корова, да и другая живность. Мать на ферме, отец - в поле. А кто управляется со всем хозяйством? Дочери!
С детства могли все и в доме, и в огороде, и в поле… А когда усталый день походит к закату, Томка-озорница спешит на футбольное поле. За садом местные мальчуганы вытоптали площадку, поставили два столба и начали гонять мяч. Вначале Томка только наблюдала, а потом оседлала ворота. Да еще как! Попробуй ей забить гол - не пройдет! Сме- хо-та! Один заходит с мячом, второй, третий - все напрасно. Томка только вытирает вспотевшее лицо, да перебрасывает косички-змейки с груди на спину. Она была одной из самых ярких девчонок-михалинок, хотя все были красавицами!
Я вот сейчас рассуждаю: почему? Все они были здоровые и стройные, быстрые и озорные. Не травили себя табачным дымом, вином, пивом. Какая нужна была им еще косметика? Их девичьи лица были нежнее свежей травы и ярче утренней росы! И выросли они не изнеженными маменькиными доченьками, а самостоятельными, готовыми к жизни. Умеющими брать на себя ответственность в любых ситуациях. Все, как одна, в семьях Ошеровых, Любан, Школьниковых и других…
Напротив Томки-футболистки жила Аня с вечно смеющимися глазами. У нее были три страсти: музыка, книги и футбол. На воротах она держалась стойко: но книги… пересилили. И стали главной любовью в жизни Ани Школьникой-Сивцовой, филолога по образованию.
…В Михалине не было детских площадок. Зато в Михалине были склады с сеном, где мы прятались один от одного в… норах. В Михалине не было стадиона. Зато прямо на улице мы играли в городки, лапту, бегали босыми ногами по пыльному кругу. А ужин нам никто специально не готовил. Кто с горлача наливал себе молоко, кто довольствовался незрелым яблоком, а кто оставшимся яйцом. Так уходил год за годом нашего детства…
Выросли и стали грациозными прелестницами наши михалинки. И как только они появлялись в больших городах, невиданных красоток сразу же расхватывали. А мы не видели в них своих будущих спутниц.
- Кривое полено, но с чужого леса, - шепчет сухими губами Гашка, одна из старожилок, увидев, как перебирают ножками по михалинским дорожкам новенькие. Чьи-то невесты, чьи-то жены…
А сегодня в Михалине живут и подрастают уже другие девчата. Красивые, такие же работящие. Голубоглазые, светловолосые. Только уже без еврейской крови… Может быть поэтому, в футбол и в лапту они уже не играют… А может быть по другой причине? Кто знает…
 
Коза – путешественница
Годы, годы. Вы где? Улетели? Куда? Далеко! И безвозвратно… Когда–то мне казалось, что самое интересное впереди. Гнал дни, месяцы, годы, чтобы поскорее встретиться с этим интересным, ожидаемым. Ан, нет! Все интересное осталось там, далеко. За годами! Я улетаю туда в своих воспоминаниях.
…В Михалин приехали гости - мамина сестра и племянница. Не то, что люди особо городские, но дом стоит на асфальте, на одной из центральных улиц. Правда, за домом, как у нас – и огород, и какие–то деревья. Но, конечно, не тот размах, как на Михалине. Выйдешь за калитку - сад налево, сад - направо.
 Пройдешь сад - кусты первые. Кусты вторые. Это было время, когда умные головы были умнее тех, кто придет им на смену. Ибо сменщики, люди новые в наших краях, назначенцы, все выкорчевали. Мол, земли мало для зерновых. А в итоге нанесли больше вреда природе, чем увеличили урожай.
Только природа природой, но наши гости приехали за другим. Мать убедила свою сестру Раю, что после сложной операции ей поможет козье молоко.
- Стакан утром, стакан вечером, и днем ты будешь молодцом, - горячо говорила ей.
В сарае - целое козлиное семейство! Две козы - мать и дочь. И две уже дойные. В день - около четырех литров молока.
Наша гостья стала постепенно поправляться, выходить на улицу. Короче, козье молоко ей помогло. Наступило время отъезда. Мама предложила сестре забрать с собой… козу. Грустными глазами она смотрела на всех, упиралась, не хотела по деревянным доскам подниматься в кузов машины.
А коза, которая осталась, два дня ничего не ела…
Через несколько месяцев нам сообщили: потребность в козьем молоко отпала и козу-путешественницу привезут обратно. Так и случилось.
 К дому подъехала машина, коза-мама нетерпеливо стучала ногами в кузове, пока не спустили на землю. И как только коснулась ее, помчалась по дорожке в сторону сарая, где была коза-дочь… Не обращая внимание на Иру - свою хозяйку, ни на Давида, который гладил ей спину, она бежала по знакомой дорожке. Как пуля, влетела в помещение. Это нужно было видеть: две козы терлись головами одна о другую, переплетались рогами, издавали какие-то звуки. Путешествие закончилось.
 А две козы – мама и дочь - долго еще жили у моих родителей до самого их отъезда в Израиль. Когда пришло время их продавать, нашли людей, которые согласились купить две козы: больше их разлучать мы не могли…
 
Первая "алия"
Весной 1957 года мы даже не знали слово "алия". Но свою первую "алию" мы совершили именно тогда, за 33 года до переезда в Израиль. Ибо в духовном плане это было действительно восхождением!
 В 1990 году мы прощались с Советским Союзом в аэропорту имени Шереметьева. Трудности переезда, новая страна за тысячи километров, незнание языка и условий жизни, постоянно военная обстановка - все это нас не пугало… Всей семьей считали, что ничего хуже, страшнее и труднее не будет по сравнению с тем, что мы пережили в 1957 году.
Во время своей первой "алии: " при переезде из села в пригородное местечко Михалин. Оно нас встретило не совсем дружелюбно. Дед, выйдя из больницы, ходил угрюмым, не находил себе места. Он будто и радовался нам, и в то же время понимал, что это надолго.
- Зачем ты посадил себе на голову семь человек? Жил спокойно, а теперь у тебя будет один тарарам, - наговаривали одни.
- Привез голытьбу, деревенщину. Они даже города никогда не видели, - науськивали другие.
 Дед хотел возразить: нужно радоваться, что он не один после того, как потерял семью. Но приходил домой и, видя, как малышня носится во дворе, дерется, понимал, что тихой старости ему не видать… Дед не знал, как быть. И мы не знали, как быть. Хоть возвращайся обратно в село Красавичи, где все знакомо, где много отзывчивых друзей, соседей, с которыми так близко сроднились… Мы были отверженные для власти.
- Вы оставили школу в селе. В городе для вас работы нет, - бросали матери в лицо жесткие слова.
И никакие мольбы, просьбы, что никогда не уехала из Красавич, если бы не болезнь свекра, не помогали. Отец на нищенскую пенсию инвалида войны не мог прокормить семью. Мы были отверженные не только властью. Мы были отверженные местными евреями. Как это не тяжело говорить, но это было так.
 Прошло уже 15 лет после войны. Все как-то приспособились к тихонькой, незаметной жизни. Устроились, работали. Некоторые не попали на фронт по состоянию здоровья, по возрасту. Не все потеряли мать, двух сестер, брата, как он. Поэтому не понимали его, а он не понимал их.
- Откуда у людей такая черствость? После такой войны? Откуда? Почему не понимают? Есть же что-то выше их маленького мирка? - все поднимал глаза на нас. Нет, он даже не надеялся на чью–то помощь. Хотя бы сочувствие. Но и его не было. Наоборот, насмешки.
- Шибко грамотный! А если вы такие умные, почему бедные? - слышал со всех сторон.
Выпускник партийной школы (в начале пятидесятых был исключен из партии за желание уехать в Израиль) и учительница в городе оказались никому не нужными. А на социальной лестнице ниже живущих рядом… Соседи - русские, белорусы были просто равнодушны - каждый выживал, как мог.
Мы, дети, были также отверженные! Улицей! Местечковая ребятня не признала нас за своих. Здесь не было разделения на евреев и белорусов. Было - на своих и на чужаков, т. е. на нас…
Град камней встретил меня с братом, когда мы впервые вышли со двора на улицу.
- Ничего, ничего, мы еще вам ответим, - грозил им мой младший брат Яша.
А из бойцов только я, десятилетний, да он восемь лет. Потом пятилетний, трехлетний и самый младший, меньше года. Решив защищаться, приготовили твердые комья земли, сложили их возле забора. На следующий день, я и Яша притаились возле него, а наготове младшие Сергей и Гриша. Их задача подтаскивать твердые комья земли, так называемые "камлышки".
В засаде мы находились недолго. Когда вчерашние обидчики, ничего не подозревая, подошли к нашему забору, мы их встретили неожиданным нападением. Никто не ожидал этого, тем более, самые отчаянные были спереди. Они и получили удары в лицо, в живот…
Прошел день-два. Мы решили сходить на озеро, которое недалеко от нашего дома. Были здесь раньше с нашей мамой, куда она ходила полоскать белье. Озеро под тенью деревьев манило нас. Верба распустила над ним свои ветви, под которые заплывали самые отчаянные пловцы. Маленького участка озера между двумя берегами нам было достаточно!
  Сюда местный спиртзавод сбрасывал свои отходы. Или мы не понимали, или они не были такими ядовитыми, только в этой зеленой воде мы барахтались из года в год. Не одно поколение жителей местечка и заводчан училось здесь плавать. И насколько я помню: никто не умер и не пострадал.
Рыба так и кишела под ногами. Вдалеке, в центре, носилась гусиная стая… Местные ребятишки не обращали никакого внимания на белых царственных гусей. Счастливчики в густых зарослях находили гусиные гнезда, наполненные крупными, остроносыми яйцами. А другие, завязав узлами рубашку с двух сторон, по пояс в воде, медленно переходили от берега к берегу. За несколько проходов - ведро рыбешек. На сковороду – достаточно!
 Вспомнив об этом, я и Яша побежали на озеро. Не через улицу, чтобы нас заметили, а через дворы, которые тоже выходили на озеро. Про встречу с драчунами меньше всего думали.
Мы радостно представляли, как мама нам приготовит сковороду рыбы. Половина буханки черного хлеба еще оставалась со вчерашнего дня. Лук зеленел в огороде.
- Какой будет ужин, - облизывали губы с братом.
… Быстро пробежав дворы, перескочили маленький мостик через большой ручей и… лицом к лицу столкнулись с ватагой местечковых ребят. Царапины на руках и ногах - следы постоянных уличных битв и не только с нами. Цыпки на ногах. Лица довольные, наглые!
- Ну что попались?
Нас двое. Их не меньше пяти-семи. Играют желваками, дерзко сплевывая в сторону. Бежать некуда. Сзади -  озеро. Впереди - мостик. К нему не прорвешься…
- Пацан, сколько тебе лет? - обращается один из них к Яше.
- Ну, восемь…
- Стасику тоже восемь. Выходите один на один.
Меня оттесняют в сторону, не дают подойти. Стасика побаивались даже ребята старше его. Драться он, видимо, научился раньше, чем начал ходить. Это знали все, кроме нас. Стасик юлой крутится по кругу. Яша вначале не понимает, что будет самая настоящая уличная драка, только сжимает кулаки. И в это же время получает удар в зубы. Обычно после такого удара от Стасика убегают все с плачем, размазывая кровь. Яша только облизнул окровавленные губы, но с места не сошел…
Стасик под громкие крики и поддержку друзей, отвернувшись на миг, улыбается им. И в этот же миг получает ответный удар.
… Я знал, что мой младший брат особо ни с кем не дрался, кроме… меня. Да и то, по-братски, без злости и жестокости. Но я знал, что он приехал не из Москвы, а из села Красавичи. Где любой сельский пацан закаляется очень рано. Даже раньше, чем эти местечковые михалинцы, выросшие под боком у города.
… Кулаки шли в ход с двух сторон. Легкая победа Стасику уже не доставалась. Да и о ней нельзя было уже говорить. Вот-вот и… гроза местечка могла быть повержена чужаком, этим отчаянным черноволосым пареньком из деревни.
- Все, все, ничья, ничья, - стали их разнимать…
Домой возвращались двумя группами. Мы - впереди. Они – немного сзади. А когда подошли к нашему дому, Стасик легонько обнял Яшу, можно я к вам зайду завтра.
…Более верного и надежного друга у Яши, чем Стасик, не было. Никогда. И везде! За Яшу Стасик был готов пойти в огонь и в воду! В детстве, в юности они были неразлучными. А когда Яша приезжал домой на студенческие каникулы, всегда бежал к Стасику. Последний раз он к нам пришел с наколками на руках, с железными зубами во рту. С Яшей, с нами он мог быть открытым и откровенным.
- Был в тюрьме. За какую-то драку. Я не начинал ее - спровоцировали. Слишком независимый был для других. Налетели гурьбой. Это была не честная драка, как с тобой. Один на один! Помнишь? Убили бы, если бы не сделал одного инвалидом.
А по местечку неслось: "Тюремщик, тюремщик..." Соседи не давали проходу.
- Пьет он, не работает, - жалуются участковому.
- Яша, друг, - обнимает он его при встрече, - на работу нигде не берут, отказывают. Тюремщик я, тюремщик…
Под довольные возгласы долговязый участковый гонит Стасика по местечку. Ломают руки мать и сестра. А милиционер гонит Стасика. Ударами ноги, кулаками. В спину. Зачем он ему на участке? Зачем?.. Спокойнее будет, если опять отправится в тюрьму.
…С того дня, над местечком Михалин долго стояло темное, тяжелое небо. А Стасик домой больше не вернулся… Но это будет через годы. Через несколько десятилетий.
А тогда… во время счастливого местечкового детства многие не понимали, что связывает Яшу – этого отличника из еврейской семьи и белоруса Стасика – грозу всей округи. А им и не нужно было понимание всех. Их первый честный поединок. Вы скажете, а что было после него? Много всего прошло за 33 года жизни в местечке, где мы стали своими. Вы спросите, когда? Я вам отвечу. Сразу же после первого боя на озере…
 
Жила–была маленькая девочка
 
   Жила-была маленькая девочка с такими же черными косами, как у бабушки. Только косы у бабушки были толстые, черные и уже с проседью, а у внучки -тоненькие-тоненькие. У внучки были такие же черные глаза и такая же торопливая походка. Даже свои длинные черным волосы они расчесывали одинаково, с пробором посреди. Первая внучка для бабушки была больше, чем внучка! Она дождалась ее через десятилетия после пяти сыновей. И воспринимала ее как свою дочь.
А вот стремлением быть во всем первой наша маленькая девочка пошла в маму. Первоклашки еще складывали буквы в слоги, а она уже читала им букварь. Только ее слабенькие пальчики не могли чистить картошку вместе с бабушкой.
- Кто же меня замуж возьмет? - расстраивалась малышка.
- Еще как возьмут! А чистить картошку для тебя будет не совсем обязательно. Тебя ждет Иерусалим, - успокаивал дедушка под звездным небом местечка. Успокаивал еще задолго до того, как самолет со всей ее семьей приземлится в аэропорту имени Бен-Гуриона. Приземлится за день до рождения нашей уже повзрослевшей девочки.
Вы думаете, это было случайно! Нет! Всего один день ей был дан судьбой, чтобы здесь уже стать… другой. Не сразу, но стать… С таким же сильным и железным характером, как у бабушки. Но уже здесь. В новой стране. В новой реальности…
 …  Золотом отливали апельсиновые плантации вокруг Реховота, где остановились на первых порах.
- Такой же цвет, как моей золотой медали, - думает про себя наша героиня, назовем ее именем Женя, - только, от апельсин больше толку. Их можно хоть съесть, а кому нужна здесь моя медаль?
Белые облака плывут куда-то далеко.
- Даже они знают куда плывут. А мне куда идти? Подруги-одноклассницы даже не медалистки, уже студентки столичных вузов. А я?
Вспомнила, как в конце августа встретила их.
- Там же все нужно начинать сначала. А здесь сдашь первый экзамен на отлично, и ты студентка любого престижного вуза.
 Женя замялась, хотела возразить, мол, ее не везде могут принять, сама понимаешь, и залилась румянцем.
- Если бы это было так, тебя бы срезали и на золотой медали. Сейчас другое время на дворе, - обнимает ее за плечи подруга.
 Что она могла она сказать? Что уже видит во сне Иерусалим! Что отец недавно ей привез самоучитель по ивриту, и эти буквы, словно китайские иероглифы, стали ей друзьями. Что она быстро научилась их понимать и мечтает только об одном – уехать. Уехать! Не потому, что было очень уж плохо. Но нередко чувствовала себя чужой. В классе, на улице.
-Смотри, цыганка, цыганка, - увидев ее черные волосы и такие же глаза, - вдруг обратил на нее внимание один из посетителей магазина.
- Я лявлейка, лявлейка я, - грозно запротестовала малышка под смех покупателей, которые ничего не поняли из ее слов.
Поняли только, что она не цыганка.
- А почему нет лявлейских песен? - через год вскочила малышка на сцену и запела на идиш одну из переведенных эстрадных песен.
Дома у нее был свой мир - еврейские журналы и газеты, которые ее дедушка постоянно получал, еврейские песни. А в школе учительница географии, рассказывая про Египет, обязательно вставляет, что рядом с ним находится Израиль, и своим взглядом, будто испепеляет ее. Были, казалось бы, друзья, но, когда обзывали, никто не протестовал. И вся ее внутренняя энергия сжималась в пружину, готовая дать сдачи. Только если обидчиков много, и они сильнее, что сделаешь? Поэтому ни за какие коврижки Женя там оставаться уже не могла. Даже с золотой медалью!
А здесь еще поездка в Минск, где в зале одной из центральных гостиниц собрались белорусские евреи на встречу с приехавшими израильтянами. Впервые почувствовала, что здесь все свои. Все! И никаких уже раздумий не было.
…Апельсины золотились на солнце, деревья протягивали ей свои ветви, словно угощали, а Женя знала, с чего начинать… В этот день она отрезала свои длинные волосы. Свои черные волосы.
- У меня сейчас нет времени ухаживать за ними, другие вырастут, - сказала себе.
Обняла маму, бабушку, будто расставаясь с чем–то родным, близким. Так оно и было, она расставалась со своей короткой юностью.
…Дальше только она сама начнет принимать все решения в своей жизни. Всего лишь через полтора месяца после приезда в страну, станет слушательницей подготовительных курсов для поступления в университет. А еще через полгода - студенткой Иерусалимского университета! Студентами стали и другие - бывшие солдаты и солдатки, выпускники израильских школ, новые репатрианты. Но мало…
 Очень мало было тех, кто стал студенткой за такой короткий срок, как она… Через полгода!
Золотом отливает в лучах вечернего солнца Иерусалим. Университетский корпус расположился в Иудейских горах… Спешит сюда на занятия новая студентка. А через несколько лет - уже на торжественный вечер, на котором ее назовут выпускницей университета.
- Златкина Женя, - прозвучит ее фамилия в огромном зале. И только она сядет на место, прозвучит та же фамилия: Златкина Эльвира! Две бывшие медалистки, две двоюродные сестры, которые свое детство проводили в Михалине, в один день получают университетские дипломы. Скажите, это не чудо?
А местечко Михалин осталось далеко вместе с бабушкиным домом.
… Проходит четверть века, и самый младший сын Жени Бени, рожденный в Иерусалиме, приехал в Беларусь, чтобы увидеть дом детства своей мамы.
- Има, има, ани альяд байт шелах. Ани рое байт шелах. Дришат шалом ми местечко Михалин - мама, мама, я возле твоего дома. Возле твоего дома. Передаю тебе привет из местечка Михалин, - говорит он ей по телефону.
Над местечком плывут и плывут облака. Белые, пушистые, необычайно красивые.
- А может, они прилетели сюда вместе с нами? Из Иерусалима. В местечко, - говорит Бени…
- Мы их заберем обратно, - шучу я.
 Большая яблоня, которая помнит его маму с первых ее шагов по земле, склоняет свои буйные, зрелые плоды.
   Маленькую девочку с тоненькими черными косичками до сегодняшнего дня помнит местечко. Вы спрашиваете, почему помнит? Да потому, что только у нее одной в 70-ые годы были здесь такие черные косички. (Сестра Эльвира приезжала сюда только в гости). Только одна она жила–была долгими днями у бабушки Иры. Почему? Отвечу!
 В местечке и в рядом лежащем городе Климовичи раньше было много бабушек и внучек с черными косами. Во время войны, в далеком сорок первом, своими черными косами они прикрывали свою наготу, когда их расстреливали на краю ямы. Оставшиеся в живых молодые женщины вернулись в местечко, стали бабушками и нежили внучек, видя в них свою молодость. Но их было мало, очень мало, по пальцам можно было пересчитать.
Пришло время, и…уехала в Израиль бабушка с черными косами с проседью и внучка с черной, черной роскошной косой. Они были первыми и последними еврейками, кто уехал отсюда… Теперь вы меня понимаете?..
Вы меня хорошо понимаете, почему не только в Михалине, но и на всю округу не увидите никого, никого с черными волосами. Только светловолосые, только светловолосые. Все - старые, молодые и совсем юные… Красивые, очень красивые… А мне немного не по себе. Как будто здесь нас раньше и не было.
Н е  бы  -ло..
Не  бы-ло -ло…
Не  бы-ло –ло -ло…
Эхом отдаются мои слова, эхом…
 
Дичка- дичка, ты помнишь меня?
Солнце озолотило верхушки сада, утренние лучи пробежали по ветвям, усыпанными крупными зелеными антоновками. Но нам не сюда. В лучшем случае мы можем пару яблок сорвать с крайнего дерева. Во-первых, это сад не наш, колхозный, а во–вторых, не для этого поднялись вместе с розовой зарей.
 Росистая трава серебрится местами, мягко стелется под ноги. Наш путь дальше - за колхозные сады, в кусты - первые, вторые, третьи... Здесь всегда любит играться детвора, угощая себя яблоками, грушами. Семечки, падая вниз прорастают. Одно из тысячи, из тысячи одно… Сад же рядом - рукой подать!
В-о-н, возле дороги громадная груша. Колючками закрылась от всего белого света. Только что нам эти колючки? Давно они уже обломаны, хорошо известны все сучки, по которых можно забраться на самый верх и хрустеть там самыми спелыми грушами. А напротив растут ярко–красные яблоки. Не очень крупные, зато сладкие-сладкие… Но они не доживают до полной спелости.
Раньше времени местечковая детвора, словно саранча, проглатывает все, оставляя на верхах самые сочные и красивые плоды. Но сегодня меньше всего любуемся этими дарами природы. Наш отец, которого мы называем на белорусский манер Батя, идет впереди с лопатой через плечо. А я трусцой бегу за ним вслед.
Мои младшие братья ждут дома, выбирая место в саду для будущих деревьев. Вчера нам Батя рассказал, что приметил в кустах пару диких плодовых деревьев.
- И эту отраву ты хочешь посадить в саду? -  на минуту оторвалась от своих дел по хозяйству наша мама.
- Не зря говорят, женщина имеет длинные волосы, но ум короткий, - многозначительно поднимает вверх большой палец отец.
 Насчет ума, то отец преувеличил. Наша мама в житейских делах была всегда далеко впереди отца. Она была, как тот солдат, что варил кашу из топора. Из минимума имеющихся у нее запасов, используя сад, огород, свое хозяйство, она так вкусно и много готовила, что всегда хватало на всех.
- Говоришь, ум короткий, а кто вчера сказал, что я словно скатерть-самобранка? - не прощает отцу его выпад.
- Ира, Ира, мало ли я что сказал?
 И к нам: "Сынки, бегом на выход". И вот мы идем, идем, идем… Прошли первые кусты, вторые, подходим к третьим.
- Главное, чтобы нас не опередили, - беспокоится отец.
- Все давно покупают уже саженцы. Только мы лазим по кустам, - говорит кто-то из моих братьев.
- Мы не можем купить, сам знаешь. Только я люблю больше дикие деревья. Они более крепкие. Если от брошенной невзначай семечки выросли в дерне, не пропали засушливым летом, холодной зимой, теперь им ничего не страшно, - отвечает Батя.
 В густых зарослях возле ветвистой вербы стоит невзрачная дикая яблоня. Какая-то одинокая на фоне этой неброской белорусской природы. Кажется, она просит: "Заберите меня отсюда. Света белого здесь не вижу. Корни вербы полностью опутали мои маленькие корешки, воздуха мало, расти некуда…"
Отец бережно выкапывает дерево, не доверяя его никому. Домой возвращаемся усталые, но радостные.
- Давайте посадим ее напротив окна, как только откроем его - яблоки сразу в руки, - предлагают младшие Гриша и Леня.
Мама только кивнула головой в знак согласия, улыбнувшись своей милой улыбкой…
Прошел год-два. Яблоню дикую не узнать. Свои ветви распустила, словно косы. Вот-вот заневестится, оденется в белый цвет. В дикий белый цвет… Вот поэтому сегодня утром наш отец направился к соседу Никите. Небольшого роста, молчаливый, он живет в центре Михалина. Видимо, родился с золотыми руками. В доме и во дворе все отлажено. Сад, каких мало у кого. На дорожках - пчелиные улья. Хозяин! Настоящий хозяин! Другие мужики за выпивкой в магазин, а Никита в сад, к ульям. И это после основной работы!
Весь мир его был здесь. Да и не пристало ему другим быть… Жена Хана - дородная, со следами бывшей красоты. По ней многие сохли. Но Никита был красивее сердцем… всех! Увидела это сердце Хана даже через панцирь его молчаливости. И порядочнее семьи, чем еврейка Хана и белорус Никита, я не видел в местечке Михалине. Я нередко бывал в их доме, где жил мой одноклассник Леонид. Для меня он был больше, чем обычный одноклассник. Думаю, как и я для него…
А тогда отец, радостно улыбаясь, пришел в сад вместе с Никитой. Без слов он обрезал нашу дичку-красавицу, прищепив на одном из ее ветвей кусочек от яблони, на котором у него рос "белый налив".
- Вот и все. Пройдет время, и у вас будет новое дерево, с самыми вкусными яблоками, - улыбнулся наш сосед.
Да, Никита был кудесник! Настоящий местечковый Мичурин. Позже приходил к нам и во второй раз, и в третий… Мы постоянно приносили дички из кустов, а он постоянно их превращал в домашние деревья. Многие жители местечка Михалин тогда обращались к нему. И он никогда не отказывал. Никогда. Никому.
Прошли годы, десятилетия… Сын давно живет в российской северной столице, достигнув немалого в своей жизни. В юности - золотая медаль, в армии -сержант-десантник, в работе - ученый! Но каждое лето приезжает в местечко на встречу со своим детством, юностью, с родными. Самая близкая - сестра Светлана! А сколько есть знакомых! Они тоже, как родные!
А еще есть яблони, груши, сливы, которые какое десятилетие, словно продолжают жизнь его отца.
…Когда я был последний раз в Михалине, то сразу же направился к той самой яблоне, которую мы принесли с кустов более тридцати лет назад вместе с Батей.
Я обнял громадное дерево, прижался к его широким листьям, крупным ветвям, а оно своими ветвями, окружило, словно обняло меня.
Так мы и стояли вместе, вместе…
Долго.
Долго.
 
Я, поседевший, и яблоня, постаревшая.
Яблони, посаженные нашим Батей-Давидом и получившие вторую жизнь от Никиты - этого удивительного человека, живут дальше. Они стали их памятником. Живым памятником, который приносит людям плоды. И по сей день…
…Я беру в руки засушливые листья от яблони, которые привез из Белоруссии в Израиль. Странно, словно только вчера оторвал с дерева. Немного пожелтели, но не ломаются, словно склеенные. Как там, в местечке? – хочу представить его себе. Кто же остался?
Бывшие еврейские дома, да еще дички в отцовском саду. Дички, вы меня помните, дички?
Дич-ки, дич-ки, д - и—ч -к-и…


Слезы березы
 Скажите, что можно видеть с окна?
Да, все!
 Вчера за ним еще было черным- черно, а сегодня, так намело…
 Так намело…
 Бросаемся к окну , прилипаем носами к стеклу и не можем налюбоваться.
 Красота-то какая, только теперь  до весны не будет летнего раздолья.

Ждем.
…Чернеют прежние    бело  -снежные  сугробы.
 Ждем…
Появляются первые проталины.
Ждем…
Земля еще мокрая, но уже без снега.
А березы, березы, что на большаке первыми начинают зеленеть!
Шелковые сережки    нежные-   нежные, что  так  и  хочется к ним прильнуть лицом.
- Айда ,  на выгон,-   стучит в окно соседский Мишка.
Я вылетаю!
Забираемся на его самую высокую точку и кубарем вниз.
Вниз!
 Вниз!
 Какие детские площадки в то время, какие нянечки-  воспитательницы?
Сами себе и няни, и воспитательницы…
Следим за облаками.
Белыми.
Такими же белыми, как березы.
И мечтаем.
А что там?
 За большаком?
 - Бежим, -  вскакивает мой соседский друг!
-Как  куда ?  -  В конец большака. Посмотрим, что там.
Подтягиваем    штаны  и – вперед.
По дороге.
 По траве.
 В конец большака.
И стоим.
Стоим.
Всматриваемся.
Что там?
 За большаком?..
 За большаком…
Домой возвращаюсь вечером -    никогда в свои  пять лет так надолго не уходил.
Думаю ,     что сказать маме?
А  она ,    встретив меня  на улице, даже не смотрит ,быстро проскользнула в комнату.
Вся    заплаканная.
Отец   ходит сам не свой.
-Ты же старший, убежал. А твой младший брат   вышел на улицу. Один. На него набросилась соседская овчарка. Хорошо, что люди   отогнали.
Думаю, я и сам боюсь этой собаки. Чтобы я сделал? Но может быть, какую бы палку взял.
А брат лежит с перевязанной  шеей,  он   такой маленький, несчастный…
-Я его убью. Убью   гада!  - хватает отец  какой-то лом.
- Кого?-  мать испуганно поднимает глаза.
 - Эту собаку!
- Не делай этого.   Не делай !    Нам здесь жить. Мы здесь одни ,   -гладит мать  брата по голове.
 В селе нет больницы.
 Фельдшер,  единственный на всю округу ,  где-то на вызове.
Брат дышит.
Тяжело дышит.
Лицо покрывается испариной.
Куда идти ,     что делать..?
И отец  опять    бросается к железному лому.
На выход.
Он пройдя ,   войну ничего и никого не боялся.
 Потеряв семью, свое здоровье, 
был очень страшен в своем гневе.
 Взглядом будто сметал с земли.
А когда нужно было встать на свою защиту,    с его яростью нельзя было справиться.
Никому!
Мать это знала.
Хорошо знала.
И своим телом она закрывает проход к двери.
Он чуть ли не сметает   ее с пути.
- Нет, нет, нет,-  ничего не добьешься, ничего не добьешься,- повторяет мама,-
-думать про ребенка нужно ,   а не про собаку.
 И тогда отец ,    становится  напротив окна, поднимает   руки вверх и начинает что- то говорить.
Говорить на каком-то гортанном, незнакомом языке.
 Никогда  я  не слышал этот язык и никогда  отца не видел в таком состоянии.
Правда, иногда с матерью они о чем-то тихо переговаривались  непонятными словами, но мы не вслушивались.
А теперь.
Громко, на весь дом он кричал.
Кричал.
  И был страшен.
Очень страшен!
 Он будто что- то просил.
Нет ,   требовал.
И умолял.
Умолял и требовал…
А через   какое-то время, повернулся к нам и  сказал, что  все будет хорошо.
-Что хорошо?- не отходит мать от  младшего Яшеньки.
- Собаки завтра не  будет!
- Да пропади пропадом эта собака .  Что  с ребенком делать?
-Да ничего, все будет хорошо!
К утру спала температура.
 Брат стал  разговаривать.
 Местный  фельдшер ,   наконец  пришел. 
Сделал укол от бешенства, наложил какую-то повязку на горло. 
А через день пошел дождь…
С громом.
С таким громом, что мы закрывали уши, прятались от него.
Молнии одна за другой сверкали над  домами, над всем селом.
А утром ,   когда все стихло  и  успокоилось, наш отец  выйдя на улицу, сразу же вернулся с криком.
-Он убит, убит ,  убит! Моя молитва  помогла. Помогла! Я просил еврейского Б-га уничтожить эту тварь!
Рядом   с березой без движения лежала    огромная овчарка, которая наводила страх на   всех….
Я прижался к березе, она   росла   возле нашего   дома.
От   волнения    и,  внутренней радости, что теперь   не нужно бояться собаки: больше не покусает брата и никого из села.
… Береза была мокрая, мокрая.
- Ты чего плачешь? Все же хорошо. Видишь ,    уже Яша  смотрит  в окно,  видишь?- еще теснее прижимаюсь к ней своим телом, лицом.
И  вдруг    я чувствую вкус этих слез.
 Слез березы.
Они такие сладкие.
 Вкусные.
- Мама, мама, береза  плачет.  Плачет. Почему?  Почему?- влетаю  я в дом.
- Плачет ,  говоришь,-подошел отец . Слезы есть и у березы. Пойдем,  пойдем  на улицу .  Береза нам  даст  свой сок, чтобы ты успокоился.
 Вставив какую-то трубочку в расщелину, отец  привязывает    к дереву небольшую бутылку.
К утру она   наполняется соком.
Березовым соком.
…Теперь, когда приезжаю   в Белоруссию, я   обязательно   иду в березовую рощу.
Я любуюсь   березами:  в белых платьях, они словно юные невесты.
 Отдыхаю в шатре их зеленых листьев.
 Наслаждаюсь ароматом воздуха, который обволакивает  и ,  опьяняет.
И мне спокойно, как никогда и нигде.
Я возвращаюсь     в далекое детство, когда береза плакала вместе с нами…
Мой младший брат   Яков  давно в Израиле и думаю, ничего не помнит из   этой истории.
 А средиземноморские пальмы своими ветвями смотрят в окна его дома.



  В футбол играют настоящие девчата
-Горожане-         народ примитивный.-
 Я имеюв виду тех, кто там родился. Выросли на асфальте.  Закончилось молоко-   в магазин.  Яички на исходе-снова туда же. Так и проживут на земле ,   не зная , что такое на  ранки выгонять корову. Да что там корову? -Приехала ко мне моя дальняя родственница, так увидев, что петух вскарабкался на курицу, отгоняет его, мол, заклюют
-Зато у горожан больше   возможностей,- есть  куда выйти, детям интереснее. Будущее – за большими городами,- вступает в разговор наш   Батя.
 Эли  часто  к нам приходит  поболтать  с дедом.
 Как- никак, самые старые колхозники бывшего еврейского колхоза.
 А еще любит   рассуждать  о  жизни,  о  своих дочерях…
Сам маленький, с ноготок. Но за ним мало кто угонится!
Картофельный участок его, рядом с   нашим домом.
- Гости были у меня, гости,- делится Эли.
- А что привезли, подарок, какой привезли?- поднимает бровки домиком  дед Залман.
-Хе-хе-хе, смеется  Эли ,-  привезли коробку маку и кое- что под …( и дальше следует в рифму очень распространенное  слово)
Каждую весну и осень он тянется  сюда вместе  со своим инвентарем. Плуг, барона и т.д. Ну и конечно, вся семья - жена ,  дочери.
В работе – не поговоришь.
 Ну а когда придет проверить , как растет картошка,  время больше на разговоры.
Один из выживших  милославичских  евреев: жена, дети остались  во рву…
Приехал в Михалин, женился на местной доярке Вере. Вся его   жизнь , словно   разделена да две части-   довоенную и послевоенную.
 И на две – семье - довоенную, еврейскую семью и  на   послевоенную, наполовину…
Трех красавиц подарила ему жена -  две старшие - чернявые   в его породу, а самая младшая  ,  золотится копной волос- это уже в  маму.
Не скажешь, что у двух старших , мама белоруска.
 Вылитые еврейки, только не городские с белыми ручками, а  боевые   михалинки.
Во дворе    полно овец, гусей, корова, да и другая живность. Мать на ферме, отец - в поле.
А кто управляется со всем хозяйством? Дочери!
С детства могли все и в доме, и в огороде, и в поле…
А когда   усталый день   походит к закату, Томка-   озорница,  спешит   на  футбольное поле.
 За садом   местные мальчуганы  вытоптали площадку, поставили два столба и начали  гонять мяч.
Вначале   Томка только наблюдала, а потом  оседлала ворота.
 Да еще     как!
 Попробуй ей забить гол - не пройдет!
 Сме- хо-та!  Один заходит с мячом, второй, третий-  все напрасно.
 Томка только вытирает вспотевшее лицо, да перебрасывает   косички-     змейки   с груди на спину.
Она была одной   из самых   ярких  девчонок-михалинок, хотя  все  были красавицами!

Я вот сейчас рассуждаю :почему?
Все они  были    здоровые   и    стройные,   быстрые и озорные.
 Не травили себя   табачным дымом,  вином ,пивом..
Какая   нужна была  им  еще косметика?  Их девичьи лица были нежнее   свежей   травы и ярче утренней росы!
  И выросли   они    не изнеженные  маменькины доченьки , а самостоятельными, готовые к жизни.
Умеющие  брать на себя ответственность в любых ситуациях.
Все, как  одна,  в семьях Ошеровых, Любан, Школьниковых  и других…

Напротив Томки-   футболистки  ,  жила Аня с  вечно смеющимися глазами.
У нее были   три   страсти: музыка, книги  и  футбол.
 На  воротах она держалась стойко:  но  книги …пересилили.
 И стали главной любовью в жизни Ани  Школьникой- Сивцовой      , филолога по образованию.


…В  Михалине   не было детских площадок.
Зато в  Михалине   были  склады с сеном, где мы прятались один от одного в … норах.
 В Михалине не было стадиона.
Зато прямо на улице мы   играли в городки , лапту, бегали босыми ногами по пыльному кругу.
 А ужин нам никто специально не готовил. Кто с горлача   ,  наливал себе молоко, кто довольствовался не зрелым яблоком, а  кто оставшимся  яйцом.
Так уходил год за годом    нашего детства…

Выросли  и стали  грациозными  прелестницами  наши михалинки.
 И как только они появлялись в больших городах, невиданных   красоток   сразу же расхватывали.
.
А   мы   не видели в них своих будущих спутниц.
-Кривое полено, но из    чужого леса, - шепчет сухими губами Гашка,  одна из  старожилок, увидев , как перебирают ножками по  михалинским  дорожкам  , новенькие.
Чьи-то невесты, чьи-то жены…


А сегодня в Михалине живут и   подрастают  уже  другие девчата.
Красивые,      такие же работящие.
Только уже без еврейской крови…
 Может быть поэтому, в   футбол   и в лапту они уже не играют…
 А может быть по другой причине?
 Кто знает…



Коза – путешественница
Годы, годы. Вы где?
 Улетели?
Куда?
 Далеко!
 И безвозвратно…
Когда – то мне казалось ,   что самое   интересное впереди.
 Гнал  дни,  месяцы, годы, что поскорее встретиться с этим интересным, ожидаемым.
 Ан , нет !
 Все интересное осталось там, далеко.
За годами!
Я улетаю туда в своих воспоминаниях.
…  На  Михалин приехали гости-    мамина  сестра и племянница.
 Не то ,  что люди особо городские, но дом стоит  на асфальте, на одной из центральных улиц.
Правда , за домом , как у нас – и огород , и какие –то деревья.
Но, конечно, не тот размах, как на Михалине.
Выйдешь за калитку- сад налево, сад- направо.
 Пройдешь сад- кусты первые.
 Кусты вторые. Это было время, когда умные головы  были умнее тех, кто придет им на  смену. Ибо сменщики, люди новые в наших краях, назначенцы, все выкорчевали. Мол, земли мало для зерновых. А в итоге , нанесли больше вреде природе, чем увеличили урожай.
Только природа природой, но наши гости приехали за    другим.
Мать убедила свою сестру Раю , что после  сложной операции, ей поможет козье молоко.
-Стакан утром, стакан   вечером и днем и ты будешь молодцом,- горячо говорила ей.
В сарае-   целое козлиное семейство!
 Две козы - мать и дочь. И две уже дойные.
 В день- около четырех литров молока.


Наша гостья стала постепенно поправляться, выходить на улицу.
 Короче, козье молоко ей помогло.
 Наступило время отъезда.
 Мама предложила сестре забрать с собой… козу.
 Грустными глазами она смотрела на всех, упиралась, не хотела по деревянным    доскам   подниматься в кузов машины.
А коза,    которая  осталась,   два дн я ничего не ела…
  Через несколько месяцев нам   сообщили :   потребность в  козьем молоко отпала и козу- путешественницу  привезут  обратно.
 Так и случилось.
 К дому подъехала машина,   коза- мама, нетерпеливо  стучала ногами  в кузове, пока не   спустили на землю.
 И как только коснулась ее, помчалась по дорожке   в сторону  сарая,   где была  коза- дочь…
   Не  обращая   внимание на Иру- свою хозяйку, ни на Давида, который гладил ей спину, она бежала по знакомой дорожке.
Как пуля ,     влетела в помещение.
 Это нужно было видеть: две козы терлись головами одна о   другую,    переплетались рогами, издавали какие-то звуки.
 Путешествие закончилась.
 А  две  козы – мама и дочь долго еще   жили у  моих родителей до  самого  их отъезда в Израиль.
  Перед поездкой    в далекую незнакомую страну , мы навсегда прощались с  нашим родным домом.
 На один день раньше   его покинули     наши две  белые  красавицы.
 Будто люди, понимая все  ,  мониподошли к матери,  отцу, уткнулись своими умными мордочками в их руки, постояли несколько минут, жалобно  посмотрели на  них, на дом и  медленно- медленно  пошли к новым хозяевам.
  Все что мы могли сделать для них- это продать в один дом…
 Мы понимали по себе, как это   расставаться навсегда…























Первая "алия"
Весной   1957  года     мы даже не знали слово" алия".
Но   свою  первую  " алию"  мы совершили  именно тогда, за 33 года до переезда в Израиль.
  Ибо в  духовном  плане, это было действительно восхождением!
 В 1990 году мы прощались с Советским Союзом   в московском   аэропорту  имени Шереметьева.
Трудности  связанные с переездом, ,  новая  страна  за тысячи километров ,   не  знание языка  и  условий жизни, постоянно  военная  обстановка, все это- нас не пугало…
Всей семьей считали:  ничего хуже, страшнее и труднее не будет, по сравнению  с тем, что мы пережили в 1957 году.
Во время своей первой  " алии: ":при переезде из села , в пригородное местечко Михалин.
Оно   нас встретил  не  совсем  дружелюбно.
Дед выйдя из больницы, ходил угрюмым ,   не находил себе места.
 Он будто и радовался нам, и   в то же время понимал, что это надолго.
-Зачем ты посадил себе на голову   семь человек? Жил  спокойно  , а  теперь у тебя  будет один   тарарам,- наговаривали одни.
-Привез   голытьбу , деревенщину. Они даже города никогда не видели,- науськивали   другие.
 Дед хотел возразить:   нужно радоваться ,что он не один,   после того, как потерял семью.
Но приходил домой и, видя, как малышня носится     во дворе, дерется, понимал, что тихой старости ему не видать…
Дед   не знал, как быть.
 И мы не знали ,   как быть.
Хоть возвращайся обратно в село  Красавичи,  где   все знакомо, где много отзывчивых  друзей, соседей, с которыми так близко  сроднились…
Мы были отверженные для власти.
- Вы оставили  школу в селе. В городе для вас работы нет,-  бросали   матери  в  лицо жесткие   слова.
И никакие мольбы, просьбы, что никогда не уехала из Красавич,  если бы не болезнь свекра, не помогали.
 Отец на     нищенскую пенсию инвалида войны, не мог прокормить семью.
Мы были отверженные не только властью.
Мы были   отверженные    местными евреями.
Как это не тяжело говорить, но это было так.
 Прошло уже   15 лет после войны.
 Все как-то приспособились к тихонькой, незаметной жизни.
Устроились, работали.
Некоторые не попали на фронт по состоянию здоровья, по возрасту.
Не все потеряли мать ,   двух сестер, брата, как он.
 Поэтому не понимали его, а он не понимал их.
- Откуда у людей   такая черствость? После такой войны?  Откуда? Почему не понимают?-  есть  же что-то  выше их маленького мирка?- все поднимал  глаза на нас.
  Нет ,   он даже не надеялся на чью –то помощь.
 Хотя бы сочувствие.
Но и его не было.
Наоборот, насмешки.
-Шибко грамотный! А если , вы такие умные, почему бедные?- слышал  со всех сторон.
Выпускник партийной школы (  в начале пятидесятых был исключен из партии за желание уехать в Израиль) и учительница, в городе  оказались никому не нужными.
А   на социальной лестнице   ниже  , живущих рядом…
Соседи -     русские, белорусы были   просто равнодушны- каждый выживал, как мог.
Мы ,    дети были также отверженные!
Улицей!
Местечковая   ребятня  ,не признала нас    за своих.
 Здесь не было разделения на евреев и  белорусов.
 Было -   на своих    и  на чужаков, т. е.  на нас…
Град    камней встретил меня с братом ,  когда мы  впервые вышли со двора на улицу.
- Ничего   ,  ничего, мы еще вам ответим,- грозил им мой младший брат Яша.
А из бойцов   только я , десятилетний, да он восемь лет.
 Потом пятилетний, трехлетний и  самый младший, меньше года.
 Решив защищаться, приготовили твердые
твердые комья земли , сложили их возле забора.
На следующий день, я  и Яша  притаились возле него,  а наготове    -младшие Сергей и Гриша.  Их задача подтаскивать твердые комья земли ,   так называемые "камлышки".
В засаде   мы находились недолго.
 Когда вчерашние обидчики, ничего не подозревая подошли к нашему забору,  мы их встретили неожиданным нападением.
 Никто не ожидал этого, тем более, самые отчаянные были спереди. Они и получили    удары в лицо, в живот…
Прошел день - два.
Мы   решили сходить на озеро, которое недалеко от нашего дома.
Были здесь   раньше   с нашей мамой, куда она ходила  полоскать белье.
Озеро под тенью деревьев манило нас.
 Верба распустила над ним свои ветви, под которые   заплывали   самые отчаянные пловцы.
Маленького участка озера между двумя берегами, нам было лостаточно!
  Сюда   местный   спиртзавод  сбрасывал свои отходы.
 Или мы не понимали, или они  не были такими ядовитыми, только в этой  зеленой воде  ,мы  барахтались  из года в год.
Не  одно   поколение жителей местечка  и заводчан училось здесь плавать.
И насколько я   помню :  никто не умер и не пострадал.
Рыба так и кишела под ногами.
Вдалеке ,   в  центре носилась гусиная стая…
 Местные ребятишки   не обращали никакого внимания  на  белых  царственных гусей .Счастливчики   в   густых зарослях  находили  гусиные гнезда, наполненные крупными  ,остроносыми яйцами.
А другие,     завязав    узлами рубашку  с двух сторон , по пояс в воде,   медленно переходили от берега  к берегу.
 За несколько проходов -  ведро рыбешек. На сковороду – достаточно!
 Вспомнив об этом ,   я и Яша побежали на озеро. Не через улицу, чтобы нас заметили, а через дворы, которые тоже выходили на озеро.
Про встречу с драчунами меньше всего думали.
Мы радостно представляли ,   как мама нам приготовит сковороду рыбы.  Половина буханки черного   хлеба  еще оставалось со вчерашнего дня.
 Лук зеленел в огороде.
- Какой  будет !- ужин  облизывали  губы с  братом.
… Быстро пробежав   дворы, перескочили маленький мостик через   большой ручей и… лицом к лицу столкнулись с   ватагой   местечковых ребят
Царапины на руках и ногах-    следы   постоянных уличных битв и не только с нами.
Цыпки на ногах.
 Лица   довольные, наглые!
- Ну что попались?
Нас двое.
Их   не меньше   пяти-       семи.
Играют желваками,    дерзко сплевывая в сторону.
Бежать некуда.
Сзади -  озеро.
Впереди-    мостик.
К нему не прорвешься…
-Пацан  ,  сколько  тебе  лет?- обращается один из них к Яше.
- Ну, восемь…
- Стасику тоже восемь. Выходите один на один.
Меня оттесняют в сторону, не дают подойти.
Стасика побаивались  , даже    ребята старше его.
 Драться,   он видимо  научился    раньше, чем  начал  ходить.
Это  знали все, кроме нас.
… Стасик   юлой крутится по кругу.
 Яша  вначале не понимает, что  будет самая настоящая уличная драка,   только сжимает  кулаки.
И в это же время получает удар в зубы.
Обычно после такого удара ,    от Стасика убегают все  с плачем, размазывая кровь.
Яша  только   облизнул  окровавленные губы , но с места не сходит…
Стасик   под громкие крики и поддержку   друзей, отвернувшись на миг, улыбается им.
  И  ,в этот  же  миг получает ответный удар.
… Я   знал ,   что мой младший брат особо ни с кем не дрался, кроме… меня.
 Да и то,  по-  братски, без     злости и  жестокости.
Но я знал, что он приехал не из Москвы  ,  а из села Красавичи. 
 Где, как любой сельский пацан , закаляется очень рано.
Даже раньше  , чем  эти местечковые  михалинцы ,выросшие под боком у города.
… Кулаки шли    в ход с двух сторон.
Легкая победа Стасику уже не доставалась.
Да  и о ней  нельзя было уже говорить.
 Вот- вот и… гроза местечка  могла быть повержена  чужаком, этим   отчаянным черноволосым пареньком из деревни.

