Месть волчицы

 
На крылечке в местечке



Проза Ефим Златкин

Из Климовичского гетто…
Жёлтые листья медленно падают на бетонную плиту, под которой спят Герои еврейского сопротивления. Это кузнец Мордхе, печник Хазанов, аптекарь Данович, братья Давид и Айзик Слуцкеры, Янкив Кренгауз, Черниловский, Веля Копылов, Исаак Зак, Карасик, председатель юденрата города Климовичи Родин.
Известно немногое, остальное можно только домыслить, или представить…
Перед войной городок Климовичи напоминал еврейское местечко: из 9551 проживающих здесь жителей, евреев было 1.693 человека. В это количество входила и семья моего отца Давида - его мама, отец, две сестры, брат, а также несколько десятков родных.
Евреи жили бедно: одна была радость – дети! Марципаны в глаза не видели: росли на картошке и огурцах.
10 августа 1941 года в город вошли немцы. И сразу же нелюдь вылезла из своих щелей. Допускаю некоторыми недовольство советской властью. Человеколюбием она не отличалась с самого начала, жестоко давила народ. Но при чем здесь кузнец, печник, аптекарь? Да и другая еврейская беднота, которая перебивалась с хлеба на воду?
Братья Осмоловские первыми в Климовичах нацепили на себя полицейские повязки. Кем они были до этого? Пьянчужками, которые клянчили на выпивку у тех же евреев. А теперь, чувствуя власть над ними, решили погреть руки. Как и некий Щербаков.
История не сохранила его имени, только фамилию. Поэтому, как его не назовём - «нелюдь», «нечеловек», «негодность», «подонок», «гадёныш», «преступник», «убийца», «предатель» - ошибки не будет.
… Неприметный мужичок с бесцветным лицом мял в руках картуз. Оденет его на голову, снимет, вытрет пот со лба. Снова помнёт, снова оденет на голову. И ноги не стоят на месте: сделает несколько шагов вперёд, потом опять вернётся на прежнее место.
- Мил человек! Здоров ли ты? Отчего такое волнение? - заметив мужичка, подошёл к нему Зяма, поигрывая в руках уздечкой. Раньше всех он поднимается в колхозе, чтобы накормить и напоить коней. Вскоре придут михалинцы, разберут его питомцев. Одни на них будут пахать, другие развозить корма, третьи - доставлять лесоматериалы для строительства фермы. На удивление многим, местные евреи, никогда ранее не сеявшие и не жавшие, организовав в Михалине колхоз «Энергия», сделали его лучшим в округе. Но на первом заседании правления решили: в колхоз не евреев не брать. Чтобы потом не говорили, что это русские и белорусы его подняли, а евреи, как не могли ничего сделать, так и не могут.
- Околел я от холода, изголодался, - поднял глаза мужичок, - с работой везде отказывают.
- Вокруг нас белорусские хозяйства, в городе всякие артели, а тебе любы евреи? - шутит Зяма.
Мужичок продолжает:
- Всех уже обошёл: никому не нужен. Вот я и подумал, если свои не берут, пойду к евреям. Если вы не возьмете - хоть в петлю. Замолви за меня словечко. Я хороший плотник. Скажи своим, из кожи вылезу, так буду стараться.
Зяма с высоты своего почти двухметрового роста посмотрел на тщедушного человечка.
- Даже не знаю. В наш колхоз даже не всех евреев принимают: только по поручительству. До сегодняшнего дня нет ни одного белоруса.
Мнения членов правления разделились. Одни были против:
- Наш колхоз еврейский! Мы же, как одна семья! Вместе на поле, в синагоге. Придёт один чужак, потом второй, третий. И всё?
- Где наше еврейское милосердие? Мы должны пойти навстречу этому бедолаге, - возражали другие.
Решили его взять на испытательный срок тем более, что он по плотницкой части - не будет ни пахать, ни сеять. Как-то уж пролез Щербаков в колхоз. Улыбался, заискивал перед всеми, старался войти в доверие каждому. Даже начал употреблять в разговоре слова на идиш. Чуть ли не своим стал в каждом доме, а когда пришли фашисты, побежал к ним на службу. Назначили старостой: лучше Щербакова никто не знал климовичских евреев.
- Гут! Гут! - дружески похлопывали его по плечу каратели, - Старайся – получишь самый лучший дом!
Вчерашний услужливый подхалим стал хозяином положения, приказал евреям пометить их жилище и одежду жёлтыми звездами. Братья Осмоловские, как ошпаренные, бегали по городу, развешивая листовки с указанием немецкой комендатуры:
«Кто переступит границу города - расстрел», «кто без надобности выходит из домов - расстрел», «провинится один - расстрел для всей семьи».
- Рады стараться, - угодливо сообщали старосте его холуи.
- Немцы любят порядок, - поучал их городской голова, - а рейху нужно золото. Нам поручили отобрать у жидов все их ценности и драгоценности. Поработаем хорошо - нас наградят.
- Сорке, давай золото! - Щербаков пинком ноги открывает дверь дома своей соседки.
Полицейские, как злые псы, налетают на людей.
- У меня же не ювелирная лавка, - пробовал отшутиться сапожник Моисей, - старые подмётки есть, дратва есть, семеро детей на полатях есть, а золота нет.
-Считай одного уже нет, - Щербаков опускает приклад на голову худенького подростка, который тоже хотел что-то объяснить.
- Какое у нас золото? Один цорес (горе), - плачут местечковцы.
Кто не успел снять какое-то колечко, его срывают вместе с поломанным пальцем. Заметив у кого-либо золотую коронку, выбивают всю челюсть. С кровью, с остальными зубами, добавляют к общей добыче.
Евреи отдавали всё, что отложили на чёрный день. В маленьком городке не было богачей: кто мог заработать какие–то деньги уехали в большие города. Осталась одна мелкота. Какое золото, например, могла сдать моя бабушка Сара? Она работала дояркой на ферме, мой дед Залман был рядовым колхозником в пригородном хозяйстве. Остальные мои родственники тоже добывали хлеб руками. Одни были сапожниками, другие - портными, третьи - мелкими продавцами. Какие копейки зарабатывали - отправляли детям, которые уехали учиться в Могилёв, Минск, Ленинград, Москву.
Видя, что ничего не получается, Щербаков погнал впереди себя кузнеца Мордхе, печника Хазанова, аптекаря Дановича, председателя юденрата Юдина… Подгоняемые криком, ударами, лаем овчарок, они плелись от дома к дому. Но успели передать всем евреям городка:
- Прячьте всё, что есть! В землю закапывайте, но не отдавайте врагу.
Полицейские были в ярости.
- Гер комендант! Жиды не выполняют приказ, очень мало собрано золота. Нажмём ещё на Родина и его команду?
- Родина и всю его команду расстрелять! Пусть другие боятся! – распорядился комендант.
Щербаков рад стараться! На виду всего города погнали к месту казни десять самых уважаемых евреев - верхушку общины.
- Немцы порядок знают, шутить с жидами-комиссарами не будут! - бахвалится Щербаков.
И кто теперь может возглавить сопротивление в городке? Никто! Бежать? Куда? За полведра зерна некоторые местные жители ловили беглецов. Поэтому многие вообще не думали о побеге из гетто, зная, что и у них самих мало шансов, да и родных подставляют под расстрел.
- Муня мог убежать! Он был таким смелым парнем, прорвался бы через все преграды, - с сожалением говорил про своего младшего брата мой отец Давид.
А может, он знал, что тогда расстреляют всю семью? Поэтому до последнего момента всё надеялся на чудо! Чуда не произошло…
Фашисты любили устраивать всяческие представления. Чем ещё повеселить себя в глуши?
- Устроим им праздник шестого ноября 1941 года: проведём акцию по уничтожению евреев, - решает гер комендант.
Включили на всю громкость военные марши, прислали конвоиров, усилили полицейскую команду и начали выгонять евреев из домов. В тот день расстреляли более 800 детей, женщин, стариков. «Праздник» продолжался и на второй день.
Когда в магазин привезли одежду, снятую с убитых евреев, свидетели утверждают, что местные жители «душились в четыре очереди». И ещё бранили евреев за то, что одежды всем не хватило… Представляете, какая эта была публика? А какие она дала зловещие ростки? Прошло немало лет после войны, но я чувствовал неприязнь по отношению к себе. По пренебрежительным взглядам, обидным кличкам. Запомнился один случай. В 1957 году мы переехали из села Красавичи, где мама работала учительницей, в город Климовичи.
Когда закончился первый день занятий в новой школе, несколько парней из моего класса набросились на меня с кулаками. Как потом узнал, все они жили в районе еврейского кладбища. Ненависть к мёртвым евреям перешла к первому еврею, появившемуся в четвёртом классе первой белорусской школы города. Маленькие зверёныши были достойными наследниками тех, кто пинками гнали евреев к месту расстрела. А если не гнали, то злорадствовали, грабили еврейские дома, «душились в четыре очереди…».
В моё время в городе было пруд пруди людей с фамилиями Осмоловский, Щербаков. Кто они - однофамильцы или какие-то родственники негодяев, принимавших участие в издевательствах над евреями? Этот вопрос себе задаю только сейчас.
В своей прежней жизни я встречал много белорусов с чистой душой, которые относились ко мне, как родные. Научился различать, кто свой, а кто чужой. У одних были колючие взгляды, у других - бегающие глазки. Одни были грубы в общении, другие сразу же признавались в любви к евреям. А позже становилось известно, что или они сами, или их семьи запятнаны в службе с немцами.
… В пятидесятые-шестидесятые годы мы ютились в старом дедовом доме. И только, когда он, к счастью, сгорел, за полученную страховку и взятую ссуду, построили небольшой домик. Мой отец искалеченными на фронте руками переплетал папки, чтобы как-то заработать на жизнь.
А вокруг ходили слухи о тайном богатстве евреев.
- О чём ты говоришь? - переубеждал я давнего знакомого, который, получив повышение, переехал в областной центр.
- Ты лучше скажи, где твой батька прячет золото? - сверлил он меня глазами.
- У моей мамы нет даже обыкновенного золотого колечка, а у отца две руки в осколках. Ему бы на хлеб заработать! - убеждал я бывшего коллегу.
Убеждал напрасно! Он не верил! Не верил – и всё. Точь-в-точь, как та полицейская рать, которая шныряла по еврейским домам в сорок первом в поисках золота. Я считал своего собеседника другом, не одну стопку водки выпил вместе с ним. А произошло точно, как пел Владимир Высоцкий: «… И не друг, и не враг, а так…»
Когда я приезжаю из Израиля в город Климовичи и хожу по улицам городка, всегда чувствую запах крови. Возле братских могил, возле бывших еврейских домиков. И даже возле здания моей бывшей редакции, которое во время войны отвели под тюрьму. В камеры бросили оставшихся в живых евреев - плотников, слесарей, кузнецов. Жизнь им сохранили на время. Но без детей и внуков эта жизнь им была не нужна. Как они, находясь под стражей, смогли связаться с партизанами, никому не известно. Общаясь с немцами, полицейскими, евреи-мастера выведывали у них секреты и передавали в отряд. Помогали в чём могли. Новичку в полиции по фамилии Мешковский стало обидно, что ему не досталось еврейское имущество. В полицию пришёл позже других.
- Я что лысый? - негодовал дома. - Всё уже раздали до меня. Жиды расстреляны.
- Да не все! Ты же говорил, что есть ещё в тюрьме. Присмотри за ними, может, и тебе повезёт. - подсказывает жена.
Мешковский, спрятавшись за деревьями парка, стал следить, кто заходит и выходит из помещения. Один из незнакомцев вызвал у его подозрение: одет как–то не по погоде. Побежал к немцам: оказалось, что это был связной партизанского отряда «За Родину», который базировался на территории района.
- Свой выдал своего? - не верили заключенные евреи.
- Да какой он свой? Шкура!
- Мы раскрыли шайку московских агентов, жидокомиссаров, - трезвонили немцы по всему городу, а Мешковский выставлялся спасителем Отечества, героем! Хотя настоящими Героями были 12 евреев-мастеров и связной партизанского отряда. Их всех расстреляли в силикатном карьере.
… Ветер разносит пожелтевшие листья. Они кружатся над моим бывшим городом, над старым парком, над еврейским кладбищем.
А мне кажется, что с неба спускаются жёлтые шестиконечные звезды…
 





Рыжая кошечка  есть!
Нина была собой хороша: пухленькая, фигуристая. На лице улыбка, всегда с настроением. Другие бабы недовольны своими мужиками: один выпивает, второй на сторону посматривает, третий мало зарабатывает.
- Нинка, неужели у тебя все хорошо? Всем довольна? Ты, как белая ворона, среди нас? - ворчат на нее сослуживицы из техотдела.
- Довольна! Живу, обхожусь без докторов. Что нужно еще? - смеется в ответ.
Но вдруг опечалилась, пошла к главному:
- Мне нужен отпуск на недельку за свой счет. Домой надо, в Беларусь…
Вначале с Урала добиралась до Москвы, потом была пересадка на Минск, дальше на Могилев. И вот она - станция Климовичи. Не изменилась, даже посвежела, вся в цветах.
- Тетя Нина, - бросается к ней молодой мужчина.
- Петька? - не узнает в нем в пятилетнего карапуза, каким видела в последний раз.
- Крестная помирает, попросила тебя вызвать. Вот я и вызвал. Говорит, что должна тебе какую-то тайну рассказать.
- Крестная, крестная, - всю дорогу думала о ней Нина, - она же мне заменила маму, которая рано умерла. Помогала всем, чем могла с самого детства. Мачеха, которую привез отец, невзлюбила падчерицу.
А крестная, светлая душа, делилась с ней последним.
- Ты, моя красавица! - любовалась ею, когда девушка примеряла обновку.
И вот теперь все: последняя родная душа оставляет ее на земле. Замуж как-то не вышла: кто ее хотел, того она не хотела, а кто Нине приглянулся, перехватывали более практичные подруги.
Митрофановна - так звали крестную, была совсем плоха.
- Дачушка, моя! - стала вытирать старушечьи слезы, увидев Нину. - Будет грех, если уйду на тот свет и не поведаю тебе твою тайну.
- Какую тайну?
- Есть у тебя еще одна крестная…
Еще?
- Во всех одна, а у меня две?
- Может, и не две, а даже больше?
Митрофановна помолчала, пошамкала своими шершавыми губами
- Раньше я не хотела тебе об этом рассказывать. А теперь пришло время. Слушай.
… Дождь застал беременную женщину по дороге из села Канаховка в город Климовичи, что в Беларуси. Гром гремел на всю округу, молнии били одна за другой совсем рядом, а дождь хлестал, как из ведра.
Увидев крылечко, беременная женщина с трудом поднялась под его крышу. Хотела выждать и срочно спешить в родильное отделение. Местная фельдшерица ей сказала, что она на сносях, но куда-то уехала. Вот и пришлось Тамаре самой добираться в город. Успела пройти дорогу от Канаховки до Свиреля, а от Свиреля до Михалина. Говорили, что в нем живут евреи, но никого из них не знала. Когда приходилось проходить через Михалин, видела людей с черными волосами и странным произношением.
Боли внизу живота усиливались.
- Неужели роды? Как же это я?
Не сдержалась от крика - дикого, нечеловеческого. На крылечко выскочил седой Давид.
- Ой - вей! Роза, Роза, - здесь женщина, женщина, я не могу понять, что с ней?
- Что с ней? Быстро беги, ставь таз с водой на керогаз и поднимай всех евреев Михалина, - увидев Тамару, сразу все поняла Роза. И Давид побежал: стучал ногами в дверь, а потом дальше бежал.
- Ой, ой, ой…
- Что случилось? Пожар?
- Хуже! Женщина у меня рожает, помогите, - скороговоркой говорит Давид.
- Ты забыл, что твоей Розе уже 60 лет, - ничего не понимает Зяма, а сам торопит свою Симу.
Когда Давид обежал Михалин и вернулся домой, Тамару уже перенесли в дом и возле нее крутились женщины.
- Все отойдите! Все, - скомандовала Роза, - не мешайте.
Рожали всем Михалином: мужчины давали советы, женщины ойкали, вздыхали… В город в такой дождь не добраться, телефонов не было ни у кого: был только на проходной спиртзавода. Сбегали туда, но там он не работал.
- Любила кататься, люби и саночки возить, - шутит длинноносый Янкель.
На него зашикали женщины:
- Кататься! Вы, мужики, разве спрашиваете, любим мы кататься или нет? Только давай! Кыш отсюда, - рассвирепела полногрудая Злата.
… Дождь бил в окна, по крыше, роженица кричала, даже выла от боли, но родить никак не могла.
- Раввина, раввина надо, - поднял руки вверх Залман.
- Какого раввина? У нас же советская власть, синагоги закрыты, Зелик молится дома по священным книгам. Он у нас за раввина, - подал голос Малах.
- Какой Зелик? Он же в городе живет, как добраться до него за три километра из нашего Михалина?
- Молимся евреи! Молимся! Пусть Бог поможет роженице в эту ночь, ь- находит кто-то решение.
- Какой Бог? Она же не еврейка - гойка…
- Еврейка? Не еврейка? Какая сейчас разница? Сколько уже лет эта женщина ходит через наш Михалин. За эти годы еще какой еврейкой стала, - говорит мудрый Эли.
Роза, склонившись над обессилевшей Тамарой просит ее посильнее натужиться:
- Давай, милая, давай!
А евреи, повернувшись в сторону Иерусалима, начинают молиться, как их раньше учили в хедере. Непонятные для округи слова уносятся в грозовое небо, усеянное яркими молниями. Так яростно Михалин давно не молился. После войны здесь евреев осталось мало. А те, кто остались, забыли слова молитвы. А сейчас вспомнили! Все слова вспомнили. И раскачиваясь, нараспев просят Бога:
-Ба-рух Ата Адо- най, Ба- рух Ата Адо-най…
Просят и просят за крестьянку из соседнего белорусского села…
Ад-о-н-а-й-й-! - несутся гортанные голоса в небо.
- Люди! Люди! У нас родилась девочка! - выскакивает на крыльцо радостная Роза.
Гром мечет молнии, дождь тарабанит, а евреи, обняв друг друга за плечи, танцуют и поют: « Ве- ли-кий Бог Изра- илев, Ве- ли-кий Бог Изра-илев…».
- Мишигинерим (Сумасшедшие)! Вы так даже не радовались, когда родилась моя внучка? А сейчас устроили такой тарарам из–за какой-то гойки, - разводит руками, подошедший на шум Соломон.
- Михалинцы, посмотрите на него. Это же цудрейтер! Самый настоящий цудрейтер! (ненормальный)! Э-э, как родители ошиблись, назвав тебя Соломоном. Твое имя - шлимазел! (недотепа). Мы сегодня спасли две живые души. Пони-маешь? Разве души имеют национальность? - напала на несчастного демагога Ханка, гроза Михалина. А роженица только бессильно улыбалась и благодарила женщин, которые, завернув девочку в чистые простыни, положили рядом с ней.
- Этой девочкой была я? - наконец задала вопрос Нина.
- Да! Это была ты!
- Но почему мне об этом никто раньше не рассказывал?
- Мы не знали, как отнесутся в деревне к тому, что роды у белоруски принимали евреи. Боялись, что злые люди начнут тебя обзывать.
Митрофановна помедлила, втянула иссохшим ртом воздух и добавила:
- Что уже теперь говорить? Сходи лучше на еврейское кладбище. Все еврейки Михалина, похороненные там, можно сказать, твои крестные матери. Но Роза, которая принимала роды, сделала больше всех, чтобы спасти тебя и твою маму Тамару. Ее могила возле старого клена.
Утром следующего дня Нина была уже на еврейском кладбище.
Ходила от могилы к могиле. Находясь впервые здесь, вдруг почувствовала какую-то душевную связь с этим местом. Когда подошла к старому облупленному обелиску возле клена, защипало в глазах. С фотографии ей улыбалась красивая женщина.
- Так вот ты какая, Роза, моя еврейская крестная? - присела возле памятника.
Все вокруг заросло травой, кустарником. Собрала листья с постамента, убрала траву, вытерла памятник. В этот день в Канаховку Нина вернулась к вечеру. Митрофановна заметно обрадовалась, словно, сняла с себя тяжелый крест, когда узнала, что Нина нашла могилу Розы.
- Крестная, ты теперь поправишься. Я это точно знаю! - обняла ее за сухонькие плечи.
Митрофановна счастливо улыбалась, даже ноги опустила на пол, а потом добралась до двери, а от нее - на кухню. Это какая же гостья издалека приехала. Привечать надо ее по-людски!
Стала постепенно крутиться в доме, на огороде, а соседи только удивляются.
- Митрофановна, ты уже передумала помирать?
- Не время еще, - хитро улыбается старушка, - еврейский Бог мне помог.
Нина продлила свой отпуск. Нашла мастеровых людей, попросила их привести в порядок памятник на могиле еврейской крестной. Вокруг него положили плитки, поставили новую ограду. Впервые в жизни деньги ни на что не жалела, платила, сколько просили.
Вот и пришло время собираться в обратный путь. По дороге на вокзал завернула на кладбище. Из раскрытой калитки навстречу к ней бросилась рыженькая кошечка.
- Чудеса! - развел руками, живущий рядом Кузьма, - она тут совсем недавно появилась. В руки ни к кому не идет, а увидела тебя - словно всю жизнь знает!
В далекий Урал Нина приехала не одна: вместе с огненно-рыжей прелестницей.
- В нее точно перевоплотилась моя крестная Роза. На фотографии у нее такие же огненно-рыжие волосы, - не сомневается Нина.











Школьный роман
Мало уже сейчас кто помнит, какими были Климовичи в тридцатые годы. Тогда я вам скажу. Конечно, это была не Одесса и даже не областной Могилев, но спящий десятилетиями городок на самом востоке Белоруссии, проснулся. Строились предприятия, открывались торговые лавки, на улицах замелькали новые лица.
- Ты ли это, Ханеле? - остановила темноволосую девушку старая торговка Соня.
- Да, это я, приехала домой на каникулы, - смеется студентка столичного института, сверкая белоснежной улыбкой. - Слышала, что в вашей еврейской школе появился новый директор. Красивый говорят?
- Вот почему ты караулила меня возле дома?
-Не видела, но говорят, обходительный, молодой еврейский учитель,-
хохочет Ханеле, как будто в Минске у нее нет ухажеров:
- Пруд пруди, только они все в протертых штанах из таких же еврейских местечек. Даже на мороженое у них нет денег. Скажу подружкам, что подцепила самого директора школы, никто не поверит.
Над Климовичами и  его удивительным парком плыл тополиный пух. Старые клёны задумчиво смотрели на молодежь. Когда-то здесь прохаживались гимназистки, барышни, вся местная элита. Пришла революция, смела сословия, объявила о равных правах для всех народов. Поднялась городская беднота, а хорошая её половина - еврейская молодежь. Одни давно уже уехали в столицы. Другие подрастают и тоже готовят чемоданы в дорогу, мечтая остаться в больших городах. Но такого еще не было, чтобы кто-то сюда вернулся обратно. Открыл еврейскую школу-семилетку и стал её первым директором  Израиль Лейтус, сын раввина из соседнего городка Хотимск. Еврейская детвора во все века бубнила молитвы, училась в хедерах (религиозные начальные школы). Но изучение общеобразовательных предметов в еврейской школе, а после неё поступление на равных правах вместе с другими - это же новость из новостей!
- Молодой человек! Ужин для вас я уже приготовила, - бабушка Соня не скрывает радости за своего такого важного квартиранта.
Высокий, курчавый с широкими бровями, он на минуту поднимает глаза от книги.
- Можно немного попозже? - улыбается своей светлой улыбкой.
- Да ты кого-то ждешь?
Вчера несколько раз забегала её внучка Асенька. И раньше часто навещала: обнимет, поцелует, поможет по дому. Но в последнее время чаще обращается не к ней, а к постояльцу. Мол, одно непонятно, второе - нужно объяснить. Но, если дома живет настоящий директор, почему бы ему не помочь Асеньке? Пусть учится, закончит школу уедет, как та же Ханеле в Минск. Соня закрыла глаза, представив, как Ася - такая модная и городская, постучит ей в дверь, а она всем соседкам будет рассказывать о том, что её внучка - будущий врач, или учитель, или на худой конец - бухгалтер. Пусть все завидуют, пусть…
- Бабушка, бабушка! – обняла её своими теплыми руками внучка. Глаза – бусинки сверкают, губы, словно две вишенки. Говорит с бабушкой, а взгляд за взглядом бросает на Меира, на Меера…
- Чай, чай, чай! - хлопает в ладоши Соня, - с вареньем! Со свежим клубничным вареньем! Сама его варила, берегла для самых дорогих важных гостей.
Кто самый дорогой? Конечно же, Асенька! И, конечно же, директор школы! Разве Малка или  Сима - её ближайшие подруги могут похвалиться таким квартирантом? Нет! Нет! Привалило ей самое настоящее еврейское счастье: правда, прибавились заботы, но веселее стало жить! Да и Асенька забегает в день по несколько раз, не то, что раньше. Бабушка только улыбается, видя, как внучка, сделав несколько глотков горячего чая, придвигается поближе к Израилю со своими тетрадками. Ученица-старшеклассница пьёт чай с самим директором школы, вместе им и обжигаются. Смеются, наливают его друг другу в чашечки с красивыми блюдцами. А бабушка Соня только подкладывает варенье на стол и, сложив руки на груди, любуется ими:
- Не думала-не гадала, что, может, еще стану шадхэнтэ (свахой) для собственной внучки? Ой, дела-дела…
Израиль что-то объясняет по грамматике, правописанию на идиш. А потом заводят разговор о еврейских писателях.
- Пишут в газетах, что Изи Харик враг народа. Не верю этому. У него такие стихи и поэмы, что он не может быть врагом, - запальчиво говорит девушка.
Израиль рывком поднимается с места, задергивает занавеску и громко говорит: "Враг он, враг! И посадили правильно", - заметив, как возле окна проскользнула чья-то тень. Погасив лампу, притянул к себе девушку, ощущая мягкость её тела.
- Да вы, что? Да вы, что? - оттолкнула его от себя Ася.
Ей, девчонке, он сразу понравился, но такого хамства от него не ожидала.
- Директор школы и такой пошляк? – спешит набросить на себя пальто.
- Сядь, - властным голосом, - приказал Израиль. - Я заметил, что кто-то стоит возле окна. Время такое, нужно быть осторожней. - И тише добавил, - Поэт Изи Харик не враг, я даже с ним лично встречался, но для устрашения простых людей, арестовывают самых лучших. Давай-ка лучше поговорим о нас. Я ничего не могу поделать с собой: полюбил тебя, как увидел. Но, как все посмотрят на нас? Я директор школы, ты – старшеклассница. Власти еще заведут на меня дело.
… Бабушка Соня спала крепким сном, а Израиль провожал Асю домой. Желтые листья кружили над старым парком, прохожие с удивлением смотрели на то, как директор школы идёт за руку со своей ученицей. А они решили не скрывать свой школьный роман. Впереди у них была целая жизнь.
… Смеется Иосиф Лейтус- один из их трёх сыновей, сегодняшний житель Израиля:
- Мои внуки чаще спрашивают не о том, как я познакомился со своей женой, а как их прадед - мой отец женился на ученице.
- Этого не могло быть? - не верят они.
- И что ты на это  отвечаешь?
- Что я тоже в это не верю, но, когда был в Климовичах, прежде всего пошел к старому зданию возле парка, где начинался роман моих родителей…
 
Циля
- Ци-и-л-я-я, - несется по маленькому городку, мама Тэма беспокоится за дочь.
Вернувшийся после войны с одной ногой, отец Гриша, опираясь на костыль, медленно идет по дощатому тротуару. Хорошо знает, как только дочь услышит его походку, сразу же отзовётся. Она, видимо, где-то рядом?
- Я здесь! - девочка появляется с другой стороны, бежит, подпрыгивая, по тротуару.
- Цы-цы, - показывают языки задиристые мальчонки.
- Почему они меня обзывают? – спрашивает у мамы.
- Моя девочка, - обняла её, - когда я была маленькой, еврейских детей называли еврейскими именами. Они были привычными на слуху. Вот и я тебя назвала Цилей. Это красивое имя, поверь мне, и никого не слушай.
- Хорошо не слушать, - думает про себя. - Изменить бы первую букву «ц» на «л»? Уснуть Цилей и проснуться Лилей, - мечтает девчонка, взрослея с каждым годом.
Жизнь в сонном городке однообразна: зимой морозы, весной - паводки, летом - короткие теплые дни, осень - дожди. И так год за годом…
- Твое имя означает «пребывающая в тени Бога». Такая защита дана не каждой, - как-то встретил девушку набожный еврей с белой бородой. - Живи с этим именем! Придет время - тебе будут еще другие завидовать!
Сейчас она об этом вспоминает с улыбкой. А рядом проходят бывшие Светланы, которые в Израиле стали называть себя Орит. Многие Ани стали… Ханами, Елизаветы - Леями, Марины - Малками, Алены - Иланами. Хотя в новой стране никто и не подтрунивает над их русскими именами, а тем более не обзывает.
А Циля - эта красивая еврейская женщина с мягкой загадочной улыбкой, осталась Цилей. Может, поэтому она так загадочно улыбается, что и сейчас помнит слова того набожного еврея?
Как будто все заранее знал? А может, и знал!
Не зря читал загадочные книги с пожелтевшими страницами. Только он один знал иврит в нашем маленьком городке на самом востоке Белоруссии.
Ханка
Ханка стоит на крыльце комбината бытового обслуживания. Громко сказано! Комбинат - для невзрачной двухэтажной постройки? А ежели учесть, что она находится в центре городской площади? Справа - церковь, слева столовая, а напротив маслозавод? После такого букета важных соседей, как бы вы изволили назвать место работы бытовиков? Но Ханке все равно, что написано на вывеске, которая висит над крыльцом, где она стоит. Увидела меня, замахала рукой.
- В белом халате? Вы же всегда были в черном?
- Я теперь уже не уборщица. Парикмахерша! - многозначительно поднимает палец вверх, - поэтому в белом халате, - иди, иди, подталкивает меня своим теплым животом к креслу.
- И когда вас повысили?
- Сегодня!
- Значит, я у вас первый клиент? Уши не обрежете?
- А на ком я должна проходить стажировку? Только на своих, - крутит мою голову влево.
- Тетя Хана, а не кажется ли вам, что на нашу долю и так выпало немало испытаний?
- Клава! Ты посмотри на этого шлемазела (недотепу), - обращается к своей соседке, - выстояла на морозе полчаса, пока дождалась первого клиента, так он еще делает мне вырванные годы?
- Я –шлемазел?
Конечно! Если не помогаю Ханке. Сколько лет она ходила с веником, подсматривая, как работают ее подружки, училась на чьих–то головах, и, когда ей привалил такой мазаль (счастье), я ему мешаю?
Молчу-молчу. Сижу, как на мине. Одним глазом только посмотрю, как она орудует ножницами и с ужасом закрываю.
- Кавалер! Настоящий кавалер! - подносит зеркало к моему лицу через полчаса, - и, как первому клиенту –бесплатная порция одеколона.
Без спроса обдает меня струей «Шипра» и говорит:
- В другой раз за одеколон заплатишь! У нас только воздух без денег.
Ее товарки, выстроившись полукругом, смотрят на меня толи с сожалением, толи с удивлением. Я же радуюсь больше всех: и волос стало меньше на голове и жив остался.
- Передай Давиду, что Ханка стала парикмахером. Пусть приходит, - мягким животом выпроваживает меня на улицу.
Назавтра наш Батя приходит домой каким-то неузнаваемым.
- Сынки, - подзывает моих четырех братьев, - нужно по очереди ходить к Ханке. Пусть практикуется на нас.
- Свою голову ты можешь даже оставить у нее, а детей не трожь, - мама тигрицей защищает нас.
Прошел месяц или больше, я совсем уже забыл, что Ханка перешла в более высокую лигу, опять захожу в парикмахерскую.
- Посиди, через пять минут я свободна, ми же свои люди? – подмигивает мне.
- В вашем кресле тоже кто-то из «своих»?
- А ты, как думаешь? Еврейская голова должна быть в надежных руках.
Весь салон не просто смеется, а падает от смеха:
- Ханка! Ты скоро оставишь нас без клиентов?
-О чем ви говорите? В городе еврейских голов - раз, два и обчелся…
- Ну-у! Родственничек, сад-и-и-сь, пока я добрая, - это уже ко мне.
Смотрю, что уже уши не царапает ножницами, машинкой не вырывает волосы. Хорошо стрижет!
-Тетя Ханя, как вы так быстро научились? Кто вам помог? - спрашиваю у нее.
- Ви и помогли. Ми же свои люди…

Ничего не попишешь…
У нас, послевоенной детворы, вырастающих из своих штанов, все было общим. И парк, и улицы, и лыжные гонки, и время, которое осталось в каких-то радужных
воспоминаниях.
… В центре городской площади - огромная лужа. За ней - старые постройки маслозавода. Из его трубы валит дым - черный и густой.
- И чем ему наша церковь не нравится? - балагурит Федор - местная знаменитость.
Его рубашка расстегнута, несмотря на мороз. Глаза щурятся.
- Почему не нравится?
- Ты не видишь, как закоптились купола? Раньше они были золоченные, а теперь какие?
- Купола, как купола, - отвечаю ему.
-А-а, так ты же нехристь, в церковь не ходишь?
- Не хожу. В синагогу бы зашел, но ее в городе нет.
- А ты в церковь ходишь? Тоже нет! Скоро будут праздники, вокруг нее будет патрулировать патруль. Всех комсомольцев и пионеров запишут, кто зайдет в святую обитель…
- И ты писака, будешь в патруле?
- Я не в патруле и писать об этом не буду.
Федор поманил меня пальцем, хитро прищурился:
- А ежели, крестить ребенка надо? То как?
- Не прикидывайся! Все крестят!
- И партийные!
- И партийные! Бабушки, дедушки обращаются к батюшке.
И грустно, и смешно вспоминать один из эпизодов тогдашней жизни.
- Вчера крестили сына. Иван, ты партийный, следователь милиции. Сиди дома, -приказала я мужу, щебечет наша редакционная машинистка Тоня.
- Сидел!
- А ты?
- А я выпроводила бабушек в церковь с сыном, а сама иду за ними на расстоянии. Когда они зашли, я посмотрела по сторонам, да шмыгнула в церковные ворота.
- Крестили?
- Крестили! - проговорила она, прикрыв рот рукой.
- Не сознательный ты элемент, Антонина! Коммунизм с тобой не построишь.
- Иди ты со своим коммунизмом знаешь куда? Я его с ранних лет забоялась?
- Почему?
- Думала, что придут и заберут для общего пользования мое единственное штапельное платье. В детстве, когда я спала, всегда прятала его под подушку.
- Ты перепутала светлое будущее с коллективизацией, когда действительно все обобщали. Еще работник редакции.
Тоня посмотрела по сторонам, сузила глаза и прошипела:
- А по мне все, что начинается на «ко хорошее говно…
После этих слов я так давно не смеялся!
- Яфим! И что ты здесь устроил представление? Пойдем лучше в ресторан обедать, - предлагает мой коллега Эдуард.
- Где продолжится другое представление?
-Не понимаю…
- Поймешь!
В здании рядом с вывеской «Столовая» вывешивают новую вывеску «Ресторан». Вывешивают всегда днем. Мужики поднимаются по лестнице и, кряхтя, прикрепляют белое полотнище.
- Ну как? - кричат сверху.
- Косо, косо, глаза протри, - командуют с земли.
Успе-ели!
- «Ресторан», - читаем, поднимаясь на старое крыльцо.
Официантки в тех же белых передниках, но в свежих чепчиках. Зато на столах - белые скатерти.
- А в меню?
- В меню тоже самое, -доверительно шепчет Рая, моя бывшая соседка по Михалину, - но цены ресторанные.
- Что за представление? Если ресторан, то и блюда должны быть ресторанные, это уже Эдуард устраивает представление, - возьмем и напишем, как вы народ дурите.
- Что писать? И так все знают? Будете заказывать гуляш или шницель? Больше у нас нет ничего? - новенькая официантка топчется с ноги на ногу.
- Скажи, это тоже подавали в столовой?
- Если знаете, зачем спрашиваете? - смотрит по сторонам.
Но в зале полно народу, белые скатерти, как магнит, притягивают людей. И рекламы никакой не нужно…
- Двойная жизнь? - смотрю на коллегу.
- Ты еще посмотри, что завтра будет?
- Что будет завтра, хорошо знаю: радоница (в этот день для поминовения усопших приходят на кладбище родные).
Простые люди на гробки идут без боязни, а вот начальнички разных уровней, да еще партийные, не могут себе этого позволить.
- Ну и жисть: или кресло или радоница? Пойду - обязательно донесут в райком, - влиятельный руководитель разводит руками. - Пусть меня простят батьки, через неделю их навещу.
Думаю, что евреев настолько мало в городе, что даже никто и не контролирует, кто и когда из нас идет навестить своих ушедших. Улыбаюсь, хоть в чем-то есть привилегия…
По дороге навстречу идет Мойше, но его по имени не зовут. Есть кличка: одноухий. Никто уже не знает, то ли он родился таким, то ли был несчастный случай? Под рукой - буханка хлеба. Пока все спали, ночь работал на хлебозаводе - заслуженно несет пайку хлеба домой! А вот работники ликероводочного завода открыто не ходят по городу со своими бутылками. И так все знают, у кого самые лучшие машины и дома. Я же иду пешочком: на мою журналистскую зарплату в лучшем случае можно купить велосипед. Что и делаю: зато какая зарядка!
- Тпр! - останавливает упряжку лошадей Зелик Суперфин, - конюх завода металлических изделий, - О чем пишешь?
- О жизни.
- Не о том пишешь, - снисходительно смотрит на меня.
Я знаю, что во время войны он, председатель еврейского колхоза, посадил на повозки десяток еврейских семей и вывез их в тыл.
- Это же подвиг! - все время говорит мой отец Давид, - напиши об этом.
- Да никто и не напечатает.
- Для будущего пиши…
Еще один «наш человек» - Иосиф Маневич - местная знаменитость. Десятки лет руководит районной киносетью. К многочисленным грамотам у него добавилось партийное взыскание за… низкую заготовку веников для общественного скота.
- Поздравляю! Хватит тебе уже в передовиках ходить, - смеюсь я.
- А тебе хватит искать героев только на полях и фермах.
- Опять еврейская тема? Знаю, что мама Иосифа обвела полицейских и убежала из-под расстрела. Но кто и когда это опубликует?
За одного такого героя уже получил по голове.
- Тоже мне освободитель Берлина, пол-ков-ник!
Только Миндлин его и брал, - звонят мне по телефону.
- Все брали.
- Только Иваны полегли, а Абрамы ходят по земле.
Отвечаю, что полегло более шести миллионов таких Абрамов, но крик продолжается дальше.

… Все было - и хорошее, и плохое. Все ушло, но городок – такой красивый и уютный сегодня остался. И люди в нем живут другие. И на фасаде местного музея помещена гранитная доска в честь художника Парижской школы с мировым именем Роберта Генина. Он жил в том же селе Красавичи, где я закончил три класса.
На стендах музея - макет танка легендарного полковника Вениамина Миндлина, который уехал в Москву из того же Михалина, из которого и я уехал в Израиль. А директор музея Дарья Эверс по всему миру ищет и находит новые экспонаты, документы, письма бывших жителей города, не обращая никакого внимания на национальность. Точно также, как и директор центральной библиотеки Татьяна Доменикан и ее улыбчивые помощницы, организующие презентацию за презентацией моих новых книг.
Мне кажется, что евреев в моем бывшем маленьком городке стало больше…
Только они переместились в музеи, библиотеки, в историю города и… на кладбище. Правда, на улицах их почти нет. Но здесь уже ничего не попишешь…
















В этих очерках нет ничего выдуманного: все взято из жизни. В них – жестокость одних и доброта других. Хочется надеяться, что именно доброта и победит зло!
Близнецы

Кузьмич, сорокалетний мужик все никак не мог уснуть. Разглаживал в руках кусочек бумаги и, достав из кармана кисет с махоркой, лепил для себя самокрутку. Глубоко затягивался, смотрел на небо. Кряхтел, покачивал головой то в одну сторону, то в другую, словно спорил с собой или соглашался. Снова разглаживал кусочек бумаги и опять затягивался едкой самокруткой. Ночь уже перевалила за средину, а он всё ещё был в раздумье…
В сенях посапывали носами племянники-родные дети его младшей сестры. С трудом добрались до него из города, сообщив, что их отец ушел на войну, а с мамой они потерялись во время бомбежки. Марик и Артур – братья-близнецы, им по семь лет, часто приезжали к Кузьмичу со своими родителями в гости. Вот и сейчас, преодолев такой путь, прибежали в деревню.
- Так то оно так, - думает Кузьмич, - с одной стороны - мои племянники, а с другой - полужидки. Как пить, кто-то из соседей узнает и донесёт немцам, что они прячутся у меня. Придут, сожгут хату, самого расстреляют.
От этой мысли у него заныло под ложечкой, животный страх пробежал с головы до пят. Прошелся по росной траве, хлебнул самогонки из мутной бутылки и снова сел на ганак (крыльцо).
Младшую сестру Клавдию он недолюбливал с детства: она лучше его училась, была прилежной в школе, помогала родителям. После семилетки уехала в Минск, там окончила техникум, потом медицинский институт. Став врачом, вышла замуж за своего сокурсника Марка Гольдштейна. Заскрипел зубами: его Кузьмич возненавидел еще до знакомства.
- Тебе своих мало? - набросился он на сестру, когда она сообщила ему о своем выборе, - Уж не думал-не гадал, что зять у меня будет жид.
- Такой национальности нет, мой будущий муж - еврей. А будешь продолжать, ты мне больше не брат, - сказала, как отрезала.
В день первой встречи, когда они все вместе сели за стол, Марк, увидев графин Кузьмича с желтой жидкостью, поставил рядом бутылку «Столичной».
- Мой муж самогонку не пьет, - разрядила обстановку Клавдия, заметив, как заходили желваки у брата.
- Гребуешь?
- О чем ты, Кузьмич? Мы родичи. Просто не привык.
- А как насчет сала? Яврэи к яму таксама не привыкли (евреи к нему также не привыкли)?
- Не увлекаюсь, но не откажусь, - в знак примирения Марк положил ему руку на плечо.
Кузьмич хотел сразу её сбросить, но, уловив взгляд Клавдии, понял, что еще немного и ему от неё перепадет. Характер у сестры был еще какой! Ни в чём не уступала. А потом как-то притерлись другу к другу, тем более, когда Кузьмича прихватило с грыжей, Марк прислал за ним машину и сам его прооперировал. За это в душе он был ему благодарен, но родственные чувства так и не появились.
- Откуда у меня может быть любовь к чужому племени? Если бы не он, мои племянники были бы настоящими белорусами, а не полужидками, - плакался Кузьмич своей жене - краснощекой Пелагее.
- А по мне, Марк Аронович (а она его так всегда называла) в тысячу раз лучше, чем ты. Не пьёт, жену не бьет, уважаемый человек, доктор. Всё наше село молится на него. Скольким людям помог! Если кому плохо, все спрашивают, как найти в Минске Ароновича? А ты почему такой нелюдимый?
Кузьмич смотрел на неё, вращал зрачками, колючие волосы стояли дыбом.
- А-а, ничего ты не понимаешь, - махал рукой и уходил к лошадям.
- Если бы не германцы, на людях были бы родичами, зато моя душа была в потемках. И вот тебе на - привалили, - со злостью подумал о племянниках.
- Что будем делать? - вчера спросил у жены.
- Как что? Спрячем? Это же наши племянники.
- И твои?
- И мои!
Кузьмич оторопело посмотрел на жену, глотнул немного воздуха:
- А ты здесь с какого боку-припеку? Захочу - спрячу на гумне, захочу – завезу немцам.
- Запомни: тот день у тебя будет последним!
- Не дури, баба, - бушевал Кузьмич, - никуда ты не денешься. Сядешь на свою задницу. Что захочу - то и сделаю! Немцы прут, как на таран. Красная армия сильна только лозунгами. Как ни крути, а назад дороги нет. Коль за жидами такая охота, детей не спасти. О себе нужно думать! Может, мне за них новая власть даст хорошую награду? Слышал я, что некоторые уже получили дома, отрезы на костюмы. А я, что лысый?
…Небо было еще серым, хотя начинало понемногу светать. Кузьмич отбросил в сторону самокрутку и твердым шагом направился в пуню (сарай). Вывел во двор лошадь, насыпал для неё зерно в корыто, смазал колеса, чтобы не скрипели.
- Ишь ты, ишь ты! - я тебе покажу, - поставив палец вверх, кому-то грозил. Так всегда заводил себя, чтобы совладать со своим внутренним сопротивлением. И тогда он уже не мог с собой совладать.
Пелагея спала в задней спальне. Чтобы её не разбудить, осторожно прикрыл дверь.
- Поедем, поедем, ваша мамка наказала, чтобы я вас привез к ней, - поднимая сонных детей, отнес их в повозку.
Выехал за село, когда оно еще спало: не хотел лишних свидетелей. К немецкой комендатуре подъехал, когда уже все рассвело.
- Дядя, дядя, куда мы едем? Здесь же немцы, - задергали его за рукав племянники.
Он их уже не слушал. Стащил за шивороты с телеги и завел в помещение. Усатый Гитлер довольно посмотрел на Кузьмича с портрета. Сидящий за столом немец вначале ничего не понял.
- Скажи ему, - обратился Кузьмич к полицейскому, - что я привез двух жиденят.
- О-о! Браво, патриот Германии! Ты заслуживаешь награду, - заключил немец в высокой фуражке.
- Две награды! Я привез своих племянников. Их мама - моя сестра, а отец - настоящий еврей, - объяснял Кузьмич, довольный, что так все ловко проделал.
- Корошо! Корошо! Дайте ему два мешка соли и сообщите местному населению, что ради Германии этот мужик не пожалел даже родных племянников.
Домой вернулся навеселе, по-хозяйски внес в сени мешки с солью. И сразу же напоролся на злые глаза Пелагеи.
- Где дети?
- А я почем знаю? Я не их мамка, - огрызнулся Кузьмич.
- А гэта што ? (это что) - показала взглядом на мешки с солью.
- Соль, знайшоу у кустах. Напэуна, хтосьци там яе схавау? (Соль нашел в кустах. Видимо, ее кто-то там спрятал.)
- Ну и добра, будем с солью, - хитро улыбнулась Пелагея, - нужно её замочить. Принеси огурчики с погреба, а я пока стол приготовлю.
Кузьмич, обрадовавшись, что жена на него уже не сердится, направился за соленостями. Опустившись вниз, вдруг услышал требовательный голос Пелагеи:
- Говори, где дети? Только не обманывай!
- Я их сдал в полицию. Тебе жалко полужидков?
- Они же твои родные племянники. Как ты мог, нелюдь? - закрывая погреб на замок, вскричала Пелагея.
- Отпусти, отпусти, никто не узнает, - разошелся не на шутку Кузьмич, стараясь разбить крышку погреба.
- Ты забыл, что я тебя предупреждала?
Кузьмич никогда не придавал значения словам Пелагеи. Баба, что с неё возьмешь? Не хотела за него идти: силой взял. Привыкла! Думал, что и на этот раз стерпит, тем более, что это же не её прямая родня. Он напрасно стремился выбраться из погреба: сам же сделал для него такую дубовую, крепкую крышку. А Пелагея, осмотревшись вокруг, увидела банку с керосином, плеснула жидкость на погреб. Чиркнула спичку. Пламя рванулось вверх, постепенно добираясь до хаты. Когда оно побежало узенькими змейками по её стенам, Пелагея, вскочив на коня, уже неслась подальше от этих мест.
…Летом сорок четвертого года возле разрушенного Дома правительства в Минске майор медицинской службы Марк Гольдштейн увидел в партизанской колонне Пелагею. Он уже знал обо всем…
- Ни жены, ни детей. Никого-никого, - сдерживал себя фронтовик, который не мог забыть свою семью.
Он так и остался вдовцом, а Пелагея в деревню не вернулась. Устроилась работать санитаркой в больнице Марка Ароновича, вышла замуж за бывшего партизана, с которым вместе воевала. Через два года родила двоих сыновей-близнецов. Вы не догадались, как она их назвала?
Тогда я вам скажу: Марик и Артур.


Проклятие
На невзрачной улице Советская стояли такие же невзрачные, перекошенные дома. В них жили люди, которые квасили капусту, рубили дрова, жили от получки до получки. Два раза в год - на Первомай и в дни октябрьских праздников, они одевались во все лучшее и выходили на демонстрации. Несли красные знамена, благодарили за жизнь гладким человечкам, которые стояли на трибунах и спешили домой хорошенько выпить и закусить.
Никанор никуда не спешил. Он жил за дубовыми воротами на улице Советская, его дом-пятистенок завидно смотрелся на фоне хилых соседских домиков. Говорили, что до войны в нем жила еврейская семья, потом какой-то важный райкомовский начальник, а позже сюда заселился его далекий родственник.
Людей это особенно и не занимало: живет и живет. Вот только Никанор был какой-то дикий. Если идет по узенькой тропинке, никому не уступит дорогу, сшибает с пути - женщин, стариков. Евреев, если бы смог, вообще бы сжег своим испепеляющим взглядом. Но никого же не убил, за что придираться к нему?
- Посмотрел? И ты посмотри! Толкнул и ты толкни, - не понимали в милиции.
Вот так и жили в маленьком городке, на который осенью сыпались холодные дожди, а летом стояли недолгие теплые дни.
В один из таких дней возле дубового забора остановилась машина, в кузове которого находился пустой гроб.
- Для кого он? Жена Никанора - крепкая баба, сам он вообще гранит, - недоумевали в городке.
-Под вечер пошел бить годовалого кабана. Зажал в сарайчике, чтобы не выскочил в двор. В том же сарайчике нашли Никанора с разорванным животом, - судачили люди, не зная, что свершилась божья кара…
- Проклинаю тебя, свинья! От свиньи ты и умрешь, - поднял к небу руки маленький, седой еврей, когда перед расстрелом Никанор вырвал у него кусок бороды с мясом.
Тогда в сорок первом году над этими словами он только посмеялся… Но, когда через десятилетия нашли Никанора в сарайчике, в его широко раскрытых глазах был такой ужас, что все шарахались в стороны. И никто не мог понять, как это обычный кабанчик убил такого громилу?

Лейба-великан
Лейба - почти двухметровый великан, угрюмо смотрел перед собой. На городской площади, куда собрали всех евреев, немцы готовили какое-то представление. Хороший знаток идиша он понимал, о чем они говорят. Откуда–то притащили большую повозку, к ней подошел начальник местной полиции.
Когда-то в юности Лейба с ним даже дружил. Потом Аким куда-то пропал. Говорили, что судили за грабежи. Но летом сорок первого вернулся вместе с фашистами, пошел к ним в услужение.
Аким кивнул головой в его сторону одному из полицейских. Долговязый верзила, наставив оружие на Лейбу, приказал ему выйти из толпы. Женщины заплакали, дети закричали от страха.
- Господин начальник полиции желает, чтобы ты прокатил его на повозке, - ухмыляясь, проговорил долговязый.
- Я лошадь, что ли?
- Ты - жид! И будешь делать то, что тебя скажут! Ну-у!
- Не запрягай!
- Еще как запрягу, - удар приклада пришелся Лейбе на плечо, хотя полицай целился в голову, выше не смог достать.
- Сейчас же расстреляю десять твоих жидов, - рассвирепел полицейский, дезертировавший в первые дни войны .
Немцы улыбались, предвкушая представление. Им надоело торчать в этом сыром городишке: никаких забав, только одни евреи, с которыми можно делать все…
Начальник милиции, местный уголовник, предложил им повеселиться, мол, есть один великан, который по очереди будет возить на повозке. Поэтому ее и притащили на площадь.
Лейба вышел из толпы, попрощавшись взглядом с рыдающей женой Малкой, со всеми евреями и взял в руки две оглобли.
- О-о,- зацокали немцы, выстраиваясь в очередь, - на таком дилижансе мы еще не ездили.
Аким принес свежего сена, подстелил его под немца, сунул в рот Лейбе:
- Гнедой! Не хочешь позавтракать, - и стегнул легонько кнутом по земле.
Хихикнул:
- Не медли! Иначе следующий кнут будет твой.
Лейба потянул на себе повозку и тронулся вперед. Она не была такой тяжелой, как предполагал. В молодости на спор не раз возил на себе телеги по городу. Вот Аким, видимо, и вспомнил.
-Бевеге зих дас фуле швайн (двигайся ленивая свинья), - немец поднял вверх хлыст.
На следующий круг в повозку уселся толстый немец в большой черной фуражке.
Лос! Лос! (Давай! Давай) , - вскричал он.
Аким, угодливо улыбаясь, ударил Лейбу длинным кнутом.
Кровь брызнула из разорванного плеча. Прикусив губу от боли, рванул на себя повозку, побежал быстрее, обдумывая, что делать дальше.
Очередь желающих прокатиться росла: Лейба понимал, что на всех у него не хватит сил...
На седьмой круг в тележку уселся уже Аким, бросив автомат между ног.
- Лейбеле,- прокати меня, как раньше , - улыбаясь, проговорил он, но его холодные , стеклянные глаза, словно ножами разрезали на части.
-Хорошо! Прокачу с ветерком! Только дай воды. Весь обессилел.
-Пей! - Аким великодушно показал на воду в повозке, - приготовил для немцев и, желая увидеть восторженные взгляды своих хозяев, повернулся в их сторону.
Потянувшись будто бы за водой, Лейба одной рукой отбросил Акима в сторону, а второй выхватил у него автомат. Как им пользоваться знал: недавно вернулся с финской войны. Все оторопели. Первой очередью наповал убил Акима, который бросился на него с криком. Второй – долговязого полицейского: он хотел помочь начальнику полиции. Направив автомат в сторону немцев, третью очередь Лейба уже не успел сделать. Группа несколько минут назад ржавших эсэсовцев изрешетила великана.
Это была первая смерть в гетто.
На следующий день немцы и их подручные всех евреев прямиком погнали в ямы.
Больше никаких представлений они здесь не устраивали.






аткин


Вместо вступления
-Ай-я -яй, ай –я –яй, - обхватив голову руками, стонал мой отец Давид, - ай-яй-яй.
Но… не всегда.
Не будешь же днями ойкать, когда дети выросли со своих пиджаков, а сапоги открыли рты: солдату нужно было как-то кормить семью.
Но когда наступала ночь, к нему снова приходила боль.
Опершись на суковатую палку, мой дед Залман сидел на скамейке и сгибал палец за пальцем: «Жена Сара – раз, сын Муня - два, дочь Злата - три, дочь Хана - четыре, старший брат Айзик – пять» и так дальше - тринадцать Златкиных, расстрелянных в Климовичском гетто.
Я понимал отца, деда, но сам этой боли не чувствовал. В уютном домике мы, пятеро братьев, были безмерно счастливы в окружении друг друга и родителей. Хотя уже с детства обнаружили, что у нас нет ни одного родного дяди или тети со стороны отца.
Когда он ушел из жизни со своей болью, моя боль так и не проявилась. Но я ошибался, она просто притаилась, ждала удобного случая. Вскоре он представился.
Голубоглазая девчушка в военной форме - правнучка Златы - двоюродной сестры моего отца, приехала в Израиль с Урала. Пришла к нам впервые, весело смеялась до тех пор, пока ей не показали газету с именами погибших родных. Аня сняла с себя солдатскую сумку, приблизила пожелтевшую страничку к своим глазам:
- Это же Белла, родная сестра моей прабабушки Златы, а это Айзик, отец моей прабабушки. Они все остались в гетто. Поэтому не родились мои троюродные братья и сестры? Поэтому не родятся четвероюродные братья и сестры моих будущих детей?
Именно в тот вечер я начал писать рассказы о гетто.
Софочка
Софочка родилась с золотым абажуром волос на головке. Ее долго ждали. Вначале Лиза, ее будущая мама, как это принято в порядочной еврейской семье, должна была получить образование. Где? Вопрос был один, ответов - много. Ее папа Рома - музыкант, гордо заявляющий, что он первая скрипка какого-то городского оркестра, считал, что его дочь будет только пианисткой.
- Представляете: на громадной сцене стоит белый рояль, к нему идет в белом платье наша Ли-зоч-ка! Зал замирает, встречая ее, - восторгался он.
- Нет! Нет и нет! Хватит нам одного музыканта, который ходит в коротких штанишках, - намекая на своего зятя, резко заявила Сара Соломоновна.
Моисей Маркович более дипломатично вставлял свое слово:
- Неплохо бы Лизочке быть учительницей, тем более, что рядом с нами находится еврейский педагогический техникум.
- Наши евреи, пусть они будут здоровы, любят греть друг друга в постели. Рождаются дети, подрастают, идут в школу. У Лизочки будет всегда хлеб с маслом, - продолжила мысль мужа Сара Соломоновна.
- А если она захочет еще и халу? - съязвил Рома.
- Дай Бог, чтобы у нее не был такой Моцарт, - Сара Соломоновна смерила зятя уничижительным взглядом, тем самым поставив точку на обсуждении будущей специальности Лизочки.
И когда через три года она закончила обучение, появилась новая проблема: замужество! Видной партии не просматривалось не только на горизонте улице Еврейская, на которой проживало семейство Зильберман, но во всей округе.
Те, кто были побогаче - сынки банкиров, заводчиков и прочей еврейской верхушки, даже не смотрели в стороны Лизы. А те, кто был беднее, за пять километров обходили дом Зильберманов. Побаивались острого нрава и языка дважды «эс», как называли Сару Соломоновну.
А годики тикали, как часы, даже быстрее…
И тогда снова собрались на семейный совет.
- Рома, - взяв зятя за локоток, нежной кошечкой посмотрела ему в глаза Сара Соломоновна, - может, в твоем местечке есть хороший парень на примете? Ты же хочешь своей тохтер (дочери)счастья?
- А-а, понимаю, из него хотите вить веревки, как из меня?
- А ты бы хотел сразу из грязи попасть в князи?
- Вы меня вытащили из грязи? - огрызнулся Рома и, хлопнув дверью, закрылся в своей комнате.
- Мама, и что вы лезете в нашу жизнь? - топнула ногой Цыля, роскошная, как и ее мама, своей еврейской красотой.
- Вот и иди к своему полоумному, накукуй ему ночью, что нашей Лизочке уже двадцать два года. Еще немного и старой девой останется, - ответила Сара.
Не известно, как куковала Цыля Роме, только через пару месяцев с большим фанерным чемоданом в квартиру Зильберманов заявился местечковец по имени Исаак. Кудри-черные, глаза - огненные. Своей внешностью он очаровал сразу всех женщин.
- Ну и чем вы будете кормить свою семью? - осмелился спросить дважды «эм» -Моисей Маркович.
- Вот этими руками! Я кузнец! В местечке был первым!
- Азохон вэй! (Боже мой) - опустился в кресло дважды «эм», - сын Айзика – инженер, сын Мэера - зубной врач. Что ты о них сказала? Шлеперы (Неудачники). А кузнец тебе подходит? - не успокаивался он, обращаясь к жене.
- Зато, какой красавец! - восторгалась она кузнецом.
Короче, вы догадались, что произошло? Если Давид пришелся по сердцу даже Саре Соломоновне, то сама Лизочка не верила счастью, которое ей привалило из захолустного местечка.
Давид устроился на металлургический завод, Лизочку приняли учительницей в еврейскую школу. Молодые души не чаяли друг в друге. И как вы думаете, долго нужно было ждать появления шейне мейделе? Она появилась ровно через девять месяцев.
- Кто у нас кусочек золота? - хлопает в ладоши бабушка Цыля.
- Софочка! - поднимает вверх руку двухлетняя девочка.
- Кто у нас шейне мейделе? - влюбленными глазами смотрит на внучку дедушка Рома.
- Софочка! - бросается к нему на шею внучка.
Ах, какое короткое еврейское счастье, какое короткое…
Забрали на военные сборы Давида и Романа. Побледнела, осунулась Цыля. Лизочка неотрывно следит за газетными новостями, шаркают старыми тапками по квартире бабушка и дедушка. Не смеется, закатываясь смехом-колокольчиком Софочка, даже ее золотые волосы потускнели.
Газеты успокаивают, наперебой расхваливают заключенный Пакт о мире с Германией, только Сара Соломоновна - тертый калач.
-Чем сильнее звон, тем больше от него вонь, - качает она головой.
- Как на подводной лодке, - и подниматься опасно, и плыть неизвестно куда, - разводит руками Моисей Маркович.
Цыля успокаивает родителей:
- В Минске народ веселится в парке, открыли Комсомольское озеро, идут концерты в Доме офицеров, танцы - в парке Челюскинцев.
И вдруг, война! А так трещали о мире?
Через два дня после нападения Германии на СССР немцы уже бомбили Минск, через неделю вошли в город, а вскоре приказали всем евреям переселиться в отведенный район.
Моисей Маркович нашел где-то телегу, нагрузил на нее теплые вещи, обувь, даже дрова - придется же зимовать. В гетто их разместили в комнате еще с одной семьей.
- Переживем! И не это видели! - успокаивала всех Сара Соломоновна, а сама оценивающим взглядом осматривала дом. Походила по одной комнате, потом по второй и, позвав двух мужчин: своего мужа и мужа своей новой соседки - Зяму, предложила сделать под полом укрытие.
- Мало ли что, должны где-то мы спрятаться во время налетов.
Выкопали яму в кухне, песок вынесли ночью за дом, укрыли его лопухами, старым мусором. Стали тренироваться: заскакивать один за другим в «малину».
- Сколько у нас будет времени при налете? Максимум до пяти минут, как услышим рядом выстрелы, крики людей. Засекаю время: поднимаем доску. В укрытие прячется первой Лиза с Софочкой. С ребенком нужно больше времени. Вторая, - бросила взгляд на соседку по комнате - 40-летнюю Малку, за ней - ее сын - восьмилетний Моше, потом - Зяма, за ним - Цыля, а потом я или ты Моисей? - посмотрела на мужа.
- Ты, Сарочка, ты! Я остаюсь наверху, закрою доской укрытие, наверх половичок, провожу мокрой тряпкой по полу. Чтобы собаки вас не обнаружили.
- Хорошо! Ты – мужчина! Вызываешь огонь на себя, - пробует шутить Сара Абрамовна. Смотрит на часы и истошным криком вопит: «Нем-ц-ы-ы»!
Никто не понимает: шутит она или на самом деле что-то услышала.
Моисей срывается с места: в две секунды отрывает с места доску и в открывшееся отверстие первой бросается Лиза, мама ей в руки подает Софочку, затем по очереди прячутся все остальные.
- У-х-х,- вытирает вспотевшее лицо дедушка, - молодцы! Перекрыли время.
Жизнь тем временем продолжалась, внося изменение каждый день. Всех евреев обязали прикрепить к одежде желтые лоскутки, запретили ходить по тротуару, выходить за пределы гетто, не посещать русский район.
А, если с голода живот втягивается до ребер?
Рабочий паек дают Лизе и Цыле, которые устроились на швейной фабрике. Приносят, что могут домой. Но не хватает. Софочка смотрит на взрослых большими глазами, протягивает ручки к ним: «Брейт, брейт» -хлеб, хлеб.
+лицо в фартучке Сара Соломоновна.
- Бабушка, живем! - довольный Моисей заходит в комнату, - поменял резиновые сапоги на муку, - Я могу и в галошах ходить, - спеки Софочке пирожки.
Сара быстро поднимается с места, берет с места пакет и ее лицо становится белее него.
-Это не мука, это не му-ка, это не мука, - плачет она, размазывая белую известку по лицу.
- В темноте я не рассмотрел, спешил вернуться в гетто, - сжимает лицо руками, - не немцы - свои вогнали нож в спину.
Ночь прошла, словно и не наступала. А утром совсем рядом послышались выстрелы, звон разбитых стекол, лай злобных собак.
- Срочно всем в «малину», - закричал Моисей, отодвигая тяжелый стол, под которым поднималась вверх доска.
Все повторилась, как во время тренировки: первой вскочила Лиза, ей подали в руки Софочку, набросили на нее легкую курточку.
- Возьмите воду, вдруг придется долго сидеть, - закричала Малка, пропуская в погреб всех остальных.
Автоматные очереди были уже совсем рядом, когда Моисей, замаскировав вход в «малину», присел, опустил уставшие руки.
- А-а, пархатый, - ударил его полицейский, - где все?
- На работе, - выплевывая выбитые зубы с кровью, - ответил Моисей, думая о том, как отвлечь внимание на себя. На всякий случай приготовил для самозащиты тяжелый молоток, спрятав его в ведре. Согнувшись, словно падая, выхватил молоток и опустил его на голову ударившего его полицейского.
- Юде! Швайне, - заорал немец, выпуская очередь в строптивого еврея.
… Когда все стихло, Сара Соломоновна приподняла доску и в открытой щелочке увидела окровавленное тело мужа. Это была первая жертва в семье.
…Через месяц снова послышались крики и выстрелов.
- Все срочно в подземелье, - закричала Сара, оставаясь наверху.
- Мама, мама! Срочно спускайся! - хватает ее за руки Цыля.
- Нет! Теперь моя очередь! Быстро в «малину»!
Сара Соломоновна все успела сделать, даже набросила на себя любимую белую шаль.
Злые собаки, ворвавшись в дом, набросились на нее. Пинками женщину выбросили на улицу - по ней уже двигалась колонна таких же избитых и окровавленных людей.
В доме остались две женщины и двое детей: полностью опустошенные и разбитые. Но живым человек, как бы ни было трудно, в землю не полезет.
- Слушайте меня, - Цыля никогда не брала на себя первое слово в семье: все решали мать, отец, муж. Привыкла к этому. И вдруг она поняла, что сейчас ей принимать решение.
- В огороде за старым сараем я обнаружила погребок. В доме мы не должны больше прятаться - это опасно, - посмотрела на дочь Лизу и соседку Малку.
- Что мы можем там сделать? Схрон?
- Да! Только незаметно.
Когда в июле сорок второго года по Минскому гетто прокатилась очередная волна погрома, в новое укрытие за домом спрятались все, кроме Цыли.
- А где остальные, - напали на нее полицейские, - ты думаешь, будем искать? Сейчас зажарим, как куропаток.
Выстрелом в упор убили Цылю, облили дом керосином, чиркнули спичкой. Черные бревна падали с грохотом. Горячие искры летели по улице, треск пожара доходил до укрытия, в котором, задыхаясь от дыма и жары, сидели оставшиеся. Перешли в другой дом, но недалеко от погреба. Жили, прячась от облав, меняя остатки одежды на какие-то продукты.
- Спи, мейн тохтер, - прижимала к себе Софочку Лиза, - а сама считала дни, прожитые в гетто: уже прошел целый год?
В сентябре 1942 года по гетто снова разнеслись крики. С них всегда начинались карательные акции.
- Теперь пришла уже моя очередь, - сказала Малка, - бегите в погреб, я его закрою крышкой, солому набросаю наверх. Распустила черные, волнистые волосы. Подумала про себя, что совсем еще молодая, тридцати нет, как сын будет без нее?
Когда Лиза с детьми выползла из укрытия, она увидела кровавый след от Малки, под ударами автоматов ее погнали к месту расстрела.
… Дождь колотил по крышам, стеклам, а Лиза собиралась в последнюю дорогу. Ценой жизни Софочку сначала спас ее дедушка, потом бабушка, потом мама, потом Малка. Теперь пришло и ее время… Оставив дочь двум знакомым женщинам, Лиза вывела Моше – сына Малки на улицу. Спрятались в густой траве.
- Слушай меня внимательно! Как только луна зайдет за облака, станет темнее - у нас будет несколько минут. Я подниму проволоку, а ты быстренько перелезешь под ней и побежишь к дому с закрытыми белыми ставнями. Там тебя будет ждать девочка.
Прижала к себе мальчика. Поцеловала: -И вот еще что, - мою дочь зовут Софа Зильберман. Запомни! Я умоляю тебя, найди ее после войны, если останешься живым.
Все утро Лиза разговаривала с дочерью, как со взрослой:
- Мейн тохтер (доченька моя) сегодня я тебе передам другой тете. Потом я к тебе приеду.
В курточку, которую одела на нее, зашила записку с именем и фамилией и, спрятав ребенка в одежде, влилась в колонну людей, уходящих на работу.
Вышла за территорию гетто, прошла несколько улиц. Софочка уже начинала похныкивать, соседи по колонне потеснились, чтобы Лиза была в центре колонны - подальше от идущих по краям конвоиров.
Впереди показался железнодорожный мост, раздался гудок паровоза, в толпе произошло некоторое замешательство. Выбрав момент, Лиза бросила сверток с ребенком одной женщине, которая во все глаза смотрела на колонну.
- Сбереги ее! Богом молю, сбереги!
Сверточек пролетев в воздухе, шлепнулся на землю. К нему бросился рядом идущий полицейский, но колонна вдруг стремительно приняла вправо, закрыв дорогу полицейскому.
- Жиды! Всех перестреляю, - выпускал очереди по людям.
Евреи падали, разбегались, но, когда полицейский подбежал к месту падения ребенка, его уже не было. Не было и женщины, которая подхватила девочку, она провалилась, как сквозь землю.
… Я летел в самолете Тель-Авив – Минск.
Рядом со мной сидела красивая женщина с золотой копной волос.
Разговорились.
- Софа, - назвала она себя, - в Израиле живу уже двадцать лет, а это моя мама Анастасия Николаевна.
Мама так мама! Но я не мог не заметить, что две женщины совсем не похожи друг на друга. Одна по внешности чистокровная еврейка, вторая - славянка. И, тем не менее, как они смотрели одна на другую, как разговаривали, было видно, что родней у них нет никого. Я не вытерпел, стал расспрашивать. И тогда Анастасия Николаевна мне поведала рассказ о том, как все было.
- А я добилась того, чтобы моя приемная мама была признана Праведницей мира. И теперь она живет в Израиле вместе со мной, - включилась в разговор Софа.
- А куда вы летите?
- В Минск!
- Мою маму расстреляли после того, как она выбросила меня из колонны, но перед этим помогла бежать из гетто мальчику, который прятался вместе со мной.
- Что с ним?
- Он жив! Вырос и женился на девочке, которая ждала его за проволокой, завела в русский детский дом. Нашел меня, считает своей сестрой, я его - братом. Летим на свадьбу его дочери, - рассказывала мне Софа.
- Она полукровка! Такая шейне мейделе! Такая шейне мейделе! - все повторяла по дороге.
Наш самолет, прорвавшись через облака, шел на посадку в Минске, где когда-то на улице Еврейская жили Сара Соломоновна и Моисей Маркович, Рома и Цыля, Давид, Лиза и Софочка с золотым веером волос на голове…

Девочка- ящерица
Девочка, словно ящерица, ползет по земле, прислушиваясь к каждому шороху. Кто ее научил так ползать - быстро и незаметно? Сама! А кто еще мог научить? Папа, так он посадил их в Барановичах на машину, чтобы уехали в тыл, а сам - в воинскую часть. Офицер, командир: за ним солдаты стоят. Мама, так она по рукам и ногам связана маленьким братиком, рожденным уже в гетто. Почему в гетто, а не в тылу? Немцы их завернули обратно, так они и оказались в Минском гетто. Как говорят, голыми и нагими. Местные евреи хоть что-то смогли взять из дому, а их сбросили в машину и за колючую проволоку.
- Пойдем в русский район, может, найдутся добрые люди, пожалеют, дадут по кусочку хлеба, - приглашает новая подружка.
Посмотрели налево - направо и, под колючую проволоку.
Полежали в густой траве и еще ниже скатились.
Малка, или как себя стала называть в гетто, Маня, стала навещать рынок. В толпе таких же беспризорных детей - она своя, затеряться легче. Выждав какое-то время, возвращаются обратно. Маня вся в лохмотьях, но у них много карманов. В один спрячет кусочки хлеба, в другой - картофельные очистки, в третий - остатки консервы.
Каждую дорожку, каждый камешек знает: в какой ямке прижаться к земле, за каким уголком пригнуться, где быстро проскочить, где долго наблюдать за часовыми.
- Сколько я здесь: лето – зима - лето – зима – лето - осень. Получается два с половиной года? И еще жива? - то ли радуется, то ли не понимает Маня-восьмилетка.
Холодно, льет дождь. На рынке из-за непогоды немного людей, еще меньше беспризорников.
- Тетенька, подайте ради Бога, - протянула руку торговке за картофелиной. В ответ злые глаза, а над площадью вдруг разносится крик:
- Ты ж яврэйка! Яврэйка! Як цябе яшчэ не забили! Люди хапайце яе, хапайце!
Девочка–ящерица стрелой метнулась между рядов, вылетела на соседнюю улицу, забежала в какие-то развалины, притаилась в глубокой яме. Много уже раз продумывала свой маршрут в случае погони. На этот раз он ей спас жизнь. Заканчивался еще один серый день: 21 октября 1943 года. Маня возвращалась в гетто. Притаилась на взгорке, темной тенью подползла поближе к проволоке.
- Почему открыты ворота? Почему на вышке нет солдата с пулеметом? Почему прожектора своими лучами не шарят по кругу? - ничего не понимает.
Еще ближе подползла: никого! На месте дома, в котором жила вместе с мамой и другими евреями - яма. Рядом мелькнула какая-то тень. Незнакомый человек ходит с сумкой по пепелищу, что-то ищет. Прыгнула в сторону, приготовилась бежать, исчезнуть в темноте.
- Ты кто? Отсюда?
Кивнула головой!
- Беги, девонька, беги! Сегодня расстреляли всех твоих.
- Мамы нет? Никого нет? Ни тети Златы, ни бабушки Сары, ни дяди Моше? Ни-ко-го?
Ноги приросли к земле, стали тяжелыми, руки бессильными. Куда бежать, куда? К кому?
- Беги, беги! И не возвращайся сюда, - торопит ее незнакомец.
Метнулась в овраг: земля колышется под ногами и везде лужи. Откуда они? Ведь не было большого дождя? В свете луны заметила, что ее руки в какой-то краске.
- Это же кровь! Значит, мама здесь? Все здесь?
Руками вцепилась в холодный холм, а он качается, как волна. Стала разгребать его, вдруг мама еще живая?
А совсем рядом пьяные голоса полицаев, празднующих полное истребление Минского гетто. Снова мелькнула та же темная тень.
- Ты еще здесь? Беги, девочка! Беги!
Быстрая ящерица скрылась в темноте.
… Когда в июле 1944 года освободили Минск, из подвального помещения вышли 13 евреев, которые замуровали себя заживо. Это стало сенсацией. Но никому не известно, что девочка, ускользнувшая из гетто в день его окончательного уничтожения, тоже осталась живой.
Мякиш хлеба
Роза лежит в куче лохмотьев. Серый рассвет просачивается сверху. Железная бочка, в которой сжигали всякий хлам, уже не греет. С пола тянет холодом, но на улице еще холоднее: везде снег.
- Мама, мама, - подходит ко второй куче лохмотьев.
- Оставь меня, я хочу умереть…
- А как же я, маленький Арончик? Вставай, мама, - тормошит кучу лохмотьев.
Арончик смотрит на Розу и жалобно плачет. Роза знает, почему он плачет: ее брат уже два дня ничего не ел. Розе девять лет, из них полтора года она живет в Минском гетто. Кто она? Ребенок, девочка? Скорее, маленькая старушка. Сняла себя все лишнее, оставила только удобную одежду, ржавый котелок засунула за пазуху. Выйти из гетто не просто, но можно: если уловить момент, когда происходит смена караулов, или полицейские на что-то отвлеклись.
Как колобок покатилась по развалинам в направлении железнодорожного вокзала. Глаза замечают все. Новый состав: значит, солдаты новые. Едут на фронт: их раньше не видели. Дымится полевая кухня. Немцы горланят, на губных гармошках пиликают.
- Пиф- паф, - наставляют автоматы, вдогонку бросают открытые консервы, какие-то кульки.
Старым платком обмотано лицо, чтобы никто в ней не узнал еврейку. Несмело подходит к повару, улучив минутку, когда он остался один.
- Гиб мир супе (дай мне суп) клянчит жалобно.
Вояка не из карателей - из общевойсковых, вначале смотрит на девочку, потом показывает рукой, мол, дай котелок. Наливает в него куриный бульон, что-то говорит. Девочка, обжигая себя горячим варевом, вначале, пьет бульон, потом ест картошку, кусочки курицы. Остатки выгребает рукой, облизывает дно котелка, царапая даже язык.
- А маме, Арончику? - вспомнив, вскакивает с места.
- Гиб мир супе, гиб мир супе! - снова подбежала к повару – не отказал же в первый раз. Не отказал и во второй. Закрутила котелок в какую-то тряпку, снова засунула за пазуху.
- Домой! В гетто!
Стрелой проскочила под проволокой. Сейчас, сейчас торопит себя, влетая в дом по улице Обувная, 10. На полу мама с растрепанными волосами, на ее руках Арончик.
-Почему у него закрыты глаза и такое бело-желтое лицо?
- Мама, я принесла для вас суп, - бежит к ним с котелком.
Возле рта Арончика прилип маленький кусочек хлебного мякиша.
- Иди ко мне, детка, - баба Бася обнимают девочку за голову.
-. Когда ворвались полицейские, мы спрятались в убежище. Арончик заплакал, и откуда у него появились силы так громко плакать? Мы не могли успокоить. Тогда его рот закрыли хлебным мякишем. Иначе бы всех нашли и расстреляли.
Ржавый котелок со стуком упал из-под куртки, покатился по полу. Аппетитный бульон растекался в комнате: от него исходил невероятно вкусный запах. Никто не бросился подбирать его остатки. Мама Розы не двигалась с места, ее лицо стало таким же желто-белым и неподвижным, как у Арончика.
Несколько дней в комнате лежали две неподвижные груды лохмотьев - одна большая, вторая - маленькая.
Вскоре к ней добавилась еще одна. Роза больше не вылезла из своих лохмотьев. Ржавый котелок стоял возле нее, как почетный караул. Через день другая девочка поползла с ним из гетто за супом…
Закончился сон
- Как зовут твою маму?
- Розалия!
- Нет! Твою маму зовут Степанида.
- Как зовут твоего отца?
- Арон!
- Нет! Твоего отца зовут Василь.
- Как тебя зовут?
- Давид!
- Нет! Тебя зовут Виктор.
- Как твоя фамилия?
- Таубкин.
- Нет! Твоя фамилия Савицкий.
- Запомни! Навсегда запомни, ты не еврей, ты - русский! Русский, русский, - его буравят твердые глаза, но в их глубине он видит теплоту. - Ты ничем не должен выдать себя, что еврей. Иначе расстреляют и тебя, и меня, - говорят ему в детской больнице, куда определили под видом больного.
Как запомнить это новое имя и фамилию? Смотрит по сторонам. На кроватях спят дети. Подходит к окну: стараясь что-то рассмотреть. Темно, ничего не видно.
- … В кровать! Не бегай по палате, - ворчит дежурная.
Зарылся головой в подушку, руками обхватил голову, сдерживая рыдания. В комнате темно, тусклый свет в коридоре. Обычная жизнь, как раньше? До войны? Тихо тикают часы-ходики. Никто с тревогой не смотрит по сторонам. Никто не вслушивается.
Еще три дня тому назад такая же тихая ночь была в гетто, а утром в мартовское утро ворвались громкие выстрелы. Кто успел, спрятался в убежище на кухне, под полом. Когда стихли крики и стало очень холодно, вышли из убежища. Дом полон крови, трупы в комнате и на улице. В тот вечер ему мама сказала, что он должен бежать, маленький мальчик меньше вызовет подозрений.
В гетто прожил несколько жизней. Каждый день на пороге чувствовал голод, холод и смерть. Во время карательных акций, будто играл в прятки с полицейскими. Кто кого обгонит: или они быстрее заскочат в дом, или он раньше спрячется в своей «малине» - так называли в гетто скрытые убежища.
Давид и сейчас не здесь - в гетто. Как только на вышке прожектор повернется в обратную сторону, а вместе с ним часовой, его сестра Лида поднимает колючую проволоку, и он бросится через нее, царапая руки и ноги. Вот сейчас, вот сейчас…
- Савицкий, - просыпайся, поднимают с его кровати одеяло.
Сон закончился: Давида больше нет…
Когда желтел сентябрь
За домами еврейского квартала, упавшими листьями и увядающей травой, желтел сентябрь. Десятки тысяч минских евреев за колючей проволокой надеялись на лучшее. Всех же не расстреляют? Может, и наши вернутся? Наум об этом меньше думал - больше засматривался на рыженькую Асю. Раньше он ее никогда не видел: жили в разных районах. А теперь в одном доме: восемь евреев из двух семей поселили вместе. Был погром: многих расстреляли. Но до их дома каратели не дошли.
- Надолго ли? - читают в глазах друг друга.
- Нужно бежать, - говорит Соломон, дедушка Наума.
- Оставшихся людей расстреляют, они же нас пересчитывают, - подает голос его жена Злата, - и добавляет, - они и так расстреляют.
Все вдруг посмотрели на Наума и Асю. А на кого еще смотреть? Они самые молодые: всего по шестнадцать. Им нужно спасаться…
- Горожане, на тротуаре выросли, как они в лесу выживут? - кто-то говорит с сожалением.
Ася и Наум ничего не слышат. Они уже за домом. Там, где желтеет сентябрь. О чем говорить? О побеге? Так это ясно, как божий день. Если честно, то Наум давно уже десятки раз прокручивал план побега. Нашел друзей, которые должны его встретить, спрятать, а потом привести в лес. Через два дня они будут ждать его в овраге.
Ася думала о своем: о девичьем. Она никогда еще ни с кем не целовалась. Утром натягивала на себя старую одежду, сажей намазывала лицо, горбилась. Заметила, что полицейские смотрят в ее сторону: их не проведешь. Неделю тому назад на ее подружку Хану набросилось трое озверевших нелюдей, испоганили ее.
- Наум, иди ко мне. Мы не знаем, что будет завтра, - потянула его девушка за собой на грядку.
Луна, видимо, устыдившись Асиной смелости, спряталась. Как белые крылья, затрепетали девичьи груди. Сладостный миг объединил молодую пару. И казалось, улетела война, расстрелы в гетто, а весь мир -это осенняя грядка и их горящие глаза.
Решили уходить вместе. Ася обрезала смолянистые черные косы. Чтобы больше походить на парня, одела мужскую одежду. Когда пришло время, осторожно подошли к колючей проволоке. Первой проползла под ней Ася и сразу же скрылась в темноте. За ней через пять минут бросился Наум, и сразу же раздался выстрел.
Полицейский держал в кармане золотое колечко, которое ему передал Соломон. А Соломон не знал, что нужно было заплатить за двоих…
Идише нешоме
Айзик загадочно посмотрел в сторону детей и внуков и вдруг спросил:
- А вы знаете, кто у нас идише нешоме (еврейская душа)?
Все, не сговариваясь, повернулись в сторону бабушки Ханы.
- Ты разве не знаешь, что душа женского рода? - старший внук Хаим с укором посмотрел на Айзика, мол, разве не понятно, кто в их семье идише нешоме?
- Дедушка, ты будешь идише нешоме номер два. Хорошо? - придвинулся к нему всеобщий любимец семьи Янкель-кудряшка.
- Нет! Нет, - погрозила пальчиком с кухни бабушка Хана, - идише нешоме -это вы - наши дорогие внуки Хаим и Янкеле.
- Ханэле, сколько ты еще будешь нас дразнить фаршированной рыбой? - повел в сторону усами Айзик.
Господи, какая это была рыба! Пальчики оближешь! Да еще с песней. Ее всегда начинала Хана, а подпевали все вместе.
- Спасибо, спасибо, спасибо!
Секрет заключается в том,
Сначала фаршируется рыба,
Гостей приглашают потом…
- Удовольствие нужно растягивать. Тем более, в шабат, - радовалась семья.
Над Минском плыли грозовые облака, через несколько дней над ним поплыли уже чужие самолеты. По Могилевскому шоссе беженцы заспешили на восток, подальше от войны. Но она догнала их через тридцать километров.
- Хальт! - Наставили немцы автоматы на толпу, разворачивая в сторону Минска.
Бабушка Хана — еще моложавая пятидесятилетняя женщина, в общей суматохе с Хаимом и Янкелем бросилась в придорожный кустарник.
- Назад нам никак нельзя! Отсидимся здесь, а потом посмотрим, что будет дальше, - успокаивала она внуков.
Когда-то жила в этих краях, хорошо их помнила. Евреи местечка - напуганные войной, ничего не знающие, что происходит за его пределами, приютили беженцев.
- Шма, Исраэль! - молились в местечке.
Хана тоже молилась, как все, ища спасение в обращении к Богу. Но хорошо понимала, что даже он не услышит все молитвы, столько их много.
В трех километрах от местечка возвышался купол католического монастыря, где, как узнала Хана, служил ее школьный вздыхатель Иосиф. К нему, одевшись по–крестьянски, отправилась с детьми. За тяжелыми монастырскими воротами проходила жизнь, отрешенная от мира.
- Евреи не могут находиться в монастыре. Твоих внуков мы переведем в нашу веру. Дадим другие имена. Что будет дальше - Богу известно, - услышала в ответ.
- Что еще можно было предпринять? Главное, чтобы они остались живыми. А кем будут: евреями или католиками - это уже совсем не важно, - думала про себя. А сама ушла, куда глаза смотрели: подальше от дорог и людей. Добрела до какой-то лесной избушки, где ей предложили в обмен за работу стол и крышу.
- Я не пытаю цябе, хто ты и адкуль? Жыць будешь у старой хаце. Працуй за харч и жылле. Згодна? (Я не спрашиваю тебя, кто ты и откуда? Жить будешь в старом доме. Работай за еду и жилье. Согласна)?
Хана была согласна на все: это же такое счастье спрятаться от войны! Никогда не косила - научилась косить. Никогда не доила коров - научилась доить. Никогда не рубила дрова колуном - научилась рубить.
В августе сорок четвертого старый лесник Язэп повесил на плечо Ханы новые лапти, дал в руки чистую домотканую одежду и вывел ее на шлях.
- Минск освободили. Иди домой. Может, кого-либо найдешь из своих. Я догадался, кто ты…
В монастыре новый настоятель никакого внимания не обратил на изможденную крестьянку. От работы на ветру ее лицо было в глубоких морщинах, ее руки напоминали корни деревьев - узловатые, с наростами. Седая старушка долго смотрела на всех молящихся, служителей, и не находила кого искала.
Тогда она запела тихим голосом:
- Спасибо, спасибо, спасибо,
Секрет заключается в том.
Сначала фаршируется рыба,
Гостей приглашают потом.
Полоумную старушку с распущенными седыми волосами не раз выводили за ограду монастыря. Но она снова и снова возвращалась к его воротам. Что-то напевала про фаршированную рыбу, которая совсем не является католическим блюдом.
«Сначала фаршируется рыба,
Гостей приглашают потом,-"
Все бормотала она себе под нос. И вдруг все увидели, как два юных монаха в черных одеяниях бросились к крестьянке с радостными криками:
- Идише нешоме, идише нешоме, - и упали перед ней на коленях.
А служба продолжалась дальше…
Рыбачка Соня
Евреи любят давать друг другу всякие клички. Скажем, Арона называют шнобелем. Разве непонятно почему? У него нос на семерых рос, а одному достался. Посмотришь на Арона и сразу забываешь его имя, так и хочется сказать: шнобель!
Рувима вообще называют шлемазл. Это тоже самое, как по-русски: ни рыба, ни мясо. Скажете, что клички дают только в местечках. Минск столица и здесь живет городской народ? А я вам скажу, что в маленьких домиках, которые сбегают к реке Свислочь, проживает именно городская беднота, переехавшая из местечек. Здесь только ходи и записывай их шуточки-язвочки, да слова-колючки. Что ни человек - колоритная фигура. Говорят кратко, но метко. Есть такой Бениамин Соломонович Штангебрудель. Никто его никогда так не называл. Он что профессор? Нет! Резник! Зовут его Штангелем.
А Соню - «грэйсе тухес»! В переводе с идиш на русский, эти слова звучат не совсем благозвучно (большая задница). Но именно так прозвали дочь рыбака Соню Перламунтер. Обижается? Нет! С детства она еще хорошо знала речные притоки: это про нее пели в Минске «Шаланды полные кефали…».
Рыбачкой была отменной, но еще лучше - свахой. Даже самая вкусно приготовленная рыба, все равно остается рыбой. А сваха - это королева еврейской улицы! Без нее не обходилась ни одна свадьба, ни одна брит-мила, ни одна бат-мицва. Все эти идущие по кругу праздники - жизнь Сонечки Перламунтер.
Идет по улице – грудь высокая, талия узкая, волосы медные, глаза – улыбаются, и уже никого не видишь: всех затмевает. Думаете, просто так прогуливается? Хозяйство свое проверяет: заметит, у кого дочь на выданье, у кого уже вообще перестарка, у кого сын робок в поисках невесты…
В окошки маленьких домиков заглядывает луна, от которой ничего не скроешь. Так бы и жили, так бы и жили евреи: под хупой молодых поздравляли, детей плодили, шабат встречали, новые подметки на старые каблуки подбивали, если бы не война.
Двадцатое июля сорок первого года по всему городу развесили большие плакаты, в которых сообщалось, что «усе жыдоускае жыхарства Менску абавязана пасля агалошання гэтага загаду на працягу пяци дзен перабрацца у жыдоуски раен. Кали хто з жыдоу пасля сканчэння гэтага тэрмину будзе знойдзены у гэтым раене, то будзе пакараны…».
Старые раввины молились, призывая к терпению, молодежь бунтовала, а рыбачка Соня в белом платье вышла на улицу. Игриво повела плечами, увидев патруль с немецким офицером. Мимо такой красавицы он пройти не мог. Эта еврейка его сразу же завела. Хотел ударить, растоптать сапогами, но потерял свою силу под ее шоколадным взглядом.
- Приду вечером, - сдержал себя.
Когда утром от ветра открылась дверь, увидели безжизненное лицо пана офицера.
А Соня, как под землю канула. Говорили люди, что ранним утром видели в Свислочи лодку, которая уплывала от городских берегов. Кто был в ней, не могли рассмотреть, но в бурлящие воды могла броситься только «Соньке грэйсе тохес».
Фотография
Шмуэль, худощавый еврей с длинным носом, в гетто был одиночкой. О себе он ничего никому не рассказывал, да особенно никто в душу и лез. Подселили его к одной многодетной семье, дали место в уголке. Что еще надо на первое время? А потом, что будет - то будет…
Каждое утро Шмуэль в составе рабочей колонны выходил за пределы гетто. Когда он возвращался, самая маленькая Лейзеле - трехлетняя девочка бежала к нему с протянутыми руками. Тогда Шмуэль разворачивал свой паек, вынимал из него две половинки рыжего хлеба и делил между детьми.
В гетто кто спит, кто не спит, а глаза Шмуэля открыты даже во сне. Жил, как все: не хуже других и не лучше. Жена Симочка - красивая и поворотливая, да трое взрослых дочерей с длинными черными косами. Началась война, все трое отрезали свои косы и ушли из города с отступающими войсками. Жену застал убитой в разгромленной квартире. Еще не было немцев, а свои уже мародерствовали.
В кулаке Симы увидел семейную фотографию: самое ценное, что было у нее. С этой фотографией Шмуэль и пришел в гетто. Чтобы она не помялась, хранил ее между двумя кусочками хлеба. Вчерашний хлеб отдавал детям, а между двумя половинками новой порции, бережно укладывал семейную фотографию.
Жизнь в гетто была невыносимой: расстрельные акции, голод, холод, издевательства. Но этого было еще мало. На полураздетых и голодных людей наложили контрибуцию: пятьдесят килограммов золота. В основном массе ремесленники, городская интеллигенция, такого его количества и в глаза никогда не видели.
Когда группа полицейских ворвалась в помещение. Шмуэль засунул руку в карман, чтобы дальше спрятать дорогой для него сверточек.
- Золото прячешь, тварь поганая, - ретивый служака разрядил в Шмуэля очередь.
Когда стал потрошить его карманы, выпал пакетик с двумя кусочками хлеба и вложенной между них фотографией. На ней молодой Шмуэль в окружении жены и своих дочерей озорно смотрел в кадр. Фотография, продавленная кованым каблуком и отброшенная в сторону, осталась сиротливо лежать на грязном полу.

Портрет из гетто
Роман провел взглядом по квартире, которую завтра должен оставить. Хотя рассчитывал, что после продажи ее хоть какую-то копейку возьмет с собой. Но не получилось… История эта давняя.
До войны за его мамой, известной артисткой Белорусского оперного театра, безуспешно ухлестывал театральный художник.
- И сколько вы, Любовь Исааковна будете ждать своего мужа с фронта? Финская война давно уже закончилась, - все подшучивал он.
А в один из дней принес в подарок ее портрет, выполненный на холсте. Видимо, надеясь совсем на иное расположение.
Когда началась война, маму отправили в гетто, где сожгли вместе с другими евреями в Тростянце.
Роман, пережив танковое сражения под Курской дугой, без одной руки вернулся в Минск. Поселился в той же квартире, где жил вместе с мамой. Юность была опалена войной, от мамы не осталось даже ни одной фотографии. И вдруг случайно встретив художника возле кинотеатра «Центральный», узнал, что тот сохранил довоенный мамин портрет.
- Смотри! Кажется, вот-вот сойдет с полотна, - говорил он, пригласив к себе Романа.
Мама, словно живая, смотрела на сына из прошлой жизни. Копна черных волос, милая улыбка, от которой исходила такая теплота, что даже его измученному сердцу становилось легче.
Весь мир Романа сомкнулся на этом портрете.
Много раз просил художника продать его, потом, когда он умер - умолял сына художника. Но зная большой интерес к портрету, отец и сын всегда заламывали такую цену, что у него всегда опускались руки. Перед отъездом в Израиль снова решил навестить квартиру художника. Продал мебель, электротовары: появились какие-то деньги, чем не возможность заплатить за портрет?
Буравя хитрыми глазками, плотный мужчина с косичкой стоял на пороге. Редкие волосики растрепались, на бороде шевелились хлебные кусочки, в глазах горел пьяный угар.
- Что я хочу за картину? Твою квартиру, - завопил он.
- За картину квартиру? - не понял Роман, - твой отец ни одну свою работу не продал даже за 500 долларов, а ты хочешь в десятки раз больше?
Когда Роман уходил, по лестничной площадке неслась злобная ругань:
- Да я бы давно этот портрет выкинул на свалку, только дал слово отцу, что никогда этого не сделаю, пока ты надеешься его получить. А уедешь - сожгу, разорву на части.
…В аэропорту возле стойки стоял одинокий мужчина с одной рукой. Жены у него не было: мало кто хотел выйти замуж за инвалида, да и он сам не хотел быть обузой ни для кого.
Багаж у него был небольшой, чемоданчик да картина в простенькой раме, завернутая в мешковину. Самое дорогое Роман взял с собой в далекую страну.
Ему казалось, что его мама не осталась в гетто, а улетает вместе с ним…
Черная пеленка
В июле сорок первого года из Минского гетто еще можно было уйти: не везде было проволочное заграждение, полицейское оцепление. Колонны евреев вгоняли на отведенную территорию под гетто. Тысячи людей заселяли в выделенные дома, освобожденные квартиры захватывал, кто мог.
Семью Зеликман - родителей, трех дочерей и их троих детей, живущих ранее на улице Танковой, переселили на другую улицу. До полного комплекта им добавили еще шесть человек.
Матвей Шлемович - отец семейства, 55-летний минский инженер, быстро сориентировался в обстановке:
- Для чего нас собрали вместе? Чтобы легче было уничтожить. Бежать надо.
- Если расстреляют, - развела руками его жена Дора Евсеевна, - так хоть вместе.
- Нет! Нужно бежать, хоть кто-нибудь спасется, - не согласился с женой Матвей Шлемович.
Выходили по одному, чтобы не мозолить глаза своей еврейской внешностью, решили разделиться и идти подальше от Минска, спрятаться в каком-то селе, или идти дальше на восток.
За город Ханка, младшая их трех дочерей, вышла… одна. Остальные пропали по дороге. Если точнее, то не одна: на руках в черной пеленке у нее была завернута новорожденная Рахелька. За всю дорогу девочка ни разу не всхлипнула, давая маме возможность убежать. От молока груди напухли, им была пропитана вся кофточка. Зайдя глубже в лес, присела на поваленное дерево и стала кормить малышку, обдумывая, что делать дальше. Впереди простиралось поле, за ним узенькой полоской стояли невзрачные хаты. Кажется, рукой подать, но идти по скошенному полю немало. Солнце вошло в зенит, губы пересохли, не было ни грамма воды, но Ханка понимала: нужно ждать до вечера. Если выйдет сейчас, то станет очень заметной фигурой на пустом поле. И когда тени выровнялись, стали видны лишь очертания, двинулась в дорогу. Вырисовался большой дом с крепким забором. Появилось желание быстрее спрятаться за него, забыть обо всем на свете. Постучала:
- Мне бы воды немножко?
Босая, с запекшими губами, растрепанными черными волосами, она была похожа на приведение. Черная пеленка начала двигаться на руках: Рахелька проснулась.
- Беженка я, помогите ради Бога, - обратилась к вышедшему на стук хозяину в кирзовых сапогах.
Девочка – подросток принесла молоко, миску бульбы, завела в дом. Ее отец только колол ее взглядом, ничего не говорил. Хана не знала, чем отблагодарить, сняла свои золотые сережки и протянула девочке. Ночью проснулась от стонов, громких разговоров.
- Мама рожает, - забежала она в сени к Хане в полночь, отец побежал за бабкой-повитухой. Помогите!
Хана после школы училась на акушерку, потом на врача и давно уже не принимала роды, но сейчас нельзя было медлить.
По дороге в комнату роженицы, она увидела полицейскую форму и оторопела, осознав свою ошибку. Хана понимала, что хозяин дома обязательно сообщит про нее немцам. Одна была надежда, что к бабке-повитухе он побежит раньше. Значит, до его прихода она должна оказать помощь роженице. Тогда ей будет, может быть, спасение.
- Барух ата адонай… молилась Рахель, уповая на помощь Бога и спасение от него.
Когда в ее руках появился маленький человечек, роженица с благодарностью сказала ночной гостье:
- Срочно положи своего ребенка рядом с моим, только поменяй свою черную пеленку на мою белую.
Когда в комнату ворвался хозяин, он увидел рядом с женой две маленькие головки.
- Двойня у тебя, Кузьмич, - прошамкала его свекровь, - если бы не постоялица, не родила бы твоя жена.
Утром Ханка исчезла в сером тумане.
Больше ее никто не видел. Но кареглазая девочка, которую назвали Ганкой, до трех лет не выпускала из своего кулачка уголочек черной пеленки.

Побег из кровавого замка
совершили евреи из Мирского гетто
Во время войны в Мирском замке, что под Минском создали еврейское гетто. Из него убежало около 200 человек. Через два дня расстреляли оставшихся 650 стариков и женщин.
- Евреи, что будем делать? - спросил сапожник Гриша, скорбным взглядом обводя подвал. А может, и не сказал, только подумал? Да и кому говорить? Кто услышит? Никто? Все люди, загнанные в подземелье Мирского замка, знали, что завтра их погонят на расстрел.
Что делать?
Плакать?
Слезы - высохли.
Рыдать - нет уже сил.
Биться головой о стенку - ее все равно не пробьешь и на свободу не выйдешь...
В подземелье тихо, и в этой тишине слышно все.
- Мейн тохтер, мейн зун, - прижимает к себе детей Сара, - вы давно уже ничего не ели. Вот вам по конфетке. Проглотите и будете спать спокойно, все забудете, - давясь в нервных конвульсиях, она что-то вкладывает в рот своих детей.
- Откуда у нее конфеты? Какие сейчас конфеты? - не понимает Гриша и вдруг догадывается, что она травит своих детей, вспомнив, о том, что Сара как-то обмолвилась, что на крайний случай припасла... яд. И этот крайний случай наступил? Больше нет надежды? Нет! Ни у кого нет?..
Может, ей помешать? Детей еще можно спасти? Сапожник Гриша хочет подняться со своего места, но разве мать любит своих детей меньше, чем он. И от чего и от кого спасти? От того ужаса, который предстоит увидеть детям во время расстрела? Оскаленных овчарок, гогочущих соседей, вышколенных немцев?
- Все! Теперь можно и умирать, - шепчет сидящий рядом с ним старый Янкель, натягивая на себя белую рубашку, - не пойду же я на тот свет в старом исподнем.
Господи! Никто ни на кого не обращает никакого внимания. Каждый в одиночку со своими мыслями. В уголке раввин Моше. У него блеклые глаза, безумный взгляд уткнулся в молитвенник. Молится беспрерывно, рядом с ним взрослые мужчины.
- Они читают кадиш?
- По ком читают?
- По Залману и Рувену. Утром они забрались на верхотуру замка и бросились вниз. Вниз? - Смелые люди! - обсуждали их поступок евреи, - быстрая смерть. И так быстро взобрались на крышу, что часовые не успели заметить?
- Все мальчуганы с детства хотели увидеть, что за Мирским замком? С детства каждый, как циркач скакал по его стенам. О-го- го! - кто-то еще находил силы на вспоминание.
- Мы еще живы?
- Нет! Только внешне. Внутренне мертвы, а завтра уже некому будет читать по нас кадиш.
Ребе Моше встал в центр маленькой комнаты, его обступили евреи. И начинается молитва. Вначале тихая, слабая, потом набирающая силу, она становится все громче и громче, все сильнее и сильнее. И показалось, что расшибет в пыль каменные стены подвала, куда загнали евреев из местечка Мир. Некоторые люди, словно очнулись от беспамятства, увидели себя еще живыми. А если живые, есть надежда?
Элуим (Господи), таозри лану (помоги нам)... молились евреи, выпрашивая у Бога уже избавление и помощь, а не легкую смерть.
На руках у Сары с пожелтевшими лицами вытянулись ее мертвые дети Зелда и Зяма. Сама она, очнувшись после отравления, ее доза оказалась небольшой, стонет то ли от боли, то ли от того, что осознала, что сделала.
- Мейт тохтер! Мейн зун, - прижимает к себе маленькие головки детей. Старый Янкель в белой смертной рубашке на четвереньках ползет к молящимся, чтобы быть вместе со всеми. И вдруг на пороге подвала появляется бледный человек в черном полицейском мундире и черной фуражке.
- Евреи! Бежим!
За ним – открытая дверь, в подземелье рванул с улицы свежий августовский ветер.
- Что говорит этот полицай? Куда бежать? С кем?
- Не слушайте его. Может быть, не всех еще расстреляют? Кого–то оставят в живых. Всех же не расстреляли в прошлом году, - завопили люди, которые уже смирились с тем, что будет.
- Идн! Я – не немец! Я – еврей! Такой же, как вы. У нас нет времени. Кто хочет жить, за мной! - закричал Освальд.
На выход рванулись Маша и Девид Синдеры, Израэль Шифрон, Яков Лившиц. За ними Хаим Ицкович, Соня Протас, Бенджамин Геревиц… Как тени, они взлетали на ступеньки в узком подземелье и скрывались в темноте августовской ночи.
- Сейчас начнется стрельба? Вот-вот начнется? Кто же выпустит евреев живьем из гетто, - думал сапожник Гриша, удивляясь, что совсем не слышит никаких выстрелов на улице.
Старый Янкель, покачивая головой, медленно укладывался калачиком в уголке. Куда ему убегать, а другим старикам, а женщинам с детьми? Тоже куда? В лес, болота - на съедение волкам? Да и сколько продержишься без еды и воды? Догонят, обязательно догонят.
- Нет! Лучше уже оставаться здесь. Вдруг пронесет? Не расстреляли же всех во время первой акции…
Свежий ветер снова ворвался в открытую дверь, но уже с лаем овчарок. На пороге появились разъяренные полицейские:
- Ну, жиды! Теперь вам не жить!
… А несколькими месяцами раньше богатая шляхта наперебой приглашала к себе нового переводчика гестапо. Каждый хотел породниться с ним: разве он не выгодная партия? У многих дочери, как пампушечки, налились женским соком. То одна упругим боком прижмет Освальда в переулке, то вторая, будто невзначай, приоткроет блузку с мощной грудью.
- Война все спишет! Пользуйся моментом, отправят на фронт и забудешь, что за фрукт свежая баба, - хохочет вихрастый Степан – из местных полицейских.
Освальд только поддакивает, а сам думает о том, что везение может ему и отказать. Вдруг как-то узнают, что он еврей, и тогда все пропало. Народ сейчас перемещается, словно ветром гонимый. Вот вчера в разговоре с одним полицейским узнал, что он тоже родом из Южной Польши. Этот жил подальше, а где уверенность, что в другой раз кто-то не приблудится из его краев?
И все же, о себе меньше думал: знал пока он на службе, значит, в безопасности. А вот его-единокровные братья-евреи в опасности. Для устрашения расстреляли в первой партии почти две тысячи человек. Остальных поместили в подвалы Мирского замка: окружили его колючей проволокой. Как–то зашел туда с одним из эсэсовцев. Сваленные, как мешки, люди лежали в углу. Спертый воздух: нечем дышать. В глубоких жалких глазах - страх и ужас.
- Как они протянули здесь столько месяцев? - подумал про себя, - зная, как узники гетто за картофельные очистки, гнилые овощи работают на богатых мирян. Как в жалких лохмотьях прячут и приносят что-то съедобное в подземелье.
- Счастливые! Скоро их муки закончатся, - подсмеивается гестаповец, - назначена дата акции. Фюреру не нужно жидовье. Всех уничтожим! Всех! Хайль Гитлер, - развязал свой пьяный язык…
Не зря Освальд его так долго обхаживал. Не зря! Как сообщить об этом в гетто? Времени оставалось в обрез. Помог случай. Двух молодых евреев направили на ремонт помещения полицейского участка. Выбрав момент, когда рядом никого не оказалось, Освальд заговорил с ними на идиш. Это произвело на них впечатление разорвавшейся бомбы.
- Я еврей, как и вы. Моих родителей сожгли в Освенциме. Я помогу вам бежать, только все нужно делать четко и быстро.
Как все это происходило, осталось за рамками нашего времени, только в августе 1942 года молодые узники гетто совершили побег из подземелья. Одни говорят, что Освальд передал копии ключей в гетто, другие, что хорошенько напоил охрану - да разве важно, как было на самом деле?
Третьи говорят, что вообще никакой охраны не было. Возле проходной будки, перетянутой колючей проволокой, стояли сами евреи, которые охраняли своих … же евреев. А кто вам сказал, что евреи - согласившиеся служить у немцев, лучше русских, или белорусов? Думаю, что были во много раз хуже: ибо должны были доказать немцам, что они преданы им, как собаки…
Никто не знает, как все было точно, столько прошло времени, но факт, что Освальд помог бежать более сотни евреев, а с учетом родившихся их будущих детей и внуков, он подарил жизнь уже тысячам.
Ну почему, рядом с благородством часто соседствует мерзость, а с подвигом - предательство. Как вы думаете, кто храбреца выдал? Какой-то житель поселка Мир? Немец, местный полицейский? Нет! Нет и нет! Свой же брат – еврей, продавший свою омерзительную душонку врагу. И снова неожиданный поворот: Освальда Руфайзина спасает немецкий офицер: ночью он выпускает его из тюрьмы. Без слов, указывает рукой на дверь.
Евреи, оставшиеся в каземате, будут расстреляны. Недалеко в соседнем лесу. Старики, дети, женщины понуро плелись к песчаному обрыву.
… Я хочу представить август сорок второго года, когда был совершен побег из Минского замка. Немцы всполошились, стянули силы со всей округи, бросили на поиск полицейских, собак?
Может, так было, а скорее всего, нет? Куда легче объявить местному населению, что за каждого пойманного еврея будет ведро муки или бульбы?
Смеется в усы местный начальник полиции: он хорошо знает жителей поселка. Разве мало людей, которые готовы даже без вознаграждения искать убежавших? Понимают, что, если выживут и вернутся с Красной Армией, придется отдавать дом, корову. Поэтому не должны выжить и вернуться. Строчит донесение начальнику областного полицейского участка:
«Сторож лесничества Миранка донес, что в… лесу скрывалась еврейская банда. Было послано 60 полицаев и 3 жандарма (!)…
Окрыленный удачей, полицейский начальник пишет, что наряд потребовал от «евреев выходить без оружия, иначе будут брошены гранаты». Вышли трое мужчин и две женщины. Все они из населения г. Мир. После короткого допроса были расстреляны…». И дата: 15 ноября 1942 года.
Сторож Миранка, по-видимому, в тот день себя чувствовал героем, как и начальник полицейского участка. Это же надо: раскрыта еврейская «банда».
Пятеро изможденных старых людей прятались в лесной пещере. Заметьте число: 15 ноября, без трех дней прошло три месяца после побега. Как им удавалось столько времени прятаться в километре от поселка Мир, даже трудно представить? Целый отряд вооруженных полицейских отправили на ликвидацию евреев. Среди них были и их хорошие знакомые, и соседи.
… Я приехал в Мирский замок, у которого богатая история, начиная с шестнадцатого века. Но меня поразила не она, а цвет озера на берегу которого стоит этот замок.
- Не понимаю? - вопрошает мой попутчик, - я фотографирую - у меня цвет озера обычный, на твоих фотографиях он кровавый?
- А я понимаю: озеро хочет мне рассказать какую-то тайну. О Мирской трагедии еще все не известно.
 