- Все, все,  ничья,  ничья,- стали их  разнимать… 
Домой возвращались двумя группами.
Мы-     впереди.
 Они – немного сзади.
 А когда подошли к нашему дому ,  Стасик  легонько обнял Яшу, можно я  к вам зайду завтра.
…Более верного и надежного друга у Яши, чем Стасик, не было.
Никогда.
И везде!
За Яшу  , Стасик был  готов пойти в огонь и в воду!
В детстве, в юности они    были   неразлучными.
 А когда Яша   приезжал домой на студенческие каникулы, всегда  бежал к Стасику.
… Последний раз он к   нам пришел с наколками на руках, с железными зубами во рту.
С Яшей, с нами он мог быть открытым и откровенным.
- Был   в  тюрьме .  За какую- то драку.  Я не  начинал ее-  спровоцировали.
-Слишком независимый был  для  других. Налетели гурьбой.  Эта была не честная драка, как   с тобой. Один на один!
Помнишь? Убили   бы , если бы не  сделал одного инвалидом.
А по местечку    неслось: " Тюремщик, тюремщик..."
Соседи не давали проходу.
- Пьет он, не работает,- жалуются участковому.
- Яша, друг, - обнимает  он его при встрече,  на работу нигде не берут, отказывают. Тюремщик я, тюремщик…
Под довольные  возгласы ,  долговязый участковый гонит  Стасика по  местечку.
Ломает руки мать   и сестра.
А милиционер гонит Стасика.
Ударами   ноги,   кулаками.
 В спину.
Зачем он  ему  на участке?
Зачем?..
Спокойнее будет, если опять отправится в  тюрьму.
…С того дня, над  местечком Михалин    долго стояло темное, тяжелое небо.
А Стасик домой больше не вернулся…
Но это будет через годы.
Через несколько десятилетий.
А тогда…  во время счастливого местечкового  детства, многие не понимали, что связывает  Яшу – этого отличника из еврейской семьи и  белоруса Стасика – грозу всей округи.
А им и не нужно было понимание всех.
Их первый честный   поединок.Вы скажете, а что было после него?
Много всего прошло за 33 года жизни   в местечке ,где мы  стали своими.
Вы спросите   когда?
Я вам   отвечу.
Сразу   же после первого боя на озере…


Жила – была маленькая девочка






   Жила-      была маленькая девочка, с такими   же черными косами, как у бабушки.
Только  косы у бабушки  были  толстые, черные  и уже с проседью, а у внучки-тоненькие-   тоненькие.
 У внучки были такие же черные глаза и  такая же торопливая походка.
Даже свои длинные черным волосы они расчесывали одинаково, с пробором посреди.
Первая внучка для бабушки была больше, чем внучка!
Она дождалась ее через десятилетия после пяти сыновей И воспринимала ее ,как свою дочь.
А вот стремлением быть во всем  первой, наша маленькая девочка пошла в маму.
Первоклашки еще складывали буквы в слоги ,  а она  уже читала им  Букварь.
Только ее слабенькие пальчики не могли чистить картошку вместе с бабушкой.
- Кто же меня замуж возьмет?- расстраивалась малышка.
- Еще как возьмут! А чистить картошку  для тебя  будет не совсем обязательно. Тебя ждет Иерусалим,- успокаивал дедушка Батя  под звездным небом местечка.
 Успокаивал еще  задолго  до того, как самолет со всей ее семьей приземлится в аэропорту имени Бен- Гуриона.
Приземлится  за день до рождения нашей уже повзрослевшей девочки.
Вы думаете, это было случайно!
Нет!

Всего один  день ей был дан судьбой, чтобы здесь уже  стать   … другой.
Не сразу, но стать …
С таким же сильным и железным характером, как у бабушки.
Но уже здесь.
В новой стране.
В новой реальности…
 …  Золотом отливали   апельсиновые  плантации вокруг Реховота  , где остановились на первых порах.
- Такой же  цвет, как моей   золотой медали,- думает про себя наша героиня  ,  назовем ее именем Жена,- только, от апельсин больше толку.-
Их можно хоть съесть, а  кому нужна здесь моя медаль?…
Белые облака  плывут  куда-то далеко .
- Даже они знают куда плывут. А мне куда идти? Подруги-одноклассницы  даже не медалистки, уже студентки столичных вузов. А я?
Вспомнила, как  в конце августа встретила их.
-Там же все нужно начинать сначала. А здесь ,  сдашь первый экзамен на отлично и ты студентка любого престижного вуза.
 Женя замялась , хотела возразить , мол ее не везде могут  принять , сама понимаешь и залилась румянцем.
- Если бы это было так, тебя бы срезали и  золотой медали.   Сейчас другое время на дворе,- обнимает  ее за плечи  подруга.
 Что она  могла она сказать?
Что уже видит  во сне Иерусалим!
 Что отец недавно  ей привез самоучитель по ивриту  и эти буквы, словно китайские иероглифы,  стали ей словно друзья.
 Что она  быстро научилась их понимать и мечтает  только об одном – уехать.
 Уехать!
Не потому, что было очень уже  плохо.
Но нередко чувствовала себя чужой.
 В классе, на улице.

-Смотри, цыганка, цыганка,- увидев ее черные волосы и такие же глаза,- вдруг   обратил на нее внимание один из посетителей магазина.
- Я лявлейка, лявлейка я,- грозно запротестовала малышка под смех покупателей, которые   ничего не поняли с ее слов.
Поняли только одно ,  что она не цыганка.
- А почему  нет лявлейских песен? - через год  вскочила малышка на сцену  и запела на идиш одну из переведенных на него эстрадных  песен.
Дома у нее был свой мир - еврейские журналы и газеты, которые ее дедушка постоянно получал,  еврейские песни.
А в школе учительница  географии, рассказывая про Египет, обязательно


вставляет, что рядом с ним  находится Израиль и своим взглядом,  будто испепеляет ее.
 Были , казалось бы, друзья, но  когда обзывали, никто не протестовал.
И вся ее внутренняя энергия  сжималась в пружину, готовая  дать сдачи.
Только если обидчиков  много, и они сильнее, что сделаешь?
Поэтому ни за  какие коврижки Женя  там оставаться уже  не могла.
 Даже с золотой медалью!
А здесь еще поездка в Минск, где в  зале одной из  центральных гостиниц, собрались белорусские евреи на встречу с приехавшими израильтянами.
Впервые почувствовала, что здесь все свои.
Все!
И никаких уже раздумий не было.
…Апельсины золотились на солнце, деревья протягивали ей свои ветви, словно угощали, а Жена знала с чего начинать…
В этот день она отрезала свои длинные волосы.
Свои черные волосы.
У меня сейчас нет времени ухаживать за ними, другие вырастут,- сказала себе.
Обняла маму, бабушку, будто расставаясь с чем – то  родным, близким.
 Так оно и было, она расставалась  со своей  короткой юностью.
…Дальше  только  она сама начнет принимать  все решения в своей жизни. Всего лишь через полтора
Месяца после приезда в страну, станет слушательницей  подготовительных курсов для поступления в университет.
А еще через полгода-          студенткой Иерусалимского университета!
Студентами стали и другие-       бывшие солдаты и солдатки, выпускники израильских школ, новые репатрианты.
Но мало…
 Очень мало было тех, кто стал студенткой за такой короткий срок , как она…
Через полгода !
Золотом отливает   в лучах  вечернего солнца Иерусалим.
Университетский  корпус расположился в  Иудейских горах…
 Спешит сюда на занятия  новая  студентка. А через несколько лет- уже на торжественный вечер, на котором ее назовут выпускницей университете.
- Златкина Женя,- прозвучит ее фамилия в огромном зале.
 И только , она сядет на место, прозвучит    та же  фамилия: Златкина Эльвира!
 Две  бывшие медалистки, две двоюродные  сестры,
, которые свое детство проводили  в Михалине ,  в один день получают университетские дипломы  .
Скажите, это не чудо?
А местечко    Михалин  осталось   далеко вместе с бабушкиным домом.
… Проходит  четверть  века и самый младший сын Жени, Бени,  рожденный в Иерусалиме, приехал в Беларусь ,чтобы увидеть  дом детства своей мамы.
- Има,  има, ани альяд байт шелах. Ани рое байт шелах.  Дришат  шалом ми местечко Михалин-  мама, мама, я возле твоего дома. Возле твоего дома. Передаю тебе привет из местечка Михалин,- говорит он ей по телефону.
Над местечком   плывут и плывут облака.
Белые, пушистые, необычайно красивые.
- А может они  прилетели сюда вместе  с нами? Из Иерусалима. В местечко,- говорит  Бени…
- Мы их заберем обратно,- шучу я.
 Большая   яблоня, которая помнит его маму с первых ее шагов по земле, склоняет свои  буйные, зрелые  плоды.
   Маленькую девочку с тоненькими  черными косичками до сегодняшнего дня помнит местечко.
 Вы спрашиваете ,   почему помнит?
Да потому,  что только у нее одной в 70-ые годы
были здесь  такие черные  косички.
( Сестра Эльвира  приезжала сюда только в гости).
Только одна она  жила – была долгими днями у  бабушки Иры.
Почему?               
Отвечу!
 В местечке   и в рядом лежащем городе Климовичи раньше  было много  бабушек и внучек с черными косами.
                Во время войны, в далеком сорок первом, своими черными косами, они  прикрывали  свою наготу,  когда их расстреливали на краю ямы.
Оставшиеся в живых    молодые  женщины, вернулись в местечко,  стали бабушками  и нежили  внучек, видя в них свою молодость.
 Но их было мало, очень мало, по пальцам можно было пересчитать.
Пришло время   и…уехала  в Израиль  бабушка с черными косами с проседью, и внучка с   черной,    черной роскошной косой.
Они были первыми и последними еврейками, кто уехал отсюда…
Теперь вы меня понимаете?..
Вы меня хорошо понимаете, почему  не только в Михалине, но и   на всю округу не увидите никого, никого с черными волосами.
Только светловолосые, только светловолосые.
Все-   старые , молодые,  и совсем юные…
Красивые,  очень красивые ….
А мне немного  не по себе.
 Как будто здесь нас раньше и не было.
Н е  бы  -ло..
Не  бы-ло -ло…
Не  бы-ло –ло -ло…
Эхом отдается мои слова, эхом…





Дичка- дичка, ты помнишь меня?..
Солнце озолотило верхушки сада, утренние лучи пробежали по ветвям, усыпанными    крупными зелеными антоновками,   
Но нам не   сюда.
В лучшем случае мы   можем пару   яблок сорвать   с  крайнего дерева.
Во-первых ,   это  сад не наш , колхозный, а во – вторых, не для этого поднялись   вместе с розовой  зорей.
 Росистая трава серебрится местами, мягко стелется под ноги.
Наш путь дальше-     за  колхозные   сады, в кусты- первые, вторые, третьи...
Здесь всегда любит играться детвора, угощая себя яблоками, грушами.
Семечки, падая вниз прорастают.
Одно из   тысячи, из     тысячи одно…
Сад же рядом - рукой подать!
В-о-н, возле дороги громадная груша.
Колючками закрылась от всего белого света. Только что нам эти колючки?
Давно они уже обломаны, хорошо известны   все сучки, по которых можно забраться на самый верх и  хрустеть  там самыми спелыми грушами.
А напротив , растут ярко – красные яблоки. Не очень крупные, зато сладкие- сладкие…

Но , они  не доживают  до полной спелости.
Раньше времени  местечковая   детвора, словно, саранча,  проглатывает все, оставляя на верхах  самые  сочные и красивые плоды.
Но  сегодня меньше всего  любуемся этими дарами природы.
Наш  отец, которого мы называем на белорусский манер , Батя, идет  впереди с лопатой через плечо.
А я  трусцой   бегу  за ним вслед.
Мои младшие братья   ждут дома, выбирая место в саду для  будущих  деревьев.
Вчера нам Батя рассказал ,  что приметил в кустах пару  диких плодовых деревьев.
-И  эту  отраву ,ты  хочешь посадить в саду?-  на минуту оторвалась от своих дел по хозяйству наша мама.
-Не зря говорят, женщина имеет длинные волосы, но ум короткий,- многозначительно поднимает вверх   большой палец отец.
 Насчет  ума ,  то отец преувеличил.
Наша мама в житейских делах  была  всегда  далеко впереди отца.
Она  была ,  как тот солдат, что варил кашу из топора.
 Из минимума имеющихся у нее запасов , используя  сад, огород , свое хозяйство, она так  вкусно и много готовила, что всегда хватало на всех.
-  Говоришь ум короткий, а кто вчера сказал, что я словно скатерть-   самобранка?- не прощает  отцу его выпад.
- Ира, Ира, мало ли я  что сказал?
 И к нам:" Сынки, бегом на выход".
И вот мы идем ,идем, идем…
Прошли первые кусты , вторые,  подходим к  третьим.
- Главное, чтобы нас не опередили,-  беспокоится отец.
- Все давно  покупают уже саженцы.  Только мы лазим   по  кустам,- говорит кто-то из моих братьев.
- Мы не можем купить, сам знаешь. Только я люблю больше  дикие деревья. Они более крепкие. Если   от   брошенной невзначай семечки выросли в  дерне,  не пропали  засушливым летом, холодной зимой, теперь им ничего не страшно,- отвечает Батя.
 В густых зарослях, возле    ветвистой вербы стоит невзрачная   дикая  яблоня.
Какая  -то,   одинокая  на фоне этой  неброской белорусской природы.
Кажется ,   она просит: "Заберите меня отсюда. Света белого здесь   не вижу.
 Корни  вербы полностью опутали мои  маленькие корешки, воздуха мало, расти некуда…"
Отец бережно выкапывает дерево, не доверяя его никому.
Домой возвращаемся   усталые, но радостные.
- Давайте посадим ее напротив окна, как только откроем его-   яблоки сразу  в руки,- предлагают младшие   Гриша и Леня.
Мама только   кивнула головой в знак согласия, улыбнувшись своей милой улыбкой…
Прошел год-  два.
Яблоню   дикую не узнать.
Свои ветви,     распустила, словно косы.
Вот- вот    заневестится, оденется в   белый  цвет.
В  дикий   белый  цвет…,
 Вот поэтому сегодня утром , наш   отец направился к соседу Никите.
 Небольшого роста, молчаливый ,  он живет в  центре Михалина.
Видимо ,  родился с  золотыми руками.
 В доме и   во дворе  все  отлажено.
Сад, каких мало у кого.
На дорожках-    пчелиные улья.
 Хозяин!
Настоящий  хозяин!
Другие мужики за выпивкой в магазин, а Никита в сад, к ульям.
И это после основной работы!

Весь мир его был здесь.
Да и не пристало ему   другим быть…
Жена Хана-    дородная , со следами  бывшей красоты.
По ней многие сохли.
Но Никита был красивее сердцем… всех!
 Увидела это  сердце Хана  даже  через панцирь его молчаливости.

И порядочнее  семьи , чем  еврейка Хана и белорус Никита , я не видел в местечке  Михалине.
 Я нередко бывал в их доме, где жил мой одноклассник Леонид.

Для  меня  он  был больше,  чем обычный одноклассник.
 Думаю, как и я для него…
А тогда отец, радостно улыбаясь ,  пришел в сад вместе с Никитой.
Без слов, он обрезал нашу дичку-  красавицу,  прищепив на одном из ее ветвей кусочек от яблони , на котором у него рос  " белый налив".
- Вот и все. Пройдет время и у вас будет новое дерево ,  с самыми вкусными яблоками,- улыбнулся наш сосед.
Да, Никита был кудесник!
Настоящий местечковый   Мичурин.
 Позже приходил к нам и во второй раз, и в третий…
Мы постоянно приносили дички из кустов, а он   постоянно  их   превращал в домашние деревья.
Многие жители местечка Михалин  тогда  обращались к нему.
 И он никогда не отказывал.
 Никогда.
Никому.
Прошли годы, десятилетия…
Сын давно живет   в российской северной столице, достигнув немалого   в своей жизни.
В юности-     золотая медаль , в армии-сержант- десантник, в  работе- ученый!
 Но каждое лето приезжает в местечко на встречу со своим детством ,  юностью, с родными.
Самая близкая-                сестра Светлана!
 А сколько есть знакомых!
 Они   тоже  ,  как родные!
А еще есть яблони, груши, сливы, которые 
какое    десятилетие, словно продолжают жизнь его отца.
…Когда я был последний раз в Михалине,  то сразу же направился  к той  самой яблоне, которую  мы принесли с кустов  более тридцати лет назад  вместе  с Батей.
Я обнял громадное дерево, прижался к его широким листьям, крупным ветвям, а оно своими ветвями, окружило, словно обняла меня.
Так мы и стояли вместе, вместе…
Долго.
Долго.

Я, поседевший, и яблоня постаревшая.
Яблони  посаженные  нашим Батей- Давидом и  получившие вторую жизнь от  Никиты- этого удивительного человека, живут дальше.
Они стали  их  памятником.
 Живым памятником, который приносит  людям  плоды.
И по сей день…
…Я беру в руки засушливые листья от яблони, которые привез из Белоруссии в Израиль.
Странно, словно только вчера оторвал   с дерева.
Немного   пожелтели, но не  ломаются, словно склеенные.
Как там, в местечке? – хочу   представить его себе.
Кто же   остался?..

Бывшие еврейские    дома, да еще дички в отцовском саду.
Дички, вы меня помните, дички?

Дич-ки, дич-ки, д - и—ч -к-и…







 Никто не хотел умирать…
 В нашей главе-   документальные свидетельства     детей, чьи родители   остались в живых после Катастрофы еврейского народа.
  Прочтите эту главу.
 И вы   прочувствуете  боль у  тех, кто родился после войны…


Дмитрий Стукало:»  Жена  брата моего отца  бросилась в колодец  , маленькую Рахель расстреляли  вместе с дедушкой и бабушкой …»
После   окончания войны прошло не одно     десятилетие.
 Фронтовики уходят один   за одним.
 Наше   первое послевоенное поколение, приближается к    семидесяти …
 Забывается многое.
 Некоторые уже говорят, что Катастрофа- это выдумки, что ничего не было.  А если и было, то расстреливали всех…
 
 
 Расскажу о своей семье.
 
 
 

У моего дедушки (по отцу) Давида и его жены Цыли было четверо   сыновей   Яков,   Ефим, Евгений, Лазарь и три  дочери Лиза , Бела, Рахель.
 Семья    жила   в еврейском местечке Михалин.
 Дедушка   занимался извозом, сельским хозяйством, крыл крыши щепой.
Все четыре сына   находились в Красной Армии уже   в самом начале войны.
 Ефим служил на Дальнем Востоке.
 Мой будущий отец    Евгений и Лазарь-на Кавказе, они даже учились в одном училище    младших командиров.
 Яков  был в  Белоруссии.
 Дочь Лиза закончила медицинский институт и начала работать в Краснодаре, там же вышла замуж.
 Дедушка с бабушкой, дочери Бела  и шестилетняя Рахель, находились в Михалине.
Когда   немцы и полицейские ворвались в дом     моего деда   ,Белы и ее троюродной сестры … уже там  не  оказалось.
 Они убежали раньше!
 
 
 
 Блуждали     несколько месяцев по лесам, пока не вышли к своим.
 В отличие от других членов семьи, им  повезло…
 
 Незадолго   до начала войны ???  жена  командира Красной Армии  Ефима Стукало, приехала  к родителям мужа.
 Женщина ждала ребенка и надеялась на   то  ,что  они  ей  помогут на первых  порах.
 
 Ведь муж  находится все время  в   казарме,   или  на учениях.
   И вот эта беременная молодая женщина… совершает героический поступок.
У   нее, жены офицера не было оружия, чтобы вступить в бой   с врагами.
  Но она не дала им    убить    себя и ребенка.
  Увидев     полицейских  ,    которые   приближались к  их дому,   ИМЯ выбежала    огородами,  и на ходу бросилась в колодец…   
Полицейские вне   себя от    ярости,    пинками и ударами затолкали в  общую колонну  дедушку, бабушку и маленькую Рахель .
 В этот день -    ОКТября  их   расстреляли  вместе с другими евреями местечка.
 Расстреляли не только   их,    но и  будущих детей   и внуков, которые могли  быть   уже у  взрослой Рахель…
Погибла   жена офицера  Ефима Стукало , его будущий ребенок,   вся будущая ветвь, которая могла пойти от него дальше..
  Вы думаете трагедия нашей  семьи закончилась в Михалине?
 Нет!
 Нет!
 Красный командир Яков Стукало, самый   старший сын   Давида и Цыли  ,  попал в окружение под Минском. 
 Внешне ,   он    не  был  похож на еврея.
 Чем не шанс   затеряться    среди   других красноармейцев?

 Сколько   бы евреев осталось в живых, если бы не находились доносчики?.. 
 
 Как только немцы    вступили в Климовичи,    отщепенцы, соперничая друг с другом,     предоставляли  списков евреев.
  Одни   сообщили    адреса и фамилии, проживающих на   одной улице, другие- по всему городу.
 А потом просили         освободившийся дом, вещи, снятые с убитых…
 А в лагере    Якова выдал кто-то из его знакомых.
 Возможно, один из    тех, с кем он      пытался  выйти из окружения?
  С кем вместе отбивался, голодал?
- Твоего брата трижды вешали. Его    веревка не выдерживала, обрывалась, - рассказывал моему отцу   сослуживец Якова.
 Он позже убежал из лагеря военнопленных, спрятавшись в мусорном ящике.
За диким зверем не было такой жестокой   погони, как за каждым евреем.
 И если бы не местные» помощники», жертв было бы намного меньше.

 Примеры из книги 
 
Война      продолжалась.
 
 С самого начала боевых действий мой отец -на  фронте.
 Декабрь 1942 года.
 Керчь, морской десант.
    Температура   воздуха - минус   15 градусов.
В морскую бушующую воду входят десантники, среди которых и мой отец…
 Будто, вижу зримо эту картину.
 А дальше-  бои в Венгрии, Чехословакии, Австрии.
 Ранение   одно, второе… После одного из них-
 

гангрена правой ноги.
 Спасли с трудом.
Только   стал на ноги, в новом бою- контузия…
 

 Когда в 1943 году   освободили   Климовичи,
 заскочил домой на несколько дней. 
 Вот тогда отец    впервые   узнал, что случилось с его семьей.
 Он был потрясен! 
  Советская   власть   долго скрывала всю правду о уничтожении евреев.   
И снова -  фронт.
Старший лейтенант Евгений   Стукало  в боях уничтожает более 20 фашистов.  Это личная месть!
 На его    гимнастерке- орден Боевого Красного Знамени      и многие   медали.
 
 Один фронтовой эпизод.
   
 
 Как-то   отца   назначили начальником эшелона по   перевозке  на  фронт  штрафников.   По дороге один из них     сбежал.
 Тогда   оставив за себя   младшего по званию, он ушел искать убежавшего.
Задержал его    далеко от станции и, доставил обратно.
 За что   заключенные несколько раз пытались перерезать горло…
 Наш отец был сильный и смелый человек, как все   из рода Стукало.
 А что же с сестрами?

 Лиза    была     замужем за   хорошим    русским   парнем.
   Всю войну прожила в Краснодаре, где находилась       немецкая часть.
Много было местного населения
Но ее никто не выдал, никто…

 


 Осталась в живых Бела и ее троюродная сестра….. кто
Майор   Ефим Стукало пройдя тысячи километров фронтовых дорог   и , вернулся  в   свой  одинокий дом.
 На дне     колодца      остались его жена    и ,   не родившийся  ребенок…
 А наш отец  в родной дом , в Михалин    вернулся в 1946 году.
 

 Что делать?
 Возрождать жизнь!
Стал   первым     бригадиром колхоза после войны.
Обладая организаторскими способностями, любил порядок во всем.
 -Требовательный   ,  но справедливый,-так говорили про его люди. 
Какое –то   время был    заместителем председателя   колхоза,
    управляющим объединенного   хозяйства.
Мне припоминается один случай, который характеризует отца, как отважного человека.
 Заготовка   сена   возле реки Остер. Обеденный перерыв, молодые колхозники стали купаться.  Прыгнула в воду и   одна    молодая девушка.  И не … появляется. 
Отец, как стоял в одежде, так и нырнул   в глубокую   воду.
 Проходит     минута, две, три… 
И   отец      на своих руках    выносит    девушку( ее фамилия Сакович)  на берег  реки .  Он ее спас! 

  Я ,  семилетний мальчик,  тогда  стоял со всеми на берегу.
  За  него и переживал,   и гордился им…
 Молодые растерялись, а он?
Нет!
      А в Михалине после     расстрела,    возрождалась  снова     семья Стукало.
 Пережившая Катастрофу, еврейская девушка Александра Черная, стала нашей матерью.
 Все трое детей Евгения и Александры, родились в Михалине,   а сейчас    живем в Израиле.
  Я работаю инженером, руковожу
  группой   специалистов в количестве 40 человек на крупном заводе.
 Младшая сестра Лиля- врач, как и ее спасшаяся во время войны, тетя Лиза.
 Средняя сестра Галина - учительница, теперь на  пенсии.
  Выросли    дети, внуки - подрастают.      
 
 Ты же хорошо знал нашего отца!
Твои первые     заметки   в районную газету  были о бригадире  Евгении Стукало, о    михалинцах.
Помню, как ты к нему приходил со своим блокнотом.
 Снова  недавно ты   был  в  Михалине?
 Как он? Изменился?
- Изменился.
  Дом  ,  в котором    жил твой дед, а потом и вы, еще стоит!
Но нет    старого   Михалина.
 Нет!
Его смертельно    ранили во время войны, когда уничтожили все еврейское население местечка.
  Нам, послевоенным     детям,     он еще дарил остатки своего тепла, помогал   выкарабкаться  в те труднейшие годы.
  Давай его запомним таким, каким он был.
 Еще потому, что мой и твой отец в числе немногих       вернулись  в Михалин после войны. 
 И только вдвоем   оттуда уехали    в Израиль.
  А твои воспоминания- это еще одно доказательство Катастрофы!
 Я помню,      как  в   один   из дней 9-го Мая  возле памятника погибшим воинам в городском парке ,  расступались люди, уступая  дорогу твоему отцу и его брату  Ефиму .
 
 Два офицера- еврея,     старший лейтенант ,твой   отец, и майор , твой дядя,  первыми стояли в  Почетном   Карауле.
 И тогда все  впервые    увидели  двух братьев – фронтовиков.
- А ты еще дал крупный портрет     Ефима Стукало в   форме майора в городской газете.
  Да, но я не знал, что погибли два других брата: офицеры Яков и Лазарь.
 Не знал, про героизм всей семьи Стукало.
 Не знал,    сколько михалинцев   погибло на  фронте  и во время расстрелов.
 Многое не знал…
-  Считай: как писатель и   журналист , ты свой долг перед ними  выполнил.
- Не только я, но и все соавторы моей книги.
-    Будут    и   другие  соавторы.
Но ты был первым!
 



 
   

 

 

 
 


 

 
 
 

 


 


 
 
 
 







 











1 Аня и рая- Арад
3Аня шур арад
4 Лазарь лайвант

6Лазарь Трактинский
 7
Таня про деда спасение еврея
8 Додик  Стукало


Воспоминания сладки, как дым
 Мы помним тебя, Михалин!
полина башмакова чарнВоспо
Каспин
Аня из лода синельникова




Ева   Ошерова, бывшая жительница Михалина, живет в Израиле:» Я родилась    в   теплушке вагона…»
- Часто   думаю, а может, многое    ,  что   пришлось пережить мне и  нашей семье , не было?
 А если не было, то тогда   у меня должны были быть старшая сестра Дуся и брат Лева.
 Но их нет, как и не было…
 Значит, все   было…
   Было…
…Война уже гремела вовсю, в мои будущие родители никак не могли решиться на отъезд из местечка  Милославичи,  что  в Климовичском районе.
На руках – двое маленьких детей, мать беременная мной на последних неделях.
 Куда собираться в далекую дорогу?
А война подходит   все ближе и ближе.
 В последний момент все решила мать, заявив, что отъезд дает хоть какой-то шанс  на спасение,    а  здесь – неминуемая смерть.
- Ты еще вчера думала рожать дома?- недоумевает ее муж.
-Ночью  приснился  мой  отец. Он кричал на меня, слова не разобрала.
 Поняла только    , что мы отсюда  должны уехать ,- ответила ему моя  будущая мама…
 Ее отца- председателя еврейского колхоза, местные бандиты убили еще задолго до начала войны, когда он возвращался из города в село.
Думали поживиться крупной   денежной суммой, которая должна была быть у его для колхоза.
 Однако    он   не успел получить деньги в банке…
-С  приходом немцев, ни от  кого не будет   спасения  ,-говорили между собой  родители.
Много раз они вспоминали тот разговор и свое решение, которое спасло нам жизнь.
Правда, не всем.
 Мы едва успели на последний эшелон с беженцами, который по дороге беспрестанно бомбили.
Во время одного из налетов, осколками убили двух старших детей- дочь и сына…
Их даже не успели похоронить- они остались   на перроне какой-то станции.
 А у моей матери Любы начались… преждевременные роды.
От потрясения, от того, что произошло с ее детьми.
 Под   взрывы   бомб    и пронзительные звуки       сирен,    появилась  я на белый  свет в  теплушке…
 Вот все    годы  и   живу , родившись   в день смерти     четырехлетней  сестры     Дуся и двухлетнего   брата Левы.
Поэтому   свой день рождения отмечаю на полтора месяца позже.
Мне всегда кажется, что они каким-то образом меня спасли. 
Возможно, мама не вывела их быстро из вагона, или как –то задержалась ...
 Не смогла     быстро поспевать   за ними, а они   куда-то сбежали    …
Но факт фактом: была бы     с   детьми – не было    ни мамы ,   ни меня.
 И я всю   жизнь живу тройной жизнью: к своим годам прибавляю четыре года.
Значит, столько лет    моей     сестре. 
 Прибавляю два года: столько лет     моему   брату.
 Вы скажете, что я их    даже их не видела?
Не видела, но сердце болит и стонет…
 Мне сказали:» Напиши, свои воспоминания»
Сразу вспомнились мои погибшие брат и сестра.
Это случайно?..
Они как, тени идут рядом со мной…
Вот так я стала старшей в семье, хотя   фактически третья…
Когда закончилась    война ,    мы  в Милославичи  уже больше   не     вернулись.
 По еврейским домам местечка, словно   бульдозер прошел…
Одни из них     были      полностью   разрушены ,  оставшиеся  заселили бывшие соседи.
Отец узнал, что организовали еврейский колхоз» Энергия». Поспешили сюда.
С железнодорожного   вокзала , мы    в Михалин  добирались пешком.
Я- маленькая, но семеню    ногами ,     двухлетняя  Рая- на руках то у матери, то у отца.
Председатель колхоза Исаак Лайвант был рад каждому приехавшему еврею, тем более имеющему опыт работы в сельском хозяйстве.
 Отец начал работу в бригаде, а жить нам было негде.
Ты помнишь маленькую будку, в которой хранились хомуты, плуги?
Так вот , мы  спали прямо на траве возле нее.
Евгений  Стукало, колхозный бригадир  нам  разрешил   заходить   в маленькую комнату , когда было  холодно…
Так мы и жили…
А потом еврейский колхоз купил  нам     сруб: мужики  Михалина  помогали его перевозить, укладывать бревно за бревном, накрывать крышу.
Сруб поставили- уже стало легче: не на улице.
 А коридора еще долго не было.
- Ты же помнишь?..
Что еще?
После Раи родились братья Женя, Леня    , сестра Аня.
 Росли на бульбе  и молоке.
Больше ничего не было.
А других и этого не было.
Вскоре отца назначили на должность заведующего фермой: ночевал и дневал на ней…


А мать все время с детьми, со своим хозяйством.
Нужно идти в школу: бросаем жребий или я, или сестра Рая.
 У нас на двоих- одна пара туфлей…
Как учиться?
 Рая начинает отставать…
Придумали: нашли старые галоши или тапки- уже не помню.
 И возле    мостика  , где начинается Михалин, назначаем встречу  между собой.
Я возвращаюсь со школы- передаю Рае туфли, а сама одеваю галоши.
А когда ей в первую смену, она мне отдает туфли, а я ей галоши.
В самодельных сумках  пошли в школу мои братья.
Ты же помнишь?
 Скажи, ты видел Леню, когда он приезжал в Израиль из Украины?
Статный такой, галантный…
 Смотрю на него и думаю:» Мама родная!  И это мой брат- генерал?  Закончил в Москве две военные Академии?
А когда   я долгими    часами   стояла в      очереди за    хлебом, он плакал     рядом:» Есть хоцу, есть хоцу». Такой маленький, несчастный.
Сейчас думаю: может такая жизнь нас закалила?
Женя - тоже наш брат, старше Лени на пару лет, дослужился до полковника.
Умер, к большому сожалению…
Феликс Любан, который жил   по соседству, стал подполковником.
Что еще?
Ты знаешь, мне за семьдесят…
Я  одна-   из старых михалинок в Израиле.
 Но еще держусь, радуюсь гостям, дочерям, внукам.
Две мои сестры- Рая и Аня тоже живут в Израиле.
Наши дети    и внуки часть израильской жизни: в школе, в    армии, идут дальше….
 Иногда самые младшие спрашивают у меня:» Бабушка, расскажи про себя. А у меня слезы ручьем? Про что рассказывать? Как я родилась в теплушке, а на перроне остались лежать убитые самолетными осколками , мои брат и сестра?
 Или, как спали  на холодной траве возле будки?
 Или, как меняли туфли на галоши?
-Лучше я тебе расскажу, как все было…
Ты уже расскажи другим.
  Так мы и решили…
А в заключение добавлю: Стоит ваш дом.
Стоит!
Видел его во время     последней поездки    в  Михалин.
И коридор стоит, который твой отец к дому   пристроил.
Новые хозяева     только    выше  подняли … забор.
Сказал об этом Еве.
А в ответ … молчание.
 Я понял: Ева не могла…говорить.

Есть фото дом и ?





Феликс Любан                                бывший  житель Михалина,  сегодня живет  в  Германии: «Ждала , когда других не ждут…»
… На улице моросил дождь.
Уже    какой   день он шел не переставая, то сильнее, то   ослабевал.

Землянка не   спасала от   сырости, но защищала от дождя.
Уже  четыре  года    живет в ней Сима, вернувшись в местечко.
Не одна.
С двумя сыновьями.
… В      колхозе»       Энергия» было немало  хороших и  работящих   парней, но Симе, новой лаборантке на  животноводческой  ферме ,приглянулся Зяма Любан.



 Как жар-птица, рыжий.
И такой же характер- огненный…
 С детства любил лошадей, коров, землю, природу, как и она…
Какие     удивительные     вечера стояли      в   Михалине , когда  Симу     провожал  с работы Зяма…
Вскоре они   поженились, родился старший сын.
И вдруг война.
Трем   колхозникам , в том числе Зяме  и Симе Любан,   поручили перегнать  стадо  коров  в Тульскую область и сдать в  местное  хозяйство.
Легко   сказать:» Сдать…».
Дорога дальняя, бомбежки, пыль, коровы не могут идти- не доенные.
  Стало в 80 голов!
Как их подоить, когда   горло пересохло от жажды? Нет воды, нет еды…
 К вымени коровы притронуться нельзя: набухло молоком…
 Это было подвигом пройти такой путь- пешком, под обстрелом.
Но кто про подвиг тогда думал или говорил?
 В   селе    Ясная   Поляна   , на     родине Льва Толстого ,  они  передали  свое    стадо местному колхозу.
Ушел на    фронт  Зяма, а Сима уехала в тыл.
Закончилась война, каждый день молодая жена ждала весточки от мужа.
Сначала в Узбекистане, где была   во время в эвакуации, потом в  Михалине, куда приехала в 1944 году,
Два года     прошло после окончания    войны ,    а   мужа   все нет и нет.
- Сима,     может   зря ты    столько    долго     ждешь? Уже 1947 год!
Ты    относительно молода. Есть    одинокие мужчины, которые   потеряли жен и детей. Может, подумаешь, как устроить свою жизнь?  -   говорят ей   знакомые.
Что может сказать Сима?
Да ничего! Поймут ли?
Поэтому только улыбается и, чтобы отстали с советами, читает им   свое любимое стихотворение Константина Симонова:»
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
 Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди,    когда   других не ждут,
Позабыв вчера…»
   И добавляет:» Я тоже буду ждать даже тогда, когда другие не ждут...»
 И… дождалась?
 Дождалась!
Что   больше   помогло? 
   Женская верность?
Преданность, любовь?
Везение?
Судьба?
Только один наш отец    из трех братьев Любан, вернулся домой.
Не сразу. 
После   окончания    войны его направили в Тегеран,
      , где задержался еще на два года.
А письма перестали приходить…
Не ожидали,  не верили , что Зяма вернется в Михалин.
 Только не Сима…
Чтобы было дальше?


 перенос
 Ты вот написал про меня рассказ:» Рыжик».
 Я прочитал его,    даже    прослезился …
 И не стесняюсь это   сказать    я, подполковник в отставке.
- Я тебя   ждала    бы     всегда   ,- а  не семь лет,-  помню, как    говорила  отцу  наша  мама …
Вспоминаю их…
 И строки   из     стихотворения   « Жди меня»,  которое, как мама, полюбил и  я:»…
Ожиданием своим
Ты меня спасла.
 Как я выжил, будем знать
Только мы   с   тобой,-
Просто ты   умела    ждать.
 Как никто другой».
Представляю    ,  как мой отец  вчитывается в    известное всем бойцам это   стихотворение.
 На фронте.
Конца войны не видать, про семью ничего не известно…
 Это одна картинка.
Вторая…
 Перед   глазами      маленькая землянка в центре Михалина.
 В ней двое маленьких детей и    мама, которая томится в     ожидании    мужа пять лет войны.
 И после ее окончания еще два года…
Третья…
Из Ирана до станции   Климовичи   мой     отец добирается    два    месяца.
Продает одежду, сапоги, чтобы как-то прокормиться, оплатить такую длинную дорогу.
И уже   совсем    рядом.
 Несколько километров отделяют от Михалина..
Солдат    Зяма  Любан  прошел  тысячи  военных  километров, а последние километры преодолеть не может…
Дом    находится    совсем     рядом…
А   он    на   вокзальной скамье после долгой  дороги. Обессиленный, в горячке…
Попросил кого-то сообщить семье, что здесь…
И … последняя картинка…
Перед глазами мама…
Она стоит в …  телеге.
 И гонит, гонит коня.
 Ее золотые   волосы     развеваются от ветра.
 И молит Бога     только об одном:»   Успеть  , успеть, успеть…».
И успела: привезла отца    домой,    выходила его…
 Родили еще мою сестру   Иду,   потом меня.
На месте землянки построили   домик, посадили сад.
Что было дальше, ты знаешь.

Вместе жили на Михалине.

Перенос
ПЕренос
Отец стал работать в колхозе вместе с мамой.
Тоже в животноводстве.
   Еврейский колхоз  долгие годы был  родным домом для нашей семьи.
 Все радости и печали   - были с  ним, с Михалином!
А потом судьба     разбросала нас: двое    живут     в Израиле, двое в Германии.
 Родители похоронены в Климовичах…


-Знаю, все знаю.
 А сейчас узнал, что      самый   младший из семьи имеет      внуков.
Это ты, Феликс!
Как и твои      братья, сестра…
Не зря    ваша мама     подгоняла   коня   по дороге.
Не   зря она   стояла во весь рост в телеге.
Чтобы не упасть     ,   намертво    сжимала   в своих руках  вожжи.
…Если вы        еще   считаете, что еврейские женщины , неженки, то ошибаетесь.
Может, они  где-  либо  и были  такими,  но только … не в нашем Михалине.


.
Тамара Богачева,    бывшая  жительница города Климовичи, сейчас проживает в городе Наария,?  Израиль
« Семейная   история по имени жизнь…»
Я хочу поднять тему, о которой   раньше… не говорили.   
О создании еврейских семей.
Мысленно представлю  , как  же  это все было…
 С чего начиналось?
 В Белоруссии во время войны было    уничтожено   около 80 процентов от   всего   еврейского    населения.
Можете представить себе густой лес, а потом его вырубили.
И остались лишь редкие просеки…
 Там растет одно дерево ,  там второе…
 Но даже деревья    страдают от ветров, бурь, наводнений в одиночестве…
А человек?
 После войны возвращались домой фронтовики, оставшиеся в живых и беженцы, пережившие    тыл…
И самый главный вопрос для раненых, контуженных, одиноких, для всех - это было создание       семьи.
 Но легче было обнаружить   иголку в стоге   сена   ,  чем найти себе пару.
 Знакомили   соседи, родные, нередко   помогал случай или судьба…
 Наших родителей , кто познакомил, не знаю…
 Думаю, судьба…
 До войны   наш отец жил в крупном    еврейском  местечке Милославичи.
  Отсюда он   ушел   вначале в   Армию, а потом на войну.
 Вернулся все разорено, и… чужое.
Из бывших еврейских   соседей… единицы.
 Но жить как-то нужно, обустраиваться, приходить в себя   после     контузии.
Лучше      всего    в родных местах, где    родился и    вырос,   пошел в школу, начинал работать?
Вот только одиноко и грустно ему    вечерами в Милославичах:   мало  молодежи, в основном  одни старики.
- Григорий,-        одна девушка приехала в Климовичи!      Фронтовичка! Красавица! Таких    девчат я давно уже     не видел     ,-как-то сообщил   ему один из родственников.
Добрался пешком, автобусы не ходили.
 Городок маленький, нашел возможность встретиться через друзей. Познакомились,
Пообщались, поговорили...
Григорий смотрел на эту   девушку с такими    лучистыми глазами, и не мог   , поверить,     что она прошла войну.

Но ее твердый взгляд говорил   о том, что в жизни,
она видела столько, сколько не видел еще каждый мужик…
А Стэра?
Она   сразу же    почувствовала    надежность и мужскую  уверенность,  в Григории.
Но он снова возвращается   в свое… местечко.
-Пока ты отсиживаешься в селе, уведут ее из –под твоего    носа, -   не успокаивается родственник.
 И снова пешком, за 25   километров   в город Климовичи.
Григорий  и   Стэра   долго гуляли по городскому парку.
Хотели понять друг друга, подходят ли один к одному.  Двоим хотелось семейного тепла и уюта.
- После военной     гимнастерки, которую не снимала пять лет, мне было очень трудно   привыкнуть к гражданской одежде.
 
 Долго не могла поверить, что началась новая   жизнь,- рассказывала Стэра Григорию.
 Ей   нравился этот тихий сержант, прошедший, как и она огни и воды.
  Подруги   предупредили     : « Еврейских   парней, раз, два и обчелся.
Среди нас уже есть одна охотница на него, если  ты будешь долго думать…»




А танкист?
Не  хотел обидеть девушку  своим   словом или поступком.
 Но вскоре… предложил ей выйти за его   замуж.
 Так   это    было     или нет, кто знает сейчас?
Только наша   мама    частенько   подсмеивалась, как   отец приходил к ней на свидание за 25 километров из Милославич.
Отец с мамой не спорил…
Прожили они вместе до 1972 года.
 Маме было всего 53 года ,когда она умерла, война ее догнала…

Михаил Леин:»Войну наши родители закончили старшимисержантами…»
 - Мы никогда не   считали   своих родителей героями.
Наоборот....
Мне    и      двум   моим сестрам   казалось, что отец    и   мама    слишком неприметные… 
Они никогда не щеголяли своим военным    прошлым.
Другие фронтовики десятилетиями         находились      в центре внимания, а    наши родители всегда    были   за кадром… 
 Вот ты сам, корреспондент городской газеты сколько раз писал о них?
Не можешь ответить…
 Тогда я тебе помогу: ни разу.
Наши родители   о своем боевом прошлом      на всех перекрестках   никогда   не  кричали  …
Хотя      они оба -старшие сержанты времен Великой Отечественной войны.
Таких    семей в нашем городе   были единицы .

… Наша мама никогда не любила вспоминать то    тяжелое и страшное время, которое пришлось пережить ее родителям, младшим братьям и сестрам и ей лично…
Война, как известно началась,22 июня 1941 год.
 А через пять дней лаборантка    районной больницы Стэра  Кукуй   ушла на фронт. Она не была врачом, она не была медицинской сестрой.
Всего лишь, медицинская лаборантка.
И могла свободно уехать в тыл….
Под пули и снаряды юная девчушка в 19 лет могла   не спешить…
Только   тогда    это была бы уже не наша
будущая мама…
 Дорогие мои вы знаете, что такое быть сестрой медсанбата?
Это же    на передовой, где    одни    умирают, а другие … выживают.
Где болеют   за каждого раненого и до крови искусаны девичьи губы, когда вывозят умерших бойцов из палаты.
. 
 Где   фронтовые   сестры    после   смены    приходят    в операционные отделения   , чтобы сдать  свою кровь.
  И … постоянно!
  Сколько   «кровных  братьев»  появилось у Стэры  с июня 1941 года по октябрь 1942, когда она  находилась в медсанбате?
 Не  подсчитать!
Ярые антисемиты станут     самыми ярыми любителями евреев ,  если узнают , что их  жизнь  своей кровью  спасла  черноволосая  медсестра.
 И в их крови, крови их детей и будущих детей, будет еврейская кровь…
 Операционные эвакогоспиталя…
Один за одним- на всем боевом пути до Берлина!
Наша   будущая мама вместе с другими, все это время продолжает   спасать        раненых солдат и офицеров
 И так до 1945 года!
 Все годы войны…
  А потом вернулась в лабораторию Климовичской  районной больницы,  откуда ушла на фронт.
 Она и стала для нашей мамы Стэры Кукуй- Леиной единственным местом работы всей ее жизни, исключая только время,    когда она находилась на  фронте.
 Мы стахраним ее награды:» За победу над Германией», « За   взятие Берлина» ,» За освобождение Праги» .
 Помним светлую улыбку нашей мамы, которую так любил наш отец…
2
Отец,  Григорий Леин  ,такой  же немногословный и не любитель  рассказывать о себе, как и мама.
Нам известно немногое…
  Голодное, босоногое детство в многодетной семье.
 После окончания семилетней     школы,    работал   в еврейском  колхозе.   
 Потом служба в Армии.
В Милославичи вернулся   после ее окончания, стал директором сельского клуба.

 Тогда в селе было много   еврейской молодежи.
 И  , прослуживший  в Армии танкист, и  к  тому же    увидевший жизнь вне местечка, был  здесь нужным  человеком.
Накануне войны призвали на сборы резервистов.
Война!
С первых ее дней ,наш будущий отец  на  фронте.
 Все горело, плавилось…
 Превосходство врага во всем   в технике, сплошная неразбериха, отступление, тяжелейшие бои – все это пришлось ему пережить.
А самое главное понимал: попасть в плен он не может…
Механик- водитель, а потом и командир танка, гвардии   старший   сержант Григорий Леин выдержал не один бой, не один танковый поединок…
 Сколько?
Они были похожи один на один: кто первым успеет,  остается в живых
 Успевал, до 9- го   февраля 1942 года, когда
    был тяжело ранен.
  Танки   противника    перешли в наступление по всему фронту.
Танковый экипаж старшего     сержанта   Леина был   в числе тех,   кому      приказали   остановить врага. 
Броня     накалена от частых   выстрелов    ,  в  танке жарче,  чем летом.
 Никто уже  не   знает,      сколько  прошло времени с начала боя?
Что сейчас день или вечер?
  Вдруг танк вздрогнул: снаряд пробил броню…
 Больше Григорий уже ничего не помнил.
Друзья вытащили его    всего окровавленного.
  Кругом идет бой,    горят танки.
  А танкисты   спасают своего командира.
  Несут на спине, на руках, на какой-то подстилке…
Разрывная пуля пробила левую височную   область   ,   контузия …
 И …череда госпиталей, долгий путь реабилитации, а потом – инвалидность на всю жизнь…
 Но отец еще нашел силы вернуться к жизни.
  Встретился с нашей будущей мамой.
Вместе   прожили свои самые счастливые годы.
Что еще?
Казалось бы, обычная судьба?
А если вдуматься?
Нет!
  Не    совсем…
А я думаю о том, что жил в одном городе с ними и их не… знал.
 Встречался    по дороге на работу с Григорием, Стэрой,   и ни разу не  остановился, чтобы поговорить, узнать что-то сокровенное… Все время куда –то спешил…
Старший их сын   Михаил  уехал в   15 лет и приезжал только в гости.
Закончил техникум, позже   заочно машиностроительный институт, работал на одном заводе с моим родственником Матвеем Левиным в Орше. (   В Израиле всегда находишь общих знакомых,  родственников, земляков. И уже не странно)
 В Израиле с 1991 года:  его сын отслужил в боевых войсках. И тоже не странно: где еще может быть внук танкиста? Еще есть дочь, еще есть внук.
  У Тамары, она всего годы прожила в городе Климовичи две дочери, четверо внуков. Один уже закончил университет по направлению израильской армии.
И вот еще новость…
 В нее трудно даже поверить.
В Израиль   из    Днепропетровска приехала младшая сестра отца со своей дочерью. Ее внучка –врач , она работает  в  больнице  Тель- Шомер, приехала раньше их по медицинской  программе.
  -  Все  ваши     уже  здесь     спрашиваю?-   у  Михаила и Тамары.
 Улыбаются.
-Есть    еще сестра, она с семьей живет в Белоруссии.
 Возможно, со   временем ,      они  снова  будут встречать новых репатриантов…
 Кто знает?..
Семейная  история     по имени    жизнь , продолжается…


Мой  отец , весь в бинтах горел в бреду,
И   шептал   горячими губами:"
Мама,   мама ,  я к тебе приду,
Только ты…  убеги от   ямы.