Вместо вступления
-Ай-я -яй, ай –я –яй, - обхватив голову руками, стонал мой отец Давид, - ай-яй-яй.
Но… не всегда.
Не будешь же днями ойкать, когда дети выросли со своих пиджаков, а сапоги открыли рты: солдату нужно было как-то кормить семью.
Но когда наступала ночь, к нему снова приходила боль.
Опершись на суковатую палку, мой дед Залман сидел на скамейке и сгибал палец за пальцем: «Жена Сара – раз, сын Муня - два, дочь Злата - три, дочь Хана - четыре, старший брат Айзик – пять» и так дальше - тринадцать Златкиных, расстрелянных в Климовичском гетто.
Я понимал отца, деда, но сам этой боли не чувствовал. В уютном домике мы, пятеро братьев, были безмерно счастливы в окружении друг друга и родителей. Хотя уже с детства обнаружили, что у нас нет ни одного родного дяди или тети со стороны отца.
Когда он ушел из жизни со своей болью, моя боль так и не проявилась. Но я ошибался, она просто притаилась, ждала удобного случая. Вскоре он представился.
Голубоглазая девчушка в военной форме - правнучка Златы - двоюродной сестры моего отца, приехала в Израиль с Урала. Пришла к нам впервые, весело смеялась до тех пор, пока ей не показали газету с именами погибших родных. Аня сняла с себя солдатскую сумку, приблизила пожелтевшую страничку к своим глазам:
- Это же Белла, родная сестра моей прабабушки Златы, а это Айзик, отец моей прабабушки. Они все остались в гетто. Поэтому не родились мои троюродные братья и сестры? Поэтому не родятся четвероюродные братья и сестры моих будущих детей?
Именно в тот вечер я начал писать рассказы о гетто.
Софочка
Софочка родилась с золотым абажуром волос на головке. Ее долго ждали. Вначале Лиза, ее будущая мама, как это принято в порядочной еврейской семье, должна была получить образование. Где? Вопрос был один, ответов - много. Ее папа Рома - музыкант, гордо заявляющий, что он первая скрипка какого-то городского оркестра, считал, что его дочь будет только пианисткой.
- Представляете: на громадной сцене стоит белый рояль, к нему идет в белом платье наша Ли-зоч-ка! Зал замирает, встречая ее, - восторгался он.
- Нет! Нет и нет! Хватит нам одного музыканта, который ходит в коротких штанишках, - намекая на своего зятя, резко заявила Сара Соломоновна.
Моисей Маркович более дипломатично вставлял свое слово:
- Неплохо бы Лизочке быть учительницей, тем более, что рядом с нами находится еврейский педагогический техникум.
- Наши евреи, пусть они будут здоровы, любят греть друг друга в постели. Рождаются дети, подрастают, идут в школу. У Лизочки будет всегда хлеб с маслом, - продолжила мысль мужа Сара Соломоновна.
- А если она захочет еще и халу? - съязвил Рома.
- Дай Бог, чтобы у нее не был такой Моцарт, - Сара Соломоновна смерила зятя уничижительным взглядом, тем самым поставив точку на обсуждении будущей специальности Лизочки.
И когда через три года она закончила обучение, появилась новая проблема: замужество! Видной партии не просматривалось не только на горизонте улице Еврейская, на которой проживало семейство Зильберман, но во всей округе.
Те, кто были побогаче - сынки банкиров, заводчиков и прочей еврейской верхушки, даже не смотрели в стороны Лизы. А те, кто был беднее, за пять километров обходили дом Зильберманов. Побаивались острого нрава и языка дважды «эс», как называли Сару Соломоновну.
А годики тикали, как часы, даже быстрее…
И тогда снова собрались на семейный совет.
- Рома, - взяв зятя за локоток, нежной кошечкой посмотрела ему в глаза Сара Соломоновна, - может, в твоем местечке есть хороший парень на примете? Ты же хочешь своей тохтер (дочери)счастья?
- А-а, понимаю, из него хотите вить веревки, как из меня?
- А ты бы хотел сразу из грязи попасть в князи?
- Вы меня вытащили из грязи? - огрызнулся Рома и, хлопнув дверью, закрылся в своей комнате.
- Мама, и что вы лезете в нашу жизнь? - топнула ногой Цыля, роскошная, как и ее мама, своей еврейской красотой.
- Вот и иди к своему полоумному, накукуй ему ночью, что нашей Лизочке уже двадцать два года. Еще немного и старой девой останется, - ответила Сара.
Не известно, как куковала Цыля Роме, только через пару месяцев с большим фанерным чемоданом в квартиру Зильберманов заявился местечковец по имени Исаак. Кудри-черные, глаза - огненные. Своей внешностью он очаровал сразу всех женщин.
- Ну и чем вы будете кормить свою семью? - осмелился спросить дважды «эм» -Моисей Маркович.
- Вот этими руками! Я кузнец! В местечке был первым!
- Азохон вэй! (Боже мой) - опустился в кресло дважды «эм», - сын Айзика – инженер, сын Мэера - зубной врач. Что ты о них сказала? Шлеперы (Неудачники). А кузнец тебе подходит? - не успокаивался он, обращаясь к жене.
- Зато, какой красавец! - восторгалась она кузнецом.
Короче, вы догадались, что произошло? Если Давид пришелся по сердцу даже Саре Соломоновне, то сама Лизочка не верила счастью, которое ей привалило из захолустного местечка.
Давид устроился на металлургический завод, Лизочку приняли учительницей в еврейскую школу. Молодые души не чаяли друг в друге. И как вы думаете, долго нужно было ждать появления шейне мейделе? Она появилась ровно через девять месяцев.
- Кто у нас кусочек золота? - хлопает в ладоши бабушка Цыля.
- Софочка! - поднимает вверх руку двухлетняя девочка.
- Кто у нас шейне мейделе? - влюбленными глазами смотрит на внучку дедушка Рома.
- Софочка! - бросается к нему на шею внучка.
Ах, какое короткое еврейское счастье, какое короткое…
Забрали на военные сборы Давида и Романа. Побледнела, осунулась Цыля. Лизочка неотрывно следит за газетными новостями, шаркают старыми тапками по квартире бабушка и дедушка. Не смеется, закатываясь смехом-колокольчиком Софочка, даже ее золотые волосы потускнели.
Газеты успокаивают, наперебой расхваливают заключенный Пакт о мире с Германией, только Сара Соломоновна - тертый калач.
-Чем сильнее звон, тем больше от него вонь, - качает она головой.
- Как на подводной лодке, - и подниматься опасно, и плыть неизвестно куда, - разводит руками Моисей Маркович.
Цыля успокаивает родителей:
- В Минске народ веселится в парке, открыли Комсомольское озеро, идут концерты в Доме офицеров, танцы - в парке Челюскинцев.
И вдруг, война! А так трещали о мире?
Через два дня после нападения Германии на СССР немцы уже бомбили Минск, через неделю вошли в город, а вскоре приказали всем евреям переселиться в отведенный район.
Моисей Маркович нашел где-то телегу, нагрузил на нее теплые вещи, обувь, даже дрова - придется же зимовать. В гетто их разместили в комнате еще с одной семьей.
- Переживем! И не это видели! - успокаивала всех Сара Соломоновна, а сама оценивающим взглядом осматривала дом. Походила по одной комнате, потом по второй и, позвав двух мужчин: своего мужа и мужа своей новой соседки - Зяму, предложила сделать под полом укрытие.
- Мало ли что, должны где-то мы спрятаться во время налетов.
Выкопали яму в кухне, песок вынесли ночью за дом, укрыли его лопухами, старым мусором. Стали тренироваться: заскакивать один за другим в «малину».
- Сколько у нас будет времени при налете? Максимум до пяти минут, как услышим рядом выстрелы, крики людей. Засекаю время: поднимаем доску. В укрытие прячется первой Лиза с Софочкой. С ребенком нужно больше времени. Вторая, - бросила взгляд на соседку по комнате - 40-летнюю Малку, за ней - ее сын - восьмилетний Моше, потом - Зяма, за ним - Цыля, а потом я или ты Моисей? - посмотрела на мужа.
- Ты, Сарочка, ты! Я остаюсь наверху, закрою доской укрытие, наверх половичок, провожу мокрой тряпкой по полу. Чтобы собаки вас не обнаружили.
- Хорошо! Ты – мужчина! Вызываешь огонь на себя, - пробует шутить Сара Абрамовна. Смотрит на часы и истошным криком вопит: «Нем-ц-ы-ы»!
Никто не понимает: шутит она или на самом деле что-то услышала.
Моисей срывается с места: в две секунды отрывает с места доску и в открывшееся отверстие первой бросается Лиза, мама ей в руки подает Софочку, затем по очереди прячутся все остальные.
- У-х-х,- вытирает вспотевшее лицо дедушка, - молодцы! Перекрыли время.
Жизнь тем временем продолжалась, внося изменение каждый день. Всех евреев обязали прикрепить к одежде желтые лоскутки, запретили ходить по тротуару, выходить за пределы гетто, не посещать русский район.
А, если с голода живот втягивается до ребер?
Рабочий паек дают Лизе и Цыле, которые устроились на швейной фабрике. Приносят, что могут домой. Но не хватает. Софочка смотрит на взрослых большими глазами, протягивает ручки к ним: «Брейт, брейт» -хлеб, хлеб.
- Господи! Ребенок не какие-то марципаны просит, а кусочек хлеба, - прячет заплаканное лицо в фартучке Сара Соломоновна.
- Бабушка, живем! - довольный Моисей заходит в комнату, - поменял резиновые сапоги на муку, - Я могу и в галошах ходить, - спеки Софочке пирожки.
Сара быстро поднимается с места, берет с места пакет и ее лицо становится белее него.
-Это не мука, это не му-ка, это не мука, - плачет она, размазывая белую известку по лицу.
- В темноте я не рассмотрел, спешил вернуться в гетто, - сжимает лицо руками, - не немцы - свои вогнали нож в спину.
Ночь прошла, словно и не наступала. А утром совсем рядом послышались выстрелы, звон разбитых стекол, лай злобных собак.
- Срочно всем в «малину», - закричал Моисей, отодвигая тяжелый стол, под которым поднималась вверх доска.
Все повторилась, как во время тренировки: первой вскочила Лиза, ей подали в руки Софочку, набросили на нее легкую курточку.
- Возьмите воду, вдруг придется долго сидеть, - закричала Малка, пропуская в погреб всех остальных.
Автоматные очереди были уже совсем рядом, когда Моисей, замаскировав вход в «малину», присел, опустил уставшие руки.
- А-а, пархатый, - ударил его полицейский, - где все?
- На работе, - выплевывая выбитые зубы с кровью, - ответил Моисей, думая о том, как отвлечь внимание на себя. На всякий случай приготовил для самозащиты тяжелый молоток, спрятав его в ведре. Согнувшись, словно падая, выхватил молоток и опустил его на голову ударившего его полицейского.
- Юде! Швайне, - заорал немец, выпуская очередь в строптивого еврея.
… Когда все стихло, Сара Соломоновна приподняла доску и в открытой щелочке увидела окровавленное тело мужа. Это была первая жертва в семье.
…Через месяц снова послышались крики и выстрелов.
- Все срочно в подземелье, - закричала Сара, оставаясь наверху.
- Мама, мама! Срочно спускайся! - хватает ее за руки Цыля.
- Нет! Теперь моя очередь! Быстро в «малину»!
Сара Соломоновна все успела сделать, даже набросила на себя любимую белую шаль.
Злые собаки, ворвавшись в дом, набросились на нее. Пинками женщину выбросили на улицу - по ней уже двигалась колонна таких же избитых и окровавленных людей.
В доме остались две женщины и двое детей: полностью опустошенные и разбитые. Но живым человек, как бы ни было трудно, в землю не полезет.
- Слушайте меня, - Цыля никогда не брала на себя первое слово в семье: все решали мать, отец, муж. Привыкла к этому. И вдруг она поняла, что сейчас ей принимать решение.
- В огороде за старым сараем я обнаружила погребок. В доме мы не должны больше прятаться - это опасно, - посмотрела на дочь Лизу и соседку Малку.
- Что мы можем там сделать? Схрон?
- Да! Только незаметно.
Когда в июле сорок второго года по Минскому гетто прокатилась очередная волна погрома, в новое укрытие за домом спрятались все, кроме Цыли.
- А где остальные, - напали на нее полицейские, - ты думаешь, будем искать? Сейчас зажарим, как куропаток.
Выстрелом в упор убили Цылю, облили дом керосином, чиркнули спичкой. Черные бревна падали с грохотом. Горячие искры летели по улице, треск пожара доходил до укрытия, в котором, задыхаясь от дыма и жары, сидели оставшиеся. Перешли в другой дом, но недалеко от погреба. Жили, прячась от облав, меняя остатки одежды на какие-то продукты.
- Спи, мейн тохтер, - прижимала к себе Софочку Лиза, - а сама считала дни, прожитые в гетто: уже прошел целый год?
В сентябре 1942 года по гетто снова разнеслись крики. С них всегда начинались карательные акции.
- Теперь пришла уже моя очередь, - сказала Малка, - бегите в погреб, я его закрою крышкой, солому набросаю наверх. Распустила черные, волнистые волосы. Подумала про себя, что совсем еще молодая, тридцати нет, как сын будет без нее?
Когда Лиза с детьми выползла из укрытия, она увидела кровавый след от Малки, под ударами автоматов ее погнали к месту расстрела.
… Дождь колотил по крышам, стеклам, а Лиза собиралась в последнюю дорогу. Ценой жизни Софочку сначала спас ее дедушка, потом бабушка, потом мама, потом Малка. Теперь пришло и ее время… Оставив дочь двум знакомым женщинам, Лиза вывела Моше – сына Малки на улицу. Спрятались в густой траве.
- Слушай меня внимательно! Как только луна зайдет за облака, станет темнее - у нас будет несколько минут. Я подниму проволоку, а ты быстренько перелезешь под ней и побежишь к дому с закрытыми белыми ставнями. Там тебя будет ждать девочка.
Прижала к себе мальчика. Поцеловала: -И вот еще что, - мою дочь зовут Софа Зильберман. Запомни! Я умоляю тебя, найди ее после войны, если останешься живым.
Все утро Лиза разговаривала с дочерью, как со взрослой:
- Мейн тохтер (доченька моя) сегодня я тебе передам другой тете. Потом я к тебе приеду.
В курточку, которую одела на нее, зашила записку с именем и фамилией и, спрятав ребенка в одежде, влилась в колонну людей, уходящих на работу.
Вышла за территорию гетто, прошла несколько улиц. Софочка уже начинала похныкивать, соседи по колонне потеснились, чтобы Лиза была в центре колонны - подальше от идущих по краям конвоиров.
Впереди показался железнодорожный мост, раздался гудок паровоза, в толпе произошло некоторое замешательство. Выбрав момент, Лиза бросила сверток с ребенком одной женщине, которая во все глаза смотрела на колонну.
- Сбереги ее! Богом молю, сбереги!
Сверточек пролетев в воздухе, шлепнулся на землю. К нему бросился рядом идущий полицейский, но колонна вдруг стремительно приняла вправо, закрыв дорогу полицейскому.
- Жиды! Всех перестреляю, - выпускал очереди по людям.
Евреи падали, разбегались, но, когда полицейский подбежал к месту падения ребенка, его уже не было. Не было и женщины, которая подхватила девочку, она провалилась, как сквозь землю.
… Я летел в самолете Тель-Авив – Минск.
Рядом со мной сидела красивая женщина с золотой копной волос.
Разговорились.
- Софа, - назвала она себя, - в Израиле живу уже двадцать лет, а это моя мама Анастасия Николаевна.
Мама так мама! Но я не мог не заметить, что две женщины совсем не похожи друг на друга. Одна по внешности чистокровная еврейка, вторая - славянка. И, тем не менее, как они смотрели одна на другую, как разговаривали, было видно, что родней у них нет никого. Я не вытерпел, стал расспрашивать. И тогда Анастасия Николаевна мне поведала рассказ о том, как все было.
- А я добилась того, чтобы моя приемная мама была признана Праведницей мира. И теперь она живет в Израиле вместе со мной, - включилась в разговор Софа.
- А куда вы летите?
- В Минск!
- Мою маму расстреляли после того, как она выбросила меня из колонны, но перед этим помогла бежать из гетто мальчику, который прятался вместе со мной.
- Что с ним?
- Он жив! Вырос и женился на девочке, которая ждала его за проволокой, завела в русский детский дом. Нашел меня, считает своей сестрой, я его - братом. Летим на свадьбу его дочери, - рассказывала мне Софа.
- Она полукровка! Такая шейне мейделе! Такая шейне мейделе! - все повторяла по дороге.
Наш самолет, прорвавшись через облака, шел на посадку в Минске, где когда-то на улице Еврейская жили Сара Соломоновна и Моисей Маркович, Рома и Цыля, Давид, Лиза и Софочка с золотым веером волос на голове…

Девочка- ящерица
Девочка, словно ящерица, ползет по земле, прислушиваясь к каждому шороху. Кто ее научил так ползать - быстро и незаметно? Сама! А кто еще мог научить? Папа, так он посадил их в Барановичах на машину, чтобы уехали в тыл, а сам - в воинскую часть. Офицер, командир: за ним солдаты стоят. Мама, так она по рукам и ногам связана маленьким братиком, рожденным уже в гетто. Почему в гетто, а не в тылу? Немцы их завернули обратно, так они и оказались в Минском гетто. Как говорят, голыми и нагими. Местные евреи хоть что-то смогли взять из дому, а их сбросили в машину и за колючую проволоку.
- Пойдем в русский район, может, найдутся добрые люди, пожалеют, дадут по кусочку хлеба, - приглашает новая подружка.
Посмотрели налево - направо и, под колючую проволоку.
Полежали в густой траве и еще ниже скатились.
Малка, или как себя стала называть в гетто, Маня, стала навещать рынок. В толпе таких же беспризорных детей - она своя, затеряться легче. Выждав какое-то время, возвращаются обратно. Маня вся в лохмотьях, но у них много карманов. В один спрячет кусочки хлеба, в другой - картофельные очистки, в третий - остатки консервы.
Каждую дорожку, каждый камешек знает: в какой ямке прижаться к земле, за каким уголком пригнуться, где быстро проскочить, где долго наблюдать за часовыми.
- Сколько я здесь: лето – зима - лето – зима – лето - осень. Получается два с половиной года? И еще жива? - то ли радуется, то ли не понимает Маня-восьмилетка.
Холодно, льет дождь. На рынке из-за непогоды немного людей, еще меньше беспризорников.
- Тетенька, подайте ради Бога, - протянула руку торговке за картофелиной. В ответ злые глаза, а над площадью вдруг разносится крик:
- Ты ж яврэйка! Яврэйка! Як цябе яшчэ не забили! Люди хапайце яе, хапайце!
Девочка–ящерица стрелой метнулась между рядов, вылетела на соседнюю улицу, забежала в какие-то развалины, притаилась в глубокой яме. Много уже раз продумывала свой маршрут в случае погони. На этот раз он ей спас жизнь. Заканчивался еще один серый день: 21 октября 1943 года. Маня возвращалась в гетто. Притаилась на взгорке, темной тенью подползла поближе к проволоке.
- Почему открыты ворота? Почему на вышке нет солдата с пулеметом? Почему прожектора своими лучами не шарят по кругу? - ничего не понимает.
Еще ближе подползла: никого! На месте дома, в котором жила вместе с мамой и другими евреями - яма. Рядом мелькнула какая-то тень. Незнакомый человек ходит с сумкой по пепелищу, что-то ищет. Прыгнула в сторону, приготовилась бежать, исчезнуть в темноте.
- Ты кто? Отсюда?
Кивнула головой!
- Беги, девонька, беги! Сегодня расстреляли всех твоих.
- Мамы нет? Никого нет? Ни тети Златы, ни бабушки Сары, ни дяди Моше? Ни-ко-го?
Ноги приросли к земле, стали тяжелыми, руки бессильными. Куда бежать, куда? К кому?
- Беги, беги! И не возвращайся сюда, - торопит ее незнакомец.
Метнулась в овраг: земля колышется под ногами и везде лужи. Откуда они? Ведь не было большого дождя? В свете луны заметила, что ее руки в какой-то краске.
- Это же кровь! Значит, мама здесь? Все здесь?
Руками вцепилась в холодный холм, а он качается, как волна. Стала разгребать его, вдруг мама еще живая?
А совсем рядом пьяные голоса полицаев, празднующих полное истребление Минского гетто. Снова мелькнула та же темная тень.
- Ты еще здесь? Беги, девочка! Беги!
Быстрая ящерица скрылась в темноте.
… Когда в июле 1944 года освободили Минск, из подвального помещения вышли 13 евреев, которые замуровали себя заживо. Это стало сенсацией. Но никому не известно, что девочка, ускользнувшая из гетто в день его окончательного уничтожения, тоже осталась живой.
Мякиш хлеба
Роза лежит в куче лохмотьев. Серый рассвет просачивается сверху. Железная бочка, в которой сжигали всякий хлам, уже не греет. С пола тянет холодом, но на улице еще холоднее: везде снег.
- Мама, мама, - подходит ко второй куче лохмотьев.
- Оставь меня, я хочу умереть…
- А как же я, маленький Арончик? Вставай, мама, - тормошит кучу лохмотьев.
Арончик смотрит на Розу и жалобно плачет. Роза знает, почему он плачет: ее брат уже два дня ничего не ел. Розе девять лет, из них полтора года она живет в Минском гетто. Кто она? Ребенок, девочка? Скорее, маленькая старушка. Сняла себя все лишнее, оставила только удобную одежду, ржавый котелок засунула за пазуху. Выйти из гетто не просто, но можно: если уловить момент, когда происходит смена караулов, или полицейские на что-то отвлеклись.
Как колобок покатилась по развалинам в направлении железнодорожного вокзала. Глаза замечают все. Новый состав: значит, солдаты новые. Едут на фронт: их раньше не видели. Дымится полевая кухня. Немцы горланят, на губных гармошках пиликают.
- Пиф- паф, - наставляют автоматы, вдогонку бросают открытые консервы, какие-то кульки.
Старым платком обмотано лицо, чтобы никто в ней не узнал еврейку. Несмело подходит к повару, улучив минутку, когда он остался один.
- Гиб мир супе (дай мне суп) клянчит жалобно.
Вояка не из карателей - из общевойсковых, вначале смотрит на девочку, потом показывает рукой, мол, дай котелок. Наливает в него куриный бульон, что-то говорит. Девочка, обжигая себя горячим варевом, вначале, пьет бульон, потом ест картошку, кусочки курицы. Остатки выгребает рукой, облизывает дно котелка, царапая даже язык.
- А маме, Арончику? - вспомнив, вскакивает с места.
- Гиб мир супе, гиб мир супе! - снова подбежала к повару – не отказал же в первый раз. Не отказал и во второй. Закрутила котелок в какую-то тряпку, снова засунула за пазуху.
- Домой! В гетто!
Стрелой проскочила под проволокой. Сейчас, сейчас торопит себя, влетая в дом по улице Обувная, 10. На полу мама с растрепанными волосами, на ее руках Арончик.
-Почему у него закрыты глаза и такое бело-желтое лицо?
- Мама, я принесла для вас суп, - бежит к ним с котелком.
Возле рта Арончика прилип маленький кусочек хлебного мякиша.
- Иди ко мне, детка, - баба Бася обнимают девочку за голову.
-. Когда ворвались полицейские, мы спрятались в убежище. Арончик заплакал, и откуда у него появились силы так громко плакать? Мы не могли успокоить. Тогда его рот закрыли хлебным мякишем. Иначе бы всех нашли и расстреляли.
Ржавый котелок со стуком упал из-под куртки, покатился по полу. Аппетитный бульон растекался в комнате: от него исходил невероятно вкусный запах. Никто не бросился подбирать его остатки. Мама Розы не двигалась с места, ее лицо стало таким же желто-белым и неподвижным, как у Арончика.
Несколько дней в комнате лежали две неподвижные груды лохмотьев - одна большая, вторая - маленькая.
Вскоре к ней добавилась еще одна. Роза больше не вылезла из своих лохмотьев. Ржавый котелок стоял возле нее, как почетный караул. Через день другая девочка поползла с ним из гетто за супом…
Закончился сон
- Как зовут твою маму?
- Розалия!
- Нет! Твою маму зовут Степанида.
- Как зовут твоего отца?
- Арон!
- Нет! Твоего отца зовут Василь.
- Как тебя зовут?
- Давид!
- Нет! Тебя зовут Виктор.
- Как твоя фамилия?
- Таубкин.
- Нет! Твоя фамилия Савицкий.
- Запомни! Навсегда запомни, ты не еврей, ты - русский! Русский, русский, - его буравят твердые глаза, но в их глубине он видит теплоту. - Ты ничем не должен выдать себя, что еврей. Иначе расстреляют и тебя, и меня, - говорят ему в детской больнице, куда определили под видом больного.
Как запомнить это новое имя и фамилию? Смотрит по сторонам. На кроватях спят дети. Подходит к окну: стараясь что-то рассмотреть. Темно, ничего не видно.
- … В кровать! Не бегай по палате, - ворчит дежурная.
Зарылся головой в подушку, руками обхватил голову, сдерживая рыдания. В комнате темно, тусклый свет в коридоре. Обычная жизнь, как раньше? До войны? Тихо тикают часы-ходики. Никто с тревогой не смотрит по сторонам. Никто не вслушивается.
Еще три дня тому назад такая же тихая ночь была в гетто, а утром в мартовское утро ворвались громкие выстрелы. Кто успел, спрятался в убежище на кухне, под полом. Когда стихли крики и стало очень холодно, вышли из убежища. Дом полон крови, трупы в комнате и на улице. В тот вечер ему мама сказала, что он должен бежать, маленький мальчик меньше вызовет подозрений.
В гетто прожил несколько жизней. Каждый день на пороге чувствовал голод, холод и смерть. Во время карательных акций, будто играл в прятки с полицейскими. Кто кого обгонит: или они быстрее заскочат в дом, или он раньше спрячется в своей «малине» - так называли в гетто скрытые убежища.
Давид и сейчас не здесь - в гетто. Как только на вышке прожектор повернется в обратную сторону, а вместе с ним часовой, его сестра Лида поднимает колючую проволоку, и он бросится через нее, царапая руки и ноги. Вот сейчас, вот сейчас…
- Савицкий, - просыпайся, поднимают с его кровати одеяло.
Сон закончился: Давида больше нет…
Когда желтел сентябрь
За домами еврейского квартала, упавшими листьями и увядающей травой, желтел сентябрь. Десятки тысяч минских евреев за колючей проволокой надеялись на лучшее. Всех же не расстреляют? Может, и наши вернутся? Наум об этом меньше думал - больше засматривался на рыженькую Асю. Раньше он ее никогда не видел: жили в разных районах. А теперь в одном доме: восемь евреев из двух семей поселили вместе. Был погром: многих расстреляли. Но до их дома каратели не дошли.
- Надолго ли? - читают в глазах друг друга.
- Нужно бежать, - говорит Соломон, дедушка Наума.
- Оставшихся людей расстреляют, они же нас пересчитывают, - подает голос его жена Злата, - и добавляет, - они и так расстреляют.
Все вдруг посмотрели на Наума и Асю. А на кого еще смотреть? Они самые молодые: всего по шестнадцать. Им нужно спасаться…
- Горожане, на тротуаре выросли, как они в лесу выживут? - кто-то говорит с сожалением.
Ася и Наум ничего не слышат. Они уже за домом. Там, где желтеет сентябрь. О чем говорить? О побеге? Так это ясно, как божий день. Если честно, то Наум давно уже десятки раз прокручивал план побега. Нашел друзей, которые должны его встретить, спрятать, а потом привести в лес. Через два дня они будут ждать его в овраге.
Ася думала о своем: о девичьем. Она никогда еще ни с кем не целовалась. Утром натягивала на себя старую одежду, сажей намазывала лицо, горбилась. Заметила, что полицейские смотрят в ее сторону: их не проведешь. Неделю тому назад на ее подружку Хану набросилось трое озверевших нелюдей, испоганили ее.
- Наум, иди ко мне. Мы не знаем, что будет завтра, - потянула его девушка за собой на грядку.
Луна, видимо, устыдившись Асиной смелости, спряталась. Как белые крылья, затрепетали девичьи груди. Сладостный миг объединил молодую пару. И казалось, улетела война, расстрелы в гетто, а весь мир -это осенняя грядка и их горящие глаза.
Решили уходить вместе. Ася обрезала смолянистые черные косы. Чтобы больше походить на парня, одела мужскую одежду. Когда пришло время, осторожно подошли к колючей проволоке. Первой проползла под ней Ася и сразу же скрылась в темноте. За ней через пять минут бросился Наум, и сразу же раздался выстрел.
Полицейский держал в кармане золотое колечко, которое ему передал Соломон. А Соломон не знал, что нужно было заплатить за двоих…
Идише нешоме
Айзик загадочно посмотрел в сторону детей и внуков и вдруг спросил:
- А вы знаете, кто у нас идише нешоме (еврейская душа)?
Все, не сговариваясь, повернулись в сторону бабушки Ханы.
- Ты разве не знаешь, что душа женского рода? - старший внук Хаим с укором посмотрел на Айзика, мол, разве не понятно, кто в их семье идише нешоме?
- Дедушка, ты будешь идише нешоме номер два. Хорошо? - придвинулся к нему всеобщий любимец семьи Янкель-кудряшка.
- Нет! Нет, - погрозила пальчиком с кухни бабушка Хана, - идише нешоме -это вы - наши дорогие внуки Хаим и Янкеле.
- Ханэле, сколько ты еще будешь нас дразнить фаршированной рыбой? - повел в сторону усами Айзик.
Господи, какая это была рыба! Пальчики оближешь! Да еще с песней. Ее всегда начинала Хана, а подпевали все вместе.
- Спасибо, спасибо, спасибо!
Секрет заключается в том,
Сначала фаршируется рыба,
Гостей приглашают потом…
- Удовольствие нужно растягивать. Тем более, в шабат, - радовалась семья.
Над Минском плыли грозовые облака, через несколько дней над ним поплыли уже чужие самолеты. По Могилевскому шоссе беженцы заспешили на восток, подальше от войны. Но она догнала их через тридцать километров.
- Хальт! - Наставили немцы автоматы на толпу, разворачивая в сторону Минска.
Бабушка Хана — еще моложавая пятидесятилетняя женщина, в общей суматохе с Хаимом и Янкелем бросилась в придорожный кустарник.
- Назад нам никак нельзя! Отсидимся здесь, а потом посмотрим, что будет дальше, - успокаивала она внуков.
Когда-то жила в этих краях, хорошо их помнила. Евреи местечка - напуганные войной, ничего не знающие, что происходит за его пределами, приютили беженцев.
- Шма, Исраэль! - молились в местечке.
Хана тоже молилась, как все, ища спасение в обращении к Богу. Но хорошо понимала, что даже он не услышит все молитвы, столько их много.
В трех километрах от местечка возвышался купол католического монастыря, где, как узнала Хана, служил ее школьный вздыхатель Иосиф. К нему, одевшись по–крестьянски, отправилась с детьми. За тяжелыми монастырскими воротами проходила жизнь, отрешенная от мира.
- Евреи не могут находиться в монастыре. Твоих внуков мы переведем в нашу веру. Дадим другие имена. Что будет дальше - Богу известно, - услышала в ответ.
- Что еще можно было предпринять? Главное, чтобы они остались живыми. А кем будут: евреями или католиками - это уже совсем не важно, - думала про себя. А сама ушла, куда глаза смотрели: подальше от дорог и людей. Добрела до какой-то лесной избушки, где ей предложили в обмен за работу стол и крышу.
- Я не пытаю цябе, хто ты и адкуль? Жыць будешь у старой хаце. Працуй за харч и жылле. Згодна? (Я не спрашиваю тебя, кто ты и откуда? Жить будешь в старом доме. Работай за еду и жилье. Согласна)?
Хана была согласна на все: это же такое счастье спрятаться от войны! Никогда не косила - научилась косить. Никогда не доила коров - научилась доить. Никогда не рубила дрова колуном - научилась рубить.
В августе сорок четвертого старый лесник Язэп повесил на плечо Ханы новые лапти, дал в руки чистую домотканую одежду и вывел ее на шлях.
- Минск освободили. Иди домой. Может, кого-либо найдешь из своих. Я догадался, кто ты…
В монастыре новый настоятель никакого внимания не обратил на изможденную крестьянку. От работы на ветру ее лицо было в глубоких морщинах, ее руки напоминали корни деревьев - узловатые, с наростами. Седая старушка долго смотрела на всех молящихся, служителей, и не находила кого искала.
Тогда она запела тихим голосом:
- Спасибо, спасибо, спасибо,
Секрет заключается в том.
Сначала фаршируется рыба,
Гостей приглашают потом.
Полоумную старушку с распущенными седыми волосами не раз выводили за ограду монастыря. Но она снова и снова возвращалась к его воротам. Что-то напевала про фаршированную рыбу, которая совсем не является католическим блюдом.
«Сначала фаршируется рыба,
Гостей приглашают потом,-"
Все бормотала она себе под нос. И вдруг все увидели, как два юных монаха в черных одеяниях бросились к крестьянке с радостными криками:
- Идише нешоме, идише нешоме, - и упали перед ней на коленях.
А служба продолжалась дальше…
Рыбачка Соня
Евреи любят давать друг другу всякие клички. Скажем, Арона называют шнобелем. Разве непонятно почему? У него нос на семерых рос, а одному достался. Посмотришь на Арона и сразу забываешь его имя, так и хочется сказать: шнобель!
Рувима вообще называют шлемазл. Это тоже самое, как по-русски: ни рыба, ни мясо. Скажете, что клички дают только в местечках. Минск столица и здесь живет городской народ? А я вам скажу, что в маленьких домиках, которые сбегают к реке Свислочь, проживает именно городская беднота, переехавшая из местечек. Здесь только ходи и записывай их шуточки-язвочки, да слова-колючки. Что ни человек - колоритная фигура. Говорят кратко, но метко. Есть такой Бениамин Соломонович Штангебрудель. Никто его никогда так не называл. Он что профессор? Нет! Резник! Зовут его Штангелем.
А Соню - «грэйсе тухес»! В переводе с идиш на русский, эти слова звучат не совсем благозвучно (большая задница). Но именно так прозвали дочь рыбака Соню Перламунтер. Обижается? Нет! С детства она еще хорошо знала речные притоки: это про нее пели в Минске «Шаланды полные кефали…».
Рыбачкой была отменной, но еще лучше - свахой. Даже самая вкусно приготовленная рыба, все равно остается рыбой. А сваха - это королева еврейской улицы! Без нее не обходилась ни одна свадьба, ни одна брит-мила, ни одна бат-мицва. Все эти идущие по кругу праздники - жизнь Сонечки Перламунтер.
Идет по улице – грудь высокая, талия узкая, волосы медные, глаза – улыбаются, и уже никого не видишь: всех затмевает. Думаете, просто так прогуливается? Хозяйство свое проверяет: заметит, у кого дочь на выданье, у кого уже вообще перестарка, у кого сын робок в поисках невесты…
В окошки маленьких домиков заглядывает луна, от которой ничего не скроешь. Так бы и жили, так бы и жили евреи: под хупой молодых поздравляли, детей плодили, шабат встречали, новые подметки на старые каблуки подбивали, если бы не война.
Двадцатое июля сорок первого года по всему городу развесили большие плакаты, в которых сообщалось, что «усе жыдоускае жыхарства Менску абавязана пасля агалошання гэтага загаду на працягу пяци дзен перабрацца у жыдоуски раен. Кали хто з жыдоу пасля сканчэння гэтага тэрмину будзе знойдзены у гэтым раене, то будзе пакараны…».
Старые раввины молились, призывая к терпению, молодежь бунтовала, а рыбачка Соня в белом платье вышла на улицу. Игриво повела плечами, увидев патруль с немецким офицером. Мимо такой красавицы он пройти не мог. Эта еврейка его сразу же завела. Хотел ударить, растоптать сапогами, но потерял свою силу под ее шоколадным взглядом.
- Приду вечером, - сдержал себя.
Когда утром от ветра открылась дверь, увидели безжизненное лицо пана офицера.
А Соня, как под землю канула. Говорили люди, что ранним утром видели в Свислочи лодку, которая уплывала от городских берегов. Кто был в ней, не могли рассмотреть, но в бурлящие воды могла броситься только «Соньке грэйсе тохес».
Фотография
Шмуэль, худощавый еврей с длинным носом, в гетто был одиночкой. О себе он ничего никому не рассказывал, да особенно никто в душу и лез. Подселили его к одной многодетной семье, дали место в уголке. Что еще надо на первое время? А потом, что будет - то будет…
Каждое утро Шмуэль в составе рабочей колонны выходил за пределы гетто. Когда он возвращался, самая маленькая Лейзеле - трехлетняя девочка бежала к нему с протянутыми руками. Тогда Шмуэль разворачивал свой паек, вынимал из него две половинки рыжего хлеба и делил между детьми.
В гетто кто спит, кто не спит, а глаза Шмуэля открыты даже во сне. Жил, как все: не хуже других и не лучше. Жена Симочка - красивая и поворотливая, да трое взрослых дочерей с длинными черными косами. Началась война, все трое отрезали свои косы и ушли из города с отступающими войсками. Жену застал убитой в разгромленной квартире. Еще не было немцев, а свои уже мародерствовали.
В кулаке Симы увидел семейную фотографию: самое ценное, что было у нее. С этой фотографией Шмуэль и пришел в гетто. Чтобы она не помялась, хранил ее между двумя кусочками хлеба. Вчерашний хлеб отдавал детям, а между двумя половинками новой порции, бережно укладывал семейную фотографию.
Жизнь в гетто была невыносимой: расстрельные акции, голод, холод, издевательства. Но этого было еще мало. На полураздетых и голодных людей наложили контрибуцию: пятьдесят килограммов золота. В основном массе ремесленники, городская интеллигенция, такого его количества и в глаза никогда не видели.
Когда группа полицейских ворвалась в помещение. Шмуэль засунул руку в карман, чтобы дальше спрятать дорогой для него сверточек.
- Золото прячешь, тварь поганая, - ретивый служака разрядил в Шмуэля очередь.
Когда стал потрошить его карманы, выпал пакетик с двумя кусочками хлеба и вложенной между них фотографией. На ней молодой Шмуэль в окружении жены и своих дочерей озорно смотрел в кадр. Фотография, продавленная кованым каблуком и отброшенная в сторону, осталась сиротливо лежать на грязном полу.

Портрет из гетто
Роман провел взглядом по квартире, которую завтра должен оставить. Хотя рассчитывал, что после продажи ее хоть какую-то копейку возьмет с собой. Но не получилось… История эта давняя.
До войны за его мамой, известной артисткой Белорусского оперного театра, безуспешно ухлестывал театральный художник.
- И сколько вы, Любовь Исааковна будете ждать своего мужа с фронта? Финская война давно уже закончилась, - все подшучивал он.
А в один из дней принес в подарок ее портрет, выполненный на холсте. Видимо, надеясь совсем на иное расположение.
Когда началась война, маму отправили в гетто, где сожгли вместе с другими евреями в Тростянце.
Роман, пережив танковое сражения под Курской дугой, без одной руки вернулся в Минск. Поселился в той же квартире, где жил вместе с мамой. Юность была опалена войной, от мамы не осталось даже ни одной фотографии. И вдруг случайно встретив художника возле кинотеатра «Центральный», узнал, что тот сохранил довоенный мамин портрет.
- Смотри! Кажется, вот-вот сойдет с полотна, - говорил он, пригласив к себе Романа.
Мама, словно живая, смотрела на сына из прошлой жизни. Копна черных волос, милая улыбка, от которой исходила такая теплота, что даже его измученному сердцу становилось легче.
Весь мир Романа сомкнулся на этом портрете.
Много раз просил художника продать его, потом, когда он умер - умолял сына художника. Но зная большой интерес к портрету, отец и сын всегда заламывали такую цену, что у него всегда опускались руки. Перед отъездом в Израиль снова решил навестить квартиру художника. Продал мебель, электротовары: появились какие-то деньги, чем не возможность заплатить за портрет?
Буравя хитрыми глазками, плотный мужчина с косичкой стоял на пороге. Редкие волосики растрепались, на бороде шевелились хлебные кусочки, в глазах горел пьяный угар.
- Что я хочу за картину? Твою квартиру, - завопил он.
- За картину квартиру? - не понял Роман, - твой отец ни одну свою работу не продал даже за 500 долларов, а ты хочешь в десятки раз больше?
Когда Роман уходил, по лестничной площадке неслась злобная ругань:
- Да я бы давно этот портрет выкинул на свалку, только дал слово отцу, что никогда этого не сделаю, пока ты надеешься его получить. А уедешь - сожгу, разорву на части.
…В аэропорту возле стойки стоял одинокий мужчина с одной рукой. Жены у него не было: мало кто хотел выйти замуж за инвалида, да и он сам не хотел быть обузой ни для кого.
Багаж у него был небольшой, чемоданчик да картина в простенькой раме, завернутая в мешковину. Самое дорогое Роман взял с собой в далекую страну.
Ему казалось, что его мама не осталась в гетто, а улетает вместе с ним…
Черная пеленка
В июле сорок первого года из Минского гетто еще можно было уйти: не везде было проволочное заграждение, полицейское оцепление. Колонны евреев вгоняли на отведенную территорию под гетто. Тысячи людей заселяли в выделенные дома, освобожденные квартиры захватывал, кто мог.
Семью Зеликман - родителей, трех дочерей и их троих детей, живущих ранее на улице Танковой, переселили на другую улицу. До полного комплекта им добавили еще шесть человек.
Матвей Шлемович - отец семейства, 55-летний минский инженер, быстро сориентировался в обстановке:
- Для чего нас собрали вместе? Чтобы легче было уничтожить. Бежать надо.
- Если расстреляют, - развела руками его жена Дора Евсеевна, - так хоть вместе.
- Нет! Нужно бежать, хоть кто-нибудь спасется, - не согласился с женой Матвей Шлемович.
Выходили по одному, чтобы не мозолить глаза своей еврейской внешностью, решили разделиться и идти подальше от Минска, спрятаться в каком-то селе, или идти дальше на восток.
За город Ханка, младшая их трех дочерей, вышла… одна. Остальные пропали по дороге. Если точнее, то не одна: на руках в черной пеленке у нее была завернута новорожденная Рахелька. За всю дорогу девочка ни разу не всхлипнула, давая маме возможность убежать. От молока груди напухли, им была пропитана вся кофточка. Зайдя глубже в лес, присела на поваленное дерево и стала кормить малышку, обдумывая, что делать дальше. Впереди простиралось поле, за ним узенькой полоской стояли невзрачные хаты. Кажется, рукой подать, но идти по скошенному полю немало. Солнце вошло в зенит, губы пересохли, не было ни грамма воды, но Ханка понимала: нужно ждать до вечера. Если выйдет сейчас, то станет очень заметной фигурой на пустом поле. И когда тени выровнялись, стали видны лишь очертания, двинулась в дорогу. Вырисовался большой дом с крепким забором. Появилось желание быстрее спрятаться за него, забыть обо всем на свете. Постучала:
- Мне бы воды немножко?
Босая, с запекшими губами, растрепанными черными волосами, она была похожа на приведение. Черная пеленка начала двигаться на руках: Рахелька проснулась.
- Беженка я, помогите ради Бога, - обратилась к вышедшему на стук хозяину в кирзовых сапогах.
Девочка – подросток принесла молоко, миску бульбы, завела в дом. Ее отец только колол ее взглядом, ничего не говорил. Хана не знала, чем отблагодарить, сняла свои золотые сережки и протянула девочке. Ночью проснулась от стонов, громких разговоров.
- Мама рожает, - забежала она в сени к Хане в полночь, отец побежал за бабкой-повитухой. Помогите!
Хана после школы училась на акушерку, потом на врача и давно уже не принимала роды, но сейчас нельзя было медлить.
По дороге в комнату роженицы, она увидела полицейскую форму и оторопела, осознав свою ошибку. Хана понимала, что хозяин дома обязательно сообщит про нее немцам. Одна была надежда, что к бабке-повитухе он побежит раньше. Значит, до его прихода она должна оказать помощь роженице. Тогда ей будет, может быть, спасение.
- Барух ата адонай… молилась Рахель, уповая на помощь Бога и спасение от него.
Когда в ее руках появился маленький человечек, роженица с благодарностью сказала ночной гостье:
- Срочно положи своего ребенка рядом с моим, только поменяй свою черную пеленку на мою белую.
Когда в комнату ворвался хозяин, он увидел рядом с женой две маленькие головки.
- Двойня у тебя, Кузьмич, - прошамкала его свекровь, - если бы не постоялица, не родила бы твоя жена.
Утром Ханка исчезла в сером тумане.
Больше ее никто не видел. Но кареглазая девочка, которую назвали Ганкой, до трех лет не выпускала из своего кулачка уголочек черной пеленки.

Побег из кровавого замка
совершили евреи из Мирского гетто
Во время войны в Мирском замке, что под Минском создали еврейское гетто. Из него убежало около 200 человек. Через два дня расстреляли оставшихся 650 стариков и женщин.
- Евреи, что будем делать? - спросил сапожник Гриша, скорбным взглядом обводя подвал. А может, и не сказал, только подумал? Да и кому говорить? Кто услышит? Никто? Все люди, загнанные в подземелье Мирского замка, знали, что завтра их погонят на расстрел.
Что делать?
Плакать?
Слезы - высохли.
Рыдать - нет уже сил.
Биться головой о стенку - ее все равно не пробьешь и на свободу не выйдешь...
В подземелье тихо, и в этой тишине слышно все.
- Мейн тохтер, мейн зун, - прижимает к себе детей Сара, - вы давно уже ничего не ели. Вот вам по конфетке. Проглотите и будете спать спокойно, все забудете, - давясь в нервных конвульсиях, она что-то вкладывает в рот своих детей.
- Откуда у нее конфеты? Какие сейчас конфеты? - не понимает Гриша и вдруг догадывается, что она травит своих детей, вспомнив, о том, что Сара как-то обмолвилась, что на крайний случай припасла... яд. И этот крайний случай наступил? Больше нет надежды? Нет! Ни у кого нет?..
Может, ей помешать? Детей еще можно спасти? Сапожник Гриша хочет подняться со своего места, но разве мать любит своих детей меньше, чем он. И от чего и от кого спасти? От того ужаса, который предстоит увидеть детям во время расстрела? Оскаленных овчарок, гогочущих соседей, вышколенных немцев?
- Все! Теперь можно и умирать, - шепчет сидящий рядом с ним старый Янкель, натягивая на себя белую рубашку, - не пойду же я на тот свет в старом исподнем.
Господи! Никто ни на кого не обращает никакого внимания. Каждый в одиночку со своими мыслями. В уголке раввин Моше. У него блеклые глаза, безумный взгляд уткнулся в молитвенник. Молится беспрерывно, рядом с ним взрослые мужчины.
- Они читают кадиш?
- По ком читают?
- По Залману и Рувену. Утром они забрались на верхотуру замка и бросились вниз. Вниз? - Смелые люди! - обсуждали их поступок евреи, - быстрая смерть. И так быстро взобрались на крышу, что часовые не успели заметить?
- Все мальчуганы с детства хотели увидеть, что за Мирским замком? С детства каждый, как циркач скакал по его стенам. О-го- го! - кто-то еще находил силы на вспоминание.
- Мы еще живы?
- Нет! Только внешне. Внутренне мертвы, а завтра уже некому будет читать по нас кадиш.
Ребе Моше встал в центр маленькой комнаты, его обступили евреи. И начинается молитва. Вначале тихая, слабая, потом набирающая силу, она становится все громче и громче, все сильнее и сильнее. И показалось, что расшибет в пыль каменные стены подвала, куда загнали евреев из местечка Мир. Некоторые люди, словно очнулись от беспамятства, увидели себя еще живыми. А если живые, есть надежда?
Элуим (Господи), таозри лану (помоги нам)... молились евреи, выпрашивая у Бога уже избавление и помощь, а не легкую смерть.
На руках у Сары с пожелтевшими лицами вытянулись ее мертвые дети Зелда и Зяма. Сама она, очнувшись после отравления, ее доза оказалась небольшой, стонет то ли от боли, то ли от того, что осознала, что сделала.
- Мейт тохтер! Мейн зун, - прижимает к себе маленькие головки детей. Старый Янкель в белой смертной рубашке на четвереньках ползет к молящимся, чтобы быть вместе со всеми. И вдруг на пороге подвала появляется бледный человек в черном полицейском мундире и черной фуражке.
- Евреи! Бежим!
За ним – открытая дверь, в подземелье рванул с улицы свежий августовский ветер.
- Что говорит этот полицай? Куда бежать? С кем?
- Не слушайте его. Может быть, не всех еще расстреляют? Кого–то оставят в живых. Всех же не расстреляли в прошлом году, - завопили люди, которые уже смирились с тем, что будет.
- Идн! Я – не немец! Я – еврей! Такой же, как вы. У нас нет времени. Кто хочет жить, за мной! - закричал Освальд.
На выход рванулись Маша и Девид Синдеры, Израэль Шифрон, Яков Лившиц. За ними Хаим Ицкович, Соня Протас, Бенджамин Геревиц… Как тени, они взлетали на ступеньки в узком подземелье и скрывались в темноте августовской ночи.
- Сейчас начнется стрельба? Вот-вот начнется? Кто же выпустит евреев живьем из гетто, - думал сапожник Гриша, удивляясь, что совсем не слышит никаких выстрелов на улице.
Старый Янкель, покачивая головой, медленно укладывался калачиком в уголке. Куда ему убегать, а другим старикам, а женщинам с детьми? Тоже куда? В лес, болота - на съедение волкам? Да и сколько продержишься без еды и воды? Догонят, обязательно догонят.
- Нет! Лучше уже оставаться здесь. Вдруг пронесет? Не расстреляли же всех во время первой акции…
Свежий ветер снова ворвался в открытую дверь, но уже с лаем овчарок. На пороге появились разъяренные полицейские:
- Ну, жиды! Теперь вам не жить!
… А несколькими месяцами раньше богатая шляхта наперебой приглашала к себе нового переводчика гестапо. Каждый хотел породниться с ним: разве он не выгодная партия? У многих дочери, как пампушечки, налились женским соком. То одна упругим боком прижмет Освальда в переулке, то вторая, будто невзначай, приоткроет блузку с мощной грудью.
- Война все спишет! Пользуйся моментом, отправят на фронт и забудешь, что за фрукт свежая баба, - хохочет вихрастый Степан – из местных полицейских.
Освальд только поддакивает, а сам думает о том, что везение может ему и отказать. Вдруг как-то узнают, что он еврей, и тогда все пропало. Народ сейчас перемещается, словно ветром гонимый. Вот вчера в разговоре с одним полицейским узнал, что он тоже родом из Южной Польши. Этот жил подальше, а где уверенность, что в другой раз кто-то не приблудится из его краев?
И все же, о себе меньше думал: знал пока он на службе, значит, в безопасности. А вот его-единокровные братья-евреи в опасности. Для устрашения расстреляли в первой партии почти две тысячи человек. Остальных поместили в подвалы Мирского замка: окружили его колючей проволокой. Как–то зашел туда с одним из эсэсовцев. Сваленные, как мешки, люди лежали в углу. Спертый воздух: нечем дышать. В глубоких жалких глазах - страх и ужас.
- Как они протянули здесь столько месяцев? - подумал про себя, - зная, как узники гетто за картофельные очистки, гнилые овощи работают на богатых мирян. Как в жалких лохмотьях прячут и приносят что-то съедобное в подземелье.
- Счастливые! Скоро их муки закончатся, - подсмеивается гестаповец, - назначена дата акции. Фюреру не нужно жидовье. Всех уничтожим! Всех! Хайль Гитлер, - развязал свой пьяный язык…
Не зря Освальд его так долго обхаживал. Не зря! Как сообщить об этом в гетто? Времени оставалось в обрез. Помог случай. Двух молодых евреев направили на ремонт помещения полицейского участка. Выбрав момент, когда рядом никого не оказалось, Освальд заговорил с ними на идиш. Это произвело на них впечатление разорвавшейся бомбы.
- Я еврей, как и вы. Моих родителей сожгли в Освенциме. Я помогу вам бежать, только все нужно делать четко и быстро.
Как все это происходило, осталось за рамками нашего времени, только в августе 1942 года молодые узники гетто совершили побег из подземелья. Одни говорят, что Освальд передал копии ключей в гетто, другие, что хорошенько напоил охрану - да разве важно, как было на самом деле?
Третьи говорят, что вообще никакой охраны не было. Возле проходной будки, перетянутой колючей проволокой, стояли сами евреи, которые охраняли своих … же евреев. А кто вам сказал, что евреи - согласившиеся служить у немцев, лучше русских, или белорусов? Думаю, что были во много раз хуже: ибо должны были доказать немцам, что они преданы им, как собаки…
Никто не знает, как все было точно, столько прошло времени, но факт, что Освальд помог бежать более сотни евреев, а с учетом родившихся их будущих детей и внуков, он подарил жизнь уже тысячам.
Ну почему, рядом с благородством часто соседствует мерзость, а с подвигом - предательство. Как вы думаете, кто храбреца выдал? Какой-то житель поселка Мир? Немец, местный полицейский? Нет! Нет и нет! Свой же брат – еврей, продавший свою омерзительную душонку врагу. И снова неожиданный поворот: Освальда Руфайзина спасает немецкий офицер: ночью он выпускает его из тюрьмы. Без слов, указывает рукой на дверь.
Евреи, оставшиеся в каземате, будут расстреляны. Недалеко в соседнем лесу. Старики, дети, женщины понуро плелись к песчаному обрыву.
… Я хочу представить август сорок второго года, когда был совершен побег из Минского замка. Немцы всполошились, стянули силы со всей округи, бросили на поиск полицейских, собак?
Может, так было, а скорее всего, нет? Куда легче объявить местному населению, что за каждого пойманного еврея будет ведро муки или бульбы?
Смеется в усы местный начальник полиции: он хорошо знает жителей поселка. Разве мало людей, которые готовы даже без вознаграждения искать убежавших? Понимают, что, если выживут и вернутся с Красной Армией, придется отдавать дом, корову. Поэтому не должны выжить и вернуться. Строчит донесение начальнику областного полицейского участка:
«Сторож лесничества Миранка донес, что в… лесу скрывалась еврейская банда. Было послано 60 полицаев и 3 жандарма (!)…
Окрыленный удачей, полицейский начальник пишет, что наряд потребовал от «евреев выходить без оружия, иначе будут брошены гранаты». Вышли трое мужчин и две женщины. Все они из населения г. Мир. После короткого допроса были расстреляны…». И дата: 15 ноября 1942 года.
Сторож Миранка, по-видимому, в тот день себя чувствовал героем, как и начальник полицейского участка. Это же надо: раскрыта еврейская «банда».
Пятеро изможденных старых людей прятались в лесной пещере. Заметьте число: 15 ноября, без трех дней прошло три месяца после побега. Как им удавалось столько времени прятаться в километре от поселка Мир, даже трудно представить? Целый отряд вооруженных полицейских отправили на ликвидацию евреев. Среди них были и их хорошие знакомые, и соседи.
… Я приехал в Мирский замок, у которого богатая история, начиная с шестнадцатого века. Но меня поразила не она, а цвет озера на берегу которого стоит этот замок.
- Не понимаю? - вопрошает мой попутчик, - я фотографирую - у меня цвет озера обычный, на твоих фотографиях он кровавый?
- А я понимаю: озеро хочет мне рассказать какую-то тайну. О Мирской трагедии еще все





1
Этка Натапова не любила вспоминать, как она, одна из немногих евреев города Климовичи, спаслась от неминуемой смерти. Скорее, не могла вспоминать. Но во сне она так страшно кричала. И в этом крике было что-то дикое, нечеловеческое.
Немцы наступали стремительно, хотя большинство евреев успело бежать и оставить Климовичи. Но дед Моисей никуда не спешил.
– Немцы нас не тронут. Зачем бежать? На кого, скажите, я оставлю свой дом? И свою лошадь? – вслух недоумевал он.
Короче, никуда они не уехали.
Когда немцы вошли в город, сразу же взялись за евреев. Тем более, у них появилось немало приспешников и холуев из местных. Каждому еврею приказали нацепить желтые звезды. Стали гонять на тяжелые земляные работы. Запрещено было все. Запахло смертью.
Бежать? Куда? И как? У Этки – немолодые родители и маленький ребенок.
– Мальчика я возьму к себе. У меня много детей, он будет незаметным среди них. А вы скорей уходите из города, – предложила сердобольная соседка Румянцева, добрая, милая женщина.
Списки евреев составлены были уже заранее. За каждым следили полицаи – вчерашние, казалось бы, одноклассники и приятели.
Однажды, как обычно, Моисея и Этку куда–то отправили на работу. И в тот же день началась акция по уничтожению евреев. В их дом ввалился полицейский. Пинками и ударами сапога он вышвырнул во двор жену Моисея, мать Этки. Увидев, что маленького внука в доме нет, зарычал, как собака.
– Жидовка, куда мальчишку спрятала? – орал он на всю улицу.
Хорошо зная, где надо искать, полицай отправился к их белорусским соседям и друзьям, к Румянцевым. Полицаи были более коварны и жестоки, чем немцы. Наставив ружье на Румянцеву, полицейский кричал, чтобы она немедленно отдала жидёнка, иначе он перестреляет и ее, и всех ее детей прямо сейчас.
И в это время из тайника показалась черненькая головка испуганного мальчугана.
– Моисеевна, всех погнали на расстрел! И твоих вместе со всеми, – крикнула на бегу Этке вся растрепанная и перепуганная соседка. Этка и Моисей помчались на окраину. Не думали ни об опасности, ни о себе: бежали со всех ног к месту расстрела. Но в последний момент что-то их остановило, и они заскочили в какой-то сарайчик.
Этка Натапова рванулась было к выходу, увидев издалека, как ведут к расстрельной яме ее маленького сына и старую мать.
– Стой! Им уже ничем не поможешь. Живые должны дальше жить, – успел схватить ее отец.
Кошмар продолжался несколько часов: совсем рядом расстреливали родных и соседей. В то же время люди, с которыми они годами жили в одном городе и ходили по одним улицам, о чем-то разговаривали, обедали, мило улыбались… В Климовичах, в нескольких километрах от трагедии – как будто ничего не случилось! – продолжалась обычная будничная жизнь. Местные полицейские, поджидая очередную группу обреченных евреев, хохотали, глушили из горла водку, курили махорку.
Этка чуть не сошла с ума. Она до костей изгрызла свои руки. Моисей крепко прижал ее к себе, зажал рот и не давал вырваться. Ночью огородами они вернулись домой, чтобы собрать необходимые вещи и уйти. Но вдруг в окно увидели, как к дому приближаются немец и полицай. Обнаружив, что не расстреляли еще двух евреев, пошли разыскивать. Этка услышала, как полицейский громко уверял немца, что беглецы спрятались дома. И перебежав в другую комнату, Этка и ее отец успели выскочить в окно, выходящее в огород. К счастью, густая и высокая картофельная ботва была еще не скошена. Спрятались в ней, сидели неподвижно до темноты. Полицейский, стреляя очередями во все стороны, бегал вокруг дома, злился, кричал, угрожал, что если найдет, будет резать на куски … Что оставалось делать?
Надеяться на Бога и на судьбу.
В ночи они проползли на четвереньках через все картофельное поле. Когда-то Моисей сделал в ограде маленький лаз, который выводил на соседнюю улицу. Как сейчас пригодился этот лаз! Как помог!
Они уходили огородами, маленькими улочками, спешили до рассвета дойти до леса. В лесу долго блуждали, пока не вышли на партизан. Партизаны готовы были взять к себе Этку, а старик Моисей был уже в тягость. Они опять пошли. Лесом пошли дальше. Никаких подробностей своего лесного путешествия Этка никому не рассказывала. Известно, что с горем пополам, с огромным риском для жизни они как-то добралась до Узбекистана, где жили родственники.
Пишу об этом и не могу представить, как можно было уйти из Белоруссии, которая с первых дней войны была под немцами. Идти по территории, занятой врагом, без еды, воды, одежды? Видимо, судьба их вела, судьба выпала – остаться в живых.
… В Климовичи они вернулись в 1946 году. Чужие люди заняли их дом. И некоторое время они жили вместе. Потом уехали.
Этка снова вышла замуж. В 1947 году у нее родились близнецы: девочка и мальчик. Дети, жили, не вникая в семейную трагедию. Знали, что их мама Этка – одна из немногих – спаслась в день расстрела. Не понимаю, как наша мама все годы жила с такой острой болью, прятала ее внутри себя, как будто ничего и не было.
2
Первым председателем колхоза «Энергия» избрали Тевку – Тевье Вайнермана.
Почему его? Да по самой простой причине: среди всех местечковцев он был приметной личностью. Еврей как еврей – с женой и детьми, целомудренно соблюдавший субботу. Но Тевка очень любил читать. И не только еврейские талмуды, которые объясняли все и всем, но и художественную литературу. Соседям он чем-то напоминал Тевье-молочника, героя известной повести Шолом-Алейхема, да и звали его так же.
Однажды зачитавшись, он не выполнил просьбу жены. И получил от нее трепку. Упершись руками в бока, она красноречиво объяснила ему, кто он такой и откуда. На что Тевье (тогда еще он не был Тевье-молочник) резонно заметил, прочитав жене дословно пару строк из Шолом-Алейхема:
«Баба-бабой и останется! Недаром Соломон мудрый говорил, что среди тысячи жен, он ни одной путной не нашел. Хорошо, что еще нынче вышло из моды иметь много жен».
Его жена – красавица и умница, каких еще нужно было поискать – поиграла черными длинными косами, будто намереваясь что-то сказать, и пошла в дом. Но на пороге остановилась, улыбаясь во весь рот:
«Э-й-й, ежели ты думаешь, что как Тевье-молочник будешь дурить меня всякими байками, то ты ошибаешься. Я тебе не Голда Шолом-Алейхомовская, я – Злата. Злата михалинская! А свои шутки-прибаутки оставь на таких же книжников, как ты…»
Не знаю, слышал ли кто через плетень их разговор или сами они проговорились, только с того дня Тевье без приставки « молочник» никто уже не называл. Вскоре он привык к новому имени, словно родился с ним. А что? Имя неплохое. Известное на весь мир. Даже в далекой Америке знают о Тевье-молочнике.
Какая разница, где кто живет? Тевье-молочник, он и в Михалине Тевье-молочник! Тем более, что к нашему Тевье вскоре пришла известность. Да такая, что Злата перестала смотреть на него с прищуром своих очаровательных глаз. Кто первый человек в местечке? Ее муж! Кто первый председатель еврейского колхоза «Энергия»? Ее муж!
Все михалинцы проголосовали за него. Бывшее имение помещика Шацкого передали под управление не кому-либо, а Тевье-молочнику. Пятьдесят еврейских семей образовали артель, коммуну, или, как хотите, так ее и называйте. Видите, как повезло нашему Тевье?! Даже больше, чем его тезке из книги Шолам-Алейхема. В начале повезло. А что будет потом…
Моя бабушка Сара трудилась тогда на ферме дояркой вместе со Златой, женой председателя. А мой дед Залман работал в полеводстве. Брат моего деда Айзик и его жена Белла, их взрослые дети тоже выходили на наряд. А мой отец Давид? До 17 лет наряду со всеми был на колхозных работах.
В кузне заправлял Янкель Резников. Я застал его и, живя по соседству, часто разговаривал с ним.
– Вот там, через дорогу находилась колхозная дворня. Недалеко от нее была кузница. Постоять день возле горна, дышащего пламенем, было ой как нелегко!
Я вот сейчас думаю, если бы Тевье-молочник, по фамилии Вайнерман, председатель еврейского колхоза проявил строптивость и неподчинение? И настоял, чтобы перед его отправкой на фронт, прежде всего немедленно эвакуировали всех жителей местечка…Возможно, что тогда моя бабушка Сара и ее дети были бы живы? Возможно, что остались бы тогда в живых и другие михалинцы?
Хотя понимаю, что председателя колхоза сразу же расстреляли бы по законам военного времени и за… панику. Куда же смотрел великий Сталин? Обещал народу, что будем бить врага на его территории? А началась война – и не слышно, и не видно вождя в первые дни…
А руководители Белоруссии? Тоже не герои: сразу тайно покинули Минск. Военные командиры забрили мужчин Михалина, а женщин, стариков и детей оставили врагу. Без защиты. Для них уже все было предопределено. Судьбой? Почему судьбой?
А может, предательством властей? Их неспособностью позаботиться о гражданском населении? Тем, кто ушел на фронт, выпала лотерея. Везунчиками стали не все. Но кто-то же получил главную награду – жизнь.
Вначале о славных сыновьях Михалина, которые затерялись на просторах войны и не вернулись домой. Вспомним о них.
Три сына было у Исаака. Долгие годы на левой окраине местечка стоял добротный дом Исаака Лайванта. И не было лучше этого дома!
– В 1921-1922 годах этот дом построил мой дед, заложив тем самым Михалин, – писал мне летом 2016 года из Америки Лазарь Лайвант, внук Исаака. В отличие от дома моего деда и других домов судьба дома Лайванта оказалась счастливой. Не сгорел и не попал под бомбежку. Короче, повезло. Повезло и старому Лайванту с женой: они остались живыми. Успели уехать.
Но двум их сыновьям не повезло. Не каждый офицер становится майором в 24 года, тем более – еврей. А вот Лазарь, их средний сын, стал! И какая же была у него горькая судьба.
– Мой дядя погиб за три месяца до окончания войны, – писал в том же письме его американский племенник, названный в память о дяде.
Через польский пограничный городок, где военным комендантом был майор Лазарь Лайвант, прорывались немцы и их пособники. Военный комендант не обязан был в конце войны идти в горящее пекло. Есть офицеры ниже рангом. Но Лазарь уже знал о массовом уничтожении евреев, догадывался, что произошло с его родным Михалином.
– Никто из фашистов не должен перейти границу и скрыться в Германии! Никто! – приказал он подчиненным.
Немцы и полицейские с невиданной яростью осаждали пограничников. До спасения рукой подать! Вот она –
Германия! С лесной опушки, как на ладони, видны красные черепичные крыши. Нужно только остановить этот беспощадный огонь… Но остановить нелегко! Это не просто бой! Это – последний бой! Все понимали это.
Увидев, что часть диверсантов уходит к границе, майор Лайвант вызывает огонь на себя. Надеется, что его бойцы за это время успеют обойти врагов и перекрыть им дорогу. Э-х, молодой майор, молодой майор, ты пошел напролом! Врага остановили. Границу никто не перешел!
Но майора Лазаря Лайванта в расположение воинской части принесли на плащ-палатке: все его тело изрешетили автоматные очереди.
Младшего брата Лазаря, Бому, убили на год раньше. Было у Исаака Лайванта и его жены трое сыновей: остался один. С двумя ранениями и тяжелой контузией добрался до местечка только самый старший Давид.
Огромные яблони, выросшие за прошедшие годы, стучали своими хрустящими антоновками в окно, словно приглашали выйти в сад. Здесь было так тихо и спокойно. Тяжкие годы войны ушли куда–то прочь. В родном доме, куда каждое утро приходили на наряд колхозники, Давид набирался новых сил.
Его отец, Лазарь Лайвант, став председателем послевоенного колхоза, поднимал хозяйство вместе со всеми односельчанами. Колхоз возрождался, словно птица Феникс. Это было невероятно!
В Милославичах, Хатовиже, Родне, где до войны были еврейские колхозы, ничего не восстанавливалось. Как и по всей Белоруссии. Нельзя было склеить то, что разбито.
А в Михалине собирались уцелевшие жители бывших местечек: создавался новый коллектив! Более десяти лет после войны еще работали на полях и лугах, справляясь со всеми работами в полеводстве и в животноводстве. В составе «Энергии» были уже не только евреи, но и белорусы. Жена еврея-офицера Исаака Злобинского, умершего от фронтовых ран, Зинаида стала дояркой. Как и Вера, жена бывшего жителя Милославичей Ильи Кугелева. Приходили на работу из соседних сел и даже из города.
До средины пятидесятых годов колхоз в Михалине назывался «Энергия» Потом его соединили с соседними хозяйствами, переименовали в колхоз имени Карла Маркса. Старые михалинцы, видимо, стремились подчеркнуть, что сохраняют какое-то отношение к еврейству. Сам вождь мирового пролетариата себя к евреям не причислял, да и работающих в объединенном колхозе евреев можно было пересчитать по пальцам. Рядом было множество «Путей Ленина», «имени Ленина» и так далее, но «имени Карла Маркса» – только один во всей области, а может, и в республике!
Михалинская детвора успевала везде: мы были первыми на закладке силоса, вместе со старшими перевозили сено к ферме, знали новые норы в складских помещениях, самые сладкие сорта яблок и груш в колхозном саду. Но постепенно оставалось все меньше и меньше от прежнего михалинского еврейского колхоза.
– В 1955 году моего дедушку отправили на пенсию, через три года он умер, – пишет внук Исаака Лайванта Лазарь.
А что же с нашим Тевье-молочником, предвоенным председателем колхоза? Он попал под Сталинград – в самое пекло войны. Как здесь пригодилась его рачительность, селянская мудрость и заботливое еврейское сердце по отношению к бойцам! Настоящим отцом был для них старшина роты Вайнерман. Их берег, а себя – не смог. После одного из боев его не стало.
Погиб и младший брат Тевье – Цодик Вайнерман. На войне остался почти весь цвет еврейского мужского Михалина.
Из одной семьи Давида Стукало четверо ушло на фронт: лейтенант Лазарь и старшина Яков домой не вернулись? Трое сыновей Исаака Кукуя – Биня, Борис, Лейба погибли на фронтах войны. Двоюродный брат моего отца, старший лейтенант Арон Златкин дополнил список погибших 13 членов нашей семьи.
3
Солнце позолотило верхушки сада, утренние лучи пробежались по веткам, усыпанными крупными зелеными антоновками. Но нам не сюда. В лучшем случае мы сможем сорвать пару яблок с крайнего дерева. Во-первых, это сад не наш, колхозный, а во–вторых, не для этого мы встали вместе с ясной зарей.
Росистая трава местами серебрится, мягко стелется под ноги. Наш путь дальше – за колхозные сады, за куртины кустов – за первые, вторые, третьи. Здесь всегда любила играть детвора, хрустя яблоками и грушами.
Семечки, падая в траву, прорастают. Одно – из тысячи, из тысячи – одно. Сад же рядом, рукой подать! В-о-н, возле дороги огромная развесистая груша. Старыми колючими ветками закрылась от всего белого света. Только что нам эти колючки? Давно они уже обломаны, и хорошо известны все сучки, по которым легко взбираться на самый верх и похрустеть там сочными грушами. Напротив, на соседнем дереве – ярко-красные яблоки. Не очень крупные, зато сладкие-сладкие. Но они не доживают до полной спелости. Раньше времени местечковая ребятня, как саранча, набрасывается на яблоки, оставляя только на верхах, куда не добраться, самые сочные и красивые.
Но сегодня меньше всего любуемся дарами природы. Наш отец с лопатой через плечо идет впереди. А я трусцой бегу за ним. Вчера Батя рассказал, что приметил в кустах пару диких яблонек. Теперь мои младшие братья ждут нас дома, выбирая в саду место для посадки.
– И эту отраву ты хочешь посадить в саду? – на минуту оторвалась от своих дел мама.
– Не зря говорят, женщина имеет длинные волосы, но ум короткий, – многозначительно поднял большой палец отец.
Насчет ума отец, конечно, перебрал. Наша мама в житейских делах всегда была впереди отца. Она была, как тот солдат, что варил кашу из топора. Из минимума имеющихся запасов, используя сад, огород и все наше небогатое хозяйство, она так вкусно и много готовила, что хватало накормить всех.
– Говоришь, ум короткий? А кто вчера сказал, что я словно скатерть-самобранка? – не простила она отцу обидного выпада.
– Ира, Ира, мало ли я что сказал?
И к нам:
– Сынки, бегом на выход!
И вот мы идем, идем, идем. Прошли первые кусты, вторые, подходим к третьим.
– Главное, чтобы нас не опередили, – беспокоился вдруг отец.
– Все давно уже покупают саженцы. Только мы лазаем по кустам, – успокаивает отца брат.
– А мы не можем купить, сам знаешь. Да и дикие деревья я люблю больше. Они более жизнестойкие. Если от брошенной случайно семечки проросли в дерне, не пропали засушливым летом да холодной зимой, теперь им ничего не страшно, – объяснил Батя.
В густых зарослях травы, возле ветвистой вербы росла невзрачная дикая яблонька. Какая-то одинокая на фоне неброской белорусской природы. Казалось, она просила: «Заберите меня отсюда. Света белого здесь не вижу. Верба полностью опутали мои слабенькие корешки, все соки из меня высосала, воздуха мало, расти некуда.»
Отец бережно выкопал деревце, не доверяя никому. Домой возвращались радостные.
– Давайте посадим яблоньку напротив окна, как только распахнем его – яблоки сразу нам в руки, – предлагают младшие Гриша с Леней.
Мама только кивнула в знак согласия, улыбнувшись своей такой милой улыбкой.
Прошел год-два. Нашу дичку не узнать. Ветви распустила, словно косы. Вот-вот заневестится, оденется в белый цвет. В дикий белый цвет. Сегодня утром наш отец направился к соседу Никите. Небольшого роста, молчаливый, он жил в центре Михалина. Он – мастер. Видимо, родился с золотыми руками. В доме и во дворе у них все отлажено. Сад, каких мало у кого. На дорожках – пчелиные ульи. Хозяин. Настоящий хозяин! Другие мужики за выпивкой в магазин, а Никита в сад, к своим деревьям да ульям. И это после основной работы.
Весь мир его был здесь. Да и не пристало ему, Никите, другим быть. Жена Хана – дородная, со следами былой красоты. По ней многие в местечке сохли. Но Никита был красивее всех сердцем… всех! Хана почувствовала это сердце даже через панцирь его молчаливости. И порядочнее семьи, чем еврейка Хана и белорус Никита, я не видел в местечке Михалин. Нередко бывал в их доме, где жил мой одноклассник Леня. Для меня он был больше, чем одноклассник. Думаю, как и я для него…
Отец, радостно улыбаясь, пришел в наш сад вместе с Никитой. Без слов Никита обрезал нашу дичку-красавицу, прищепив на стволе ветку от своей яблони белый налив.
– Вот и все. Пройдет время, и у вас будет новое дерево с самыми вкусными яблоками, – улыбнулся сосед.
Да, Никита был кудесник! Настоящий местечковый Мичурин. Позже приходил к нам и во второй раз, и в третий. Мы постоянно сажали дички, а он без устали превращал их в культурные деревья. Многие жители Михалина обращались к нему. И он не отказывал. Никогда. Никому.
Прошли годы, десятилетия. Сын Леня давно живет в российской северной столице, достигнув немалого в жизни. В юности – золотая медаль, в армии – сержант-десантник, в работе – ученый! Но каждое лето приезжает в местечко на встречу со своим детством, с юностью, с родными. Самая близкая – сестра Светлана. А сколько знакомых! Они мне, как родные!
Много еще растет и плодоносит яблонь, груш и слив, которые – сколько десятков лет! – словно продолжают жизнь Ленькиного отца, нашего соседа отца Никиты.
Когда я был последний раз в Михалине, сразу же направился к той самой яблоне, которую более тридцати лет назад принесли мы вместе с Батей. Обнял это громадное дерево, прижался к его широким листьям и мощным ветвям, и оно склонилось и будто бы обняло меня.
Так мы и стояли вместе. Долго-долго.
Я, поседевший, и яблоня, постаревшая.
Я беру в руки привезенные из Белоруссии сухие яблоневые листья,. Странно, будто только вчера сорвал с дерева. Немного пожелтели, но не ломаются, словно склеенные.
Как там, в местечке? Хочу представить его себе.
Кто там остался?
Бывшие еврейские дома да еще дички в отцовском саду.
Дички, дички, вы помните меня?













Творческая встреча с Ефимом Златкиным в Могилеве
 



• ОБ ИЗДАНИИ
 
Культура
Родная земля вдохновляет на творчество
 Июль 18, 2019 zil
Председатель Могилевского отделения Союза писателей Беларуси Алесь Казека, открывая в МГУ им. А.А. Кулешова творческий вечер израильского прозаика, нашего земляка Ефима Златкина, представил его так: член Международной гильдии писателей и Союза писателей Израиля и Беларуси, автор трех книг, посвященных своей малой родине «От Михалина до Иерусалима», «Молитва о Михалине» и «Неизвестность по имени Жизнь».
Ефим Златкин, выступая перед участниками встречи, отметил, что литературное творчество во многом способствует дружбе между странами и народами.
— Поэтому, — подчеркнул он, — вслед за признанием моего творчества в Беларуси, принятием меня в члены Союза писателей этой страны, пришло и благодарственное письмо от руководства города Климовичи, откуда я уезжал в 1990 году. Тогда некоторые косо смотрели на меня, мол, отщепенец. А я — не отщепенец, я прищепенец…
Оказывается, и на расстоянии можно приносить пользу малой родине и любить её не меньше, чем коренные жители. Своими впечатлениями от прочтения его книги «Молитва о Михалине» поделились главный режиссер еврейского народного театра «Шалом» Мира Джалиашвили, и его одноклассник доктор физико-математических наук из Санкт-Петербурга Леонид Рыжиков, а также однокурсник Эдуард Вержбицкий и другие.
В конце встречи руководитель клуба «Радуга рукоделия» Людмила Трушкевич вручила Ефиму Златкину белорусский сувенир.
Наталья НОВИКОВА, руководитель ветеранского клуба «Журналист»
;
;
;
;
;
26
0318:30

«ВСТРЕЧИ ЗАВСЕГДАТАЕВ» ПРИГЛАШАЮТ ОБСУДИТЬ ТЕМУ «РЕГИОНАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА: ЧТО ДЕНЬ ГРЯДУЩИЙ НАМ ГОТОВИТ?»
28
Эта проза Ефима Златкина, журналиста и писателя родом из Белоруссии, уже тридцать лет живущего в израильском Ашдоде, пока не стала книгой (вообще же он, как мы узнаем из примечания к публикации, – автор документальной трилогии о жизни белорусского еврейского местечка: «От Михалина до Иерусалима», 2015; «Молитва по Михалину», 2017; «Неизвестность по имени Жизнь», 2018). В майской «Дружбе народов» – несколько небольших рассказов. Но написать о них хочется, они пронзительные. Эти истории не из личного опыта автора, родившегося в 1947-м, но из общей, родовой еврейской памяти. Вымышленные ли, основанные ли на чьих-то воспоминаниях (об этом не сказано), эти рассказы действуют с беспощадностью документа. Режущие осколки судеб.
Гетто, о котором идет речь, – Минское, одно из крупнейших в Европе. С июля 1941-го до октября 1943-го фашисты сгоняли сюда окрестных евреев «для дальнейшего, – сказано в примечании, – переселения и ликвидации». Истории Златкина – о тех, кто спасся, и о тех, кто не спасся. Последних больше. Но даже те, кому удавалось выбраться, какой-то своей частью – может быть, очень важной – умирали.
«Он и сейчас будто не в больнице – он в гетто, – рассказывает автор историю еврейского мальчика, которого спасли, спрятав в больнице и дав ему русские имя и фамилию. – И выжидает. Как только на вышке прожектор повернется в обратную сторону, а вместе с ним – часовой, его сестра Лида поднимет колючую проволоку, и он бросится под нее и быстро поползет, царапая руки и ноги, потом быстро-быстро побежит. Вот сейчас, вот…
– Савицкий, просыпайся! – поднимают его.
Сон кончился.
Давида больше нет».
Златкин пишет скупо, сдержанно, доводя человеческие истории – каждая единственна, как бы случайна в своей единственности – до состояния притчи. Каждая превращается в формулу еврейских судеб военного времени. Только белая и черная краска – только жизнь и смерть.
Ефим Златкин. Я родом из гетто. Отрывки из книги // Дружба народов. – № 5. – 2019.
ISSN 0012-6756


0311.00

ОТКРЫТЫЙ БЕБИ-СПЕКТАКЛЬ «МОЙ МИЛЫЙ МЕДВЕЖИК! В МОГИЛЕВЕ
28
0317:00
 
 
25 марта 2021 года
•
•
• Наш Союз
• Конкурсы
• Литературная критика
• Публицистика
• Слово писателю
• Библиотека
• Творчество
 
Николай Чергинец: "Пришло время рассказать пронзительную правду…"
________________________________________
 
04.10.2017                Публицистика
________________________________________
Николай Иванович Чергинец — одна из легенд Беларуси на протяжении последних десятилетий.
________________________________________
Его звания, должности, общественные нагрузки с лихвой можно разделить на многих. Председатель комиссии по международным делам и национальной безопасности страны, начальник управления уголовного розыска внутренних дел Беларуси, генерал-лейтенант, награжденный многими боевыми орденами, кандидат юридических наук. И это далеко не все…
Еще более внушителен список его литературных достижений! Автор более 50 художественных повестей и романов, а также ряда киносценариев и спектаклей. Книги Чергинца переведены более чем на 20 языков мира, изданы в 10 странах зарубежья. Как литератор, деятель культуры и науки внесен в Книгу рекордов Гиннеса. Лауреат многих международных литературных премий, заслуженный деятель культуры, председатель правления Союза писателей Беларуси, сопредседатель Союза писателей Союзного государства, заместитель председателя Международного сообщества писательских союзов…
А я помню то время, когда никому не известный сотрудник уголовного розыска Николай Чергинец, как метеор, ворвался в белорусскую литературу.
Когда вышла первая книга и Николай Чергинец увидел ее на прилавках книжных лотков, его охватил прилив необычайной радости! Одним из первых стал покупателем… собственной книги, заплатив по тем временам 15 копеек, остановился и смотрел, как минчане подходят, рассматривают, покупают его первое литературное детище.
Вначале в нем автора не узнавали: известность пришла далеко не сразу, но к писательству появилась такая страсть, что уже никогда и нигде не расставался с записной книжечкой.
Тем более, что Николаю выпала удивительная судьба находиться всегда в гуще жизни. Ничего и не нужно было "высасывать из пальца", выдумывать. Столько всего видел, столько событий происходило ежедневно на его глазах! В итоге одна за другой выходят остросюжетные книги: "Вам – задание", "Приказ номер один", "За секунду до выстрела", "Смертник", "Тайна черных гор", "Рискованная игра", "Майор Ветров", "Сыновья", "Финал краба", "Тайна Овального кабинета", "Третья звезда", "Черный пес", "Следствие продолжается", "Выстрел в прошлое", "Русская красавица", "Логово змей", "Убить вождя", "Смертельный квадрат", "Служба — дни и ночи", "Последний герой"…
Сама тематика этих книг с детективными сюжетами говорит о том, что их герои – люди смелые и сильные, вступающие в схватку с преступниками, бандитами, не поддающиеся даже давлению со стороны. Плодовитости и литературной активности Николая Чергинца можно было позавидовать: тиражи его романов в то время зашкаливали, выходили на уровень издания книг Юлиана Семенова.
Мэтр белорусской литературы Василь Быков к одной из его первых книг написал свое предисловие, что делал единицам. Это Николая Чергинца обязывало ко многому!
Живя раньше в Беларуси и работая в одной из газет страны, я не смог с ним встретиться. Во время коротких приездов в Минск у меня было очень мало времени, а у Николая Ивановича тем паче, учитывая его рост по милицейской службе от лейтенанта до генерала, громадную писательскую активность.
Не был уверен, что встречусь с ним и на этот раз – летом 2017-го...
— Николай Иванович принимает писательскую делегацию из соседней страны, — сообщили мне в его приемной, — позже намечены другие встречи. Ждите…
— Передайте ему, что я тоже делегация, только в одиночном составе. Писатель из Израиля.
Прошло всего несколько минут, и я услышал: "Вас ждут!"
В большом и светлом кабинете за столом сидел такой типичный белорус, что я на минуту оторопел. Показалось, что это Иван Иванович из села Красавичи, который в голодное послевоенное время подкармливал меня и братьев грушами, вкус которых не забыть… Тепло улыбаясь, хозяин кабинета протянул мне со стола фрукты: "Угощайтесь!"
Я понял, что вернулся в свою Беларусь, для которой не был чужой с детских лет, увидел перед собой не чинушу, а простого открытого человека, которого не испортили даже высокие должности.
— Златкины?! Да это же известная фамилия в Беларуси, у меня были хорошие знакомые с такой фамилией. Может, ваши родственники? — спросил хозяин кабинета, увидев мою книгу.
Я рассказал ему о русскоязычном Союзе писателей Израиля, о себе и своих книгах на еврейскую тему. Почувствовал, что ему, руководителю Союза писателей Беларуси, это интересно. Еще больше удивился, когда Николай Иванович Чергинец протянул мне свой сборник:
— Прочтите, в нем также рассказывается о минском гетто…
 
Книгу я не читал — я ее глотал, перечитывая заново каждую страницу. Она меня словно переносила в то тяжелейшее время, и не мог оторваться от него, вернуться в наши дни…
— Николай Иванович, я хотел бы с вами встретиться, — звоню ему на следующее утро.
— Как книга?
Чувствую, что ему очень важно мое мнение — как еврея и как израильского писателя.
— Потрясла! Я впервые увидел, что автор - не еврей - восхищается мужеством узников гетто, относится к ним с симпатией. Откуда это у вас?
— Вы помните, как начинается моя книга?
Читаю: "Розе было всего пять лет, а ее брату гораздо больше, когда началась война. Две еврейские семьи жили в небольшом кирпичном доме по улице Сторожевской. В семье Левиных, кроме Розы, было еще двое детей. Отец — Михаил Исаакович, мать — Эмма Самуиловна. Соседями были Рабиновичи, у них было четверо детей… У них были еще друзья, которые жили в соседнем доме. В семье Статкевич было шестеро детей".
— Семья Статкевич — это ваша семья? Вы даже оставили фамилию своей мамы?
— Да! Моя книга в какой-то степени автобиографичная. В образе Елены Петровны Статкевич — моя мама, Ивана Платоновича — мой отец, Жени — моя старшая сестра… Я даже имена их не поменял.
Рядом с нами жили еврейские семьи. Мы дружили. Наш маленький дворик называли двором дружбы. Вечерами здесь встречались взрослые, судачили о жизни. Мы, дети, играли между собой, а когда задирались, протягивали друг другу свои мизинцы и громко кричали: "Мирись, мирись, мирись и больше не дерись". Все было очень здорово! С приходом немцев все изменилось… Наши еврейские соседи пропали, о них нам ничего не было известно, а нас выбросили на улицу. В поисках соседей я со своей старшей сестрой Женей переползал через колючую проволоку в гетто. Многое видел и слышал! Можно сказать, являюсь одним из свидетелей трагических событий в минском гетто. Ведь детская память очень крепкая, особенно на острые, драматические моменты.
— Вот об этом я хотел бы с вами поговорить!
— Только на будущей неделе, сейчас я очень занят.
— Я улетаю завтра...
— Тогда сегодня! В конце дня…
 
Когда над Минском опустился мягкий августовский вечер, я встретился с Николаем Ивановичем и его помощницей Еленой Владимировной Бобок в одном из прелестных уголков белорусской столицы. Неловкость исчезла сразу же, как только я заглянул в его глаза.
"У кого я видел глаза с такой же болью?" — подумалось мне. Вспомнил: у своего отца, потерявшего всю семью и вернувшегося домой калекой. Его боль перешла ко мне, а от меня — на страницы моих книг.
Но почему похожую боль я вижу в глазах моего собеседника? Она еще острее? Почему?..
Положив руки перед собой, Николай Иванович вдруг спрашивает:
— Какого цвета кровь?
— Красная.
— Как-то в наш дом зашел немецкий офицер, которому донесли, что к нам приходят партизаны, и стал требовать, чтобы их выдали. От испуга громко заплакала маленькая сестра. Чтобы ее успокоить, да, видимо, и разжалобить фашиста, моя мама стала кормить грудью девочку. В ту же минуту немец обрушил пистолет на ее голову. Я услышал глухой удар и увидел, как тоненькая струйка крови стекает с лица моей сестры на грудь мамы… Почему все говорят, кровь красная? Я ведь видел ее такую черную…
Я слушал Николая Ивановича и молчал. А что было говорить? Стало ясно, почему его душевная боль оказалась сильнее моей? У меня она — вторичная, переданная от отца, а у моего собеседника — первая, выстраданная им самим…
Другую сестру Зину фашисты за связь с партизанами едва не казнили. С отбитыми внутренностями и выкрученными суставами она на всю жизнь осталась инвалидом.
Из двадцати девяти родных Николая Ивановича на начало войны — четырнадцать не дожили до ее конца: немцы их казнили за участие в партизанском сопротивлении.
Только став маститым, известным прозаиком, через долгие десятилетия он взялся за эту волнующую тему, которая прошла через его сердце.
 
Поэтому и литературные критики, и обозреватели пишут: роман "Операция "Кровь" — это новое явление и в освещении военной тематики, и в творчестве автора. Это уже не милицейские будни и не боевые действия в Афганистане, а исследовательская работа, свежее слово в оценке войны. В романе нет описания крупных боевых сражений, он чем-то напоминает книги кумира Николая Чергинца — Василя Быкова, у которого на первом плане был человек, его душевное состояние, его тревоги. И это Николаю Ивановичу удалось!
За окном шумят белорусские сосны — свидетели тех страшных событий. Они о многом могли бы рассказать, но безмолвствуют. Поэтому рассказывает мой собеседник. Слово за слово, будто высекает из камня — так трудно ему вспоминать…
— Моя книга "Операция "Кровь" — многотемная. Одна из главных линий — еврейская. Объясню почему. До войны Минск был почти наполовину еврейским. Имел даже улицу с названием "Еврейская", имел еврейский педагогический техникум. И даже на гербе БССР была надпись на языке идиш. Поэтому как автор, реально описывающий произошедшие события, я не мог обойти еврейскую тему. В той страшной войне пострадали многие. Но давайте скажем прямо: у нас расстреляли почти миллион евреев. Отсюда и каждый третий житель Беларуси, как признают историки. Хотя пострадали и белорусы. Для тяжелой физической работы немцы планировали оставить 25 процентов белорусов. А евреи, как известно, были все обречены. Вы знаете, как встречали гауляйтера Беларуси Вильгельма Кубе в сентябре 1941 года в Минске? Расстрелом 2238 евреев... Пришло время рассказать пронзительную правду.
 
— Куда было бы легче написать вам еще один милицейский детектив, военный роман, автобиографическую повесть. Критика, да и ваши оппоненты встретили бы на ура любую из этих книг. А вы тормошите свою память, пишете о страданиях узников гетто, о несчастных детях, из которых немцы выкачивали кровь. Вам обязательно нужно было об этом написать?
— Жить и, когда придет время, уйти, не рассказав о том, что видел и помнил, я не мог. Кому это было нужно? Мне! Вам! Всем нам, чтобы ничего не повторились снова… Евреи, с которыми дружили наши родители, и их дети, с которыми мы росли вместе, вдруг исчезли. И мы не знали, куда они подевались? Мы жили по улице Танковой, ее обнесли колючей проволокой, включили в состав гетто, а нашу семью вышвырнули на улицу. Начался кровавый террор… Уже в начале создания гетто в нем было более 100.000 человек. Его территорию обнесли колючей проволокой в два ряда: за выход или вход через нее грозил расстрел…
 
— И в таких условиях ваши героини Елена Петровна, Женя пытались как-то помочь своим бывшим еврейским соседям. Но ведь вы, выброшенные на улицу, сами бедствовали?
— Очень бедствовали. Отец ушел на фронт. Мама нашла полуразрушенный дом. Пришли на помощь родные, соседи. Кто-то притащил дверь, кто-то — кусок фанеры, кто-то — слюду. Утеплили крышу, стены.
Мама ходила по развалинам, собирала какие-то тряпочки, выстирывала, шила из них полотенца, наволочки, обменивала у местных жителей на продукты. Когда в доме появлялся кусочек хлеба, наполовину из опилок, ниточкой делила его на семь голодных ртов. Я на улице искал траву с зелеными пупырышками. Она быстро переваривалась в желудке, как-то утоляла голод. А там, глядишь, поспевала лебеда, крапива. Прибежишь домой, вдруг сухарик заваляется? Как-то мама дает мне кусочек хлеба и щепотку сахара. "Смочи хлеб водой, смочи, потом сахарком посыпь", — говорит мне. Ничего вкуснее не ел на свете!
Но как бы нам не было голодно и холодно, мы знали, что в еврейском гетто все — смертники. Моя старшая сестра Женя была настоящей сорвиголова. Она ничего и никого не боялась. Под колючей проволокой я вместе с ней перелазил в гетто, чтобы найти своих соседей. Я видел, как убивали, насиловали, издевались над евреями. Люди умирали с голоду, за кусочек хлеба отдавали золотые украшения, шубы. Особенно лютовали литовские и латышские полицейские, от них нельзя было ждать пощады.
 
— Вы знаете, меня это не удивило. В Прибалтике начали уничтожать евреев еще до прихода немцев. Меня удивило другое: жестокость еврейских полицейских. Вы пишете, как они тоже грабили, убивали, насиловали. Это не авторская фантазия?
— Поверьте, что нет. Ваши некоторые единоверцы, видимо, надеясь, что немцы им сохранят жизнь, выслуживались перед ними. Есть архивные данные, как они лютовали, избивали таких же евреев, измывались над ними, выдавали немцам места, где прятались люди во время погромов. Я многое хорошо помню. О зверствах еврейских полицейских много рассказывали и выжившие в гетто. Это хорошо известно.
 
— У нелюдей нет национальности. Это может быть кто угодно…
— Так оно и было! Помните, как я писал в книге? "Этот живодер-полицай по фамилии Липкович и наш пройдоха Войтович вчера без разрешения захватили двух жидовок и насиловали их до смерти. Мне не жаль этих щенят, но надо было сначала взять у них кровь. Не знаю, зачем нужен кому-то наверху жид Липкович?" – эти слова произносил один из персонажей книги.
 
— Какая разница, что Липкович еврей, а Войтович белорус? Они оба мерзость! И показывая в их образе отрицательных героев, вы пишете правду, не обеляя ее. В этом достоинство новой книги!
— Перейдя в стан врага, некоторые белорусы хотели получить за это вознаграждение. И получали! И евреи переходили, получая право на жизнь… временно. Их жестокости и рабской фантазии не было границ. Представьте себе: утром была облава, одних расстреляли, других завезли сжигать, а помощнички из числа евреев, выгнав людей на площадь, заставляют еврейских артистов петь, плясать. На сцене поют, а в толпе рыдают. Немцы этим зрелищем восторгаются, отщепенцы еще больше стараются.
 
— Казалось бы, сплотиться, когда приходит опасность, быть сильнее вместе. Вместо этого — служение врагу. Может, помилуют? Не кажется ли вам, что сегодня многие миролюбцы и в Израиле, и в Европе тоже заискивают перед террористами, надеясь их ублажить?
— Я прошел Афганистан, видел многое, что не снилось всем этим миролюбцам. Скажу одно: они не понимают, что за ними тоже придут. Для террористов, как и раньше для фашистов, нет разницы, кто вы… Не такой — значит, приговорен к смерти! Теракты в Европе показали, что они жертв не выбирают…
 
— Человечество не научилось?
— Нет, не научилось! Вы были на улице Сухой, видели целый ряд памятников немецким или, как их еще называли, гамбургским евреям? В минских концлагерях их расстреливали десятками тысяч. Правда, после белорусских евреев… Фашисты пообещали им, носителям тоже немецкого языка, отправить назад в Германию, если они будут наводить порядок в гетто, третировать его население.
 
— И наводили?
— Некоторые гамбургские немцы стали ярыми пособниками нацистов. Но их тоже не оставили в живых, как и семью Абрама Липковича.
— У каждого человека есть инстинкт самосохранения, желание выжить. Но если преобладает внутренняя смелость и ценой собственной жизни он спасает других — это уже героизм. Один из героев вашей книги, пятнадцатилетний еврейский юноша Абрам Рабинович, которому помогли бежать из гетто, вернулся обратно, чтобы отомстить. И отомстил: взорвал коменданта гетто. А когда привели заложников, чтобы их повесить за убийство немецкого полковника, сам вышел на площадь.
"Офицер приблизился к Абраму.
— Ты еврей?
— Да! Все это сделал я! Я отомстил вам, особенно коменданту гетто Готтенбаху за смерть своих родных и убийство тысяч невинных…"
— Вот так вы пишете в своей книге о героизме еврейского юноши. Этот факт имел место?
 
— Были подонки из числа евреев, как и из числа белорусов. Но они были в меньшинстве. Общеизвестны факты смелости евреев в гетто, где они спасали друг друга и особенно детей. Работая позже в органах милиции, я имел доступ к архивным данным. Вы не представляете, как евреи умудрялись бороться с врагом: держали связь с партизанами, передавали им лекарства, выводили свои группы в лес, создавали подпольные группы. Отдавая дань всем погибшим белорусским евреям, я и создал образ Абрама — одного из главных героев своей книги.
 
— Читая книгу, я восхищался мужеством ваших героев. Может быть, вы добавили какое-то художественное описание фактов, как это всегда делают писатели. Только мне кажется, что в основе их — реальность… Так, как вы пишете, нельзя было выдумать. Иначе это была бы иная книга, без боли на ее страницах…
— Нельзя! Картинки военного детства у меня всю жизнь перед глазами: только пиши! То я вижу, как напротив окна нашего дома покачивается на веревке фигура висельника. Женщина, мужчина, старик… И так постоянно по очереди. Вешали для устрашения другим, чтобы не высовывались. До войны в Минске было 310 тысяч человек, после освобождения осталось всего восемь тысяч…
— И тринадцать евреев, которые прятались в склепах старого кладбища.
— Это вообще было чудом!
— А что еще вы считаете чудом?
— Как наша семья спасла еврейскую девочку…
— Вы пишете, что Женя и четырехлетний Костик, а под этим именем вывели в книге себя, отправились за город, в концлагерь Тростенец. Здесь узнали, что в лагере содержатся советские военнопленные, а евреев сюда привозят только мертвыми и сжигают в печи. Вы не думали об опасности?
— Сестра сказала: "Пойдем!" Я и пошел — вдвоем меньше подозрений.
— Вы пишете: "В одной из рабочих еврейских колонн, выходящих за ворота гетто, Женя увидела Марию Рабинович, которая ей сказала, будто обращаясь к впереди идущим: "Завтра утром приходи к Западному мосту. Может, сможешь Эллочку забрать. Умоляю, спасите ее. Нас скоро убьют". А что было потом?
 
Николай Иванович до хруста сжал косточки пальцев на руке.
— Хорошо помню тот вечер, когда Женя ввалилась в дом с худенькой, как перышко, девочкой. Как рассказывала нам о том, что ребенка ей буквально швырнули из колонны прямо на руки. Как смогла убежать… Даже я, в свои неполные шесть лет, понимал, что девочку-еврейку мы не можем выставить на улицу, но и прятать дома — это очень опасно! Хорошо помнил, как вели по улице людей, обмотанных колючей проволокой. Их казнили прилюдно за помощь партизанам, за укрывательство евреев.
— И все равно на это пошли?
Николай Иванович встал, подошел к окну, долго смотрел на темные тени деревьев, потом, повернувшись, сказал:
— А что было делать? Мама соорудила тайник в печке, убрала духовку, и наша девочка, подобрав ножки под себя, туда быстро заползала. Рядом ставили грязные чугуны, кастрюли, чтобы во время обыска немцы и полицейские не задерживались на этом месте. Но немецкий соглядатай, что жил рядом с нами, что-то почувствовал: видимо, какой-то нюх был у этого гаденыша. Пришли оккупанты и полицейские. Один их них прикинулся добреньким, тем более в гражданской одежде, дал мне конфетку. Это такое богатство было тогда! "А еще хочешь?", — спрашивает у меня. Как не хотеть? Глаза мои жадно заблестели. "Скажи, немцы противные?" — "Да!" — "А мама хорошо спрятала девочку? Найдут?" — "Нет, не найдут!" В это время моя мама вышла на крыльцо и посмотрела на меня такими глазами, что, поняв все, я указал на пробегающую недалеко соседскую девочку: "Да вот она, побежала"…
В нашем доме мы долго прятали Эллочку, а потом переправили в партизанский отряд.
 
— Вам не известна ее судьба?
— Хотелось бы надеяться, что осталась в живых. Ведь она единственная из семьи Рабиновичей, которые жили с нами рядом до войны. Столько времени прошло. Как найти сейчас Эллочку?
— Напишем об этом. Может, кто-то прочтет тоже в Израиле, сообщит вам, если она осталась живой… В вашей книге множество действующих лиц, она охватывает минское гетто, партизанские отряды, концлагеря, детские центры, где брали кровь для немецких солдат. Ощущение, что книга вобрала в себя то время — неспокойное и тревожное. Но вам, довоенному ребенку, что особенно запомнилось?
— После войны ребятишки играли… в войну. Обычно делились на два лагеря: на наших русских и не наших немцев. Я в войну не играл.
— Почему?
— Потому, что видел, что "наши" русские, а это и некоторые белорусы, и евреи, и литовцы, и латыши, были не нашими… В то же время "не наши" немцы оказывались нашими.
 
— Расскажите об этом.
— Как-то нагрянули к нам с обыском немцы, почему-то искали девушек. Мои сестры спрятались за шкаф. Солдат, увидев их, сказал офицеру, что никого нет… Мы раскрыли рты от удивления.
А вот еще другой факт. В 1942 году немцы разрешили нам посещать Западную Белоруссию, где жили люди богаче. Вот и потянулись минские женщины со своими узлами в Барановичи, Столин, Городею, а это от 80 до 150 километров, чтобы какие-то вещи поменять на продукты. Собралась и моя мама в дорогу, взяла меня с собой. Тянемся по пыли, я позади всех. Худой, как щепка. Вдруг вижу, женщины окружили мою маму: "Петровна, ты не дойдешь. Больная совсем. Оставайся, может, кто-то поможет…". Мы остались одни. Сидим в пыли, внезапно появляется немец в каске. Он оказался человеком, увидев нас, как закричит: "Тиф, тиф!" Подтащил к дереву, дал мне кусок хлеба с тушенкой, стал останавливать машины, идущие по дороге в Минск. Посадил на одну из них, где были полицейские. Не доезжая до города, они сбросили нас на обочину. Сижу, плачу, мама без сознания, рядом клунки. Показались крестьянские подводы, бегу к ним, прошу подвезти в Минск. "Давай мальца возьмем!", — говорит сидящая в телеге женщина. "Вот еще? Каждого жиденка буду брать с собой", — слышу, как сейчас.
— Он что не видел, что это белорусский мальчик?
— Конечно, видел! Сказал, чтобы отказать. Если бы такой человек увидел еврея, обязательно бы взял с собой, чтобы сдать в полицию, получить награду.
— Вот вам и свои, и чужие…
— Все очень боялись. Как-то зашли мои сестры к дальним родственникам в деревню. Вместо того, чтобы угостить с дороги, что Бог послал, их выставили на улицу. Мол, увидят немцы или полицейские, что в доме посторонние, жди наказания, разбирательств.
— Если так поступали со своими, белорусами, то каково было быть евреями?
— Не многие, жертвуя своей жизнью, соглашались им помочь. Поэтому и Праведников Мира в Беларуси — раз-два и обчелся... Хотя без помощи местного населения не выжил бы ни один. Но такой жестокости, как в Прибалтике, у нас не было. Когда вышла моя книга "Операция "Кровь", приезжали ко мне из Литвы, мол, нехорошо показываешь литовцев, а мы готовы распространять эту книгу у себя.
— Так что, они хотели, чтобы вы сгладили что-то, показали их с другой стороны?
— Возможно, но не буду же я фальсифицировать историю.
— Превращать волков в ягнят?..
— Может быть и так, но для этого нужно два условия: время и покаяние… Во время войны сразу было видно, кто друг, а кто враг. Поселился напротив нашего дома человек в кожаном пальто. Вдруг ни с того ни с сего ему дали большой дом? Враг? Так оно и оказалось! Присматривал за нами, все докладывал в полицию.
В это же время к нам стал захаживать немец Альфред. Мы насторожились: чужой! Что же он будет выискивать, тем более, что в печке сидит еврейская девочка — вдруг каким-то звуком выдаст себя? А он сидит-сидит, вдруг вскакивает, словно что-то забыл: "Пойду я, спешить надо, ожидается завтра облава на рынке!" И мы поняли: предупреждает!
Позже узнали, что Альфред — белорус, был учителем немецкого языка. Оказавшись в окружении, взял документы убитого немецкого солдата, искал возможность связаться со своими. Так вышел на нас, тем более, что ему сказали в комендатуре наблюдать за нами. Мы стали доверять друг другу. Именно Альфред передавал для партизан чистые бланки с печатью пропусков, он и сообщил нам, что немцам известно, что мы прячем дочь командира партизанского отряда. Она же была и племянницей моей мамы. Именно Альфред предупредил, что через пару часов за нами приедет гестапо, и успел вывезти нас за три лини охраны за город, а потом ушел в партизаны.
— Он вас спас?
— Да! Я был уже начальником уголовного розыска одного из районов Минска. Заходит ко мне черный, загорелый человек и спрашивает: "Вы Николай Чергинец?" Когда я ответил утвердительно, он забился в истерике. Это был наш друг и спаситель Альфред. Воевал до конца войны в Советской армии, а потом ему вспомнили службу у немцев. Дали 25 лет, отсидел восемнадцать. И сразу же приехал в Минск нас искать. Увидев его, мои сестры рыдали, а мать, дав свои показания для реабилитации Альфреда, сказала: "Теперь я могу умирать…"
— Теперь я понимаю, что, увидев столько всего, вы не могли не написать.
— Я пишу, когда душа хочет, когда слышу что-то, идущее свыше. Иногда сижу на большом совещании — блокнотик на колени и пишу, что вспомнил и чувствую. Или соберутся друзья. Где Иванович? А я присяду в сторонке, блокнот в руки — и снова пишу. По старинке, компьютером не пользуюсь. Сколько всего…
— Ваша книга состоит из двух частей. В первой говорится о минском гетто, во второй — о Семковом Городке, где брали кровь у детей для немцев. Ужас на ужасе! Как вы себя чувствовали, описывая это?
— Если писать книгу как отчет — она не затронет читателя. Когда я пишу, все пропускаю через себя и свои эмоции. Конечно, с этим жить тяжело. В Беларуси было 260 концентрационных лагерей и 14 детских центров крови. В них погибло 2 миллиона 200 тысяч человек.
Представляете, сколько горя, мук, лишений было в каждом из них? Детей подвешивали, чтобы выкачать у них каждую капельку крови для фашистов. В эти центры отправляли еврейских детей из гетто, отбирали детей у белорусов и также направляли в такие центры. Детскую кровь доставляли в немецкие госпитали, а потом туда стали завозить детей, чтобы на месте брать у них кровь. Сотни детей отравили в Германию в качестве доноров для немецких солдат.
"Здесь настоящая фабрика смерти. Детей привозят живыми, а увозят в крематорий или зарывают в землю. У детей отбирают всю кровь и убивают, убивают, убивают!!! Полицаям даже могилки лень рыть. Присыпают чуть- чуть тельца детишек смесью земли и снега, и все…", — читаю в вашей книге.
 
…За окном уже поздний вечер. Завтра утром я вылетаю домой в Израиль. Остается совсем мало времени для сборов. У Николая Ивановича завтра — передача на телевидении, ему еще нужно подготовиться. Кажется, уже обо всем переговорили, все знаем друг о друге. Не хочется расставаться.
Но чувствую, о самом главном еще не сказано…
— Елена Владимировна, принесите из машины статьи, которые я подготовил для газеты "Советская Беларусь". В них я пишу, что фашизм в нашей стране не пройдет! Меня очень беспокоит, что некоторые авторы начинают снова, как раньше, видеть в евреях источник всех бед… И это в Беларуси, где и правительство, население толерантно и терпимо ко всем нациям? Но если дать этому огню разгореться? Я помню, как начинали с евреев, а в пламени погибли сотни тысяч невиновных. Теперь же наши оппоненты начинают обелять Германию, того же палача Кубе, мол, он был за самостоятельность страны, при нем действовало белорусское правительство. А что было на самом деле? Фашисты разгромили промышленность Беларуси, на десятки лет отбросили развитие страны, уничтожили почти всех наших евреев, измывались над белорусами. Вы этого опять хотите, хочу я спросить у них?
Вот что я пишу. "Ладно, этого не понимают глупыши, не видавшие звериного оскала фашизма, да и рассказы о виселицах, душегубках, массовых расстрелах, зверских пытках женщин и детей не доходят до разума. Но когда люди постарше надевают на себя маску демократа и под шумок начинают обелять фашизм, то говорить о них как о несмышленышах нельзя" — говорит Николай Иванович Чергинец.
Смотрю на него и думаю: в нем продолжает жить ребенок, который был по другую сторону гетто и видел все ужасы войны. Поэтому и в своей жизни, и в книгах, и в поступках он не может быть другим. Поэтому и стал признанным писателем, боевым генералом, мудрым политиком.
А почему он стал близок мне? Я знаю его всегда? Мы жили параллельными жизнями?
Его мама Елена ниточкой делила кусочек хлеба на семь человек? И моя мама Ирина линейкой делила его на семь ртов!
Его отец Иван, потеряв ногу на войне, отмачивая окровавленную культю в тазе с марганцовкой, стонал от боли. И мой отец Давид стонал от боли, когда распухали его руки и ноги от осколков.
У них сгорел дом? И у нас сгорел дом!
Николай в детстве высматривал на завтрак под забором раннюю траву? И я искал яблоки-груши во всех окрестных садах, не ожидая даже, когда они созреют!
Голодное и тяжелое детство в сожженной войной Беларуси — это что? Не уходящая память, код родства независимо от национальности, который объединяет детей фронтовиков?
Объединяет так, что они становятся сразу же будто братья!
— Передавайте привет Авигдору Либерману, сегодняшнему министру обороны. Я с ним встречался в Израиле. Был восхищен, как вы пустыню превратили в оазис. Нашему послу в Израиле Михаилу Скворцову я передал книги "Операция "Кровь". Вот еще несколько для ваших писателей. Мы будем рады вас встретить в Минске, провести творческие дискуссии, выпустить общие альманахи.
— В Израиле желают друг другу до 120 лет! Живите столько и не меньше, — говорю ему на прощание.
— Сколько уже осталось? Каких-то сорок лет, две трети я уже прожил, — смеется Николай Иванович.
Когда над Беларусью вставал новый рассвет, наш самолет, взлетев над Минском, взял курс на Израиль… А я все вспоминал вечер, проведенный с Николаем Чергинцом.
Ефим ЗЛАТКИН,
член Союза писателей Израиля.


Главная / Посольство / Новости / О встрече Посла Беларуси в Израиле В.Скворцова с писателем Е.Златкиным 19.04.2018 г.   18 апреля 2018 года Чрезвычайный и Полномочный Посол Республики Беларусь в Государстве Израиль Владимир Скворцов вручил членский билет и значок Союза писателей Беларуси проживающему в Израиле уроженцу нашей страны писателю Ефиму Давидовичу Златкину. В ходе торжественной церемонии, состоявшейся в белорусской дипмисии, Посол отметил, что почти за три десятка лет жизни в Израиле Ефим Златкин не утратил связи с малой родиной, посвящая ей, своим землякам, а также судьбе белорусского еврейства едва ли не главный компонент своего литературного творчества. Владимир Скворцов особо подчеркнул, что тематика изданных в последние годы книг Е.Златкина «От Михалина до Иерусалима» и «Молитва о Михалине» насквозь пронизана трагическими судьбами белорусских евреев, масштабы потерь среди которых в годы Великой Отечественной войны составили до 800 тысяч человек. Это те скорбные дни и годы, к которым мы вновь и вновь возвращаемся в народной памяти. В октябре этого года мы будем отмечать печальную дату 75-летия уничтожения Минского гетто, а менее месяца назад поминали безвинные жертвы деревни Хатынь, сожженной нацистами вместе со всеми ее жителями также 75 лет назад Руководитель дипмиссии заметил, что круг профессиональных интересов Ефима Златкина не сводится лишь к литературному творчеству. В частности, он с неизменным желанием и высоким профессионализмом успешно занимается не только писательской, но и страховой, и туристической деятельностью.   Владимир Скворцов поздравил писателя с наступающим 70-летием Государства Израиль, отметив, что у истоков создания еврейского государства стояли многие выдающиеся уроженцы белорусской земли, и пожелал писателю дальнейших творческих достижений и личного благополучия. Ефим Златкин, со своей стороны, сердечно поблагодарил Союз Писателей Беларуси и его руководителя Николая Чергинца за оказанные ему высокую честь и доверие. Он отметил, что с удовольствием продолжит сотрудничество с главным писательским объединением родной страны уже в качестве его полноправного члена. Е.Златкин высоко отозвался о творчестве Н.Чергинца, в частности отметив, что он в своем творчестве обращается и к тематике Холокоста на территории Беларуси. В частности, этому посвящена одна из недавних книг писателя «Операция «Кровь». Также Ефим Златкин сообщил, что совсем скоро увидит свет его новая книга «Там малина наша растет», посвященная родным для него белорусским местам, с которыми он старается никогда не терять связь.  Версия для печати Дипмиссии Беларуси за рубежом Все дипмисии Сайт МИД Азия Азербайджан - Баку (Посольство) Перейти Посольство в социальных сетях Facebook Контакты Контактная информация Телефон +972 3 523 12 59 Адрес 3 Reines str., Tel Aviv, Israel, P.O.B. 11129 Электронная почта Посольство: israel@mfa.gov.by Консульский отдел: israel.consul@mfa.gov.by Источник: https://israel.mfa.gov.by/ru/embassy/news/df8671d44629d0b6.html © При использовании материалов сайта ссылка на МИД Беларуси обязательна



Прозаик из Израиля презентовал книгу на своей малой родине
01.07.19
MogilevNEWS.by
 
Фото Родная ніва
В Климовичской центральной библиотеке состоялась творческая встреча с  земляком, а ныне жителем Израиля, писателем  Ефимом Златкиным.  Прозаик презентовал свою очередную книгу — «Неизвестность по имени Жизнь».
 
Почти тридцать лет назад Ефим Златкин уехал он с семей со своей малой родины на родину этническую. За это время он состоялся там и в жизни, и в творчестве. Но он часто приезжает  в Климовчский район, где у него  остались друзья, земляки.
 
Ефим Златкин живет в городе Ашдоде,  имеет свое страховое агенство. Он журналист, публицист, писатель и поэт. До отъезда в Израиль работал в газетах Беларуси и России. Много лет являлся журналистом Климовичской районной газеты.
 
Первая его книга называлась «От Михалина до Иерусалима». Вышла в свет в 2015 году. Она получила бронзовую медаль на конкурсе «Книга-2016» от МГП. За первой последовала вторая книга — «Молитва о Михалине» (2017). Очерки и рассказы публикуются в европейских альманахах и в газетах Израиля. Ефмим  Златкин является членом Союза писателей Беларуси и Израиля.
Поделиться:
•
•
•
•
•

1.
Translate this page
Ефим ЗЛАТКИН – журналист и писатель. Родился в 1947 году в Белоруссии, в местечке Михалин Климовичского района Могилевской области. Окончил ...