Златкин Давид, мой отец, один из немногих  михалинцев    вернувшихся в местечко.
-Я был поражен жестокостью местного населения по  отношению к евреям. Помогали только единицы…
Это нужно признать, как факт.
 Да ,  все  не  убивали, но  большинство были равнодушные и  стояли в сторонке… И не прочь были поживиться каким-то домашним еврейским имуществом.
 Я всю жизнь ходил и записывал, что мне рассказывали очевидцы. Вот вам два случая.
Первый.
  Янкель Исакович , 1918 года рождения бежал из плена.  Скрывался ,  по  дороге    заходил  к   местным жителям.
 Его выгоняли   на улицу,   не все даже давали глоток воды.
С трудом добрался домой, чтобы    переодеться, прийти в себя и идти дальше.
 Но   в   нем   уже жили чужие люди.
 Встретили враждебно    : о чем –то шушукались в сенях, когда он присел на свою бывшую табуретку.
 А ночью пришел сосед Ивашкевич и заколол Янкеля вилами.
Видимо, о такой  « услуге» его  попросили  новые хозяева.
Откуда бы он знал?..
  А сами   остались    чистенькими…
В сторонке?

 Второй.
  Абрам Рувимович Суранович,1921 года рождения.
Также он   бежал из плена.
 Видимо, не было    серьезной   охраны в лагере.
 Домой не пошел.
В   деревне, которая находилась недалеко от  города  Климовичи, его встретил " старый добрый  друг".
Приютил, уложил отдыхать на сеновале.
 Проснулся от уколов  штыка:    рядом хохотали полицейские. Абрама повесили. На электрическом столбе он провисел несколько дней.



Иосиф   Лейтус:
"Мой отец-   первый    и последний   директор еврейской семилетней школы    в   Климовичах
- Вам    это   трудно   представить?
Но в городе     до войны жило  ……  евреев.
Худо- бедно, советская власть хотя    и сжимала в кольце многих      ограничений общину, но какая-то  еврейская  жизнь еще   теплилась…..
 Пример из книги   Леонида Смиловецкого
  Мой отец, Марк        ? , сын  раввина из соседнего городка Хотимск, мечтал  уехать в Москву, учиться в еврейском институте.
 Институт закрыли, как и       
Остался  еврейский  педагогический техникум  в городе Витебск.  Отец поступил и закончил его.
Всегда вспоминал, какие это были незабываемые   годы учебы! Встречался с известными белорусскими еврейскими поэтами   пример…


 Изучал  литературу  на языке идиш, историю еврейского народа. Впитывал в себя все, чтобы   своими знаниями делиться потом с будущими учениками. Подружился  с  многими однокурсниками.
В Климовичах   назначили   директором еврейской школы- семилетки, где познакомился и женился на моей будущей  маме,- которая училась в этой школе.
 ( Это отдельный разговор, для тебя , как писателя  -  тема  отдельной новеллы).
 Я хочу рассказать о другом.
В Советском Союзе , в Германии , отношение к евреям было одинаково   враждебным.
Москва  еще в двадцатые годы? стала уничтожать еврейскую интеллигенцию, закрывать школы и театры.
 В Минске казнен  цвет белорусского  еврейства- поэты и  писатели


 Изя Харик 


А Гитлер    увеличил обороты: физически уничтожая    евреев во время войны.
 После   ее   окончания ,   Москва вновь вернулась  к еврейской теме: все запрещалось , закрывалось.  По указке, организовали» Дело врачей», убийство   известного артиста  Михоэлса, членов Антифашистского комитета…
 Снова удар по цвету еврейской интеллигенции.
И, если    бы     не   смерть   Сталина, всех бы евреев    отправили в Сибирь.
 Теплушки    стояли     уже наготове…
Отец   в Климовичи    вернулся       инвалидом :   рука искалечена под Сталинградом.
В  еврейской      школе  никого нет:  учителя погибли на фронте,  ученики расстреляны во рву.
 Не знаю, как он не сошел с ума?
Только   приезд   мамы со старшим  сыном,  вернул его  к  жизни.
  Стали приезжать   в город фронтовики, появились друзья.
  Отец    снова стал директором школы.  Только уже школы
 рабочей- молодежи. Несколько десятилетий он ей отдал.
Не зря   о ей говорили  " Академия Лейтуса».
Здесь    был   особый микроклимат: со всеми находили общий язык. Многие из    так называемых» трудных подростков», позже поступали в институты.  Став руководителями на   производстве  ,  сами  направляли молодых рабочих в « вечерку».
Отец    был  глубоко светским человек,  и далеким  от религиозных обрядов.
Да, видимо,    и  не   хотел  конфликтовать с властью.     Он воспитывал в еврейском духе троих сыновей, увлекался и нам прививал любовь  к   еврейской истории,  еврейским авторам.
Но с местными евреями,    не встречал шабат и не провожал его. Тем более, это было запрещено.
 А вот уже из   удивительных вещей, которые происходили в нашем городе.

Евреи молились в пятницу, на исходе субботы, поминали умерших, отмечали еврейские религиозные праздники.
Было много   ценных книг: молитвенники……   Утверждают, что даже   был свиток Торы. Но я не видел, не знаю…
Было время, когда продавали даже   кошерное мясо.



 Резник  обходил   дома    и спрашивал какое мясо и сколько  хочет заказать   или иная семья?
 А позже разносил его по адресам.

 Моя мама тоже   у его    заказывала кошерное мясо( но  в последние годы его  уже не было).
В нашем городе делали обрезание мальчикам на восьмой день после рождения.
 Ну и хоронили   , естественно,  по еврейскому обычаю
 С рождения и    до самой   смерти,  даже в условиях маленького городка и  полного запрета, евреи  города  совершали религиозные  обряды , соблюдали традиции. 

Власти   понимали, что      евреи    ей не опасны.
Многие прошли   войну и   преданы    стране, работают, растят детей, что же из них сионистов делать?
Но   копнули бы    поглубже, могли пришить все, что угодно даже … отправить в тюрьму.
А евреи наши   любили    поиграть в детские прятки.
 В молельные дома заходили по одному…
Когда выпекали мацу, внешние двери закрывали на замок.
Мол ,  в  доме никого нет.
 Но дым из трубы дома все равно выходил …
 Во время моей    юности ходила такая шутка:»  КЭГЭБЕ не спит, КЭГЭБЭ не дремлет…».
 А если бы    местные чекисты узнали,  что Мендель Янкелевич Казачков, не  просто лаборант вечерней школы, но еще и довоенный профессиональный кантор. 


После неудачной операции в детстве, он даже трудно говорил (у него был искривлен рот). 
 
И никто не мог поверить в то, что  Мендель Янкелевич  ,ходил по пустым коридорам  вечерней  школы  и  распевал хазаноты…
 Представляешь   лицо местных чекистов, если бы они узнали   об этом?
 
 Казачков    навещал     моих родителям, ибо ближе у его никого не было.
  Вместе    они  ужинали,    смеялись  и  шутили над его проделками.
Мой отец    только   просил   его плотнее   закрывать окна школы      и петь …тише.

Никто не обращал из органов внимание на одного  очень        странного     еврея: все время он   ходил в  теплых войлочных сапогах.
Однажды навестил нашего отца, принес книгу " История русских  евреев",
Изданную в 1890 году.
-Возьмите книгу на несколько дней, я ложусь в больницу,-
 попросил он родителей. 
 Как чувствовал, что ему   осталось    не    долго .
  Был уверен, что мы   ее     сохраним. Хотя, если бы ее обнаружили, всем светила верная тюрьма.
  Но отец не мог выбросить такую редкую книгу, передал ее мне, а я   привез в  Израиль…
 
Моя дочь , правнучка раввина…..


 Все   возвращается , как говорят, на круги свои.
На    примере  жизнестойкости  даже   евреев нашего города видно: евреи-вечный народ!




Саша Лейтус,житель города  Денвер, Америка:         :"
    В Америке, где  живу  я    со своей семьей, нет никаких трудностей с совершением еврейских   праздников и  религиозных традиций.
 Но если бы любовь к ним   не получил в маленьком городке Климовичи, возможно,  и сегодня , я    был бы далек от этого…
  У моего дедушки  Марка и  бабушки   Аси Лейтус по отцовской линии, были полные собрание книг Шолам- Алейхема , Фейтвангера на  русском языке.
Именно по этим книгам я открывал для себя   такой закрытый тогда мир еврейства. Я , ребенок из         минской светской семьи, увлекся этим миром.
 Приезжая  в Климовичи  в течение  десяти лет- с 1974 года по 1984 год, ходил со своим дедушкой Мишей( Мошка, так звала его бабушка Перла Кац, по материнской линии)



в синагогу или  молельные   дома Зелика Суперфина,       Трактинского,  чтобы встретить субботу.
 Кидуш обычно проводился   в праздничной обстановке: после молитвы на идиш, рассаживались за столом.  Выставляли на него бульбу, гефильте  фиш в томатном соусе, бутылку водки. Вот так евреи  Климович встречали шабат…
 А за несколько часов   до его  наступления,  мы    ходили в городскую баню, она   заменяла нам микву. 

  За все доходы и расходы общественной кассы  общины , отвечал мой дедушк Перенос  саше  лейтусу
Все очень берегли старые еврейские книги.   Не помню какую ,   но одну из них хранили  на печке,  завернутую в шубу в доме моего деда Миши Кац.
Чтобы не обнаружили, евреи   ее передавали друг другу: Казачкову, Резникову,  Козлову,  Трактинскому ,  Зелику Суперфину …
 Сегодня это уже  напоминает детективный роман…

а Миша.
Перенс  ниже.


Маргарита  Шифрина- Лазарева:"В 80-ые годы в Милославичах  жил только один еврей".
 Наши родители пережив Катастрофу , мало рассказывали о  потерях семьи, о  войне.
Отец после окончания     военного  училища,   был техником в авиационном полку. Офицер, имеет боевые награды…
 А что было в   бывшем   еврейском местечке Милославичи, откуда родом моя мама, долгие годы мне  было  неизвестно. 
Не   знала     бы  и  сейчас, если бы не статья Сергея Шевцова в  республиканской газете.  Из нее мне стало известно,что

Зелик  Суперфин, двоюродный брат  отца моей мамы, роздал колхозный коней евреям, и многие уехали на них в эвакуацию.
 Спаслись семьи Меера Резникова, Янкифа Суперфина   и другие.
 Но не все…
 В Милославичах расстреляли 130( !) евреев…
 Самому старшему- Мордуху Суперфину, родному брату моего прадеда Файтла, было 80 лет.
 Самому младшему - Гиршику Шапиро, тоже моему родственнику- несколько месяцев…
 В Милославичах    были расстреляны семьи  Суперфинов- Цала ( родной брат моего прадеда) и его сын,  Шапиро, Кугеневых, Рыженских, Богачковых, Гуревич, Вороновых, Никашкиных, Сендеровых,Бейдеровых,Боровиков, Кугелевых.
 Спаслись во время расстрела только двоюродный брат моего дедушки -  Айзик   Суперфин, и его дочь Бася.
 Айзик попал в партизанский отряд, а  Басю, которая не  была похожа на еврейку, вывезли  вместе с белорусскими парнями и девушками на работу в Германию. Встретились они уже после войны.
 Айзик    заходил   к нам  и    рассказывал  моей бабушке историю своего спасения.
 О   том ,   что командир партизанского отряда в своей книге воспоминаний  написал  о нем . Сегодня правнук   спасшегося  Айзика- раввин. Это же чудо!
 А в конце   80-  х   годов  из Милославич в Климовичи изредка  приезжал старик с большой седой бородой.   Он ходил по домам.
 Одни городские евреи его   кормили, другие-  давали старую одежду.
 Как мне сообщили   родители, это был последний еврей  из Милославич…
 А все остальное я узнала попозже
Думаешь, только я одна?
 Дала твою книгу почитать знакомой. Приходит и говорит: «Не может быть, чтобы   евреев убивали  их  соседи, знакомые, а потом душились в очереди за вещами убитых в бесплатном магазин..
 А если мы будем молчать  и    ничего не говорить, все будут думать, что  ничего  и не было, и евреев никто не убивал.
 Мои многие родственники по маме сами для  себя выкопали яму в Милославичах ,сами себя убили , а потом еще сами  присыпали ее  землей?
 Получается все именно так,  если     …не верить. 
Наше поколение-  последнее звено между нашими родителями , бабушками   и  нашими сегодняшними детьми и внуками.
   Если мы им ничего не    сообщим  ,не  передадим, все уйдет в неизвестность…
 


 Полина Чарная- Башмакова, бывшая жительница села Лобжа 
Климовичского района , сейчас живет в     :" Какое мое " поле?..."
По маме я- белорусска,  по отцу – еврейка , а записана русской.

Полиной, видимо, назвали    меня … не зря!
 Так дитя   какого  же я  « поля» , нередко спрашиваю у себя?
У детей и внуков свое поле-  русское!
 А я душой чувствую, что    из всех троих " полей", мне ближе еврейское…
Может , потому, что и я,  и  мой брат были ближе с отцом.
  Да его все наше село Лобжа почитало!
  Представьте себе глухое белорусское село. Сюда приезжает мой отец- учитель математики.
Израненный на фронте , после госпиталя. Находит маму в Лобже, куда ее направили на работу.
 И вот этот еврейский   интеллигент становится председателем колхоза. 
В  районе  против его назначения , в  области- тоже. Мол , нет опыта работы в сельском хозяйстве, не специалист.
Но люди три(!) дня кричат за  его   на собрании:"
Хотим только его.  Не знает –  мы научим, нет опыта- придет. Он с нами разговаривает, говорит каждому на " Вы". Он-  человек!»
 Так наш отец стал председателем самого бедного и отсталого колхоза в  1955 году. 
 Много чего сделал, хотя, когда все было разорено и разворовано, не все в силах от председателя. 
Но знаю точно, что до него никто деньги на трудодни  не давал. А он дал и люди плакали.
Если на него в селе все   молились, конечно,  отец, и его еврейское поле, мне  было и осталось самым родным.
 Родные моего отца, пять человек из семьи  Чарных  погибли в Псковском гетто.
 Другие   родственники   отца  ,   на дне Припяти  в Гомельской области.
 Что-то поздно менять в моей жизни.
 Я смотрю по еврейскому календарю,      когда  и  какие у вас  праздники, пытаюсь учить иврит…
 Был момент, когда уехали мои родные.
В Тель- Авиве был раввином мой дядя,  у него остались  сыновья, внуки,  но как их  найти сейчас ?   
Ты вот пишешь о Михалине.
 Если можно, добавь к своим   воспоминаниям ,  и мои…
Михалином   в  Лобже была …наша  семья.
 А до сегодняшнего дня колхозный сад называют именем моего    отца, а его портрет висит в сельской школе.
Вот тебе и поле…
 Русское, белорусское, еврейское…
 Люди, простые люди всему сами дают оценку…
 





 Анна Школьникова- Сивцова, бывшая жительница  Михалина , живет в Минске:"Маленькую сестру  моего отца вытащил из колонны полицейский…!

 
Ты хочешь знать    правду     о       евреях   из маленького города   во время войны?   Ты    хочешь рассказать о еврейских солдатах из Михалина?  Так, слушай!
 Перед самой войной мой отец был призван в Красную Армию. И так получилось, что в первые дни войны их взвод попал в окружение. Каждый, как мог, самостоятельно старался найти дорогу к своим… Но несмотря на все усилия, они попали   в плен. 
 Много испытаний пришлось вынести отцу: тяжелейший    труд, голод   ( ели  древесные опилки), страх, что  кто-  либо  выдаст его , как еврея.
А в это время в деревне Блиум, где он родился,  повели через Михалин в Климовичи на расстрел его отца, маму, брата , сестру.
 Полицейский Ефремов, который вместе с другими сопровождал евреев, видимо, пожалел маленькую сестру отца и вытащил ее из колонны.
 Он приказал ей    бежать к нему домой.
  Будто она была его родственницей   и случайно оказалась в этой колонне.
 До конца войны жила в его семье. Когда было уголовное дело на Ефимова после войны, он приезжал к Рае,  так звали девочку  ,  чтобы она дала показания в его защиту.
Еще один случай!
 Что он и сделал: одну  девочку расстреляли , а Галина таким образом спаслась.  У меня  вызывает интерес этот полицейский: но ,что с ним было потом, не известно…)
 
  Кто-то  уговорил из местных жителей  этого же   полицейского Ефремова , признать одну из дочерей еврея , майора Григория  Чемоданова,  своим ребенком.
А мой отец после побега из плена        оказался в Действующей Армии, воевал    до конца войны.
 Как тяжело ему   было    узнать о  том,  что из родных у его осталась только сестра Рая,  сейчас она живет в Израиле.
 Вскоре он встретил мою будущую  маму  фиру
Во время войны ,  она с семьей находилась  в эвакуации  в Свердловске. Мой дедушка Меер  был среди тех немногих евреев местечка Милославичи ,  которые  на конях  смогли  вывезти  свои семьи.
Иначе бы все, погибли, как и другие….
Вернулись в Михалин- больше было некуда.
 Дедушка Меер      работал  в еврейском колхозе» Энергия»,
 
 мой отец    -    в  городской школе  завхозом.
 Писал стихи, играл на мандолине, скрипке. В студенческие годы,  когда  мы  с  сестрой приезжали домой, мама готовила  праздничный стол с наливкой.
 И  всегда пели песни о войне под окомпанемент  папы.
 Но он имея прекрасный голос   никогда не пел.
Слушал нас, а в его  глазах  стояли слезы.
 Только теперь я понимаю   :» Почему?»...

Татьяна Немкина, жительница   
 : "Моя бабушка спасла моего …дедушку"

Был такой кинофильм" Альпийская баллада" , в котором  рассказывалось  о том , как  белорус и итальянка бежали вместе  из концлагеря.
  Помните?
 Как они во время побега, полюбили друг друга.
Моя   бабушка    Наташа, когда смотрела этот кинофильм ,   плакала всегда.
Плакала моя мама ,  и я…
 - Бабушка Наташа все говорила:" Какая   у  нас была   Белорусская    баллада!  Если бы по ней поставили кино, люди слезами залили    бы    свои  хаты…"



    … Я не все знаю, только со слов старших. Моя бабушка Наташа, в начале войны ей было всего 20 лет, случайно нашла в лесу израненного красноармейца.
  Возможно, когда немцы  гнали  солдат,  убежал в лес, где  и прятался.
Она   сначала    не     знала    даже,   как его зовут, откуда он? 
Но ,  не могла бросить : перебинтовывала     раны,    приносила еду, воду,  помогала преодолевать боль…
 С наступлением холодных дней   , солдат   перешел в   дом моей бабушки, прятался в подполье, в  погребе.
 Деревня    была   лесная: немцы ее почти не навещали.
Когда поправился, ушел за линию фронта.
Продолжил воевать, после    войны вернулся  и  нашел мою бабушку.
У них уже был, видимо, роман, крепкая любовь!
Столько испытаний прошли вместе!
Расставаясь ,     они  пообещали друг другу :  быть вместе, если останутся живыми.
  А дальше, что    было,     знаешь?
Нет?
 Тогда   я тебе расскажу, а ты уже можешь об этом написать…
Моя бабушка Наташа  жила с моим дедушкой   , со своим   мужем- евреем, которого спасла в твоем… Михалине.

 Да- да, в Михалине.
С 1945 года  или  1946 по 1951 год…
А куда им было   ехать , как не в еврейское местечко? Только здесь могли помочь после войны.
Но это еще не все…
Ты знаешь, у кого они снимали квартиру?
 Тоже не знаешь?
У твоего…  деда  Залмана Златкина!
-
Жили, как все после войны: трудно, но   любили друг друга необыкновенно!
 Такую любовь, которая началась    с лесной баллады,   описать словами невозможно!
 Родили троих детей.
И всех-  на Михалине!
  Вначале    появилась  старшая  дочь .Кто?
 В  1946   году родилась  моя мама Людмила.
  Ей было полтора   года,      когда умер  наш  отец.
 А  через   несколько месяцев  пополнение в семье: сын!
Его   бабушка    Наташа, а тогда молода женщина ,назвала  Николаем, в честь отца. 
Вот так печально закончилась Белорусская баллада: мужа- фронтовика нет. На руках- трое маленьких  детей.
 Как жить?..

 Моя мама Людмила часто   вспоминала   о своем михалинском    детстве .
 Рассказывала о том, что Хана, жена  Залмана( вторая жена
 деда, мою   бабушку, его первую жену Сару  расстреляли) поила ее козьим молоком.
Бабушка часто   вспоминала     о том, как  Хана  няньчила  мою маму и других детей.
А когда   она  видела ее уставшей, всегда приносила ей кофе, учила  его варить..
Такая необычная   история    любви белорусской девушки    и еврейского солдата. Мне даже не верится, что это  мои  бабушка и дедушка.
 
 

Продолжение  этой любви   - в  трех детях,?  ,внуках, правнуках.
  Но это еще не все.
У  нашего отца  Николая Козлова  была довоенная семья в  Черикове, которую он не оставил. Бог ее спас!
 Но он не мог оставить и   любимую  девушку, которая  его спасла,  и можно сказать,   дала ему    вторую  жизнь…
 Вот такая была дилемма…
От    военных ран , и душевных переживаний , возможно, так рано    умер наш  дедушка, наш  еврейский солдат Николай Козлов.          
 Но он   успел построить дом в городе Климовичи для любимой    Наташи  и своих трех детей , о котором так мечтал , находясь  последние дни в больничной палате…
( В этом доме и сейчас живет   
Успел еще познакомить новую семью со своими     родственниками в городе Черикове. 
В детстве  моя  мама    приезжала к ним в гости.
  Помнит, что у отца была две сестры с   братом, который
 жил в соседнем городе Краснополье.

Прошли годы…
 Людмила, дочь Николая и Наташи, вместе с мужем Василием Немкиным , сейчас  живут в Набережных Челнах- у них   детей и   внуков.
Я самая старшая, живу под Москвой





 Моя дядя , Николай   Козлов, продолжатель отцовской фамилии и его рода, живет в    ,


 Тетя









  Ну , а если вы думаете , что баллада , начавшаяся под белорусскими Малышковичами,  что в Климовичском районе,  закончилась , ты вы ошибаетесь…
 Татьяна Немкина, внучка Николая и Наташи, мечтала приехать и жить в  Израиле, как …  внучка еврея.
 
  Предъявила  в  израильском посольстве  свидетельство о рождении своей мамы, где записано, что мать – Наталья Букатегко русская…
Но то ли удостоверение было выдано   повторно,  то ли  нашли причину  в том , что брак не был  зарегистрирован, только Татьяне  отказали.
Но    не нужно  быть даже  экспертом.
 Еврейство Татьяны – налицо!
Высокую   черноволосую     красавицу    почему-то  во многих местах принимают за еврейку.
 Только не в нашем посольстве. Но она   не печалится.
Не  имея возможности получить статус репатриантки,  приезжает в Израиль в качестве туристки.
 И уже не в первый раз.
 в Наарии ? живут ее приятели по Климовичам- Тамара и Михаил Леины.
 Здесь живет ее друг Томас.
 Даже  намеревалась  приехать, поселиться теперь  навсегда.  Но оставить квартиру в двух километрах от Москвы?
 Раньше была готова, а теперь , когда прошел  не один год?
 Начинать все сначала?

 Нет, лучше уже приезжать в гости. А там будет видно…
 В последний раз она мне позвонила из Нагарии в сентябре:» Прилетела на золотой сезон, согреться на зиму, но самое главное-  попутешествовать по стране…»
 А   я  хочу   сказать ей: какая же ты,  Татьяна, внучка   еврея- фронтовика,   молодец!
 За  свою   любовь к стране, которую ты тоже  считаешь  своей.
( А  это уже- дословно).
 
-У тебя цепочка с Израилем не прерывается?
 А началась она в лесу под селом Малышковичи…
-Да… цепочка вот такая, через много лет.
- Белорусская баллада   и ее продолжение?..
- Да...
 А я ,я   только сейчас осознал, почему мне так дорог рассказ Татьяны и воспоминания ее матери о жизни на Михалине.
 Ведь в этот     старый дедовский дом, где они   жили до 1951 года,  мы  переехали  через шесть  лет   из  села Красавичи.
  И мы в разное время   спали под одной и той     же  послевоенной,  пробитой временем и  осколками  крышей,.
  Прыгали    детьми   по одному и   тому же скрипучему полу
Бегали босыми   ногами по одной и той же длинной  тропинке, которая петляла от  проезжей дороги к дому.
  Дедова хибара была нашим общим домом.




   Василий Немкин:"Я видел, как расстреливали еврейских детей на Выдренке"

























Владимир Смоляк:» Отец возродил семью из   из пепла…»
  С высоты своего возраста, образования и времени,  я  смотрю на жизнь    отца и… восхищаюсь им.
 Да, восхищаюсь!
Я представляю   себя на его месте и    думаю, а как бы я поступил? Выдержал ли бы   все?..
Возможно он и его поколение было особым?..
В его биографии- вся   история страны, которой уже нет…
Вся жизнь  отца     так или иначе была надолго связана с еврейским местечком Чаусы.
 Сюда он   вернулся    после окончания первой мировой  войны.  Отсюда уезжал и снова возвращался.
Здесь вступил в Коммунистическую партию, в Чаусах    ,      выдвигался на  самые разные руководящие должности, вплоть до директора льнозавода,  председателя  городского совета…
   Инспектор продовольственного отдела 29 Армии на Центральном     фронте  ,     начальник управления  армейских  баз 1-ой  гвардейской танковой Армии на 1-ом Белорусском и 1-ым Украинском фронтах…
 После окончания войны     руководил в Могилеве  « Облзаготленом»,   а  в Климовичах пищекомбинатом  ,   райпотребсоюзом…
Анализируя жизнь и поступки отца ,я  понимаю,  что      главным его университетом была жизнь и мудрость, полученная по наследству от родителей.
 У него даже есть своеобразный памятник, которому могут завидовать многие.
 Столовую, которую отец построил в Климовичах   50 лет тому назад, и сейчас называют» в городе Смоляковской…».
Но только сейчас я    могу    догадываться о той душевной ране,  с которой наш отец жил долгое время.
Война… 

У него   были родители, а также жена и дети. 
   Находясь на фронте     постоянно    думает о них.
 Но…   поступают    страшные вести.
Одна за другой.
В Чаусах, в его родном городе расстреляли вместе с другими евреями его    отца,   маму , жену дочь .
 Об этом сообщили, когда вышли из окружения. Но вначале
отобрали личное оружие.
 Боялись, что не выдержит.

Разрывая себя рыданиями, ушел от всех.
Когда вернулся, никто не узнал: поседел за несколько часов…
Жил мыслями: что у него остались   сын и дочь.
 И ради их двоих   нужно воевать и жить дальше. А через некоторое время новый удар: сообщили, что в бою погиб сын, офицер- артиллерист.
Не отошел     от этой потери, как очередная страшная весть: погибла     вторая его      дочь..
Переводчица правительственной делегации Советского Союза,     она    участвовала в работе Тегеранской конференции.
 По дороге в Москву     их колонну разбомбили…
Могла лететь в Москву вместе со всеми, но хотела поехать вместе с женихом.
 И вот такой трагический случай.
Когда  я сам  стал значительно старше своего отца, который возродил свой род из пепла.
   Если и сегодня    столовую, которую он построил в Климовичах более 50 лет тому назад,   называют  Смоляковской…



 Ефим Любан, живет в Германии, бывший    Михалина:»Кружка  козьего молока…»
Мне уже за 70 лет.
Многое ушло из памяти.
Видимо, так и должно быть.
Казалось бы, сейчас у меня самая счастливая пора: живу в Германии, в городе Штутгарт.
Многие метают хотя бы один день здесь побыть.
Это же –известный   курорт!
А какие термальные источники леса, горы!
 Выйдешь на улицу: все чистенько, везде порядок.
Только и слышишь:» Орднунг»,» Орднунг»!
Одни встретят:» Гер Ефим, Гер Ефим!»
Другие, вообще мимо пройдут, как и не знают.
Так здесь живут…
Понимаю, что человек не всегда своей судьбы хозяин.
Только под старость я все больше стал вспоминать Михалин.
Особенно, когда прочел твою книгу « От Михалина до Иерусалима», посмотрел мини-фильм .
Когда   хоронил своих   родных, когда расставался с другими близкими мне людьми, перед отъездом      за границу  ,   я в не  плакал…
  А    стал   читать   книгу   ,   которую ты написал,   не мог сдержать слезы.
Как маленький ребенок,    я плакал!
Михалин ,  снова  встал у меня перед глазами



Полковник Давид Синичкин:» Отца на генерала не… меняю»
«… Давно    не было в местечке такого веселья. Под хупой вставали  по  очереди две сестры.?
 Обе из семейства Шифриных, одна из которых стала Златкиной, а вторая- Синичкиной,- из книги» От Михалина до Иерусалима».
Первая  встреча
Снежная шапка укрыла два берега Днепра.
Могилевский    драмтеатр, сколько уже десятилетий, местная достопримечательность…   
Если спускаться   мимо его, а потом возле прежнего Дома политпросвещения, позже повернуть налево, то в конце лабиринтов   и мостиков- улица Льва Толстого.
Здесь на самой высокой горе, построил   дом     Александр Синичкин, двоюродный      брат моего отца Давида. 
На своих руках, а, образно говоря на» горбу», поднимал вверх   мешки с цементом, блоки, плиты.
По   узенькой тропинке на машине было никак проехать наверх…
И вырос   красивый   дом, в котором всегда было шумно от гостей.
Приезжали сестры Галя и Мария с Орши, нередко останавливались здесь   и мы,
 когда учились   в могилевских вузах.
У дяди Саши    было открытое   лицо, его   большой лоб пересекал шрам.
В холодные дни   натягивал поглубже теплую шапку: всегда начинала болеть и ныть голова.
   … Не подозревал    командир корабля   , что у матроса Александра Синичкина-сына местечкового  кузнеца, такой  стальной  кулак.
Иначе бы попридержал язык за зубами и не обозвал   моряка, обидными словами сквозь зубы:» Эй, жид! Что зенки раскрыл.  Ты на корабле- не в синагоге!»
Через минуту он уже был за бортом, а мой дядя – арестован.
 -Его решили наказать   жестоко: посадили к уголовникам, а за вознаграждение за услугу…передали им пару пачек папирос.
Уголовники не догадывались, что моряк- сын кузнеца.
Разлетались, как щепки по камере.

Но голову разбили тяжело: с того времени она и болела временами.
 Только мой дядя Саша   и дом построил, и   сына с дочерью родил, и     долгими вечерами рассказывал о Диме…
Рассказывали мне    не скрывая своей гордости о нем, и   его две сестры Галя и Мария, которые в Могилев приезжали из Орши.
Рассказывала их  мама Стэра,  родная сестра моей бабушки Сары…
Чаще всего она молчала: годы, недуги, пережитое давали о себе знать.
Но когда заходил разговор о Диме, тоже   вступала в разговор.
Еще не видя Диму, я уже представлял себе,
какой он смелый и красивый…
-На нашей свадьбе- одной из первых еврейских свадеб в белорусском Мстиславле, в окна нашего дома стали бросать камни.
Самый первый бросился к выходу Дима…   
  В форме старшего лейтенанта, на широком ремне- кобура с пистолетом:»
Ну кто из вас   хочет еврейской крови?   Мало  попили ее  во время войны?»
Отец мне рассказывал про этот эпизод, а я видел такими одинаковыми двух братьев- Александра и Дмитрия Синичкиных в похожей ситуации.
Только у одного    не было даже минуты, чтобы обдумать ситуацию…
 Другого   остановили родные, да и    ненавистники, сразу же разбежались.
Может, поэтому   у них и такие разные судьбы…

 Моя дядя Саша после отсидки, конечно уже не мог претендовать на что-то особое в своей жизни.
Работал сменным электриком, на место работы добирался на   своем мотороллере.
Но меня всегда удивлял тем, что его интересует в жизни все и все он хотел знать и уметь…
 И меня учил, и…баловал сюрпризами…
В один раз подарил мне фотоаппарат.
Да не простой, а немецкую зеркальную камеру, к которой я не знал, как притронуться.
Во второй раз вручил мандолину…
А в третий раз, загадочно улыбаясь, как всегда, когда он преподносил какой-то сюрприз, попросил немного подождать…
И вот в дом входит стремительно высокий военный в полковничьей папахе.
Тонкое властное лицо, красивая улыбка. А на погонах- три большие звезды.
И сразу же  доме от них стало светлее.
Это был … Дима!
- Мамочка, поцеловал поседевшую Стэру.
Обнял брата Сашу, его жену Раю, сына Леню, дочь Жанну.
- А это кто?-  вопросительно посмотрел на меня.
- Подумай , -улыбнулся Саша.
- Нечего думать! Среди своих чужих не бывает!
 А через   пару секунд выпалил:»  Кто-то…из сыновей Давида».
Все были удивлены, как он мог узнать меня, не если раньше никогда не видел?
-Я    военный человек! Может, еще генералом стану? -Все легко и просто.  Ваших детей я знаю.
Кто остался? Только Давид!»
И прижав меня к   своей шинели,  спросил:» Какой сын по счету? Как зовут?»
Так мы встретились и познакомились в первый раз.
шинели…
 … Я был еще очень молод.
 Меня ждала армия.
 Командир    ракетной батареи   майор   Оганесов,   для меня  был  Бог  , царь…
А командиры части, вначале полковник Никифоров, а потом – Зайцев, такими величинами, что нельзя было    представить…
И когда   мне   солдату , первогодку ракетных войск ,было тяжело на учениях    ,я  себя успокаивал:»  солдату  Синичкину было  тоже нелегко , пока он стал полковником…».
Полковником я не стал, но первая звездочка на погонах младшего лейтенанта у меня появилась в конце службы…



ПОЛКОВНИК ВЕНИАМИН МИНДЛИН
Публицистика Ефим Златкин

Ефим Златкин В год 65-летия Великой Победы
ПОЛКОВНИК ВЕНИАМИН МИНДЛИН
5 РАЗ ПРЕДСТАВЛЯЛСЯ К ЗВАНИЮ ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
НИ РАЗУ ЕГО НЕ ПОЛУЧИЛ….

Поезд медленно пересекал белоснежные просторы Белоруссии, все ближе и ближе подтягиваясь к Москве. За окном вагона – январь 1983 года. Страна в ожидании. Что будет после смерти Брежнева? Об этом идут, не переставая, споры и между моими попутчиками. Прислушиваясь невольно к ним, я все больше думаю о своей встрече, которую так долго ждал. Хотя она могла так и не состояться, если бы не маленькая случайность…
Как-то в районном музее, что в городе Климовичи, я обнаружил новую экспозицию ко Дню Победы. На ней – фотографии молодого дерзкого полковника, а под ними – лаконичная подпись: уроженец Климовичей, полковник В.А.Миндлин, участник боев за взятие Рейхстага.
Увидеть это для меня было шоком! Да, как журналист городской газеты, я писал про всех фронтовиков – русских, белорусов, евреев, не называя национальности последних, как это было принято. Но такого уровня, такого масштаба среди героев моих очерков и зарисовок еще не было. Конечно, я загорелся. Еще бы! Полковник, дошел до Берлина! Да еще и еврей! Редактор Иван Иванович Журко был в восторге от моих новостей.
- Говоришь, полковник? Брал Берлин? Отпускаю тебе всю третью страницу! Запускай! – великодушно напутствовал он меня.
Все было правдой. И полковник, и герой Рейхстага… Но когда материал пошел в набор, выяснилось, что у моего героя не совсем обычные для слуха белорусов имя и отчество. Вениамин, да еще и Аронович…
- Чувствую, мне будет на орехи. Да ладно. Не оголять же мне газету таким классным материалом... Будет бомба! Но мы ее замедлим. Не будем писать ни имя, ни отчество. Везде – В.А.Миндлин. И точка. Фамилия, конечно, не белорусская, но это уже легче, – размышлял мой редактор.
Утром в белорусском городе Климовичи был действительно маленький шок. Вместо обычных героев, широко известных, был новый… Да еще какой!
- Сядь, послушай! – вызвал меня покрасневший то ли от негодования, то ли от взбучки редактор.
- Что это такое?! Мы воевали всю войну. А здесь какие-то Ароны в героях, - возмущался бывший партизан.
- Вы с нами посоветовались? – наставляли из партийных органов.
А третьи – немногие евреи города, да и честные советские люди, увидев меня, радовались, просили рассказать подробнее о Вениамине Миндлине.
Между мной и Вениамином Ароновичем завязалась дружеская переписка. Хотя нас разделяло по возрасту более тридцати лет, нашлось что-то общее. Оба еврея, и оба этого не скрывали. Гордились своим племенем – горячим и неспокойным. Во-вторых, мы учились в одних и тех же стенах школы города, правда, в разное время. В разное время жили в одном и том же поселке Михалин. Вениамин жил там, когда этот поселок был наполнен еврейским гомоном, еврейской жизнью. Я жил, когда от этой жизни осталась только лишь тень. И тем не менее мы бегали босоногими по одним и тем же проселкам, купались в одном и том же озере, ходили в одни и те же леса за ягодами и грибами. Словно мы чувствовали свои общие корни. И это нас роднило.
- Приезжай в Москву. Обо всем поговорим. Поверь, будет интересно, – как-то написал мне Вениамин Аронович.
- Командировку не выписываю. Дни отпуска берешь за свой счет. Куда едешь, никому не рассказываю, – подмигнул мне редактор, когда я поделился с ним своими планами.
И вот за окнами – разноцветные огни Москвы.
В ожидании остановки еще раз перечитываю письмо Вениамина Ароновича.
Тронут тем, что Вы меня прославляете в областной газете. Но тут, кажется, "занадта". Очень много они отвели места для меня. Мне кажется, что больше внимания надо уделять погибшим… Интересно знать, как отреагировали земляки на публикацию в "Магилеускай праудзе" Ведь такая публикация не может у некоторых не вызвать и отрицательных эмоций! Считаю, что выделение в музее отдельной экспозиции для Миндлина - тоже неоправданно. Я им об этом говорил в свое время. Не послушали… Как и обещал, высылаю Вам для ознакомления рецензии на Героев.
Из них я жив один. Учтите, что рецензия написана на меня чересчур возвышенно, писал ее генерал Кривошеин, чересчур возвышенную концовку я даже решил оторвать. Да, к праздникам неожиданно получил поздравление от Могилевского обкома партии и облисполкома, чему несказанно удивился. Когда Вы прислали газету- все прояснилось.
Следующее письмо.
Недавно видел" Надписи на стенах" Долматовского. И увидел там очень-очень мало фамилий, написанных 2- го мая 1945 года – в день капитуляции Берлина. Когда в 1945 году мы там бывали после этого, то каждый раз оказывалось, что поверх наших надписей более поздние наслоения - надписи тех людей, которым удавалось посетить Берлин позже. Как рассказал мне полковник ГДР, на Рейхстаге было около двух миллионов надписей. И каждый раз восстанавливали одни, закрашивая другие. Этот же немец мне рассказал, что реставраторы пытались расчленить те плиты, которые успели вырезать, они насчитывали 15-19 слоев. Поэтому на разных фото можно видеть разные надписи на одних и тех же фрагментах стен. Сейчас Рейхстаг восстановлен без купола и находится в английской зоне за Бранденбургскими воротами. Такова история.
Хочу напомнить, что это было еще до воссоединения Берлина.
Встреча с Вениамином Миндлиным была назначена у меня на одной из станций метро. Признаюсь, немного волновался. Все-таки он – боевой офицер, столичный житель, ответственный инженер всесоюзного телецентра. А я – журналист из белорусской периферии, далекий земляк…
Как из-под земли вырос моложавый человек с орлиным взором. Красивая улыбка, теплые глаза, крепкое рукопожатие. И с первой минуты ощущение, будто долго знали друг друга.
Да, много я уже знал о полковнике Миндлине. Знал из его писем ко мне, из его публикаций в столичных журналах. И за всем этим не знал, какие нравственные переживания, какие душевные потрясения пришлось пережить ему, боевому командиру.
Нет, он не боялся в боях, не боялся никого в жизни. Ведь он – из породы победителей! Но не всегда среди победителей хотели видеть его, командира с "пятым пунктом". Не всегда…
Он пригласил меня к себе домой.
В разговоре с Вениамином Ароновичем я не услышал жалобы на судьбу – она была благосклонна к нему. Хотя несколько раз был ранен, но остался в живых и дошел до Берлина! Он был награжден орденами Ленина, Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны первой степени, орденом Красной Звезды…
– Да у вас только не хватает звездочки… - не удержался я, рассматривая его мундир с боевыми орденами.
- Не только одной, пять звездочек не хватает, - улыбнулся полковник. Хотя и сказал это довольно жестко. И добавил: Сейчас об этом и говорить не хочется.
- Дарю тебе мои архивные документы. Когда-нибудь прочти на досуге. Мне это уже ни к чему, - на прощание проговорил Вениамин Аронович, протягивая мне пожелтевшие листки.
Когда я уже подошел к дверям, он добавил:
- Придет время, когда-нибудь расскажешь. Пять раз меня представляли к званию Героя Советского Союза. Один раз заменили "звездочку" орденом Ленина, во второй – на орден Отечественной войны, в третий раз – дали право присутствовать на подписании капитуляции Германии.
Никто, да и я, не стремился к званию Героя. Ведь воевали не за награды, воевали за своих родных, за свою землю. Конечно, было уже потом обидно, что обходили незаслуженно.
- А со званием? Ведь полковником, командиром полка тяжелых танков "Иосиф Сталин" вы стали уже в 27 лет, в середине войны. А после нее продолжали служить. И снова никакого продвижения? – спросил я, набравшись наглости.
- Бывает… - улыбнулся Вениамин Аронович и продолжил:
- Ты знаешь, иду я по Москве после военного парада в военном мундире. И вдруг передо мной вытягивается и отдает честь генерал. Я ему:
- Что вы?! Я же вам должен первым честь отдавать!
- Товарищ командир, - обнимает меня рослый генерал. – Вы же для меня были и остались первым командиром! Я же ваш лейтенант, - говорит он и называет свою фамилию.
И я вспоминаю, как принимал его под свое командование. Узнаю в этом величавом генерале своего безусого лейтенантика, своего взводного.
- Да, все бывает... – пытаюсь я как-то разрядить обстановку.
- Присядь перед дорогой. Я расскажу тебе еще что-то, коль так уж настроил меня на воспоминания, – подвинул мне кресло Вениамин Аронович.
- Ты думаешь, я особо печалился, что не присвоили генерала, героя?.. Нет. Было неприятно, да. Досадно, да. Но не больше. Жизнь захватила меня, продолжалась. А то, что было, с войной ушло на второй план.
- Давид Драгунский тоже ведь был командиром танкового соединения? Вы знали его? – интересуюсь у Миндлина.
- Конечно! Он одно время был, как и я, полковником, командиром танкового соединения. Дважды Герой Советского Союза, генерал- лейтенант. Среди евреев – воинов Великой Отечественной – только он один такой.
- Возможно, не нужно ему было поддаваться нажиму Кремля, возглавлять Антисионистский Комитет?
- Легко сказать – не нужно… Я в этом не судья. Я его ценил и ценю прежде всего за качества боевого командира.
Я перешел на новую тему.
- То, что в стране застой, видно всем. Но ведь должно что-то измениться сейчас, после смерти Брежнева. И сегодняшние руководители страны все-таки присвоят вам заслуженное звание Героя? – заметил я.
- Это вам, далеко от Москвы, так хочется. А здесь Москва. Она не так быстро строится, и здесь не так быстро все меняется, - на прощание сказал мне Вениамин Аронович.
…Через семь лет после этой встречи я улетал из Шереметьево в Израиль. Окинул прощальным взглядом заснеженную столицу с высоты полета, мысленно попрощался с Вениамином Ароновичем Миндлиным. Ибо только он один из близких мне людей оставался здесь.
И…новая олимовская жизнь, борьба за существование, за кусок хлеба закрутила. Да так, что не было ни минуты ни присесть, ни обдумать. Но все эти годы я чувствовал свой долг перед Миндлиным. Долг журналиста, долг еврея рассказать об этом необычном человеке. Тем более, в год 65-летия Победы…Может быть, компетентные власти Израиля обратятся с инициативой к руководству России, чтобы представленный много раз к званию Героя Советского Союза Вениамин Аронович Миндлин был награжден звездой Героя?

Я беру в руки пожелтевшие страницы, которые передал мне в Москве Миндлин. Буквально перепечатываю их слово в слово.
ПРЕЗИДИУМУ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
Мы, бывшие руководители 8-го (3-го мк) гвардейского Прикарпатско-Берлинского, Краснознаменного ордена Суворова механизированного корпуса, в связи с 20-летием великой победы над фашистской Германией, ходатайствуем перед Президиумом Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза бывшим нашим подчиненным, командирам боевых частей корпуса: гвардии майору запаса Кунину Александру Михайловичу, гвардии подполковнику в отставке Костюкову Ивану Васильевичу и гвардии полковнику в отставке Миндлину Вениамину Ароновичу. Названные командиры во время Великой Отечественной войны, за совершенные ими героические подвиги в боях за Родину неоднократно представлялись к присвоению этого высокого звания, но не получили его.
Командир 8-го гв.механизированного корпуса
Герой Советского Союза, гв.генерал-лейтенант т/в запаса
С.Кривошеин.
Заместитель командира 8-го кв.механизированного корпуса
по политчасти, начальник политотдела гв.полковник запаса
М.Литвяк.
Заместитель начальника политотдела 8-го гв.мехкорпуса
гв.полковник запаса

И.Солодахин.
. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
На присвоение звания»ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА»

  Гвардии  полковнику в отставке М И Н Д Л И Н У    ВЕНИАМИНУ АРОНОВИЧУ, бывшему:
1943 год- исполняющего  командира 10 Механизированной бригады.
1944- командир 1  Гвардейской  Чортконкой,дважды ордена Ленина,Коаснознаменной, ррденов СУВОРОВА, КУТУЗОВА и БОГДАНА ХМЕЛЬНИЦКОГО  Танковой  Бригады.
1945- командир 11 Отдельного Гвардейского Бранденбургского – Берлинкого Краснознаменного иорденов Кутузова, Тяжелого Танкового Полка Прорыва.

 Родился в 1919 году в городе Климовичи,БССР. В Красной Армми с 1938 года. Офицер- с 1939 года. Член КПСС с августа 1942 года. В 1-ой Гвардейской Танковой Армии сиюля1943 года. До этого был на Крымском, Северо- Кавказском  Фронтах и Черноморской  групе Закавказского Фронта.
 Награжден орденами Ленина, Красного Знамени,двумя орденами Отечественной войны 1 степени,орденом Красной звезды и другими наградами.
 В настоящее время работает старшим инженером на Московском Телецентре.

 Командуя боевыми соединениями, входящими в 1 Гвардейскую Танковую Арию и действуя в составе Воронежского, 1-го Украинского, 1-го и 2-го Белорусских  Фронтов, товарищ Миндлин В. А. неоднократно представлялся к привоению высокого звания» ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА», однако его не получил:
  В августе 1943 года в наступательных боях   северо- западнее Харькова, товарищ Миндлин В. А. исполнял обязанности командира 10 Механизированной  Бригады в Г.М. К. Под его командованием бригада прорвала сильно укрепленную оборонительную позицию немцев на реке МЕРЛА.Товарищ Миндлин лично возглавил танковую  атаку под селом МИХАЙЛОВКА и  прорвался через оборону дивизии  « СС» -« Мертвая голова».
  В ходе наступления был переброшен  на отражение танкового контрудара немцев из района города АХТЫРКА, в резхультате встречного боя, товарищ Миндлин смел остановить танки дивизии»СС»- « Великая Германия», уничтожив при этом более 20 танков» Тигр», « Пантера» и много живой силы противника.
  После отражения контрудара противника, товарищ Миндлин В.А.  осуществил

 Смелый и дерзкий маневр и, атакуя через лес, смог овладеть сильными опорными пунктами противника СЛОБОДКА и КОНСТАНТИНОВКА, затем, вед тяжелые бои с танками и мотопехотой сумел выйти в тылы    обороняющейся  дивизии» Мертвая голова» и овладел городом  КОТЕЛЬВА. В этих боях в конце августа  и сентября 1943 года, товарищ Миндлин действовал самостоятельнои в его распоряжении были переданыоставшиеся танки двух бригад. Товарищ Миндлин проявил мебя в тяжелых боях,как герой: лично участвуя в боях он своим примером бесстрашия, мужества , воинского мастерства, вдохновлял подчиненных к борьбе с врагом. За эти бои был  представен к званию « ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА».

14 июля 1944 года   при прорыве западнее города Луцк, товарищ Миндлин командовал передовым отрядом,при этом  на него была    возложена особая задача: отвлечь на себя, находящуюся в оперативном резерве немецкую танковую дивизию и этим обеспечить успешные наступательные действия 1-ой Танковой  Армии на другом направлении.
 Передовой отряд был введен в бой на два дня раньше основных сил армии. 14 июня днем прорваться не удалось,а  ночью товарищ Миндлин сам возглавил атаку главных сил бригады западнее города ГОРОХУВ. Эти смелые, инициативные  действия товарищи Миндлина позволили прорвать оборону,при этом было    уничтожено 14 танков противника и много живой силы. На рассвете тлварищ Миндлин со своим оьрядом,ведя тяжелые бои, ворался в район огневых позиций 105- миллиметровой артиллерии немцев и уничтожил артиллерийский дивизион  в полном составе. В бою товарищ Миндлин был ранен, но поля боя не покинул.
Днем 15 июля 1944 года выполняя основную  задачу, товарищ Миндлин встретился с танками  дивизии резерва противника и ведя с ними крайне тяжелые бои, отвлек их от направления главного удара 10ой Танковой Армии,чем обеспечил успешные действия армии по форсированию Западного Буга.Днем танк товарища Миндлина  был в бою подожжен, а  сам товарищ  Миндлин вторично контужен, но продолжал вести бой в глубине обороны. Товарищ Миндлин лично уничтожил 2 танка  и 3 орудия  противника.В этот день был ранен командир танковой бригады полковник  В.М. ГОРЕЛОВ и товарищ МИНДЛИН вступил в командование бригадой,будучи ранен сам.
 Бригада под командованием товарища МИНДЛИНА непрерывно действуя в составе передовго отряда мехкорпуса  , форсировала реки ЗАПАДНЫЙ БУГ,  САН и ВИСЛУ  и нанесла противнику огромные потери, за что бригада была награждена орденами» Красного Знамени и  « Суворова11 степени».
 При  бое на реке САН, товарищ МИНДЛИН отразил сильную контратаку  немцев, пытавших сбить наши части с плацдарма,  при этом    было уничтожено 8 немецких танков и захвачено 18 танков различных систем, которые затем были использованы в бою.
  Бригада под командованием товарища МИНДЛИНА смелой атакой овладела крупным опорным пунктом  городом ЯРОСЛАВ и успешно провела маневр по соединению с44-ой Гвардейской танковой  бригадой в  городе ПЕРЕМЫШЛЬ,  чем обеспечила разгром ЛЬВОВСКО- БРОДСКОЙ  группировки немцев.

После этого товарищу Миндлину было приказано возглавить передовой отряд для форсирования реки ВИСЛЫ. Выступив из района ПЕРЕМЫШЛЬ передлвлй отряд под командованием товарища МИНДЛИНА, действуя исключительно смело, дерзко и стремительно, смог оторвавшись от главных сил армииЮ самостоятельно вырваться к реке ВИСЛА и форсировать ее в  районе города  БАРАНУВ.
 На пути к реке ВИСЛА товарищ МИНДЛИН провел ряд тяжелых боев с танками и хотой противника и на марше разгромил по частям  власовскую  калмыцкую кавалерийскую дивизию.
  Исключительную храбрость проявил товарищ МИНДЛИН призахвате САНДОМИРСКОГО  плацдарма, он первый,вместе с батальоном автоатчиков на подручных средствах форсировал реку  ВИСЛА и захватил  дамбы на западном берегу, а после прибытия пантонов переправил танки, чем смог расширить, удержать плацдарм и обеспечить переправу главных сил танковой армии.
 В исключительно тяжелых боях с контраатакующими  вражескими танками  в августе 1944 года на САНДОМИРСКОМ  плацдарме ,товарищ Миндлин был всегда  в боевых порядках танков и своей личной храбростью обеспечивал успешные действия на главных направлениях. Под городом ВЛОСТУВ товарищ Миндлин в бою лично подбил два немецких танка.
 17 августа товарищ МИНДЛИН смелой атакой в районе КИХАРЫ, САБУТКА- ШЛЯХЕЦКА  вместе с 21 механизированной бригадой разрезал танковый клин противника, стремившийся  прорваться  к САНДОМИРУи уничтожил 12 танклов и до двух батальонов пехоты немцев, затем товарищ МИНДЛИН прорвался к реке ВИСЛА севернее  САНДОМИРА и тем самым было завершено окружение этого крупного опорного пункта и удержание плацдарма  за ВИСЛОЙ.
 За эти боевые подвиги товарищ МИНДЛИН В.А. был представлен к званию» ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА»,но материал затерялся.
В Восточно- Померанской операции ( март 1945 года) товарищ МИНДЛИН, командуя 11 –ым отдельны тяжелым танковым полком отличился при прорыве на север  к побережью Балтийского моря.При развитии наступления полк, прикрывая  фланг 10ой Танковой Арии, встретился с 3-ей егерьской дивизией апротивника, выдвигавшейся для нанесения контрудара. Во встречном бою товарищ МИНДЛИН  сумел упредить врага и разгромить мотопехотные части  самоходной дивизии   и штаб  дивизии.
 В районе ЦИЛЬЦЕФИРЦ полк  полковника МИНДЛИНА уничтожил 15 самоходок,более 2000 солдат и офицеров , захватил штабные документы и знамя  дивизии. Решительными действиями  МИНДЛИН обеспечил успешное наступление  армии к Балтике и спас много раненых.
Далее товарищу  МИНДЛИНУ была поставлена задача блокировать и уничтожить большую группировку немцев  под городом ШИФЕЛЬБАНОМ. С  этой задачей полк также справился успешно, Один на олин с превосходщими силами  корпуса СС, товарищ МИНДЛИн проявляя выдержку, стойкость  вел тяжелые бои с пытавшимся вырваться на Запад противником, действуя методом засадна дорогах.   В результате обеспечил уничтожение немцев и соединение с 1-ой Польской Армией. При этом было уничтожено много сотен вражеских автомашин и взято в плен около 5000 пленных.
« За исключительное личное мужество и умелое руководство операциями 11 отдельного тяжелого танкового полка  во время прикрытия фланга 10-ой танковой Армии в районе ЦИЛЬЦЕФИРЦ-ШИФЕЛЬБАН, в мае 1945 года был представлен к званию « ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА»  уже  в   третий( !) раз.
 И СНОВА ЕГО НЕ ПОЛУЧИЛ  В ТРЕТИЙ РАЗ!
 В связи с 20-тием Великой Победы  над фашистской Германией ,    боевые товарищи  Вениамина Миндлина   отправили свое ходатайство в Президиум Верховного Совета СССР О присвоении гвардии полковнику Миндлину Вениамину Ароновичу  ВПОЛНЕ(   это слово выделено) в тексте и дальше слово в слово:»  Заслуженного им высокого звания» ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА».
 И СНОВА  НЕ ПОЛУЧИЛ ЗВЕЗДУ ГЕРОЯ:  УЖЕ В ЧЕТВЕРТЫЙ РАЗ!
    В связи с 25-тием Великой Победы  над Германией, снова отправляют свое ходатайство  боевые друзья  Вениамина Ароновича Миндлина в Президиум  Верховного Совета.

И  СНОВА, УЖЕ В ПЯТЫЙ РАЗ ОТКЛОНЯЮТ ПРИСВОЕНИЕ ЗВАНИЕ ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ЗАСЛУЖЕННОМУ БОЙЦУ И ФРОНТОВИКУ!
 И маршал бронетанковых войск СССР Бабаджанян  сообщает, что в "связи с прекращением разбора этих вопросов в Правительстве", он возвращает обратно материалы , которые ему прислали  на предмет ходатайства о присвоении   Звание Героя Советского Союза.
 Заслуженному военачальнику прислали отписку , а  он , боевой фронтовик , учитывая заслуги Вениамина Миндлина, мог только написать : " С уважением".
 Что он и сделал…
Это каким цинизмом ,  фальшью , пещерным антисемитизмом   была пропитана вся  верхушка страны, чтобы    все  отклонить все пять(!) представлений на одного  и того же человека.
« Полковник Вениамин Миндлин воевал не за награды, за своих родных  ,за свою землю,- читаю я на  страничке Миндлина, которую ему посвятили  на сайте Климовичской библиотечной сети.
 В городском музее –фотографии и рассказ о Миндлине.
 В Климовичах и сейчас его помнят старожилы.
 А я   никак не могу расстаться с местечком Михалин.
 Мне кажется, что  сейчас вот- вот  выскочит из одного из домов, быстрый  семнадцатилетний  Веня, который  уезжал из родного дома впервые.
 К  сожалению , Вениамина  Миндлина  уже нет в живых, он умер в  2007 году.
Но  оставил о себе хорошую память. Не только на Родине, но и в тех местах, которые его бригада освобождала от фашистов. Мне нередко пишут читатели и сообщают новые подробности о боевом пути   легендарного  командира.
 На этом можно было бы и закончить, если бы не новый пример отвратительного и уродливого антисемитизма в бывшем СССР.
 Вы думаете только одному полковнику Миндлину в отличии от других командиров   Первой Гвардейской  Танковой  Бригады , не дали звание  Героя, тогда вы ошибаетесь?
 Не дали еще и многим другим офицерам и солдатам   по причине их « не коренной национальности».
 Исследователь из Ашкелона Александр Заславский   подтверждает, что около 60  воинов-  евреев    было  представлено  еще к званию Героя Советского Союза.
 И ни один из них его не получил…
 Еще    одна   цифра: оказывается по его данным и подсчетам, в бывшем Советском Союзе не 107 Героев- евреев, как     отмечено     во многих документах, а 187!
( Даже,    если она для некоторых и спорная, то уже далеко не те 107 Героев…
 Если   к этому количеству   добавить   и тех, кто так   и не получил Звезды Героев  , как Вениамин Миндлин, их уже будет около  250 человек…
По количеству населения в процентном отношении, евреи   на одном из последних мест среди   других   национальностей.
А  по    количеству Героев, даже со старыми данными , на четвертом месте, а с новыми?..
 Конечно, одни   евреи- Герои Победу  никогда бы не принесли…
 Все народы шли к ней дорогами войны.
 Без громадной России, врага никогда   бы не одолеть.
  Кланяясь   ему за это, давайте не  будем   забывать и « малые « народы.
 Пришло время уже обо всем сказать правду!
 …Вспоминаю слова своего отца, старшего сержанта Давида Златкина:
– Евреи не могли сдаваться в плен, евреи не могли переходить на сторону врага. Да, воевали все, но воины-евреи в случае плена были обречены…
- Сутками я вместе с другими выходил из окружения. После каждой деревни мы не досчитывались людей.
- За жидов, коммунистов умирать не будем, - слышал не раз от тех, кто оставался в примаках, кто снимал солдатскую форму. У евреев же не было выхода: или жизнь, или смерть. И идя на явную смерть, мы нередко оставались в живых…
Он не командовал полком, как Вениамин Миндлин, – не успел. В семнадцать лет стал солдатом. Потом, как курсант офицерского училища, был брошен с такими же юнцами, как он, на защиту Москвы. Вместо лейтенантских погон – сержантские нашивки. Ранение. Одно, второе, третье… Берлин уже брали другие!
Но сотни тысяч таких, как мой отец, простых солдат, ковали победу. На вершине ее – известные и менее известные еврейские полководцы Великой Отечественной. Среди них и полковник, еврей из моего города, что в Белоруссии, Вениамин Миндлин.

…Сейчас уже все поменялось на карте: нет   Советского Союза, Россия – совсем иная страна.
 И нет  даже  с кем говорить  для восстановления справедливости.
 И все же ,не хотелось бы мне ,чтобы имя Вениамина Ароновича Миндлина было забыто в нашем еврейском государстве.
 Поверьте, своими боевыми действиями он спас и многих  из нас , сегодня живущих.
Давайте вместе подумаем о том, как увековечить имя нашего славного еврейского героя.
ДОБАВИТЬ
И  СНОВА, УЖЕ В ПЯТЫЙ РАЗ ОТКЛОНЯЮТ ПРИСВОЕНИЕ ЗВАНИЕ ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ЗАСЛУЖЕННОМУ БОЙЦУ И ФРОНТОВИКУ!
 Это каким цинизмом ,  фальшью , пещерным антисемитизмом   была пропитана вся  верхушка страны, чтобы    все  отклонить все пять(!) представлений на одного  и того же человека.
« Полковник Вениамин Миндлин воевал не за награды, за своих родных,за свою землю,- читаю я на  страничке Миндлина, которую ему посвятили  на сайте Климовичской библиотечной сети.
 В городском музее –фотографии и рассказ о Миндлине.
 В Климовичах и сейчас его помнят старожилы.
 А я   никак не могу расстаться с местечком Михалин.
 Мне кажется, что  сейчас выскочит из одного из домов быстрый  семнадцатилетний  Веня, который  уезжал из родного дома впервые.
 К сожалению , Миндлина  уже нет в живых, он умер в  2007 году.
Оставил о себе хорошую память. Н только на Родине, но и в тех местах, которые его бригада освобождала от фашистов. Мне нередко пишут читатели и сообщают новые подробности и боевом пути  легендарного командира.
 На этом можно было бы и закончить, если бы не новый пример отвратительного и уродливого антисемитизма в бывшем СССР.
 Вы думаете,только одному полковнику Миндлину в отличии от других командиров   Первой Гвардейской  Танковой  Бригады , не дали звание  Героя, тогда вы все ошибаетесь..
 Не дали еще многим другим офицерам и солдатам   по причине их « не коренной национальности».
 Исследователь из Ашкелона Александр Заславский   подтверждает, что около 60  воинов-  евреев еще   было  представлено  к званию Героя Советского Союза.  И ни один из них его не получил…
 Еще    одна   цифра: оказывается по его данным и подсчетам, в бывшем Советском Союзе не 107 Героев- евреев, как  указывают во многих документах, а 187! ( Даже,  если она для некоторых и спорная, то уже далеко не
 Если   к этому количеству   добавить  и тех, кто так   и не получил Звезды Героев  , как Вениамин Миндлин, их уже будет около  250 человек…
По количеству населения в процентном отношении, евреи   на одном из последних мест среди  других национальностей.
А  по количеству Героев, даже со старыми данными , на четвертом месте…
 
 
 






в отличие от других командиров  Первой Гвардейской Танковой Бригады , Вениамин Миндлин  так и  не получил заслуженного  геройского звания.

 

 


Сейчас уже все поменялось на карте: нет   Советского Союза, Россия – совсем иная страна.
 И нет  даже  с кем говорить  для восстановления справедливости.
 И все же ,не хотелось бы мне ,чтобы имя Вениамина Ароновича Миндлина было забыто в нашем еврейском государстве.
 Поверьте, своими боевыми действиями он спас и многих  из нас , сегодня живущих.
Давайте вместе подумаем о том, как увековечить имя нашего славного еврейского героя.
 Тем более,
Впервые – в августе 1943 года, когда, командуя 10-й механизированной бригадой, «остановил продвижение дивизии СС “Великая Германия” и вместе с другими овладел г. Котельба». Второй раз – в сентябре 1944 г. «за исключительное мужество, проявленное в боях на Сандомирском плацдарме». В третий раз – в мае 1945 г. за «исключительное личное мужество и умелое руководство операциями 11-го отдельного тяжелого танкового полка во время прикрытия фланга 1-й танковой армии в районе Цильцефирц – Шифельбан». В четвертый раз – в связи с 20-летием Победы над Германией. В пятый раз – в связи с 25-летием Победы.
Что к этому можно добавить? Может быть, пришло время исторической справедливости? А вы все как считаете?

 
добавить отзыв
# нннн
ответить

Я живу в г.Горохов Волынской обл.В нашем районе возле с.Пидбэрэззя был бой 150-ой отдельной танковой бригады с немцами. И на обелиске, на холме славы,и во всех документах написано, и нас учили этому в школе, что командиром бригады был Столярчук Фрол Евстахиевич.Направду оказалось, что он, оказывается, был дрёбанным начальником политотдела бригады, а командиром- Миндлин Вениамин Аронович. В том бою бригада потеряла всю мат. часть, а из экипажа и десанта на броне вышли к своим лишь 14(четырнадцать) человек.Ещё живые свидетели, местные жители, говорят, что предупреждали танкистов о немецких пушках в лесу.Выпивший, же Столярчук, повёл бригаду вперёд. Офигел.
 Мой самый главный корреспондент – Вениамин Миндлин

Память нужна живым
 Или как полковник Вениамин  Миндлин с моей легкой руки стал писателем
 После окончания     факультета  журналистики Белорусского университета, я более 25 лет     проработал  в газетах Белоруссии  и России.
 При встречах с интересными людьми,    я  нередко    предлагал  им  написать что-то  от себя лично.
 Но потом, чаще всего приходилось переписывать все материалы, и оставалась только фамилия автора.
Но с первых строк писем Вениамина Миндлина,   который меня заинтересовал тем, что он полковник, командир батальона тяжелых танков « Иосиф Сталин», брал  Берлин, а  к тому еще  мой земляк и еврей , я понял, что он обладает литературным  талантом.
-Напишите свои впечатления о     войне ,      боевых товарищах.     Одно дело писать с Ваших    слов ,  а совсем       иное , когда это пишет очевидец,   который сам все видел. У вас обязательно все получится ,-  предлагаю  я Вениамину  Ароновичу в  своем ответном письме.
 И вот получаю письмо из Москвы:»
 Уважаемый Ефим Давыдович! Тронут Вашей оценкой, но сам отлично понимаю, что мне до нее далеко…»
Как говорил Шолом- Алейхем:» Вашими бы устами ,  да мед пить!»т
Эти же слова любили повторять мои климовичские  деды  Янкиф- Веле( по отцу) и Залман- Иче( по матери).
 Чтобы лицом в грязь не ударить- буду стараться!
 А Вы- главный» виновник» , который толкнул меня в это дело.
 Теперь я уже и сам увлекся.
 Занимаюсь в литературном  объединении Центрального дома Советской Армии. Общение с товарищами помогает.
 Поставил себе цель : написать о войне, о товарищах, о Человеке в бою. Хочу написать  то, что Было , а не то, о чем много выдумали. Постараюсь, как  пламенно истинному михалинцу и климовчанину, все выполнить. Тронут тем, что Вы меня прославляете в областной газете! Но тут , кажется» занадта»- излишне.
 Очень много места они отвели для меня. Мне кажется, что больше надо уделить внимание  погибшим. Я Вам отправил историческое фото  нашего  1-го выпуска средней школы в 1935-36 годах.  К сожалению, в живых  осталось только три человека. Всех съела война»
Это же тема, как и  подвиг комсомольско-  курсантского батальона, который почти целиком погиб( было 996 человек, прорвалось -12) Но задачу выполнил!
 Постараюсь дать по этому эпизоду свои воспоминания. О курсантах в литературе о войне почти ничего нет, почти все полегли, нет свидетелей, а журналистов в том пекле не было.
 Через некоторое время – следующее письмо  , как начало будущих военных воспоминаний:
« … Тяжел и труден  был мой путь на фронтах Отечественной войны, который уготовила мне судьба. Где только не пришлось побывать и в самых, кажется- невероятных ситуациях,  а в от остался жив. Хотя были моменты в моей жизни, когда остаться в живых , было практически  невозможно…
 Судьба!
 Кроме того, я был внутренне   твердо убежден: останусь в живых. Не знаю откуда у меня была такая уверенность, но – факт! Только однажды в бою я был ранен  тяжело, даже ползти нельзя, пистолет поднять не мог, а кругом- немцы.Вот- единственный момент беспомощности, когда понял: вот он конец!
Даже в голове закружилось: так не хотелось умирать!
 Спасла девушка, санинструктор- спасла. Мечтал воевать в родной Белоруссии, рвался сердцем в Михалин, где вырос. Но не пришлось. Воевал на Западном фронте,потом – Севастополь. Затем- десант, в декабре 1941 года, на Керченсакий полуостров. Крымский фронт и его трагическая и кровавая  катастрофа  в мае 1942 года.
  Кубань  и Новороссийск – это лето и осень 1942 года. Там полегли мои верные хлопцы, а я тяжело ранен.
 Там я получил свой первый боевой орден- Ленина и вторую шпалу в петлицу. Начало 1943 года- наступление под тем же Новороссийском.» Малая земля»,  о которой  теперь много пишут. А тогда- мы еще не знали, что Новороссийск станет  Городом- Героем.
 Снова ранение и госпиталь, после которого попадаю в Москву и получаю назначение в 1-ую  Танковую Армию на Курскую дугу, под Обаянью
 Был я заместителем командира, затем командиром механизированной Бригады, которая  за те бои стала Гвардейской.


 С августа 1943 года- наступаем!
До конца 1943 года с боями освобождаем Харьковскую, Белгородскую, Полтавскую, Сумскую, Киевскую, Житомирскую, Винницкую области. Инициатива уже за нами, но немцы воевать умеют!
1944 год: Проскуровская,  Тернопольская, Черновицкая, Ивано- Франковская и Станиславская области, вырвались за Днестр, в Прикарпатье.

 В  июле 1944 года-  Львов, Перемышль, Сандомирский плацдарм. Это -1-ый Украинский фронт. Я  командовал  Первой Гвардейской , дважды ордена Ленина, Краснознаменного, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого, Танковой Бригадой!
 Я считал себя» пожилым» и волею судьбы командовал тысячами  людей,  выполняя оперативные и важные боевые задачи, но, по- существу был еще мальчонка… Хотя с 1943 года уже был гвардии подполковник( в   24 года). Было тяжело не только от боев , но и от того, что был намного – от десяти до двадцати лет моложе любых коллег по должности и моих подчиненных. Поэтому,  в боях часто лез в такие мета, где командиру моего ранга быть не полагалось. Но  старался воевать честно, не отрываться от людей и делил с ними все трудности фронтовой жизни. Иногда был излишне строг и свиреп. Для солидности отращивал усы, а они, как назло были у меня
Редковатые. Но дело шло:  я был  жив, хотя  еще не раз  царапан пулями и осколками, контужен, но из строя не выходил.

 Нашим  танкам Т-34 было туго: Установленная на Наша 76  миллиметровая пушка оказалась  значительно слабее   немецких, как по дальности прямого выстрела ,так и по   пробивной способности. И нам приходилось вести бой на ближних дистанциях.  И  тем  не менее,  танк Т-34   был основой  наших танковых войск в годы войны. 
Вот один из военных эпизодов…
 Нам приказали прорваться в Прикарпатье, форсировать реку Днестр и выйти на Государственную границу. В этой трудной и славной операции мне поручилми командовать передовым отрядом . Все осложнялось не только обычными боевыми трудностями, связанными с ожесточенной  обороной фашистских и венгерских  войск группы армии « Южная Украина», но и весенней сплошной распутицей и бездорожьем. Могли двигаться только гусеничные машины. Вот в этих трудных  условиях нам  удалось   проходить многочисленные  оборонительные рубежи и контратаки противника и выйти к  Днестру.  Форсировать ее с боем было сложно!  О характере боев  за Днестр в районе города Залещики мы захватили и разбили более 6000 машин, разной боевой техники, пушек, минометов, немало танков.  Жители этого города помнят  это , не забывают нас и хорошо оберегают могилы наших павших товарищей. На одной из встреч   в городе Залещики мне подарили макет моего боевого танка.( он в 20 раз меньше  танка модели Т-34) Мой  командирский танк был под номером -120.  Сотни боев- больших и малых, атаки, контратаки, тяжелые условия в глубине прорыва, форсирование рек,бои за плацдарм. Много» травм» от  снарядов противника было на броне танка номер 120!  И все же , он был цел,латали его наши боевые ремонтники.А погиб он так: в ночь  с 14  15 июля 1944 года. Мы прорвали передний край обороны противника севернее Львова. Это было начало Львовско- Сандомирской операции.  Мы прорвали только передний край обороны , а вся   оборонительная полоса немцев  называлась « Линия обороны принца Евгения», была как пирог  нафарширована оборонительными позициями аж до самого Западного Буга. И всюду  приходилось пробиваться с боями, с тяжелыми боями. Гибли сотни наших танкистов.  Настала и моя очередь.  Часов в 12 я напоролся на танковую засаду противника: три» Пантеры» и пехота ударили в упор. Мы ответили огнем, но силы били  не  равные. Один снаряд противника попал в мотор, он загорелся.Ещн один снаряд пробил башню и разорвался в ней. Я потерял сознание, ьыл ранен в лицо и контужен.  Очнулся от боли6   загорелся на мне комбинезон .Весь экипаж кроме меня  был убит.  В дыму я увидел впереди, внизу еще живого  механика- водителя.  У него была разорвана вся спина и было видно,как пульсируют розовые пузыри обнаженных легких .Но когда я  схватил за его плечи и хотел вытащить,он переломился в спине и умер. Наводчик сидел на своем сиденье   в полуметре   впереди меня.   Голова его была оторвана , но руки крепко держали подъемно- поворотного механизма пушки. На правом сиденье сидел убитый  заряжающий.  А башне было полно дыма, но вентилятор работал и видно было ,как свозь пробитые снарядом отверстия винтов, вытягивается дым от взрыва  снарядов. Через моторную перегородку в боевое отделение уже проникали языки пламени .На мне горел комбинезон. Вот- вот взорвутся боеприпасы и горючее.
 Открыв люк башни,   я спрыгнул с танка и оказался в  пшенице,( она уже была высокой) среди немцев.  Пришлось прыгнуть к ним в  окоп и пока яотстреливался от них и бегал там , в окопе погасло пламя на комбинезоне( но ожоги и сейчас видны на боку). Тут же оказался и мой ординарец  Ваня Зеленцов , он был вместе  с автоматчиками- танко-десантниками. Мы вместе с ним отстреливаясь, бросились назад, от танка, который уже сильно горел и мог взорваться в любую минуту. А это было страшнее, чем немцы. Только отбежали  метров 111,  прыгнули в какую-то воронку- взорвался наш танк. В это время открыла огонь наша батарея , которая двигалась метров 500 за мной.  Они видели всю эту картину, быстро развернулись и в у пор   подбили все 3 « Пантеры». Спасли они и меня, а вот ординарец погиб. Погиб и весь экипаж моего славного и боевого танка  номер 120!  Придя в себя я по артиллерийской рации продолжал управлять боем бригады , а через некоторое время   ко мне  подошел другой танк, на который я и пересел. Правда,два дня я не мог сам ходить, так как был ранен осколками в лицо и контужен. Был нарушен вестибулярный аппарат и я   не мог сохранять равновесие. Водили под руки, потом отошло.
Вот такая история    моего танка с башенным номером 120.
 Осенью  1943 года наша танковая промышленность изменила башню Т-34,на нее  поставили  более мощную  85- ую   миллиметровую  пушку.   Более мощный танк Т-34 стал ступать в поединок  на дальних  дистанциях с  « Тиграми».
Через года  наша промышленность выпустила новые мощные танки прорыва» ИС»( Иосиф Сталин)
 Шеф этих танков был сам  вождь…
 Одна из  бригад получила  тогда эти танки, а меня Москва утвердила ее командиром.
 Затем бригада была переименовали во  Вторую Отдельную Гвардейскую  армейского подчинения, а  нас в конце 1944 года перебросили на Первый  Белорусский  фронт.
Далее: Варшава- Лодзь- Познань-  река Одер.  Это мы захватывали знаменитый   Одерский плацдарм   у Зееловских высот. Это было в январе 1945 года!
 В марте 1945 года нас перебрасывают уже  на Второй  Белорусский фронт, У даром на севре мы разрезаем Померанскую группировку немцев, штурмуем  Балтийские порты ( Кольберг, Гдыню, Данциг). Там передаем старые танки братьям- полякам, и  возвращаемся  на  Первый  Белорусский фронт, получаем маршевые роты новых танков « ИС» из Челябинска.   На этих боевых машинах, которых было немного, мы воевали до конца войны…   
И – даешь Берлин!
 Прорывался   до столицы Германии со   своей Первой Танковой Армией. По приказу Жукова , при подходе непосредственно к Берлину мой полк был  передан в состав 8 Гвардейской Армии генерала Чуйкова и в ее составе дошел до Победы.
 И Кребс , и Вейдлинг  проходили через мои руки.  Последний бой полка- за  РСХА( имперское управление безопасности ) на Принц  Альбрехт  штрассе. Полк стал Берлинским, за Берлин  получил  « Боевое красное Знамя» , а я был приглашен на « Особое мероприятие»,т. е. подписание Капитуляции Германии. Вот это был момент!!!
 Получив такое письмо, я естественно похвалил полковника за  четкое изложение  текста, за хороший литературный стиль.
 И поставил новую задачу: попросил  его написать  о том ,как проходила  Капитуляции в Берлине ,на котором  присутствовал полковник Миндлин.
 Буквально через пару минут , вы можете прочесть документальный очерк   Героя  Берлина   Вениамина Миндлина.
 Но когда получил уже этот материал порекомендовал ему написать более широко о боях за Берлин.
 И через некоторое время я получил два журнала « Знамя «  документально- литературной повестью  Миндлина» Последний бой- он трудный самый»!
 И автограф:» Самому главному моему « виновнику» в написании повести Ефиму Златкину.  С  благодарностью Вениамин Миндлин».
КАПИТУЛЯЦИЯ
 Был теплый и солнечный день  8 –го мая 1945 года.Один из таких дней, которые наступили в Берлине сразу же после дождливого 2 мая- дня капитуляции фашистского логова.
 Буйно распустились многочисленные    берлинские липы и желто- зеленые  листы закрыли оставшиеся после боев разрушения. О недавних боях напоминают скеелеты многоэтажных домов, да крепко въевшийся  в руины запах пороховых газов.
 В числе командиров, чьи полки отличились при штурме Берлина и были  награждены орденами боевого Красного Знамени, я с тоял на бетонной дорожке Темпельгофского аэродрома. В моем пропуске, выданном штабом 1 –го  Белорусского фронта, было указано:»… прибыть для участия в специальном мероприятии. Форма одежды – с боевыми наградами… « . Но уже ни для кого не было секретом, что означало т. н.» спецмероприятие»: все догадывались, что война приходит к концу!
  Темпельгофский аэродром находился в пределах Берлина, на его юго-восточной окраине.Это был главный аэродром фашистского рейха. Здесь тоже видны  следы недавних боев:  свежезасыпанные   воронки, разрушенные ангары, сгоревшие самолеты.
 На летном поле   выстроен почетный караул. Солдаты все гвардейского роста, в ксках и белых перчатках. Командует почетным караулом немолодой, среднего роста полковник, с мощным, раскатистым голосом. Тут же комендант Берлина    генерал- полковник  Берзарин и первый заместитель маршала Жукова- Соколовский. Предстоит встреча союзнических делегаций,  прибывающих для принятия  безговорочной капитуляции Германии. Все, кто получил приглашение на» спец. Мероприятие» были удостоены высокой чести присутствовать при завершении этого исторического акта.  Об этом нам уже на аэродроме сообщил  заместитель командующего Первым   Белорусским Фронтом. Ранее мы могли об этом   только догадываться. Тут же  нам был объявлен и точный распорядок дня,  где каждому  из нас было точно определено и место, и задачи.
 Теплынь, яркое солнце, радостные лица людей, мелодичный звон многочисленных орденов и медалей, создают обстановку  необыкновенного  душевного подъема. Наступает момент, о котором миллионы людей мечтали  четыре тяжелых года войны. А за плечами бои, бои, бои….
 Один за одним приземляются самолеты с союзниками. Звучат команды, звякает оружие, гремят встречные марши. Цокают о бетон подкованные каблуки солдатских сапог.
 И только один самолет не встречает никто. Он одиноко приземлился на соседней полосе и по его трапу выходят люди в ненавистной форме. Эта прибыла для капитуляции Рейха делегация фашистской     Германии. Молча сходят они на бетон взлетной полосы и выстраиваются у самолета в колонну по три. Застыв по команде смирно, немцы наблюдают за торжественным и радостным церемониалом встрепчи победителей. Даже и охраны у них нет. Только у самолетов стоят и посмеиваются английские летчики.
Вместе с одним полковником мы подходим к этой бледной  и молчаливой  группке. Они стоят в колонне по три. Впереди, в сером  кожаном пальто- генерал- фельдмаршал  Вильгельм Кейтель, он-глава делегации немцев.
 Из под козырька фуражки зло смотрят светлые глаза. Верхняя губа  с седыми, коротко   подстриженными  усиками, дрожит. В правой руке- жезл маршала, которым он приветствует нас, резко выбрасывая наклоненную руку с жезлом вверх. Я никогда не видел такого жезла   и  спрашиваю      Кейтеля, что это такое?  Он ответил:» Это маршальский жезл! Разве вы не знаете, господин офицер?»Стою  совсем рядом, вижу его лицо до всех подробностей, вижу, как мелко дрожат его щеки и с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать ему что- нибудь резкое. Ведб по вине этого человека полегли миллионы людей!
 Левее Кейтеля- худой. Сморщенный и жалкий человечек, лет за шестьдесят, в синей адмиральской шинели. Это- представитель командования ВМС  генерал- адмирал флота фон- Фридебург. На шинели – пояс с пристегнутым позолоченным кортиком. Он испуганно смотрит на нас, веки его дергаются, глаза слезятся. Спрашиваю его( я немного « шпрехаю» по немецки) : почему у него оружие и показываю на кортик.» Но  нам   разрешили… «,- робко отвечает он. Приказываю сеять кортик. Фридебург отстегивает  кортик и трясущимися руками  протягивает его мне ( этот  кортик и сейчас у меня). Мелькает шальная  мысль,  а не отобрать ли у Кейтеля его жезл?  Но сделать этого не рискнул. И правильно сделал: потом искали, кто отобрал  кортик у адмирала…
 Но, не нашли. Да и искали не очень тщательно !
 За моряком стоял представитель командования ВВС генерал- полковник авиации Штумпф. Этот еще пытается бодрится. Штумпф- плотный, среднего роста,коренастый, в голубой шинели  с цветными генеральскими отворотами.
« Прекрасная погода, не правда ,ли?-  улыбается он нам.
« Отличная!»- говорим мы и смеемся-« Вполне летная погода,  генерал!».
« О,да , господа русские офицеры! О, да!» Он переводит свой
Взгляд  в небо , щеки его багровеют.
 Постепенно   наша группа обрастает другими командирами, все с любопытством смотрят на немцев и их свиту- за каждым из генералов, в затылок выстроились их порученцы,  тоже генералы   и полковники.
 Встреча союзников заканчивается. Завершается торжественный марш  почетного караула, проходит оркестр. Звучит команда» По машинам!»  и мы вместе с союзниками веселой толпой идем к выходу из аэродрома.
 К немцам подходит наш капитан- переводчик, что-то им говорит и , заложив руки за спину, не спеша и не оглядываясь двигается к выходу.  За ним строем идут немцы. Только адмирал все время спотыкается, сбивается с ноги и Кейтель , не поворачивая голову ему что-то  говорит сердито. Фридебург нервно крутит  своей головкой и неловко  прыгает, стараясь попасть в ногу. Их порученцы, высоко подымая ноги, вышагивают за своими шефами, прижимая к бокам коричневые папки с бумагами. Немцев сажают в машины и Кейтель сразу же уткнул нос в чтение  бумаг. По сторонам они стараются не смотреть. А на них смотрят все.
 Наконец, длинная вереница легковых машин трогается с места. Едем в Карлхорет, это восточный  пригород Берлина. Там  размещен  штаб Первого Белорусского Фронта, где и будет подписан акт о капитуляции    Германии.
 Колонна медленно проезжает по уже расчищеным улицам Берлина. По бокам улиц- руины сгоревших домов, остовы танков, брорнетранспортеров. Толпы немцев- в основном женщины , дети, калеки провожают нас безмолвно…
 Проезжаем как раз   по тем улицам, по которым мой полк штурмом прорывался к  центру Берлина еще менее двух недель тому назад.  Интересно сейчас посмотреть на свою « работу»! Во многих местах узнаю знакомые по  боям « объекты». Вот остатки баррикады , где погиб командир моего танка лейтенант Комолых. Вот дом, где ценой своих жизней  наши танкисты  и автоматчики вытащили из подвала горящего дома   немецких детей.  Сквер, где одним снарядом , рядом со мной было убито 18 командиров.  Арка под домом- место гибели полковника Темника. Перекресток, где я сгоряча проскочил к немцам и,  отбиваясь  гранатами еле прорвался к своим.  Газетная тумба, возле которой   фаустом ранило моего водителя старшего сержанта Мишу Лебедя. Пролом в стене, где напоролись мы на снайпера.  В общем- много мест, где» чуть-чуть…» Сколько таких « чуть- чуть…» у меня было за войну. Но , как известно, « чуть-чуть»,- не считается и вот я ЖИВ! Врсем дырок и рубцов оставила  на мне война , а до конца войны дошел!
 У Шеневейде, по понтонному мосту  переправляемся через репку Шпрее, в  Кепеник и вот он уже- Карлхорст. Карлхорст тоже» наш, его брал мой полк  23-24 апреля. Теперь весь пригород в облаке нежных , зеленых листьев. За сетчатыми забарами видны красивые особняки и виллы. Место дачное. Возле ворот бывшего   Военно-инженерного  училища, оставляем машины, только немцев на машинах везут за ворота. Немного приходим в себя  в порядок и идем в актовый зал. Там маршал Жуков и генерал Телегин вручают нам  за Берлин боевые награды. Церемониал вручения и поздравления. Приятно пожать руку прославленным полководцам Великой Отечественной! Да еще где!
 Затем следует объявление: обед, отдых и к 22.00 сбор в корпусе, где будет подписание капитуляции.
 Училище – приземистые  серые, красиво отделанные старинные здания, темно- серого цвета, с красными ,черепичными остроконечными кровлями.Стены увиты зеленым плющем.Красиво и приятно.
 В столовой – празднично накрытые столы. Сверкает хрусталь. Много закусок и, конечно- разных напитков. Обслуживают нарядные военторговские девчата- официантки.
  Времени у нас много и мы, не спеша усаживаемся за столы.
  Всюду раздаются оживленные , веселые голоса, шутки, тосты. Кто-то затягивает» Землянку» и все дружно  ее подхватывают. Англтчане запевают « Кабачек» и тоже весь зал с присвистом подхватывает по- русски. Одна за другой звучат песни  военных лет:» Синий платочек»,» Священная война»,» В прифронтовом лесу». Звучит лезгинка, русская, цыганочка, есть любители и потанцевать,хотя  общество – сугубо мужское, а официанткам  не до нас. Порют и танцуют все: мы, французы, американцы и даже чопорные англичане не могут удержаться.
 Наступил вечер. Задолго до начала сбора мы собрались у здания училища. Как-то и не верилось, что войне приходит конец. Мы уже настолько вросли в войну, что с трудом представляли себя вне ее.  А в голове, словно на невидимой киноленте проносятся кадры: Ярцево- Севастополь- Керчь- Тамань- Новороссийск- Курская дуга-Харьков-Полтава- Житомир- Тернополь- Станислав- Черновцы- Волынь- Перемышль- Сандомир- Варшава- Лодзь- Познань- Кюстрин- Гдыня-Данциг-Зеелов- Берлин!
На этом длинном и кровавом пути, сколько раз мы мечтали об этом моменте, когда окончится война! И вот он наступил
 Наконец нас  приглашают в зал. У входа снова строгая проверка документов. Светлое просторное помещение, не очень высокое. От  многорожковых , низко подвешенных люстр излучается яркий свет. Расставлены кинокамеры и « юпитеры». Столы расставлены буквой» Ш»: три длинных вдоль зала  и поперек- стол президиума. Невдалеке от него , чуть  впереди и левее- небольшой и  простой стол для немцев. Он стоит отдельно от всех столов и  ничем  не  прикрыт. Только стоят чернильные приборы и   лежат ручки.
 Мы усаживаемся застолы , каждыц за свое пронумерованное место, указанное в пропуске. Много фото и кино- корреспондентов, все они в военной форме.В зале стоит торжественная тишина. Даже  фотокорреспонденты сидят тихо  и у всех на груди подвешено по несколько фотоаппаратов.
 Мощное!» Ура»- это   входят маршал   Г. К. Жуков и с ним- главы  делегаций  союзников: Теддер. Спаатс, де- Тасиньи, представители  Министерства  Иностранных Дел  тоже в серой форме, с серебрянными    погонами. Жуков улыбается, машет рукой:»  Садитесь!». Но никто не садится. Еще долго стоим,аплодируем. Наконец все сели, стало тихо и в тишине стали слышны удары метронома, передаваемые по включенным динамикам. Медленно , мерно и жутковато отсчитывает метроном  последние минуты второй мировой войны…
 Удары метронома смпеняются мелодичными перезвонами Спасскойбашни. 24.00.Громко « отбомкали» колокола.  Встал  Жуков. Он молча и с расстановкоц оглядел всех присутствующих и сказал:» Пусть немецкая делегация войдет!»
 
Мне кажется ,что в этот момент даже дышать все перестали. Только жужжали  кинокамеры, да слышно бульканье воды, которую наливает из графина генерал Делатр де- Тасиньи.
 Молча раскрываются двери и входят немцы. Снова Кейтель выбрасываеь вперед руку с жезлом. Все молчат.Немцы останавливаются. Жуков  просит их предъявить полномочия на подписание акта капитуляции. Некоторое время идет  проверка  этих документов, предъявленных Кейтелем. Затем немцев усаживают за отведенный   для них столик.
 Кейтель, бдедный , как мел, читает текст акта   о безоговорочной капитуляции. Его маршальский жезл  и фуражка лежат  рядом на столе. В правой  глазнице бдестит монокль.Адмирад Фридебург и генерал авиации Штумпф сидят рядом с ним  и тоже читают свои экземпляры текста.  А за их стольями вытянулись по стойке смирно их адъютанты. Они во все глаза смотрят на маршала Жукова. Жуков и союзники смотрят  на Кейтеля.  Лица их суровы, только француз слегка улыбается.
 Совсем съежился Фридебург. Словно аршин проглотил Кейтель. Развалился на стуле Штумпф. Застыли адъютанты. Я смотрю на них и думаю:  неужели по приказу этих ничтожных людей миллионы людей были вовлечены  в многолетнюю истребительную войну?
 В зале  было не менее двухсот человек. Их взгляды были устремлены сейчас в одну точку: к столику, где сидели немцы , поверженные в прах фашисты.
 А немцы не смотрели ни на кого. Молча  прочитали они свои экземпляры актов , молча достали свои авторучки  и молча, передавая друг другу, подписали все  экземпляры акта  о безоговорочной капитуляции фашистского  Рейха  и молча продолжали сидеть, устремив свои глаза на маршала Жукова.
 Теперь акты переданы Жукову. Он  не спеша одевает очки, не спеша прочитывает и подписывает   все экземпляры акта. За ним подписывают главы союзных делегаций.
 Жуков встает и громким, резким голосом говорит:» Немецкая делегация может идти!». Немцы поднимаются, Кейтель снова проделывает свои манипуляции жезлом. На его лице появляется какая-то растерянная  полуулыбка. Все они делают в сторону Жукова полоуклон, повертываются  и громко стуча сапогами, уходят  из зала.
Помнит       Бася… Льва    
Легендарный    разведчик  Героя Советского Союза    Лев Маневич-   наша всеобщая гордость! 


 Если ехать по автомобильной  трассе в сторону Могилева, не доезжая его, мы увидим на дорожном указателе:" река Бася… ".
 Казалось бы, обыкновенная река.
 Неширокая, неглубокая,  пологие берега, серебристая вода, как у тысяч других, ничем не примечательных рек.
  И тем не менее ,  она несет в себе нечто необычное…
 Согласитесь, немногие реки в бывшем  Советском Союзе названы  еврейскими именами.
 Бася-   редкое исключение.
Хотя чему удивляться?..
 В июне 1941 года из пяти тысяч населения в Чаусах,  евреев было 2000 человек.
 А в прежние годы и того больше.
 Поэтому ,  возможно и назвали тогда   реку  самым распространенным еврейским  именем в местечке…
А может,  в давние времена здесь жила замечательная  женщина, которая  сделала что-то особенное и
земляки увековечили  память  о ней…
Или был совсем иной  повод?
Только в любом случае, появилось это  имя  такое  редкое для местных рек.
Кто узнает теперь, как это было?
Время все надежно засекретило.
 Кроме одного: бесспорен тот  факт, что в Чаусах раньше  жило много евреев …
 И что здесь 20 августа    1989 года родился будущий   легендарный  разведчик Лев Маневич.
 Именно здесь на берегах   Баси, прошли его детские годы.
Если бы  река  могла говорить, она бы обязательно рассказала о смуглом пареньке, лучшем пловце и  заводиле  всех детских игр.
 Но далеко уплыли те воды, что дарили Леве свою нежность.
… В семидесятые годы я одно время работал в местной газете города Чаусы.
Напротив ее здания через небольшую площадь ,располагалась  маленькая улочка из нескольких домиков. На одном из них  была  мемориальная доска с  надписью: " Улица названа  именем Героя Советского Союза , полковника Маневича   Льва Ефимовича, коммуниста, от- важного разведчика, уроженца города  Чаусы".
Маленькая улица в маленьком городе…
 А такой  известный человек?
Даже  не сходится…
Евреи – ремесленники здесь жили в нужде, озабоченные  многодетными семьями.
 Дальше синагоги их мир не простирался…
  И вдруг разведчик  такого уровня?
Мне посчастливилось  встретиться с  некоторыми старожилами городка, которые  еще сами  помнили Льва или слышали о нем  из первых уст.
-Дом семьи  Маневич  , был одним  из лучших в городке, стоял на высоком  фундаменте, находился не  на  какой-то окраине, а в самом центре. Жили намного  лучше  соседей,- рассказывали мне.
Даже в мое время, только единицы домов в Чаусах были построены    на высоких фундаментах, большинство деревянных неказистых домиков сбегали    по   не асфальтированным  улочкам  вниз, к  реке     Бася.
 По всему было видно, что  никакого взлета , Лев  здесь  не мог  получить…
 В лучшем случае,  его ожидала такая же жизнь, как и  его отца:   безбедная и   более удачливая на фоне других горожан.
  Но в начале века забурлила Россия.
В центре революционных событий было много  еврейской  молодежи , мечтавшей  об избавлении от царизма и национального гнета.
 За участие в вооруженном восстании в     Бобруйской   крепости, осужден на каторжные работы  старший брат Льва,  Яков, профессиональный революционер.
 Только другая революционерка, его  же  родная сестра помогает заключенному  бежать из  каторжного централа в Швейцарию…
 Как в кино, но как все было в жизни , нам  уже не узнать.
 А вскоре  друзья отправляют к ним  в Швейцарию и маленького  Льва.
Дальше уже все складывается  ,словно по заранее написанному   сценарию.
 В 13 лет  Лев  поступает  в политехнический  колледже в  Цюрихе, в совершенстве овладевает  немецким, французским и  итальянским языками.
 Прекрасно знает русский и, естественно, идиш.

Когда в России свершилась  Февральская революция, он  с братом Яковом срочно   приезжает  в Петербурге.
 Призывается в русскую армию, потом переходит в Красную…
 Комиссар  бронепоезда, командир отряда особого назначения. В 23 года  заканчивает учебу в  Высшей  школе штабной службы  комсостава, а в 26  лет-  выпускник  Военной  Академии.
  А дальше  вы сможете все прочесть о нем    на страничках интернета: сегодня это стало  возможным…
  Я же  хочу  с вами вместе  поразмышлять  о судьбе и жизни нашего земляка  Льва  Маневича.
 С Чаусами и Белоруссией его связывает только факт рождения и проживания  до девяти лет…
 Не получил бы он  такого   прекрасного образования и не встретился с мыслящими людьми из окружения  своего брата, швейцарского доктора, остался бы на уровне местечкового  еврея.
  И мы не имели бы еще одного известного Героя-  еврея, а  у него все сложилось  по- другому.
 Но жизнь   не принимает   сослагательное наклонение: если бы…
В конце  19 –го    века  передовые евреи мечтали  по-   разному. Одни – о победе социализма в России, вторые о построении  своей страны в Палестине.