 



Из блокнота писателя   Ефим Златкин(  в сдвоенный журнал « Русское литературное эхо» номер 49-50)












Из блокнота писателя

  Ефим Златкин(  в сдвоенный журнал « Русское литературное эхо» номер 49-50)

Ганс и Роза
 Два скелета своими телами   грели друг друга…
Они   еще не сняли полосатые   робы, но уже были на свободе.  В конце апреля   1945 года в концлагерь Дахау вошли американцы.    Узники не могли поверить: неужели они    спасены от печей в крематории? Расстрелов, побоев?
- Как тебя зовут? – к истощенной девушке, которая вышла из барака на солнышко, обратился молодой парень.
Роза-так   ее звали, вздрогнула!
 Два последних года она была только номером, который выжгли на её руке.
По этому номеру к ней обращались на перекличках, во время лагерного   построения, на работах.
  И Роза   даже   забыла свое имя. Назвала   бы    его   кому- либо, сразу бы определили, что…она   еврейка.  Даже близкие подруги не знали её настоящего имени.
  Когда попала в   концлагерь, староста   женского  барака дала девушке старые лагерные шмотки.
Быстрей  переодевайся,-- будешь полячкой Терезой Вышинской.
  В Кракове еврей- хирург спас   мою умирающую дочь.  Я   готова была целовать его руки и ноги.
- Не нужно,- отстранил он меня тогда. Лучше спаси мою дочь.
- Где?   И как я узнаю, кто она?
- Не нужно узнавать!   Любая   еврейская    девушка, попавшая в беду-  моя дочь! И   вот    я … увидела тебя среди вновь прибывших.
 Так еврейка Роза стала    полячкой   Терезой.
 Это спасло ей жизнь: не отправили, как других   евреев в   печь.
…Юноша смотрел на девушку, ожидая ответа.
 А Тереза, то есть Роза, медлила: просто не знала, какое ей сказать имя?
 Лагерное-  Тереза?    Или Роза, как назвала её мама?
 Девушка увидела   облака, плывущие с востока над разрушенными воротами концлагеря, зеленую   траву, которая   пробивалась наружу через бетонную площадку плаца и поняла: «Она будет жить»!
И осознав свое спасение, вдруг бросилась на шею этого веснушчатого парня, которого   встретила случайно.
 То ли    молодость   превзошла скромность, то ли избыток половых   гормонов, но только подхватив Розу-  Терезу на руки, он   больше её не отпускал.  А она была согласна на всё.
… Два скелета любили друг друга. Сквозь дырчатую крышу барака   просвечивалось   серое небо, молотили острые струи дождя, но молодые ничего не замечали. Горячая искра       пронзившая их, вспышка желаний, отодвинула всё куда –то далеко-  далеко.
… Когда Роза- Тереза, впервые почувствовала    себя   женщиной, способной принимать и отдавать любовь, она … разрыдалась.  Вцепившись зубами в воротник совсем незнакомого ей парня, который стал   её   первым мужчиной, не могла остановить рыдания.
 Она мечтала совсем о другой любви!
О хупе, под которой станет со своим избранникам по еврейскому обычаю. О микве, в которую войдёт   перед свадьбой!
 И вдруг   самое святое происходит   на крыше лагерного барака, на ворохе   старой соломы?
- Ой, мамеле, мамеле! Ой, мамеле, мамеле, -  начала заламывать пальцы    девушка.
- Я даже не знаю, как тебя зовут? Как твое имя? -   на чисто   немецком языке спросил юноша,- желая  её  успокоить.
- Ты не-мец?
- Немец .  Меня  посадили  в лагерь за помощь еврейской   семье   в Берлине.    Майн гот, я выжил!
- Как тебя зовут?
-  Ганс Вебер.
 - А я Роза, - и добавила,-  я не полька, как   сказала   тебе  вначале.     Я …  еврейка!
 И    зарыдала ещё сильнее.
 Даже, если    он не  фашист,  всё равно немец!   Принадлежит к народу, который уничтожал её народ. Ей теперь  не будет  прощения ни на земле, ни на небесах.
- О,  Бог мой!   Что я наделала, что    наделала ? - хотела кричать на весь мир.
 Ганс словно   понимая   состояние   девушки ,    только  гладил  её по плечам.
   Вечерело, становилось зябко, потянуло   сыростью .   Роза не хотела    оставаться      одна после той душевной и физической близости, которая соединила    её с молодым немцем.  Спустились с чердака, направились к баракам, решив дальше   быть   вместе.
-Э-э,- оставь нам эту  жидовочку,  то ли её узнал, то ли сказал случайно ,- крупный немец  в гражданской одежде.
Возле него скалили зубы  еще двое  помельче. Роза сразу же догадалась, что это недобитое  отребье    из  охраны концлагеря.
Кто-то  из них  убежал, кого-то    растерзали сами заключенные, а эта  тройка  спаслась  . И   вот теперь   её,   видимо,   потянуло  на приключение?
 Ганс  выступил   вперед, прикрывая  Розу своим телом.
- Оставьте ее! Эта моя девушка,-  думая      разойтись   по- мирному.
- Сам воспользовался? Теперь наша очередь,- в руке   крупного немца блеснул нож.
- Беги,-   Ганс толкнул Розу ,- я задержу!
-Помогите, помогите,- голос девушки утонул в   лагерном сером   вечере.
 За те   короткие минуты, что бежала к другим баракам и просила о помощи, никто не поспешил   к ней на помощь.
 Подобрав какую-то железяку, Роза помчалась   обратно   , чтобы помочь  Гансу.
  Но  он  весь в крови лежал без движения…
- А  в начале  1946 года  родилась я-   дочь-  немца и еврейки,- рассказывает  Цыля   Вебер. Никто не любил ни меня, ни маму?  Одни нас    обзывали  жидовками , другие  – фашистками.
-   Маленькая ,   миловидная женщина  смотрит на меня   печальными еврейскими  глазами.
- Я, конечно,  могла поменять  имя , фамилию, но тогда бы я предала память матери и отца, которые дали  мне жизнь.
-  И вы   поменяли   страну ?
- Чтобы всё   начать  ,   я  приехала  в Израиль?
 -  Здесь легче?
- Легче! Новые люди, да и никому нет дела, кто я?  Здесь кого только нет.
- Мама! - в комнату заглянул высокий   белобрысый   юноша .
- Сын?
- Да! Это мой   сын! Ганс познакомься,-представила    мне  его  Цыля .
 Мы подружились.
 Цыля замуж так и не вышла: жила в Казахстане. « Русские»  немцы  не хотели  жениться на еврейке, а  русские и евреи – на немке,  так    её все  называли.
 И тогда Цыля  усыновила мальчика ,привезла его   из  детского дома.
-Была случайность   , или Бог всё   подстроил,  но это был немецкий ребенок и его  звали  тоже …Ганс.
 - Для меня   началась новая жизнь,-  говорит она,-  в этом  мальчике  словно совместилось два Ганса- прежний и сегодняшний- мой отец и мой сын!
 Маленькая, темноволосая женщина и высокий юноша со светлыми волосами, провожали меня на лестничной площадке.
 Мы стали друзьями :  мне   была   интересна  история женщины с еврейским именем и немецкой фамилией. 
 Проходили  годы.  Как-то мне позвонили.
-Я Ганс, сын  Цыли.  Помните меня,- услышал по телефону взволнованный голос.
-Как мама?
- Мамы больше нет.    Она умерла…
 В тот вечер мы долго сидели в опустевшей квартире.  Я   и молодой немец в форме солдата израильской армии.  Пили по - русски, не чокаясь.
 На стене висел   рисунок:  двое молодых счастливых людей в лагерных робах на фоне лагерных бараков. А над ними - белые облака.
- Эту картину    я   нарисовал  по воспоминаниям своей мамы.  Она   с ней   никогда   не расставалась.
 И снова  время   нас закрутило.
Через несколько лет   в   мой офис вошла молодая женщина.
  - Я жена Ганса Вебера.  Помните, вы были на нашей свадьбе?
Я , конечно, помнил. Ибо со стороны жениха был только я, да несколько соседей. Зато было много   его  сослуживцев.
- А где  Ганс?
 Поднесла платочек к глазам, показала   взглядом на небо.
Потом успокоившись, сообщила:
-   После службы в израильской армии, Ганс остался в части, стал    офицером. Друзья  называли  его  бесшабашным  немцем.    Увидев, что  террорист  с  ножом бросается  на  солдатку  из его роты, бросился вперед,       закрыл её  своим телом?
-  Точно также ,   как его  дедушка  в концлагере   защитил Розу , - подумалось мне .
 А   по  комнате   носился  белобрысенький мальчонок-  сын бесшабашного немца.
- Има, има, ани роце глида. Има, има, ани роце глида(  Мама, мама. Я хочу мороженое)
- Сабра?( уроженец Израиля).
- Да! Он родился в Иерусалиме!
 -Эйх корим леха?( как тебя зовут)?
- Ганс   Вебер ,- ответил   трехлетний карапуз.
  Мое горло сжал нервный ком.

   Резиновые сапожки

 Янкель по мнению соседей   был богачом: на самом    въезде в местечко он  поставил  большой дом.  В первой  его половине - прихожая, кухня. Во второй  -  зал,  спальни. Все сделано добротно, по- хозяйски.
Янкель- человек с руками, кузнец еврейского колхоза. Он самый незаменимый в местечке: знает себе цену.
 Утром, как разгорячит горн, так до самого вечера пылает в нём пламя.
 То нужно бороны подправить, то плуги   закрепить  , то коней подковать.
- Стучит себе молотом по    наковальне  и  напевает:
- И пашут евреи ,  и сеют,
  Но,  кто    в это  поверит?
 И так с утра до вечера: и   пашут, и сеют. Но ,кто в это поверит?
 А сегодня  отпросился с работы пораньше: есть причина.
 У старшенькой Рахели день рождения.
 Знает, что жена Соня приготовит праздничный ужин, обязательно испечёт пирог с яблоками.
 Но  подарок   нужно купить?
Какой? Туфли! Какая девушка   в 16 лет не мечтает о них?
 Но куда в них выйти? От местечка до города непролазная грязь. Что толку   в этих туфлях? На полочке   держать , да пыль   с них вытирать?
- Купи ты своей имениннице резиновые сапожки. В наш сельмаг сегодня привезли. Сам видел: глянцевые, внутри красная обшивка.  Королевские сапожки,- посоветовал Арон, его подручный.
- Не зря я тебя взял в  кузницу ,  молодец!- похвалил его Янкель.
 С новыми   сапожками   вошёл дом. Сразу заметил, как   у Рахельки от радости засветились глаза.
- Папа, это мне!
- Тебе, моя    девочка   ! Тебе!
- Мы тоже   хотим    сапожки,- защебетали   восьмилетняя Сара и десятилетняя Хана.
- Вам   ещё  рано! Походите пока в старой обуви. Не невесты, как Рахелька.

 … А через полгода    началась война: Янкель ушел на  фронт. На Соню навалилась вся забота о дочерях.
На старшую хищно посматривали местные лоботрясы Степан и Федор, выносили из дома, что вздумается, да ещё грозили.
Соня   надеялась, что вернутся наши.   Ведь    газеты так   трещали   про  непобедимость  Красной  Армии
В  ноябре,  когда первым ледком покрылись лужицы, в местечко въехало  несколько грузовых машин. Из легковушки вышел офицер- такой важный, в блестящих сапогах.
 - Евреи, мы вас переселяем в другое место. Будете под защитой немецкой армии. Ни  один   мужик не сможет вас больше  обидеть!
  И ему можно верить, если полицейские сразу же стали грубо подгонять
людей к    машинам ?
 Рахель   метнулась к матери, та отбросила её в сторону: ---Беги!  Спасайся!
- Нет!   Я не оставлю тебя с детьми!
  Машины заурчали моторами и   поехали    к   платформе, к которой были подведены какие-то провода. Людей стали пинками   выбрасывать   с машин.  Когда все собрались на платформе, офицер поднял руку вверх: дал команду включить высокое напряжение.
…Рахель  лежала в яме   под  грудой неживых тел.
- Где мама, сестры? 
Болело все тело,  разламывали  руки, ноги, кружилась голова.
 Кое- как выползла из траншеи, поплелась в сторону леса.   Горло  пересохло ,     рядом ни колодца,  ни речки- только поле, заросшее кукурузой.
 Шла по нему сколько  могла , раздвигая тяжелые стебли,  и  от бессилия  рухнула  на землю.
 Очнулась от легкого прикосновения. Вздрогнула.  Возле неё стоял дедок- в лаптях, домотканой    одежде.
- Кастусь я ,  из суседней вески.
 А ты хто?
- Я, я,- и заплакала, не зная, что сказать? Правду? Отведет к немцам. Придумать что-  то?
 - Девонька ты моя.  Ужо здагадауся.  Яурэйка?  Ведаю, што сёння вас усих пабили токам на платформе. Так дешавей и кули не патрэбны. Як жа ты выратавалася?А-а, разумею, - скользнул взглядом   по   резиновым  сапогам девушки.
- Боты, гумавыя   цябе выратавали. Пойдем, пойдем   са  мной.
 Рахели было уже всё равно: только бы не оставаться одной   в этом сером поле.
…Прошли не годы- десятилетия. Рахель , или как её звали на  хуторе Рая, осталась жива. Лесная  усадьба  в Западной Беларуси  не привлекала много внимания. После войны девушка перебралась в Польшу, а оттуда – в Израиль. Всё время она хотела вернуться назад и поблагодарить своего спасителя, но как-то не складывалось.  Вначале нужно было устроить жизнь  в новой стране, потом вырастить детей, позже  помочь с внуками. Только   где-то к семидесяти годам вздохнула свободнее.
- Я еду в Беларусь! Кто со мной,- объявила в семье.
 Вызвались сопровождать дочери Сара и Хана, названные в честь погибших сестер и внучки Николь и   Сарит.
…Машина остановилась возле домика,    который  был ярко освещен, а на крыльце гостей ожидало целое семейство.
- Я Настя ,  дочь  Кастуся, а  это его две внучки: Мария и  Алена. Отец   много раз рассказывал о вас, хотел увидеть.
-  Когда мы расставались после освобождения Беларуси, я обещала  ему , что вернусь.
- Как же  я   тебя узнаю?  Ты   вырастешь,  будешь совсем другая,- спрашивал ваш отец.
- А я одену резиновые сапожки! –по ним и узнаете,- ответила тогда ему.
Назавтра  Рахель отправилась  искать   платформу, на которой уничтожили всех евреев её местечка.  Это было непросто- прошло много лет. Наконец, она   вспомнила дорогу по которой их везли на казнь.
Полуразрушенная бетонная площадка, заросшая травой,   оказалась на самом конце города. Почти ничего здесь не изменилось: рядом большой холм, под густым дёрном- её родные,  все жители  местечка.
 Рахель долго думала об этой встрече, представляла её, и не могла поверить, что она может произойти.
 Боялась, что не хватит сил всё  увидеть. Но на удивление себе- ни слезинки.
-Поехали,- вдруг она  скомандовала водителю.
- Има(  мама), ты же так хотела сюда приехать?   И сразу же уезжать обратно?
- Поехали, поехали! У нас  очень много дел,- решительно крутнув головой, она  поспешила   к машине.
 - Вы хотите поставить обелиск ? Мы  не против, но за свой счет,- сообщили  в местном райисполкоме.
  Рахель понимала, что времени у неё осталось мало и она хотела успеть.
  Торопила проектантов, звонила в Беларусь, по  её поручению  несколько раз туда ездили  дочери.
  Наконец  наступил  момент открытия монумента, белое покрывало  взметнулось вверх -   и  Рахель,   ее дети и внуки  увидели  пустую бетонную платформу , падающих с неё   фигуры людей   и  пару резиновых сапожек…
Кузнец,
Кузнец, печник, аптекарь…
 
Из  Климовичского гетто!



 Жёлтые листья медленно падают на  бетонную плиту, под которой спят    Герои еврейского сопротивления. Это кузнец  Мордхе, печник  Хазанов, аптекарь Данович,
  братья Давид и Айзик Слуцкеры, Янкив Кренгауз,  Черниловский, Веля Копылов, Исаак Зак, Карасик ,  председатель юденрата  города Климовичи Родин.
 Известно немногое, остальное  можно только  домыслить, или представить…
Перед войной  городок  Климовичи   напоминал еврейское местечко: из 9 551  проживающих  здесь жителей, евреев  было 1.693 человека.  В это количество входила  и семья моего отца Давида- его мама, отец, две сестры, брат, а также несколько десятков родных. 
 Евреи жили бедно: одна  была  радость – дети! Марципаны  в глаза не видели:  росли на картошке и огурцах.
 10 августа  1941 года в город вошли немцы. И сразу же нелюдь  вылезла из  своих щелей. Допускаю   некоторыми   недовольство советской властью. Человеколюбием она не отличалась с самого начала, жестоко давила  народ.  Но при чем здесь кузнец, печник, аптекарь? Да и другая еврейская беднота, которая перебивалась с хлеба на  воду?
 Братья  Осмоловские первыми в Климовичах нацепили на себя полицейские  повязки.
 Кем они были до этого? Пьянчужками , которые клянчили на выпивку  у  тех же евреев. А теперь, чувствуя власть над ними, решили погреть руки.
Как и  некий Щербаков.
История не сохранила его имени, только фамилию. Поэтому, как его  не назовём- « нелюдь»,  «нечеловек», « негодность», « подонок», «гадёныш»,   « преступник»,  « убийца», «предатель»- ошибки не будет.
…  Неприметный мужичок с  бесцветным лицом мял в  руках картуз.  Оденет его на голову, снимет, вытрет пот со лба. Снова помнёт , снова оденет на голову.  И ноги не стоят на месте:  сделает несколько шагов вперёд, потом опять вернётся на прежнее место.
 -Мил человек!  Здоров ли ты?  Отчего  такое волнение?- заметив мужичка, подошёл к нему Зяма, поигрывая  в руках уздечкой. Раньше всех он поднимается в колхозе, чтобы  накормить и  напоить коней. Вскоре придут михалинцы, разберут его  питомцев. Одни на них будут пахать, другие  развозить корма, третьи- доставлять   лесоматериалы  для строительства фермы. На удивление  многим, местные евреи, никогда ранее  не сеявшие и не жавшие, организовав в Михалине колхоз  « Энергия», сделали его лучшим в  округе.
Но на  первом  заседании правления решили:  в колхоз не евреев не брать. Чтобы потом не говорили, что это русские и белорусы его подняли, а евреи, как не могли ничего не делать, так и не могут.
- Околел  я от холода, изголодался ,-поднял глаза мужичок,-  С работой везде отказывают.
-Вокруг  нас   белорусские  хозяйства,  в городе всякие артели, а  тебе любы евреи?- шутит  Зяма. 
 
 Мужичок продолжает:
- Всех уже обошёл: никому не нужен. Вот я и подумал, если свои не берут, пойду  к евреям?
Если  вы  не возьмете- хоть в петлю. Замолви за
меня  словечко. Я хороший плотник. Скажи своим, из кожи вылезу, так буду стараться. 
Зяма с высоты   своего почти двухметрового роста посмотрел  на тщедушного человечка.
-Даже не знаю. В наш  колхоз  даже не всех  евреев принимают : только по поручительству. До сегодняшнего дня  нет ни   одного белоруса.   
 Мнения членов правления разделились. Одни были против:
- Наш колхоз еврейский!  Мы же, как одна семья! Вместе на поле, в синагоге. Придёт один чужак, потом второй, третий. И всё?
-- Где наше еврейское милосердие? Мы должны пойти навстречу этому бедолаге,- возражали  другие.
 Решили его взять на испытательный срок, тем более, что он  по плотницкой части- не будет  ни пахать, ни сеять.
 Как уж, пролез Щербаков  в колхоз. Улыбался,
заискивал перед всеми , старался   войти в доверие каждому.  Даже начал употреблять  в  разговоре слова  на идиш. Чуть ли не своим стал
  в каждом доме, а когда пришли фашисты, побежал к ним на службу. Назначили старостой:лучше  Щербакова никто не знал климовичских евреев.
 - Гут! Гут!- дружески похлопывали  его по  плечу   каратели,- старайся – получишь самый  лучший  дом!
 Вчерашний услужливый подхалим стал хозяином  положения, приказал  евреям
пометить их  жилище и одежду  жёлтыми звездами.
  Братья Осмоловские, как  ошпаренные бегали по городу, развешивая листовки с указанием  немецкой  комендатуры:
« Кто переступит границу города- расстрел», « кто   без надобности  выходит из домов- расстрел»,  « провинится один- расстрел для  всей семьи».
- Рады стараться,-  угодливо сообщали  старосте его холуи.
- Немцы любят порядок,- поучал их городской голова, а  рейху нужно золото.   Нам  поручили  отобрать   у жидов   все их  ценности и драгоценности. Поработаем хорошо-  нас наградят.
- Сорке,давай  золото?- Щербаков  пинком  ноги открывает дверь  дома  своей соседки.
 Полицейские, как злые  псы , налетают на людей .
-  У  меня же не ювелирная лавка,- пробовал отшутиться  сапожник  Моисей,- старые подмётки есть, дратва есть, семеро детей на полатях есть,- а золота нет.
-Считай одного  уже нет,- Щербаков опускает приклад на голову худенького  подростка, который тоже  хотел что объяснить.
- Какое у нас  золото? Один  цорес (  горе),- плачут местечковцы.
 Кто не успел снять какое-то колечко,  его срывают     вместе с поломанным пальцем.
Заметив у кого-либо  золотую коронку, выбивают всю челюсть.  С кровью, с  остальными зубами, добавляют  к общей добыче.
Евреи  отдавали всё, что отложили  на чёрный день. В маленьком городке не было богачей: кто мог заработать какие –то деньги уехали в большие города. Осталась одна мелкота. Какое золото , например ,  могла сдать   моя бабушка Сара?  Она работала дояркой на ферме, мой дед Залман  был рядовым  колхозником в  пригородном  хозяйстве. Остальные мои родственники тоже добывали хлеб руками.   Одни были сапожниками, другие- портными, третьи- мелкими продавцами. Какие копейки зарабатывали- отправляли  детям,  которые уехали  учиться  в  Могилёв, Минск, Ленинград, Москву.
 Видя , что ничего не получается, Щербаков  погнал  впереди себя кузнеца Мордхе, печника Хазанова, аптекаря Дановича, председателя юденрата Юдина…
 Подгоняемые криком, ударами, лаем овчарок, они плелись от дома к дому.  Но успели  передать   всем евреям городка:
- Прячьте всё , что есть ! В землю закапывайте, но не отдавайте врагу.
  Полицейские были в ярости.
- Гер комендант! Жиды не выполняют приказ, очень мало собрано золота. Нажмём ещё на  Родина и его команду?
- Родина и всю его команду  расстрелять! Пусть другие боятся! – распорядился комендант.
 Щербаков рад стараться!
 На виду всего города погнали к месту казни  десять самых уважаемых евреев- верхушку общины.
- Немцы порядок знают, шутить с жидами- комиссарами не  будут!- бахвалится  Щербаков.
И кто  теперь   может   возглавить сопротивление в городке? Никто! Бежать? Куда?    За полведра зерна  некоторые  местные жители ловили беглецов. Поэтому многие вообще не думали о побеге из гетто, зная, что и у них самих мало шансов ,  да и родных подставляют под расстрел.
- Муня мог убежать! Он  был таким смелым парнем, прорвался бы через все преграды,- с  сожалением говорил про своего младшего брата , мой отец Давид.
А может,  он знал, что тогда расстреляют всю семью?  Поэтому  до последнего момента всё надеялся на чудо!
 Чуда не произошло…
  Фашисты   любили  устраивать всяческие представления. Чем ещё повеселить себя в глуши?
- Устроим им  праздник     шестого ноября 1941 года: проведём акцию по уничтожению евреев    ,- решает  герр комендант.
 Включили на всю громкость военные марши, прислали  конвоиров  , усилили полицейскую команду  и начали выгонять евреев из домов . В тот день расстреляли более  800 детей,женщин, стариков.
« Праздник» продолжался и на второй день.
 Когда в магазин привезли  одежду , снятую с убитых евреев, свидетели  утверждают, что местные жители   « душились в четыре очереди». И ещё  бранили  евреев за то, что  одежды всем не хватило…
   
 Представляете ,  какая эта была публика?  А какие она   дала   зловещие  ростки ? Прошло немало   лет после  войны , но  я    чувствовал неприязнь  по отношению к себе.
 По пренебрежительным  взглядам, обидным кличкам. Запомнился один случай.  В 1957  году     мы переехали из села Красавичи, где мама работала учительницей , в     город Климовичи.
Когда закончился первый день занятий  в новой
 школе, несколько  парней  из моего класса, набросились на меня с кулаками.   Как потом узнал, все  они жили в районе  еврейского кладбища.
 Ненависть к мёртвым евреем перешла к первому  еврею, появившемуся в четвёртом классе  первой белорусской школы города  ?
 Маленькие зверёныши были достойными наследниками тех, кто пинками гнали евреев  к месту расстрела. А если не гнали, то злорадствовали, грабили еврейские дома, « душились  в четыре очереди…».
 В моё время в  городе было пруд пруди  людей с фамилиями» Осмоловский», « Щербаков». Кто они-однофамильцы или какие-то родственники негодяев, принимавших участие в  издевательствах над евреями? Этот вопрос  себе  задаю только сейчас.
 В своей прежней жизни я встречал много беларусов   с чистой душой, которые относились ко мне, как родные. Научился различать , кто свой,  а кто чужой?  У одних были колючие взгляды, у других- бегающие глазки. Одни были грубы в общении, другие сразу же признавались в любви к евреям. А позже становилось известно, что или они сами, или их семьи запятнаны в службе с немцами.
 … В  пятидесятые- шестидесятые  годы  мы ютились   в старом дедовом доме. И только , когда он к счастью сгорел, за полученную страховку и  взятую ссуду , построили   небольшой домик. Мой отец искалеченными на фронте руками , переплетал папки, чтобы как-то заработать на жизнь.
 А вокруг    ходили слухи о тайном богатстве евреев.   
- О чём ты говоришь?- переубеждал я  давнего знакомого, который получив повышение,   переехал в областной центр.
-Ты лучше скажи, где твой батька прячет золото?- сверлил он  меня глазами .
- У моей  мамы нет даже обыкновенного  золотого колечка,  а у  отца две  руки в осколках. Ему бы на хлеб заработать!-  убеждал я  бывшего
  коллегу.
  Убеждал  напрасно! Он  не верил! Не верил – и всё. Точь в точь, как та полицейская рать, которая шныряла по еврейским домам в сорок первом в поисках золота. Я считал своего собеседника другом, не одну стопку  водки выпил вместе с ним. 
  А произошло точно , как пел  Владимир   Высоцкий: «… И не друг, и не враг, а так..»

  Когда я приезжаю из Израиля в  город  Климовичи и  хожу по улицам городка ,
 всегда   чувствую запах  крови.  Возле братских могил, возле бывших  еврейских домиков. И даже возле здания моей бывшей редакции, которое во время войны отвели  под тюрьму.  В камеры бросили оставшихся в живых   евреев- плотников, слесарей, кузнецов. Жизнь им сохранили на время. Но без детей и  внуков , эта жизнь  им  была не нужна.   Как они  , находясь под стражей смогли связаться с партизанами, никому не известно? Общаясь с немцами, полицейскими, евреи- мастера выведывали у них  секреты  и передавали в отряд. Помогали   в чём могли. Новичку   в  полиции  по фамилии Мешковский    стало   обидно, что  ему не досталось   еврейское имущество . В полицию пришёл позже других.
- Я что лысый? - негодовал дома.  Всё уже раздали до меня. Жиды расстреляны.
- Да не все! Ты же говорил, что есть ещё в тюрьме. Присмотри за ними, может и тебе  повезёт?- подсказывает жена.
 Мешковский , спрятавшись за деревьями парка, стал следить,  кто заходит и выходит из помещения. Один из незнакомцев вызвал у его подозрение: одет как –то не по  погоде?
 Побежал к немцам: оказалось, что это был связной партизанского отряда « За Родину», который базировался  на территории района.
- Свой выдал своего?- не верили заключенные евреи.
 -Да  какой он свой ?Шкура!
  - Мы раскрыли шайку московских агентов,   жидокомиссаров »,- трезвонили немцы  по всему городу, а  Мешковский выставлялся спасителем Отечества, героем!
 Хотя  настоящими Героями были 12  евреев- мастеров и связной  партизанского отряда. Их всех  расстреляли в силикатном  карьере .
… Ветер разносит  пожелтевшие  листья. Они кружатся над  моим бывшим  городом,  над старым парком, над  еврейским кладбищем.
 А  мне кажется, что с неба спускаются жёлтые шестиконечные звезды…
 
 
 
 
 
 
 
На крылечке в местечке
 
 
 
 
 



  Когда   о перестройке  не думал даже  сам Михаил   Сергеевич  Горбачев ,  я  приехал   в  один  из  райцентров , множество  которых   раскинулось в
  в восточной Беларуси. Городок , как выгодная вдова: всё рядом- и
 кинотеатр ,и памятник Ленину, и   магазинчики,   а  ниже река Сож, которая огибает  его дугой.
  Вот и знакомый дом по улице Советская 21, крылечко. В пяти метрах- скамеечка. Сел на неё и слушаю.
-  Борис ?- сколько ты можешь сидеть   один?
-Почему один?  Я с Клавой( так называли  кошку, которая мурлыкала у него на коленях).
- Кроме кошки ты  больше никого  не можешь найти?
- Я нашёл, но ты не любишь сидеть на крылечке.
- Еще  как  люблю !- в проёме дверей  появилась   хозяйка дома.
 На мгновение, в лучах вечернего солнца – с золотистой копной  волос, она  показалось Борису  намного моложе .
- Люба  ,  у кого ты  перекрасилась? Разве не помнишь , что я парикмахер?
-  Это  солнце меня подмолодило , да и тебя , я вижу  тоже.
Присела рядышком, на плечи набросила цветную шаль- подарок от бакинских родственников, прижалась плечиком к мужу.
-  Ой вей!  Ой вей! Жизнь наша, как это  солнце ,  которое заходит за реку. Только завтра оно  вернётся полное сил ,  а наши силы по капельке уходят.
 На минуты они увидели друг в друге двадцатилетних.   Во-от в этом соседнем  домике жили его отец   Хацкель  и  мать  Ципора. Она высокая , дебелая,    шутя  могла зажать под мышкой   своего маленького  мужа.
- Как с ним ты  родила таких   богатырей?- всё ломали головы соседки, видя как ,пятерка белоголовых Шнейдерманов  вместе с отцом гоняет коней по городу, занимаясь извозом.  Это сейчас  машины грузовые, такси , а тогда    наготове стояли конные упряжки.
 А после войны из пяти ушедших на фронт  сыновей ,вернулось трое.   Хацкель стал ещё меньше ростом,     закаменело  лицо.   Оно оживало только, когда его  навещали  сыновья.    Живущий через улицу  Хаим  заходил на ощупь- потерял  глаза  на войне. Петя  , приезжая из  Минска, залетал  стрелой , обнимал маму  рукой , а отца –культей.  Борис   остался с руками и глазами, но без … бронхов. Задыхался каждую минуту.
После войны , когда ещё был покрепче, поставил    дом на пересечении  двух улиц. За ним  посадил сад, а впереди-  построил крылечко .Большое, с широкими  скамейками, красивой  крышей .
-  Как вечер , так сообщает: « Люба, я иду на работу».
- Иди , уже , иди,- отмахивается от него ,- какая у тебя работа ?  Мозоли   натирать на заднице?
Затаил  обиду , но ничего не сказал. Вскоре   возвращается в дом из магазина  напротив.  В руках  -   увесистая  сумка ,  выжидающе смотрит  на жену.
- Ну? Скажи ещё раз, что  натираю мозоли и ты горько пожалеешь.
- Один раз пожалела, когда за тебя замуж побежала.
- А кто был в нашем городе из женихов?  Единицы пришли из   фронта , да и те уехали.   Еврейские  мамы   и их  дочери  с меня  глаз не спускали. Кого я  выбрал?  Тебя!  А сейчас вместо благодарности  упреки?
Игнатьевна , моя бывшая соученица,    я  её еще за  косы дёргал в шестом классе, в любви признавался. А теперь она  директриса про-дук-то-во-го магазина! Меня не забыла ,- многозначительно   говорит  о ней  Борис.
 -Любовничек- половничек! Ой , держите меня,- смеется  Люба ,-  был зеленый огурец, а теперь опавший желтый лист.
- Может, и не огурец, но старая любовь не ржавеет,- смотри, что принёс,- расхрабрился Борис ,  показывая в сумке гречку, сервелат, шпроты . В наше время – это самый настоящий   дефицит!
 Я нацеливаюсь на рижские шпроты. Обычно их вижу только по праздникам! Ой, какой  добрый  Борис!  Всё разрешает!  Сегодня он командует парадом!
 - И что у нас вечером   за праздник? 
Так  может спросить    только Мотя! Он – местная знаменитость!
 Журналист, заместитель редактора городской   газеты, а по совместительству  свояк Любы и  Бориса.
 На Моти   белая шляпа, хороший   костюм. Приличная
  одежда подчеркивает его статус?  Только  для Бориса  он  не имеет никакого значения.
-- Праздник у тебя , когда  ты передаёшь свои репортажи  про демонстрации.  Первая колонна идёт.  За ней- вторая колонна. У-ра! Ура! А  у меня  раз  в месяц  скромный поход в  маленький складик.
 Подшучивая друг над другом, начинают  расправляться   с  дефицитом.
- И как ты завтра будешь  без него?  Игнатьевна  опять не даст,- ехидничает Мотя.
-  А завтра  выходит  твоя газетка. Как прочтём про    успехи мясокомбината, так неделю будем сытыми,- подтрунивает на правах хозяина    Борис.
- Тише!  Ещё кто с улицы услышит,-одергивает мужа  Люба.
 Смеется в усы младший зять Моше : «ЧК не спит- ЧК не дремлет…».
 Все смеются, понимая, что ЧК    в городке  давно  уже спит.
     Наступает    вечер. С  низины, где  змейкой вьется река  Сож,   плывет  прохлада.     Склонили свои   шапки желтые подсолнухи.  А на крылечке- в бывшем местечке Борис и Люба, Мотя и Катя.
 Когда-то здесь жило много евреев, а теперь по пальцам можно  пересчитать . Но живут, как могут:  вырастили детей, радуются внукам. Так бы жили и жили дальше,  встречаясь на  крылечке. Подшучивая друг над другом, над  жизнью.
Но всё завертелось,  закружилось.  Перестройка! Евреи  стали  собирать чемоданы в дорогу. Сначала московские, ленинградские, потом- минчане, киевляне. За ними потянулись из райцентров .
 В Израиль Борис  и Люба  не хотели уезжать, но уехал Мотя с Катей , собрались дети, куда им деваться?
 В первый же день приезда  Борис   пошёл изучать , где находится склад в продуктовом магазине.
- Вернулся очень быстро:
  - Это же надо, повторял он , -  в магазине всё есть. Что хочешь, то и  бери . И не нужно никакая одноклассница Игнатьевна.  Каким я был нужным  человеком? А сейчас кто?
…Через годы я приехал в Кричев.
  На перекрестке двух  центральных  улиц  как стоял ,  так и    стоит 
 большой дом.
Уже без  крылечка. Или оно не выдержало разлуки со своими   прежними   хозяевами, или они с ним?
  Только давно их  уже нет на земле…
- Борис, Люба ,-  зову я тихо .
В ответ- тишина.
И  эхо, одно   эхо…

Израильтяне в русской бане

 Вы  мне скажете: « Тоже невидаль, русская баня»!
 Может , для  вас  ,живущих от Москвы до Бреста , она и невидаль, а вот для нас,    израильтян,  русская баня – настоящее  наслаждение!
 Скептики , конечно  могут улыбнуться. Вам ли, печалиться?  Нам до одного  моря  не  легко  добраться, а у вас пять морей!
 Так  то  оно так, только море хорошо, а баня- лучше!
 Приехал как-то я  в Беларусь   со своим внуком    Бени , а он уже коренной израильтянин .Решил  побаловать себя  банькой с  березовым веничком и, его  приобщить к ней.
Заходим в предбанник. Миша , мой старый детский друг, снимает  с себя всю одежду. Я тоже сбрасываю последнюю амуницию , а у моего внука  глаза  становятся, как шары.
-Мы будем  бли бгадим( без одежды?- мешая русские и ивритские слова,-  не понимает  он.
- Да! Без бгадим! Быстро раздевайся, пар  выходит!
- Какой пар? Откуда выходит?
 Израильский ребенок, знает ванную комнату,  бассейны , море, но баню, баню? О  ней он никогда  и не слышал!
Залетаем вместе в парилку. Горячий  воздух охватывает нас.
- Бени быстро на полку,- командует Михаил, поднимая вверх  березовый веник.
 Я  успокаиваю мальчика: « Бени , это совсем не страшно».
- Больно?
- И не больно.
 В это время Михаил начинает слегка стегать моего мальчика по спине , ягодицам , по всему телу.
  Прошло пару минут.
- Ефим,  тагид ло,  зэ  маспик. ( Скажи ему, что хватит).
Всё -так всё! 
- Вау- вау,- то ли восторгается, то ли негодует   Бени на улице.
 А сейчас- в холодную бочку.
- Эйзе бочку?( какую бочку)
-Вот в  эту- железную! Давай!
Мой внук   опускается в неё-  и  в глазах такой же ужас, когда он   впервые зашёл в парилку.
- Кар ли! Кар-( холодно мне, холодно)!
- Вылетай !- командую ему.
Я , конечно,  и Михаил всю малину себе  испортили, но Беню к русской бане  приобщили.
 - А теперь к нашему столу,- улыбается Аня,- приветливая хозяйка дома.
 В беседке, где мы расположились за столом, и яблоку   негде упасть, столько здесь всего! 
 Бени смотрит  на стол: ни хумуса, ни тхины, ни фалафеля, ни прочей знакомой  ему  израильской еды.
 Но как аппетитна   новая картошечка под укропом, свежие   зелёные огурчики,  яркие помидоры, салаты, мясные блюда!
- А теперь будем замачивать баню,- улыбается Михаил, разливая  стопки.
 - Поверь мне!  Всё , что ты здесь  видишь, вкуснее твоего хумуса,-  толкаю внука в плечо.
 Что ему остается делать?
 Проголодался,  начинает  понемногу  есть.
 Только каждый раз наклоняется ко мне и спрашивает: « Ефим, это кашер»?
- Наши друзья уже знают, что  мой внук, как и  большинство израильских детей, не ест свинину.
 - Не волнуйся,- Галя    погладила его  по плечу,- мы тебе  приготовили курятину. Смотри, сколько курей у нас во дворе.
 У моего внука глаза  становятся еще больше, чем в бане.
- И вы их сами…режете?
- Нет. Нашелся Михаил, они нам несут яички, а мясо мы покупаем в магазине.
  Вечерело, комариный рой налетел на беседку. Солнце опустило свои последние лучи над Климовичами.  От бани и вкусной, крестьянской пищи было такое блаженство,  что даже не хотелось расставаться.
- Има, има,- услышал я за беседкой голос своего Бени,- ты представляешь, бли бгадим,  мы пошли в баню. Там был  такой хам меод( очень жарко) а потом веником, как начали меня бить прутьями по голому тахату( попа) , по всему телу.
- Какой ужас!- скорее я догадался, чем услышал слова дочери.
- Эйфо  Ефим( Где Ефим?) Ох, и задам я  ему сейчас.
-Има, има, ло  царих( мама, мама, не нужно).   
 Помолчал и снова продолжил свой репортаж: « А куры здесь ходят прямо по двору и, никуда не убегают. Картошку  не нужно покупать, растёт возле дома. И огурцы , и помидоры. А ещё   здесь в сарае  я увидел , знаешь кого?  Свинью? Живую, ,большую свинью, она   смотрела на меня и   громко  хрюкала.  Я  мог упасть прямо  к ней, когда очень низко наклонился.
- Бени,- постучал я  по стенке  беседки,-   ты хочешь, чтобы завтра  твоя мама  прилетела  за тобой?
- А что и пошутить нельзя?-  совсем разошёлся мой внук.
 - Нравится тебе в Беларуси?
- Ещё как! Только я не  понимаю,   почему нужно прыгать   в бочку с холодной
 водой, а потом  греться  водкой?
- Дорогой мой Бени!  Чтобы   это понять, здесь  нужно родиться…














не известно.


 Говори, говори, Давид! 
Ефим Златкин
 
Давид Таубкин не был на войне: в сорок первом году ему исполнилось всего девять лет. Но война для него не прекращается и сегодня. Один из немногих выживших узников Минского гетто, заместитель председателя Всеизраильской ассоциации «Уцелевшие в концлагерях и гетто», он рассказывает о пережитом в книгах, в музее Яд Ва-Шем, в посольстве государства Беларусь в Израиле, на своем сайте, который ведет и редактирует.

А кто еще расскажет? Многие погибли: одни во время карательных акций, вторые - в партизанских отрядах, третьи пропали без вести. А Давиду повезло: остался жив! Физически, но сердце болит и душа ноет за маму, сожженную в печах концлагеря Тростянец, за сестру, сгинувшую в партизанском отряде, за тысячи евреев, которые остались навечно за колючей проволокой.
Я ехал на встречу не столько конкретно к Давиду Таубкину, сколько к Свидетелю Истории? Не верилось, что вот-вот увижу человека, который пережил не один кровавый погром в Минском гетто. Уже в августе сорок первого года здесь убили 5000 евреев, в ноябре - 10.000, во время трех последующих облав - второй раз в ноябре сорок первого, в январе и марте сорок второго - в общей сложности еще 40. 000 человек.

А Давид выжил? Это судьба? Счастливый случай?
На эти вопросы у него нет ответа, но помнит все очень хорошо.
- Обычно о предстоящих погромах мы знали заранее, - вспоминает Давид, - или проговаривался кто-то из полицейских, или начинали ходить слухи. А вот второго марта сорок второго года ничего плохого не предвещало. Утро было чистое, солнечное. И вдруг в его тишину ворвались громкие выстрелы. Мы бросились к «малине» - так называлось укрытие, подняв доску на кухне. Небольшое пространство между полом и землей было нашим спасительным убежищем. Я заполз в самый уголок, рядом втиснулась моя сестра Лида, кто-то еще, а наверху уже загремели выстрелы, послышался топот ног.
- Помните все, как сейчас?
- Помню! Мне и сейчас стало вдруг холодно, как тогда. Мы боялись пошевельнуться. Наконец, когда стали задыхаться, нам подняли половицу. Дом полон крови, трупы в комнате и на улице. И… моя живая мама. У нее был документ, что она переводчица гетто, поэтому ее не тронули.
- Почему все не спрятались?
- Все и не прятались никогда. Кто-то был должен остаться наверху, закрыть укрытие доской, положить наверх половичок, чтобы не было заметно. Иначе полицейские могли бы перевернуть весь дом и найти детей.
- Взрослые шли на смерть сознательно?
- Шли по очереди. Вначале бабушки и дедушки, потом родители. Каратели расстреливали или выгоняли в колонны обреченных, кого находили, и уходили дальше.
- А дети?
- Дети прятались дальше.
- Это удавалось многим?
- Не всем!
- Понимали, что тоже обречены?
- Понимали! Мы были маленькими, мудрыми стариками, знающими все.
- Что вы чувствовали?
- Страх и смерть на пороге. Не покидал голод, холод. Первая зима была очень страшной и холодной. Все время искали, что поесть и где спрятаться.
- Несмотря ни на что хотели выжить?
- Очень хотели!
- Даже во время карательных акций?
- Во время них мы будто играли в прятки с немцами и полицейскими: кто кого перехитрит? Или они быстрее заскочат в наш дом, или мы раньше спрячемся в своей «малине».
- Вы всегда успевали?
- Не успел бы хоть один раз, сейчас бы с тобой не разговаривал.
- Как вы спаслись?
- Я бежал из гетто…
- Как это было?
- В конце июля сорок второго года немцы уничтожили более 30.000 евреев. Такого количества жертв в гетто еще не было. Видя, что вокруг нас сужается кольцо и не остается никаких шансов на спасение, моя мама, Розалия Михайловна, решила переправить меня в русский район.
- Вы понимали, что вас могли расстрелять во время бегства из гетто?
- И без этого могли расстрелять, дети в гетто рано становились взрослыми. Я видел сотни смертей, горы крови. Риск стал привычным делом: год жизни в гетто - это несколько жизней в обычных условиях.
- Было легко выйти из гетто?
- Не всегда. Стреляли без предупреждения. Но, если кто-то поднимал проволоку, можно было быстро проскользнуть в отверстие. Трудности начинались потом: если не знали к кому идти – или верная смерть, или приходилось возвращаться обратно. Я не однажды выходил в русский район обменять что-то на продукты. Так что опыт побега через проволоку у меня был. Я хорошо разговаривал на русском языке, мое лицо не было типично еврейским.
- Не привлекали внимания?
- Не привлекал! Вот и в тот раз моя сестра Лида подняла колючую проволоку, я быстро перелез через нее. Заскочил в соседний дом, как делал уже не один раз и вышел с его двора, как будто здесь жил.
- Вы знали куда идти?
- Знал! За считанные минуты добрался до детской больницы. Ее заведующая Елена Ивановна Николаева меня уже ждала.
- Запомни, - сказала она мне твердо, - ты не еврей Давид Таубкин, ты белорус - Виктор Савицкий! Днем и ночью помни это!
- В детской больнице так легко спрятали еврейского ребенка?
- Я стал белорусом Виктором Савицким. Мои родители мне не делали обрезание, и это обстоятельство мне спасло жизнь.
- А как было с теми мальчиками, у которых оно было?
- Их не могли спрятать, как меня.
- Они погибли?
- Да-а…
- Не было опасно оставаться в больнице? Сестры, нянечки могли донести?
- Могли! Кое-кто начал догадываться. Добрые люди меня переправили в русский детский дом. Его директор Вера Леонардовна Спарнинг - редчайший души человек, спасала не только меня, но и других еврейских ребятишек. Как потом выяснилось, из 120 человек, не менее 25 были из гетто.
- Вас спасали не евреи?
- А кто еще мог? Евреи уходили в леса, создавали партизанские отряды, воевали. Не всех могли вытащить из гетто. У каждого была своя судьба. У меня, видимо, такая, что могли помочь белорусы, русские, немка Вера Леонардовна.
- Но большинство были равнодушными?
- Все началось с того, что первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Пономаренко через пару дней после начала войны удрал из Минска, бросив на произвол судьбы всех белорусов, а евреев - на верную смерть.
…Я мысленно представляю себя на месте моей бабушки Сары, которую вместе с детьми и другими евреями расстреляли в городе Климовичи. Куда бежать? В ушах еще стоит бравая музыка, губы шепчут: «…От тайги до британских морей Красная армия всех сильней».
- Может, это ее такой маневр? Заманить врага в глубь страны, а потом так ударить? Но уже повсеместно – во всех городках и местечках евреев отделяют от местного населения, сгоняют в гетто. Бежать в спасительный лес? Чувствую на себе сотни глаз: одни люди проходят мимо, другие спешат в полицейский участок. Еще бы, какая удача! Доносчику дадут целый килограмм соли! Но представим, что повезло! Днем прятался в сене, а ночью добирался в лес, который кишит всякими бандами. Но снова удача: нашел партизан! Но без оружия в отряд не принимают. И снова везение: после трех дней поисков нашел немецкий автомат! Такой шанс выпадал немногим. Но даже он не гарантирует жизнь: из Центрального штаба партизанского движения за подписью того же Пономаренко пришел приказ: «… евреев в отряды не брать». В расшифровке: евреи – предатели и провокаторы.
Поэтому, если и были случаи спасения, то только благодаря отдельным благородным и отважным людям, а не какой-то общей государственной политике. Поэтому Давид на всю жизнь запомнил имена своих спасителей. Более того, он добился, чтобы Израиль признал их Праведниками. Но это будет еще через десятилетия.
- Как жилось в детдоме? - спрашиваю дальше.
- Я был все время начеку. Когда немцы в детдоме искали евреев, меня срочно переводили в детскую больницу или укладывали в палату для тяжелобольных.
- Не хотелось поиграть в детские игры, ребенок ведь и в гетто оставался ребенком?
- Однажды я так заигрался со своими белорусскими сверстниками, что даже забыл об опасности. Вместе с ним побежал в центр Минска, когда услышал громкие фашистские марши. Потом уже узнал, что на платформе, укрытой немецкими флагами со свастикой был гроб самого гауляйтера Беларуси Вильгельма Кубе.
- Получили тогда нагоняй в детдоме за «самоволку»?
- Еще какой! Могли обратить внимание, как-то узнать. Но все обошлось. Я ведь и до этого не сидел в каком-то подземелье: часто выходил вместе с детдомовскими ребятами в город. Мы покупали немецкие газеты, обменивали их на продукты возле эшелонов, чистили солдатам обувь. Голод – не тетка…
- Не боялись выдать себя?
- В девять дет я был, как взрослый: контролировал каждый свой шаг, каждое слово. В семье мы разговаривали на русском языке. Поэтому во сне я не мог проговориться на идиш и выдать себя. Когда было очень трудно и, казалось, уже все-все, читал ночами книги. Вспоминал довоенную жизнь, мечтал увидеть своих родных, дожить до конца войны. Это помогало! Однажды я увидел группу евреев, которые разбирали развалины. Среди них была моя сестра Лида. Я бросился к ней, сестра заплакала, когда зашел разговор о маме. И я понял, что ее уже больше нет.
- Что с Лидой сталось потом?
- Говорили, что девушка, похожая на мою сестру, погибла в партизанском отряде. Маму схватили, как члена подпольной группы в гетто. Ее допрашивал бывший ученик, он же и отправил маму в печи концлагеря. Я до конца войны жил под чужим именем.
- А что было дальше?
- Вернулся с фронта отец Арон Давидович.
- И вы уже не чувствовали себя одиноким?
- Да, но я был очень привязан к маме, мне ее не хватало. Она меня спасла, помогала многим евреям гетто, о себе думала меньше.
- А если бы думала больше?
- Могла уйти в партизанский отряд, мама была среди тех людей, которые готовили группы.
- Я думаю, Розалия Михайловна вначале хотела спасти самого беззащитного из всей семьи - вас!
- Это я тоже понимал, поэтому плакал в последнюю ночь, не хотел расставаться с мамой, сестрой, как чувствовал, что расстаюсь с ними навсегда.
- Ваше ощущение, после того, как Минск освободили, вернулся отец, все изменилось, не нужно больше прятаться? Вам хотелось от радости смеяться, танцевать!
- Я не хотел жить!
- В двенадцать лет?
- Столько было по паспорту! Но мне казалось, что я прожил уже не одну жизнь. Довоенный цветущий Минск - это одна жизнь. Переезд в гетто - вторая, жизнь в гетто - третья, побег - четвертая, жизнь под чужим именем - пятая, ежедневные ощущения, что схватят, выдадут, расстреляют - шестая…
- И так без конца?
- Без конца!
- Детская среда - непростая! Любой паренек из детского дома мог догадаться и выдать вас за вознаграждение?
- Конечно, мог, но Бог меня берег…
- Вы видели Минск до войны, видели его развалины и восстановление. Известно, что немцы отстраивали Минск после войны. Какими глазами вы, ребенок, бежавший из гетто, смотрели на них?
- Как на врагов! Хотя их участь была нелегкой, и они находились за такой же колючей проволокой, как раньше евреи, но на немцев не устраивали карательные акции, их не сжигали в печах. Я смотрел на них - оборванных, голодных и понимал, что зло возвращается только злом.
- А добро?
- Добром! Поэтому нужно жить дальше, делать добро за тех, кто не дожил, рассказывать о них, сохранять память.
- С чего вы начали?
- Взяв у отца старенький фотоаппарат, я пошел в прежний район гетто, чтобы сфотографировать его улицы, дома,
- Вы уже тогда, в двенадцать лет, понимали, что это важнее всего?
- Прожив три года в оккупационном Минске, видя много смертей, я хотел кричать на весь мир, бить в самый мощный колокол: «Люди, смотрите, что эти изверги сделали с моим народом…»
- Но вас бы не услышали…
- Не услышали! История Минского гетто десятилетиями была закрыта. Советские власти даже не давали почтить память погибших возле Черного обелиска, который сами евреи и установили.
- Гетто не только погибало, но и воевало!
- Еще как! Сегодня это уже признанный факт! Открывшиеся документы свидетельствуют о героизме евреев Минского гетто.
- Сегодня и ваши фотографии стали документальным подтверждением, историческим фактом, частичкой уничтоженной жизни.
- Никто не знает, как аукнется эхо - так говорят. Но, видимо, в сорок четвертом году, когда фотографировал улицы гетто, я получил послание Свыше заниматься тем делом, которому отдаю себя все последние годы.
- Вы имеете в виду работу с бывшими узниками гетто?
- Да! Я долгие годы шел к ней! После войны была учеба в школе, потом в военном училище, позже - в институте гражданской авиации. Переехал в Москву, женился, родился сын. На фоне жизни среднего советского человека я был устроен намного лучше. Работал ведущим конструктором научно-исследовательского института по разработке радиолокационной аппаратуры. Как многие, верил в нужность того, что делаю.
- А потом открылись глаза?
- Открылись, и я не захотел больше ни дня оставаться в Советском Союзе.
- Я работал в обычной газете, не владел никакой секретной информацией и не мог выехать. Несколько лет ждал вызова.
- А я вообще был не выездным!
- И тогда вы совершили побег?
- И тогда я совершил побег!
- Как из гетто?
- В каком-то смысле Советский Союз можно сравнить с гетто: не выехать, не въехать…
- Только не было колючей проволоки?
- И проволока была! На границе! Я начал продумывать пути побега.
- Как в детективном романе?
- Почище! Я уволился со своего секретного предприятия, стал работать в еврейских общественных организациях.
- Это было началом вашего плана?
- Да! Когда готовилась группа для участия в работе еврейского международного конгресса в Тель-Авиве, меня в нее записали.
- Вы – общественник, что не вызвало подозрений. Ваша деятельность на оборонном предприятии отошла как-то на второй план?
- Да! Я был такой же, как все! Списки участников утверждали не в КГБ, как обычно, а в Министерстве иностранных дел.
- Вам повезло?
- Еще как!
- И вас просмотрели?
- Просто прошляпили.
- Это тоже входило план побега.
- Дипломаты не чекисты. Я рассчитывал на то, что они не будут такими дотошными. Из Москвы я решил вначале улететь в Прибалтику, а оттуда - в Польшу. Это было в 1989 году, когда еще не было дипломатических отношений между Советским Союзом и Израилем.
- Время холодной войны?
- Может, и не холодной, но только не теплых отношений. Я сидел в самолете, дрожа не меньше чем, когда проскальзывал через колючую проволоку в гетто. Чекисты могли зайти в любую минуту, схватить и отправить меня под конвоем обратно. Мне же запрещено было покидать пределы СССР.
- Самолет поднимается в воздух?..
- И приземляется в Варшаве, где я на всех парах мчусь в израильское посольство…
- А в это время?
- А в это время сотрудники КГБ звонят домой, в аэропорты, но я уже был по дороге в Израиль, где нужно было начинать еще одну жизнь.
- Какую уже по счету?
- Я сбился со счета. Вначале устроился рабочим на заводе металлоизделий, потом – на древесной фабрике.
- Было трудно?
- Мне? После того, как я прошел гетто? Я что, чистоплюй какой? Через семь лет нашел работу по специальности. Через какое-то время моя компания переезжает в Америку, и меня хотят забрать с собой.
- Американская мечта! Была так рядом! И вы ее упустили?
- Я отказался.
- Иначе ваш рассказ о бегстве из гетто и из СССР стал бы красивой сказкой?
- Я об этом меньше думал! Израиль - это моя страна, и я не мог ее предать!
- Даже, если бы вам обещали золотые горы?
- А мне их и обещали! Руководству компании было удобнее и дешевле взять с собой опытного специалиста, чем искать на месте. Короче, я остался, нашел работу по специальности. За это время построил дом, в котором живу вместе с женой и семьей сына. Пришло время пенсии.
- И наступил самый главный период в вашей жизни.
- Да! Бить в колокол! Рассказывать о том, что пережили евреи Минского гетто, чтобы знали и помнили.
У Давида растет внук. Он в таком же возрасте, каким был Давид в то время, когда убежал из гетто.
- Если бы нужно было опять все повторить и пройти сначала ради того, чтобы у вас был сын, внук, вы бы согласились?
- Не раздумывая! Их жизнь - продолжение жизни уничтоженных.
Израильское солнце даже зимой парит,
А в Беларуси такие белые снега.
Говори, говори, Давид!
О тех, кто не успел сбежать!
Моего отца тоже звали Давид,
Его семья не вернулась из гетто.
На войне мой отец был изранен.
Но больше всех ран болело его сердце.
Я и сейчас слышу его ночные стоны,
Его дикие крики: «Ма-ма»!
Ты думаешь, я о них сейчас вспомнил?
Я их никогда не забываю!
А ты, говори, говори, Давид!
Пока живешь, бей в набат!
Рассказывай, пока не устанешь,
О судьбах, не вернувшихся из гетто ребят.
Спонсором литературных проектов является Алмазная биржа Израиля. Поиск цветных бриллиантов по базе биржи. Стать партнером.
               