 
Конечно, очень жаль ,   что все их   революционные идеалы  оказались    иллюзией и обманом.
Об этом, к счастью не  стало известно   блистательному   советскому  разведчику Льву Маневичу,   который  до конца верил в торжество  коммунистических идеалов
 Но тогда было  главное …победить врага.
 Находясь в Италии, как австрийский предприниматель Конрад   Кертнер,     Маневич  постоянно  передавал ценные разведывательные данные в Москву  и каждый день ходил ,   как по хрупкому и   тонкому льду.
 И в конце-      концов," лед" обломался.
В октябре  1932 года   Льва  арестовали в Италии.
  Следствие заняло(!) четыре года: Особый трибунал приговорил его  к 16 годам заключения.
И пошли тюремные этапы, концлагеря-   Маутхаузен, Мельк,  Эбензее…
 Не день, не месяц:      годы прошли за  тюремными стенами.
,
Лев дожил до Победы, но не увидел ее…
 Но он успел прокричать на трех языках ,что штольни заминированы. И этим самым спас тысячи заключенных, которые нацисты намеревались  уничтожить.
При смерти  он не  сообщил  своего настоящего имени,      назвал себя  Этьеном, каким  знали его в  Разведывательном   Центре.   
Похоронили его под именем полковника Якова Старостина,  позже  сменили надпись , что здесь покоится  Герой  Советского Союза Лев   Маневич.
 Но и сегодня  лежит  не под своим  именем, которое  ему дали родители  на восьмой день жизни, в день брит- милы…
 Отец и мать назвали его Израиль.
В Советском Союзе всегда    был неприятный душок со всем, что связано  со словом" Израиль."
И вдруг это имя у разведчика?
Лев-   еще куда ни шло: имя интернациональное, считали наверху.
Проведя в застенках 13 лет(!),  Маневич   не раскрыл ни своего имени, ни     страны, где родился.
 Он ее берег до последнего.
 А вот она не уберегла ни его  родных, ни друзей детства: одних  расстреляли во рву, который выкопали на бывшем стрельбище, других возле берез, недалеко от пастбища…
 Об этом  Этьену- Старостину- Маневичу  не суждено  узнать. Как и о том, что  через двадцать лет, в  1965 году      он  пополнит  ряды  более 150      евреев-     Героев Советского Союза.
 Я раскрываю книгу Евгения Воробьева" Земля до востребования", которая повествует  о героической жизни мужественного и несгибаемого разведчика, замечательного человека.
О подвиге Маневича   автор рассказал, как  позволили ему   обстоятельства, но ни словом не упомянув , что Герой- еврей ни в книге, ни в кино, как сценарист…
 И тем не менее, Евгений Захарович Воробьев  совершил великий    гражданский  и   писательский  подвиг, сумев пробить стену советской цензуры, дойти до самых высших инстанций.
Для того, чтобы  имя Льва Маневича  не было предано забвению…
В бывшем  Советском Союзе, да и сейчас происходили и происходят странные вещи.
До 80- х годов  ни разу не упоминалось, что Лев Маневич,   еврей по национальности.
Создавался миф, что  он белорус.
Про  Евгения Захаровича Воробьева  на всех сайтах  и сейчас везде пишут:" Русский советский писатель", точно также, как и  о  Михаиле Ефимовиче Кольцове-"  русский советский публицист" ,и о  многих других писателях , поэтов, военачальников.
Помню, как в  начале 70-х годов известие  о Льве произвело в бывшем Союзе ,впечатление разорвавшейся бомбы. Вызвало шок!
  Еврей-     разведчик, Герой!
 Да  еще    такого уровня   как всем известный, широко рекламируемый в стране, Рихард Зорге!
Но вот мнение…
- Маневича я  могу поставить выше Зорге. Я думаю, Зорге было легче.  Он немец:  свой среди      своих.
  Маневичу   же  пришлось стать своим  среди    чужих .  В этом большая разница!
Маневич- еврей. Даже странно, что разработав целую "теорию" о чистоте германской расы и неполноценности других народов, фашисты так и не узнали, кто на самом деле  Лев  Маневич,- так писал  его товарищ  по работе в каменоломне, который  и передал последнюю весточку об  Этьене…
 Это письмо я видел в одной из школ города Чаусы   Могилевской области, где создали музей имени Льва Маневича.
 Здесь же были письма его дочери Татьяны, фотографии, документы.
… Перед отъездом в Израиль я специально сюда приехал.
 Признаюсь , родных у меня там не было.
 Но хотело еще раз постоять  у скромной мемориальной доски, посвященной  Льву  Маневичу, побродить по городу, который только тем и знаменит, что появился здесь  на свет будущий разведчик.
В  честь его названы  улицы в ряде городов  Белоруссии, установлены мемориальные доски.
 А  в нашем Ашдоде недавно   появилась площадь имени классика белорусской литературы Янки Купалы, чья  жизнь трагически оборвалась…
  Это событие для всей белорусской общины, к которой и я принадлежу.
 Только восхваляя  ,   других, даже из дружественной нам страны, почему мы забываем о своих?
 Возможно ,вы мне ответите, что давно уже нет Советского Союза. Какого  же Союза   теперь Герой  Маневич?
Но мы –то должны знать!
 И помнить!
Лев Маневич-  один, и второго такого разведчика- еврея не было.
 И совсем не важно, что он не дожил до образования нашего государства, не важно, что он служил совсем иной разведке.
 Он служил миру и воевал против нацизма- заклятого врага еврейского народа, приближая Победу над ним.
 Вы знаете , о чем я мечтаю?
 О том времени, когда имя Льва Маневича станет широко известно израильтянам.
 О том времени, когда его именем будет названа одна из улиц или площадей нашей страны.
Рожденный на той же белорусской земле, что и  Маневич, я совсем не хочу, чтобы мы , евреи, чтили его  еще меньше, чем жители города Чаусы…
В этом году я снова навестил Белоруссию, снова заехал в Чаусы по дороге в Могилев…
…Тихая  незаметная улочка имени Льва  Маневича  в несколько домишек, да река с  именем Бася, по- прежнему   напоминают о великом сыне еврейского народа, пламенном борце с фашизмом на его Родине.
 А на исторической Родине  к нему, как и раньше  полное забвение…
 



сяча

 

















 А я еще и еще раз перечитываю странички писем, которые  он прислал мне из Москвы.

«Вместе со мной с 1944 года воевал мой младший брат Сева. Он был командиром минометного взвода. Зимой 1945 года был тяжело ранен, работает доцентом в одном из вузов столицы».
 Добавить про воинов- климовчан…

Еще выдержки из писем:

Вызывают интерес воспоминания Вениамина Миндлина как очевидца Акта подписания капитуляции Германии. Предлагаю весь текст его рассказа об этом событии. Думаю, будет всем нам важно вернуться на 65 лет назад, ещё раз осознать историчность этого момента, значимость великой Победы, без которой не было бы ни нас, ни нашего еврейского государства.
 
 
 




Стоял месяц май…. Или моя встреча в белорусской глубинке с Юрием Левитаном
Публицистика Ефим Златкин

Стоял месяц май…. Или моя встреча в белорусской глубинке с Юрием Левитаном
Вы знаете, какое в Белоруссии самое чудесное время? Нет, не знаете….
Тогда я вам расскажу.
Когда весна еще полностью не закончилась, а лето пока не наступило – самое великолепие природы. Сады, сбросив белый цвет и потеряв в красоте, напоили воздух особым живительным ароматом. Зеленая листва набросила свое свежее покрывало буквально повсюду – и на столетние липы и дубы, и на мелкий кустарник. Какая погода, такое и настроение людей! В будничную текущую жизнь ворвались майские праздники. И самый главный из них – 25-летие Победы над фашистской Германией. Фронтовики, в ту пору 40- и 50-летние крепыши, звеня своими боевыми наградами, переполнили улицы города Климовичи, что в Могилевской области. Всеобщее ликование и природы, и народа!

- К нам приезжает… Юрий Левитан, - с последней новостью из райкома партии заскочил в редакцию наш редактор Иван Иванович Журко.
Не хочу сказать, что на всех эта информация произвела эффект взрыва бомбы. Только возникли вопросы, какой это Левитан. Тот, который во время войны был диктором Всесоюзного радио и был объявлен личным врагом Гитлера, или сын Левитана.
- Пойди, пощелкай фотоаппаратом, - заметил мне редактор, всем видом показывая, что это хотя и задание, но не такое ответственное, как освещение съезда передовиков или партийно-комсомольской конференции.
В ту пору только-только начинающий молодой работник газеты, я еще глубоко не воспринимал всю "кухню" так называемой ленинской журналистики. Ее завуалированность, которая установкой шла из самого верха до самого низу. Меня, полгода тому назад снявшего солдатскую гимнастерку, ждали экзамены в Белорусском Государственном университете на факультете журналистики. Сдать их было делом моей чести. После младшего брата Якова, который уже учился в авиационном институте, я не мог провалить свои экзамены.
- Ты же понимаешь, сынок, - двоих студентов одновременно мы с мамой не осилим, - глубоко вглядываясь в мои глаза, - говорил мне мой отец Давид Златкин.

Конечно, прельщали студенческие годы в Минске, но послевоенные шрамы на изуродованной отцовской руке заставили меня принять иное решение - отправить документы на заочное отделение.
- Левитан приезжает? – все вопрошал отец, который всегда интересовался моей работой. – Ты должен с ним встретиться. Обязательно должен!
- Мне разрешают сделать только несколько фотоснимков на месте встречи.
- Сынок, ты же не просто журналист, а еврейский журналист. Для будущего ты должен найти возможность поговорить с ним. Возможно, сейчас к этому нет интереса, интерес появится через десятилетия, когда придет время, - все поучал меня отец – мой самый главный редактор и учитель.
И вот сейчас, сидя за своим письменным столом под лимонным деревом, я будто совершаю экскурсию во времени назад. Из 2010 года в…. 1970. Из знойного сентябрьского Ашдода, что раскинулся на берегу Средиземного моря в Израиле, в весенний май, в белорусскую глубинку.

Всех деталей уже не припомнить. Помню только хорошо, что зал был переполнен. Все хотели увидеть живого, настоящего Левитана. Многие даже не верили, что сейчас, через минуту-две на сцену районного дома культуры выйдет… Юрий Левитан, который приехал сюда прямо из Москвы, которого знает весь мир! Все, конечно, были в напряжении, но особенно ликовали немногие местные евреи. Свет его славы, его громадной известности каким-то образом касался и их всех. Юрий Левитан своим величием, своей известностью будто поднимал, будто возвышал всех этих еврейских тружеников, которые в годы войны воевали, теряли родных и близких, а сейчас нелегким трудом добывали себе хлеб на жизнь. Они даже почувствовали себя какими-то другими…
На сцене пламенеет плакат: "25-летие Победы". Торжественно звучит Гимн Советского Союза. На сцену выходит Юрий Левитан. Зал встречает его дружными аплодисментами. Они предназначались ему лично, как человеку и как глашатаю Победы.
Ты знаешь, я его голос слышал в окопах, когда он передавал сводки Совинформбюро. А теперь даже не могу поверить, что его голос услышу здесь, - делится своими впечатлениями один из фронтовиков.
- Говорит Москва! Говорит Москва! - как во время войны взлетает голос Левитана в зале.
Все ловят каждое его слово, как ловили когда-то на передовой, как ловили в партизанских отрядах, в заводских цехах, на совхозных станах. Как ловили его голос во всей великой стране, как ловили его по всему миру.

Зал затих, а Юрий Левитан, тот самый Левитан – диктор военных лет – скромный, спокойный человек рассказывал о работе на Всесоюзном радио, о том, как попал туда, как нелегко ему было избавиться от своего владимирского "оканья".
Юрий с детства мечтал быть артистом, но приемная комиссия не приняла его в кинотехникум. Если бы не случайное объявление о наборе в группу радиодикторов, он бы вернулся в родной Владимир. Юрий Левитан зачисляется в группу стажеров радиокомитета. Вначале он разносил по кабинетам различные бумаги и готовил коллегам чай и бутерброды. В конце концов, ему доверии прочесть по радио статью из газеты "Правда". И в эту ночь, когда стажер Левитан впервые получил доступ к микрофону, у приемника оказался… Сталин. На следующий день молодой диктор уже прочел речь всесильного вождя с доклада на XVII съезде партии. На следующий день 19-летний паренек стал главным диктором Советского Союза.
Именно Левитан прочитал сообщение о начале войны.
Именно Левитан все ее годы сообщал о ситуации на фронтах.
Маршал Рокоссовский как-то сказал, что голос Левитана равносилен целой дивизии, а Гитлер считал его врагом Рейха номер 1. Кто был враг номер 2?... Главнокомандующий Сталин.
Именно Левитан читал текст о безоговорочной капитуляции Германии.
И вот этот необычный человек, можно сказать, человек-легенда, приехал к нам.

В связи с 25-летием Победы он разработал программу, с которой выехал в белорусскую глубинку, в далекую Могилевщину. Не было принято тогда оплачивать подобные выступления высокими гонорарами – просто тогда уже немолодой Юрий Левитан хотел встретиться со своими слушателями поближе. И как не в Белоруссии, где жестоко уничтожали евреев, где кровопролитно шла война, где так ждали его слово…
Казалось, не будет конца вечера встречи с Юрием Левитаном. Он рассказывал, и рассказывал, и рассказывал. О своей работе на радио, о своих коллегах, о прошедшей войне. И очень-очень мало о себе.
…Майский вечер еще дышал очаровательной свежестью, когда мы вышли из помещения. Закат пока не наступил, но золотой солнечный диск уже заходил за горизонт. Я поспешил при дневном освещении сделать несколько фотоснимков Юрия Борисовича. Выбрал минутку, попросил его разрешения навестить его в гостинице.
- Хорошо, завтра утром я буду Вас ждать, - улыбнулся в ответ Юрий Левитан.
Со мной он был официален. Слишком, видимо, был приучен, что можно, когда и где говорить. А я, молодой журналист, его собрат по крови, искал какого-то особого расположения, личного контакта.

Наутро, в белой рубашке, в галстуке, отдохнувший Юрий Борисович ждал меня в своем гостиничном номере. Я еще раз сфотографировал его, попросил что-то написать для наших читателей. Взяв лист белой бумаги, Юрий Левитан написал нам свои пожелания. Мне хотелось продолжить наш разговор, услышать что-то, что выходило бы за рамки общей встречи, услышать что-то для себя, для будущего.
Но… в двери постучали. Увидев меня, человек в сером костюме удивился.
- Ты как сюда попал?
Но, узнав, что я из газеты, сделал вид, что меня здесь не было.
- Попробовал бы ты так ко мне в Москве пробраться, - пошутил на прощание Юрий Левитан, протягивая мне свою большую, теплую руку.
Через день я уехал в Минск. Вернувшись обратно в полной уверенности, что поступил на факультет журналистики (так оно и было), я сразу поинтересовался своим материалом про Левитана.
- Дали-дали твоего Левитана, - сообщили мне в секретариате.

Каково же было мое удивление, когда я увидел материал про Левитана на четвертой странице.
- Но ведь это же материал первой полосы! Единственный раз в нашу глубинку приехал Юрий Левитан, и мы так скромно сообщили про встречу с ним, – кричало мое сердце.
Но что я мог сделать, только что переступивший порог газеты?
Вдобавок к этому, было написано "Юрий Владимирович", а не "Юрий Борисович". Это произошло не специально, а просто по ошибке. Подумалось, любая неточность в имени или в отчестве обычного передовика вызывала шквал звонков из партийных органов, а здесь все прошло незаметно.
Но в общей сложности, я был рад и этому. Была опубликована фотография Юрия Левитана, было опубликовано письмо к нашим читателям, моя небольшая подтекстовка. И самое важное, что у меня в памяти осталась встреча с этим обаятельным человеком. Думаю, эту память о нем сохранили надолго и все участники той памятной встречи.
Чтобы освежить некоторую информацию о жизни и работе Юрия Левитана, я захожу в поисковый сайт Интернета. Здесь имеется много интересного, чем я и хочу дополнить свой рассказ.

У Левитана было всенародное обожание. Но личная жизнь не сложилась. В 1938 году он женился на красавице – студентке института иностранных языков. Женился… после первой встречи. Но через 11 лет его жена полюбила другого человека. Редкий случай, но факт, что все годы Юрий Борисович со своей женой и ее вторым мужем поддерживал дружеские отношения. Они даже встречали новый год вместе. "Это моя двоюродная сестра," – представлял в компании Левитан свою бывшую супругу.
Больше Юрий Борисович не женился. И вместе с дочерью и тещей продолжал жить дальше.
Начиная с 70-х годов, Юрий Борисович почти не выходил в прямой эфир. Начальство считало, что голос Левитана ассоциируется у населения с какими-то чрезвычайными событиями. И Левитан, которому первому среди дикторов присвоили звание Народного артиста СССР, стал озвучивать кинохронику. А еще с удовольствием встречался с ветеранами, для которых его голос был также свят, как сама память о минувших боях.
В августе 1983 года Юрия Борисовича пригласили принять участие в торжествах по случаю освобождения Орла и Белгорода.
Тот август был необычайно жарким – столбик термометра зашкаливал за 40 градусов. На поле под Прохоровкой, где во время войны состоялась знаменитая Курская битва, Юрию Борисовичу стало плохо. Врачи деревенской больницы, в которую доставили Левитана, ничего сделать уже не могли. Как старый солдат, он остался на поле боя. Остался навсегда.
А я еще и еще раз беру в руки фотографии, которые были сделаны в далеком 1970 году. Галантный, моложавый, Юрий Левитан приехал к нам в гости. Таким еще раз вижу его на фотографиях, которые я сделал тогда…

 


сяча
 Рассказ о том, как через 74 года нашло родных письмо фронтовика Якова Темкина…
Публицистика Ефим Златкин
Фронтовая история

"Меня зовут Елена, я волонтер Общероссийской организации " Поиск". Наша деятельность связана с увековечением памяти погибших защитников Отечества.
У меня к Вам один вопрос: мы ищем человека, зовут его Златкин Давид Залманович, он составил и отправил в музей Яд Вашем Лист свидетельских показаний на своего знакомого, погибшего в ВОВ - Темкина Якова Хаимовича.
Ефим, скажите, пожалуйста, вы имеете отношение к составителю этого листа - Златкину Д. З.? - вот такое письмо я получил на свой адрес в "Одноклассниках".
И копия бланка…

С первого взгляда я узнал такой знакомый почерк своего отца.
Он писал быстро, бегом-бегом.
- Батя, пиши четче, иначе не поймут, - говорили мы ему…
- Хорошо, что у вас время есть, - отвечал он и, поправив очки, снова писал, звонил, отправлял пакеты за пакетами в Иерусалим…
А до этого, живя в Беларуси, обходил дом за домом климовичских евреев, собирая данные о погибших.
В доме Брони Козлова он заполнил данные о ее погибшем брате - Якове Темкине.
По приезде в Израиль все передал в музей Яд Вашем, переписав на специальные бланки свидетельских показаний, не вернувшихся с войны своих земляков.
Сотни писем со свидетельскими показаниями моего отца - Давида Златкина находятся теперь в музее Яд Вашем.
А один из заполненных им бланков помог найти родных еврейского солдата, который отправил свое письмо 05.10. 1941 года.
…"Бои 2, 3 и 4 октября шли с ожесточением, только ночью мы могли урвать несколько времени, чтобы покормить людей. Враг, видя яростное сопротивление с нашей стороны, перебросил всю силу огня на соседнюю дивизию, где и прорвал фронт. Погиб генерал-майор Бобров. Объединились остатки всех трех полков ополченской дивизии.Часть погибла, часть рассеялась, и в наличии осталось не больше 800 человек, - из материалов о боевых действиях 9-ой дивизии народного ополчения.
…"Русские успели подорвать мост через противотанковый ров, что западнее Ельни. На некоторых участках русские бегут толпами. Наши пулеметы опять пожинают щедрые плоды. Сегодня 5 октября было захвачено около 1500 пленных", - из донесений 292 пехотной дивизии Вермахта.
Знакомлюсь с архивными документами сайта 9 дивизии народного ополчения, в которой с самого начала воевал Яков Темкин.
Скорее всего, в числе 1500 военнопленных, про которых сообщается пехотной дивизией вышестоящему начальству, был и Яков.
Утром в перерыве между боями он и написал эту открытку - последнее послание любимой жене.
Приведем несколько строк в сокращенном виде.
"Милая, дорогая Этточка!! Очень рад, что могу тебе писать письма и главное получать твои. Милая! Пока я еще здоров, что тебя больше всего интересует и сражаюсь с фашистами. Новостей у меня нет, все бойцы в порядке, за исключением одного, которого убили фашисты разрывной пулей. Ну и сволочи, эти проститутки гитлеровские. Стреляют исключительно разрывными и нарезными пулями, которые дают мучительные раны. Еще в истории таких зверских войн не было….
Буду жив и здоров, буду писать, убьют – товарищи напишут. Верный тебе друг в жизни твой вечный Яша".
В то время, когда вокруг был кромешный ад, когда земля горела, старший лейтенант ЯковТемкин, найдя минутку, отправляет почтовую открытку по конкретному адресу " Кузьминское шоссе, дом 24 а, кв.3, Москва".
В письме не чувствуется паники, растерянности, а наоборот, твердость духа…
Слабо обученные, вчерашние гражданские люди были брошены навстречу врагу.
9 дивизия народного ополчения, сформированная на территории Кировского района Москвы в июле 1941 года, в октябре сорок первого закончила свой путь.
Она героически участвовала во многих боях - и сегодня следопыты сообщают все новости на созданный сайт девятой дивизии народного ополчения.
Можно только удивляться, как они еще так долго держались, когда кадровая армия не выдерживала натиск фашистских головорезов.
Хваленая сталинская пропаганда, мол, как тогда пели "От тайги до Британских морей Красная армия всех сильней", оказалась просто блефом.
Под громады танков бросили почти безоружных ополченцев с одной винтовкой на трех-четырех бойцов, с бутылками "Молотова"
Люди совершали чудеса, героизм высшей степени.
- Это было немыслимо! Немыслимо. Студенты, заводские рабочие, вузовские преподаватели, весь цвет Москвы ринулся в окопы. Кого не брали по здоровью, по возрасту, умоляли взять на фронт. Трупами остановили врага, а не мудрым решением Верховного Главнокомандующего, - рассказывал мне про бои на подступах к Москве мой отец, старший сержант Давид Златкин, где и был тяжело ранен в первый раз.
Может, тогда чудом оставшись в живых, он решил до конца своей жизни искать погибших, записывать их имена, чтобы о них осталась хоть какая память...
Возможно, они и воевали где-то рядом - два климовчанина Давид Златкин и Яков Темкин.
Один весь израненный вернулся домой, судьба второго была не известна 74 года.
"… В апреле 2015 года Оля Ромашева, автор сайта о 9-ой дивизии, получила письмо из Германии. Незнакомый ей ранее человек сообщил, что обнаружил несколько писем воинов 9 ДНО (дивизии народного ополчения), попавших в руки солдат пехотной дивизии вермахта.
Через некоторое время этот человек из Германии с оказией передал Оле эти письма, чтобы отыскать и вручить им. Очевидно, что почта 2(1302) стрелкового полка в начале октября попала к немцам и заинтересовала какого-то филокартиста.
У него в коллекции письма пролежали все эти годы и сохранились в отличном состоянии. Затем они, я так понимаю, были проданы на каком-то аукционе.
Среди сохранившихся писем с фронта было и письмо как раз и этого погибшего Темкина Якова Хаимовича", - вот такое второе сообщение я получил от поисковика Елены Жилинской из Москвы.
Обратившись в Иерусалимский музей Яд Вашем, московские поисковики вскоре получили заветный бланк с именем Якова Темкина, который заполнил мой отец. К сожалению, его уже нет в живых 8 лет.
- Если Яков Темкин родился в Климовичах в 1916 году, откуда уехал в Москву, значит, кто-то из его родственников может быть сегодня в Израиле, - рассуждал я.
Составил список всех земляков, решив звонить каждому из них по очереди.
Но… через пару дней мне позвонил Геннадий Резников, друг детства моих младших братьев.
- Я слышал передачу по радио РЭКА, где сообщили, что нашлось фронтовое письмо Якова Темкина, родного брата моей бабушки Зелды .В Израиле живут родные племянники Якова - Яков и Александр Козловы, - сообщает он мне.
…Яков в последний раз прошелся по родному городу Климовичи. Родился и вырос здесь. Казалось, нет лучшего места и города на земле.
Словно громадный зеленый купол, раскинулся в городе парк.
Красочные павильончики, по дорожкам прогуливаются горожане.
На каждом шагу знакомые.
- Янкеле, уезжаешь в Мосву? - спрашивают одни.
- Янкеле, мазаль тов, - желают всего хорошего другие.
По переписи 1939 года в Климовичах насчитывалось 1693 еврея из 9551 всех живущих.
В начале 20-го века здесь было 3 церкви.
А сколько вы думаете было синагог?
Тоже три!
Евреи торговали лесом, самые богатые из них жили в красных каменных домах.
Один из них сохранился и до нашего времени.
Яков любил свой город, он был более богатым, чем соседние невзрачные городишки. Со своим кинотеатром!
С дворцом князя Мещерского!
С памятников архитектуры средины 19 века Свято-Михайловской церковью!
Но… пришло время расстаться, Климовичи был уже тесен для быстрых, талантливых еврейских юношей.
Москва, как всегда, принимала самых лучших.
Яков это знал и был готов пройти нелегкий путь рабфака. Путь студента.
- Не волнуйтесь! Я выдержу, я все смогу, - обнимал он свою мать.
А отец тепло посматривал из-закустистых бровей.
Разводил руками.
Сам видишь, 13 вас у меня. Тяжело всех детей прокормить, поднимать. Но если что, возвращайся, станешь, как и я сапожником. У нашей бедноты нет денег на новую обувку. Так что с хлебом всегда будешь…
Уехал сын в столицу.
А через некоторое время началась война.
Яков сразу же ушел в ополчение, его родителям удалось выехать из Климович вовремя.
И на этом вся связь между ними закончилась.
… В 57 лет Хая-Фея Темкина родила 13 ребенка, девочку назвали Броня-Блюма.
- Она, последний ребенок в семье, родная сестра Якова Темкина и станет матерью Якова Козлова, сегодняшнего жителя Ашкелона.
- Меня назвали в честь погибшего или пропавшего без вести дяди Яши, - говорит он.
Мы жили в одном доме с дедом Хаимом-Ича и бабушкой Хаей-Феней. Я от них редко что слышал о Якове. Не говорили, как будто и не было. Может, боялись, вдруг попал в плен. Понимали, что евреи не сдаются и в плену не выживают. Уверен, что не раз вспоминали сына, но про себя, не вслух.
Только когда я к ним заходил, особой любовью светились их глаза.
- Наш Яшенька, наш Яшенька, - так называли меня, обнимая по очереди.
Только намного попозже я узнал, что был назван в честь их сына - Якова Темкина.
Никакой пенсии за погибшего сына его родители и не получали - не было доказательств о его гибели. Жили скромно, тихо, переговариваясь между собой на идиш.
В 99 лет умер старый еврейский сапожник, отец 13 детей, его жена, бывшая батрачка помещика Каминского раньше.
Ушли из жизни, так ничего и не узнав о судьбе сына.
Непросто складывалась и судьбы других детей.
Самая старшая из сестер Маша была расстреляна и сброшена в колодец вместе с семьей.
Сын Зелик до войны уехал в Москву, Малка - в Ленинград.
Дочь Зелда умерла в Климовичах. Ее внуки - Геннадий Резников сегодня в Израиле, а Александр - в Америке.
Дети Тамары и Рахель тоже в Израиле.
- У меня много двоюродных братьев и сестер - все они родные племянники Якова Темкина, - говорит Яков Козлов.
Он уже не молод, за 60 лет. Внуки от двух сестер. Стал дедушка и его младший брат Александр.
У Якова Темкина не осталось детей.
Судьба жены после войны тоже не известна.
Поэтому письмо, отправленное ей, она уже не получит…
Его получили прямые родственники еврейского солдата - родные племянники, внуки, правнуки его братьев и сестер. Значит, тоже и его внуки.
А в начале осени 2015 года собрались все родные.
Есть и повод!
- Бат-мицва старшей внучки Якова.
На этом вечере после поздравления малышки, он попросил минутку внимания.
Голос на минутку дрогнул.
- А сейчас я прошу всех встать и помянуть минутой молчания старшего лейтенанта Якова Темкина, нашего дядю, дедушку, прадедушку.
И повернулся ко мне, мол, расскажи обо всем.
И я начал свой рассказ.
Как 30 лет тому назад в дом Брони  Козловой зашел мой отец, как ко всем евреям и на листочке бумаги записал имя не вернувшегося с войны Якова Темкина.
Как привез этот листочек в Иерусалим и передал его в музей.
Что было дальше, вы уже знаете…
А теперь давайте поднимем бокалы в память и о моем отце, в память о двух еврейских воинах, сражавшихся с врагом под Москвой.
А над Израилем грохотала буря. охотала молния, ее огненные блики взлетали над Средиземным морем.
А мне казалось…
Мне казалось, что это салют!
Салют по герою Якову Темкину, вернувшемуся из забытья…
Фоторепортаж здесь

 
добавить отзыв
# Жилинская Елена Иосифовна
ответить

Большое спасибо, Ефим Давидович, за такой интересный рассказ о погибшем бойце Темкине Якове Хаимовиче.
Низкий поклон вашему отцу - Давиду Залмановичу, за то, что увековечил имя погибшего воина.
Благодаря этому Листу свидетельских показаний из музея Яд Вашем, нам, поисковикам, с вашей помощью удалось разыскать потомков погибшего героя и принести в их дом весточку с той страшной далекой войны!
Вечная память Темкину Якову Хаимовичу и вашему отцу, спасибо им за ПОБЕДУ!

Жилинская Елена Иосифовна
Россия, Москва.
19/11/2015 22:21:05



Стоял месяц май…. Или моя встреча в белорусской глубинке с Юрием Левитаном
Публицистика Ефим Златкин

Стоял месяц май…. Или моя встреча в белорусской глубинке с Юрием Левитаном
Вы знаете, какое в Белоруссии самое чудесное время? Нет, не знаете….
Тогда я вам расскажу.
Когда весна еще полностью не закончилась, а лето пока не наступило – самое великолепие природы. Сады, сбросив белый цвет и потеряв в красоте, напоили воздух особым живительным ароматом. Зеленая листва набросила свое свежее покрывало буквально повсюду – и на столетние липы и дубы, и на мелкий кустарник. Какая погода, такое и настроение людей! В будничную текущую жизнь ворвались майские праздники. И самый главный из них – 25-летие Победы над фашистской Германией. Фронтовики, в ту пору 40- и 50-летние крепыши, звеня своими боевыми наградами, переполнили улицы города Климовичи, что в Могилевской области. Всеобщее ликование и природы, и народа!

- К нам приезжает… Юрий Левитан, - с последней новостью из райкома партии заскочил в редакцию наш редактор Иван Иванович Журко.
Не хочу сказать, что на всех эта информация произвела эффект взрыва бомбы. Только возникли вопросы, какой это Левитан. Тот, который во время войны был диктором Всесоюзного радио и был объявлен личным врагом Гитлера, или сын Левитана.
- Пойди, пощелкай фотоаппаратом, - заметил мне редактор, всем видом показывая, что это хотя и задание, но не такое ответственное, как освещение съезда передовиков или партийно-комсомольской конференции.
В ту пору только-только начинающий молодой работник газеты, я еще глубоко не воспринимал всю "кухню" так называемой ленинской журналистики. Ее завуалированность, которая установкой шла из самого верха до самого низу. Меня, полгода тому назад снявшего солдатскую гимнастерку, ждали экзамены в Белорусском Государственном университете на факультете журналистики. Сдать их было делом моей чести. После младшего брата Якова, который уже учился в авиационном институте, я не мог провалить свои экзамены.
- Ты же понимаешь, сынок, - двоих студентов одновременно мы с мамой не осилим, - глубоко вглядываясь в мои глаза, - говорил мне мой отец Давид Златкин.

Конечно, прельщали студенческие годы в Минске, но послевоенные шрамы на изуродованной отцовской руке заставили меня принять иное решение - отправить документы на заочное отделение.
- Левитан приезжает? – все вопрошал отец, который всегда интересовался моей работой. – Ты должен с ним встретиться. Обязательно должен!
- Мне разрешают сделать только несколько фотоснимков на месте встречи.
- Сынок, ты же не просто журналист, а еврейский журналист. Для будущего ты должен найти возможность поговорить с ним. Возможно, сейчас к этому нет интереса, интерес появится через десятилетия, когда придет время, - все поучал меня отец – мой самый главный редактор и учитель.
И вот сейчас, сидя за своим письменным столом под лимонным деревом, я будто совершаю экскурсию во времени назад. Из 2010 года в…. 1970. Из знойного сентябрьского Ашдода, что раскинулся на берегу Средиземного моря в Израиле, в весенний май, в белорусскую глубинку.

Всех деталей уже не припомнить. Помню только хорошо, что зал был переполнен. Все хотели увидеть живого, настоящего Левитана. Многие даже не верили, что сейчас, через минуту-две на сцену районного дома культуры выйдет… Юрий Левитан, который приехал сюда прямо из Москвы, которого знает весь мир! Все, конечно, были в напряжении, но особенно ликовали немногие местные евреи. Свет его славы, его громадной известности каким-то образом касался и их всех. Юрий Левитан своим величием, своей известностью будто поднимал, будто возвышал всех этих еврейских тружеников, которые в годы войны воевали, теряли родных и близких, а сейчас нелегким трудом добывали себе хлеб на жизнь. Они даже почувствовали себя какими-то другими…
На сцене пламенеет плакат: "25-летие Победы". Торжественно звучит Гимн Советского Союза. На сцену выходит Юрий Левитан. Зал встречает его дружными аплодисментами. Они предназначались ему лично, как человеку и как глашатаю Победы.
Ты знаешь, я его голос слышал в окопах, когда он передавал сводки Совинформбюро. А теперь даже не могу поверить, что его голос услышу здесь, - делится своими впечатлениями один из фронтовиков.
- Говорит Москва! Говорит Москва! - как во время войны взлетает голос Левитана в зале.
Все ловят каждое его слово, как ловили когда-то на передовой, как ловили в партизанских отрядах, в заводских цехах, на совхозных станах. Как ловили его голос во всей великой стране, как ловили его по всему миру.

Зал затих, а Юрий Левитан, тот самый Левитан – диктор военных лет – скромный, спокойный человек рассказывал о работе на Всесоюзном радио, о том, как попал туда, как нелегко ему было избавиться от своего владимирского "оканья".
Юрий с детства мечтал быть артистом, но приемная комиссия не приняла его в кинотехникум. Если бы не случайное объявление о наборе в группу радиодикторов, он бы вернулся в родной Владимир. Юрий Левитан зачисляется в группу стажеров радиокомитета. Вначале он разносил по кабинетам различные бумаги и готовил коллегам чай и бутерброды. В конце концов, ему доверии прочесть по радио статью из газеты "Правда". И в эту ночь, когда стажер Левитан впервые получил доступ к микрофону, у приемника оказался… Сталин. На следующий день молодой диктор уже прочел речь всесильного вождя с доклада на XVII съезде партии. На следующий день 19-летний паренек стал главным диктором Советского Союза.
Именно Левитан прочитал сообщение о начале войны.
Именно Левитан все ее годы сообщал о ситуации на фронтах.
Маршал Рокоссовский как-то сказал, что голос Левитана равносилен целой дивизии, а Гитлер считал его врагом Рейха номер 1. Кто был враг номер 2?... Главнокомандующий Сталин.
Именно Левитан читал текст о безоговорочной капитуляции Германии.
И вот этот необычный человек, можно сказать, человек-легенда, приехал к нам.

В связи с 25-летием Победы он разработал программу, с которой выехал в белорусскую глубинку, в далекую Могилевщину. Не было принято тогда оплачивать подобные выступления высокими гонорарами – просто тогда уже немолодой Юрий Левитан хотел встретиться со своими слушателями поближе. И как не в Белоруссии, где жестоко уничтожали евреев, где кровопролитно шла война, где так ждали его слово…
Казалось, не будет конца вечера встречи с Юрием Левитаном. Он рассказывал, и рассказывал, и рассказывал. О своей работе на радио, о своих коллегах, о прошедшей войне. И очень-очень мало о себе.
…Майский вечер еще дышал очаровательной свежестью, когда мы вышли из помещения. Закат пока не наступил, но золотой солнечный диск уже заходил за горизонт. Я поспешил при дневном освещении сделать несколько фотоснимков Юрия Борисовича. Выбрал минутку, попросил его разрешения навестить его в гостинице.
- Хорошо, завтра утром я буду Вас ждать, - улыбнулся в ответ Юрий Левитан.
Со мной он был официален. Слишком, видимо, был приучен, что можно, когда и где говорить. А я, молодой журналист, его собрат по крови, искал какого-то особого расположения, личного контакта.

Наутро, в белой рубашке, в галстуке, отдохнувший Юрий Борисович ждал меня в своем гостиничном номере. Я еще раз сфотографировал его, попросил что-то написать для наших читателей. Взяв лист белой бумаги, Юрий Левитан написал нам свои пожелания. Мне хотелось продолжить наш разговор, услышать что-то, что выходило бы за рамки общей встречи, услышать что-то для себя, для будущего.
Но… в двери постучали. Увидев меня, человек в сером костюме удивился.
- Ты как сюда попал?
Но, узнав, что я из газеты, сделал вид, что меня здесь не было.
- Попробовал бы ты так ко мне в Москве пробраться, - пошутил на прощание Юрий Левитан, протягивая мне свою большую, теплую руку.
Через день я уехал в Минск. Вернувшись обратно в полной уверенности, что поступил на факультет журналистики (так оно и было), я сразу поинтересовался своим материалом про Левитана.
- Дали-дали твоего Левитана, - сообщили мне в секретариате.

Каково же было мое удивление, когда я увидел материал про Левитана на четвертой странице.
- Но ведь это же материал первой полосы! Единственный раз в нашу глубинку приехал Юрий Левитан, и мы так скромно сообщили про встречу с ним, – кричало мое сердце.
Но что я мог сделать, только что переступивший порог газеты?
Вдобавок к этому, было написано "Юрий Владимирович", а не "Юрий Борисович". Это произошло не специально, а просто по ошибке. Подумалось, любая неточность в имени или в отчестве обычного передовика вызывала шквал звонков из партийных органов, а здесь все прошло незаметно.
Но в общей сложности, я был рад и этому. Была опубликована фотография Юрия Левитана, было опубликовано письмо к нашим читателям, моя небольшая подтекстовка. И самое важное, что у меня в памяти осталась встреча с этим обаятельным человеком. Думаю, эту память о нем сохранили надолго и все участники той памятной встречи.
Чтобы освежить некоторую информацию о жизни и работе Юрия Левитана, я захожу в поисковый сайт Интернета. Здесь имеется много интересного, чем я и хочу дополнить свой рассказ.

У Левитана было всенародное обожание. Но личная жизнь не сложилась. В 1938 году он женился на красавице – студентке института иностранных языков. Женился… после первой встречи. Но через 11 лет его жена полюбила другого человека. Редкий случай, но факт, что все годы Юрий Борисович со своей женой и ее вторым мужем поддерживал дружеские отношения. Они даже встречали новый год вместе. "Это моя двоюродная сестра," – представлял в компании Левитан свою бывшую супругу.
Больше Юрий Борисович не женился. И вместе с дочерью и тещей продолжал жить дальше.
Начиная с 70-х годов, Юрий Борисович почти не выходил в прямой эфир. Начальство считало, что голос Левитана ассоциируется у населения с какими-то чрезвычайными событиями. И Левитан, которому первому среди дикторов присвоили звание Народного артиста СССР, стал озвучивать кинохронику. А еще с удовольствием встречался с ветеранами, для которых его голос был также свят, как сама память о минувших боях.
В августе 1983 года Юрия Борисовича пригласили принять участие в торжествах по случаю освобождения Орла и Белгорода.
Тот август был необычайно жарким – столбик термометра зашкаливал за 40 градусов. На поле под Прохоровкой, где во время войны состоялась знаменитая Курская битва, Юрию Борисовичу стало плохо. Врачи деревенской больницы, в которую доставили Левитана, ничего сделать уже не могли. Как старый солдат, он остался на поле боя. Остался навсегда.
А я еще и еще раз беру в руки фотографии, которые были сделаны в далеком 1970 году. Галантный, моложавый, Юрий Левитан приехал к нам в гости. Таким еще раз вижу его на фотографиях, которые я сделал тогда…
Столетие еврейского героя
Ефима Моисеевича Когаловского, бывшего минчанина, сегодняшнего жителя Израиля
…Утром в окна квартиры, которые выходят на Средиземное море, ворвалось солнце.
А через час небо затянуло тучами.
Вскоре ударил град, да такой сильный, что крушил машины и деревья.
К полудню солнце разогнало тучи, подсушило дороги и тротуары.

- Так и в жизни, - думает Ефим Моисеевич, - было радостное и светлое, тяжелое и невыносимое. Говорят, жизнь долгая. Мне сегодня 100 лет!Что такое сто лет? Закрываю глаза и вижу все, что было. Открываю глаза, и как будто бы не было этих долгих лет.
Но вся жизнь пробегает перед ним, как кадры кинохроники…
Первая мировая война.
Петроград в ожидании революционной бури.
Мир на перепутье - время огромных перемен!
А в еврейском местечке Жуковка, что на Брянщине, у Моисея Когаловского рождается восьмой ребенок.
- Как назовем? - переспрашивает местного раввина отец, - Конечно же, Хаим, иного имени и не может быть.
Хаим - на иврите это - жизнь!
Назвав так своего предпоследнего ребенка, Моисей будто бы нарекает ему долгую жизнь.
Самому–то оставалось всего четыре года…
Тогда, видимо, и закончилось счастливое детство мальчика.
А еще через 10 лет… он принес маме свою первую зарплату.
Худой, вытянувшийся подросток мял в своих руках рубли, на которых красовался серп и молот…
Какое это было тогда чудное время!
Еврейская молодежь вырывалась из захолустья, стремилась в большие столичные города.
Хаим, или как его звали в семье и друзья - Ефим, поступил в медицинский институт.
В июне сорок первого врач Ефим Когаловский должен был получить направление на работу, а вместо этого - повестку на фронт.
Война, командир санитарной роты.
Служба в армии после войны еще на протяжении двух десятилетий.
Но об этом периоде его жизни хорошо рассказала в одной из израильских русскоязычных газет внучка ветерана, журналистка по профессии Керен Вольман, которая живет в Минске.
Подготовил про него статью в этой же газете его друг Зиновий Ваксман.
Поэтому я больше остановлюсь на жизни ветерана в Израиле.
- Как это просто так, взять и сорваться в 80 лет? - спрашиваю у Ефима Моисеевича.
- Конечно, не просто. В Минске у нас была квартира, а еще раньше - хорошая работа, привычная жизнь. Но дочь Галина вместе с сыном уехала раньше. Все убеждала меня, мол, в Израиле будет лучше. Моя дочь - моя половина. Оказалась права. Здесь действительно для меня лучше. Не думаю, чтобы дожил в Белоруссии до таких лет.

… Я сижу в квартире Ефима Моисеевича.
В пяти минутах Средиземное море.
Свежий, морской ветер долетает и сюда.
Врываясь на балкон, он проникает в комнату, где мы находимся.
С хозяином квартиры меня знакомить не нужно.
Впервые с ним встретился на его… столетии.
Его лучший друг, тоже инвалид войны, Зиновий Ваксман, передал мне приглашение от юбиляра.
И вот в один из ноябрьских дней в ресторане "Виктория" собрались родные, близкие, друзья, знакомые.
Из Минска прилетели два сына Михаил и Евгений, Лена Левина с мужем Шимоном из Москвы.
- Мы обещали двоюродному дедушке, что на свой юбилей он сможет понянчить двоюродного правнука. И свое обещание сдержали, - говорит Шимон, передавая малыша в руки прадедушки.
У Шимона и Лены семеро детей, но это не мешает им жить активной общественной жизнью в столице!
Шимон Леви - заместитель главного раввина Москвы, депутат Еврейского Европейского парламента.
Лена – учительница, видный еврейский общественный деятель Москвы.
Интересная особенность времени. Поколение наших родителей почти полностью отошло от еврейской жизни, советская власть постаралась. Мы, послевоенные, знали только то, что мы евреи.
А наши дети, внуки возвращаются к еврейству, думаю я, знакомясь с Левиными.
- Моя дочь Керен, или как мы ее зовем дома –Лена, тоже придерживается с мужем еврейских традиций, они ведут религиозный образ жизни в Минске, учились в израильской ешиве, - говорит Михаил, который родился, можно сказать, в один день и один год вместе со мной.
- А ты? - спрашиваю у Михаила.
- Думаю, что точно также, как и ты, нас же воспитывала страна, как в инкубаторе - всех одинаково. Большинство далеки…
А Шимон Леви продолжает дальше: "Это удивительный человек - наш двоюродный дедушка. Он является для нас примером подражания. Во время войны был флагманским врачом флотилии транспортов Балтийского флота, воевал на Ладожском озере, был ранен и контужен.
Слушаю его и думаю, как сходятся пути-дорожки фронтовые.
Мой отец Давид Златкин во время войны тоже воевал на Ладожском озере.
Тоже там был ранен и контужен.
Может, вместе они были на пирсах во время бомбежек.
А потом лечились в одних военных госпиталях.
Может, все может быть...
Только не всем судьба дает встретить столетие.
Поэтому, поздравляя Ефима, мы мысленно поздравляем и наших родителей, которых уже нет.
Одним было бы сегодня по 95 лет!
А моему отцу этой осенью исполнилось бы всего 92 года…
Теперь я понимаю, почему в зале такая возвышенная обстановка.
Все разделяли радость с юбиляром и его семьей!
И эту радость воспринимали как свою личную!!
За столами свободных мест не было.
Выступали, поздравляли, а чаще всего подходили и просто… обнимали.
Не только родные.
Друзья, ветераны, будущие офицеры Израиля.
На экране - фотоснимок за фотоснимком.
Снимки юности, фронтовые фотографии бравого майора медицинской службы.
Любящего отца, внимательного мужа, заботливого дедушки…
Сегодня - вторая встреча!
Захотелось увидеть именинника в домашней обстановке, поговорить с ним.
Ефим все суетится по квартире. Собрались родные.
А тут мы еще нагрянули.
- Присядь, отец, присядь, мы все сделаем, - упрашивают его дети.
Но куда там!
Ефим Моисеевич всегда все делает сам.
Даже сейчас, после недавнего перелома шейки бедра, он заставил себя долго не залеживаться.
В Израиле вместе с женой Асей много лет переезжали с квартиры на квартиру, пока не купили свою. Получил инвалидность, назначили приличную военную пенсию.
- Как я дошел до такой жизни, что перевалил за первую сотню? Вас это интересует? - спрашивает у меня, улыбаясь.
- Не только меня, но и других. Все хотят знать, что продлевает жизнь.
Хозяин квартиры на миг задумался, но тут же на помощь к нему приходит старший сын Михаил.
- В 60-тые годы в Минске было активно распространено движение "моржей". Отец в возрасте за 50 лет любил плавать в ледяной проруби.

Именно тогда, в 60-тые годы, я приехал в Минск, где изучал профессиональную фотографию в одном из учебных заведений столицы.
Минск был всегда красивым, особенно зимой, когда словно гирлянды свешивались с деревьев, запорошенные снегом ветви, когда все парки и скверы были белые–белые.
Вот тогда, прогуливаясь в поисках красивых зимних пейзажей, я частенько видел, как ныряют в проруби смельчаки.
От холода запотевал фотообъектив, переставал работать затвор, а "моржам" было хоть бы что.
Бросались в холодную прорубь, были в ней некоторое время, потом выскакивали на снег, набрасывали на себя полотенце, пили обжигающий чай.
Возможно, вместе с другими, когда я фотографировал дышащих паром на снегу, был Ефим Когаловский.
- Отец был для всех еще и врачом. Проверял ныряльщикам давление, пульс. Советовал одним продолжать купание, другим при каких-то нарушениях рекомендовал прекратить или повременить. Его докторская сумка всегда была наготове. Часто звонили знакомые, соседи, просто люди, каких он не знал, обращаясь за помощью. И никогда не кому не отказывал.
- Как же иначе? - поднимает он на сына свои глаза .
А я смотрю в эти светлые, немного выцветшие от времени глаза бывшего майора медицинской службы и думаю, что передо мной, перед нами сидит не просто обаятельный человек, в ком все души не чают.
Перед нами - история! Сама эпоха!
За его плечами - время сталинских пятилеток, расстрельные годы, тяжелейшая война, послевоенные годы.
Нет уже всесильных мира сего, которые вершили судьбы миллионов людей, перекраивали карту мира и давно уже ушли в небытие…
А Ефим Моисеевич - вот он рядом.
Его можно обнять, спросить обо всем, побеседовать.
Наш разговор то и дело прерывается гостями.
Сыновья Михаил и Евгений, что приехали к отцу на столетие, стараются с ним побыть больше времени.
Дочь Галина - всегда здесь, только уходит, чтобы сделать какие-то покупки. Из Иерусалима приехала племянница с мужем.

Обнимает его, сидит рядышком, не отходит ни на минутку.
- Моя мама, родная сестра жены Ефима Моисеевича. У нас нет с ним кровной связи. Но для меня нет человека более близкого на земле, чем он, - говорит она.
Юбиляр осматривает всех собравшихся и командует: "За стол, мои друзья"!.
И повернувшись к своему самому лучшему другу Зиновию, подмаргивает: "по фронтовой?"
Первым выпивает, принимая тост от родных и нас.
…За окном все также ярко светит солнце.
От него, от улыбок собравшихся всем веселее и радостнее.
А я хочу продолжить свое интервью.
Я спрашиваю, столетний юбиляр отвечает.
Четко и ясно.
Как он всегда привык разговаривать с пациентами.
- Я не родился суперменом. Был врожденный порок сердца, стенокардия. Мочекаменная болезнь, проблемы с желудком - все, как у всех. Ранения, перенес два инфаркта. Вижу, улыбаетесь, мол, как перевалил за столетний рубеж?
- Чтобы себя вылечить, оздоровить, ходил в день пешком по 30 километров. Это улучшило работу сердца, укрепило его. Чтобы избавиться от желудочно-кишечных проблем, устраивал голодовки. Иногда – на две-три недели.
- И нормально себя чувствовали?
- Почему нет?
- В Йом Кипур (День Искупления) Ефим целый день не притрагивается к пище. Я не могу, не все его родные могут, а он легко переносит этот день.
- Ну и закалка! - вступает в разговор Зиновий, которому уже за 90 лет.
Про него мой рассказ еще будет впереди.
- Как с курением? - дальше "пытаем" хозяина квартиры.
- Да никак. Курил. Бросал много раз, потом опять продолжал, но пятьдесят лет уже не курю.
- Тяжело было отвыкнуть?
- Мне нет! Говорил себе, например, к дню рождения или к другому какому-то событию, прекратить курить. Этим самым будто давал команду своему организму и, когда наступал определенный день, даже забывал про сигареты.
- Вы сказали, что были проблемы урологические?
- Да, были! Прежде всего, помогало ограничение в питании, употреблял меньше углеводов, белков.
Словно живая энциклопедия, врач более, чем с 70-летним опытом, рассказывает нам о секретах долголетия.

И хитро улыбается: "Пусть все прочитают! Продлевают свою жизнь. Человеческий организм рассчитан на продолжительный период, даже более, чем на 120 лет, как желают друг другу евреи. Только мы еще себя хорошо не изучили».
На прощанье я дарю новому другу книгу "От Михалина до Иерусалима".
Смотрю на него, а словно вижу всех тех, кого уже нет вместе с нами.
Зиновий, командир ракетного подразделения во время войны, с кем благодарная судьба свела меня несколько раньше, поднимает тост: "За всех солдат, и за еврейских солдат в особенности, кого уже нет с нами. И наклоняясь ко мне, добавил: «Ефим, за твоего отца".
Вы знаете, почему мы в умилении смотрим на последних воинов Великой Отечественной?
Я вам скажу.
Мы последние, кто их видит…
Вечером раздается звонок телефона….
Узнаю знакомый, немного хрипловатый голос Зиновия.
- Ты давно не был на море? Какой здесь воздух. Как здесь свежо!
- Любишь прогуливаться один?
- Почему один? Вместе с Ефимом. Круг за кругом, круг за кругом…
- Жизнь продолжается?
- Ты послушай, что тебе хочет сказать Ефим, послушай.
- Я люблю тебя жизнь, я люблю тебя снова и снова, - слышу в пелефоне, как поет Ефим Когаловский, столетний еврейский герой.
Я подпеваю ему.
Зиновий помогает Ефиму.
А над Ашдодом всходит светлая луна.
Такая же светлая, как вся жизнь Ефима Когаловского!
Живут на земле Златкины
ПАТРИАРХ и Калининградская встреча
Статьи наших авторов
ПАТРИАРХ
На протяжении десятилетий Марк Израилевич Златкин издавал в Тбилиси книги советских авторов, возглавляя столичное издательство "Заря Востока", а впоследствии "Мирани".
Из-под кустистых бровей на нас смотрели молодые, озорные глаза.
- Кто из вас Ефим, журналист, а кто Григорий, учитель, живущий в Тбилиси? - такими словами нас встретил в своей квартире крупный, с богемными седыми волосами человек и продолжил, - Можете не говорить, я начинаю догадываться…

…Оставшись после войны один, наш отец Златкин Давид всю жизнь искал какие-то ниточки, которые могли бы его соединить с родственниками, однофамильцами.
Без интернета, без сегодняшних социальных сетей он находил многих по всему бывшему Советскому Союзу.
Помню, как радостно открывал бандероль с первой книгой Марка Златкина, потом – с его второй книгой.
Отец гордился своим однофамильцем, искал родственные корни с ним, всем показывал его сборники.
Мы их прочитали, как говорят, от корки до корки.

Я все время удивлялся, что такой занятый человек, как директор столичного издательства, находит время, чтобы ответить на письмо какому-то неизвестному.
Ну, что из того, что у него такая же фамилия…
Он что родственник, хороший знакомый, полезный человек?
Видимо, Марк Израилевич жил по другим критериям, не только всегда отвечал на письма, но и всегда приглашал в гости.
Вскоре у меня появилась такая возможность.

Захотелось увидеть двухлетнюю племянницу - первую коренную Златкину на грузинской земле.
В самолете Минск-Тбилиси я не столько удивлялся повисшим в небе белым облакам, сколько обширным встречам с литературными знаменитостями Марка Златкина, его многолетней издательской деятельностью, еще и еще раз перечитывая книгу.
…В середине двадцатых лет он приехал в грузинскую столицу из Москвы, а через 50 лет выпустил свои воспоминания.
И сегодня его книга "Когда книга сближает народы" - это уже энциклопедическая редкость.

Изданная в 1972 году, она злободневна и востребована в наше время.
Трудно себе представить, но в ней охвачено полвека литературной жизни Грузии.
На страницах книги - имена многих известных российских поэтов, начиная от Осипа Мандельштама, Андрея Белого…
А дальше - Николай Заболоцкий, Константин Симонов, Марина Цветаева, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко…
Все они и многие другие стали на всю жизнь друзьями и сподвижниками Марка Златкина.

И он рассказывает про них тепло и по-отечески заботливо, иллюстрирует встречи с ними редкими фотографиями.
Отдельная глава про встречи с теми авторами, кто стоял у истоков грузинской литературы во времена советской власти.
Это - Константин Гамсархурдия, Тициан Табидзе, Нико Лордкипанидзе, Шалва Дадиани, Галактион Табидзе, Георгий Леонидзе, про которых писатель рассказывает живо и увлекательно.
Их имена становились известны читателям России, всего Советского Союза именно благодаря переводам их книг на русский язык в… издательстве под руководством Марка Златкина.

В свою очередь российские таланты – поэты Константин Бальмонт, а потом и Борис Пастернак переводили "Витязь в тигровой шкуре" на русский язык…
Проникновение одной культуры в другую, одной литературы в другую, не проходило без бессменного директора тбилисского издательства.
"Когда книга сближает народы" - стала памятником грузинско-русской литературы - такой можно сделать вывод, читая ее.
Какие здесь имена!

Акакий Церетели и Александр Межиров, Григол Абашидзе и Николай Тихонов, Константин Гамсархурдия и Константин Симонов!
"Марк Златкин оказался старым евреем, твердой рукой управлявшим крупнейшим грузинским издательством "Заря Востока". Ему оставалось совсем немного до ста лет, когда он эмигрировал в Израиль. О нем можно сказать, что он "знал всех" в литературе своего времени, растянувшегося на целый век. Он оставил после себя книгу мемуаров, написанную и изданную еще при большевиках", - пишет про него в своих воспоминаниях Давид Маркиш, известный израильский поэт.

А вот воспоминание Анаиды Беставашвили, грузинской переводчицы:
"Тбилисское издательство "Заря востока", а потом "Мерани" публиковало русских писателей либо запрещенных, как Николай Гумилев, Борис Пильняк, либо впавших в немилость на родине, как Андрей Вознесенский, Андрей Битов. Союз писателей Грузии и Марк Израилевич Златкин, несколько десятилетий возглавлявший вышеуказанное издательство, из года в год выпускали в свет книги серии "Стихи о Грузии и переводы", в которой звучали имена лучших русских поэтов двадцатого века.
Когда в России началась травля и шельмование Бориса Пастернака, грузинские писатели в 1958 году издали в Тбилиси стихи Пастернака и его переводы.
Читайте, что стихи Пастернака издал Марк Златкин.

…Для меня, с кем встречался Марк Израилевич - это звезды на литературном небосклоне России, Грузии.
Поэты и прозаики первой величины!
Такими они были для издателя.
Для них он был величиной не… меньше!
Миллионными тиражами издавал их книги, понимая и принимая талант каждого.
Зачастую шел, чуть ли не на таран…

Только такой крупный и сильный редактор, как Марк Златкин мог позволить издавать в Тбилиси тех, кого клевали в России…
Каким бы не был яркий поэт, но если закрыть дорогу его книгам, он просто чахнет….
И если в России ее закрывали, Марк Златкин и его издательство открывали ее… в Грузии.
И рядом с ним были его друзья - грузинские писатели, которые поддерживали российских собратьев… роль издателя очень велика. Всем известно, что изданная книга - это улучшение финансового состояния, это экономическая независимость, это очередная ступенька наверх для каждого пишущего человека!

А если ничего этого нет, то имя даже самого известного автора уходит в… забвение.
… Про нас Марк Златкин знал со слов отца. Знал, что я работаю в газете, что мой брат закончил филфак и преподает русский язык в Тбилиси.
При встрече он подробно расспрашивал обо всем, и было видно, что это не из праздного любопытства.
Мне хотелось поговорить с ним больше о работе его издательства, о его жизни…
Но за столом все стремились просто… отдохнуть.

Мы подняли рюмки за первую встречу грузинских и белорусских Златкиных, на что Марк Израилевич подметил, что каким же Златкиным считать Григория, если он уже живет здесь?..
- Временно, - заметил я, не вдаваясь в подробности…
Из Грузии всегда была активная алия.
Наш отец, может, поэтому и направил Григория в Тбилиси, чтобы, как он говорил, захватить плацдарм перед отъездом в Израиль…
Так и получилось, первым уехал в Израиль именно Григорий, а за ним уже все мы - семьи четырех братьев и наши родители.
В окна вливался свежий горный воздух...

В большой квартире было уютно и тепло.
Коренастый, с большим открытым лбом, умными глазами, Марк Израилевич мне напоминал… патриарха.
К нему с уважением обращались его внучки, с которыми он нас познакомил, а также со своим сыном, с его женой.
… Прошло уже много времени, и трудно вспомнить нить разговора, но он шел вокруг известных литераторов.
А мне не верилось, что этот простой, без "звездной болезни" человек точно также, как общался с ними, также легко общается с нами.
Не верилось, что именно он, Марк Златкин, стоял у истоков издания десятков или сотен книг российских и грузинских авторов, от которых только эти книги и остались…

С гордостью он нам сообщил про своего внука Александра, который учился тогда в Москве.
Что он точно также, как дед, хочет быть переводчиком….
Прошли годы, десятилетия.
… Сейчас другое время: книги читают меньше, испортились отношения Грузии с Россией.
Только это не переносится на литературные связи.
Поэты не воюют, они устанавливают мосты дружбы..
В конце нашей встречи я спросил у него:
- Знает ли он журналиста "Сельской жизни" в Грузии Роберта Златкина?
- Знаю. Знакомьтесь, - улыбнулся Марк Израилевич, легонько подтолкнув в нашу сторону… своего сына, с которым мы только что сидели за одним столом… И тогда я рассказал, как меня перепутали с Робертом:
Неделю тому назад белорусское бездорожье мне казалось привычным явлением.
- Тише едем, меньше аварий на дорогах, - ухмылялись районные начальники.
- Привыкайте, у нас уже совсем иные дороги, - везет меня с ветерком в одно из лучших хозяйств Калининградской области редакционный водитель Александр Федорович.

- На работу вы приняты… с испытательным сроком, - оценивающе посмотрела на меня час назад редактор газеты, - уборка в разгаре, чемодан поставьте в дежурке и вперед. Согласны? А я позвоню, чтобы, как новичку, оказали внимание.
…Внимание мне оказали такое, что оно даже было в… избытке.
Но все по порядку…
Вначале хозяева показывали мне свои лучшие поля, потом знакомили с передовиками жатвы, потом угощали вкусным обедом, а в конце завезли на живописную полянку, где организовали богатейшее застолье.
Я не понимал, к чему это все? И в первый день?

Ну, не привык к подобным "мероприятиям"…
- Мне нужно возвращаться, - заявил я, направляясь к машине, от которой меня… легонько оттеснили на поляну.
Не отпустили снова и снова усаживали за стол…
- Сегодня здесь, завтра там, такая журналистская работа, - поддакивает партийный секретарь, - надо вам отдохнуть, сколько еще писать и писать?
Это еще я мог принять и понять.

Раньше работал в белорусских изданиях, переехал в Россию, теперь начинаю на новом месте.
- Наливай корреспонденту! Пусть на всю страну расскажет, как мы живем и трудимся. Прочитают - оценят, вдруг… наградят, - уже не скрывает своих намерений парторг.
Это уже я, после нескончаемого потока рюмок, никак не мог понять.
- На какую страну? - заплетающимся языком спрашиваю у него.

- На нашу! На весь Советский Союз! - И продолжает дальше с таким же пафосом. - Ты корреспондент?"
- Угу,- покачиваю я головой и хочу добавить, что пока еще на испытательном сроке и, если его не выдержу, значит, здесь не… корреспондент.
- Пишешь про сельское хозяйство?
Этот вопрос был правильный! Куда еврея –журналиста возьмут? В идеологический отдел, партийный? Вдруг ляпнешь что-либо не по уставу. А вот освещать вопросы экономики, сельского хозяйства - это можно. Пиши, мечтай, когда будет коммунизм, может, селяне и поверят.
- Чтобы не скучал по дороге в Москву, мы тебе подготовили подарок, - показывая на коньячный набор, обнимает меня председатель профсоюзного комитета, раскрывая при этом в улыбке рот до пшеничных усов.
Мою хмель, как рукой сдувает.

Я сразу понял, что меня с кем-то путают.
- Подождите, заберите обратно, - возвращая золотые головки бутылок с коньяком, протестую я…
И когда рассказал про себя все подробно, на полянке воцарилась сценка, наподобие бессмертного "Ревизора", что так мастерски описал Николай Гоголь.
Директор хозяйства молнией сверкнул на парторга, парторг – на председателя профкома.
- Мне сказали, что будьте внимательны к журналисту Златкину, а Златкина я всегда читаю в газете "Сельская жизнь".
Я и подумал, что к нам из Тбилиси приезжает корреспондент ЭР Златкин, чтобы подготовить какой-то материал для передачи нашего опыта по всему Союзу.

Откуда я мог знать, что приедет еще один Златкин и тоже корреспондент?
Все катались по полянке, давясь от смеха, даже наш серьезный водитель Александр Федорович.
Но мы расстались… друзьями.
Я, конечно, написал про них, про слаженный ритм уборки, про лучших людей хозяйства, но не в "Сельской жизни", а в районной и областной газетах.
- Вы что все время смеетесь? Первый раз вижу человека, который приехал издалека и совсем не волнуется. А вдруг не подойдете, придется возвращаться обратно в Белоруссию, - все разводит руками редактор после моего возвращения.
А я подумал, обязательно расскажу про это Роберту Златкину, если вдруг когда–либо с ним встречусь….
Было смешно, было интересно, что в жизни все бывает...

Марк Израилевич вышел нас провожать.
Шел рядом, не отставал....
- Годы не давят на меня, я не чувствую их тяжесть. Работаю, как и раньше. И в этом нахожу силы, - говорил он нам.
Обнял нас на прощанье, поцеловал.
Чему я удивился: "Мы же еще мало знакомы, а Марк Израилевич прощается с нами, как с родными".
- В Грузии так принято, - просвещал меня, уже немного изучивший грузинские традиции Григорий.
- Но есть дежурное расставание, а у нас оно было совсем другим. Расставались, словно родные, - отвечаю ему.
-Да-а, вечер был очень теплым, будто побыли дома. Я тоже заметил, что все было, как-то особенно… Ты думаешь, Марк Израилевич всех приглашает к себе домой? Усаживает за свой стол? Во- первых, у его нет времени, а во–вторых, только близкие люди удостаиваются такого приема, - рассуждал дальше Григорий.
…Ночной Тбилиси сверкал своими огнями.
По проспекту, на котором стоял дом Марка Израилевича, одна за другой проносились машины.
Я загадал себе: "Если все сложится, приеду еще раз в Грузию, зайду в издательство", посмотрю Марка Златкина в работе, в его рабочем кабинете проведу интервью с ним."
А через год забурлила страна, да так, что кипяток вырывался наружу.
Все, что было ценно и дорого, рушилось.
Книги, литература - ушли на задний план…
Мы уехали в Израиль в 1990 году, когда был пик самой большой алии.
Через несколько лет от знакомых я услышал, что в Иерусалим приехал Марк Златкин с сыном Робертом и его семьей.
Хотелось срочно помчаться к нему, увидеть, поговорить.
Но… неустроенность на новом месте, мысль, что как только станет легче, обязательно навещу его, задерживала мою поездку.
Все годы Марк носил свое отчество "Израилевич", не выпячивал его, но и не менял, как многие другие, не считал своим горбом.
Человек русской культуры, писатель, издатель, он был ей предан до конца.
Понятно, что в Израиль он приехал вынужденно и был уже стар.
Но не столько годы, сколько бездействие его угнетало.
Он жил в Иерусалиме, а видел горы Тбилиси, где и сейчас помнят его, Патриарха русской литературы в Грузии.
…Когда этот материал был подготовлен к печати, я уже вернулся из Тбилиси, куда выезжал на встречу со своими коллегами - членами Международной гильдии писателей.
В Союзе писателей страны еще помнят ветерана, патриарха издательского дела Марка Израилевича.
Заместитель главного редактора журнала "Русский клуб" Владимир Головин рассказывал мне про встречи с ним.
Как и Владимир Саришвили из Союза писателей Грузии, доктор филологии, поэт, переводчик, публицист.
Он, в частности отметил, что в тех условиях нелегко было быть частичкой системы и в то же время поддерживать авторов.
И не всегда получалось играть на два поля…
На месте издательства - торговый центр, и книги русских авторов, перевод их на грузинский и грузинских – на русских, как прежде уже не осуществляется.
- Смотрите, какие на стенде книги старые. Мы их покупаем у жителей города и перепродаем, - говорит один из продавцов.
Мне посчастливилось: среди старых книг я увидел сборник Бориса Пильняка, того самого Пильняка, который был опальным писателем в Советском Союзе.
И вот теперь его книга "Человеческий фактор", изданная в издательстве Марка Златкина "Мерани" в… моих руках.
Новых русских книг и газет я не видел в Тбилиси, но многие, даже молодые… говорят на русском языке, приветливы.
- В этой хинкалии в свое время были Маяковский, Есенин, Рождественский и другие видные поэты, - говорит Владимир Саришвили, любезно пригласившй в нее нашу писательскую группу.
Я улетал из Тбилиси в Тель-Авив, из Златкиных там никого уже не… оставалось…
ПАТРИАРХ
Статьи наших авторов

На протяжении десятилетий Марк Израилевич Златкин издавал в Тбилиси книги советских авторов, возглавляя столичное издательство "Заря Востока", а впоследствии "Мирани".
Из-под кустистых бровей на нас смотрели молодые, озорные глаза.
- Кто из вас Ефим, журналист, а кто Григорий, учитель, живущий в Тбилиси? - такими словами нас встретил в своей квартире крупный, с богемными седыми волосами человек и продолжил, - Можете не говорить, я начинаю догадываться…

…Оставшись после войны один, наш отец Златкин Давид всю жизнь искал какие-то ниточки, которые могли бы его соединить с родственниками, однофамильцами.
Без интернета, без сегодняшних социальных сетей он находил многих по всему бывшему Советскому Союзу.
Помню, как радостно открывал бандероль с первой книгой Марка Златкина, потом – с его второй книгой.
Отец гордился своим однофамильцем, искал родственные корни с ним, всем показывал его сборники.
Мы их прочитали, как говорят, от корки до корки.

Я все время удивлялся, что такой занятый человек, как директор столичного издательства, находит время, чтобы ответить на письмо какому-то неизвестному.
Ну, что из того, что у него такая же фамилия…
Он что родственник, хороший знакомый, полезный человек?
Видимо, Марк Израилевич жил по другим критериям, не только всегда отвечал на письма, но и всегда приглашал в гости.
Вскоре у меня появилась такая возможность.

Захотелось увидеть двухлетнюю племянницу - первую коренную Златкину на грузинской земле.
В самолете Минск-Тбилиси я не столько удивлялся повисшим в небе белым облакам, сколько обширным встречам с литературными знаменитостями Марка Златкина, его многолетней издательской деятельностью, еще и еще раз перечитывая книгу.
…В середине двадцатых лет он приехал в грузинскую столицу из Москвы, а через 50 лет выпустил свои воспоминания.
И сегодня его книга "Когда книга сближает народы" - это уже энциклопедическая редкость.
Изданная в 1972 году, она злободневна и востребована в наше время.

Трудно себе представить, но в ней охвачено полвека литературной жизни Грузии.
На страницах книги - имена многих известных российских поэтов, начиная от Осипа Мандельштама, Андрея Белого…
А дальше - Николай Заболоцкий, Константин Симонов, Марина Цветаева, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко…
Все они и многие другие стали на всю жизнь друзьями и сподвижниками Марка Златкина.

И он рассказывает про них тепло и по-отечески заботливо, иллюстрирует встречи с ними редкими фотографиями.
Отдельная глава про встречи с теми авторами, кто стоял у истоков грузинской литературы во времена советской власти.
Это - Константин Гамсархурдия, Тициан Табидзе, Нико Лордкипанидзе, Шалва Дадиани, Галактион Табидзе, Георгий Леонидзе, про которых писатель рассказывает живо и увлекательно.

Их имена становились известны читателям России, всего Советского Союза именно благодаря переводам их книг на русский язык в… издательстве под руководством Марка Златкина.
В свою очередь российские таланты – поэты Константин Бальмонт, а потом и Борис Пастернак переводили "Витязь в тигровой шкуре" на русский язык…
Проникновение одной культуры в другую, одной литературы в другую, не проходило без бессменного директора тбилисского издательства.
"Когда книга сближает народы" - стала памятником грузинско-русской литературы - такой можно сделать вывод, читая ее.
Какие здесь имена!

Акакий Церетели и Александр Межиров, Григол Абашидзе и Николай Тихонов, Константин Гамсархурдия и Константин Симонов!
"Марк Златкин оказался старым евреем, твердой рукой управлявшим крупнейшим грузинским издательством "Заря Востока". Ему оставалось совсем немного до ста лет, когда он эмигрировал в Израиль. О нем можно сказать, что он "знал всех" в литературе своего времени, растянувшегося на целый век. Он оставил после себя книгу мемуаров, написанную и изданную еще при большевиках", - пишет про него в своих воспоминаниях Давид Маркиш, известный израильский поэт.

А вот воспоминание Анаиды Беставашвили, грузинской переводчицы:
"Тбилисское издательство "Заря востока", а потом "Мерани" публиковало русских писателей либо запрещенных, как Николай Гумилев, Борис Пильняк, либо впавших в немилость на родине, как Андрей Вознесенский, Андрей Битов. Союз писателей Грузии и Марк Израилевич Златкин, несколько десятилетий возглавлявший вышеуказанное издательство, из года в год выпускали в свет книги серии "Стихи о Грузии и переводы", в которой звучали имена лучших русских поэтов двадцатого века.

Когда в России началась травля и шельмование Бориса Пастернака, грузинские писатели в 1958 году издали в Тбилиси стихи Пастернака и его переводы.
Читайте, что стихи Пастернака издал Марк Златкин.
…Для меня, с кем встречался Марк Израилевич - это звезды на литературном небосклоне России, Грузии.
Поэты и прозаики первой величины!
Такими они были для издателя.
Для них он был величиной не… меньше!

Миллионными тиражами издавал их книги, понимая и принимая талант каждого.
Зачастую шел, чуть ли не на таран…
Только такой крупный и сильный редактор, как Марк Златкин мог позволить издавать в Тбилиси тех, кого клевали в России…
Каким бы не был яркий поэт, но если закрыть дорогу его книгам, он просто чахнет….
И если в России ее закрывали, Марк Златкин и его издательство открывали ее… в Грузии.

И рядом с ним были его друзья - грузинские писатели, которые поддерживали российских собратьев… роль издателя очень велика. Всем известно, что изданная книга - это улучшение финансового состояния, это экономическая независимость, это очередная ступенька наверх для каждого пишущего человека!
А если ничего этого нет, то имя даже самого известного автора уходит в… забвение.

… Про нас Марк Златкин знал со слов отца. Знал, что я работаю в газете, что мой брат закончил филфак и преподает русский язык в Тбилиси.
При встрече он подробно расспрашивал обо всем, и было видно, что это не из праздного любопытства.
Мне хотелось поговорить с ним больше о работе его издательства, о его жизни…
Но за столом все стремились просто… отдохнуть.
Мы подняли рюмки за первую встречу грузинских и белорусских Златкиных, на что Марк Израилевич подметил, что каким же Златкиным считать Григория, если он уже живет здесь?..
- Временно, - заметил я, не вдаваясь в подробности…

Из Грузии всегда была активная алия.
Наш отец, может, поэтому и направил Григория в Тбилиси, чтобы, как он говорил, захватить плацдарм перед отъездом в Израиль…
Так и получилось, первым уехал в Израиль именно Григорий, а за ним уже все мы - семьи четырех братьев и наши родители.
В окна вливался свежий горный воздух...
В большой квартире было уютно и тепло.

Коренастый, с большим открытым лбом, умными глазами, Марк Израилевич мне напоминал… патриарха.
К нему с уважением обращались его внучки, с которыми он нас познакомил, а также со своим сыном, с его женой.
… Прошло уже много времени, и трудно вспомнить нить разговора, но он шел вокруг известных литераторов.
А мне не верилось, что этот простой, без "звездной болезни" человек точно также, как общался с ними, также легко общается с нами.
Не верилось, что именно он, Марк Златкин, стоял у истоков издания десятков или сотен книг российских и грузинских авторов, от которых только эти книги и остались…

С гордостью он нам сообщил про своего внука Александра, который учился тогда в Москве.
Что он точно также, как дед, хочет быть переводчиком….
Прошли годы, десятилетия.
… Сейчас другое время: книги читают меньше, испортились отношения Грузии с Россией.
Только это не переносится на литературные связи.
Поэты не воюют, они устанавливают мосты дружбы..
А тогда, в далекие восьмидесятые годы, прощаясь с Марком Израилевичем, я вспомнил про мой эпизод в Калининградской области, где меня перепутали с Робертом Златкиным.
В конце нашей встречи я спросил у него:
- Знает ли он журналиста "Сельской жизни" в Грузии Роберта Златкина?
- Знаю. Знакомьтесь, - улыбнулся Марк Израилевич, легонько подтолкнув в нашу сторону… своего сына, с которым мы только что сидели за одним столом…
Я ничего не хотел ему рассказывать о том, что было, решив сообщить в более подходящей обстановке.
Марк Израилевич вышел нас провожать.
Шел рядом, не отставал....
- Годы не давят на меня, я не чувствую их тяжесть. Работаю, как и раньше. И в этом нахожу силы, - говорил он нам.
Обнял нас на прощанье, поцеловал.
Чему я удивился: "Мы же еще мало знакомы, а Марк Израилевич прощается с нами, как с родными".
- В Грузии так принято, - просвещал меня, уже немного изучивший грузинские традиции Григорий.
- Но есть дежурное расставание, а у нас оно было совсем другим. Расставались, словно родные, - отвечаю ему.
-Да-а, вечер был очень теплым, будто побыли дома. Я тоже заметил, что все было, как-то особенно… Ты думаешь, Марк Израилевич всех приглашает к себе домой? Усаживает за свой стол? Во- первых, у его нет времени, а во–вторых, только близкие люди удостаиваются такого приема, - рассуждал дальше Григорий.
…Ночной Тбилиси сверкал своими огнями.
По проспекту, на котором стоял дом Марка Израилевича, одна за другой проносились машины.
Я загадал себе: "Если все сложится, приеду еще раз в Грузию, зайду в издательство", посмотрю Марка Златкина в работе, в его рабочем кабинете проведу интервью с ним."
А через год забурлила страна, да так, что кипяток вырывался наружу.
Все, что было ценно и дорого, рушилось.
Книги, литература - ушли на задний план…
Мы уехали в Израиль в 1990 году, когда был пик самой большой алии.
Через несколько лет от знакомых я услышал, что в Иерусалим приехал Марк Златкин с сыном Робертом и его семьей.
Хотелось срочно помчаться к нему, увидеть, поговорить.
Но… неустроенность на новом месте, мысль, что как только станет легче, обязательно навещу его, задерживала мою поездку.
Все годы Марк носил свое отчество "Израилевич", не выпячивал его, но и не менял, как многие другие, не считал своим горбом.
Человек русской культуры, писатель, издатель, он был ей предан до конца.
Понятно, что в Израиль он приехал вынужденно и был уже стар.
Но не столько годы, сколько бездействие его угнетало.
Он жил в Иерусалиме, а видел горы Тбилиси, где и сейчас помнят его, Патриарха русской литературы в Грузии.
…Когда этот материал был подготовлен к печати, я уже вернулся из Тбилиси, куда выезжал на встречу со своими коллегами - членами Международной гильдии писателей.
В Союзе писателей страны еще помнят ветерана, патриарха издательского дела Марка Израилевича.
Заместитель главного редактора журнала "Русский клуб" Владимир Головин рассказывал мне про встречи с ним.
Как и Владимир Саришвили из Союза писателей Грузии, доктор филологии, поэт, переводчик, публицист.
Он, в частности отметил, что в тех условиях нелегко было быть частичкой системы и в то же время поддерживать авторов.
И не всегда получалось играть на два поля…
На месте издательства - торговый центр, и книги русских авторов, перевод их на грузинский и грузинских – на русских, как прежде уже не осуществляется.
- Смотрите, какие на стенде книги старые. Мы их покупаем у жителей города и перепродаем, - говорит один из продавцов.
Мне посчастливилось: среди старых книг я увидел сборник Бориса Пильняка, того самого Пильняка, который был опальным писателем в Советском Союзе.
И вот теперь его книга "Человеческий фактор", изданная в издательстве Марка Златкина "Мерани" в… моих руках.
Новых русских книг и газет я не видел в Тбилиси, но многие, даже молодые… говорят на русском языке, приветливы.
- В этой хинкалии в свое время были Маяковский, Есенин, Рождественский и другие видные поэты, - говорит Владимир Саришвили, любезно пригласившй в нее нашу писательскую группу.
Я улетал из Тбилиси в Тель-Авив, из Златкиных там никого уже не… оставалось…
На фотографиях:
Слева направо - мой брат Григорий, автор этих строк, Марк Израилевич Златкин, его две внучки, сын Роберт и его жена.
Владимир Головин, заместитель главного редактора грузинского журнала "Русский клуб", который встречался с Марком и Робертом Златкиными и тепло о них отзывался.
Обложка грузинского журнала на русском языке "Русский клуб".
В маленькой лавочке букиниста старые книги.
Обложка книги Бориса Пильняка, изданная в издательстве "Мирани".
Тбилиси - 2016 года.


НЕСЕТ СВОИ ЖЕЛТЫЕ ВОДЫ КУРА…
Проза Ефим Златкин

- Та-ак, ты, красавица, родилась в солнечном Тбилиси, а твой будущий муж - в Бе-ло-русс-кой Сэ-Сэ-Сэр.
Работник ЗАГСа, многозначительно посмотрел на молодую пару и продолжил дальше: "Могилевская область, Климовичский район, сэ-ло Красавичи, - с трудом осилив написанное в паспорте и отложив в сторону документы, он удобнее уселся в кресле.

Отдышавшись, словно после долгой дистанции, внимательно рассматривал посетителей, словно хотел представить их будущую жизнь…
- Парень нэ инжэнэр, не ювэлир, нэ зубной врач, учитэль, да еще русского языка. Да еще в Грузии. Никому он не будет здесь стоять на пути, никому, - думал про себя.
И уже улыбнувшись, продолжил: "У меня к тебе, красавица, один вопрос: "Ты выходишь за нэго, - бросил короткий взгляд на жениха, - по лубви, или из-за матэрыальных интэрэсов?"

Девушка, подыгрывая ему, продолжила: "Если родился в дэрэвне, какие же могут быть у меня материальные интересы?
И тепло улыбнувшись Григорию, добавила: "Значит… по любви!"
Все годы Григорий красиво живет со своей женой Эллой. В Тбилиси был завучем школы, любимцем учеников и родителей. Нашел в себя в Израиле.

Две дочери, пять внуков, полное понимание друг друга в семье, тесная дружба со всеми тбилисскими родственниками - что еще?
А тогда невеста больше угадала, чем почувствовала, что никого другого, даже из столичного Тбилиси, ей не нужно.

- И где это вы, евреи, находите друг друга? - все не отставал сотрудник регистрационного бюро.
- Там, где и вы, грузины, - нашлась невеста, - приходите на нашу свадьбу, там будет много красивых девушек.
- И приду, обязательно приду, - пообещал он.
Свадьба в Тбилиси - это многонациональная свадьба. Весь дворик с улицы Батумская, шесть готовился к ней!
- Нино, - дай померить твои новые туфли, - чуть ли не стоит на подоконнике кареглазая Белла.
- Не дам, я к ним уже пошила себе новое платье, - несется из окна соседней квартиры.
- Тамара, принеси мне рубашку жениха, - я ее выглажу, у тебя ведь нет утюга, - стоит на пороге соседка-армянка.
Свадьба в Тбилиси, если даже и не такая роскошная, но в ней участвуют и чувствуют ее все! Гости, соседи, прохожие… Только и щелкают языками, только и восклицают: "Ва-х, вах:.."
Горы принимают на себя восточную теплоту, опускают прохладу над городом… Песни - еврейские, грузинские, армянские… Музыка, шутки, анекдоты.
Родители жениха и невесты - на почетных местах. А рядом с ними, как вы думаете, кто? Да, да, Ираклий, тот самый сотрудник ЗАГСа, которому было очень интересно увидеть эту свадьбу. Ну, не каждый день сочетаются у него браком столичная девушка и житель какой-то белорусской… деревни, Который оказался еще учителем русского языка…
… Прошло четверть века.
В зал Тбилисского аэропорта после посадки самолета из Израиля выходят трое. Двое взрослых и подросток. Это Григорий, Элла и их старший внук Лирон.
А с цветами в руках стоит прямо возле стойки… Да, вы уже догадались кто это… Это… Ираклий! Он стал другом семьи, и все годы Григорий поддерживал с ним связь. Как не сообщить о своем приезде в Грузию!
А Ираклию было так интересно увидеть своих "крестников", тем более с внуком, что, несмотря на свой возраст, выбрался из квартиры.
- Ваш внук разговаривает на русском языке? Тогда я ему расскажу про нашу первую встречу? - спрашивает он у Эллы.
- О чем ты говоришь? На русском языке он не разговаривает!
- А я не знаю ваш язык, этот, как его… иврит.
Григорий улыбнулся, обнял Ираклия: "Дорогой, генацвале, а ты с ним разговаривай на… грузинском языке. На нем он прекрасно говорит!
Несет свои желтые воды Кура, как обычно.
Плавно и неторопливо!
Ах-х, Кура, Кура!
Если бы твои желтые воды могли улавливать еще и жизнь города!
Сколько бы ты нам рассказала историй, которые произошли на твоих берегах!
Плыви дальше, моя красавица, плыви!
Только одна просьба, покажи своему гостю из Израиля, который так мечтал увидеть Тбилиси, как ты можешь стремительно нести свои воды.
Чтобы он их запомнил...
В Израиле - пять морей, но нет такой красавицы, как ты, Кура…
НЕСЕТ ЖЕЛТЫЕ ВОДЫ КУРА….
Грузинская невеста, или Совсем не выдуманная история
Проза Ефим Златкин
Гоша был заметным человеком в ракетном дивизионе. Старший сержант - все на нем во взводе управления. Его командир, старший лейтенант Родин, гнусавя, вечно простуженным голосом сипел: "В Советском Союзе есть три столицы: "Москва, Минск и мать ее… - Слободка" (так назывался поселок, где стоял ракетный дивизион. Посипит и… из расположения взвода.
А Гоша здесь 24 часа: день и ночь, ночь и день. Ко всем внимательный и требовательный - без разделения на любимчиков. Но когда прибыло пополнение из Грузии, и, ежась от белорусского холода, новобранцы топтались на белорусском морозе, местные старожилы стали над ними подсмеиваться: "Это вам, чурки, не юг. Если очень холодно, подогреем после развода." Сосо, неплохо знающий русский язык, жестко покосился на говоруна.
- А ты будешь первым! - пригрозил он ему.

… Ничего не зная о размолвке, сержант, как обычно после вечерней проверки удалился в командирскую комнату. Но что-то не давало ему спокойно завершать дневные дела. Когда вернулся в расположении взвода, несколько кроватей оказались… пустыми. А в туалетной комнате были слышны крики, какие-то глухие удары. Трое старослужащих избивали молодого солдата Сосо, навалившись на него. Вернее, избивал один, рыжий ефрейтор и негласный "пахан", а двое держали жертву за руки.
Гоша и раньше сталкивался с недовольным взглядом Федора, но вначале не хотел конфликтовать с ним. Его только месяц тому назад перевели сюда, и еще был новеньким для всех.
- Не спеши, командир! Научим молодых, тебе же будет легче! - бросил ему со злостью Федор.
И в эту же минуту пластом лежал в умывальнике. Не знал Федор, что старший сержант Гоша три года занимался боксом в Минском Дворце Спорта. Два его подхалима, обливаясь кровью, подбежали к крану с водой. Что будет потом? Да ничего.
С Федора за его самодурство "лычку" ефрейтора сняли, понизили в должности, и ходил он теперь тихо-тихо, находясь под зорким оком Гоши. Хорошо знал: еще одно нарушение и вместо дома - тюрьма. Свидетелей против него было больше, чем достаточно!
А грузинское пополнение оценило поступок сержанта.
И, если в других подразделениях кавказцы, прямо скажем, нередко сачковали, то Гошу никогда не подводили.
Прошел год, в каптерке - дембельский чемодан Гоши.
- Я много раз на тебя смотрел. Ты мужик, что надо! Как брат мне! Даже ближе. Я ведь тоже еврей, как и ты. Только грузинский. Только об этом никому не говорил. Тебе скажу. Знаешь, что? Приезжай в Тбилиси после службы. У меня младшая сестренка, красавицей растет! Хочу, чтобы только ты был ее мужем, - говорит Сосо Гоше.
- Да ты, что? Я даже не думаю про женитьбу. Гол, как сокол. Учиться надо, родителям помогать.
- А я и не говорю, женись завтра. Я тебя жду шесть лет. Сестре всего лишь двенадцать. Приедешь - она твоя. Опоздаешь - потеряешь!
- Какая-то дикость! Она мне, может не понравиться или я ей. Спасибо, Сосо, за предложение, но это просто смешно, - прощается с ним Гоша.
А Сосо, уже не тот Сосо - сержант Сосо! Заместитель командира взвода! Целый год готовил свою замену Гоша, и, когда предложил вместо себя этого тбилисского грузина, командование его поддержало. Покачиваются на его плечах новые сержантские нашивки. Хочет что-то сказать, хочет, а Гоша уже спешит к контрольно-пропускному пункту. Там автобус, там его друзья - дембеля, там уже свободная, гражданская жизнь, о которой мечтал два года.
- Постой, постой, возьми фотографию сестренки. Свой телефон и адрес я тебе еще раньше дал. Не потеряй, не потеряй. У тебя есть шесть лет, шесть лет, - все кричит ему Сосо напоследок…
И приписка: "Иван Бунин "Весной в Иудее".
Не везло Гоше раньше с учебой - не везло. Подал до армии документы на исторический факультет Белорусского университета. Первый экзамен – "пять", второй - "пять", а последний – "три"… Хотя отвечал прекрасно, но чувствовал, что срезают, краснел, терялся, не понимал.
- Вы что не понимаете? Истфак - это же политический факультет. Кузница кадров для райкомов, обкомов. А вы хотите, чтобы сюда взяли еврея, - озираясь по сторонам, говорила его родственникам совестливая женщина из приемной комиссии.
Не поверив ей, через год снова подает документы на истфак. Но история повторяется. На этот раз еврей Гоша понял, что историком ему не быть.
Чтобы не гневить судьбу, решил учиться на другом факультете - филологическом.
- Сюда возьмут! Еврей может быть учителем русского языка и литературы. Но отправят в… село, скорее всего, - шутит, потирая руки, отец.
Гоша стал душой всего факультета - один парень на 25 девушек курса. Все на него заглядываются, кокетничают, а он только загадочно улыбается, годы считает. Как–то посмотрел на фотографию сестренки Сосо. Брови - вразлет, коса - через плечо. Что-то кольнуло в сердце.
- Да ну, ее. Я в Могилеве, она – в Тбилиси. Она, как я знаю, живет в особняке из двух этажей, а у моего отца - домик за чертой города. Нет, не пара мы друг другу. Нет.
Но не скучал - однокурсницы одна за другой выходили замуж. А Гоша ни одной свадьбы не пропустил. Ездит по городам и селам, поздравляя своих девчат. Вот и выпускной вечер! Самая красивая, самая неприступная Оксанка, девушка столичная, прямым текстом дает знать, мол, я сегодня - твоя. Над Свислочью поют соловьи, зеленым шатром колыхаются зеленые ветви.
- Ты мой, - шепчет она, утопая в его густых волосах. А он в ее - сладостной неге, все глубже и глубже…
В столице работы не нашлось, уехал в один из ближайших райцентров. Снова женщины в школе, снова намеки от незамужних учительниц. Но Гоша все чаще и чаще посматривает на фотографию.
Вдруг открыл для себя, что он еврей, обучает белорусских ребят русскому языку, ни слова на иврите не знает. В Белоруссии – синагога только в Минске и то в захудалом помещении. Это не то, что в Грузии – во многих городах. А в Тбилиси - несколько синагог, грузинские евреи знают свои традиции, отмечают свои праздники, вспомнил слова Сосо.
Что-то нарушилось внутри, тем более, пришло лето - отпускная пора!
Самолет Минск-Тбилиси несколько часов висел в воздухе над белыми облаками, пока не приземлился. По дороге из аэропорта с изумлением смотрит на горы, уходящие вверх. Их раньше не видел. Тополя, как в известной песне, разбрасывают свой пух. Все необычайно красиво, как в волшебной сказке.
Остановился в одной из гостиниц - благо, отпускные были немалые, да и собрал какую-то сумму за время работы. Но телефон Сосо не отвечал… Взял такси, поехал по адресу, посмотреть… Утопая в зелени, белая громадина с двумя балконами, возвышалась на улице. Присел на скамейку, вдруг Сосо выйдет из дома. Никого, тишина. А Гоша просто решил немного отдохнуть, прикрыл глаза и… задремал после дороги.
- Эй, эй, вставай! Ты, что умер? - трясет его за плечи толстый грузин, проходящий мимо.
- Да нет, нет, все хорошо, - успокоил, поднимаясь со скамейки Гоша, намереваясь вернуться в отель.
- Так ты, приезжий? Тамара, Тамара, - обратился он к девушке, проезжавшей мимо в машине, - сделай доброе дело, отвези нашего гостя в гостиницу. Ничего еще здесь не знает.
Тамара открыла дверь, вышла из машины. Брови вразлет, коса через плечо, голубые глаза, в них, будто утопает такое же голубое тбилисское небо. Спелые, вишневые губы. Полная грудь просвечивает через легкую кофточку. А в загорелой ложбинке сверкает золотая цепочка с иудейской звездочкой - Маген Давидом.
- Что-то знакомое, - промелькнуло в его голове. - Где я мог ее видеть? Я же ни разу не был здесь. Ни разу. Так это же сестра Сосо! Она не просто красивая, она - самая красивая на земле! Я таких девушек никогда раньше не видел!
- Садитесь, пожалуйста, я вас отвезу, - с приятным тбилисским акцентом обратилась к нему девушка.
- Тамара, Тамара, жди меня на свадьбе, я обязательно через неделю приду, - говорит девушке на прощанье ее сосед.
- Неужели прошло шесть лет? Неужели прошло? - стал вспоминать Гоша. - Ушел из армии в июне 1980 года, а сейчас июнь 1986. Точно шесть лет.
По дороге молчал. Что говорить? Опоздал, уже намечена свадьба! Да и куда ему? Он простой сельский учитель, она столичная девушка, из богатой еврейской семьи.
- Нет, нет, пусть будет счастлива, - говорит про себя.
А Тамара всю дорогу спрашивает у себя, где она видела эти густые брови, курчавые темные волосы. Где? У кого? И вспомнила: в солдатском альбоме брата Сосо. Это он ей говорил про своего друга. Все шутил, дал ему шесть лет. Успеет - ты выберешь его, опоздает – выбирай, кого хочешь. Вот она и выбрала. Георгия, сына одного из самых влиятельных евреев столицы. Вернее, он ее выбрал!
Как только поступила в Тбилисский университет, предложил встречаться, а потом и пожениться. Сказала, рано еще. А он не дает прохода, обещает золотые горы. Словом, согласилась. Парень видный, будет инженером. Веселый, модный, все девочки с него глаз не сводят.
- Ты только скажи, только скажи, что не хочешь, я за ним – в огонь и в воду. Давно по нему сохну. У другой бы давно отбила, но у тебя не могу. Ты же – лучшая подруга, - обнимает ее Нино.
Сияя глазами, Тамара вошла в дом.
- Ты словно сама не своя, - заметила перемену в дочери мама.
А Тамара в соседнюю комнату - Сосо уже живет отдельно, в своем доме.
- Приехал! Приехал! - приложив руку к телефонной трубке, хочется кричать ей.
- Кто приехал? Кто?
-Да твой друг! Твой друг из армии.
- Какой друг?
- Тот, которому ты дал шесть лет.
На втором конце провода замолчали. Потом, потом послышался звук каблуков. У Сосо был коронный танец! Только он мог каблуками выбивать такую мелодию, что от нее хотелось и радоваться, и плакать одновременно… Вот и сейчас он не знал, что ему делать. Радоваться приезду друга или печалиться. Ведь уже назначена свадьба, приличная семья, к Георгию - жениху Нино, он неплохо относится. Ничего уже сделать нельзя, нельзя… Гоша и Тамара даже не знают друг друга. Но потому, как она тревожно и радостно говорила про него, может быть, Гоша уже понравился ей? Ведь Гоша не может не понравиться!
До гостиницы летел стрелой. Вбежав в холл, поинтересовался, в каком номере живет гость из Белоруссии, назвал его имя.
- Ушел минут двадцать тому назад, - огорчила его служащая.
- Куда, куда он может пойти в пятницу под вечер? - спрашивает у себя.
- В синагогу! Он же мне говорил, что мечтает увидеть тбилисскую синагогу. Я же ему столько про нее рассказывал!
Пятничная служба еще не началась. Евреи заходили в помещение, рассаживались в ожидании молитвы. Все друг друга знали, сидели рядышком. Только один человек сидел немного в стороне. На голове красовалась кем-то данная кипа, а в руках молитвенник, который он внимательно изучал. Будто почувствовав, что кто-то смотрит на него, Гоша повернулся. Их взгляды встретились. А через несколько минут в синагоге поднимали бокалы с вином, поздравляли друзей со встречей. А-а, вы не знаете, как встречают друзей грузинские евреи и вообще грузины! Как никто другой!
Поднимали бокалы, взяв друг друга за плечи, танцевали на улице. А потом Сосо завез друга в самый лучший ресторан столицы. Желтая Кура несла свои воды, как она несет уже много столетий. Мцхетский замок, возвышаясь над ней, казался сказочным дворцом. Все было, как в сказке!
Друзья говорили о многом. Гоша сообщил о том, что закончил институт, работает в школе. Сосо открыл магазин по продаже и изготовлению ювелирных изделий. Тбилисские евреи – в этом мастера, а он уже ювелир четвертого поколения. Чем больше говорил Сосо про свою работу и про свою семью, тем больше Гоша понимал, что они разные, разные.
- А ты знаешь? Моя сестренка учится на литературном факультете университета. В кого она такая пошла. Литература, музыка, театр - это ее жизнь, - вдруг заявил Сосо.
Это уже понравилось Гоше, вопросительно посмотрел на друга.
- Как она тебе? Как?
- Ты знаешь, ты знаешь! Просто принцесса. Это девушка моей мечты. В ней, как я успел заметить, еврейская красота с кавказским колоритом.
- Вот-вот! - поднял указательный палец Сосо. - Только… только, она другому вот будет отдана!
- Все, отвези меня в гостиницу, - поднялся Гоша, - устал за день.
Дорогой ехали молча - каждый думал о своем.
- Гоша, последний вопрос, как тебе моя сестра?
- Как? Я дурак! - покачиваясь от выпитого грузинского коньяка, пошел от машины Гоша.
- Э-э, стой, стой! Я тебе обещал, что ты ее получишь через шесть лет? Обещал! Шесть лет будет когда? Через неделю! Ты успел приехать? Успел! А теперь уже моя задача, что делать. Ты понимаешь, - догонял его Сосо. - мы ее украдем! Украдем! У жениха, у моего отца. Он тебе ее в жизни не отдаст. Кто ты для него? Простой учитель без роду и племени. А он, богатый грузинский еврей, долго искал достойную пару нашей Тамаре.
- Украсть, так украсть, украсть, так украсть, - уже не понимая, о чем шел раньше разговор, еще долго обнимались друзья.
… А луна - свидетельница - только смеялась своим щербатым ртом с кавказского неба.