Судьба еврейского солдата с русским именем Федор…
Публицистика Ефим Златкин
Отрывок из книги" Эти удивительные встречи"


Рита Суперфин, высокая, рыжеволосая, более похожая на коренную израильтянку, чем на репатриантку из Беларуси, уверенно ведет свою машину по дороге, которая, поднимаясь все выше и выше, уходит на север.
На одном из перекрестков она разветвляется на два рукава. Один направляется в сторону столицы Израиля - Иерусалим, второй - негласной столицы Самарии - в город Ариэль. Сюда в 1978 году пришли первые сорок семей, решившие построить его на одном из больших холмов. Вокруг были горы, пустое пространство, редкие деревья и голая земля. Не было ни тени, чтобы укрыться от солнца, ни водных источников. Поставили полукругом палатки, установили дизель - генератор, чтобы обеспечить себя электричеством, в цистернах стали подвозить воду…

Так начинал свою жизнь новый израильский город, у которого сегодня крупная промышленная база, большой университетский корпус, студенческий городок и более 18 тысяч жителей. Имя ему - Ариэль! Рита Суперфин вместе с мужем Ефимом, сыном Нитаем и отцом по имени Федор - как раз входят в их количество…
- Посмотрите, какая красота! - говорит Рита, - вокруг холмы, зелень, а дышится как!!!
-Даже кондиционер в машине не нужен, - соглашаюсь я, - за окном такой чистый воздух и прохладнее, чем на всей территории Израиля.
- Сюда мы переехали из Нетании, чтобы построить свой дом на земле, -продолжает Рита Суперфин.
- Почему?
-Папа много рассказывал о том, как они, начиная жизнь на новом месте, построили дом в еврейском местечке Михалин.
- А вы решили построить в Ариэле?
- Почему бы нет? Это наша древняя земля. Евреи возродили ее, а мы вернулись и никуда отсюда не уйдем. Вы знаете, что говорит мой отец: «Это мой второй Михалин! И мы не должны повторить судьбу первого, где потеряли все".
Я любовался самарийской красотой, размышляя о перипетиях жизни.
Это же надо, чтобы через десятилетия из далекого белорусского Михалина невидимая ниточка протянулась в израильский город Ариэль!
Здесь и живет Федор, или как его нарекли родители - Хоня Суперфин.

«В 1936году семья моего отца переехала из Хотимска в Михалин. Жили в центре местечка, рядом с домом Стукало. С их сыном Евгением мой отец очень подружился, вместе они работали в колхозе «Энергия», - с такого письма началось наше знакомство с Ритой Суперфин.
Кто такой Евгений, я хорошо знал. Без преувеличения — это легенда Михалина! Ушел на фронт вместе с четырьмя братьями, двое погибли. Вернулся после войны в Михалин, стал первым бригадиром еврейского послевоенного колхоза….
-Но Федор Суперфин? Мне не известен. Малоизвестен и другим? Ему сейчас не менее 95лет, высчитываю его возраст.
- Когда у меня будет еще такой шанс встретиться с последним из могикан довоенного Михалина? - так думая про себя, я не откладывал с ним встречу на потом.
… Несмотря на позднее время, Федор Суперфин ждал нас.
- Папочка, - принимай гостя, - целуя его, громко сообщила Рита, как только мы переступили порог их дома.
… И начался вечер воспоминаний и рассказов.

Я не могу вам передать его атмосферу. Мы погрузились в прошлое. Время, словно остановилось.
За окном дышала самарийская земля, на которую мы въехали через контрольно- пропускной пункт. Как не называй ее, но дом моих приветливых хозяев находится за зеленой чертой, в окружении арабских сел. И, нужна смелость, чтобы отважиться здесь жить, ежедневно ездить по этим дорогам, лицом к лицу встречаться с не всегда дружелюбными соседями - арабами.
В чем истоки этой смелости? Может, в жизни самого старшего из этой семьи - Федора Суперфина?
То, что он видел и пережил, чудом назвать нельзя. Это гораздо выше!

Это удивительная судьба еврейского юноши, оказавшегося с первых дней войны на фронте, потом - на оккупированной территории, потом - среди немцев в Германии, вместе с отправленными сюда на работу украинцами.
Это везение и божественный случай, что за все годы войны не узнали в нем еврея в то время, как за каждым евреем охотились по всей Европе…

Я понимал, что передо мной - сама Эпоха и сама История прошедшего века в образе Федора.
Он говорил, а я его не перебивал, понимая, что все сказанное им - важно и неповторимо, особенно, если связано с довоенным Михалином…
…- О-о, там такой богатый колхоз! В нем работают только одни евреи - ни одного белоруса или русского. Всех даже не принимают, - такую первую новость услышали мы о нем от людей.
- Но вас приняли?
- Приняли потому, что мы евреи и фамилия Суперфин, как у многих колхозников. И два папиных брата там уже работали. Вначале в колхоз записали моего отца, потом меня. Днем работал в полеводстве, после работы учился в вечерней школе, которая была открыта на местном спиртзаводе. Это было незабываемое время! Все молодые, быстрые, никакая работа нипочем. Видимо, мало уже кто остался …
- Что запомнилось особенно?
- Как в 1937 году построили свой небольшой домик, как дружно зажили в нем, как в 1940 меня вместе с другими михалинцами провожали в армию. Проводы организовали в клубе. Электрического света не было, так провели его от спиртзавода. И до утра все местечко было на наших проводах. Там была почти вся моя семья: родители Янкель и Ревека, сестра Паша (Перл) и маленький братик Изик. Не было только старшей сестры Гали, которая была замужем за военным летчиком и жила в Смоленске.
А в последний раз я видел их в день отъезда. Папа пришел в военкомат. Туда же прибежал Изик, сорвавшийся из школы. Обнял и убежал назад на учебу. Потом уже на вокзал приехала Галя (ее даже подвезли из военкомата на машине, чтобы успела попрощаться со мной). И уже почти перед отправлением поезда примчалась Паша. Она уже училась в Смоленске, но все же успела на вокзал. А вот мамы на вокзале не было. Она осталась дома с Галиной доченькой Лиличкой, моей маленькой племянницей.
- Люди веселились?
- Как такого веселья не было, все понимали, что мы накануне чего-то страшного, неопределенного. Со мной вместе уходили Мулик Забранский и Хоча Черной. Одних забирали раньше, других - позже.
… Слушаю Федора и, представляю, как с крайней михалинской хаты спешили на проводы 14-летняя Злата, младшая сестра моего отца, прихорашиваясь возле зеркала. Как со своими друзьями-подростками, стоял возле призывников, ловя их каждое слово, мой 16-летний отец Давид и вся его семья - отец Залман, мать Сара, брат Муня, сестра Хана.

Хочу их увидеть через пласт времени, почувствовать их мысли, настроение.
Федор Суперфин, последний, который видел моих родных живыми, сейчас вспоминает только в общих чертах. Сколько лет прошло?
Он уже рассказывает о военной службе, а я прошу его еще раз вернуться в Михалин.
Федор, смотрит на меня и говорит: «Ты, что не понимаешь? Дальше началось такое, что волосы встают дыбом …»
- Так что началось?
-Ты можешь представить себе, какая была наша хваленая «непобедимая» армия? Артиллерийские орудия на деревянных колесах еще с царских времен. В воздухе висело: вот — вот война, а на политзанятиях о ней никаких разговоров. Говорят, что там враги, здесь враги, везде враги, обо всех можно так говорить, а о немцах нельзя. И вдруг, ночью 22 июня, как полетели бомбы на лес, где мы стояли. Вот только наши сослуживцы были живые, а уже убитые, мертвые… Команда: «На орудия!»
А орудия на деревянных колесах, подходят только для конной тяги, со скоростью не более 8 километров в час. Мы их подцепили к тракторным тягачам, а это уже скорость более 40 километров и никакой амортизации. Чтобы сохранить пушки, уменьшаем скорость тягачей, так перегреваются их двигатели.
Приказ: держать фронт! Держим, а фланги уже прорваны, немцы обошли…
Следующий приказ: прорываться! С одного кольца окружения выходим, попадаем во второе, со второго - в третье… Везде немцы.
- Как же воевали?
- Так кому было воевать? Солдаты довоенного призыва пачками погибали, еще больше попадали в плен. Из каждых ста воинов моего возраста в живых осталось…только трое. Это данные статистики. Перед самой войной пришло пополнение. Как только нас стали бомбить, они бросили позиции и ушли домой. Вот так и воевали.
- То есть эта была не героическая война с патриотами в каждом окопе?
- Была и героическая и патриоты были. Только их ряды редели очень быстро. Вот ты, скажем, великий патриот, но что можешь сделать, когда над тобой уже полетели самолеты в сторону Москвы, немцы за Доном, а ты в… окружении? И ни туда и ни сюда. Каждый спасается, как может. В последнем бою меня ранило, не так, чтобы сильно, но кровь не останавливалась. Солдатики подтащили к сельской больничке и побежали дальше спасаться...
- Вы знаете, в последнее время, в России стал модный такой лозунг: «Если надо, повторим еще раз…». В этом и угроза другим странам, и бравада. Может, эти «смельчаки» ничего не слышали о такой войне, о которой вы рассказываете?
- А кто им рассказывал? Только видят победные марши, да слышат бряцание оружием. А война - это когда в июльскую сорокаградусную жару я под деревом истекал кровью. Когда два доктора на сотни раненых бегали от раненого к раненому: «Этот подождет, этот вот — вот отойдет, этого можно взять…».
Да и врачей не хватало. Санитарки, девочки десятиклассницы, только что вставшие со школьной скамьи, успокаивают солдат, дают им воду, перевязывают и стреляют глазками. Молодость, кровь бурлит. У меня в-о-т такая была чуприна, молодой…
- Солдатик, оставайся, пережди войну в станице, - поглаживает меня по руке молодая казачка.
- Девонька, мы моя! Знала бы ты, кто я? Придут немцы - меня вздернут и тебя не пощадят, - думаю про себя…
- А другие оставались?
- Оставались! Ведь была такая неразбериха. А сколько было недовольных советской властью? Как специально, чтобы озлобить население, сотни тысяч людей посадили, расстреляли, отправили в лагеря. Каким, к примеру, врагом народа был мой отец? Но сколько было аргументов, чтобы его арестовать? Еврей - уже враждебный элемент. Это первый аргумент! Имеет свой магазинчик, значит, частник. Это уже второй аргумент! Но разве быть евреем — это вина? Вина, что отец моего отца и дед деда были мясниками, и мой отец унаследовал их лавку и профессию?
Я родом из местечка Хотимска, что на самом востоке Белоруссии. В конце 19-го века в нем жило более 3700 евреев, это около 70 процентов всего населения. В двадцатые годы после революции, их количество уже уменьшилось, но евреи были еще в большинстве. Жили, как раньше: торговали, занимались ремеслом. У отца был небольшой мясной магазин. Когда началась волна арестов, ночью пришли из НКВД и забрали отца. Еще подвезло, что в самом начале репрессий: поэтому ему дали пять лет, а не «десятку», как давали позже.
Через два дня после ареста отца к нам вновь приехали из НКВД. Я как самый младший выскользнул из дома, выпустил из сарая корову, лошадь. Не было живности - забрали корыта, терки, медную посуду, клевер, заготовленный на зиму для домашней скотины. Бандиты, разбойники, оставили семью без кормильца, дом разорили. Я думаю: все это делалось для того, чтобы внести разлад в нашу жизнь. Враги были не внизу, а вверху, прятались под красивыми лозунгами.
Но вернемся к военным событиям. Из окружения мы выходили боем, и я как наводчик должен был нагибаться у орудия. Это меня спасло от смерти. Пуля вошла в спину напротив сердца, но прошла наискосок и вышла навылет у левого плеча. Если бы стоял во весь рост - убили бы сразу и, может, не пришлось бы потом столько мучиться. Было бы лучше - легкая смерть. Где-то шли бои, танковые сражения, а у меня была война… за жизнь.
- Когда вы впервые поняли, что можно уцелеть?
- А я и не думал, что можно уцелеть. Думал, как бы дойти незаметно до конца села, а от него до копны сена, чтобы укрыться. Как бы дотянуть до вечера, где бы воды попить, хоть что-то поесть. Украинские селянки делились последним. Как-то одна из них посоветовала: «В нашем селе комендант дает всем солдатам, которые идут домой аусвайсы. Попробуйте, может, получится».
-Не побоялись идти прямо в капкан?
- Побоялся, но я был с двумя украинцами. Один из них зашел, выходит с немецким документом, второй тоже получил. Пришла моя очередь. Куда деваться. Возле крыльца – украинцы, рядом с ними - часовые. Думаю: «Если разоблачат, уцеплюсь немцу за горло, разорву. Сразу и пристрелят. И все будет окончено…». Захожу смело.
- Ты кто?
- Белорус.
- Имя?
-Федор (так уже было записано в медицинской справке, которую дали в больничке).
- Фамилия?
- Суперфин.
- Француз, англичанин?
-Белорус.
Все, было, как во сне, дают мне этот аусвайс. И такая эйфория, такой всплеск радости, что, выйдя на улицу, я не выдержал, обнял своих друзей-украинцев: «И мне тоже дали аусвайс, а я же еврей…».
- Молчи, тише, - замахали рукой мои хлопцы, с которыми я вместе выходил из окружения….

На Ариэль тихо опускается ночь. Федор – Хоня - все вспоминает и вспоминает: говорит, потом умолкает, потом опять говорит…
Сколько еще пришлось пережить и через какие испытания пройти. Хватило бы на несколько жизней!
Это и работа "под немцами" в совхозе, когда в любое мгновенье могли расстрелять, как еврея. А когда угоняли “на работы” в Германию, был несколько дней без еды, гнали босиком по замерзшей земле.

В Германии попал в трудовой лагерь для военнопленных. И там каждый день могли расстрелять, как еврея. А тут еще тиф. Бросили в сарай выживать почти без лекарств и еды. Мутная баланда один раз в день едой не считается. Только оказалось, что и тиф помог выжить. В одну из ночей, когда болел, американцы разбомбили жилые бараки с военнопленными. Многие из товарищей по несчастью погибли.
В американской зоне, куда попал после плена, еды и одежды стало вдоволь. Даже в Америку предлагали перебраться. Но "не хлебом единым жив человек". Тянуло домой, хотелось узнать, что стало с семьей? Умом понимал, что вряд ли кто-то уцелел? Но сердце подсказывало, что у сестры Гали, жены военного летчика, был шанс на спасение, так как семьи военных эвакуировали в первую очередь…

Насупила пауза. Глаза Федора – Хони - наполнились слезами. Родные погибли все: были расстреляны фашистами 6 ноября 1941 года. В тот далекий день в 1940 году в военкомате и на вокзале он их видел в последний раз...
Слушая его, я вспоминаю, что семью моего отца Давида расстреляли тоже в тот день. Все евреи Михалина лежат в общей братской могиле. Вечная им память.

И опять полился рассказ о том, как Федор встретился с сестрой Галей, которая уцелела! Только до встречи с ней много было еще новых испытаний, но уже в родной стране. Но об этом может быть в другой раз? Трудно вместить в один рассказ историю, которой хватило бы на несколько жизней, даже если эта жизнь прожита одним человеком!..
Заслушавшись, я подумал, сколько же раз судьба и казнила его и миловала да так, что, опуская в самый ад, все-таки давала шанс на спасение?

Федор-Хоня охватывает свою голову руками: «Сказали бы мне сейчас: «Станешь опять молодым и здоровым, но все повторится, и ты снова пройдешь через все испытания! И опять придется каждую секунду помнить, что еврей. Что обречен на смерть среди своих на оккупированной территории, среди немцев в Германии? Нет! Никогда не соглашусь! Лучше буду больным и старым».
... С самарийских гор потянуло прохладой.
- Как в Михалине, - задумчиво говорит Федор, а на большом экране телевизора уже идет кинофильм о Михалине, который я привез для него.
- Папа прожил долгую жизнь. Где только не был, что только не прошел, а Хотимск и Михалин навсегда остались в его сердце, - замечает Рита, выставляя на стол закуску, а у Ефима уже наготове бутылка виски - пришло время помянуть невинно убиенных и выпить за здоровье оставшихся в живых!
•
… Утром следующего дня Рита все также бесстрашно гнала машину по обратной трассе в Реховот, где работает в солидной фирме. Она бывшая минчанка, как и ее муж, а их сын - сабра, израильтянин первого поколения.
Значит, новая история начинается сначала! На обратном пути мы говорили мало, больше говорили наши глаза: мы оба были под впечатлением вчерЧленство


Ефим Златкин: В моем краю не растут березы
Lada Baumgarten, 05.11.2018, Персоналии, интервью,0
 
Ефим Златкин – писатель, член Международной гильдии писателей, Союза писателей Израиля, Союза писателей Беларуси и Союза журналистов СССР.
Лада Баумгартен: Ефим, вы родились, можно сказать, в страшный 1947 год. Именно в 1947 году случился ужасный голод, под стать голоду 1933 года, вызванный дефицитом продовольствия. Карточная система была введена во всех основных воюющих странах, но только в СССР люди умирали от голода. Я не случайно окунулась в это время. В своей автобиографии вы пишите: «Родился первым из пяти братьев в семье, пережившей катастрофу. Отец прошел  войну, мама – беженка. Все это отложило отпечаток на мою будущую жизнь». Благодаря вашим произведениям, где вы описываете жизнь родных и близких, затрагиваете самые неприглядные страницы истории, но в то же время пропитанным невообразимой чистотой и любовью к Родине, я как будто сама воочию стала свидетелем непростой истории вашей семьи. Война – это тяжелое испытание для всех. А потом ее последствия… Расскажите, пожалуйста, в нескольких словах – откуда вы, как аукнулось для вас и ваших родных эхо войны и геноцида против евреев.
Ефим Златкин:
Ни одной крошки хлеба моя мама со стола не стирала,
Наполнив ими ладошку, медленно подносила в рот.
Потом в своих запасах каждый сухарь искала,
А на дворе стоял голодный 1947 год.
Эти строки родились у  меня спонтанно в ответ на вопрос. Я родился не только в голодном году, но вдобавок еще в многострадальной Беларуси. Подкошенная войной, с соломенными крышами, земляными полами в хатах, голодная, изнуренная – она месила лаптями грязь по бездорожью. Было всем тяжело, особенно вдовам и сиротам. Но у них рядом была хоть какая-то родня, а у нас ни-ко-го. «Где мои двоюродные братья и сестры? Где мои дяди и тети? Почему у меня нет бабушки?» – терзал я в детстве своего отца. Наконец, он не выдержал: «Вот они где, смотри», – сдерживая рыдания, он повел меня к бугристому холму. Вот тогда я хорошо понял, почему отец стонет ночью сильнее от душевной боли, чем днем от осколков, и чьи имена он называет: «Ма-ма Сара, Зла-та, Муня, Ха-не-ле…»
Отцовская боль постепенно передавалась мне, а потери моего народа, когда я подрос и осознал, просто потрясли. В городе Минске было самое крупное гетто в Европе, во всех районных городках и областных центрах были свои фабрики смерти. Когда в конце 60-х годов в Минске я случайно забрел в район обгорелых зданий, на меня смотрели с удивлением   местные жители – свидетели бойни, видимо, даже не представляли, что кто-то еще мог после нее родиться…
«Я все время думаю – сколько бы было человек на моей свадьбе, если бы не расстреляли 13 Златкиных? Ведь расстреляли не только их, но и моих не родившихся троюродных братьев и сестер, – рассматривая список уничтоженных в нашей семье», – вдруг сказала моя родственница – солдатка Аня Ушко. И на ее будущей свадьбе действительно было очень мало родных.
Вот вам и ответ на вопрос: «…как аукается эхо войны?» Это эхо еще долго будет аукаться. Не было ни одной, повторяю – ни одной еврейской семьи, чтобы в ней кто-то не погиб. Раньше утверждали, что были жертвы среди всего мирного населения. Это правда – в Белоруссии сжигали  целые деревни вместе с жителями. Но только за… связь с партизанами. Ни одного белоруса, украинца или русского не убивали по национальным признакам, только убивали евреев из-за того, что они евреи. Поэтому уничтожены целые поколения, под корень  вырезана вся Европа, остались только кладбища и музеи Катастрофы, куда водят одних  туристов.
Лада Баумгартен: Через призму семейной трагедии вы очень близко восприняли трагедию своего народа…  Поэтому и написали книгу «От Михалина до Иерусалима»?
Ефим Златкин: Вы тонко подметили: через призму семейной трагедии. Было ощущение, что мне кто-то  диктует книгу свыше, а я только записываю. Всю жизнь мне отец говорил, чтобы я написал книгу. О чем? О его поколении? Но я не был в «шкуре» этого поколения. О трагедии и боли народа? Но я не чувствовал этой боли. Учился в школе, университете, ухаживал за девчонками, выпивал в дружеских компаниях. Обзывали? Так и других обзывали: кого – рыжим, кого – хохлом, кого – кацапом. На это не стоило обращать внимание… Написать об отце? Но я не видел в  нем никакого героя – обычный человек со своими достоинствами и недостатками. Но когда он умер, (мы вместе жили 60(!) лет), я ощутил возле себя громадную пустоту. Случайно взял в руки чистый лист бумаги и от него не мог больше оторваться. Живя более 20 лет в Израиле и отдавая все время поиску куска хлеба, я даже забыл порядок букв на печатной машинке.
И вдруг увидел всю несчастную и в то же время героическую жизнь своего отца. Словно с неба он начал мне крутить кинофильм о себе и своем поколении. Я будто увидел, как из еврейского местечка Михалин уходили на фронт сотни молодых парней. И в конце колонны   моего будущего отца – самого маленького по росту. Потом я увидел его, уже вернувшегося  после войны в родные места. Рука – на перевязи. Не по росту солдатская гимнастерка, за плечами тощий вещевой мешок. Широко раскрытыми глазами смотрит на всех, словно хочет  кого найти. На него глазеют, как на мамонта. И вдруг по базарной площади разносится  пронзительный крик: «Л-ю-ю-д-и-и, смотрите, смотрите! Еврей-чик!» Услышав его, он понял, что никто из евреев здесь просто не мог остаться в живых, здесь даже забыли, когда их видели в последний раз… И отец побежал от этого крика, не зная куда. Лишь на пепелище  родного дома пришел в себя.
А потом была целая жизнь борьбы за себя, за семью и будущее. Всю жизнь мечтал уехать в Израиль. И когда пришло время, уехал первым из города, а вместе с ним его пять сыновей и десять внуков. Дорога «От Михалина до Иерусалима» была очень долгой по времени и  тяжелой по ожиданию. Вот всю эту дорогу я увидел, как на ладони. Поэтому так и назвал  первую книгу. Когда она вышла из печати, ее тепло встретили читатели, меня приняли в члены Союза писателей вначале Израиля, а потом и в Международную гильдии писателей. По итогам конкурса за 2016 год моя книга была награждена бронзовой медалью МГП. Были  сотни и сотни поздравительных отзывов в социальных сетях, была очень волнующаяся встреча в Климовичах, откуда я уезжал журналистом местной газеты в 1990 году. Вернулся  писателем, автором ставшей известной книги. На встречу со мной пришли знакомые и не знакомые люди. Из Москвы приехала Галина Климова, редактор отдела поэзии журнала «Дружба народов» с детьми и мужем Сергеем Надеевым – главным  редактором этого журнала. После выхода моей книги стало известно, что мы – троюродные брат и сестра. Мы начали постоянно встречаться в Израиле и Москве, породнились наши дети, осталось познакомиться внукам. Книга сотворила чудо!
Лада Баумгартен: Чем памятна была сама презентация?
Ефим Златкин: Конкретной помощью местных руководителей в ее проведении. Во время встречи я спросил у молодых жителей города: «Знаете ли вы – почему на окраине Климович растут самые высокие деревья?» Никто не мог ответить на этот вопрос. Когда я сказал, что эти  деревья растут на пепле моих родных и других евреев, в зале воцарилась тишина. Многие даже не знали, что совсем рядом находится… свой Бабий Яр.
О моей встрече с земляками рассказали в газете, в которой я работал, на местном телевидении. Мой приезд взбудоражил город, хотя, когда я приезжал сюда раньше и    никакой книги еще не было, все оставалось тихо и незаметно.
На месте расстрела поставили новый памятник с надписью на трех языках – русском, английском и иврите, что здесь расстреляно около 900 евреев. Наконец, написали, как есть –    вместо слов «советские граждане», которые скрывали смысл происшедшей трагедии.
Со второй книгой «Молитва о Михалине» я тоже приезжал в свой город, еще больше людей были на ее презентации. В пресс-центр областной газеты «Могилевские ведомости» пришли журналисты, с которыми я когда-то работал, артисты еврейского театра «Шалом», члены местной еврейской общины. Получился теплый и непринужденный разговор. Встретились и расстались друзьями. В третий раз в Беларуси я свою книгу презентовал в ее столице.
«Как это вы, бросив все, помчались в неведомое? Мы даже не понимаем? Мы жили рядом с  вами на одних лестничных площадках, вместе отмечали праздники и даже не представляли,   что вы видите окружающую жизнь иначе? Почему вы, евреи, уехали? Что вас встретило в новой стране? Напиши! Напиши теперь об этом», – давали мне наставления старые друзья.
И я написал! Моя третья книга, которая называется « Неизвестность по имени Жизнь», выходит в свет в ближайшее время.
Лада Баумгартен: Ефим, вы начали писать рано, еще в школе? О чем, если не секрет?
Ефим Златкин: Вначале в школе. Потом, где-то достав старенький велосипед, колесил по району. Скоро  меня уже знали в местных хозяйствах, на предприятиях города. Мои заметки, репортажи стали публиковаться  в районной газете из номера в номер. Сначала с добавлением к фамилии «наш юнкор», потом – «селькор», потом – «наш внештатный корреспондент». «Тебя уже повысили!» – шутил отец.
На уроках  физики у меня спрашивали не о теореме Ньютона, а какой я получаю гонорар? Я купил себе новую авторучку, а потом все время покупал домой хлеб, мы жили очень трудно. Позже стал активно публиковаться в областной газете. Словом – «заболел» журналистикой,  но кем быть я еще не знал. Все решил один случай. Поздно вечером в наш дом забежала  Зинаида – мать двух «полужидков», как их называли соседи. Она не раз рассказывала нам о своей горемычной жизни. О том, как над ней издеваются и обзывают. И вся причина в том, что она – белорусская женщина родила от мужа-еврея, умершего от военных ран, двух горбоносых мальчуганов. Они всегда были бельмом для многих. Но на этот раз председатель местного колхоза, увидев их в саду вместе с другими, всех отпустил, а ее сыновей избил и выбросил в лопухи.
«Ира, садись! Пиши! У тебя красивый почерк», – сказал отец матери. Он ходил по дому и диктовал, мама писала, а Зина все согласно кивала: «Так было, так было!» Письмо ушло в Минск, в газету «Советская Белоруссия». А вскоре оттуда приехал корреспондент, пришел  к нам вместе с Зиной. Радостная – она поделилась с нами гостинцами, которые ее детям привез журналист. Вот тогда я поверил, что есть Люди на земле!
Скоро в центральной белорусской газете на всю страницу была опубликована статья «Это было в Михалине». Под нажимом печати уволили с работы председателя колхоза, живущего  рядом с нами. Вначале он грозил отцу, зная, что это он помог написать письмо, потом стал просить на бутылку. И отец с радостью давал. Горбоносые дети комиссара-фронтовика  и сейчас живут в Беларуси, по ее земле ходят такие же горбоносые его внуки. А я тогда понял, что газета может помогать людям!
Лада Баумгартен: А когда вы стали работать в печати?
Ефим Златкин: В 18 лет! Я знал, что меня – еврея – никто не возьмет на работу в единственную в городе газету. Снова помог отец, узнав, что в Минске готовят фотографов-портретистов, где нужно учиться два года. Во время учебы я публиковал свои фоторепортажи в центральных газетах, знал всех сотрудников из отделов иллюстрации. Фотографы из столичных салонов, большинство которых были евреи, сватали мне своих дочерей, племянниц, а я думал только о работе в редакции. Мои фотоснимки увидели и в моем городе.
«Приезжай, берем на работу», – сообщили мне через родителей. И я помчался со столицы в  свой маленький городок. Очень удивился, когда дали мне первую зарплату: «Зачем? Я еще сам готов заплатить за такое удовольствие в работе…»
В Советской Армии я еще год получал гонорары за множество своих фотоснимков, которые успел сделать до службы. Начал писать в окружную газету «Во Славу Родины». Солдатики  спят после учений, а я пишу в каптерке, потом переписываю начисто, чтобы не было помарок. Целый альбом вырезок собрал за три года. С ним и пришел на факультет журналистики Белорусского университета. Хорошо сдал экзамены! Мог бы учиться на дневном отделении, но мой младший брат уже был студентом авиационного института. И я снова вернулся в родной город помогать родителям.
«Большому кораблю большое плавание!» – с такими словами пригласил меня на постоянную работу редактор климовичской городской газеты Иван Журко. Было это в 1969 году.
Лада Баумгартен: С того времени и начинается ваш трудовой стаж журналиста?
Ефим Златкин: Нет! До армии я начинал в 1966 году фотокорреспондентом. Потом был литсотрудником, заведующим отделом, заместителем редактора. Работал в белорусских и российских изданиях.
Лада Баумгартен: Какие значимые или особо запомнившиеся события вам довелось освещать?
Ефим Златкин: Приехал к нам Юрий Левитан из Москвы – человек-легенда! Ходит в окружении сопровождающих. Я несколько раз его успел сфотографировать, но у нас не было времени  для разговора даже пары минут. Договорились встретиться назавтра в гостинице. Сидим, разговариваем, вдруг в комнату врываются двое в штатском:
«Как ты сюда прорвался?»
«Очень просто! Через дверь!»
Смеется Юрий Борисович:
«Вижу, ты бы прорвался и в мою московскую рубку».
Лада Баумгартен: Случались ли курьезы в вашей журналистской практике?
Ефим Златкин: В первый день работы в редакции одной из газет Калининградской области я поехал освещать уборку зерновых. Смотрю – меня встречают как важную птицу. Предлагают шикарный обед, моему водителю после поездки по полям передают коньячный набор. Ничего не понимаю. Оказывается, в совхоз сообщили, что приезжает журналист по фамилии Златкин. Видимо, подумали, что это Роберт Златкин из Всесоюзной газеты «Сельская жизнь». Совсем не представляли, что второй Златкин сегодня  начал работать в их районной газете. Позже я встретился с моим коллегой в Тбилиси, его отцом – известным издателем Марком Израилевичем. А еще позже во время встречи писателей Международной гильдии писателей в Тбилиси нашел людей, которые знали моих однофамильцев, а, скорее всего, дальних  родственников. Совсем недавно меня разыскал Александр, сын Роберта, живущий сейчас в Париже. Пригласили друг друга в гости.
Лада Баумгартен: Вы член Союза журналистов СССР и Союза писателей Израиля. Сегодня многие критикуют писательские организации и, тем не менее, писатели стремятся примкнуть к той самой среде, которую потом и критикуют. Почему так происходит? Разве не задача каждого – внести посильный вклад в общее дело?
Ефим Златкин: В 1981 году меня приняли в члены Союза журналистов СССР. В своей газете я долго был руководителем первичной журналистской организации, принимал активное участие в областных и республиканских журналистских конкурсах. В Израиль привез целую стопку дипломов, а денежные премии, которые получал, как победитель, пропил вместе со всеми.
Я вам скажу, что израильский Союз писателей разделен на несколько секций. Самый   бедный и слабый – это русскоязычный. У нас нет своего помещения,  мероприятия мы проводим то в Российском центре, то в… коридоре  Тель-Авивской автобусной станции, живем только на взносы. Хотя делается очень много: издаются журналы, проводятся конкурсы, хотя их размах не тот, что, например в Беларуси. В Беларуси Союз писателей имеет государственную поддержку, с его председателем Николаем Ивановичем Чергинцем я встретился в добротном особняке, который находится в центре Минска. Он автор более 50 книг, одна из них «Операция „Кровь“» рассказывает о евреях минского гетто не только, как о жертвах, но и как о героях. Оказывается, в Беларуси были еврейские партизанские отряды, многие жители спасали евреев. Мать самого Николая Ивановича в своем доме скрывала еврейскую девочку, а потом ее переправили в партизанский отряд.
У меня и у Николая Ивановича оказалось  общее… голодное детство. Я искал дички в кустах, а он – свежую траву возле заборов. Мой отец Давид стонал от военных ран, а его отец Иван смачивал свою культю в марганцовке. Мы – дети фронтовиков, независимо от национальности, сразу же почувствовали код братства. Подарили друг другу свои книги, меня приняли в члены Союза писателей Беларуси. Посол государства Беларуси в Израиле   Владимир Скворцов в помещении дипломатической миссии мне вручил писательское удостоверение  и нагрудный знак. Теперь в родные места буду приезжать не только, как израильский писатель и МГП, но и как белорусский!
Если вернуться к израильским реалиям, то могу сказать, что наши русскоязычные писатели,   оторвавшись от прежней среды, в принципе, пишут… только для самих себя и некоторой части пенсионеров. Молодые на русском языке не читают. Мои внуки, например, ни одного  слова не могут прочесть. Я думаю, что в Израиле нет никакого будущего для литературы на русском языке. Поэтому нам очень важно находить своих читателей за заграницей!
Лада Баумгартен: Вы член Международной гильдии писателей. И мы с вами познакомились в Израиле непосредственно на литературных встречах. Я знаю, что вы стараетесь участвовать в самых разнообразных творческих состязаниях, и получаете награды. Скажите, что писателю вот это все дает: конкурсы, мероприятия? Надо ли это писателю?
Ефим Златкин: Международная гильдия писателей нам нужна, как воздух! Мы мчимся со всего света, чтобы прочесть друг другу свои произведения, чтобы почувствовать дух собратства. Почему? Да  потому что, разъехавшись по всему свету, мы остались теми же носителями русского языка – говорим и пишем на нем. Если бы не было МГП, мы бы многое потеряли! Я всегда удивляюсь тому многообразию конкурсов и встреч, которые вы проводите, и думаю, что это только средина пути.
Лада Баумгартен: Как живете в Израиле? Как изменились вы после переезда в страну?
Ефим Златкин: Живу, как все, – под обстрелами из Газы, под тяжестью ежедневных сообщений о терактах. Мы ушли из Газы, казалось бы, наступит облегчение? Но наши «двоюродные братья» подтащили свои установки поближе и стали обстреливать более активно. Каждую пятницу проводят массовые выступления возле границы, перебрасывают огромное количество огненных шаров, поджигают наши поля и сады. «Оккупанты, прочь!» – кричат в громкоговорители.
Но ведь ни одного еврея в Газе нет: все уехали! Отдадим завтра приграничную полосу –   послезавтра потребуют центр страны. Мир зависит не от Израиля, а от наших соседей, которые просто не дают нам право на существование. Все это знают и понимают, но втянули головы в плечи. Точно также было в сороковые годы, до войны. Думали – пронесет? Не пронесло! В итоге миллионы погибших. И не только евреев, массовые разрушения.
Поэтому живем мы – можно сказать одним словом: «Тревожно».
Изменился ли я после переезда? Конечно, здесь я совсем другой человек. Там я был журналистом, здесь работаю страховым агентом. В шутку дети меня называют писателем-бизнесменом. Может быть – раз я сочетаю в себе одно и другое. Свое страховое агентство я открыл в 2002 году, получив разрешение от Министерства финансов после сдачи кучи экзаменов на иврите. Вначале было очень трудно, все делал сам, теперь хороший штат опытных сотрудников. И у меня даже остаются силы, чтобы что-то написать вечером после восьмичасовой работы.
Лада Баумгартен: Каковы ваши планы, скажем так – на ближайшую пятилетку?
Ефим Златкин: Евреи говорят: «Человек думает, а Бог смеется». Поэтому трудно сказать, что будет даже  через минуту.  Израиль уже 70 лет  находится в стадии войны с соседями.
…А в заключение я вам скажу, что объездил немало стран, но краше Израиля и сердечнее людского тепла – не видел нигде. На моем столе очередная книга-альбом «В моем краю не растут березы, вместо них уходят в небо пальмы». В ней будут красочные фотографии  Израиля и Беларуси и стихотворные подписи к ним. Параллельно готовлю книгу путешествий. Она будет не о том, что увидел и куда пошел, а с тем же еврейским мотивом.
Оказывается, в Японии поют на иврите, в Занзибаре разговаривают на нем, в Шанхае ходят в синагогу, в Марокко местные жители охраняют святые еврейские места, в Берлине напротив бывших еврейских домов установили желтые таблички с именами уничтоженных, в Иордании на горе Нево могила пророка Моисея, который вывел евреев из  Египта… Нет конца и края этой интересной теме. У меня в запасе очень много материалов и впечатлений.  Дай бог, на все здоровья, сил и времени. Остается теперь только все расставить по полочкам, размыслить и… написать. Помните, как поется в песне: «Ничто на земле не проходит бесследно…»










Недоброе село Доброе
Тишина. Только скрипят от мороза деревья. Снежные шапки укрыли поля, дороги, дома. Только мельница, которая стоит на пригорке, выделяется на фоне спрятанного снегом села Доброе. Старый Гедалий, мельник, чуть свет он на ногах, поторапливает сыновей – старшего Давида, Аброма и Арона - своих помощников. Семья немалая – только у Давида пятеро детей, и всех кормит эта сельская мельница. Правда, женщины все сами делают по хозяйству. Соня – красавица, пышнотелая, светловолосая, несмотря на то, что бывшая горожанка, из соседнего Черикова. Увез ее в село Доброе Давид, и не уступит она в работе местным. Все может, во всем успевает. Если халу испечет – нет вкусней, если белье постирает – светятся белизной простыни и наволочки. Если на всю семью готовит, то пальчики оближешь – и хватит на всех своих и гостей. Если сядет за швейную машинку, то строчит и шьет, как заправская швея.
А если улыбнется своими лучистыми глазами, поведет плечами и, набросив шаль, выйдет на круг, то не было равных ей и среди евреек, и среди белорусок.
Вот какая была Соня - красавица, мама моей матери и моя бабушка.

 Одна из немногих фотографий бабушки Сони. На ней она вместе со мной и с моей двоюродной сестрой Светланой.
Я ее хорошо помню. По-русски говорила с мягким идишьским акцентом, а в глазах всегда были веселые чертики. Статная и красивая, она и в возрасте под 70 лет ловила восхищенные взгляды старых ловеласов. В ее маленькой комнате все сияло чистотой, а подушки были огромные, с белоснежными накрахмаленными наволочками.
- Софья Евсеевна, Софья Евсеевна, ваш внук какой-то взлохмаченный, – стучит хозяйка в комнату моей бабушки.
- Ну, что стряслось? – гладит она меня по голове.
Рука теплая, мягкая, родная. Глаза излучают любовь. И ничего, что я внук приезжий, из соседнего города, редко навещаю, раз-два в год, свою мстиславскую родню – все равно она меня любит не меньше, чем внуков местных, живущих рядом.
- Сегодня я первый день сел на велосипед, Сразу же поехал, решил промчать на высокой скорости по шоссе. Но под колесо бросился котенок. Вот я и свернул в сторону, – рассказываю ей причину своего падения.
- Я больше беспокоюсь, как вернуть велосипед, искореженный после падения, меньше всего волнуют ободранные локти и коленки.
- Давай-ка лучше обработаем твои раны, - говорит бабушка, смазывая их чем-то. И поверьте, от одного ее прикосновения боль прошла.
Бабушка Соня, бабушка Соня… Рано похоронила мужа, потеряла на фронте сына Хаима-Ефима. После войны, до 1966 года, только и жила на маленькую пенсию, которую получала за него.
Закрою глаза и вижу свою бабушку. Она не идет, а будто плывет по брусчатке древнего Мстиславля. Вижу, как уважительно с ней здороваются встречные. А бабушка только улыбается и мне, и им… Но это еще будет через многие десятилетия.
А в тот вечер молодая и красивая Соня, покормив семью и справившись по хозяйству, наконец-то прилегла. Рядом – пять черненьких головок. Не видя их, мать знает, кто как дышит, где спит. Абраша, Циля, Хаим, Малка, Рейзеле – все родные, все милые и все разные. А за окном крепчает мороз, воет ветер. Где-то рядом залаяла собака и тут же, жалобно взвизгнув, замолчала.
- Не случилось ли что? – присела на кровати Соня.
Рядом вскочил Давид, прислушался, и в эту же минуту постучали в дверь, потом – в окно, потом – опять в дверь.
- Давид, Соня, откройте, откройте! Отца убили! – вскочил запорошенный снегом, с окровавленным лицом, младший брат Арон.
Взрослые и дети с криком выбежали на улицу. Прямо через дорогу – дом деда и бабушки. Дом мельника был самым заметным в селе – большой, светлый, он, видимо, вызывал зависть у сельчан. Да и мало ли было недовольных в те тревожные двадцатые годы?
Для этого и не нужны были причины. Уже только одно, что ты еврей, нередко вызывало скрытое раздражение. Тяжело ли кого подговорить, особенно когда люди доведены до крайности. Старая власть сменилась новой, которая пришла в эту глухомань, но будто ее не было – поощряла разбой, разгром зажиточных хозяев, к которым как раз и относился мельник. Поэтому бандиты, которые орудовали здесь, чувствовали себя безнаказанными.
-Это была страшная ночь, - рассказывает и рассказывает моя мать, глаза широко раскрыты… Она будто переносится в заснеженное село, что на Могилевщине, в ту ужасную ночь.
Утопая по колено в сугробах, дети мигом перескочили дорогу. Дверь широко раскрыта, оконная рама выбита, на полу – осколки стекла, а прямо в центре – окровавленный дед.
В его дом вначале постучали ночью, резко, властно…
- Приехали молоть зерно, - грубо сказали за дверью. – Открывай мельницу!
Частенько приезжали к мельнику из соседних сел, и он никому не отказывал – в ночь-полночь вскакивал со своей лежанки, спешил на помощь к людям. Но на этот раз будто почувствовал неладное, задержался открывать задвижку. И в эту же минуту кто-то стал ломать дверь. Грохот ударов не прекращался. Старый Гедалий вместе с женой подтянул к дверям стол, маленький шкаф, чтобы как-то защитить дверь. Вдруг перед окнами мелькнула чья-то черная тень. Со звоном упала на пол выбитая оконная рама. Перескочив через оконный проем, в дом ворвался верзила в самодельном полушубке, и сразу же выстрелил в мельника. Его жена Хена за минуту до этого успела спрятаться. Младшего сына сильно ударили по голове, мертвым узлом привязали к стулу.
- Сидеть, не двигаться, иначе останешься здесь на всю жизнь! – приказали ему люди в масках.
Почувствовав, что бандиты ушли, бабушка с трудом развязала узлы на веревке, освободила сына, который позвал на помощь Давида и его семью.
За окном продолжал выть ветер, круша все на своем пути. Метель дико кружила и кружила, заметая дорогу, навевая сугробы за сугробами. Природа будто хотела задержать бандитов, наказать их за убийство.
- Не могу даже сейчас об этом вспоминать спокойно. Сколько прошло лет – вся жизнь. Но сейчас все вижу, будто наяву, – говорит мать.- Убийц, конечно, не нашли. Думаю, что их никто по-настоящему и не искал.
Сколько ей было тогда лет? Около десяти, а другим, младшим – еще поменьше. Получить такую психологическую травму в детстве, на всю жизнь… Увидеть убитого родного человека. Как с этим можно было жить дальше?
Но сколько еще психологических травм, сколько трудностей, сколько грусти ждали мою мать на ее пути!
На второй день вся семья покинула Доброе. Это село с таким необычным названием оказалось недобрым. Семья уехала в близлежащий город Мстиславль,

ГО ОЗЕРА

Широкая автострада уводит нас все дальше и дальше от Берлина в сторону Потсдама. Наш путь - на живописный остров Ванзее. Это такое же дачное место в Берлинском пригороде, как искусственный остров Серебряный Бор в Москве. И на этом все сходство заканчивается…
Ваннзее всегда был престижным местом для берлинцев. Замечательный пляж, шезлонги, солнце, прогулочные катера.
Высокие стройные деревья смотрят своими вершинами в небо. Кругом - райская красота, блаженство. Казалось бы, живи в этом раю, наслаждайся жизнью!
Но… все это омрачено здесь довольно неприглядным событием, которое вошло в историю, как «конференция в Ваннзее».
Гроссер- Ваннзее 54-56. Входим через железную калитку с охранником. За широким сквером в окружении вековых деревьев большая помпезная вилла, возведенная в начале 20-го века. Здесь во время нацизма был размещен засекреченный институт по изучению стран Восточной Европы. Когда Берлин стали активно бомбить, именно сюда переезжает штаб Главного управления имперской безопасности. Именно по коридорам этого особняка ходили в свое время Вальтенберг, Шелленберг, Мюллер…
Но тогда их время было уже сочтено.
А еще раньше, 20-го января 1942 года именно здесь руководитель РСХА Гейндрих собрал 15 высших нацистских чинов для обсуждения окончательной еврейской проблемы в Европе.
Замахнулись немало - на 11 миллионов человек. Вы только представьте себе… ОДИННАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ. За что ?
Евреи мешали, к сожалению, мешают многим и сегодня. Но тогда не было кому защитить несчастных жертв, и, как известно, ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ СГОРЕЛО В ОГНЕ…
Кому не давали жить моя бабушка и ее дети ? Кому не давали жить простые колхозники еврейского колхоза «Энергия», кому не давали жить простые евреи по всей Белоруссии? Но уже 6-го ноября 1941 года была расстреляна моя бабушка Сара, а вместе с ней более 20 Златкиных - почти все мои родственники со стороны отца… и все евреи города Климович и ряда ближайших городов.
В сентябре 1941 года началось уничтожение Минского гетто. К концу войны из 800.000 человек чудом спаслось только … 13.
В сентябре 1941 года начался массовый расстрел евреев в Бабьем Яру…
Задолго до конференции в Ваннзее уже полыхали костры. Убийцы безнаказанно уничтожали евреев. Никто не мог остановить убийство мирного населения и ничто. Видя это, руководители рейха замахнулись на весь еврейский народ…
Вот за этим широким столом сидели нацистские преступники. И, обсуждая свои будущие планы, потом прогуливались по этим лесным аллеям, любовались прекрасным видом на реку.
С немецкой педантичностью были составлены планы уничтожения евреев по всему миру. Были составлены списки по каждой стране. И мы знаем, что за дикими зверями так не охотились, как за еврейским стариком или ребенком… Скажете, что все известно, зачем возвращаться к этому?
В Германии, где родился фашизм и от которого сама страна также жестоко пострадала, многое делают для того, чтобы он никогда не повторился. Поэтому, как предостереждение о нем, и открывает двери своим посетителям Ваннзейская вилла. Но поднимают голову фашисты в других странах. В арабских странах мечтают о нашем уничтожении. Пепел 6.000.000 не должен остудить нашу память.
Так я думал, возвращась обратно в Берлин – город, который не только уничтожал, но и спасал евреев. Но об этом в следующем рассказе.
ЖЕЛТЫЕ ТАБЛИЧКИ ПАМЯТИ
Берлинские улицы многолюдны, везде бурлит жизнь. На минутку вдруг наш экскурсовод остановился. Нагнувшись, протер рукой желтую табличку.Через секунду- две на ней выступило имя и фамилия. А рядом были еще и еще желтые таблички с именами живших здесь до войны евреев. Берлинцы создали Необычный музей памяти.
Напротив всех домов, где жили евреи, пламенеют желтые таблички. Как когда-то шестиконечные звезды сверкали на одежде приговоренных , так теперь сверкают
желтые таблички памяти на тротуаре, на жилых домах.
Находясь в Берлине, я как будто был в двух временных измерениях. Восторгался германской столицей. Город стал краше .Современные постройки на месте нейтральной полосы между Восточной и Западной Германией просто изменили город. Необычной красоты и архитектурного полета взлетели новостройки в небо объединенного Берлина.
Но стоило мне на миг закрыть глаза и будто воочию видел марширующие колонны нацистов. Огненные костры, на которых сжигали книги Генриха Гейне и других немецких авторов, евреев по национальности. Именно здесь, на площади, что напротив Берлинского университета, был зажжен костер, пламя которого разлетелось по всему свету. Я сейчас стою на этом месте и будто чувствую пожар его пламени.
... Уходят к белым березкам рельсы… Даже не верится , что это красивейшее место стало страшным свидетелем. К этому железнодорожному полотну эсэсовцы подгоняли стариков, женщин, детей - всех евреев. С немецкой педантичностью было все учтено. И теперь на всем протяжении железнодорожного полотна - таблички, на которых указано количество отправленных на смерть в концентрационные лагеря и когда это было... Таких табличек здесь сотни и сотни.
Руководитель нашей группы, бывший старший офицер израильской армии, зажигает свечи в память о погибших, читает кадиш.
- Берлин не только убивал, он и спасал евреев,- говорит наш экскурсовод, - ни в одном городе не было столько праведников, как здесь.
Он знает , что говорит. Бабушка нашего гида была сожжена здесь в одном из лагерей, а он, родившись в Израиле, уехал в Берлин.
Время все изменило. Не изменило только память. Многие немцы скрывали евреев. Помогали им выжить. В то же время находились евреи, которые выслеживали своих собратьев.
Так одна берлинская еврейка не пропускала ни одной похоронной церемонии. Дело в том , что еврей , состоявший в браке с немкой или еврейка - с немцем, были защищены от отправки в концлагерь. Но как только немец или немка умирали, для несчастной жертвы никакой защиты не было.
Власти не всегда об этом могли узнать - война все же. И тут как тут доносчица- еврейка. Десятки людей она отправила на смерть. А сама? Осталась жива, дожила до глубокой старости.
Но ее дочь отреклась от нее, уехала в Израиль, стала медсестрой, помогала людям. Вот такие истории… Эта берлинская еврейка за счет других выторговала себе жизнь. Давайте будем помнить все - и о борцах–евреях, и о гнусных доносчиках…
Теперешний Берлин - новый Берлин. Здесь под защитой государства еврейские памятники, мемориальные комплексы. На юг от Бранденбургских ворот - мемориал жертвам Холокоста. Он напоминает о шести миллионах погибших евреев. В центре
Берлина - дом Еврейской общины, новая синагога, рядом с ней - еврейская гимназия. Здесь учатся еврейские и немецкие ребята. Открывает двери для посетителей еврейский музей 2000- летней истории еврейской культуры в Германии.
В мае 1945 года умирал старый фашистский Берлин. В мае 2010 года – через 65 лет после Великой Победы я увидел этот город мирным, свободным, радостным.
Наш самолет вскоре приземлился в аэропорту. Мы - в Израиле. Голубое небо, яркое солнце, зеленые пальмы. Где-то далеко остался Берлин с его серым небом. Там остались наши друзья.
 





             


•
е
Судьба еврейского солдата с русским именем Федор…
Публицистика Ефим Златкин
Отрывок из книги" Эти удивительные встречи"


Рита Суперфин, высокая, рыжеволосая, более похожая на коренную израильтянку, чем на репатриантку из Беларуси, уверенно ведет свою машину по дороге, которая, поднимаясь все выше и выше, уходит на север.
На одном из перекрестков она разветвляется на два рукава. Один направляется в сторону столицы Израиля - Иерусалим, второй - негласной столицы Самарии - в город Ариэль. Сюда в 1978 году пришли первые сорок семей, решившие построить его на одном из больших холмов. Вокруг были горы, пустое пространство, редкие деревья и голая земля. Не было ни тени, чтобы укрыться от солнца, ни водных источников. Поставили полукругом палатки, установили дизель - генератор, чтобы обеспечить себя электричеством, в цистернах стали подвозить воду…

Так начинал свою жизнь новый израильский город, у которого сегодня крупная промышленная база, большой университетский корпус, студенческий городок и более 18 тысяч жителей. Имя ему - Ариэль! Рита Суперфин вместе с мужем Ефимом, сыном Нитаем и отцом по имени Федор - как раз входят в их количество…
- Посмотрите, какая красота! - говорит Рита, - вокруг холмы, зелень, а дышится как!!!
-Даже кондиционер в машине не нужен, - соглашаюсь я, - за окном такой чистый воздух и прохладнее, чем на всей территории Израиля.
- Сюда мы переехали из Нетании, чтобы построить свой дом на земле, -продолжает Рита Суперфин.
- Почему?
-Папа много рассказывал о том, как они, начиная жизнь на новом месте, построили дом в еврейском местечке Михалин.
- А вы решили построить в Ариэле?
- Почему бы нет? Это наша древняя земля. Евреи возродили ее, а мы вернулись и никуда отсюда не уйдем. Вы знаете, что говорит мой отец: «Это мой второй Михалин! И мы не должны повторить судьбу первого, где потеряли все".
Я любовался самарийской красотой, размышляя о перипетиях жизни.
Это же надо, чтобы через десятилетия из далекого белорусского Михалина невидимая ниточка протянулась в израильский город Ариэль!
Здесь и живет Федор, или как его нарекли родители - Хоня Суперфин.

«В 1936году семья моего отца переехала из Хотимска в Михалин. Жили в центре местечка, рядом с домом Стукало. С их сыном Евгением мой отец очень подружился, вместе они работали в колхозе «Энергия», - с такого письма началось наше знакомство с Ритой Суперфин.
Кто такой Евгений, я хорошо знал. Без преувеличения — это легенда Михалина! Ушел на фронт вместе с четырьмя братьями, двое погибли. Вернулся после войны в Михалин, стал первым бригадиром еврейского послевоенного колхоза….
-Но Федор Суперфин? Мне не известен. Малоизвестен и другим? Ему сейчас не менее 95лет, высчитываю его возраст.
- Когда у меня будет еще такой шанс встретиться с последним из могикан довоенного Михалина? - так думая про себя, я не откладывал с ним встречу на потом.
… Несмотря на позднее время, Федор Суперфин ждал нас.
- Папочка, - принимай гостя, - целуя его, громко сообщила Рита, как только мы переступили порог их дома.
… И начался вечер воспоминаний и рассказов.

Я не могу вам передать его атмосферу. Мы погрузились в прошлое. Время, словно остановилось.
За окном дышала самарийская земля, на которую мы въехали через контрольно- пропускной пункт. Как не называй ее, но дом моих приветливых хозяев находится за зеленой чертой, в окружении арабских сел. И, нужна смелость, чтобы отважиться здесь жить, ежедневно ездить по этим дорогам, лицом к лицу встречаться с не всегда дружелюбными соседями - арабами.
В чем истоки этой смелости? Может, в жизни самого старшего из этой семьи - Федора Суперфина?
То, что он видел и пережил, чудом назвать нельзя. Это гораздо выше!

Это удивительная судьба еврейского юноши, оказавшегося с первых дней войны на фронте, потом - на оккупированной территории, потом - среди немцев в Германии, вместе с отправленными сюда на работу украинцами.
Это везение и божественный случай, что за все годы войны не узнали в нем еврея в то время, как за каждым евреем охотились по всей Европе…

Я понимал, что передо мной - сама Эпоха и сама История прошедшего века в образе Федора.
Он говорил, а я его не перебивал, понимая, что все сказанное им - важно и неповторимо, особенно, если связано с довоенным Михалином…
…- О-о, там такой богатый колхоз! В нем работают только одни евреи - ни одного белоруса или русского. Всех даже не принимают, - такую первую новость услышали мы о нем от людей.
- Но вас приняли?
- Приняли потому, что мы евреи и фамилия Суперфин, как у многих колхозников. И два папиных брата там уже работали. Вначале в колхоз записали моего отца, потом меня. Днем работал в полеводстве, после работы учился в вечерней школе, которая была открыта на местном спиртзаводе. Это было незабываемое время! Все молодые, быстрые, никакая работа нипочем. Видимо, мало уже кто остался …
- Что запомнилось особенно?
- Как в 1937 году построили свой небольшой домик, как дружно зажили в нем, как в 1940 меня вместе с другими михалинцами провожали в армию. Проводы организовали в клубе. Электрического света не было, так провели его от спиртзавода. И до утра все местечко было на наших проводах. Там была почти вся моя семья: родители Янкель и Ревека, сестра Паша (Перл) и маленький братик Изик. Не было только старшей сестры Гали, которая была замужем за военным летчиком и жила в Смоленске.
А в последний раз я видел их в день отъезда. Папа пришел в военкомат. Туда же прибежал Изик, сорвавшийся из школы. Обнял и убежал назад на учебу. Потом уже на вокзал приехала Галя (ее даже подвезли из военкомата на машине, чтобы успела попрощаться со мной). И уже почти перед отправлением поезда примчалась Паша. Она уже училась в Смоленске, но все же успела на вокзал. А вот мамы на вокзале не было. Она осталась дома с Галиной доченькой Лиличкой, моей маленькой племянницей.
- Люди веселились?
- Как такого веселья не было, все понимали, что мы накануне чего-то страшного, неопределенного. Со мной вместе уходили Мулик Забранский и Хоча Черной. Одних забирали раньше, других - позже.
… Слушаю Федора и, представляю, как с крайней михалинской хаты спешили на проводы 14-летняя Злата, младшая сестра моего отца, прихорашиваясь возле зеркала. Как со своими друзьями-подростками, стоял возле призывников, ловя их каждое слово, мой 16-летний отец Давид и вся его семья - отец Залман, мать Сара, брат Муня, сестра Хана.