… Прошло тридцать лет.
В ашдодской синагоге торжество: бар-мицва Лирона, родившегося уже в Израиле. К вечеру, когда над средиземноморским городом спадает духота, собирается народ. Женщины при встрече целуются, взмахивают руками, будто не встречались минимум пол жизни. Мужчины хлопают друг друга по плечам, тоже целуются. Все говорят на каком–то смешанном наречии - чистый иврит вперемежку с… грузинским.
Сегодня праздник Лирона, всей его мишпахи, многих грузинских евреев, живущих в… Израиле.
- Хаверим, крувим - друзья, родные, с сегодняшнего дня наш Лирон перед еврейскими законами несет ответственность, как взрослый, - торжественно говорит высокий, седовласый еврей.
- Даже может жениться, - смеется девушка-подросток в белом платье.
- Как дедушка, - толкает ее рукой девчушка, - только кого он будет воровать? Невесту уже выбрал?
Чувствуется, что семейную тайну уже нельзя удержать, да и другие улыбаются в столь торжественный вечер.
- Сосо, может, пришло время все рассказать. Давние события обрастают слухами. - подошел к Лирону 60-тилетний человек с интеллигентной бородкой и широкими бровями.
- Может, Гоша ты и… прав, - не спеша, выговаривая, подошел к нему человек с внешностью настоящего грузина. Высокий, колоритный, густой ряд, чуть поседевших усов. А глаза - зоркие, быстрые, гнездятся чуть выше орлиного носа.
- Э-э, Гоша, что уже теперь скрывать? Вы хотите узнать, как мы украли вашу бабушку, нашу первую красавицу в Тбилиси Тамару?
- Хотим! - раздался дружный хор голосов - и детских, и взрослых.
- Хорошо, хорошо. Вах! Поехали! - взмахнул рукой Сосо, словно переносясь в 1986 год.
…Когда шикарная черная машина подъехала к столичному загсу, ее уже ждало множество гостей, приглашенных на свадьбу. Цветы, музыка, поздравление, общее веселье. И только невеста в белоснежном платье ступила на землю, как откуда ни возьмись, к машине подлетела карета, запряженная парой дымящих ноздрями коней. Видимо, гнали их сюда без остановок, боясь опоздать. Все произошло за считанные секунды. Два громилы, выскочив из кареты, схватили в охапку невесту и с гиком, умчались с площади. Все оторопели…
- Давай, давай за ними, - подскочили к машинам отец невесты, Давид, жених Георгий, вскакивая в салоны легковушек. Но впереди стоял какой-то грузовик, водитель которого, открыв капот, что-то там делал.
- С дороги, с дороги. Нашел время! - зашумели на него.
Но машину нельзя было быстро завести. Развернулись в обратную сторону, одна машина стала наезжать на другую. Давка, скрежетание тормозов, шум… Скрежетал зубами Георгий… В последнее время он замечал какие-то перемены в поведении невесты. Стала вроде замкнутой, задумчивой. Присядет на диван, все косточки пальцев поламывает.
А в карете засыпал невесту поцелуями… Вы догадались кто? Конечно, Гоша!
За неделю перед свадьбой Сосо напрямую сообщил сестре, что он с Гошей решил ее выкрасть. И, чтобы это было правдоподобно, прямо на свадьбе.
- Как это, как? - не поняла Тамара. Когда ей все объяснили, она только дрожала. Сама не знала, как поступить. С Георгием все просто, но чувствует в нем какую-то власть над собой, словно школьница. Многие кавказские женщины этого именно и хотят.
- Грузинские мужчины содержат дом, приносят деньги. Что тебе еще надо? - не раз слышала такие разговоры.
- Да-а, если не считать, что не пропускают ни одну русскую туристку. Только и дежурят возле отелей, - возразила вторая.
Тамара не раз замечала, что Георгий не интересовался ее духовным миром. Она ему про свою учебу, про нашумевшие литературные новинки, а он: живи своей жизнью. А жизнью он считает – богатство, как у его отца, приличный дом, жену - красавицу, чтобы ждала его вечерами.
А Гоша, Гоша - это совсем другое! Наперебой читали во время коротких встреч стихи Пастернака, Заболоцкого. Слушает ее, каждое слово ловит, притронуться боится, но глаза горят, горят…
- Верь мне, - говорит, - обещаю любовь верную и на всю жизнь. А все остальное придет.
Короче, запуталась в его речах, словах, потерялась в его огненных глазах и кивнула головой, мол, согласна я на… мое воровство. Думала, что типа какого-то розыгрыша, шутки, а здесь на самом деле… украли.
…Несется пара лошадей. За поворотом узенькой улицы поджидает автомобиль. На сиденье - темное платье.
- Срочно смени одежду, смени, - подходит возница, в котором узнает за большими темными очками и широкополой шляпой брата Сосо… На скорости машина мчится все дальше и дальше от Тбилиси.
- Нас догонят, догонят! Георгий не простит, убьет меня и тебя, - стучит зубами Тамара.
А Гоша улыбается: не волнуйся, все продумали, все… Через несколько часов машина поворачивает в сторону Кутаиси. Вот уже аэропорт… Словно в шпионском романе, самолет взлетает в сторону Батуми. Через день рейс: Батуми-Москва!
Тамара впервые увидела столицу. Кремль, собор. Ленинград, Царское село, Петродворец - все это настолько ее поразило, что даже забыла про свой побег. Гоша водил ее по бесконечным залам Эрмитажа. Такое множество картин великих мастеров она никогда не видела. Тамара чувствовала, что ее привлекает этот мир…
Минск, родной город Гоши, тихий и спокойный. Словно всю жизнь стремилась сюда.
Семья Гоши приняли грузинскую невестку с любовью, не вмешиваясь в жизнь молодых, давали им возможность наслаждаться ей. Тамара на литературный факультет Белорусского университета перевелась на второй курс.
- А родные Тамары все это время ничего не знали? - послышался голос из зала.
- Нет, мы им перед вылетом из Батуми позвонили. Попросили прощения и сообщили, где лежит письмо, в котором Тамара рассказала обо всем, начиная со службы в армии Гоши и Сосо. Тем более, что родители тоже слышали о ней, но не придавали значения, - ответил Гоша.
- Та-ма –ра, Та-ма-ра, Та-ма-ра, - вдруг начали скандировать, собравшиеся в ресторане.
Гоша, обняв жену, подвел ее к Лирону, стоящему в центре зала. Подбежали внучки, окружили родственники.
- А дальше, дальше, что?
- Я окончила университет, работала в отделе театра и культуры республиканской газеты. А потом на волне алии мы прилетели в Израиль.
Она была на этом вечере, словно королева.
- Цади, моди, цади, моди (приходи-уходи), - вдруг раздался из коляски голос двухлетней малышки.
Коляска стояла возле стола, за которым сидела довольно пожилая пара. Вы уже догадались кто это? Да, это родители Тамары - Давид и его жена Анна.
Вы скажете, что же с Георгием? Он, просто увидел, кто в него был влюблен по-настоящему. Да-да, Нино, подруга Тамары. Они создали счастливую семью. Три сына, семь внуков. Из них - три офицера израильской армии. И тоже, тоже… живут в Ашдоде, давно уже помирившись с Гошей.
Так счастливо закончилась эта история, а ее продолжение – в детях, внуках и правнуках…
Тринадцать колен Моисея
Статьи наших авторов

Отрывок из книги
Скажите, когда ваш ребенок вырос и ушел в самостоятельную жизнь, вы его отпускаете?
Наверняка удивитесь моему вопросу.
Конечно, отпускаете, но живете с ним, как бы это сказать… параллельной жизнью.

Моих двоих детей - сына и дочь - давно уже можно считать самостоятельными людьми.
Третий мой "ребенок" - офис, который я "родил" с нуля.
Здесь я занимаюсь страхованием, туризмом, пишу книги.
"Четвертый "ребенок" - сад, который посадил на израильских песках, и сегодня на них растет ель, она высотой с четырехэтажный дом.
Ну, а пятый мой "ребенок" - книга "От Михалина до Иерусалима".
Скажете, как это можно ставить в один ряд с детьми?
Да я и не ставлю!
Дети, внуки - это самое дорогое для каждого!.
Но… если в книгу вкладываешь свою душу и сердце, если живешь с ней с первой строки и до последней…
Если ты рождаешь ее в муках, в страданиях - это разве не "ребенок"?
- Все, прошла презентация книги, можно расслабиться, жить спокойно, - вздохнул я.
Прошла неделя, две, месяц…
Книга меня… не отпускала.
Наоборот, звала, будто хотела что-то сообщить, передать от кого-то мне послание…
Вхожу в поисковый сайт, пишу «Златкин Давид» - имя и фамилию главного героя…
И выхожу на страницу книги, главный герой которой… Златкин Даниель.
Та же фамилия, даже имя и то начинается с одной и той же буквы "Д".
- Какое отношение ко мне имеет рассказ этого жесткого старшего лейтенанта?
Тогда почему каждая строка, словно пронзает мое сердце, почему я чувствую эту строку, это слово.
Я понимаю, что я мысленно замерзал со своим отцом в снежных полях под Москвой, когда он, тяжело раненный, истекал кровью.
Когда он находился между жизнью и смертью в операционной палате.
Но почему, почему меня не отпускает этот старший лейтенант с бровями вразлет и властным подбородком?
Где, когда я видел кого-то похожего на него?
Кто автор?
Галина Климова.
Но почему она писала, словно сама была рядом…
Словно все видела сама,  сама прошла все дороги рядом со своим отцом.
Знакомый стиль, будто пропускает боль отца через свое сердце и душу.
Точно также и я писал, чувствуя то же .
Ну и что?
Бывает, бывает…
Родные всегда чувствуют на расстоянии друг друга, даже через время…
Занимаюсь другими делами - работой, пишу, фотографирую.
Но что мне не дает покоя?
Как такое может быть, чтобы два разных автора, один живущий в Москве, а второй в Израиле - чувствовали… одно и тоже, готовя свои книги в жанре "семейных альбомов"?
Вот что Галина пишет от имени своего отца Даниеля в книге "Юрская глина".
"… И вдруг удар в правую руку. Не понимаю, что за удар, но теряю сознание. Очнулся от холода. Ночь. Крупные звезды . Очень холодно . Было 15 октября 1941–го года. Я очень замерз, потому что был без ботинок. Кто- то снял с меня ботинки, и я в одних портянках. Пробиты два пальца и кровоточат…
Перед боем нам дали два сухаря и две воблы, а мы два дня в этом самом бою. Разве это бой? Это бойня…
Я все- таки поднялся и пошел искать. Кого? Только трупы и убитые…"
А вот мой рассказ про отца в книге "От Михалина до Иерусалима":
«… Почувствовал, как тело прошила в нескольких местах боль. Темнота… Неподвижность…
Попробовал пошевелиться - не получается, нога примерзла ко льду. Захотелось попить, нащупал в ложбинке немного жидкости, намочил пальцы, поднес ко рту. Вода была какая-то неприятная,
отталкивающая.
- Да это же кровь… Моя кровь, - понял Давид….
Он все больше и больше покрывался снежной порошей, также коченел, как его сотни и сотни боевых товарищей…
- Сынок! Давид! Сынок! - показалось, услышал голос мамы, такой родной голос! Он звал его, он поднимал его, кричал…"

Вы заметили, что даже одинаковое изложение текстов, словно нам задали писать сочинение на одну тему…
Читая и перечитывая книгу Галины, я в ее отце находил черты характера своего отца - такие же бесшабашные и такие же… непредсказуемые.
"- Вы этот ящик с фонариками не сдавайте на склад, оставьте нам.
- Товарищ командир роты, не имею права.
- Я вам приказываю!
- А я не выполню!
- Я вас сейчас расстреляю!
- Расстреливайте!", - читаю в ее книге.
"А што гэты чужы тут робиць ? - неожиданно послышался резкий голос.
- Хто чужы? - не поняли в магазине.
- Ды гэты жыдюга. За нашай мукой прыйщов, - продолжал сельский бандюга. В овчинном полушубке, в сапогах-бахилах он возвышался над головами всех…
- Да я его сейчас угроблю, - бушевал бандит..
Давид побагровел, сжал кулаки. Кровь ударила в виски, ему казалось, что снова, как тогда на фронте, он вновь должен без страха и сомнений подняться в атаку. У него, такого хрупкого и не высокого, было только одно мгновение, чтобы опередить громилу.
- Я даю себе команду: "Сержанты, вперед!" - раз, сжимаю его руки, два, бью сильным ударом в пах - и три. Добавляю удар еще раз, когда он уже на полу.
Десятки и десятки раз воспроизводил картину боя местного значения перед нами, своими детьми, наш отец.
Под вой мужика Давид подошел к весам, взял самую большую гирю, обратился ко всем: " Кто еще хочет угробить меня…?", - пишу я в своей книге.
… Два разных человека, но как похожи своими поступками?
Как они без боязни идут напролом до конца!
Они, словно братья?
Стоп, стоп…
Я снова возвращаюсь к книге Климовой, будто хочу увидеть для меня какой-то потайной сигнал.
Где же он, где?
"Где дядя Мориц, певший в Ла Скала?
Где кантор - тезка царя Соломона,
И прадед Мойша 111 лет
Из местечка Прянички"…

Пропускаю три строки, четвертая: "Из местечка Прянички", меня останавливает, цепко держит.."
Мой дед Залман жил в местечке Прянички, мой отец Давид родился именно в местечке Прянички, и там жила только одна семья Златкиных. И отец моего деда - Мойше, которого называли еще и Моисеем, Муней и другими еврейскими именами…
Еще нет никаких доказательств, но я уже понимаю, чувствую, что Даниель и Давид двоюродные братья, а я с Галиной - троюродные!
Но почему у нас такое близкое родство душ?
Бывает, что, даже выросшие в одной семье, далеки друг от друга, а мы, словно… близнецы.
"Мы с тобой даже… дышим одинаково,
Мы с тобой видим… одни и те же сны?
Нам обоим так дороги наши матери,
Но не дают покоя нам… отцы",
- эти строки у меня родились несколько позже.
А тогда, открыв для себя свою тайну, все думал, как найти Галину Климову?
Помог Фейсбук.
Читаю: "Заведующая отделом прозы журнала " Дружбы народов", окончила Московский литературный институт, автор ряда книг, поэтесса".
Замечаю некоторую схожесть с моей биографией.
Я закончил факультет журналистики Белорусского университета, куда поступил с первого раза. Проверял себя перед поступлением в литературный, родился в один и тот же год, что и Галина, написал книгу, в работе еще три. Галина - член Союза писателей Москвы, член Международного Союза журналистов, автор многих книг поэзии и прозы.
Я - член Союза писателей Израиля.
И все же, может, не стоит напрашиваться в родственники?..
А может, она только и живет тем, что ищет свои корни?..
И снова… к книге " Юрская глина".
На одной из ее страниц читаю о том, как Галина искала в Харбине могилу своего двоюродного деда Соломона, примчавшись сюда из Китая вместе с Риммой Козаковой…
И ночью, в темноте ее… нашла!
Из книги « Юрская глина»:
"Это вы, Соломон, разбудили мою тоску по родовому древу…"
Тоска по родовому древу, как и у меня?..
Снова что- то общее?..
Нахожу в Фейсбуке Галину и пишу:
"Случайно вышел на Ваш материал про отца Даниеля Златкина.
Вначале остановился на фамилии, я тоже Златкин. Хотя Златкиных не так много, как Гуревич и Иванов, но все же, может быть, мы просто однофамильцы.
Но я прочел, что ваш дед родился в местечке Прянички. Мой дед и отец тоже родились в этих же самых Пряничках…"это послание я отправляю совсем незнакомому человеку, к которому вдруг возникает чувство родственности.
Это чувство я не искал, не навязывал себе, не внушал себе ничего.
Оно просто пришло и засело у меня глубоко…
«Добрый день, Ефим! Есть возможность увидеться и познакомиться. С 3 по 7 мая мы будем в Тель-Авиве", - вскоре я получаю ответное сообщение.
И сразу же следующее: "Мы свободны 6-го мая. Ждем Вас!".
У нас обоих горячее желание встретиться, огромный поиск похожих событий в нашей жизни.

"… Ефим, Ваша премия стала подарком ко дню рождения (моя книга на конкурсе Международной Гильдии писателей была отмечена бронзовой медалью), и у меня тоже так было, когда получила премию Союза писателей. Так что совпадения продолжаются…, - сказала своей двоюродной сестре, что мы с Вами собираемся встретиться… интересно".
…Мы мчимся по шоссе, солнце светит в окна, а у меня рождаются строки.
Я их пишу на обрывке бумаги:
"Мы с тобой живем в наших книгах,
Мы с тобой ищем наш общий род,
А встречаемся в стране, где желтеют апельсины.
И пишут не, как все, а – наоборот."
Машина приближается к Тель-Авиву, ее ведет мой зять Марк.
Со мной рядом моя дочь Женя.
Им тоже интересна наша будущая встреча…
А я, согнувшись над бумажкой, строчу дальше:"
Почему твои глаза мне так знакомы?
Твой взгляд я раньше… не встречал!
Но ты провожала меня из... дома,
Когда в далекие края я… улетал…
Почему все, что было, не дает мне покоя?
Почему это тревожит так сильно и тебя?
А может, мы …из одного семейного "роя"?
Только наши деды… разлетелись в разные края."
В фойе отеля - много людей.
Но я вижу сразу Галину...
Ее стройная, миловидная фигурка, словно птица, срывается с места.
Она летит ко мне в объятия…
Я к ней - навстречу.
Но почему, почему?..
Еще ведь точно ничего не известно…
Но я узнаю такой знакомый овал лица, такой характерный златкинский разрез глаз.
А главное - наши сердца бьются в унисон, словно стучат вместе.
У меня такого ведь никогда не было.
Есть сестры, даже двоюродные, но по материнской линии.
А вот по отцовской, по бесшабашной, Златкинской линии - нет.
Не было...
Я смотрю на нее, смотрю и снова строки:
"Мы не родились с тобой в селе Прянички,
Я совсем рядом, а ты в другом краю,
Тебя я совсем не помню маленькой,
Я столько лет ждал и искал… свою сестру."
А сестра ли она мне?..
Сестра ли?..
А Галина знакомит меня со своим мужем, московским поэтом, ответственным секретарем журнала "Дружба народов" Сергеем Надеевым.
С сыном Ярославом, невесткой Натальей.
Милые лица, мы улыбаемся, прогуливаемся по тель-авивской набережной.
Галина не выпускает мою руку, идет рядом со мной.
С первой минуты мы уже  на "ты"…
Какой особенный вечер, даже набережная окрасилась в праздничный свет!
Мы сидим за столом, отмечаем нашу встречу, а я хватаю Галину за руку и …вытаскиваю из-за стола.
Никто ничего не понимает, столичный народ не может понять мою израильскую выходку.
Но я то знаю, еще минута – две и уйдет, уйдет этот закат. Я успеваю щелкнуть пару раз затвором…
И вот он - фотоснимок!

Галина красиво и счастливо улыбается людям, словно получила самый дорогой для нее приз…
А потом поднимает тост: "За нашего общего прадеда Моисея".
Она уже не сомневается ни капельки.
Во мне находит что–то похожее с ее отцом.
Мы сидим рядом…
Я замечаю, что мы даже одинаково подпираем руками свои подбородки.
Что мы одинаково сумасбродные…
Точно, как наши отцы!
- Едем, едем в Прянички, - убежденно говорит Галина.
Она, найдя могилу своего двоюродного дела Соломона и посвятив книгу "семейной теме", снова загорелась…и только потому, что она ее не отпускала, как, кстати и меня. Я соглашаюсь, но до конца еще не уверен, что мы брат и… сестра. Хотя многое совпадает…
И наша неуемная златкинская энергия, и даже на фотографиях я замечаю, как с Галиной похож.
Как похожа на нее моя дочь Женя.
Но общий то наш предок "Моисей", а мой дед - Мунькович…
Вначале даже и не догадываясь, что это может быть один и тот же человек, только с разными именами: Моисей, Моше, Муня…
Как бывает среди евреев - Ефимович и Хаимович - разные отчества, но имя – Ефим и Хаим – одно и тоже.
Но моя разгадка наступает через день.
Из Москвы к нам приезжает Леонид Когай, внук Златы, двоюродной сестры моего отца Давида.
Родственная связь между нами прослеживается давно, и вопросов уже не нет…
Рассказывая Леониду про вчерашнюю встречу, я сообщил ему про нее…
- Дед моей бабушки тоже Моисей, - говорит Леонид, показывая мне в компьютере схему семейного дерева, которое он построил.
В самом ее верху - Моисей…
А от него идет линия к Айзику, от Айзика - к Злате, от Златы - к Белле, от Беллы - к Леониду, который сидит рядом со мной.
Стоп, стоп, стоп….
Я ведь хорошо знаю, что мой дед Залман родной брат Айзика.
А если Моисей отец Айзика, значит, и… Залмана, моего деда.
А отец Фейбуса - деда Галины, тоже Моисей, за которого она поднимала тост…
Значит, все совпало!..
У Галины сомнений уже давно не было: "Дорогой Ефим! Вчера я прочитала твою книгу на одном дыхании, за 4 часа пока летели в Москву. Потрясающие судьбы и героические одновременно. И люди - Залман, Давид, Ирина - очень масштабные, сильные личности, поэтому и судьбы под стать характерам. От книги нельзя оторваться. В ней сама жизнь - не придуманная, настоящая, без прикрас, местами страшная и даже жуткая, местами трогательная и беззащитная…
А дальше…

Через день я встречаюсь с ее двоюродными сестрами - Зиной, прилетевшей в Израиль из Москвы, и Эллой, живущей здесь с мужем, дочерью Ларисой и зятем Евгением. На севере страны - ее внучки и уже правнучка.
На следующей день я разговариваю по скайпу с Беллой Когай, живущей в Новороссийске, матерью Леонида, с которым я встречался на этой же неделе.
И Белла… мне рассказывает многие вещи, именно о них пишет в своей книге Галина, и о них же рассказывали мне ее двоюродные, а мои троюродные сестры.
- Я с мамой была в Николаеве, встречалась с дедом Файбусом, бабушкой Кларой. Все очень хорошо помню, - говорит мне моя троюродная сестра Белла Златкина по матери.
Но к этим линиям - к этим "коленам" Моисея… еще вернемся.
И расскажем подробно - про детей, внуков и правнуков, где бы они не жили.
А пока… московский поезд скоро привезет Галину с семьей в Белоруссию, а я прилечу сюда из Тель-Авива на самолете.
Мы едем - в Прянички!
Мы едем искать следы нашего прадеда!
И снова строки:
" Лесное село Прянички - в белорусской дали,
А в Израиле плывут облака над… морем,
Тебе так хочется стать…. просто Галей,
И вернуться… к далекому родному дому.
Прошедший век не изменил местечко,
Оно зовется теперь… селом,
Евреев там нет, осталась только… речка,
Она, как и раньше, пробегает за углом!
И воздух тот же, и белорусский говор,
И поля, что раскинулись вокруг,
Мы сюда приедем , придем скоро,
И побежим с тобой на… зеленый луг…
Сверкали здесь босыми ногами ребятишки,
Среди них был точно и Моисей - наш прадед!
Мы напишем, обязательно напишем про него в наших книжках,
Только, где найти, где найти на все вопросы нам ответ..?

Мы расскажем про его сыновей, и их дороги,
И про всех, кто остался у нас от общей родни,
Но как сказать ему, как сказать, что убили… многих.
Ни детей, ни внуков его не… сберегли…
А потом мы… расстелем на лужайке белую скатерть,
Соберем всех наших близких и дальних гостей,
И когда над… Пряничками взойдет вечер шабатний,
Нам молитву прочтет с небес - наш… прадед Моисей!".

Ефим какой ты молодец что все это написал это хорошо что род наш продолжаеться хотя немец хотел его уничтожить на зло всем врагам мы его прдолжили и нашлись даже троюродные но мы все равно родные мне так приятно и волнующе было читать про нашего деда прадеда и остальных родствеников спасибо вам с Галей за память о нашем роде
13/06/2016 14:06:14
Тринадцать колен Моисея
Статьи наших авторов
Тринадцать колен Моисея
Отрывок из будущей книги
" Авраам родил Ицхака,
Ицхак родил Иакова,
Иаков родил …"
Недельная глава Торы.
 "Тысячи лет народ,
Цепь поколений ведет.
  Моисей родил Залмана…
Залман родил Давида,
Давид родил…
Радуйтесь, нам дано
Быть в этом цепочке… звеном!
Из поэтического сборника безвременно ушедшего из жизни нашего младшего брата Льва Златкина.
…Почему наш общий прадед Моисей и его семья оказались в середине 19 века в белорусских Пряничках? А почему далекие предки многих из нас – сегодняшних - точно также оказались в Болгарии, России, Белоруссии, в Украине, Германии, Австрии?
 И нет конца стран, городов и поселений, где они когда-то жили… Какой дорогой каждый из них сюда пришел?
 На эти и другие вопросы уже ответить… невозможно. Можно только представить, зная общую судьбу еврейского народа…
"Масада, Масада, Масада,
Желтые камни и… море вдали,
Ты стала последней преградой,
На самом краю еврейской земли".
 
Время в пустыне идет медленно. Оно даже не идет, а скорее ползет… Утром солнце появляется со стороны иорданских гор. Понежится какое-то время в подушке пушистых облаков и только потом начинает осторожно выглядывать из небесного окошка.
Багровая полоска постепенно расширяется становится ярко-красной. Еще немного… и из-за кромки утреннего неба выкатывается яркий шар и, увеличиваясь в размерах, из своего чрева выпускает… золотое ядро.
 От него тоненький солнечный лучик опускается вниз на спящее Мертвое море. Он по-хозяйски скользит змейкой все дальше и дальше, оставляя позади свой золотой след. И бежит уже по Иудейской пустыне, отвоевывая ее у темноты, мгновенно вскакивает на огромный скалистый утес и также быстро бежит дальше…
 Я стою на этом скалистом утесе, который возвышается над всей Иудейской пустыней. Стою на вершине древней еврейской крепости Масада. Впереди, как и сотни тысяч лет тому назад, простирается желтая Иудейская пустыня. За ней - голубая кромка Мертвого моря, которое раньше называлось Асфальтовым.
Кажется, ничего не изменилось за прошедшие 1946 лет, когда римские легионы осаждали Масаду. Тот же горячий воздух, тоже безжалостное солнце. Такие же каменные укрытия (их восстановили), напоминающие пещеры…
 В самом центре - тяжелые, каменные ядра. С ними ничего не произошло... Беру в руки одно из них, второе… Представляю, как под градом стрел защитники крепости бросали эти ядра на головы наступающих римлян, как они летели вниз по крутым склонам…
Если бы седые от времени стены Иерусалима и камни Масады могли говорить, они бы о многом нам рассказали…
Вот в этом каменном хранилище евреи собирали и хранили дождевую воду... А по этой каменной узенькой тропинке спускались в лагерь римлян и… внезапно нападали на них.
Из-за ограды высокой стены еврейские воины рассматривали укрепления римлян, готовясь к новым сражениям. 
После пяти месяцев осады пал Иерусалим.
Десять дней над Вторым Иерусалимским Храмов клубился густой черный дым…
Пала и разгромлена Иудея. Но не вся… Костью в горле римлян стоит непокореннаяМасада. Изо дня в день, из месяца в месяц, стоит уже три года (!) после взятия Иерусалима.
Римский император Тит в ярости…
Десять тысяч обученных легионеров не могут покорить тысчонку иудеев, у которых, как ни странно, на время осады есть и пропитание, и вода, и боевое оружие, и главное - желание стоять до конца.
Когда пала и разгромлена вся Иудея, когда уже нет никакого шанса на спасение.
- Проклятые иудеи, - негодует император.
 Если бы он еще знал, что из 960 осажденных, только 200 воинов, остальные дети и женщины. В нерешительности его военачальники: их же все засмеют, если не возьмут крепость… На кону честь Рима!
Находят решение - насыпать громадный земляной вал на высоту крепости и на нем ворваться в Масаду! Пять тысяч воинов, десять тысяч рабов медленно метр за метром продвигаются наверх. Наконец, земляной вал поднялся на уровень главного входа в крепость.
…Мощные осадные метательные машины начинают извергать камни, огненные шары. Вся крепость в огне, силы не равны. Защитники видят, что для римлян остался последний рывок, и они вот-вот ворвутся в крепость…
Римляне будут беспощадны, евреи это знают и ничего уже не могут сделать. Не остановить десятый, самый лучший легион…
Горы трупов оставил он после себя в Иерусалиме, в Иудее. Многих жестоко убивали только за то, что они были евреи, ведь дети, женщины не держали в руках оружие.
 Все хорошо понимают, что в крепости будет жестокая кровавая разборка. Но, когда с восходом солнца, озверевшие римляне ворвались в лагерь, они оторопели…
Иудеи были мертвы: воины, женщины, дети.
История рассказывает, что десять самых лучших воинов, которым выпал этот тяжелый жребий, умертвили своих родных, друзей. Нельзя представить, как отец вонзает кинжал в своего ребенка, в свою жену, а потом ждет, как этим кинжалом будет поражен он сам.
 Но это было…
Последний из оставшихся в живых из десяти, убивает их всех и бросается сам на кинжал…
 Это тоже было….
 Ни одной живой души, ни одной.
 
Прочтите книгу историка и воина Иосифа Флавия "Иудейская война", и вы убедитесь, какими мужественными и несгибаемыми воинами были наши предки!
…Оставшиеся в живых вырывались из горящей земли, унося с собой клятву вернуться в Иерусалим. Эта клятва передавалась из поколения в поколение, из столетия в столетие. От отца к сыну, а от сына – его сыновьям...
Я помню, как мой дед Залман в своей маленькой спаленке в Белоруссии все шептал непонятные для меня слова: "Бэ шанааба бэ Иерушалайм" - В будущем году в Иерусалиме. Точно также шептал его отец, дед, прадед…
Точно также шептали миллионы ушедших за прошедшие столетия.
 С того дня, как в 70–ом нашей эры после разрушения Второго Храма, евреи ушли в изгнание… Среди них был какой-то и наш далекий родственник. Не важно, как его звали, не важно, где он был в Иерусалиме, или в Иудее, воевал или был только ребенком, об этом не дано нам знать…
Важно, что ему посчастливилось остаться в живых и покинуть горящую страну (Иначе никого из нас тоже бы не было…). А дальше его, как и других - таких же обездоленных странников, ожидали дальние дороги, чужие страны и… погромы, разорение, насилие, убийства. На всем долгом пути...
Каждое новое поколение проходило новые испытания и новые… беды.
В поисках лучшей доли мои соплеменники, среди которых был кто-то из нашего рода, все время были в дороге, двигались все дальше и дальше… Добрались до Европы, остановились надолго в Германии. Отсюда и идиш, такой похожий на немецкий язык...
В десятом веке из-за кровавых наветов и жестокости местного населения в Германии, в Испании, во Франции евреи начали постепенно продвигаться на Восток. В 18-ом веке около 80 процентов евреев уже проживало в Польше.
 С разделом Польши в 1795 году, к России отошли литовские, белорусские и часть украинских территорий. А с ними и миллионы людей, говорящих непонятно на каком языке, быстро жестикулирующих руками со странными именами, обычаями, длинными косичками - пейсами у мужчин.
Став российскими гражданами, они продвигались все дальше и дальше в глубь страны. Всем им в России была уготована черта оседлости: маленькие села и Богом забытые городишки. И новые унижения, новые погромы, новые кровавые наветы… На столетия все было предопределено наперед!
Всем будущим поколениям было суждено рождаться уже на чужбине, а не в Иерусалиме.
…В поисках своей семейной родословной мы пока дошли до нашего общего прадеда Моисея Златкина. Почему такая фамилия? Можно тоже поразмышлять…
Во многих еврейских семьях фамилии давали от имени матери, которая всем заведовали дома.
- Ты чей?
- Златы!
- Хаи!
- Симы!
- Ханы!
Вот и пошли фамилии Златкин, Хайкин, Симкин, Ханкин…
Моисей, а может, его отец, или дед каким-то образом "зацепились" на границе русских и белорусских земель. В лесном краю…
Когда это было? Я думаю, в начале или середине 18-го века, именно после окончательного раздела Польши. Ибо в восьмидесятых годах 18–го века Моисей Златкин имел свою семью из тринадцати детей. И жил постоянно в Пряничках…
 ***                ***                ****               
 
…В Пряничках родились наши деды, которых ждали две войны с Германий, страшный геноцид и Катастрофа еврейского народа. ( На фотографии Галина Климова-Златкина рассказывает про одного из сыновей Моисея - Файбуса Златкина, своего деда)Уничтожены миллионы евреев, на месте еврейских местечек - выжженная земля. Все родственные связи разрушены, отброшены. Оставшиеся в живых растворялись среди местного населения, стараясь не "высовываться".
Все еврейское - имена, язык, обычаи - считалось зазорным. Власти приветствовали, как и в прежние времена, перемену имен, фамилий, национальности. В смешанных браках дети брали всегда национальность не еврейского родителя.
Всяческое сопротивление каралось обществом и властями. Казалось, все…
Еще немножко и то, что не сделал Тит, Гитлер, Сталин, который дал приказ для отправки всех евреев в Сибирь, сделает сама жизнь. Казалось бы, плачьте евреи, собирайтесь в последний путь.
А евреи, вернувшиеся с войны, из тыла смеются, радуются встречам, женятся, создают семьи, рождают детей.
 Мы, первые послевоенные ростки, совсем ничего не знали, что было до нас…
 Наши родители, скупые на разговоры, стремились накормить, напоить и совсем не заполнять юные головы ужасами пережитого ими. Мы жили окружающим миром, входили в него через соседей, друзей семьи, родных. Потребовались годы, десятилетия, чтобы все осознать.
Я в свои пять лет, например, уже знал все закоулки белорусского села Красавичи, где мы жили. Знал, где лучше в реке ловить рыбу. Знал, как забраться в школьный сад и нарвать себе яблок… Знал, в каком доме меня угостят немудренной крестьянской пищей. Знал, что, если село с сумками движется в сторону местного кладбища, люди будут выкладывать на могильные холмики съестное.
Этот день в Белоруссии называется Раданица, когда все приходят к ушедшим из жизни. И уже знал, кто меня покормит в голодное послевоенное время, а кто остро сверкнет глазами в мою сторону…
Босиком я обежал село несколько раз - со всех сторон.. Знал все и всех.
- Это весь мой мир? - недоумевал я.
 Не понимая, но все чаще стал выбегать на большак, который своими березами уходил далеко-далеко…
- Что же там дальше, - думал я, вглядываясь за горизонт.
Живя с отцом, матерью и четырьмя братьями, трое из которых появились в Красавичах, а роддомом была крестьянская изба, где мы квартировали, я страдал из–за того, что мы одни на всем белом свете…
У меня в отличие от моих сверстников не было ни крестной матери, ни крестного отца, ни других родственников, к которым можно было зайти, прижаться к их шершавым рукам, почувствовать, что тебе здесь рады….
Как позже я узнал, у евреев нет крестных. А другие родственники жили за Красавичским большаком… С одними я познакомлюсь через несколько лет, а с другими – через долгие десятилетия. Но об этом разговор еще – впереди!
 Село Красавичи, куда наша мама привезла семью, соответствовало своему названию. Красота неописуемая, но всеобщая бедность крестьянских хозяйств… Забитость дикая, мужики пред каждым приезжим из города снимали свои картузы, при этом еще и опускали головы… И в то же время безмерная доброта.
Солдатка Миколиха, у которой мы снимали квартиру, первые огурцы с грядки приносила нам, "детям наставницы", как она говорила. Ее старшие сыновья Михаил и Николай, дочь Надя спешили к нам со свежими куриными яйцами, обделяя себя завтраком… Кстати, братская дружба сохранилась между нами на всю жизнь.
 Когда Николай Прудников хирург кустовой больницы узнал, что нашему отцу предстоит срочная операция, он, уже простояв смену возле операционного стола, снова одел белый халат… Правда, сам операцию проводить не стал.
- Он же для меня, как старший брат. Я определил дозу наркоза, все время был рядом. И когда Давид открыл глаза, первым он увидел… меня. Я обещал ему, что все время буду рядом, - позже вспоминал Николай…
Когда я, сотрудник городской газеты приезжал в Красавичи, меня наперебой звали к себе старые знакомые. В белорусских хатах меня встречали, как самого дорогого гостя, и обижались, если я к кому-то не успевал зайти.
… На одной высотке деревни находился сельмаг и сельсовет, на второй - школа в бывшем помещичьем здании. Вот здесь и работала наша мама учительницей.
А сюда мы попали потому, что нам нигде не было места… Отец, бывший фронтовик и выпускник партшколы, вынужден был срочно уехать из города, чтобы его не посадили за желание уехать в Израиль. Сказал как-то об этом в узкой компании, донесли. Добрые люди посоветовали быстрее уносить ноги… Вернувшись через пару лет, он был уже никому не нужен. Без партии, без связей и с… фронтовыми ранами.
В Климовичах, возле которых жил в Михалине наш дед, никакую работу ему не давали.
- Скажи спасибо, что еще свободным ходишь, - дали знать в органах.
В Мстиславле, откуда родом наша мама, на работу в школу ее не брали, выискивая самые разные причины.
Родные сестры, брат сами только что вернулись в город после войны, помогали, чем могли. Только  старые вещи, да  пару буханок хлеба, не могли ничего существенно изменить…
И про родной город Мстиславль до конца своей жизни мама ничего хорошего не могла вспомнить… Он ей запомнился только тем, что в старом довоенной постройки здании, сплошь утопающем в зелени, родился ее первый сын, то есть я… Потеряв все силы за два дня родов, измученная от трудностей жизни, усталая от всего, она уже тяжело дышала. Лицо становилось мертвенно-белым, пульс падал все ниже и ниже…
- Нужно спасать роженицу, - приняла решение врач, - иначе потеряем двоих…
В каком–то забытьи, моя будущая мать вдруг увидела, как врач подходит к шкафчику и начинает перебирать "страшные щипцы", как она нам всегда рассказывала. Увидев это, медсестра, которая стояла возле мамы, взмолилась: "Ну, давай милая. Давай, давай. Иначе потеряешь ребенка. Уже пошли за щипцами…"
Не знаю, кто помог? Бог? Судьба?
Думаю, что все вместе, но на 99 процентов моя мама, которая, пережив страшную войну, так хотела иметь первенца… И в самый последний миг, собрав остатки сил, спасла меня, дав жизнь мне, моим детям, внукам и всей будущей линии…
Надолго запомнив имена и фамилии врача, акушерки, мама все годы с благодарностью вспоминала про них… А я вот не догадался в юности к ним приехать, поклониться в ноги. Потом стало уже… поздно.
…После Миколихи мы перешли жить в маленький домик на выгоне с правой стороны, рядом с которым стояла добротная усадьба Глушаковых. В селе эта семья считалась крепкой, я бы сказал сегодняшними словами, элитной!
С крепкого забора свешивались яблоки, сливы, в то время, как у других земля просто пустовала. Нашей няньке, сельской девчонке, которую мать взяла в помощь, нужно было как-то к ним зайти. Уложив младшего брата и взяв меня на руки, она направилась к соседям. Что меня тогда поразило?
Деревянные полы в их доме, ибо у многих в селе они тогда были земляными… А хозяева меня начали угощать фруктами.
- Не будешь есть, поставлю двойку, - все смеялась кудрявая Нина, дочь Прокопа, учительница, как и мама.
Я, заполнив всю пазуху яблоками, вскарабкался к няньке Тамаре на руки и начал ей шептать: "Пойдем быстрее домой, а то еще передумают и отберут…" А шептал так, что все услышали, и еще больше развеселил всех. В награду за это нам дали еще целую сумку слив, груш, яблок.
Помню, когда мы зашли в наш маленький домик, я поднял рубашки и… посыпались вниз зеленые, сочные антоновки…
Нина Прокопьевна мне так и не поставила двойку. Наоборот, я у нее был лучшим учеником. Отличником.
…Когда через несколько лет попутная грузовая машина, идущая в город, забуксовала в весенней распутице возле дома Глушаковых, я кубарем скатился с кузова. На скамеечке, вытянув свой протез, сидела Нина, улыбаясь мне. В селе у меня было много друзей - и соседи, ребятишки, но моя учительница для меня была самым близким человеком. Потеряв во время войны ногу и став инвалидом на всю жизнь, она глубоко чувствовала боль других, видела, когда им тяжело… Поэтому через посыльных приглашала нашу семью в баню, а наша мама тащила за собой всю семью.
Обнимая меня при расставании, сказала: "Учись хорошо! Иди дальше в жизнь…"
…Довоенная полуторка со вздохами преодолевала весенние лужи и выбоины, а я думал: "Как идти дальше в жизнь, куда идти?" Как и раньше, я хотел узнать, что же там, за этим березовым Красавичским большаком?
И вот мы едем по этому большаку. За полями чернеют маленькие домики сельчан. Неужели и дальше будет продолжаться такая же серая, унылая картина? А я представлял себе совсем иное…
Село Высокое с тракторной станцией возле местной столовой, которой несколько месяцев заведовал наш отец, осталось позади. На следующем взгорке Тимоново, более крупное село, а когда спустишься с него и поднимешься наверх, - Климовичи, маленький городок, усыпанный деревянными домами.
На окраине его - поселок Михалин, где и жил наш дед Залман. Он тяжело заболел, и для того, чтобы быть рядом с ним, мы переехали сюда. Тяжело дыша, дед все говорил: "Пожить бы с вами, хотя бы год-два…". Бог дал ему больше - 12 лет!
Мне бы догадаться, спросить у деда про его жизнь, про его семью. Ведь жили в одном доме…
Но я больше стрелял глазами по маленьким яблочкам, которые твердыми зелеными орехами гнездились на старом дереве. Единственном дереве, стоящем напротив такой же старой, наполовину вросшей в землю, хаты…
В один грозовой вечер она сгорит и со временем рядом, наш отец поставит новый дом.
Но это будет в будущем...
А тогда я искал, где можно найти что-то съестное - в саду, в огороде, в сарайчике… Высматривал, где куры прячут свои гнезда. И, когда обнаруживал их, сообщал маме. На этот раз она попросила меня тайну хранить при себе.
- Бабушка Соня едет, хоть яичницу ей сделаем на завтрак, больше ведь ничего нет, - горестно разводит худые руки моя мама.
Наша городская бабушка - из самого Мстиславля, не могла никак понять, как мы выживаем в этом Михалине.
- А старик помогает? - недолюбливая его, бросила взгляд в сторону Залмана, который ходил зимой и летом в одних и тех же ватных штанах.
Мать, сглотнув горечь, поднесла передник к глазам.
- Да, - и больше не могла выговорить ни слова…
Почти каждый день Залман вытаскивал ей рубль на хлеб, отрывая от своей мизерной колхозной пенсии. Он хорошо понимал, что сын и невестка, переехавшие из села в город, не могут сразу найти работу.
Мы, дети, сидели на дичках, на укропе, которому не давали даже созреть, на мелкой картошке, которую мать выкапывала из-под кустов… И, конечно, самым главным деликатесом была яичница. Когда яиц уже не было, на сковороду заливали яйцо, которое было покладом… А потом брали скорлупу, заполняли ее чем-то внутри для твердости и подкладывали в гнездо.
Но сегодня - особый случай: к нам приехала бабушка! И мать, со взглядом заговорщика, зовет к себе самого младшего Ленечку или, как мы его называли, "смуглянку".
- Сыночек, подлезь под коридор и возьми там яички ,- просит она его.
Малыш рад стараться, шмыгнул загорелым носом и, царапаясь животом о землю, пополз к гнезду.
… Яичница была на славу - на несколько яиц.
Наша городская бабушка, видимо, думая, что у нас в Михалине – все свое, и в достатке, - аппетитно уплетала содержимое на сковороде.
А через старую занавеску за ней подглядывал малыш Леня и почему–то… тихо всхлипывал. Когда наутро мама снова попросила его залезть под коридор и передать ей яйца, он обиженно скривив губы, сказал: "Пусть баба сама лезет под колидол…"
Бабушка Соня, потеряв мужа и старшего сына, сама жила в бедности, экономя каждую копейку из военной пенсии кормильца, но нам она казалось с другого мира…
Вот так мы жили первое лето после приезда из села Красавичи.
…Я уходил в армию на три года.
- Галик (меня в семье звали Алик), возьми три рубля, - и мой дед Залман вытащил из своих карманов зеленую замусоленную бумажку.
Я посмотрел только на миг в его глаза, прижался к его бороде, как в детстве. Уловил в глазах грусть и что-то щемящее родное, что раньше редко замечал…
Мы спешили, автобусы из Михалина в город не ходили, а на вокзал - тем более. Темной ночью я с отцом пошел пешком через сады на вокзал. На привокзальной площади меня уже ждал сотрудник райвоенкомата, а отец ехал в областной госпиталь инвалидов Отечественной войны.
В поезде нас разделили, хотя я стремился побыть еще какое-то время с отцом.
- Стройся, - заорали на нашу гражданскую команду сопровождающие сержанты.
Я уловил только взгляд отца, мы бросились друг к другу на короткое мгновение и… расстались на долгие три года. А вот с моим дедом мне уже не суждено было встретиться…
Три его рубля я хранил долго...
Когда мы тряслись в кузове машины по дороге на позиции ракетной батареи, коченея от холода, я перебирал пальцами твердый пакетик, где лежала дедова трехрублевка.
Когда меня отправляли через день в наряд на кухню и именно на самый трудный участок – в посудомойку, я в короткий перерыв от работы  дотрагивался до этого пакетика, ощущая связь с домом.
 И мне словно становилось легче…
 Когда меня в мои двадцать лет отправили на вокзал разгружать вагоны с углем, я совсем забыл про трехрублевку.
 Все в угольной пыли, блестя только белыми зубами, четверка солдат, из которых только я один был первогодок, отдыхали после разгруженного вагона и мечтали о том, как бы выпить… А денег не было ни у кого…
Через полчаса приедет за нами машина, и все, свобода закончится.
- Где же взять деньги, где? - елозили солдаты.
 И вдруг я вспомнил про дедовский трояк. Вначале не хотел говорить, было как-то жалко..
- А мне сегодня двадцать лет, - торжественно провозгласил я.
Ноль эмоций… Когда я опять тихо повторил, на меня все посмотрели, как на сумасшедшего. Один даже покрутил пальцем у виска. И тогда я выдал: "А у меня есть три рубля!" Все вскочили, как ошпаренные.
- Ты чего, салага, все это время молчал? Быстро гони деньгу".
Вино было кислым и теплым, мне капнули где-то на дно стакана.
- Ты же, говорил - не пьешь. Тогда мы  выпьем за твои двадцать лет, - торжественно провозгласил долговязый ефрейтор Степанов из Западной Украины.
 А мне больше было и не нужно, истратив дедовский трояк, запомнив этот день на всю жизнь.
Так я вошел в свое третье десятилетие…
 А когда оставалось несколько месяцев до окончания службы, 10 апреля 1969 года я получил короткую телеграмму из дома: "Умер дед…"
- Это не прямой родственник, домой не отпустим, посмотрел на меня равнодушными пустыми словами начальник штаба…
…Памятник отец долго не мог поставить, приходил с нами к земельному холмику, топтался возле него своими стоптанными кирзовыми сапогами, вытирая пот с  заросшего щетиной, худого лица.
Платил ссуду за построенный дом, посылал деньги сыну, уехавшему в далекий Куйбышев учиться в авиационный институт. Чем несказанно гордился!
Да еще нужны были деньги на жизнь - подрастали младшие братья.
Зарплата матери – учительницы начальных классов была невысокой…
Вот и чесал голову отец.
Придя с армии, я стал работать в городской газете. Первый телевизор, первый шкаф я покупал вместе с матерью на общие деньги. В один из дней меня вызвал к себе наш редактор. Думал: следующее редакционное задание. Ошибся!
 Утопая глубоко в кресле, директор одного из местных хозяйств рассказывал про поездку в Египет.
- Прояви его фотопленки и сделай фотографии, - то ли приказал, то ли попросил мой редактор.
Работа была большая! Египет, Каир, Асуанская плотина, сфинксы, все это так рядом с Израилем, - думал я, рассматривая фотографии.
Получая их в огромном пакете, Андрей Тимофеевич, прижав руку к сердцу, сказал: " Проси, что хочешь...". Да, не привык я просить.
Отнекивался, отказывался, а потом вспомнил, как каждую ночь отец идет к разрушенным складским колхозным помещениям и тащит на себе полусгнившие бревна…
- Вообще, если можно, машину дров…
Мой директор не ожидал такой мизерной просьбы. В тот же день к нашему дому подъехала громадная машина с балками, досками, которые уже годами, где-то лежали.
А на второй день отец заказал памятник и ограду на могилу нашего деда…
 С того времени мы стали на зиму заказывать машину дров, которые распиливали, а за лето я или мои братья, разрубив топором, складывали в штабеля.
А к дедовой могиле и к братской еврейской могиле мы ходили постоянно до самого отъезда в Израиль…
В последний раз, когда я был в Климовичах, после долгих поисков могилы деда меня вдруг… укололи отцовские глаза.
- Откуда он здесь может быть? - подумал я, - ведь отец похоронен в Израиле.
Только сейчас я заметил, что мой отец и дед, как братья-близнецы, на одно лицо. А памятник с годами провалился, да еще дерево, упав во время грозы на ограду, согнуло ее.
 Мои знакомые, видные люди в городе пообещали все поправить, но, видимо, что-то помешало  ...
Вот снова собираюсь в Белоруссии, и на этот раз мне уже некуда  будет деться  от колючих глаз деда.
Ведь он будет винить нас, своих внуков, а чужих людей, он и знать не знает…
 При подготовке этого материала в семейных архивах я обнаружил рассказ моего брата Сергея Златкина, который предлагаю вам.

СМЕРТЬ СТАРОГО ЗАЛМАНА
…Залман умирал долго и тяжело. Первое приближение смерти почувствовал еще прошлогодней весной. Но успели отвезти на телеге в райцентр. Положили в отделение, сделали операцию. Спасли.
Затем отвезли в другую больницу - сельскую, в Великий Мох. Отвез тот же примак Пеклин из Михалина за бутылку вина. Два рубля с медяками за нее заплатили из стариковской пенсии.
Из Великого Моха, когда дела пошли на поправку, отправили домой, в Михалин. Вот сейчас лежит в новой хате.
Мало он пожил здесь… Еще пахнет стружкой, полы и потолки не покрашены. Желтый мох торчит между бревен, нет денег, чтоб закончить строительство. Прямо с улицы заходишь в дом, коридорчик какой бы пристроить?
- Сын не в силах, а я помочь не могу, - думает Залман.
Мало прожил в новом доме, а жизнь… прошла. Тяжелая, нерадостная, неустроенная жизнь.
… Старый Залман, синим зашмальцованным платочком долго вытирает слезы, уши, поросшие колючей,черной щетиной. Все было в его жизни. Были радостные дни. Были черные дни.
Все было… В новой хате – тихо.
- Сын и невестка на работе, внуки - в школе. Нет,один самый старший в армии.
Такая уже жизнь была, проклятая, никчемная… Стало душно, глаза закрываются, бросает то вверх, то вниз. Душно, ох, душно, словно куда-то проваливается. Но еще жив старый Залман.
 Уснул с трудом, долго не просыпается. Во сне, видимо, ему лучше, спокойнее … Видит свою деревню Прянички, рядом реку Остер, леса, луга. Недалеко от берега стоит дом его отца Моисея. Он сапожничает, мать занимается домашним хозяйством.
Работы хватало, селяне - народ не богатый, лаптями не пренебрегали, научились их делать из лозы. Только в холода обувь, нужна настоящая, а на новые сапоги, ботинки деньги не всегда есть. И не у каждого.
Вот и впускают холод в избу Моисея мужики, бабы из села Прянички и соседних деревень, отворяя примерзшую к косяку дверь.
Моисей сидит на табуретке в фартуке, занят привычным делом. А что еще еврей может делать в седле оседлости? Сапожничать или продавать? Уж лучше сапожничать! Дратва есть, шило - есть, нитки - целые клубки.
- Подожди немного, сейчас залатаю, - говорит мужичку из соседнего села, не пойдешь же босиком по снегу.
По привычке поглаживает седую бороду, бросает взгляд на шаловливых детей и снова один гвоздик забивает в подошву, а второй в рот. Снова забивает в подошву, а второй – наготове - во рту.
 Старый Залман, будто наяву, видит своего отца и мать, всех своих двенадцать братьев и сестер.
Видит, как, прощаясь со всеми, они выходят из дома. Видит, как всей семьей провожают одного за другим за околицу…
 Старший брат Фейбус в 14 лет уехал из села Прянички, за ним сестры.
И все, и все…
Письма вначале приходили редко, а потом и вовсе перестали их получать… Уже не помнит имена всех своих братьев и сестер - помнит только, что их было тринадцать, а он был одним из самых младших…
 Хорошо помнит Айзика, с ним рядом жил в Михалине, другой брат Файфа переехал в соседний Мстиславль, навещал его несколько раз. А те, кто уехал, словно, в другой параллельной жизни. Столько десятилетий прошло - ни весточки, ни словца…
 Глаза закрываются, появляется новое видение, и Залман снова переносится в прошедшие годы.
Царева служба, война с немцами.
Вторая война…
Старый Залман даже застонал от воспоминаний.
 А может, это сон, может, все годы он спал?
Вот сейчас откроет глаза и увидит свою жену Сару, дочерей Злату, Хану, сына Муню. С ними простился в первые дни войны, когда уходил на фронт. Вздохнул и почувствовал, что задыхается.
Черная сажа, черная, густая стала закрывать нос, рот.
- Где я видел ее, где? - стал вспоминать.
- А-а, когда вернулся домой после войны, на месте хаты было пожарище - черные обгоревшие бревна…
Пелена из черной сажи возникла перед его глазами, когда впервые пришел на место расстрела своей семьи. Остался в живых только один - старший сын Давид, с ним и доживает… Засыпает дед Залман…
Не чувствует никакой боли, просто засыпает. Хочется ему сказать, что–то важное, но рот не открывается. Понимает разумом, что приходит смерть.
- Но я же не попрощался с сыном, с внуками. Не дождался старшего внука из армии, - еще думает про себя.
 И снится Залману сон, что он не на узенькой железной кроватке, как у него, а на большой - деревянной и просторной. Лежит в новом, добротном костюме, да еще с галстуком. Отродясь его не носил, да и пиджак с белой рубашкой тоже..
Рядом Давид с грустным лицом, невестка Ира все качает головой, внуки шмыгают носами.
…Вот и прошли годы незаметно. И наступил последний день.
Крестьянин, колхозник, никогда не видевший города больше, чем областной Могилев, какую он видел жизнь?.. В ней он был, как ломовая лошадь, которая тянула свою повозку до последней остановки. Так и он тянул ее, как мог… И сколько мог…
В тот год - в апреле 1969 года рано зацвели сады в Белоруссии. И цвели они, как никогда долго в год смерти нашего деда ЗалманаЗлаткина, одного из сыновей Моисея.
Еще долго яблонька стучала своими ветвями в его окно. Еще долго–долго она не снимала с себя белое покрывало, чем–то напоминающее саван…
***      ***                ***
… А в Москве,  в Перми, в Украине подрастало новое поколение Златкиных - разобщенное, одинокое, как щепки в поле… Подрастало и не знало, что после великой войны, после всех лишений есть еще кто-то, кроме них из рода Златкиных. Но нужны были годы и десятилетия, чтобы протянулась родственная ниточка между правнуками Моисея.
Но об этом разговор -в наших следующих главах…
 
Ефим Златкин, член Союза писателей Израиля, член Международной  Гильдии писателей.
  Август 2016 года.
13 колен
День пятый
…На ответ у меня не было времени: максимум пару секунд. Пока они бежали с невероятной скоростью, я должен был принять для себя решение. Ехать на литературный фестиваль "Русского стиля ", где в числе трех писателей мне должны были вручить медаль за книгу "От Михалина до Иерусалима" как победителю конкурса МГП "Книга-2016", получить свежие издания с моими материалами, встретиться с русскоязычными литераторами из многих стран, окунуться в яркий праздник литературы и искусства, получить тот громадный импульс, который так нужен писателю, особенно на первых порах?..
Или все это отодвинуть в сторону и уехать на самый восток Беларуси, в ее отдаленный Климовичский район, в деревушку Прянички, затерявшуюся среди лесных массивов и рек?
Но это село Прянички Галина Климова искала всю жизнь, не зная, в какой части света оно находится, знала только, что оттуда ее отцовский род… И вот… на горизонте появился я, сообщивший, где и находятся эти Прянички.
Мало того, выясняется, что у нас общий прадед Моисей, что наши деды, мой Залман и ее Файбус –родные братья, которые потеряли друг друга более ста с лишним лет.
И что наши судьбы, наши жизненные линии настолько схожи, словно мы не троюродные брат и сестра, а близнецы, что, что…
Словом, глядя в выжидающие, такие златкинские глаза моей только что обретенной сестры, я выдохнул свой ответ: "В Прянички?Е ду!"
Я понимал, что фестивали "Русский стиль" для меня еще будут в будущем, как и встречи со знакомыми коллегами, а второй такой поездки не просто с сестрой, а с известной московской поэтессой, лауреатом всяческих литературных конкурсов и председателем бессменных жюри, ее мужем Сергеем Надеевым - талантом сегодняшней русской поэзии, их милыми детьми Ярославом и Натальей, просто больше никогда не состоится.
Никогда!
Это был единственный шанс ощутить вместе родные корни, пожить вместе хоть один день единственной жизнью.
Я размышлял, что мчаться из Москвы в какую-то тьму-таракань, или, как говорят более понятным языком, к черту на кулички, нужно быть не нормальными, а сумасшедшими людьми. Конечно, не в прямом смысле…
Прочитав книгу Галины "Юрская глина", где она пишет, что ночью, в темноте искала в Харбине могилу своего двоюродного деда Соломона, вырвавшись всего на несколько часов сюда из Китая, я ее понимал!
Но, чтобы такими же одержимыми были и ее родные, чтобы они также жили ее жизнью, чтобы так сопереживали? Это было невообразимо! Невероятно! Родство душ Галины, Сергея, Ярослава, Натальи - меня просто поразили!
Потому, что члены моей семьи, которых я, естественно, люблю, не понимали меня, даже слегка подтрунивали надо мной: мол, что ты там найдешь за прошедшие 100 -150 лет?
Какие следы? Какие корни?
И вот я в Климовичах, а до деревни Прянички рукой подать. Только сейчас осознаю: как же многое не понимал я раньше…
Как не понимал?
Ведь мог же съездить со своим отцом в Прянички, где он родился… Чтобы он показал место своего дома, а еще раньше мог съездить туда со своим дедом Залманом, который тоже родился там и больше знает, помнит…
- Сынок, сынок!Не тем ты занимаешься, - укорял меня отец, видя, как я бегаю по району с фотоаппаратом в поисках лучших комбайнеров, доярок, и пишу, публикую их снимки в газетах. В районной газете, областной, республиканской, заливаюсь, рассказывая о лучших людях. Конечно, они этого заслуживали. Но неужели, один раз за десятки лет, прожитых в Климовичах, я не мог съездить в Прянички? Всего лишь один раз?
- Мотыльком живешь, не видишь своего главного назначения. Когда же ты поймешь, что просто обязан написать свою книгу о трагедии еврейского народа.
- Сколько уже таких книг? - отмахивался я.
- Свою книгу, пропущенную через боль сердца. Неужели тебе, моему старшему сыну, суждено прожить жизнь манкурта, человека, забывающего свое родство?
- Неужели? - терзался, наставляя меня мой отец…
Мой дорогой отец! Я не – манкурт, который забывает свои корни. Я твой сын, но… понимание ко мне пришло с большим опозданием…
Почему же так, почему? - задаю я себе эти вопросы, прогуливаясь по городу Климовичи. Помню, как раньше, по указке вышестоящий властей, здесь проводились рейды по выявлению комсомольцев, которые ходили в церковь. Детей крестили, но втайне. На день поминания родных любой, занимающий даже маленькую должность, ехал на кладбище раньше или позже…
"Церковь - это опиум для народа" - оправдывала себя власть, отделив ее от государства. "Советские люди будут жить при коммунизме" - гремели лозунги по стране. Люди ждали, когда же наступят эти годы, когда даже хотя и не настанет коммунизм, но можно будет вздохнуть свободнее?
А когда пришли эти пресловутые восьмидесятые годы, все те, кто провозглашал эти лозунги, давно уже ушел из жизни, а за ними и их продолжатели. Духовная пустота окружала все больше.
Сплошное пьянство по всей стране, да и в моих Климовичах наблюдалось вперемежку с походами в кинотеатр, возле дверей которого мужественный его директор Иосиф Маневич, никак не мог остановить поток, идущих без очереди…
В районном Доме культуры обязательно выбирали Почетный президиум во главе с Политбюро ЦК КПСС, для самих себя пели песни и очень были рады редкому цыганскому ансамблю…
А в начале нового десятилетия добавилась чернобыльская катастрофа. И к душевному коллапсу, который уже нельзя было не замечать, присоединился духовный и экономический… Это еще не все понимали, но Шереметьевский аэропорт в конце 90-ых уже был перегружен.
Как говорят, негде было где яблоку упасть от потока выезжающих за рубеж.
…Подсобный рабочий минской синагоги, грязный, заросший, смотрел на меня с удивлением, узнав, что я из райцентра.
- Как же мне вас жаль!Как вы далеки от еврейской жизни! - поднимал он на меня свои глаза.
А мне, видя себя со стороны в модном костюме и белой рубашке с галстуком, было жаль его. Как оказалось, отказника, доктора физико-математических наук, зарабатывающего на жизнь копейки в синагоге…
А еврейская жизнь в Климовичах была. Слабенькая, но была!
Я, захваченный в сети всей советской системой, как и большинство рожденных после войны и живущий, тем более вдали от больших городов, был далек от понимания важности еврейской жизни.
Только сейчас, через годы, узнал, что некоторые евреи придерживались своих традиций, встречали шабат даже в Климовичах. Для тех времен это был подвиг!
Даже мне мой отец, навещавший синагогу или дома, где собирались для молитвы, ни разу мне не сказал, куда он идет и где хранятся еврейские книги. Думаю, что власть знала…
Ибо доносчики были, если не из числа евреев, то соседи сами спешили выслужиться…
- И зачем ты приглашаешь к себе этого "шестерку"? - негодовал мой редактор И. И. Журко, - мне уже сообщили, что у тебя целая библиотека сионистской литературы.
- Хотелось бы иметь ее у себя, чтобы ознакомиться, но у меня только один томик белорусского еврейского поэта Моисея Кульбака, изданного в Минске.
Зато все полки с книгами русских и белорусских авторов, - подумал я, но только развел руки…
Итак, повторяюсь, что власть знала все, или почти все. Но власть, это тоже люди, а не доносчики и шестерки. Может, поэтому и все изменения в Белоруссии прошли и проходят более спокойно, чем в России и на Украине.
- Мы, белорусы, по своей природе долго запрягаем, медленно едем, - так и живем, - как-то философски сказал мне один из них.
Беларусь отличается от всех? Отличается! И стоит ли ее подгонять?
-Люди здесь живут мудрые: без советников разберутся , - думаю я, любуюсь городом.
Цветниками, разными скульптурками, оригинальным центром с фонтаном, двориками - и всем тем, чем привлекателен этот самый восточный городок страны.
- Ваши уже приехали, спрашивают, - улыбаются мне в регистратуре гостиницы.
Как же быстро прошло время! Я даже его и не заметил…
Я знал и чувствовал, что Галя со своей командой - народ организованный и дисциплинированный, но чтобы приехать на своей машине сюда из Москвы минута в минуту, не мог даже представить…
А поверить в то, что, расставшись на залитой ярким солнечным светом Тель-Авивской набережной, над которой взмывали белые чайки, мы встретимся на тихой зеленой улице, возле бывшего дворца князя Мещерского в городе Климовичи, было просто невероятно!
Увидев друг друга, мы даже не поверили своим глазам, но на восторги и эмоции… уже не было времени. Нас ждали климовчане, собравшиеся в городской библиотеке. Но об этом уже писали и сообщали много, поэтому пропустим данную тему и… продолжим дальше.
… Михалин вечером нас встретил яркими осенними цветами возле бывшего дома моих родителей и внезапной пчелиной атакой.
Видимо, не привыкли к такому количеству новых гостей…
В Израиле наступал шабат, а в Белоруссии – пятничный вечер, и мы решили его провести в кругу моих друзей, Леонида, его сына Дмитрия и сестры Светланы.
Изрядно проголодавшись, были удивлены, как две женщины, как одна команда за короткое время быстро организовали прекрасный ужин.
Я привез из Израиля праздничную белую скатерть, вино, красивые бокалы. Словом, стол был красивым!
А сидящих за ним сблизили наши родственные души.
- Быть полукровкой, не различая в себе горизонта,
Черты оседлости, линии перемены дат,
За своих умирать на оба воюющих фронта,
откинув к западу ноги, к востоку - взгляд…
И я - подозрения, злобу и смех навлекая -
Побочная дочь Сиона в семействе осин и берез,
шевелю губам и, как бабки мои - Феня и Хая.
Кровинкой меня называя, кто давился от слез?"
- читает свои стихи Галина.
И в этих строках столько внутренней откровенности, боли и любви к… двум народам.
Читает стихи во второй раз...
Первый - в библиотеке.
-Она твоя сестра?
- Она тоже моя сестра, - говорит Леонид, человек, тонкий и глубоко верующий, - видимо, впервые так остро почувствовал в себе слияние двух кровей.
-Я - полукровка!
Я - полукровка!
И этого сказать не боюсь!
Я - дочь двух народов!.
Я – сын двух народов!
И этим!
И этим горжусь!
- вдруг у меня рождаются ответные стихи…
Я их дарю всем собравшихся за столом.
И впервые, впервые остро чувствую душевное состояние "полукровок", которых некоторые русские или белорусы считают евреями, а евреи - русскими.
Но это только на оставшейся части бывшего Советского Союза. В Израиле, национальность определяется по матери. И хотел бы мой друг или не хотел, но, согласно Галахе, он еврей, как и его сестра. А вот моя сестра, при желании имеет полное право стать гражданкой нашей страны, в паспорт же ее никто здесь заглядывать не будет....
Дмитрий, который раньше сидел тихо, начинает говорить о смысле жизни. Еще раньше я видел его картины, напоминающие работы великого Марка Шагала. Но это его работы, санкт-петербургского художника, который известен уже… в мире.
Странно, странно, очень странно…
На Михалине - в этом сегодняшнем селе, где во дворах стоят телеги, а молодые бычки жуют траву, в это же время мы, словно пришли сюда из иного мира. И наш разговор про этот мир… Без конца!
Понимаем, что все уходит и приходит, а вот эта жизнь с бычками, телегами - была, есть и будет...
- Мне даже страшно было сюда ехать. Я простая женщина из маленького города, а вы такие знатные. Почему же мне с вами так легко? - вопрошает Светлана.
-Потому, что главные герои жизни, Светочка, такие люд , как ты, - хочется мне ей сказать, но все переводим в шутку.
Но пора уже и честь знать. Поздно ночью мы вернулись в гостиницу, на отдых мне оставалось не более пяти часов.
Ранним утром я собирался встать и отправиться на фотосьемку моих бывших Климович.
Так закончился еще один день.





День шестой

Вот и наступил этот день, ради которого я мчался из-за моря, а мои родные - из самой Москвы.
Утро, маленький городок, где прошло мое детство и откуда я уехал в Израиль, спит. Обласканный лучами золотого солнца смотрит на мир бывший дворец князя Мещерского, сегодняшнее здание музея.
Расскажи, расскажи о себе, Дворец!
Поведай, как на фаэтонах подкатывали к тебе местные дворяне и прочие знатные для этих мест особы. А ты, столетний парк, поведай о том, как по твоим аллеям прогуливались гимназистки, и как в павильоны, похожие на парижские, заходили со своими дамами в шляпках богатые горожане.
Напротив парка - здание сегодняшней редакции, с балкона которого революционный матрос Жбанков объявил, что в городе с этого дня вся власть переходит Советам. Это было в 1918 году.
А в 1941 году погнали по городу обреченных евреев на казнь. Были те, кто сочувствовал, а были и те, кто потом давился в очереди… чтобы заполучить снятую с них одежду.
Прочитайте, прочитайте , что пишет об этом Шмуэль Рывкин на сайте: "www.shtetlls-mog/klimovichi.htm
Или просто наберите: "Шмуэль Рывкин, "В Климовичах было так".
Кровь леденеет, когда он приводит документальные слова свидетелей:
"Не забуду, как после общего расстрела, немцы все имущество евреев собрали в " магазин", и люди, что делали - душились в четыре очереди. В этом "магазине" давали просто так".
А в залах музея я не увидел ни строчки, ни одного музея о страшной Катастрофе , происшедшей в Климовичах - о местном Бабьем Яре…
Не увидел я на стендах музея и документы о той роли, что сыграли климовчане-евреи во время войны, восстановлении и развитии народного хозяйства. Естественно, вместе со всеми. Но о них же - ни слова…
У некоторых горожан более долгая память, чем у работников музея. И по сегодняшний день здание, где работал Лазарь Трактинский, они называют: "Магазином Трактинского», хотя Лазарь давно умер… в Америке.
И по сегодняшний день здание столовой, построенной здесь в бытность председателя райпотребсоюза Якова Захаровича Смоляка, называют столовой Смоляка.
Это же такие выигрышные факты для местных краеведов. Но пока в уголочке, раньше было на самом виду - небольшие фотографии бывшего михалинца , полковника Вениамина Миндлина.
Это его полк тяжелых танков "Иосиф Сталин" также брал Берлин! Это его, Вениамина Миндлина, пять раз представляли к званию Героя Советского Союза – и всегда ограничивались тоже боевыми, но менее высокими наградами.
Еврейская история в Климовичах очень богатая.
До революции в городе было пять синагог.
В Климовичах в 1891 году родился Певзнер Залман—Шнеер-Яков-Евелевич - видный раввин того времени.
На территории района были еврейские колхозы, которые внесли немалый вклад в развитие района. На Михалине, к примеру, был один из первых колхозов "Энергия". Около сотни молодых жителей местечка ушли на фронт. Короче, евреи были здесь не нахлебниками, а полноправными жителями. И… многое сделали для города и его сегодняшнего дня.
Возможно, кто-то скажет: "Ваша страница закончена. Тем более, уехали в Израиль. Там и живите…".
Я совершенно не вправе давать свои советы, только отдавая должную дань еврейской истории, можно не только привлекать туристов, но и поднимать имидж города.
Тем более, что Климовичи никогда не был захолустьем!
Спортсмены города под руководством Геральда Давыдова и бессменной четы Шапоревых - тренеров высокого класса - лидеры многих состязаний.
Еще сегодня помнят старожилы, как Григорий Галузо - этот климовичский Майкл Джексон, завораживал своими песнями округу. Квартет музыкальной школы вместе с ним был лучшим в республике.
Сегодня другое время…
И уже много воды утекло с тех пор, как и из серебристого фонтана, что возле городского ресторана.
"Мой город!
Ты по-прежнему мне дорог!
Твои парки и аллеи,
Парижских улиц мне… милее.
А лица, знакомые лица друзей?
Нет на свете их родней!", - рождаются у меня следующие строки.
… Вот уже и знакомые повороты дорог пробегают один за другим. Мы мчимся по Варшавскому шоссе, как называли его в детстве. Остается позади Полошково, приближаемся к Киселевой Буде.
Сколько же сотен километров или тысяч проехал я здесь на редакционном "газике", совсем не представляя о том, что в 2016 году в этих местах буду искать здесь свои корни?
Дорога уже петляет мимо лесных массивов, зеленых полей. До чего же здесь изумительно красива природа! А название села?
Прянички?
Не село с названием - Грязивец, которое расположилось в двадцати километрах отсюда.
Прянички, что-то ласкательное, возвышенное, как и в названии – Красавичи, куда уехала наша семья в пятидесятые годы.
Случайность или закономерность, что наши предки, а потом уже и мы выбирали места вот с такими названиями? Может, поэтому я так остро чувствую:
Шепот печальный осенних тополей.
Курлыканье пролетающих над ними журавлей.
И… белые- белые танцы берез!
Словно, невесты, встающих в хоровод!, -
приходят ко мне новые строки, когда я смотрю в окно машины…
Где же, где же наши корни?
Где?
Прошли не годы, не десятилетия.
Столетие с хорошим гаком!
Как по команде, две машины останавливаются возле старой хаты.
" Окна пробиты, крыша проломлена -
Есть кто живой?
Мы из столицы к себе возвращаемся,
едем в местечко, домой…
В доме - как в коме:
Дыхание прадеда,
В небо устойчивый взгляд…
Новые Прянички, Старые Прянички,
жизни две–три назад…, - напишет позже эти строки поэтесса Галина Климова.
А тогда, присев на трухлявую, старую-старую скамейку, она, вернувшись на родину своего прадеда Моисея, вдруг почувствует свою кровную связь с ним.
И… защемит сердце, точно также, как на могиле Соломона, ее двоюродного деда в далеком Харбине.
Здесь совсем иное, даже ближе: Моисей-Фейбус-Даниэль и она, Галина.
"Какая же это радость и какая… боль,
Вернуться к своим корням вновь", - рождаются у меня следующие две строки.
Притих Ярослав, праправнук Моисея, он первый из поколения наших детей приехал сюда…
Понимает мужа, склонив голову на его плечо Наталья, жена Ярослава.
Не понимала бы, не разделила с ним все тяготы нелегкой и долгой дороги, меняя его за рулем автомобиля.
Сергей Надеев, муж Галины, такая же поэтическая тонкая душа, русский человек, может, впервые приник к корням бывшего еврейского местечка.
И ощутил, как мир един, как все люди связаны между собой. Даже через время и расстояние…
Мой друг детства Леонид, сегодня уже столичный человек, тоже молчит… Как это все передать словами, душой, сердцем?
Жили-были когда-то здесь Моисей и все его тринадцать детей.
И ушли.
Куда?
Как найти их следы и дороги?
Вот, о чем мы думаем, и ходим по полям, мимо старых хат и берез.
Бродим, бродим, бродим…
А вдалеке голубеет река Остер…
Я вспоминаю свои строки, написанные раньше:
Прошедший век не изменил местечко,
Оно называется теперь… селом,
Евреев там нет, осталась только речка,
Она, как и раньше, пробегает за углом.
И воздух тот же, и белорусский говор,
И поля, что раскинулись вокруг,
Мы сюда приедем, приедем скоро,
И пойдем все вместе на зеленый луг,
Сверкали здесь босыми ногами ребятишки.
Среди них был точно и Моисей - наш прадед!
Мы напишем обязательно про него
в наших книжках.
Только, где найти на все вопросы нам… ответ?
Мы расскажем про его сыновей, и их дороги,
И про всех, кто остался от нашей родни,
Но как сказать ему, как сказать, что убили… многих,
Ни детей, ни внуков его не сберегли"…
Мы уезжаем… Прянички, остались в белорусской дали.
А в Израиле поплыли облака над морем,
Галина Данильевна, ты здесь стала просто… Галей,
С тобой мы вернулиськнашему роду, -
хочу сказать эти слова милой Галине, моей нашедшейся сестре…
Чувства переполняют… мысли.
Трудно все осознать, понять, принять.
Мы впитываем лесной воздух и речную гладь, наслаждаемся словно первозданной красотой Пряничек, которые уходят все дальше за горизонт.
Мы не плачем, но глаза наши на мокром месте. Понимаем, что заканчивается что-то особенное, необычное, что еще нужно осознать, пережить, пропустить через душу.
"Климовичи, Прянички меня не отпускают, вспоминаю, думаю, как они там жили… как судьба привела меня туда, как мы с тобой нашли друг друга… одно слово - судьба.
Видимо, Господь Бог так решил и - все получилось!, - такие строки я получу от Галины через некоторое время в Израиле.
А тогда я улетал… на следующий день.
Но еще была крепкая русская баня и встреча с друзьями моей дочери - Николаем и Натальей Степуро.
- В моей жизни есть два события - это рождения сына Кирилла и посещение с женой Израиля, - говорит он мне, на прощание.
Я это и сам понял, увидев в его доме фотографии сына и Николая вместе с Натальей на фоне золотого Иерусалима.
А на второй день мои родные Иван и Вика везли меня по дороге в аэропорт.
Золотой лес стоял стеной, а пожелтевшие, скошенные поля напоминали о приближающейся осени.
"Вот и все! Прощай, страна березовая,
Ты на других, совсем… непохожая!
Я тебя люблю, как родную мать…
За что? Мне это трудно так… понять.
Ты была несправедлива к моему племени,
Не будем же мы… злопамятными евреями.
Между нами такие кровные и родные узы!
Что их каждому легко обнаружить!
Мы… взлетаем над лесом,
Над морем летим,
Засиял огнями Тель-Авив,
Беларусь! Я, как и раньше, твой родной сын!
А тебя я ведь… всегда любил!
Открытие Иерусалима… белорусом Иваном Журко
Конкурсы, творческие вечера, встречи Ефим Златкин
 
 
Жизнь быстротечна… Казалось бы, только начали 21 век, а уже подходит к концу его второе десятилетие… Еще быстрее проходит жизнь человека. В чем ее смысл, величие и назначение? Для обычного, простого землянина? И какова для каждого из нас роль Вечного города, каким является Иерусалим? Каким он видится издалека, каким его чувствует человек, который в нем никогда не был?
Это вопросы, которые стоят перед нами, независимо от того, кто мы и где живем… На них отвечает, рассуждает, из белорусской глубинки, с житейской мудростью, а когда и с болью, бывший редактор газеты "Новае жыцце" города Климовичи Иван Иванович Журко.
Более двадцати лет тому назад я получил его письма. И все это время обдумывал, как лучше и честнее написать об этом неординарном человеке. И решил, что будет лучше, если вы сами прочтете его строки с моими комментариями.
Ничего не устарело: все злободневно и сегодня

А перечитывая письма, еще раз чувствую, какой глубокий след оставил он в моей жизни! Даже через расстояние… Даже через годы...
Я не был среди любимчиков Ивана Ивановича. По службе он меня не продвигал: максимум до чего я, выпускник факультета журналистики Белорусского университета дослужился у него, так это до должности заведующего отделом сельского хозяйства. И все…
- Ты же, конь! Переходи к нам, будешь моим замом, - предложил мне редактор из соседнего города.
Перешел, желая, хоть какой-то рост, видя, как мои самые рядовые однокурсники давно уже обогнали меня по журналистской лестнице. Одни редакторы, другие – собкоры центральных газет...
Но через полтора года вернулся обратно, чувствуя, что на новом месте с квартирой мне не светит…
Так, что мой рассказ об Иване Журко никакие дивиденды мне не приносит… Если раньше с моей стороны по отношению к нему я не допускал подхалимства, то чего уже сейчас, когда он ушел из жизни?
Тогда для чего весь сыр-бор, скажете вы? Да, потому, что Иван Иванович Журко был знаковой фигурой в Климовичах, возглавляя редакцию с 1966 года по 1989. На протяжении 23 (!) лет!

Уходили и приходили первые и вторые секретари райкома партии, менялись руководители райисполкомов, заведующие отделами агитации и пропаганды обкома партии, а он… оставался. Уходили редакторы из соседних городов, а он? Он оставался.
В нем был какой-то магнетизм и необычность для того времени. Всегда выделялся среди всех. Своей спортивной фигурой, необычной львиной гривой волос, а когда был старше, волосы у него всегда стояли ежиком, что говорило о его бойцовском характере, с теплой улыбкой и… дружеским рукопожатием.
На любом совещании всегда сидел впереди и обязательно в… модном галстуке. И смело смотрел всем в глаза. Словом, везде был в центре!
Теперь же самое главное: прошли годы. И сегодня мало, кто вспоминает об Иване Ивановиче Журко. Скажете, зачем я вспоминаю?
Да хотя бы потому, что ни до его редакторства, ни после него, в климовичской газете не было подготовлено столько профессиональных журналистов и редакторов, как при нем…
Я назову только некоторых из тех, кто начинал у него простыми сотрудниками:
Иван Знаткевич, первый секретарь райкома комсомола, заведующий сектором печати обкома партии, ответственный работник информационных служб Беларуси.
Владимир Дуктов, Председатель Совета Могилевского отделения Союза писателей Беларуси.
Эдуард Вержбицкий, собкор республиканской газеты "Сельская газета".
Татьяна Дзмитрусева, сотрудница республиканской молодежной газеты.
Николай Минченко, главный редактор газеты "Родная нива".
Николай Глуздов, заместитель главного редактора газеты" Родная нива".

Раиса Сергеенко, Иван Лаппо во время редакторства Ивана Журко поступили и закончили факультеты журналистики Белорусского университета.
Первая из них, бывшая секретарь–машинистка, стала заведующей отделом редакции, а второй - был заместителем редактора в соседнем районе.
Воспитанником И. И. Журко считаю себя и я, автор этих строк - журналист, член Союза писателей Израиля Ефим Златкин.
Все мы начинали у него несмышленышами в своем деле… "Академию Журко" проходили и выпускники журналистских факультетов, и мы, местные, поступившие на эти факультеты…
Об этом мне вспомнилось во время последнего посещения Климович и презентации моей книги в городской библиотеке. Как ее сотрудники работают во главе с Татьяной Герасименко (Доменикан), можно только позавидовать!
Центральная библиотека города представлена в социальных сетях, грамотно сообщает о всех своих мероприятиях и встречах, книжных новинках.
Кстати, не районная газета, которой я отдал более 25 лет, первой рассказала о презентации моей книги, а именно эта библиотека! На своем сайте она поместила и отчетный материал, и короткий документальный фильм.

В городской библиотеке, гордясь своими писателями-земляками, подготовили красочный плакат с их фотографиями, которые видит каждый, зайдя в читальный зал. И это прекрасно!
Рассматривая стенд, я вспомнил совсем о другом человеке, который имеет самое прямое отношение и к поэтам, фотографии которых украшают этот стенд, и к их творческому росту. Более того: он оказал огромнейшее влияние на этих местных знаменитостей как журналист, редактор и … человек! И не только на них.
Даже меня, хотя я не был его фаворитом. Вы не знаете, это кто? Тогда я напомню.
Это - Иван Иванович Журко!
Хотите, я вам расскажу о нем. Он заслужил такой рассказ о себе!
Ноябрь 1990 год.
Я ехал в свою страну, которая, как я думал, только и ждала меня… В аэропорту мы получили не только израильские паспорта, но и деньги. Немного, но получили… Было странно.

Мне до 43 лет никто просто так не давал ни одной копейки. Никогда. Я таких сумм раньше и в руках не держал…
А через пару дней… почти все деньги мы заплатили за съемную квартиру. И было еще счастье, что приехал вместе с родителями. Каждый отдал свою часть. Что-то у каждого и осталось…
Нет, я ни минуту не жалел, что приехал… Знал, что на первых порах будет трудно. Но чтобы так?
Мои ноги подкашивались от тяжести стальной балки, которую я переносил со своим чернокожим соплеменником....
-Всю жизнь мечтал, - подтрунивал над собой, впервые так физически тяжело работая. И когда, я замурзанный, через полдня работы побежал в столовую, меня подняли за шиворот, мол, тебя еще здесь не оформили. Вот тогда я впервые очень смачно выругался на русском языке…
А во второй раз, когда, валясь от усталости, голодный сел в небольшой автобусик, из которого меня тоже… выпроводили. Оказалось, я не был внесен в список на подвозку домой после смены. Приехав назавтра на завод, чтобы не потерять работу, я увидел закрытую проходную. Был выходной!
Об этом объявляли всем на иврите, но так могли объявить и о начале третьей мировой войны. Для меня было все равно: я ничего не понимал на иврите.

- Сынок, Израиль строится! - увидев меня, - такого потерянного и измученного, провозгласил мой отец, когда я, наконец, ввалился в дом. А я подумал, что он не от мира сего, сумасшедший. И позвонил по телефону второму не из мира сего, каким считал своего бывшего редактора в Климовичах, Ивану Ивановичу Журко. В чем-то он был похож на моего отца. Может, такой же самостоятельностью и не… предсказуемостью?
- Они хотят, чтобы я стоял перед ними на цырлах?
- Ха-ха-ха, - смеялся редактор, - показывая взглядом на здание райкома партии.
- Чтобы я опустил голову перед ними? - возникал отец, имея в виду всяких районных бюрократов.
Так вот, измочаленный, я звоню в Белоруссию своему бывшему редактору, который уже на пенсии, чтобы его успокоить… Понимаю, что ему трудно, даже очень трудно оказаться в четырех стенах после многолетней активной работы и жизни. Мол, пришли молодые, пусть они и рулят. А он мне… вдруг начинает читать "Гефсиманский сад" Бориса Пастернака:
"Мерцаньем звезд далеких безразлично,
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон…".
И дальше: куплет за куплет.
Куплет, за куплетом…
Я хочу ему сказать, что каждая минута стоит деньги, что вчера жена, заработав гроши, купила на семью одну селедку, и мы не знаем, как ее делить на пять человек, что деньги заканчиваются, что работы в журналистике не предвидится, что дорога назад закрыта, а впереди мрак и пустота, но, прижав трубку к уху, слушаю стихи Пастернака, которые читает мой редактор из Климович…
Видимо, поняв мое состояние, он сказал, как говорил мне, когда мы с ним вдвоем ездили на журналистские форумы и были уже в не официальной обстановке: "Олежек, ты продержись несколько дней. Только несколько дней". (Он знал, что в семье меня называют Аликом, поэтому так по-домашнему и обратился).
- А что будет потом? - хотел я его спросить, но не спросил…
-Продержись, продержись. До моего письма…

И вот я получаю его письмо.
Размашистым почерком Иван Иванович пишет: "Шалом Алейхем, Шалом Израиль…".
И дальше:
"О, Иерусалим!
О, город городов мира…
Начало всех начал …
Исток трех религий мира…
Иерусалиму три тысячи лет…
Лучшие люди эпохи стремились к Гробу Господнему.
Куприн, Бунин, Гоголь…
И как раньше, начитавшись ночью кого-то из незнакомых нам авторов и знакомя нас с ними, еще будущих журфаковцев, пишет: "Была весна, Иудея тонула в радостном солнечном блеске, вспоминалась "Песнь Песней": Зима уже прошла, цветы показались на земле, время песен настало, голос горлицы слышен, виноградные лозы, расцветая, издают благоухание…
Но и там, в эти светоносные весенние дни, мне казалось все бесконечно радостным, счастливым…"


Я еще не был в Иудее, я еще не был возле Стены Плача и в Храме Гроба Господня в Иерусалиме, еще не видел красоту Мертвого моря, еще не был на месте Крещения Иисуса Христа, я еще не видел чудо чудес - Бахайский Храм в Хайфе, еще не видел ни Средиземное море, ни Красное, ни Тивериадское, ни Эйлат, я еще не был в Назарете, даже не был в соседнем Тель-Авиве - я еще нигде не был и ничего не видел, кроме съемной квартиры, торговцев, которые увидев меня и таких же свеженьких, ничего не понимающих в реалиях израильской жизни репатриантов, горланили: "Эй-эй, Горбачев, иди сюда, иди сюда", но я уже знал, что я не пропаду в этом разноцветном, диком, как мне тогда казалось, Востоке…
Мой дорогой, Иван Иванович!
Мой шеф!
Вы знали, как спасти меня!

И Вы меня спасли!

Если Вы в то смутное время оказались не у дел, то меня вообще бы заставили молчать в тряпочку, к чему я никогда бы не смог привыкнуть… И я понял: хуже не будет! Не будет! Что должен благодарить судьбу, время, Горбачева за то, что открылись границы. И, как сказала одна из сотрудниц нашей газеты: "А может, и хорошо, что ты еврей. Теперь сможешь… уехать."
Письмо моего редактора из Климович обладало такой магией и силой, что после него мне было уже все равно! Я знал: нужно будет, я взойду на гору! Нужно будет, я опущусь на дно моря! Тем более, что рядом жил и находился такой же неугомонный, неутомимый и такой же сильный духом человек - мой отец Давид Златкин!
Но одно дело отец, родной человек! Другое, получить духовную подпитку из далекой, заснеженной Беларуси. От человека, который сам нуждается в такой же моральной и духовной помощи… И еще как нуждается…
А позже было еще одно письмо. В день 50-летия.

Прошли годы… Сейчас я уже более спокойно перечитываю его, стараясь уловить в нем связь между Израилем и Беларусью, между евреями и белорусами. Хорошо понимая, что Иван Иванович Журко об этом просто не мог не написать…
По стилю и содержанию письма хорошо видно, что даже не расстоянии он восхищен Иерусалимом:
"О, времена! О, люди, жившие в них и на этой святой земле!
Сколько вас стремилось к Божественному Свету.

Славен тот, кого судьба привела в эти святые места на святой земле!
Пусть будут святыми и новые цивилизации, которые свяжут с этой библейской страной!
Великая, святая княжна моей родной Белоруссии Ефросиния Полоцкая свои последние шаги сделала к Гробу Господнему, там и отошла на свой покой.
Услышав в телефонной трубке твой знакомый голос, я даже не мог поверить, что это ты, что это ты звонишь мне из этого святого города …
Много лет тому назад, приняв должность редактора, я поинтересовался, кто трудился в коллективе до меня. И полетела телеграмма приветствия незнакомому солдату от нового руководителя. Все это время я чтил и грудью отстаивал тех, за кого был в ответе. И думаю, что рано или поздно, но каждый поймет все благородное, что для него делает другой человек.
Уважаемый Ефим Давыдович!
Мой дорогой Ефимушка-Олежка-Алик!
Как я рад, что могу хотя бы заочно, но искренне тебя обнять в твои золотые дни. Дни твоего полстолетия! Пожелать тебе на святой земле всех земных благ в твоей (уже мудрой) жизни!

Вот я вижу за праздничным столом твою прекрасную супругу Анну Львовну - человека очень обаятельного и мудрого, от которого всегда исходят солнечные лучи. За роялем вижу, сидит Евгения. Это уже не та маленькая Женечка, что барабанила по клавишам пианино в моем кабинете. А рядом, с правой стороны, сидит твой сын Игорь в смокинге и с бабочкой.
Пляшут на кругу продолжатели твоего рода - внуки и внучки, которых я уже не знаю… Помнишь, мой дорогой, как я своей рукой все хотел написать о роде Златкиных? Но это было тогда… невозможно! И слава отцу твоему и матери, что родили и вырастили таких сыновей! Твоим родителям – от меня большой привет и поклон… Большое видится на расстоянии.
Больше двух десятков я с тобой шел вместе рядом: это почти треть жизни, а взрослой и того больше. А что запомнилось? Думаешь, труд, будни? Скорее всего, как мы были однокурсниками на журналистских курсах, журналистских пленумах. Помнишь, как, отведя тебя в сторону на моем шумном 50-летии, показывая на веселую братию, я сказал: "На празднике много людей, а в последний день за гробом пойдут только дети".

Чувствую, сейчас чувствую, что так оно и будет…." Вчитываюсь в мудрые, житейские строки белоруса Ивана Журко.
"Мой отец, оставляя меня в десятилетнем возрасте, наставлял: Не бойся дружить с умными людьми. И я свято всю жизнь исполнял его наказ. В Белорусском университете меня даже упрекали: "Журко, а почему у тебя лучшие друзья Пильман и Бейлин? Вроде, а сам ты не того"?
Мудрость отца заключалась в том, что иной может в такое болото пьянства или чего-то другого завести, что не выберешься. Но… с тобой я был всегда откровенен."
Читаю дальше письмо и все больше удивляюсь его видению будущего…
" Человек живет в пространстве таких же, как он сам. Полных семь лет мы прожили на улице Пролетарской. Прошли плечо в плечо (вырастили наших четверо детей и трое их) с семьей Штерн. Это была бедная еврейская семья. Только я им всегда говорил: "Ваша фамилия Штерн в переводе с идиш -"Звезда". Все трудности пройдут - и ваша Звезда взойдет".

Оказался прав. Вся семья Штерн сегодня в Израиле. А я хочу за тысячи километров со своей Михайловной (его жена) передать им самый искренний и сердечный привет, пожелания всяческих благ, как самым родным и дорогим людям! Я знаю, что Хана - Анечка прослезится, прочитав эти слова. Она такая умная и обаятельная женщина! А моя любимица Сонечка, какой высокий человек?
Эстрадная певица Лизочка, на концерты которой мы ходили всем двором, ваша дочь! Вы все - наши! И мы вас любим всегда!
…Вот мы переехали на новую квартиру. Забегает на минутку посмотреть на нее Зямочка. А ему самый лучший прием, как лучшему соседу! Разве можно забыть, как жили рядом - вместе…
Завеял как-то зимой колодец. Я несу воду, снег по колено и шучу Михайловне: "Вот была бы рядом Анечка… А помнишь, когда мы оба заболели, как она нам через порог воду ведро за ведром передавала? Помнишь?" Смеется, как не помнить: "Это только Хана могла через сугробы тащить в дом воду…"

А с Гришей, сыном Ханы и Зямы, как мы резали дрова? Я, редактор газеты, член бюро райкома партии, а он пацаненок. Но валяем друг друга в снегу, бросаемся снежками. Разогрелись? А теперь - дрова на "козлы", и начинается работа. Режем, колем дрова для квартиры Журко, для квартиры Штерн. Ты же помнишь, я с ними жил через стенку? Мы купили телевизор, а у соседей нет. Стучу в стенку: "Зя-ма, Ха-на…"
- Что случилось, что? - с акцентом польского еврея вбегает в комнату Зяма.
-Гагарин погиб, - такое сообщение.
Оба переживаем, охаем, вздыхаем, понимая, что все не совсем просто… А начинаются футбольные баталии, Зяму приглашать не нужно. Всех футболистов знал, безошибочно определял, кто победит в начавшемся поединке.
- Зяма, давай я тебя возьму на работу футбольным комментатором, - обращаюсь к нему.
- Нет, никогда!
- Почему?
- У меня не хватит денег кормить твою семью.
- Объясни?
- У тебя уже работает один еврей - Ефим Златкин. Возьмешь Зяму Штерна - самого уволят.

Хохочем, хлопаем друг друга по плечу, а тут Михайловна уже ставит на стол чашки. Зяма стучит в стенку: "Хана, Хана, я купил сегодня печенье. Тащи в хату Ивановича…".
А еще у моей Михайловны была вечная дружба с Басей Лазаревной (обе работали в городской библиотеке). Не было дня, чтобы они одна другой не позвонили. А когда муж Баси, Володя (белорус по национальности) попадает в больницу, Михайловна идет к ней ночевать, чтобы она не оставалась одна.
Мы жили все одной семьей: нас никогда не разделяла национальность. Для меня самое главное было, чтобы человек был ЧЕЛОВЕКОМ!
Уже в свои полсотни я согласен был бы уйти, если бы мне дали 70-90 рублей пенсии и какое-то занятие, чтобы быть среди людей.
На последнем утверждении в обкоме партии мне записали в характеристику, что я уже способен принимать свои субъективные решения (без их мнения). Это уже было последнее в определении партийных чиновников… Самое главное - это простая человеческая жизнь.
Что такое величие?
Чушь…
Должность?
Работа?
Абсурд, иллюзия...
Хотя и не последние…
Богатство?
Прах…
А что остается?
Простота и ответственность пребывания на земле во времени. И общение с… людьми.
Сколько томов жизни людей мы с тобой исписали? Словно, сами эти жизни с ними и прожили...
Как жить?
Просто работать, как животное…
А что тогда оставим после себя?
Если Всевышний отведет мне еще годы - я напишу "Сагу" – о семье, времени, жизни… Но боюсь, что его не хватит…
Ты знаешь, я на пенсии.
Каждый день дорог.
Уходит, уходит старая гвардия. Ушел мой и твой друг - могилевский журналист Аркадий Кандрусевич. Помнишь, как мы на его квартире спорили до хрипоты о литературе, читали стихи?
… Коротко время пребывания человека на белом свете.
Тогда жизнь была бы нормальной, если бы в 40 лет человек имел возможность подумать, что "оглобли уже повернуты с базара".
А мне бы еще хотелось повторить путь моей святой землячки Ефросинии Полоцкой в Иерусалим. Как бы хотелось…
Ну, вот и расписался: четырех страниц мало, ибо от всего сердца. Обнимаю в два обхвата, большой привет всем.
Твой Иван Журко.
И отдельно приписка.
Дорогой Ефимушка!
Ты не можешь не приехать на встречу с Родиной! Теперь ты можешь ехать прямо ко мне (у меня ведь есть полная комната, автономная для гостей). Летом у нас рай! Все утопает в зелени. Так что располагайте нашим приглашением и возможностями".
Я приехал в Климовичи... Приехал в дом Ивана Ивановича Журко, но намного позже и… опоздал.
- Я слышала о вас, тесть много рассказывал. И фамилия Златкин нам
очень знакома, - встретила меня на пороге дома миловидная женщина.
Постояли, попечалились, я передал угощение из Иерусалима для Михайловны и всей семьи. А на этот раз услышал, что и она ушла из жизни…
Еще раньше погиб в дорожной аварии один из сыновей Ивана Ивановича. Скорбный, скорбный дом стоит по улице Колхозная. Дом Журко…
Все, что достигли мы, его питомцы - писатели всех мастей, журналисты больших газет, редактора – это и его заслуга…
Иван Иванович брал зеленых "желторотиков" из сел: Канаховка, Михалин, Звенчатка, Барсуки, Асмолавичи, Ковалевка и делал из них профессиональных журналистов. Мало того, своей философией жизни он обогащал каждого своего воспитанника, передавая свой журналистский опыт, жизненную мудрость и человеколюбие…
По значимости в моей жизни, влиянию на нее со своим отцом Давидом Златкиным я могу поставить рядом только одного человека... Это - белорус Иван Иванович Журко!
Не зря он для меня был, словно второй отец…
Я храню память о нем…
Храню его письма, в которых он открывает мне свое видение на Иерусалим. Открывает свой взгляд на Вечный город и на мир человеческих отношений. Открывает за тысячи километров. Даже сейчас, когда уже нет на земле…
Я исходил, изъездил Израиль и уже давно открыл свою страну для себя. Написал о ней много путевых очерков.
Я увидел Иерусалим!
Я увидел страну от края до края!
Но первым мне открыл Иерусалим и весь Израиль - мой Учитель и мой Редактор - Иван Иванович Журко!
… В свое время я встречался с корреспондентом областного радио, поэтом, уроженцем Климовичского района Иваном Пехцеревым.
В комнате, когда он заходил, сразу становилось тесно…
Большой, шумный, добродушный, крестьянский сын, типичный белорус, он притягивал к себе людей, как магнитом. И очень хорошо, что городская библиотека в Климовичах носит его имя!
Этим самым она привлекает к себе новых читателей, которые любят свой край, сваю Радзиму!
Таким же человеком – открытым, земным, бесхитростным, был и второй Иван - Журко!
Редактор редакторов, журналист, публицист!
Да, он не написал ни одной книги. Не успел написать и свою Сагу, о которой так мечтал! Он не стал членом Союза писателей…
Но без него никто из нас ими тоже бы не стали. Его ученики пошли дальше.
А Учитель… в забытьи.
Может, вместе подумаем о том, как увековечить его память? Поверьте, эти слова вам пишет друг, а не иностранец…
За примером далеко ходить не нужно. Вот он, рядом! В городской библиотеке…