Хочу их увидеть через пласт времени, почувствовать их мысли, настроение.
Федор Суперфин, последний, который видел моих родных живыми, сейчас вспоминает только в общих чертах. Сколько лет прошло?
Он уже рассказывает о военной службе, а я прошу его еще раз вернуться в Михалин.
Федор, смотрит на меня и говорит: «Ты, что не понимаешь? Дальше началось такое, что волосы встают дыбом …»
- Так что началось?
-Ты можешь представить себе, какая была наша хваленая «непобедимая» армия? Артиллерийские орудия на деревянных колесах еще с царских времен. В воздухе висело: вот — вот война, а на политзанятиях о ней никаких разговоров. Говорят, что там враги, здесь враги, везде враги, обо всех можно так говорить, а о немцах нельзя. И вдруг, ночью 22 июня, как полетели бомбы на лес, где мы стояли. Вот только наши сослуживцы были живые, а уже убитые, мертвые… Команда: «На орудия!»
А орудия на деревянных колесах, подходят только для конной тяги, со скоростью не более 8 километров в час. Мы их подцепили к тракторным тягачам, а это уже скорость более 40 километров и никакой амортизации. Чтобы сохранить пушки, уменьшаем скорость тягачей, так перегреваются их двигатели.
Приказ: держать фронт! Держим, а фланги уже прорваны, немцы обошли…
Следующий приказ: прорываться! С одного кольца окружения выходим, попадаем во второе, со второго - в третье… Везде немцы.
- Как же воевали?
- Так кому было воевать? Солдаты довоенного призыва пачками погибали, еще больше попадали в плен. Из каждых ста воинов моего возраста в живых осталось…только трое. Это данные статистики. Перед самой войной пришло пополнение. Как только нас стали бомбить, они бросили позиции и ушли домой. Вот так и воевали.
- То есть эта была не героическая война с патриотами в каждом окопе?
- Была и героическая и патриоты были. Только их ряды редели очень быстро. Вот ты, скажем, великий патриот, но что можешь сделать, когда над тобой уже полетели самолеты в сторону Москвы, немцы за Доном, а ты в… окружении? И ни туда и ни сюда. Каждый спасается, как может. В последнем бою меня ранило, не так, чтобы сильно, но кровь не останавливалась. Солдатики подтащили к сельской больничке и побежали дальше спасаться...
- Вы знаете, в последнее время, в России стал модный такой лозунг: «Если надо, повторим еще раз…». В этом и угроза другим странам, и бравада. Может, эти «смельчаки» ничего не слышали о такой войне, о которой вы рассказываете?
- А кто им рассказывал? Только видят победные марши, да слышат бряцание оружием. А война - это когда в июльскую сорокаградусную жару я под деревом истекал кровью. Когда два доктора на сотни раненых бегали от раненого к раненому: «Этот подождет, этот вот — вот отойдет, этого можно взять…».
Да и врачей не хватало. Санитарки, девочки десятиклассницы, только что вставшие со школьной скамьи, успокаивают солдат, дают им воду, перевязывают и стреляют глазками. Молодость, кровь бурлит. У меня в-о-т такая была чуприна, молодой…
- Солдатик, оставайся, пережди войну в станице, - поглаживает меня по руке молодая казачка.
- Девонька, мы моя! Знала бы ты, кто я? Придут немцы - меня вздернут и тебя не пощадят, - думаю про себя…
- А другие оставались?
- Оставались! Ведь была такая неразбериха. А сколько было недовольных советской властью? Как специально, чтобы озлобить население, сотни тысяч людей посадили, расстреляли, отправили в лагеря. Каким, к примеру, врагом народа был мой отец? Но сколько было аргументов, чтобы его арестовать? Еврей - уже враждебный элемент. Это первый аргумент! Имеет свой магазинчик, значит, частник. Это уже второй аргумент! Но разве быть евреем — это вина? Вина, что отец моего отца и дед деда были мясниками, и мой отец унаследовал их лавку и профессию?
Я родом из местечка Хотимска, что на самом востоке Белоруссии. В конце 19-го века в нем жило более 3700 евреев, это около 70 процентов всего населения. В двадцатые годы после революции, их количество уже уменьшилось, но евреи были еще в большинстве. Жили, как раньше: торговали, занимались ремеслом. У отца был небольшой мясной магазин. Когда началась волна арестов, ночью пришли из НКВД и забрали отца. Еще подвезло, что в самом начале репрессий: поэтому ему дали пять лет, а не «десятку», как давали позже.
Через два дня после ареста отца к нам вновь приехали из НКВД. Я как самый младший выскользнул из дома, выпустил из сарая корову, лошадь. Не было живности - забрали корыта, терки, медную посуду, клевер, заготовленный на зиму для домашней скотины. Бандиты, разбойники, оставили семью без кормильца, дом разорили. Я думаю: все это делалось для того, чтобы внести разлад в нашу жизнь. Враги были не внизу, а вверху, прятались под красивыми лозунгами.
Но вернемся к военным событиям. Из окружения мы выходили боем, и я как наводчик должен был нагибаться у орудия. Это меня спасло от смерти. Пуля вошла в спину напротив сердца, но прошла наискосок и вышла навылет у левого плеча. Если бы стоял во весь рост - убили бы сразу и, может, не пришлось бы потом столько мучиться. Было бы лучше - легкая смерть. Где-то шли бои, танковые сражения, а у меня была война… за жизнь.
- Когда вы впервые поняли, что можно уцелеть?
- А я и не думал, что можно уцелеть. Думал, как бы дойти незаметно до конца села, а от него до копны сена, чтобы укрыться. Как бы дотянуть до вечера, где бы воды попить, хоть что-то поесть. Украинские селянки делились последним. Как-то одна из них посоветовала: «В нашем селе комендант дает всем солдатам, которые идут домой аусвайсы. Попробуйте, может, получится».
-Не побоялись идти прямо в капкан?
- Побоялся, но я был с двумя украинцами. Один из них зашел, выходит с немецким документом, второй тоже получил. Пришла моя очередь. Куда деваться. Возле крыльца – украинцы, рядом с ними - часовые. Думаю: «Если разоблачат, уцеплюсь немцу за горло, разорву. Сразу и пристрелят. И все будет окончено…». Захожу смело.
- Ты кто?
- Белорус.
- Имя?
-Федор (так уже было записано в медицинской справке, которую дали в больничке).
- Фамилия?
- Суперфин.
- Француз, англичанин?
-Белорус.
Все, было, как во сне, дают мне этот аусвайс. И такая эйфория, такой всплеск радости, что, выйдя на улицу, я не выдержал, обнял своих друзей-украинцев: «И мне тоже дали аусвайс, а я же еврей…».
- Молчи, тише, - замахали рукой мои хлопцы, с которыми я вместе выходил из окружения….

На Ариэль тихо опускается ночь. Федор – Хоня - все вспоминает и вспоминает: говорит, потом умолкает, потом опять говорит…
Сколько еще пришлось пережить и через какие испытания пройти. Хватило бы на несколько жизней!
Это и работа "под немцами" в совхозе, когда в любое мгновенье могли расстрелять, как еврея. А когда угоняли “на работы” в Германию, был несколько дней без еды, гнали босиком по замерзшей земле.

В Германии попал в трудовой лагерь для военнопленных. И там каждый день могли расстрелять, как еврея. А тут еще тиф. Бросили в сарай выживать почти без лекарств и еды. Мутная баланда один раз в день едой не считается. Только оказалось, что и тиф помог выжить. В одну из ночей, когда болел, американцы разбомбили жилые бараки с военнопленными. Многие из товарищей по несчастью погибли.
В американской зоне, куда попал после плена, еды и одежды стало вдоволь. Даже в Америку предлагали перебраться. Но "не хлебом единым жив человек". Тянуло домой, хотелось узнать, что стало с семьей? Умом понимал, что вряд ли кто-то уцелел? Но сердце подсказывало, что у сестры Гали, жены военного летчика, был шанс на спасение, так как семьи военных эвакуировали в первую очередь…

Насупила пауза. Глаза Федора – Хони - наполнились слезами. Родные погибли все: были расстреляны фашистами 6 ноября 1941 года. В тот далекий день в 1940 году в военкомате и на вокзале он их видел в последний раз...
Слушая его, я вспоминаю, что семью моего отца Давида расстреляли тоже в тот день. Все евреи Михалина лежат в общей братской могиле. Вечная им память.

И опять полился рассказ о том, как Федор встретился с сестрой Галей, которая уцелела! Только до встречи с ней много было еще новых испытаний, но уже в родной стране. Но об этом может быть в другой раз? Трудно вместить в один рассказ историю, которой хватило бы на несколько жизней, даже если эта жизнь прожита одним человеком!..
Заслушавшись, я подумал, сколько же раз судьба и казнила его и миловала да так, что, опуская в самый ад, все-таки давала шанс на спасение?

Федор-Хоня охватывает свою голову руками: «Сказали бы мне сейчас: «Станешь опять молодым и здоровым, но все повторится, и ты снова пройдешь через все испытания! И опять придется каждую секунду помнить, что еврей. Что обречен на смерть среди своих на оккупированной территории, среди немцев в Германии? Нет! Никогда не соглашусь! Лучше буду больным и старым».
... С самарийских гор потянуло прохладой.
- Как в Михалине, - задумчиво говорит Федор, а на большом экране телевизора уже идет кинофильм о Михалине, который я привез для него.
- Папа прожил долгую жизнь. Где только не был, что только не прошел, а Хотимск и Михалин навсегда остались в его сердце, - замечает Рита, выставляя на стол закуску, а у Ефима уже наготове бутылка виски - пришло время помянуть невинно убиенных и выпить за здоровье оставшихся в живых!

… Утром следующего дня Рита все также бесстрашно гнала машину по обратной трассе в Реховот, где работает в солидной фирме. Она бывшая минчанка, как и ее муж, а их сын - сабра, израильтянин первого поколения.
Значит, новая история начинается сначала! На обратном пути мы говорили мало, больше говорили наши глаза: мы оба были под впечатлением вчерашнего вечера.

Партнер алмазной биржи


 
- Бярозу пасадзила матка. Сказала  не зразай- не сразаю. Глядзи, як вымахала! Матка паставила хату. Сказала : « жыви»,  жыву».( Берёзу посадила мама. Сказала не срезай- не срезаю. Посмотри, как вымахала. Мама  поставила дом.Сказала: « живи - живу»!
 -   Як  там у  вас, у  Израиле?
- Жывём…
- Паслухай, якая у нас  стаиць  цишыня.  (Послушай, какая у нас стоит тишина)
Я закрыл глаза и, вдруг услышал , как пуга  просвистев  в воздухе ,  со всей силы  опустилась на Мишу.
-Ай-яй- яй,- закричал он, корчась от боли.
 Михалинские  хлопцы   загоготали , а я смотрел на них и не понимал,  почему они смеются?  И своим смехом поддерживают  переростка из местного колхоза.  И не успел броситься на него , как пуга рассекла воздух во второй раз и, уже опустилась на… меня.
-Будешь знать, как защищать полужидка,-  услышал  сквозь пронизывающую боль.
 -Где это было?
Да вот здесь и было, в самом центре Михалина. После войны  в некогда еврейском  местечке   поселились  жители ближайших деревень , а с ними и жестокость по отношению к не таким, как они.
Миша молчит, и я молчу. Что говорить? Миша и его брат Леня на Михалине  были ,простите,  и «низшей касты».
- Не евреи, не белорусы,- так  отзывались  о них  и одни, и другие.
Высокий, крепкий, Миша  теперь твердо стоит на земле.   Уверен , сегодня ,  своего обидчика  он бы свалил одним ударом.
 Да, где они, где?
-Адны   адсюль  паехали,  другия  памерли. Старэй мяне  на Михалине няма ужо  никога,- словно, -подслушав мои мысли, говорит он.( Одни отсюда уехали, другие умерли. Старше меня на Михалине уже нет никого…)
Пристально всматривается вдаль,  будто хочет перенестись в другое время. В то время, когда его даже  не было на свете…
- Отощавшая за войну, Зина, как только стала   работать на ферме , превратилась   в настоящую красавицу. Или колхозное  молоко  ей  помогло , или пришло время невеститься?
 Только  золотые завитушки волос ,  танцевали на её  груди, ни одна  кофточка не могла  скрыть их соблазнительные  формы.
-Девка, ну и «колеса» у тебя! –, раздевали донага её  глазами,  мужики постарше.
 А мелюзга, вымахавшая за последние годы , сплевывая сквозь зубы семечки,  отпускала  в сторону   девушки  каверзные шуточки, но своим   рукам  воли    не давала. Все хорошо
   знали  ,что   Зина  в ответ  налетит   таким коршуном,  бомбардирует таким потоком матов ,  что  шантрапе   ничего не останется, как  разбежаться    по всему  Михалину.
 Но  в поселке заметили, что  после работы она  спешит в самую крайнюю хату, где живет пришедший с  фронта бывший офицер – политрук Исаак З.
-Прокоп!- Ты  кого держишь в хате?  Твоя Зинка   нами   «гребует» , а к этому жиденку  вечерами бегает? – негодуют  местные мужички.
 И,  как только дочь переступила порог, Прокоп набросился  на неё   с криками,  даже поднял  руку   вверх для  удара.
- Цыц!   Не лезь в мою жизнь!-  резко остановила она его.
- Тады , вон из моей хаты.  З  голаду будешь памираць, не дапамажу!( Тогда уходи из моего дома. С  голада будешь  умирать- не помогу).
-  Может , и буду голодать, но битой , как мая маци  не буду,-  с узелком в руках , она направилась к крайней хате под белой березой.
 Навстречу   к ней   вылетел аист  словно приглашая    войти в дом. Еще до   
  войны  Исаак затащил на эту березу  несколько досок, соорудил на ней  гнездо для аистов.   Вернулся домой после  фронта, никого из родных не застал -  все  в песчаном котловане за городом. Хотел куда-то податься- не мог жить в одиночестве, но открылись  фронтовые раны,  решил    задержаться на  короткое время.  Вышел, как-то поутру, слышит ,  стучат аисты  клювами в гнезде, увидели его, широко замахали крыльями, будто  здороваясь к ним.
 Вот уже и не одинок…
Потеплело на сердце:
 - Куда же я теперь от вас?
 А  потом в его жизни  появилась Зина.
Приходит  по доброте своей , чтобы помочь   что-то  сделать  по дому  ,  как  инвалиду войны ,- вначале так   думал  о ней Иссак.
Даже  и не    подозревал   , что  девушка,  как  только  увидела его черные кудри и мягкую улыбку,   сразу же прикипела к нему .  Когда же   понял, что  девушка решила остаться него, жёстко сказал:
  -Уходи! – и добавил,- тебе нужен здоровый белорусский парень, а не израненный на войне еврей. У меня нет ни здоровья, ни дома, ни долгой жизни.
- Сколько есть-  столько   будет наша !- тогда  ответила ему  твёрдо.
 И вот теперь  идя отца  с узелком в руках,  чувствовала  на себе  неодобрительные  взгляды соседей.
- Зинка- есть Зинка,- чесали затылки белорусы.
 Она же гойка!( не еврейка)- переговаривали   евреи,- хотя, может сам Бог послал её   нашему Исачку?
 После войны  еврейских девушек   можно было   пересчитать по пальцам,  да и не каждая хотела бы свою жизнь связать с калекой.
Так   в доме Исаака  появилась  молодая хозяйка. И он помолодел, посвежел, захотел жить. Пока жена на работе, готовит ужин, делает какие-то работы по дому , а в свободное время  любуется  белыми  аистами.  Заметил , что они по очереди сидят на яйцах.
-Зиночка! Скоро у нас будут маленькие аисты,- встретил  её  возле дома, показывая на гнездо.
-Аисты  будут у них,-  засмеялась Зина,  а у нас будет свой маленький,- прижалась к нему теплым телом.
Леня родился в 1950 году. Его ещё успел понянчить молодой отец, а второго сына – Мишу, он  уже не увидел…
Аисты печально курлыкали над хатой, жалобно скрипела береза, а Зина  сидела у изголовья мужа.
-Я  чувствую, что мне мало осталось. Прошу тебя, запиши  детей  на свою фамилию.  Может, им так будет легче? Некоторые евреи    записывают детей  на фамилии своих белорусских  жен,- просил он.
- Нет!- оборвала его Зина,- и твоим сыновья , и  будущим внукам нечего будет скрывать. Они будут только  гордиться тем  , что   их отец и дедушка  был боевым  офицером – фронтовиком. Вся твоя семья уничтожена, твои крылья подбили, кто же дальше понесет по жизни  такую красивую еврейскую  фамилию?
…  Об этом разговоре я   знаю    от своего отца Давида: Исаак был его лучшим другом. Знаю, что Зина  тогда ответила вот таким  твердым отказом. Знаю, что  на Михалине не было женщины с более трудной судьбой, чем  Зинка.
 Ее так и звали- Зинка.
 А она хохотала в ответ, да приговаривала моей маме: « Скажи, Ира, мае сыны  красавцы?».
- Красавцы, еще какие!-  отвечала моя  мама.
- Шкада, што  Исачок рана памер.  У тябе пять сынов, и  я Исачку еще б  не менш трох нарадзила…» ( Жаль,что Исачок  рано умер. У тебя пять сыновей, я в Исачку ещё бы не менее трёх родила…)
- Ирка, давай выпьем! ты ж ведаешь, якая у мяне жаночая доля. Плакать хочацца, а я рагачу( Ирка, давай выпьем! Ты же знаешь, какая у меня трудная женская доля. Плакать хочется , а я смеюсь).
- Зина, да ты еще баба- цвет!- вступает в разговор мой  отец .
- Давыд,  ты  намякаешь на майго новага прымака?
Дык ён жа дапамог мне крышу адрамантаваць, а той,хто быу да яго , пабудавау хлев.
 Я у вас адчуваю ,   як у сябе дома.  Быу бы мой Исачок,  я б не ведала столько гора.  Цяжка  жывецца  мне и маим деткам . На ферме  зарабляю капейки, дома день и ночь працую -  и не хапае на  жыцце. (Так он же помог мне крышу отремонтировать, а тот , кто был до него, построил сарай. У вас я чувствую, как у себя дома. Был бы мой Исачок, я бы не знала столько горя. Тяжело живётся мне и моим детям. На ферме зарабатываю клпейки, дома день и ночь работаю по хозяйству и всё равно не хватает на жизнь ). 
- Зина-  ты святая женщина! Ты одна  растишь   сыновей Исаака. Это главное, а примаки, это, как ветер в поле. Были  и,  нет,- говорит мой отец…
-Тихо у нас. Да?- прерывает  мои воспоминания Михаил.
- Да! У вас необычная тишина. Жизнь, как будто остановилась,  кажется вчера мы  бегали здесь  босиком, а уже дети и даже внуки  взрослые.
-  Я давно ужо  дзед, унуки  у мяне  вяликия. Усе Злобинския, як  и я,- помолчал немного,- як мой бацька Исаак. (Я давно уже дед, внуки мои большие.  Все Злобинские, как и я )…

 - И у Лёни, тоже Злобинские?
-  А як жа?  Мы  ж не прыблудныя якия, а  дети свайго бацьки.( А как же? Мы же не приблудные какие, а дети своего отца).
 Мне захотелось подойти к  большому, сильному Михаилу и  обнять его, как обнимал в  далеком детстве.
 Наши взгляды встретились, а береза вдруг зашелестела своими ветвями.
- Странно,- поднял на неё глаза Миша,- нет никакого ветра. Все тихо, спокойно и, вдруг  ветви загойдались?- Можа, гэта мая матка узрадавалась ад нашай сустрэчы,- казала ж мне  не зразай дрэва.
- Не зразай, Миша, не зразай. Такая же белая береза росла возле дома твоего отца. Поэтому и  мама  посадила её, как память о нём - отвечаю ему.
- А ты адкуль ведаешь?
- Мой отец говорил о березе, что  росла  возле дома Исаака Злобинского.
-Будешь ещё у нас, привези что-  либо из Израиля,- расплылся в улыбке Миша,- это у нас бульба  и  драники, а у вас, видимо еврейские марципаны?
- Привезу, обязательно  привезу,- говорю ему, а сам думаю,  что Миша, видимо, даже не  и подозревает, что ,  он как сын еврея, тоже может уехать  в Израиль. 
 Только куда  ему уезжать от маминого дома? От её  березы?  От  Михалина?
… Еврейское местечко осталось  в далекой дымке времени, живущие здесь раньше  евреи  уехали   , а в   Михалине  остался    только один  « наш человек» - Миша Злобинский,- думаю я про себя.
 Знакомый водитель, который приехал за мной хитровато улыбнулся и ,включил песню, которую  я  меньше   всего ждал.
"Был рожден я на свет мамой русской , но с  фамилией    папы  еврея… Звали мордой жидовской русские, но,   а  выкрестом братья евреи…!",- слышу по дороге.
-  А как ты догадался, что эта песня ,как раз подходит  под мое состояние души?
- Я видел тебя, как ты долго разговаривал с Мишкой. Ваш он, полужидок и, спохватившись, проговорил: « Прости, по привычке…».




   Резиновые сапожки
Дом Янкеля-  на самом въезде в местечко.  Дом  большой.  В первой части- прихожая, кухня. Во второй половине-зал,   спальни. Все сделано добротно, по- хозяйски.
Янкель- человек с руками, кузнец еврейского колхоза. Он самый незаменимый в местечке: знает себе цену.
 Утром, как разгорячит горн, так до самого вечера пылает в нем пламя.
 То бороны подправить, то плуги  нужно подправить  , то коней подковать.
- Стучит себе молотом по   наковальне да   напевает:
- И пашут евреи ,  и сеют,

-


 

- Немцы
 
-Орёл! На тебя вся надежда!


ЕФИМ ЗЛАТКИН


ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
-АЙ-Я -ЯЙ, АЙ –Я –ЯЙ, - ОБХВАТИВ ГОЛОВУ РУКАМИ, СТОНАЛ МОЙ ОТЕЦ ДАВИД, - АЙ-ЯЙ-ЯЙ.
НО… НЕ ВСЕГДА.
НЕ БУДЕШЬ ЖЕ ДНЯМИ ОЙКАТЬ, КОГДА ДЕТИ ВЫРОСЛИ ИЗ СВОИХ ПИДЖАКОВ, А САПОГИ ОТКРЫЛИ РТЫ: НУЖНО ОДЕВАТЬ ОБУВАТЬ, КОРМИТЬ ПЯТЕРЫХ СЫНОВЕЙ.
 И НАШ ОТЕЦ ИЛИ , КАК МЫ НАЗЫВАЛИ ЕГО НА БЕЛОРУССКИЙ МАНЕР БАТЯ, КРУТИЛСЯ , КАК МОГ. МОГ БЫ И БОЛЬШЕ, НО ОДНУ РУКУ ИСКАЛЕЧИЛИ НА ВОЙНЕ, ВТОРУЮ- НА ЦЕЛИНЕ, КУДА ЗАВЕРБОВАЛСЯ РАБОЧИМ НА МЕЛЬНИЦУ. МОГ БЫ НАЙТИ И ЛУЧШУЮ РАБОТУ: ФРОНТОВИК, ВЫПУСКНИК ПАРТИЙНОЙ ШКОЛЫ  СНАЧАЛА БЫЛ  У ВЛАСТИ В ПОЧЁТЕ.НО ПОТОМ ЛЯПНУЛ   В УЗКОМ КРУГУ  ЧТО-ТО  ВОСХИЩЕННОЕ ПРО СОЗДАННЫЙ ИЗРАИЛЬ И ВЕСЬ ПОЧЁТ СОШЁЛ НА НЕТ…
- ЗАВТРА ЗА ТОБОЙ ПРИДУТ, НО У ТЕБЯ ЕЩЁ НОЧЬ,- СООБЩИЛИ ДОБРОЖЕЛАТЕЛИ.
 ПОТЕРЯВ РАБОТУ, ПАРТИЮ, КОТОРОЙ ВНАЧАЛЕ ВЕРИЛ, ОТЕЦ ОСТАЛСЯ С ДУШЕВНОЙ БОЛЬЮ  О РАСТРЕЛЯННОЙ МАТЕРИ,  СЁСТРАХ, БРАТЕ И  ФИЗИЧЕСКИХ  МУКАХ ОТ НОЮЩИХ ОСКОЛКОВ.
ДУШЕВНАЯ БОЛЬ ОБЫЧНО К НЕМУ  ПРИХОДИЛА НОЧЬЮ,  ОСКОЛКИ  О СЕБЕ НАПОМИНАЛИ  ЗНАТЬ ВСЕГДА, НО ОСОБЕННО  В ПЕРИОД ДОЖДЕЙ И СЛЯКОТНЫХ ДНЕЙ,  А МОЙ ДЕД   ЗАЛМАН 
ОПЕРШИСЬ НА СУКОВАТУЮ ПАЛКУ,ЗАГИБАЛ  ПАЛЕЦ ЗА ПАЛЬЦЕМ: «ЖЕНА САРА – РАЗ, СЫН МУНЯ - ДВА, ДОЧЬ ЗЛАТА - ТРИ, ДОЧЬ ХАНА - ЧЕТЫРЕ, СТАРШИЙ БРАТ АЙЗИК – ПЯТЬ» И ТАК ДАЛЬШЕ ДО  ТРИНАДЦАТЬ ЗЛАТКИНЫХ, РАССТРЕЛЯННЫХ В КЛИМОВИЧСКОМ ГЕТТО.
Я ПОНИМАЛ ОТЦА, ДЕДА, НО САМ ЭТОЙ БОЛИ НЕ ЧУВСТВОВАЛ. В УЮТНОМ ДОМИКЕ МЫ, ПЯТЕРО БРАТЬЕВ, БЫЛИ БЕЗМЕРНО СЧАСТЛИВЫ В ОКРУЖЕНИИ ДРУГ ДРУГА И РОДИТЕЛЕЙ. ХОТЯ УЖЕ С ДЕТСТВА ОБНАРУЖИЛИ, ЧТО У НАС НЕТ НИ  ОДНОГО РОДНОГО  ДЯДИ , ИЛИ ТЕТИ СО СТОРОНЫ ОТЦА.
КОГДА ОН УШЕЛ ИЗ ЖИЗНИ СО СВОЕЙ БОЛЬЮ, МОЯ БОЛЬ ТАК И НЕ ПРОЯВИЛАСЬ. НО Я ОШИБАЛСЯ, ОНА ПРОСТО ПРИТАИЛАСЬ, ЖДАЛА УДОБНОГО СЛУЧАЯ. ВСКОРЕ ОН ПРЕДСТАВИЛСЯ.
ГОЛУБОГЛАЗАЯ  ДЕВЧУШКА В ВОЕННОЙ ФОРМЕ , ПРАВНУЧКА ЗЛАТЫ - ДВОЮРОДНОЙ СЕСТРЫ МОЕГО ОТЦА,  ПРИЕХАЛА В ИЗРАИЛЬ С УРАЛА. ПРИШЛА К НАМ ВПЕРВЫЕ, ВЕСЕЛО СМЕЯЛАСЬ (ПРИШЛА К НАМ В ПЕРВЫЙ РАЗ, БЫЛА СМЕШЛИВА И ВЕСЕЛА ПОКА…)ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ЕЙ НЕ ПОКАЗАЛИ ГАЗЕТУ С ИМЕНАМИ ПОГИБШИХ РОДНЫХ. АНЯ СНЯЛА С СЕБЯ СОЛДАТСКУЮ СУМКУ, ПРИБЛИЗИЛА ПОЖЕЛТЕВШУЮ СТРАНИЧКУ К СВОИМ ГЛАЗАМ:
- ЭТО ЖЕ БЕЛЛА, РОДНАЯ СЕСТРА МОЕЙ ПРАБАБУШКИ ЗЛАТЫ.  А   ЭТО АЙЗИК, ОТЕЦ МОЕЙ ПРАБАБУШКИ. ОНИ ВСЕ ОСТАЛИСЬ В ГЕТТО. ПОЭТОМУ НЕ РОДИЛИСЬ МОИ ТРОЮРОДНЫЕ БРАТЬЯ И СЕСТРЫ? ПОЭТОМУ НЕ РОДЯТСЯ ЧЕТВЕРОЮРОДНЫЕ БРАТЬЯ И СЕСТРЫ МОИХ БУДУЩИХ ДЕТЕЙ?
ИМЕННО В ТОТ ВЕЧЕР Я НАЧАЛ ПИСАТЬ РАССКАЗЫ О ГЕТТО, НО К ТОМУ ВРЕМЕНИ УЖЕ   ХОРОШО  ЗНАЛ, ЧТО МНЕНИЕ О ТОМ, ЧТО ЕВРЕИ ШЛИ НА СМЕРТЬ БЕЗ СОПРОТИВЛЕНИЯ, ОШИБОЧНОЕ. ВЫГОДНОЕ ВЛАСТЯМ, ПОЭТОМУ НА ПАМЯТНИКАХ СЛОВО « ЕВРЕИ» ЗАМЕНИЛИ НА СЛОВА « СОВЕТСКИЕ ГРАЖДАНЕ». БОЛЬШЕЙ ЧАСТЬЮ МНОГИЕ УЗНИКИ ГЕТТО ОКАЗАЛИСЬ БОРЦАМИ, СРАЖАЯСЬ ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ С ВРАГОМ, НО ОБ ЭТОМ  ТОЖЕ НЕ БЫЛО ПРИНЯТО ГОВОРИТЬ, КАК И О ТОМ , ЧТО…


Платье белое


- Не дала? Пеняй на себя! Сегодня подох-нешь, жи-дов-ка!- Степан   оскалил жёлтые зубы, поправляя полицейскую повязку на рукаве.
С того  дня, как девушка появилась в местечке,он  не давал ей прохода.
- Я мужчина холостой! Ты- одиночка. Погреемся?
- Я не одиночка! У меня есть муж, а ты поищи  себе кого- либо со своих.
Последние годы Степану жилось вольготно. Когда в Красную армию брали буквально всех, по какой-то причине его  не взяли. Вот и стал он- белобрысый и широкозадый,  первым парнем на деревне.
- На безрыбье и рыба рак,-  видимо, так считали пышногрудые селяночки, не отказывая ему  в своих ласках…
Но когда с первыми  еврейскими  беженцами   из Польши здесь  появилась Данута,  Степан  пожирал  её глазами.
Вы  Дануту уже видели?  Нет? Тогда я  опишу! Настоящая ягода- малина!  Хотя  еврейки в восточной Беларуси  тоже не лыком шиты. Тонконоги и стройны, как молодые берёзы. Жгучие брюнетки, белолицы. Губы у них , как мёд.
Но Дануте- равных нет! Она- ослепительно красива!  Золотистые волосы сплетены в толстую косу до пояса. Голубоглаза! А про  фигуру и говорить нечего! Тонкая талия, изящная  грудь. Взгляд –гордый! Настоящая панёнка!  А появилась она в местечке так…
Как –то рано утром Сара, местная  старожилка  увидела незнакомку, которая будто бы  кого-то  искала.
Было видно, что она  проделала  большой путь. Запекшими губами  ловила  воздух. Устало прислонилась к плетню. Босая, с  растрёпанными  волосы.
Сара раньше никогда не видела девушку, но  она ей кого-то  напомнила, что-то знакомое было в её облике.
- В гости?
- В какие гости?
- Беженка я, из Варшавы.
- Из самой Варшавы?  А вы  ЛЕЮ ШИФРИНУ  НЕ ЗНАЕТЕ? У НЕЁ ЦВЕТОЧНЫЙ МАГАЗИН  ПРЯМО В ЦЕНТРЕ ГОРОДА. ОНА МОЯ РОДНАЯ СЕСТРА.
- ЛЕЮ? ТАК ЭТО ЖЕ МОЯ  ТЁТЯ!
- ДАНУТА! ДЕВОЧКА  МОЯ! КАК ЖЕ Я СРАЗУ НЕ ДОГАДАЛАСЬ. СЕРДЦЕМ ПОЧУВСТВОВАЛА,ЧТО  ТЫ РОДНАЯ КРОВИНУШКА! МОЯ ДОРОГАЯ ПЛЕМЯННИЦА, ТЫ ТАК ВЫРОСЛА! НА ФОТОГРАФИЯХ , ЧТО НАМ ПРИСЫЛАЛИ,  БЫЛА ЕЩЁ МАЛЕНЬКОЙ. ИДЁМ, ИДЁМ В ДОМ,- ОСЫПАЯ ДЕВУШКУ ПОЦЕЛУЯМИ, САРА ЗАСЕМЕНИЛА ВПЕРЁД, ОТКРЫВАЯ ЕЙ  ДВЕРИ.
- ЗЭ! ЗЭ!( СМОТРИТЕ, СМОТРИТЕ НА ИДИШ), КТО К НАМ ДОБРАЛСЯ ИЗ ДАЛЁКОЙ ПОЛЬШИ? НАША  АШЭЙНЕ  МЕЙДЕЛЕ( КРАСАВИЦА , НА ИДИШ), НАША ДАНУТОЧКА.
ПЕРЕВЁВ ДЫХАНИЕ, ДЕВУШКА СООБЩИЛА:
- МНЕ ТЁТЯ РАССКАЗЫВАЛА О ВАС, ДАЛА  АДРЕС .  НО БЛОКНОТ , ГДЕ Я ЕГО ЗАПИСАЛА  , ПОТЕРЯЛА, КОГДА НА НАС  НАПАЛИ БАНДИТЫ. ДОБИРАЛАСЬ ПО ПАМЯТИ.
У ВАС ТИХО: НИ НЕМЦЕВ, НИ ВОЙНЫ. МНЕ  ПОВЕЗЛО: ПЕРЕПЛЫЛА ЧЕРЕЗ  РЕКУ, А ДРУГИХ НАШИХ  РУССКИЕ ЗАДЕРЖИВАЮТ НА ГРАНИЦЕ, ОТПРАВЛЯЮТ ОБРАТНО. И КУДА? НА СМЕРТЬ, В ПОЛЬШЕ ЕВРЕЕВ ВЫБРАСЫВАЮТ НА УЛИЦУ, УБИВАЮТ. САМАЯ НАСТОЯЩАЯ ВОЙНА ИДЁТ ПРОТИВ НАС.
ДОМАШНИЕ ОБСТУПИЛИ ГОСТЬЮ,  НАХЛЫНУЛИ СОСЕДИ.
- ВЫ, ДАМОЧКА, ПАНИКУ НЕ СЕЙТЕ, А ТО МОЖЕМ ПРИВЛЕЧЬ , У НАС С ГЕРМАНИЕЙ ЗАКЛЮЧЕН ПАКТ О НЕНАПАДЕНИИ. ЧТО КАСАЕТСЯ ПОЛЯКОВ, ТО В ИХ РАЗБОРКИ  МЫ НЕ ЛЕЗЕМ.
- ПОШЁЛ ОТСЮДА, ГАЗЕТНАЯ КРЫСА!- ГНЕВНО ОБОРВАЛ ЕГО МОИСЕЙ, МУЖ САРЫ. – КАКАЯ ТЕБЕ ПОЛЯЧКА НАША ДАНУТА. ОНА ТАКАЯ ЖЕ ЕВРЕЙКА, КАК  ВСЕ МЫ.
- ШМА , ИСРАЭЛЬ! ШМА , ИСРАЭЛЬ,- ЗАЩЕПТАЛИ СТАРИКИ, А ЕСЛИ ВОЙНА ДОЙДЁТ ДО НАС? КУДА БЕЖАТЬ? В РОССИЮ?
- А  МОЖЕТ, ВСЁ ПЕРЕТРЁТСЯ. ГДЕ ЭТА ПОЛЬША? ДАЛЕКО, А  ГЕРМАНИЯ ЕЩЁ ДАЛЬШЕ- НА КРАЮ СВЕТА.ДА И НЕМЦЫ НАРОД ЦИВИЛИЗОВАННЫЙ. НЕ КАКИЕ-ТО БОСЯКИ,-ПОДАЛ ГОЛОС БУХГАЛТЕР  ЕВРЕЙСКОГО КОЛХОЗА « ЭНЕРГИЯ»  СОЛОМОН НАУМОВИЧ, КОТОРОГО ВСЕ ЗВАЛИ « СОЛОМОН МУДРИЧ…».
УСПОКОИВ СЕБЯ, МЕСТЕЧКОВЦЫ РАЗОШЛИСЬ ПО ДОМАМ.
ТЕМ БОЛЕЕ, ЧТО ЗАКАНЧИВАЛАСЬ ПЯТНИЦА, НАСТУПАЛА СВЯТАЯ СУББОТА. А ШАБАТ НЕ МОГЛА ОТМЕНИТЬ ДАЖЕ САМАЯ БЛАГАЯ ВЕСТЬ.
К С ТОЛУ ДАНУТА ВЫШЛА В БЕЛОМ ПЛАТЬЕ:
ВСЮ ДОРОГУ ЕГО БЕРЕГЛА. ДУМАЛА, ЕСЛИ ДОБЕРУСЬ ДО ВАС, ОБЯЗАТЕЛЬНО НАДЕНУ. ВЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ, КАКАЯ Я СЧАСТЛИВАЯ, ЧТО ТЕПЕРЬ  ЗДЕСЬ!
В МЕСТЕЧКЕ НЕ ХОТЕЛИ ДУМАТЬ О ПЛОХОМ, НО ВСЕ ТОЛЬКО И ГОВОРИЛИ О ВОЙНЕ. ХОТЯ ГАЗЕТЫ ТРЕЩАЛИ О МИРЕ С  ГЕРМАНЦАМИ, ПРИЗЫВАЛИ НЕ ПОДДАВАТЬСЯ ПАНИКИ, НО  ЕВРЕИ ХОРОШО  ЧИТАЮТ  МЕЖДУ СТРОК.
-ДЕЛО ШВАХ,  - К ТАКОМУ ВЫВОДУ ПРИХОДИЛИ ОНИ ВСЁ ЧАЩЕ.
СТАЛИ ПОЯВЛЯТЬСЯ И ДРУГИЕ БЕЖЕНЦЫ ИЗ ПОЛЬШИ. И ВСЕ В ОДИН ГОЛОС  ГОВОРИЛИ О ТЕХ  УЖАСАХ, КОТОРЫЕ  ИМ  ПРИШЛОСЬ ПЕРЕЖИТЬ:
- ЛЮДИ ДОБРЫЕ! КРОВЬ ЛЬЁТСЯ РЕКОЙ,  ЕВРЕЕВ  ПОМЕЩАЮТ В ГЕТТО  И В   КОНЦЛАГЕРИ. ВСЮ  НАШУ НАЦИЮ УМЕРТВЛЯЮТ.
ИМЕЮЩИЕ ДЕНЬГИ, РОДСТВЕННИКОВ В ГЛУБИНЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА, НАЧАЛИ УЕЗЖАТЬ. А КУДА ПОДЕВАТЬСЯ ДАНУТЕ?
У НЕЁ НИ ДЕНЕГ, НИ ДРАНОЦЕННОСТЕЙ-СЮДА ДОБРАЛАСЬ  ПЕШКОМ И НА ПЕРЕКЛАДНЫХ.
ДУМАЛА, ЧТО НА  ВОСТОКЕ  БЕЛАРУСИ БУДЕТ СПОКОЙНЕЕ?
-А КАК ВСЁ НЕПРЕДСКАЗУЕМО  ВЫРИСОВЫВАЕТСЯ? –РАССУЖДАЕТ ПРО СЕБЯ.
ДА И КАК ОСТАВИТЬ САРУ С ДЕТЬМИ, СВОЕЙ    УЖЕ  СТАЛА В ЭТОЙ  СЕМЬЕ.
- БУДЬ ЧТО БУДЕТ!- РЕШИЛА ДЕВУШКА  ЗДЕСЬ ПЕРЕЖДАТЬ ВОЙНУ.
НАДЕЯЛАСЬ НА ЛУЧШЕЕ, А ПОЛУЧИЛОСЬ ХУЖЕ НЕКУДА.
ВОЙНА ДОБРАЛАСЬ ДО МЕСТЕЧКА: ВСЕ,КТО УСПЕЛ ВЫЕХАТЬ – ВЫЕХАЛИ. А  ТЕМ, КТО НЕ УСПЕЛ, ЗАКРЫЛИ ДОРОГУ.  НЕМЕЦКИЕ ПАРАШУТИСТЫ ПОВЕРНУЛИ  ИХ ОБРАТНО. ВСЁ?  ВСЕ!
ГАДЁНЫШ СТЕПАН РАЗОШЁЛСЯ ВОВСЮ : ВЧЕРА ЗАЯВИЛ:  « ДАШЬ -СПАСУ. МОЛ, ТЫ НА ЕВРЕЙКУ НЕ ПОХОЖА,  ПОТОМ ПРИНЕСУ ПАСПОРТ НА ДРУГОЕ ИМЯ.  УЁДЕМ ВМЕСТЕ,  СКРОЕМСЯ».
- А ЧТО БУДЕТ СО ВСЕМИ ОСТАЛЬНЫМИ?
- ВСЕХ В РАСХОД! ЯМУ  УЖЕ ПРИГОТОВИЛИ .
- ЛУЧШЕ В ЯМУ, ЧЕМ  С ТОБОЙ,  ЧЕРВЯКОМ !
- КАК ЗНАЕШЬ? -   НА ЕГО СКУЛАХ ВЗДУЛИСЬ ЖЕЛВАКИ , ГЛАЗА НАЛИЛИСЬ  КРОВЬЮ.
- НЕ НАПУГАЕШЬ! ПОЧИЩЕ ТЕБЯ ВИДЕЛА!
НА ТОМ И РАЗОШЛИСЬ, ПОНИМАЯ, ЧТО ТЕПЕРЬ ОНИ ЛЮТЫЕ ВРАГИ.
…  А  ВСКОРЕ ЖЕНСКИЕ КРИКИ, ПЛАЧ ДЕТЕЙ,ЛАЙ ЗЛЮЩИХ ОВЧАРОК РАЗБУДИЛИ УТРО. ДВУНОГИЕ ПСЫ- ПОЛИЦЕЙСКИЕ ОКРУЖИВ  ЕВРЕЕВ СО ВСЕХ СТОРОН, ВЫГОНЯЯ ИХ В СЕРЫЙ ХОЛОДНЫЙ ДЕНЬ.
ДАНУТА  ПОНИМАЛА, ЧТО ШАНСА НА СПАСЕНИЯ У НЕЁ НЕТ. ЖАЛЬ,   ДЕТЕЙ РОДИТЬ НЕ УСПЕЛА. ВЫШЛА ЗАМУЖ  ПЕРЕД САМОЙ ВОЙНОЙ. КАК БЫЛА В БЕЛОМ СВАДЕБНОМ ПЛАТЬЕ, ТАК В НЁМ  И ВЫБЕЖАЛА ИЗ ДОМА, КОГДА В ВАРШАВУ ПРИШЛИ НЕМЦЫ. СЕГОДНЯ ТОЖЕ В БЕЛОМ ПЛАТЬЕ. ПОВЕРХ ЕГО ОДЕЛА  БЕЛУЮ ШУБЕЙКУ: СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК МУЖА ХАИМА.
- А-А! ПАНЁНКА,- ХОХОТНУЛ  СТЕПАН,- ТЕБЯ   МЫ С ОСОБЫМ  ПОЧЁТОМ ОТПРАВИМ НА ТОТ СВЕТ. ПРАВИЛЬНО Я ГОВОРЮ ХЛОПЦЫ? - ОБРАТИЛСЯ К СВОИМ СПОДРУЧНЫМ .
ХЛОПЦЫ  ЗЛОБНО ВЫРУГАЛИСЬ , БЕССИЛЬНЫЕ ПЕРЕД ДЕВИЧЬЕЙ КРАСОТОЙ. ОДИН- ПЛЮГАВЕНЬКИЙ, С БОЛЬШОЙ КРАСНОЙ РОДИНКОЙ ПОД НОСОМ. ВТОРОЙ-ДЛИННЫЙ, КАК ЖЕРДЬ.  МУТНЫМИ ГЛАЗАМИ СВЕРЛИЛ ДАНУТУ, ГОТОВЫЙ РАСТЕРЗАТЬ   ЕЁ  ЕЩЁ  ДО ЯМЫ.
А ДАНУТА СЫПАЯ ПРОКЛЯТИЯ В ИХ АДРЕС, ВСПОМИНАЛА СЛОВА СВЯТОЙ ЯДВИГИ:
-  ВАШ БОГ ОЧЕНЬ МИЛОСЕРДНЫЙ. ТАКОЙ , КАК ВЫ. ДОЛГО ВЫЖИДАЕТ И   НЕ ВСЕГДА УСПЕВАЕТ.  ВЫ ЕГО  ВСЁ ВРЕМЯ ПОДСТАВЛЯЕТЕ, ПОЭТОМУ  ОН ВАС ПОСТОЯННО ИСПЫТЫВАЕТ. КАК БЫТЬ?  НА ГОСПОДА НАДЕЙСЯ,    НО И САМА  НЕ ПЛОШАЙ -
БОРИТЕСЬ  ДО ПОСЛЕДНЕГО.
ОТЕЦ ДАНУТЫ, ИЗВЕСТНЫЙ ВАРШАВСКИЙ ПОРТНОЙ ДЛЯ КОЛДУНЬИ   ЯДВИГИ ШИЛ  ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ПЛАТЬЯ.  В НИХ ОНА БЫЛА НЕЗЕМНОЙ,  НО ДЕНЕГ ЗА РАБОТУ ОН  НЕ БРАЛ.
-ЧТО МНЕ ТВОИ ЗЛОТЫЕ? ЛУЧШЕ НАУЧИ МОЮ ДОЧЬ СВОЕМУ КОЛДОВСТВУ,- КАК-ТО ПОПРОСИЛ  ЕЁ.

ВНАЧАЛЕ ДАНУТА НЕ ПРИДАВАЛА НИКАКОГО ЗНАЧЕНИЯ ЗАНЯТИЯМ С ЯДВИГОЙ. ПОНИМАЛА, ЧТО
НИКОГДА НЕ  ВЫЙДЕТ  НА ЕЁ  УРОВЕНЬ, А ВТОРОЙ  ОНА НИГДЕ  НЕ БЫЛА.
СО  ВРЕМЕНЕМ СТАЛА ЗАМЕЧАТЬ В СЕБЕ, ЧТО ЧИТАЕТ  МЫСЛИ ЛЮДЕЙ И  МОЖЕТ ДЕЛАТЬ  С НИМИ , ЧТО ПОЖЕЛАЕТ. ОДНАЖДЫ В УНИВЕРСИТЕТЕ ВО ВРЕМЯ ПИСЬМЕННОГО ЗАНЯТИЯ НА ПРЕПОДАВАТЕЛЯ ВДРУГ НАПАЛ СОН. И ПОКА ОН ТИХО ПОСАПЫВАЛ, СТУДЕНТКИ СПОКОЙНО ВОСПОЛЬЗОВАЛИСЬ ШПАРГАЛКАМИ. А КОГДА ЕЙ ЗАХОТЕЛОСЬ ПОКАТАТЬСЯ С ПОДРУГАМИ    В КАРЕТЕ  С ДВУМЯ БЕЛЫМИ ЛОШАДЯМИ, ВМИГ ПОДКАТИЛ ФАЭТОН.
- НЕ ПОНИМАЮ? – МОИ СМИРНЫЕ БЕЛЫЕ  ЛОШАДКИ    ВДРУГ ПОНЕСЛИСЬ ПО ГОРОДУ  , А ПОТОМ,
КАК ВКОПАННЫЕ ОСТАНОВИЛИСЬ ПЕРЕД ВАМИ, ,- ГОВОРИЛ КУЧЕР, ОТКРЫВАЯ  ДАНУТЕ  ДВЕРЬ ФАЭТОНА.
НИКОГДА И НИКОМУ  ДЕВУШКА  НЕ ГОВОРИЛА  О СВОИХ НЕОБЫЧНЫХ СПОСОБНОСТЯХ, НО СЕЙЧАС ШЕПНУЛА САРЕ, ЧТОБЫ ОНА НЕ  ОТХОДИЛА ОТ НЕЁ…
ПО ДОРОГЕ КО РВУ ДАНУТА  НАЧАЛА  ШЕПТАТЬ И    ВРАЩАТЬ   БЕЛКАМИ ГЛАЗ. ЕЁ ЗОЛОТИСТЫМИ ВОЛОСЫ    ПОСТЕПЕННО  ОКРАШИВАЛИСЬ В БЕЛЫЙ  ЦВЕТ…
СМОТРИТЕ! СМОТРИТЕ! НАША ПАНЁНКА ОТ СТРАХА  ПОСЕДЕЛА,- ПОКАТЫВАЮТСЯ СО СМЕХА ПОЛИЦЕЙСКИЕ.
СТЕПАН ЗАБЕЖАЛ ВПЕРЁД, РЕШИВ  РАСТРЕЛЯТЬ НЕПОКОРНУЮ ЖИДОВКУ , КАК НАЗЫВАЛ  ДЕВУШКУ  ПРО СЕБЯ.
НЕ ПРЕКРАЩАЯ ШЕПТАТЬ, ДАНУТА  СНЯВ  С СЕБЯ ШУБУ, БРОСИЛА  ЕЁ В ЛИЦО НЕНАВИСТНОГО ВРАГА. ОТ НЕОЖИДАННОСТИ  СТЕПАН


ВЫРО ДАНУТЫ.
А  ДЕВУШКА  ПОДНЯЛВ  РУКИ  К НЕБУ , СТАЛА  СЛОВНО ТАЩИТЬ ЧТО-ТО СВЕРХУ .
ПОВАЛИЛ СНЕГ. ДА ТАКОЙ ПЛОТНЫЙ, ЧТО В ДВУХ МЕТРАХ НИЧЕГО  НЕ БЫЛО ВИДНО.
НЕМЦЫ, ПОЛИЦЕЙСКИЕ СТАЛИ КРИЧАТЬ, СТРЕЛЯТЬ ВО ВСЕ СТОРОНЫ, А ЕВРЕИ БРОСИЛИСЬ ВО ВСЕ СТОРОНЫ.
…КОГДА   НЕБО  ПОСВЕТЛЕЛО, ПЕРЕСТАЛ ИДТИ СНЕГ. ЕГО, КАК И НЕ БЫЛО.  ВДАЛИ БЕЛЕЛА БЕРЁЗОВАЯ РОЩА,  МЕЖДУ НИМИ МЕЛЬКАЛО БЕЛОЕ ПЛАТЬЕ.  КАК ОБЛАЧКО,ОНО УЛЕТАЛО ВСЁ ДАЛЬШЕ И ДАЛЬШЕ.

- НЕ ВЫДУМКА ЭТО- ЧИСТАЯ ПРАВДА! САМА ВИДЕЛА, КАК МОЛОДАЯ ЕВРЕЙКА  ПЕТЛЯЛА  МЕЖДУ  ДЕРЕВЬЕВ. ВСЁ СЛИЛОСЬ В БЕЛЫЙ ЦВЕТ:  ПЛАТЬЕ, ВОЛОСЫ,ДЕРЕВЬЯ  . В НЕЁ   ПАЛИЛИ СО ВСЕХ РУЖЕЙ, ТОЛЬКО , ГДЕ ТАМ? ЗАКОЛДОВАНА БЫЛА ЕВРЕЕЧКА, ЗАКОЛДОВАНА. НЕ ВЕРИШЬ?- ВОТ ТЕБЕ КРЕСТ БОЖИТСЯ СТАРАЯ ГАШКА.
- ПОЧЕМУ НЕ ВЕРЮ ? ВЕРЮ!
СМОТРЮ НА РОЩУ БЕРЁЗОВУЮ, ИДУ К НЕЙ, А ОНА  ИГРАЕТСЯ СО МНОЙ ИГРАЕТСЯ:
ТО ЕЁ  СОВСЕМ    НЕ ВИДНО …




ЯЗЫК РАВВИНА
ЕВРЕИ МОЛЧАЛИ, А РЕБЕ ЯНКЕЛЬ МОЛИЛСЯ . ЕГО ПЕЙСЫ РАЗВЕВАЛИСЬ, БЛУЖДАЮЩИЙ ВЗГЛЯД ПЕРЕБЕГАЛ С ЧЕЛОВЕКА НА ЧЕЛОВЕКА. ОН ПРОСИЛ БОГА О ПОМОЩИ. В НЕБОЛЬШОЙ КОМНАТКЕ СОБРАЛИСЬ ОСТАВШИЕСЯ ЕВРЕИ МЕСТЕЧКА, ДОГАДЫВАЯСЬ, ЧТО ИХ ДНИ ОБРЕЧЕНЫ.
- РЕБЕ, ЧТО НАМ ДЕЛАТЬ? - НАКОНЕЦ НЕ ВЫДЕРЖАЛ ОДИН.
- МОЛИТЬСЯ!
БОЛЬШЕ ОН НИЧЕГО СКАЗАТЬ НЕ МОГ: ВЛАСТЬ ИХ ОСТАВИЛА НА СМЕРТЬ, ВСЕ РУКОВОДСТВО ГОРОДА УБЕЖАЛО. АРМИЯ ОТКАТИЛАСЬ ДАЛЕКО. МЕСТНЫЙ СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЬ, К КОТОРОМУ  ОН ОБРАТИЛСЯ ЗА СОВЕТОМ, ПООБЕЩАЛ СПРЯТАТЬ В ЦЕРКВУШКЕ ТОЛЬКО ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА.
-КТО ТЕБЕ ОЧЕНЬ ДОРОГ, ПРИВЕДИ СЕГОДНЯ НОЧЬЮ. БОЛЬШЕ НИЧЕМ НЕ МОГУ ПОМОЧЬ.
РАНЬШЕ В ГОРОДКЕ ГОРОДЕ БЫЛО ЧЕТЫРЕ ЦЕРКВИ И СТОЛЬКО ЖЕ СИНАГОГ, ОТ КОТОРЫХ ИСХОДИЛА ОБЛАГОРАЖИВАЮЩАЯ ЛЮДЕЙ СВЯТОСТЬ.
ПЕРЕД САМОЙ ВОЙНОЙ ОСТАЛАСЬ ТОЛЬКО ОДНА ЦЕРКОВЬ И НИ ОДНОЙ СИНАГОГИ. СКОЛЬКО УЖЕ ЛЕТ СОБИРАЛИСЬ ТАЙКОМ В ДОМЕ СТАРОГО РЕБЕ. И ВОТ СЕГОДНЯ ПРИШЛИ, ВИДИМО, В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ? ПРОСТИВШИСЬ С НИМИ, РЕБЕ ЯНКЕЛЬ ПОСМОТРЕЛ НА ДЕСЯТИЛЕТНЕГО СЫНА АРОНА, ПОТОМ НА ДОЧЬ САРУ, НА ДРУГИХ ДЕТЕЙ, ПОНИМАЯ, ЧТО НИКОМУ ИЗ НИХ ОН НЕ СОХРАНИТ ШАНСА НА ЖИЗНЬ.
СЕРДЦЕ РАЗРЫВАЛОСЬ НА ЧАСТИ ОТ БОЛИ ЗА ДЕТЕЙ, НО НИ ОДНОГО ИЗ НИХ ОН НЕ МОГ СПАСТИ.
ВЫБОР РАВВИНА ПАЛ НА ВОСЬМИЛЕТНЕГО АБРАМЧИКА, СЫНА РЕЗНИКА МОЙШЕ, КОТОРЫЙ ЛОВИЛ ТОРУ НА ЛЕТУ И ВООБЩЕ ОБЕЩАЛ БЫТЬ ВЕЛИКИМ УМНИЦЕЙ.
КОГДА СТЕМНЕЛО, В ПРИОТКРЫТУЮ ЦЕРКОВНУЮ КАЛИТКУ РЕБЕ ВОШЁЛ ВМЕСТЕ С НИМ.
- ТЫ СПАСАЕШЬ ДАЖЕ НЕ СВОЕГО РЕБЕНКА? ПОЧЕМУ? - НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛ ОТЕЦ ПРОКОФИЙ.
- НА ВСЁ ОТВЕТ ДАСТ ВРЕМЯ, - УКЛОНЧИВО ОТВЕТИЛ РЕБЕ.
ПОД УТРО ЕВРЕЕВ ВЫГНАЛИ СО СВОИХ ДОМОВ. ВПЕРЕДИ С РАЗЕВАЮЩЕЙ БОРОДОЙ ШЕЛ РАВВИН, ГРОМКО ВЫКРИКИВАЯ СЛОВА МОЛИТВЫ.
- СМЕЛО НА СМЕРТЬ ПОЙДЁМ ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ! - СМЕЯЛИСЬ ПОЛИЦЕЙСКИЕ. ЗЛОБНО ЛАЯЛИ ОВЧАРКИ, НЕМЦЫ ДАВАЛИ РЕЗКИЕ КОМАНДЫ, А РАВВИН ПРОДОЛЖАЛ МОЛИТЬСЯ.
И ВДРУГ ПОТЕМНЕЛО НЕБО, УДАРИЛА МОЛНИЯ. КАК РАЗ ПО ТОМУ МЕСТУ, ГДЕ ТОЛЬКО ЧТО СТОЯЛ НЕМЕЦКИЙ КОМЕНДАНТ. ОБГОРЕЛЫЙ, ОН ЛЕЖАЛ В ЛУЖЕ НОЯБРЬСКОЙ ВОДЫ. МОЛНИИ РАЗРЫВАЛИ НЕБО, ОГНЕННЫМИ СТРЕЛАМИ ПРОНИЗЫВАЛИ ЗЕМЛЮ. НА РЕБЕ НАБРОСИЛИСЬ КАРАТЕЛИ.
- ЭТО ВСЁ ТВОЙ ЯЗЫК, ТВОЙ ЯЗЫК!  - КРИЧАЛИ ОНИ И, ВЫТАЩИВ ЕГО, ОТРЕЗАЛИ ПОЛНОСТЬЮ.
ПОТОМ НАПАЛИ НА ВСЕХ ЕВРЕЕВ, КРОМСАЯ ИХ ШТЫКАМИ, НОЖАМИ, РАССТРЕЛИВАЯ В УПОР. ГРЕМЕЛ ГРОМ, ЛИЛ ДОЖДЬ, ВОДА ВМЕСТЕ С КРОВЬЮ БЕЖАЛА ПО УЛИЦАМ. ЖИТЕЛИ ГОРОДКА ПОПРЯТАЛИСЬ ПО ДОМАМ, НО ОТЕЦ ПОРФИРИЙ И АБРАМЧИК, НАЗВАННЫЙ АНТОНОМ, ПОДНЯВШИСЬ НА ЦЕРКОВНУЮ КОЛОКОЛЬНЮ, ВИДЕЛИ ВСЕ.
СВЕРКНУЛА НОВАЯ МОЛНИЯ - И В ЭТОТ МОМЕНБУДУЩИЙ ГЕНИЙ  ЗРИМО ПРЕДСТАВИЛ ОРУЖИЕ, КОТОРОЕ ПО ЕЁ ПРИМЕРУ УБИВАЕТ ВРАГОВ. АБРАМЧИК-АНТОН МЫСЛЕННО НАПРАВЛЯЛ ВОЛНУ ЗА ВОЛНОЙ НА РЕТИВЫХ ПОЛИЦЕЙСКИХ, ИСПУГАННЫХ НЕМЦЕВ, НА ИХ ПОВОЗКИ. ВСЁ ВЗЛЕТАЛО ВВЕРХ, РУШИЛОСЬ, А ЕГО ОТЕЦ МОЙШЕ, ЕГО МАМА СТЭРА, ЕГО СЕСТРЫ, БРАТЬЯ - ВСЕ ЕВРЕИ МЕСТЕЧКА УБЕГАЛИ КУДА-ТО В ЛЕС.
- СЫН МОЙ, НА ТЕБЯ БОГ ВОЗЛОЖИЛ БОЛЬШУЮ МИССИЮ. ПОЭТОМУ ОСТАВИЛ В ЖИВЫХ! - СВЯЩЕННИК ОБНЯЛ РЫДАЮЩЕГО МАЛЬЧИКА.
ЧЕРЕЗ  МНОГО ЛЕТ ДЛЯ СВОЕЙ ЗАЩИТЫ ИЗРАИЛЬ РАНЬШЕ  МНОГИХ  СОЗДАСТ ЛАЗЕРНОЕ ОРУЖИЕ. ОДИН   ИЗ ЕГО СОЗДАТЕЛЕЙ И СЕЙЧАС МАЛО  КОМУ ИЗВЕСТЕН, НО ГОВОРЯТ, ЧТО ОН НЕОБЫКНОВЕННЫЙ УМНИЦА , А ЕГО САМЫЕ ЛЮБИМЫЕ БЛЮДА - ЭТО ХОЛОДНЫЙ ЩАВЕЛЕВЫЙ БОРЩ И ДРАНИКИ, КОТОРЫМ ЕГО КОГДА-ТО КОРМИЛИ В БЕЛОРУССКОЙ ЦЕРКВУШКЕ.

НА КОНКУРС К 8-МУ МАРТА!
ПОСВЯЩАЕТСЯ МАРИИ МАНДЕЛЬ- ИВАНОВОЙ, ЖИТЕЛЬНИЦЕ ГОРОДА АШДОДА, МАЛОЛЕТНЕЙ УЗНИЦЕ МИНСКОГО ГЕТТО!
ДЕВОЧКА- ЯЩЕРИЦА

…ДЕВОЧКА СЛОВНО ЯЩЕРИЦА  ПОЛЗЁТ ПО ЗЕМЛЕ, ПРИСЛУШИВАЯСЬ К КАЖДОМУ ШОРОХУ. КТО ЕЁ НАУЧИЛ ТАК ПОЛЗАТЬ - БЫСТРО И НЕЗАМЕТНО? САМА! А КТО ЕЩЁ МОГ НАУЧИТЬ? ПАПА ПОСАДИЛ   ИХ В БАРАНОВИЧАХ НА МАШИНУ, ЧТОБЫ ОНА С МАМОЙ  УЕХАЛА В ТЫЛ, А САМ ВЕРНУЛСЯ  В ВОИНСКУЮ ЧАСТЬ. ОН - ОФИЦЕР, КОМАНДИР: ЗА НИМ СОЛДАТЫ СТОЯТ. МАМА  ПО РУКАМ И НОГАМ СВЯЗАНА МАЛЕНЬКИМ БРАТИКОМ: ОН РОДИЛСЯ УЖЕ   В ГЕТТО. ПОЧЕМУ В ГЕТТО, А НЕ В ТЫЛУ? НЕМЦЫ  ЗАВЕРНУЛИ ИХ МАШИНУ ОБРАТНО, ТАК ОНИ И ОКАЗАЛИСЬ В МИНСКОМ ГЕТТО. МЕСТНЫЕ ЕВРЕИ ХОТЬ ЧТО-ТО СМОГЛИ ВЗЯТЬ ИЗ ДОМУ, А ИХ  ПРЯМО  С  МАШИНЫ ЗАБРОСИЛИ ЗА   КОЛЮЧУЮ ПРОВОЛОКУ.
- ПОЙДЕМ В РУССКИЙ РАЙОН, МОЖЕТ, НАЙДУТСЯ ДОБРЫЕ ЛЮДИ, ПОЖАЛЕЮТ, ДАДУТ ПО КУСОЧКУ ХЛЕБА, - ПРИГЛАШАЕТ НОВАЯ ПОДРУЖКА.
ПОСМОТРЕЛИ НАЛЕВО - НАПРАВО И- ПОД КОЛЮЧУЮ ПРОВОЛОКУ.
ПОЛЕЖАЛИ В ГУСТОЙ ТРАВЕ И ЕЩЁ НИЖЕ СКАТИЛИСЬ.
МАНЯ ОСВОИЛА КОРОТКУЮ ДОРОГУ НА  РЫНОК. В ТОЛПЕ ТАКИХ ЖЕ БЕСПРИЗОРНЫХ ДЕТЕЙ, ОНА БЫЛА   СВОЕЙ:  ЗАТЕРЯТЬСЯ ЛЕГЧЕ. ВЫЖДАВ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ, ВОЗВРАЩАЛАСЬ  ОБРАТНО.
ВСЯ В ЛОХМОТЬЯХ, НО ЗАТО  МНОГО КАРМАНОВ! В ОДИН ПРЯЧЕТ КУСОЧКИ ХЛЕБА, ВО-ВТОРОЙ - КАРТОФЕЛЬНЫЕ ОЧИСТКИ, В ТРЕТИЙ - ОСТАТКИ КОНСЕРВОВ.
 ЗНАЕТ  ЗДЕСЬ КАЖДУЮ ДОРОЖКУ, КАЖДЫЙ КАМЕШЕК! В КАКОЙ ЯМКЕ ПРИЖАТЬСЯ К ЗЕМЛЕ, ЗА КАКИМ УГОЛКОМ ПРИГНУТЬСЯ, ГДЕ БЫСТРО ПРОСКОЧИТЬ, ГДЕ НАБЛЮДАТЬ ЗА ЧАСОВЫМИ?
- СКОЛЬКО Я ЗДЕСЬ: ЛЕТО –ЗИМУ - ЛЕТО –ЗИМУ – ЛЕТО – ОСЕНЬ?  ПОЛУЧАЕТСЯ ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА? И ЕЩЕ ЖИВА? - ТО ЛИ РАДУЕТСЯ, ТО ЛИ НЕ ПОНИМАЕТ МАНЯ-ШЕСТИЛЕТКАК.
ХОЛОДНО, ЛЬЁТ ДОЖДЬ.  НА РЫНКЕ ИЗ-ЗА НЕПОГОДЫ НЕМНОГО ЛЮДЕЙ, ЕЩЁ МЕНЬШЕ БЕСПРИЗОРНИКОВ.
- ТЕТЕНЬКА, ПОДАЙТЕ РАДИ БОГА, - ПРОТЯНУЛА ОНА  РУКУ К  ТОРГОВКЕ ЗА КАРТОФЕЛИНОЙ. В ОТВЕТ ЗЛЫЕ ГЛАЗА, А НАД ПЛОЩАДЬЮ ВДРУГ РАЗНОСИТСЯ КРИК:
- ТЫ Ж ЯВРЭЙКА! ЯВРЭЙКА! ЯК ЦЯБЕ ЯШЧЭ НЕ ЗАБИЛИ! ЛЮДИ ХАПАЙЦЕ ЯЕ, ХАПАЙЦЕ!
ДЕВОЧКА–ЯЩЕРИЦА СТРЕЛОЙ МЕТНУЛАСЬ МЕЖДУ РЯДОВ, ВЫЛЕТЕЛА НА СОСЕДНЮЮ УЛИЦУ, ЗАБЕЖАЛА В КАКИЕ-ТО РАЗВАЛИНЫ, ПРИТАИЛАСЬ В ГЛУБОКОЙ ЯМЕ. МНОГО УЖЕ  РАЗ ОНА     ПРОДУМЫВАЛА СВОЙ МАРШРУТ В СЛУЧАЕ ПОГОНИ. И  НА ЭТОТ РАЗ ОН ЕЙ СПАС ЖИЗНЬ!
… ЗАКАНЧИВАЛСЯ ЕЩЁ ОДИН СЕРЫЙ ДЕНЬ: 21 ОКТЯБРЯ 1943 ГОДА. МАНЯ ВОЗВРАЩАЛАСЬ В ГЕТТО. ПРИТАИЛАСЬ НА ВЗГОРКЕ, ТЁМНОЙ ТЕНЬЮ ПОДПОЛЗЛА ПОБЛИЖЕ К ПРОВОЛОКЕ.
- ПОЧЕМУ ОТКРЫТЫ ВОРОТА? ПОЧЕМУ НА ВЫШКЕ НЕТ СОЛДАТА С ПУЛЕМЕТОМ? ПОЧЕМУ ПРОЖЕКТОРА СВОИМИ ЛУЧАМИ НЕ ШАРЯТ ПО КРУГУ? - ДЕВОЧКА НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ.
ЕЩЕ БЛИЖЕ ПОДПОЛЗЛА: НИКОГО! НА МЕСТЕ ДОМА, В КОТОРОМ  ОНА ЖИЛА ВМЕСТЕ С МАМОЙ И С  ДРУГИМИ ЕВРЕЯМИ - ЯМА. РЯДОМ МЕЛЬКНУЛА КАКАЯ-ТО ТЕНЬ. НЕЗНАКОМЫЙ ЧЕЛОВЕК ХОДИТ С СУМКОЙ ПО ПЕПЕЛИЩУ, ЧТО-ТО ИЩЕТ. ПРЫГНУЛА В СТОРОНУ, ПРИГОТОВИЛАСЬ БЕЖАТЬ, ИСЧЕЗНУТЬ В ТЕМНОТЕ.
- ТЫ КТО? ОТСЮДА?
КИВНУЛА ГОЛОВОЙ!
- БЕГИ, ДЕВОНЬКА, БЕГИ! СЕГОДНЯ РАССТРЕЛЯЛИ ВСЕХ ТВОИХ.
- МАМЫ НЕТ? НИКОГО НЕТ? НИ ТЕТИ ЗЛАТЫ, НИ БАБУШКИ САРЫ, НИ ДЯДИ МОШЕ? НИ-КО-ГО?
НОГИ ПРИРОСЛИ К ЗЕМЛЕ, СТАЛИ ТЯЖЁЛЫМИ, РУКИ БЕССИЛЬНЫМИ.
 КУДА БЕЖАТЬ, КУДА? К КОМУ?
- БЕГИ, БЕГИ! И НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ СЮДА, - ТОРОПИТ ЕЁ НЕЗНАКОМЕЦ.
МЕТНУЛАСЬ В ОВРАГ: ЗЕМЛЯ КОЛЫШЕТСЯ ПОД НОГАМИ И ВЕЗДЕ ЛУЖИ. ОТКУДА ОНИ?
 ВЕДЬ НЕ БЫЛО БОЛЬШОГО ДОЖДЯ? В СВЕТЕ ЛУНЫ ЗАМЕТИЛА, ЧТО ЕЁ РУКИ В КАКОЙ-ТО КРАСКЕ.
- ЭТО ЖЕ КРОВЬ! ЗНАЧИТ, МАМА ЗДЕСЬ? ВСЕ ЗДЕСЬ?
РУКАМИ ВЦЕПИЛАСЬ В ХОЛОДНЫЙ ХОЛМ, А ОН КАЧАЕТСЯ, КАК ВОЛНА. СТАЛА РАЗГРЕБАТЬ ЕГО, ВДРУГ МАМА ЕЩЕ ЖИВАЯ?
А СОВСЕМ РЯДОМ ПЬЯНЫЕ ГОЛОСА ПОЛИЦАЕВ, ПРАЗДНУЮЩИХ ПОЛНОЕ ИСТРЕБЛЕНИЕ МИНСКОГО ГЕТТО. СНОВА МЕЛЬКНУЛА ТА ЖЕ ТЁМНАЯ ТЕНЬ.
- ТЫ ЕЩЕ ЗДЕСЬ? БЕГИ, ДЕВОЧКА! БЕГИ!
БЫСТРОЙ  ЯЩЕРИЦЕЙ  СКРЫЛАСЬ В ТЕМНОТЕ.
… КОГДА В ИЮЛЕ 1944 ГОДА ОСВОБОДИЛИ МИНСК, ИЗ ПОДВАЛЬНОГО ПОМЕЩЕНИЯ ВЫШЛИ 13 ЕВРЕЕВ, КОТОРЫЕ ЗАМУРОВАЛИ СЕБЯ ЗАЖИВО. ЭТО СТАЛО СЕНСАЦИЕЙ.
  НО БЫЛА ЕЩЁ ОДНА СЕНСАЦИЯ:ШЕСТИЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА, УСКОЛЬЗНУВШАЯ ИЗ ГЕТТО В ДЕНЬ ЕГО ОКНЧАТЕЛЬНОГО УНИЧТОЖЕНИЯ, ТОЖЕ ОСТАЛАСЬ ЖИВОЙ! НЕ ОКОЧЕНЕЛА ОТ ХОЛОДА, НЕ ЗАМЁРЗЛА В СНЕГАХ, НЕ УМЕРЛА ОТ ГОЛОДА?
КАК ОНА ВЫЖИЛА ОДНА? КАК? В ЭТО ТРУДНО ПОВЕРИТЬ, НО ВЫЖИЛА.
 ВЫРОСЛА , СОЗДАЛА СЕМЬЮ, РОДИЛА СЫНА И ДОЧЬ,ДОЖДАЛАСЬ ВНУКОВ ,ПРАВНУКОВ И  ПРИЕХАЛА В ИЗРАИЛЬ!
 - БЕГИ, ДЕВОЧКА, БЕГИ!-
 МАШЕТ ВО СНЕ ЕЙ КТО- ТО  НЕЗНАКОМЫЙ…
В МИНСКЕ В ОКТЯБРЕ СНОВА ЗАРЯДИЛИ ДОЖДИ.
 А НАД БЫВШИМ ГЕТТО КРУЖАТ ЧЁРНЫЕ ВОРОНЫ…

НО НИКОМУ НЕ  БЫЛО  ИЗВЕСТНО, ЧТО ДЕВОЧКА, УСКОЛЬЗНУВШАЯ ИЗ ГЕТТО В ДЕНЬ ЕГО ОКОНЧАТЕЛЬНОГО УНИЧТОЖЕНИЯ, ТОЖЕ  ВЫЖИЛА!
 
ЕЁ ЗВАЛИ МАНЯ, А ВПЕРЕДИ БЫЛА ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ…


ХАЯ БЛЮМЕНТАЛЬ
- -КТО У МЕНЯ РОДИЛСЯ ПЕРВЫМ? АБРОМКА! ДА, АБРОМКА. А ВТОРЫМ? ВТОРЫМ - ХАИМКА, ПОТОМ - ЦЫЛЯ, ПОЗЖЕ - МАЛКА. КТО БЫЛ ЗА НЕЙ? КОНЕЧНО ЖЕ, РОЙЗЕЛЕ. КАК ЖЕ Я ЗАБЫЛА? А САМОЙ ПОСЛЕДНЕЙ БЫЛА ХАНОЧКА. КАК ЕЁ НАЗЫВАЛА МОЯ СВЕКРОВЬ? ПОСКРЕБЫШ! ТОЧНО! ПОСКРЕБЫШ! ШЕСТЕРО ДЕТЕЙ БЫЛО У МЕНЯ? ДА, ШЕСТЕРО ДЕТЕЙ. ГДЕ ОНИ ВСЕ? В ЯМЕ, А Я ЗДЕСЬ? НЕ С НИМИ…
ЧТОБЫ НЕ СОЙТИ С УМА, ХАЯ ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ НАЗЫВАЛА ИМЕНА СВОИХ ДЕТЕЙ. РАЗГОВАРИВАЛА С НИМИ, ОБРАЩАЛАСЬ К КАЖДОМУ, ВИДЯ ИХ  НАЯВУ - И В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, КОГДА ВМЕСТЕ СТОЯЛИ НАД ОБРЫВОМ ПЕСЧАНОГО КАРЬЕРА. ИЛИ  ВДРУГ ОБРАЩАЛАСЬ К МУЖУ:
- ДАВИД! ДАВИД, ТЫ УЖЕ ВЕРНУЛСЯ ИЗ СИНАГОГИ?  ТОГДА САДИСЬ ЗА СТОЛ. Я НАКРЫЛА НА  СТОЛ БЕЛУЮ СКАТЕРТЬ. БУДЕМ ВСТРЕЧАТЬ ШАБАТ?  Я УЖЕ ЗАЖГЛА СВЕЧИ, ПРИГОТОВИЛА ЦИМЕС И ГЕФИЛТЕ ФИШ.ГДЕ ЖЕ ТВОИ РОДИТЕЛИ? А-А, ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ?
ПРОВОДИЛА ВЗГЛЯДОМ ПО СЫРОМУ ПОГРЕБУ. С ДОЩАТОГО ПОТОЛКА КАПЛЯ ЗА КАПЛЕЙ ПАДАЛА ВОДА. ЗЯБКО, ТЕМНО. ХОТЯ ЗАЧЕМ ЕЙ СВЕТ? И БЕЗ НЕГО ЗНАЕТ, ЧТО ГДЕ НАХОДИТСЯ В ПОГРЕБЕ. СПРАВА БЫЛА КАРТОШКА, СЛЕВА РЯДЫ КАПУСТЫ, В ЦЕНТРЕ БУРАКИ. СЕЙЧАС ДАВНО УЖЕ НИЧЕГО НЕТ. И ХОЗЯЙКИ ЭТОГО ПОГРЕБА ТОЖЕ НЕТ: ПРОПАЛА КУДА-ТО? БЕЛОРУСКА АНТОНИНА, ЕЁ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА, К КОТОРОЙ ОНА ПРИПОЛЗЛА ПОСЛЕ РАССТРЕЛА, ЗАТАЩИЛА–ЕЁ СЮДА. НАКАЗАЛА НЕ ВЫХОДИТЬ НАРУЖУ. НЕ ВЫХОДИЛА. АНТОНИНА САМА ДОБИРАЛАСЬ УКРАДКОЙ: ПРИНОСИЛА ЧЕГО-ТО  СЪЕСТНОГО, ОДЕЖДУ НА СМЕНУ. ЕСЛИ БЫ НЕ ПОДРУГА, НИКОГДА БЫ НЕ ПЕРЕЖИЛА В ПОГРЕБЕ ТРИ СТРАШНЫЕ ЗИМЫ.
ПОСЛЫШАЛАСЬ ДАЛЕКАЯ АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ КАНОНАДА. ХАЯ ПОНИМАЛА, ЧТО ПРИБЛИЖАЮТСЯ НАШИ. МОЖЕТ, СРЕДИ НАСТУПАЮЩИХ И ЕЕ МУЖ ДАВИД, КОТОРЫЙ В САМОМ НАЧАЛЕ ВОЙНЫ УШЕЛ НА ФРОНТ? А ВДРУГ ОСТАЛСЯ В ЖИВЫХ ЕЕ БРАТ ЗЯМА? ЕЩЕ ДО ВОЙНЫ ОН БЫЛ ЛЕТЧИКОМ. ВОТ БУДЕТ РАДОСТЬ УВИДЕТЬ ИХ!
ХАЯ ПОПРАВИЛА СЕДЫЕ ВОЛОСЫ, ПРОВЕЛА ПО НИМ СКРУЧЕННЫМИ ПАЛЬЦАМИ. ПРИМОСТИЛАСЬ В УГОЛОК, ПОНИМАЯ, ЧТО НУЖНО ЕЩЁ НЕМНОГО ВЫЖДАТЬ, ПОКА НАШИ ВОЙСКА ВОЙДУТ В ГОРОД. КАЖДЫЙ НОВЫЙ ДЕНЬ ПОВТОРЯЛ УШЕДШИЙ. КОРОТАЛА ЧАСЫ, ГНАЛА ИХ, ЧТОБЫ ДОЖИТЬ ДО ТОГО ВРЕМЕНИ, КОГДА МОЖНО БУДЕТ БЕЗБОЯЗНЕННО ВЫЙТИ НАРУЖУ.
НАКОНЕЦ, ОСТОРОЖНО ПОДНЯЛА КРЫШКУ. ВОКРУГ СТОЯЛА ТИШИНА, ЗЕЛЕНАЯ ТРАВА ПОДОБРАЛАСЬ К ПОГРЕБУ СО ВСЕХ СТОРОН. КРАПИВА, ОДУВАНЧИКИ, ТЫСЯЧЕЛИСТНИКИ ЗАПОЛНИЛИ ТРОПИНКИ.
ВДОХНУЛА СВЕЖИЙ ВОЗДУХ, В ГОЛУБОМ НЕБЕ КУВЫРКАЛИСЬ ЖАВОРОНКИ. ПОДТЯНУВШИСЬ НА РУКАХ, ВЫПОЛЗЛА НАВЕРХ. В ЧЕРНОЙ ДЫРЕ ПАХЛО СЫРОСТЬЮ, СПЁРТЫМ ВОЗДУХОМ. В ЭТУ МИНУТУ ХАЯ ПОНЯЛА, ЧТО НАЗАД НЕ ВЕРНЁТСЯ НИ ЗА ЧТО. НА ПОЛУСОГНУТЫХ НОГАХ ВЫШЛА НА БОЛЬШАК, ВПЕРЕДИ БЫЛО МЕСТЕЧКО, ОТКУДА ЕЁУГНАЛИ НА РАССТРЕЛ. КАНОНАДА ПРИБЛИЖАЛАСЬ, ПРИТУПЛЯЯ ЧУВСТВО ОПАСНОСТИ.
ПО ДОРОГЕ НАВСТРЕЧУ ПОКАЗАЛСЯ ВСАДНИК.
- Э-Э, - ЗАМАХАЛА ЕМУ РУКОЙ, - НАШИ УЖЕ В ГОРОДЕ?
- НАШИ? - ПОВТОРИЛ ОН, - А ТЫ КТО?
- ХАЯ БЛЮМЕНТАЛЬ!
- ЭТО БЕЗОБРАЗНАЯ СГОРБЛЕННАЯ СТАРУШКА С КЛОКАМИ СЕДЫХ ВОЛОС, ЕГО БЫВШАЯ СОСЕДКА – КРАСАВИЦА ХАЯ БЛЮМЕНТАЛЬ?..
- ИДИ, ХАЯ, ИДИ…
ДАВНО НЕ ВИДЕВШАЯ ЛЮДЕЙ, ОБРАДОВАВШИСЬ ЖИВОМУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ ГОЛОСУ, ОНА МЕЛКИМИ ШАЖКАМИ ПОПЛЕЛАСЬ В СТОРОНУ МЕСТЕЧКА. НЕ ВЕРИЛА СВОЕЙ СВОБОДЕ, ВОЗМОЖНОСТИ ИДТИ И НЕ ПРЯТАТЬСЯ, ПРЕДСТОЯЩЕЙ РАДОСТИ ОТ ВСТРЕЧ СО ЗНАКОМЫМИ, А, ВОЗМОЖНО, И С РОДНЫМИ.
КАЗАЛОСЬ. ЧТО ЛЕТИТ НА КРЫЛЬЯХ, А ПОЛЗЛА НА ЧЕТВЕРЕНЬКАХ, ОБЕССИЛЕВ ЗА ТРИ ГОДА НАХОЖДЕНИЯ В СЫРОМ ПОГРЕБЕ. И В ЭТУ МИНУТУ РАЗДАЛСЯ ВЫСТРЕЛ, ОНА  ПОЧУВСТВОВАЛА УДАР В ТЕЛО И ОСТРУЮ БОЛЬ. ПЕРЕВЕРНУЛАСЬ НА СПИНУ: ТО ЖЕ ГОЛУБОЕ НЕБО, ТЕ ЖЕ ЖАВОРОНКИ. НО КАКАЯ–ТО ТЕНЬ ЧЕЛОВЕКА НА КОНЕ ВОЗНИКЛА ПЕРЕД НЕЙ, ЗАКРЫЛА НЕБО.
- ХАЯ, ХАЯ! И ЗАЧЕМ ТЫ ВЕРНУЛАСЬ С ТОГО СВЕТА? ЧТОБЫ ЗАБРАТЬ У МЕНЯ СВОЙ ДОМ? ТОГДА МНЕ ПРИДЕТСЯ ВЕРНУТЬСЯ В СВОЮ КОЛЫМАГУ? НЕТ УЖЕ! ЛУЧШЕ ТЫ ВЕРНИСЬ, ОТКУДА ПРИШЛА, - КУЗЬМА ЧУГУНКИН, БЫВШИЙ СОСЕД ХАИ, ВО ВТОРОЙ РАЗ ПОДНЯЛ НА НЕЁ СВОЕ ОХОТНИЧЬЕ РУЖЬЁ…

БЛИЗНЕЦЫ ( ДОБАВИТ)…
МЯКИШ ХЛЕБА
РОЗА ЛЕЖИТ В КУЧЕ ЛОХМОТЬЕВ. СЕРЫЙ РАССВЕТ ПРОСАЧИВАЕТСЯ СВЕРХУ. ЖЕЛЕЗНАЯ БОЧКА, В КОТОРОЙ СЖИГАЛИ ВСЯКИЙ ХЛАМ, УЖЕ НЕ ГРЕЕТ. ОТ ПОЛА  СИЛЬНО ТЯНЕТ ХОЛОДОМ, НО НА УЛИЦЕ ЕЩЁХОЛОДНЕЕ: ВЕЗДЕ СНЕГ.
- МАМА, МАМА, - ПОДХОДИТ КО ВТОРОЙ КУЧЕ ЛОХМОТЬЕВ.
- ОСТАВЬ МЕНЯ, Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ…
- А КАК ЖЕ Я И  АРОНЧИК? ВСТАВАЙ, МАМА, - ТОРМОШИТ КУЧУ ТРЯПЬЯ.
АРОНЧИК СМОТРИТ НА РОЗУ И ЖАЛОБНО  ПЛАЧЕТ . РОЗА ЗНАЕТ, ПОЧЕМУ ОН ПЛАЧЕТ: ЕЁ БРАТ УЖЕ ДВА ДНЯ НИЧЕГО НЕ ЕЛ. РОЗЕ ДЕВЯТЬ ЛЕТ, ИЗ НИХ ПОЛТОРА ГОДА ОНА ЖИВЕТ В МИНСКОМ ГЕТТО. КТО ОНА? РЕБЕНОК, ДЕВОЧКА? СКОРЕЕ, МАЛЕНЬКАЯ СТАРУШКА. СНЯЛА СЕБЯ ВСЁ ЛИШНЕЕ, ОСТАВИЛА ТОЛЬКО УДОБНУЮ ОДЕЖДУ, РЖАВЫЙ КОТЕЛОК ЗАСУНУЛА ЗА ПАЗУХУ. ВЫЙТИ ИЗ ГЕТТО НЕ ПРОСТО, НО МОЖНО: ЕСЛИ УЛОВИТЬ МОМЕНТ, КОГДА ПРОИСХОДИТ СМЕНА КАРАУЛОВ, ИЛИ ПОЛИЦЕЙСКИЕ НА ЧТО-ТО ОТВЛЕКЛИСЬ.
КАК КОЛОБОК ПОКАТИЛАСЬ ПО РАЗВАЛИНАМ В НАПРАВЛЕНИИ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО ВОКЗАЛА. ГЛАЗА ЗАМЕЧАЮТ ВСЕ. НОВЫЙ СОСТАВ: ЗНАЧИТ, СОЛДАТЫ НОВЫЕ. ЕДУТ НА ФРОНТ: ИХ РАНЬШЕ НЕ ВИДЕЛИ. ДЫМИТСЯ ПОЛЕВАЯ КУХНЯ. НЕМЦЫ РАДОСТНО  ГОРЛАНЯТ, ДОСТАЛИ ГУБНЫЕ ГАРМОШКИ, НАИГРЫВАЮТ ЧТО-ТО ВЕСЁЛОЕ. 
- ПИФ- ПАФ, - НАСТАВЛЯЮ НА РОЗУ  АВТОМАТЫ, ВДОГОНКУ БРОСАЮТ ОТКРЫТЫЕ КОНСЕРВЫ, КАКИЕ-ТО КУЛЬКИ.
СТАРЫМ ПЛАТКОМ ОБМОТАНО ЛИЦО, ЧТОБЫ НИКТО В НЕЙ НЕ УЗНАЛ ЕВРЕЙКУ. НЕСМЕЛО ПОДХОДИТ К ПОВАРУ, УЛУЧИВ МИНУТКУ, КОГДА ОН ОСТАЛСЯ ОДИН.
- ГИБ МИР СУПЕ (ДАЙ МНЕ СУП) КЛЯНЧИТ ЖАЛОБНО.
ВОЯКА НЕ ИЗ КАРАТЕЛЕЙ - ИЗ ОБЩЕВОЙСКОВЫХ, ВНАЧАЛЕ СМОТРИТ НА ДЕВОЧКУ, ПОТОМ ПОКАЗЫВАЕТ РУКОЙ, МОЛ, ДАЙ КОТЕЛОК. НАЛИВАЕТ В НЕГО КУРИНЫЙ БУЛЬОН, ЧТО-ТО ГОВОРИТ. ДЕВОЧКА, ОБЖИГАЯ СЕБЯ ГОРЯЧИМ ВАРЕВОМ, ВНАЧАЛЕ, ПЬЕТ БУЛЬОН, ПОТОМ ЕСТ КАРТОШКУ, КУСОЧКИ КУРИЦЫ. ОСТАТКИ ВЫГРЕБАЕТ РУКОЙ, ОБЛИЗЫВАЕТ СТЕНКИ  КОТЕЛКА КОТЕЛКА, ЦАРАПАЯ ДАЖЕ ЯЗЫК.
- А МАМЕ, АРОНЧИКУ? - ВСПОМНИВ, ВСКАКИВАЕТ С МЕСТА.
- ГИБ МИР СУПЕ, ГИБ МИР СУПЕ! - СНОВА ПОДБЕЖАЛА К ПОВАРУ – НЕ ОТКАЗАЛ ЖЕ В ПЕРВЫЙ РАЗ. НЕ ОТКАЗАЛ И ВО ВТОРОЙ.  ЗАКРЫЛА   КОТЕЛОК, ЗАКРУТИВ   ЕГО  В КАКУЮ-ТО ТРЯПКУ  ,   ЗАСУНУЛА ЗА ПАЗУХУ.
-  А ТЕПЕРЬ  ДОМОЙ! В ГЕТТО!
СТРЕЛОЙ ПРОСКОЧИЛА ПОД ПРОВОЛОКОЙ.
- СЕЙЧАС, СЕЙЧАС ,- ТОРОПИТ СЕБЯ, ВЛЕТАЯ В ДОМ ПО УЛИЦЕ ОБУВНАЯ, 10.
НА ПОЛУ МАМА С РАСТРЁПАННЫМИ ВОЛОСАМИ, НА ЕЁ РУКАХ АРОНЧИК.
-ПОЧЕМУ У НЕГО ЗАКРЫТЫ ГЛАЗА И ТАКОЕ БЕЛО-ЖЕЛТОЕ ЛИЦО?
- МАМА! МАМА,-  Я ПРИНЕСЛА ДЛЯ ВАС СУП!   
ВОЗЛЕ РТА АРОНЧИКА ПРИЛИПШИЙ  МАЛЕНЬКИЙ КУСОЧЕК ХЛЕБНОГО МЯКИША.
- ИДИ КО МНЕ, ДЕТКА, - БАБА БАСЯ ОБНИМАЕТ ДЕВОЧКУ.
- КОГДА ВОРВАЛИСЬ ПОЛИЦЕЙСКИЕ, - ПРОДОЛЖАЕТ БАБА   БАСЯ,- МЫ СПРЯТАЛИСЬ В УБЕЖИЩЕ. АРОНЧИК ЗАПЛАКАЛ, И ОТКУДА У НЕГО ПОЯВИЛИСЬ СИЛЫ ТАК ГРОМКО ПЛАКАТЬ? МЫ НИКАК  НЕ МОГЛИ УСПОКОИТЬ. ТОГДА ЕГО РОТ ЗАКРЫЛИ ХЛЕБНЫМ МЯКИШЕМ. ИНАЧЕ БЫ ВСЕХ НАШЛИ И РАССТРЕЛЯЛИ…
РЖАВЫЙ КОТЕЛОК СО СТУКОМ УПАЛ ИЗ-ПОД КУРТКИ, ПОКАТИЛСЯ ПО ПОЛУ. АППЕТИТНЫЙ БУЛЬОН РАСТЕКАЛСЯ В КОМНАТЕ: ОТ НЕГО ИСХОДИЛ НЕВЕРОЯТНО ВКУСНЫЙ ЗАПАХ. НИКТО НЕ БРОСИЛСЯ ПОДБИРАТЬ ЕГО ОСТАТКИ. МАМА РОЗЫ НЕ ДВИГАЛАСЬ С МЕСТА, ЕЁ ЛИЦО СТАЛО ТАКИМ ЖЕ ЖЕЛТО-БЕЛЫМ И НЕПОДВИЖНЫМ, КАК У АРОНЧИКА.
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ В КОМНАТЕ ЛЕЖАЛИ ДВЕ НЕПОДВИЖНЫЕ ГРУДЫ ЛОХМОТЬЕВ - ОДНА БОЛЬШАЯ, ВТОРАЯ - МАЛЕНЬКАЯ.
ВСКОРЕ К НЕЙ ДОБАВИЛАСЬ ЕЩЁ ОДНА. РОЗА ИЗ СВОИХ ЛОХМОТЬЕВ  БОЛЬШЕ НЕ ВЫЛЕЗАЛА. ВОЗЛЕ НЕЁ СТОЯЛ РЖАВЫЙ КОТЕЛОК.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ  ДРУГАЯ ДЕВОЧКА ПОПОЛЗЛА С НИМ ЗА СУПОМ  ИЗ ГЕТТО…

ПРОКЛЯТИЕ  ДОБАВИТЬ

ЛЕЙБА- ВЕЛИКАНЭ
ЯЗЫК РАВВИНА
СОФОЧКА
РЫЖАЯ КОШЕЧКА
ЦИЛЯ
ХАНКА





–







КОГДА ЗАКОНЧИЛСЯ СОН…
- КАК ЗОВУТ ТВОЮ МАМУ?
- РОЗАЛИЯ!
- НЕТ! ТВОЮ МАМУ ЗОВУТ СТЕПАНИДА.
- КАК ЗОВУТ ТВОЕГО ОТЦА?
- АРОН!
- НЕТ! ТВОЕГО ОТЦА ЗОВУТ ВАСИЛЬ.
- КАК ТЕБЯ ЗОВУТ?
- ДАВИД!
- НЕТ! ТЕБЯ ЗОВУТ ВИКТОР.
- КАК ТВОЯ ФАМИЛИЯ?
- ТАУБКИН.
- НЕТ! ТВОЯ ФАМИЛИЯ САВИЦКИЙ- ЗАПОМНИ ! НАВСЕГДА ЗАПОМНИ, ТЫ НЕ ЕВРЕЙ, ТЫ- РУССКИЙ! РУССКИЙ, РУССКИЙ,- 
- ЕГО БУРАВЯТ ТВЕРДЫЕ ГЛАЗА, НО В ИХ ГЛУБИНЕ ОН ВИДИТ ТЕПЛОТУ. - ТЫ НИЧЕМ НЕ ДОЛЖЕН ВЫДАТЬ СЕБЯ, ЧТО ЕВРЕЙ. ИНАЧЕ РАССТРЕЛЯЮТ И ТЕБЯ, И МЕНЯ, - ГОВОРЯТ ЕМУ В ДЕТСКОЙ БОЛЬНИЦЕ, КУДА ОПРЕДЕЛИЛИ ПОД ВИДОМ БОЛЬНОГО.
КАК ЗАПОМНИТЬ ЭТО НОВОЕ ИМЯ И ФАМИЛИЮ? СМОТРИТ ПО СТОРОНАМ. НА КРОВАТЯХ СПЯТ ДЕТИ. ПОДХОДИТ К ОКНУ: СТАРАЯСЬ ЧТО-ТО РАССМОТРЕТЬ. ТЕМНО, НИЧЕГО НЕ ВИДНО.
 … В КРОВАТЬ! НЕ БЕГАЙ ПО ПАЛАТЕ, - ВОРЧИТ НА НЕГО  ДЕЖУРНАЯ.
ЗАРЫЛСЯ ГОЛОВОЙ В ПОДУШКУ, РУКАМИ ОБХВАТИЛ ГОЛОВУ, СДЕРЖИВАЯ РЫДАНИЯ. В КОМНАТЕ ТЕМНО, ТУСКЛЫЙ СВЕТ В КОРИДОРЕ. ОБЫЧНАЯ ЖИЗНЬ, КАК РАНЬШЕ? ДО ВОЙНЫ? ТИХО ТИКАЮТ ЧАСЫ-ХОДИКИ. НИКТО С ТРЕВОГОЙ НЕ СМОТРИТ ПО СТОРОНАМ. НИКТО НЕ ВСЛУШИВАЕТСЯ.
ЕЩЕ ТРИ ДНЯ ТОМУ НАЗАД ТАКАЯ ЖЕ ТИХАЯ НОЧЬ БЫЛА В ГЕТТО, А УТРОМ В МАРТОВСКОЕ УТРО ВОРВАЛИСЬ ГРОМКИЕ ВЫСТРЕЛЫ. КТО УСПЕЛ, СПРЯТАЛСЯ В УБЕЖИЩЕ НА КУХНЕ, ПОД ПОЛОМ. КОГДА СТИХЛИ КРИКИ И,  СТАЛО ОЧЕНЬ ХОЛОДНО, ВЫШЛИ ИЗ УБЕЖИЩА. ДОМ ПОЛОН КРОВИ, ТРУПЫ В КОМНАТЕ И НА УЛИЦЕ. В ТОТ ВЕЧЕР МАМА ЕМУ СКАЗАЛА, ЧТО ОН ДОЛЖЕН БЕЖАТЬ, МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК ВЫЗОВЕТ МЕНЬШЕ ПОДОЗРЕНИЙ.
В ГЕТТО ПРОЖИЛ НЕСКОЛЬКО ЖИЗНЕЙ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ
ЧУВСТВОВАЛ ГОЛОД, ХОЛОД И СМЕРТЬ. ВО ВРЕМЯ КАРАТЕЛЬНЫХ АКЦИЙ, ОН  БУДТО ИГРАЛ В ПРЯТКИ С ПОЛИЦЕЙСКИМИ. КТО КОГО ОБГОНИТ:  ОНИ БЫСТРЕЕ ЗАСКОЧАТ В ДОМ, ИЛИ ОН РАНЬШЕ СПРЯЧЕТСЯ В СВОЕЙ «МАЛИНЕ» - ТАК НАЗЫВАЛИ В ГЕТТО СКРЫТЫЕ УБЕЖИЩА.
ДАВИД И СЕЙЧАС НЕ ЗДЕСЬ - В ГЕТТО. КАК ТОЛЬКО НА ВЫШКЕ ПРОЖЕКТОР ПОВЕРНЁТСЯ В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ, А ВМЕСТЕ С НИМ ЧАСОВОЙ, ЕГО СЕСТРА ЛИДА ПОДНИМЕТ КОЛЮЧУЮ ПРОВОЛОКУ, И ОН БРОСИТСЯ ЧЕРЕЗ НЕЁ, ЦАРАПАЯ РУКИ И НОГИ. ВОТ СЕЙЧАС, ВОТ СЕЙЧАС…
- САВИЦКИЙ, - ПРОСЫПАЙСЯ,ПРОСЫПАЙСЯ,- ПОДНИМАЕТ ЕГО ДЕЖУРНАЯ.
СОН ЗАКОНЧИЛСЯ: ДАВИДА БОЛЬШЕ НЕТ…
ДАВИДОМ ОН СТАНЕТ  ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ МИНСКА.
КОГДА ЖЕЛТЕЛ СЕНТЯБРЬ
ЗА ДОМАМИ ЕВРЕЙСКОГО КВАРТАЛА, УПАВШИМИ ЛИСТЬЯМИ И УВЯДАЮЩЕЙ ТРАВОЙ, ЖЕЛТЕЛ СЕНТЯБРЬ. ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ МИНСКИХ ЕВРЕЕВ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ НАДЕЯЛИСЬ НА ЛУЧШЕЕ. ВСЕХ ЖЕ НЕ РАССТРЕЛЯЮТ? МОЖЕТ, И НАШИ ВЕРНУТСЯ? НАУМ ОБ ЭТОМ МЕНЬШЕ ДУМАЛ - БОЛЬШЕ ЗАСМАТРИВАЛСЯ НА РЫЖЕНЬКУЮ АСЮ. РАНЬШЕ ОН ЕЁ НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ: ЖИЛИ В РАЗНЫХ РАЙОНАХ. А ТЕПЕРЬ В ОДНОМ ДОМЕ: ВОСЕМЬ ЕВРЕЕВ ИЗ ДВУХ СЕМЕЙ ПОСЕЛИЛИ ВМЕСТЕ. БЫЛ ПОГРОМ: МНОГИХ РАССТРЕЛЯЛИ. НО ДО ИХ ДОМА КАРАТЕЛИ НЕ ДОШЛИ.
- НАДОЛГО ЛИ? - ЧИТАЮТ ОНИ В ГЛАЗАХ ДРУГ ДРУГА.
- НУЖНО БЕЖАТЬ, - ГОВОРИТ СОЛОМОН, ДЕДУШКА НАУМА.
- ОСТАВШИХСЯ ЛЮДЕЙ РАССТРЕЛЯЮТ, ОНИ ЖЕ НАС ПЕРЕСЧИТЫВАЮТ, - ПОДАЕТ ГОЛОС ЕГО ЖЕНА ЗЛАТА, - И ДОБАВЛЯЕТ, - ОНИ НАС  И ТАК РАССТРЕЛЯЮТ.
ВСЕ ВДРУГ ПОСМОТРЕЛИ НА НАУМА И АСЮ. А НА КОГО ЕЩЁ СМОТРЕТЬ? ОНИ САМЫЕ МОЛОДЫЕ: ВСЕГО ПО ШЕСТНАДЦАТЬ. ИМ НУЖНО СПАСАТЬСЯ…
- ГОРОЖАНЕ, НА ТРОТУАРЕ ВЫРОСЛИ, КАК ОНИ В ЛЕСУ ВЫЖИВУТ? - КТО-ТО ГОВОРИТ С СОЖАЛЕНИЕМ.
АСЯ И НАУМ НИЧЕГО НЕ СЛЫШАТ. ОНИ УЖЕ ЗА ДОМОМ. ТАМ, ГДЕ ЖЕЛТЕЕТ СЕНТЯБРЬ. О ЧЕМ ГОВОРИТЬ? О ПОБЕГЕ? ТАК ЭТО ЯСНО, КАК БОЖИЙ ДЕНЬ. ЕСЛИ ЧЕСТНО, ТО НАУМ ДАВНО УЖЕ ДЕСЯТКИ РАЗ ПРОКРУЧИВАЛ ПЛАН ПОБЕГА. НАШЁЛ ДРУЗЕЙ, КОТОРЫЕ ДОЛЖНЫ ЕГО ВСТРЕТИТЬ, СПРЯТАТЬ, А ПОТОМ ПРИВЕСТИ В ЛЕС. ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ ОНИ БУДУТ ЖДАТЬ ЕГО В ОВРАГЕ.
АСЯ ДУМАЛА О СВОЕМ: О ДЕВИЧЬЕМ. ОНА НИКОГДА ЕЩЕ НИ С КЕМ НЕ ЦЕЛОВАЛАСЬ. УТРОМ НАТЯГИВАЛА НА СЕБЯ СТАРУЮ ОДЕЖДУ, САЖЕЙ НАМАЗЫВАЛА ЛИЦО, ГОРБИЛАСЬ. ЗАМЕТИЛА, ЧТО ПОЛИЦЕЙСКИЕ СМОТРЯТ В ЕЕ СТОРОНУ: ИХ НЕ ПРОВЕДЁШЬ. НЕДЕЛЮ ТОМУ НАЗАД НА ЕЁ ПОДРУЖКУ ХАНУ НАБРОСИЛОСЬ ТРОЕ ОЗВЕРЕВШИХ НЕЛЮДЕЙ, ИСПОГАНИЛИ ЕЁ.
- НАУМ, ИДИ КО МНЕ. МЫ НЕ ЗНАЕМ, ЧТО БУДЕТ ЗАВТРА, - ПОТЯНУЛА ЕГО ДЕВУШКА ЗА СОБОЙ НА ГРЯДКУ.
ЛУНА, ВИДИМО, УСТЫДИВШИСЬ АСИНОЙ СМЕЛОСТИ, СПРЯТАЛАСЬ. КАК БЕЛЫЕ КРЫЛЬЯ, ЗАТРЕПЕТАЛИ ДЕВИЧЬИ ГРУДИ. СЛАДОСТНЫЙ МИГ ОБЪЕДИНИЛ МОЛОДУЮ ПАРУ. И КАЗАЛОСЬ, УЛЕТЕЛА ВОЙНА, РАССТРЕЛЫ В ГЕТТО, А ВЕСЬ МИР -ЭТО ОСЕННЯЯ ГРЯДКА И ИХ ГОРЯЩИЕ ГЛАЗА.
РЕШИЛИ УХОДИТЬ ВМЕСТЕ. АСЯ ОБРЕЗАЛА СМОЛЯНИСТЫЕ ЧЕРНЫЕ КОСЫ. ЧТОБЫ БОЛЬШЕ ПОХОДИТЬ НА ПАРНЯ, ОДЕЛА МУЖСКУЮ ОДЕЖДУ. КОГДА ПРИШЛО ВРЕМЯ, ОСТОРОЖНО ПОДОШЛИ К КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКЕ. ПЕРВОЙ ПРОПОЛЗЛА ПОД НЕЙ АСЯ И СРАЗУ ЖЕ СКРЫЛАСЬ В ТЕМНОТЕ. ЗА НЕЙ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ БРОСИЛСЯ НАУМ, И СРАЗУ ЖЕ РАЗДАЛСЯ ВЫСТРЕЛ.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ ДЕРЖАЛ В КАРМАНЕ ЗОЛОТОЕ КОЛЕЧКО, КОТОРОЕ ЕМУ ПЕРЕДАЛ СОЛОМОН, А  СОЛОМОН НЕ ЗНАЛ, ЧТО НУЖНО БЫЛО ЗАПЛАТИТЬ ЗА ДВОИХ…
ИДИШЕ НЕШОМЕ
АЙЗИК ЗАГАДОЧНО ПОСМОТРЕЛ В СТОРОНУ ДЕТЕЙ И ВНУКОВ И ВДРУГ СПРОСИЛ:
- А ВЫ ЗНАЕТЕ, КТО У НАС АИДИШЕ НЕШОМЕ (ЕВРЕЙСКАЯ ДУША)?
ВСЕ, НЕ СГОВАРИВАЯСЬ, ПОВЕРНУЛИСЬ В СТОРОНУ БАБУШКИ ХАНЫ.
- ТЫ РАЗВЕ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ДУША ЖЕНСКОГО РОДА? - СТАРШИЙ ВНУК ХАИМ С УКОРОМ ПОСМОТРЕЛ НА АЙЗИКА, МОЛ, РАЗВЕ НЕ ПОНЯТНО, КТО В ИХ СЕМЬЕ АИДИШЕ НЕШОМЕ?
- ДЕДУШКА, ТЫ БУДЕШЬ  АИДИШЕ НЕШОМЕ НОМЕР ДВА. ХОРОШО? - ПРИДВИНУЛСЯ К НЕМУ ВСЕОБЩИЙ ЛЮБИМЕЦ СЕМЬИ ЯНКЕЛЬ-КУДРЯШКА.
- НЕТ! НЕТ, - ПОГРОЗИЛА ПАЛЬЧИКОМ С КУХНИ БАБУШКА ХАНА, - АИДИШЕ  НЕШОМЕ -ЭТО ВЫ - НАШИ ДОРОГИЕ ВНУКИ ХАИМ И ЯНКЕЛЕ.
- ХАНЭЛЕ, СКОЛЬКО ТЫ ЕЩЕ БУДЕШЬ НАС ДРАЗНИТЬ ФАРШИРОВАННОЙ РЫБОЙ? - ПОВЕЛ В СТОРОНУ УСАМИ АЙЗИК.
ГОСПОДИ, КАКАЯ ЭТО БЫЛА РЫБА! ПАЛЬЧИКИ ОБЛИЖЕШЬ! ДА ЕЩЁ С ПЕСНЕЙ. ЕЁ ВСЕГДА НАЧИНАЛА ХАНА, А ПОДПЕВАЛИ ВСЕ ВМЕСТЕ.
- СПАСИБО, СПАСИБО, СПАСИБО!
СЕКРЕТ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ,
СНАЧАЛА ФАРШИРУЕТСЯ РЫБА,
ГОСТЕЙ ПРИГЛАШАЮТ ПОТОМ…
УДОВОЛЬСТВИЕ НУЖНО РАСТЯГИВАТЬ. ТЕМ БОЛЕЕ, В ШАБАТ, - РАДОВАЛАСЬ СЕМЬЯ.
…НАД МИНСКОМ ПЛЫЛИ ГРОЗОВЫЕ ОБЛАКА,  А ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАД НИМ ПОПЛЫЛИ УЖЕ ЧУЖИЕ САМОЛЕТЫ. ПО МОГИЛЕВСКОМУ ШОССЕ БЕЖЕНЦЫ ЗАСПЕШИЛИ НА ВОСТОК, ПОДАЛЬШЕ ОТ ВОЙНЫ. НО ОНА ДОГНАЛА ИХ ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ КИЛОМЕТРОВ.
- ХАЛЬТ! - НАСТАВИЛИ НЕМЦЫ АВТОМАТЫ НА ТОЛПУ, РАЗВОРАЧИВАЯ В СТОРОНУ МИНСКА.
БАБУШКА ХАНА — ЕЩЕ МОЛОЖАВАЯ ПЯТИДЕСЯТИЛЕТНЯЯ ЖЕНЩИНА, В ОБЩЕЙ СУМАТОХЕ С ХАИМОМ И ЯНКЕЛЕМ БРОСИЛАСЬ В ПРИДОРОЖНЫЙ КУСТАРНИК.
- НАЗАД НАМ НИКАК НЕЛЬЗЯ! ОТСИДИМСЯ ЗДЕСЬ, А ПОТОМ ПОСМОТРИМ, ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ, - УСПОКАИВАЛА ОНА ВНУКОВ.
КОГДА-ТО ЖИЛА В ЭТИХ КРАЯХ, ХОРОШО ИХ ПОМНИЛА. ЕВРЕИ МЕСТЕЧКА - НАПУГАННЫЕ ВОЙНОЙ, НИЧЕГО НЕ ЗНАЮЩИЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ ЗА ЕГО ПРЕДЕЛАМИ, ПРИЮТИЛИ БЕЖЕНЦЕВ.
- ШМА, ИСРАЭЛЬ! - МОЛИЛИСЬ В МЕСТЕЧКЕ.
ХАНА ТОЖЕ МОЛИЛАСЬ, КАК ВСЕ, ИЩА СПАСЕНИЕ В ОБРАЩЕНИИ К БОГУ. НО ОНА  ХОРОШО ПОНИМАЛА, ЧТО ДАЖЕ ОН НЕ УСЛЫШИТ ВСЕ МОЛИТВЫ, ТАК ИХ МНОГО .
В ТРЁХ КИЛОМЕТРАХ ОТ МЕСТЕЧКА ВОЗВЫШАЛСЯ КУПОЛ КАТОЛИЧЕСКОГО МОНАСТЫРЯ, ГДЕ, КАК УЗНАЛА ХАНА, СЛУЖИЛ ЕЁ ШКОЛЬНЫЙ ВЗДЫХАТЕЛЬ ИОСИФ. К НЕМУ, ОДЕВШИСЬ ПО–КРЕСТЬЯНСКИ, ОНА ОТПРАВИЛАСЬ С ДЕТЬМИ. ЗА ТЯЖЁЛЫМИ МОНАСТЫРСКИМИ ВОРОТАМИ ПРОХОДИЛА ЖИЗНЬ, ОТРЕШЕННАЯ ОТ МИРА.
- ЕВРЕИ НЕ МОГУТ НАХОДИТЬСЯ В МОНАСТЫРЕ. ТВОИХ ВНУКОВ МЫ ПЕРЕВЕДЁМ В НАШУ ВЕРУ. ДАДИМ ДРУГИЕ ИМЕНА. ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ - БОГУ ИЗВЕСТНО, - УСЛЫШАЛА  ХАНА  В ОТВЕТ ЕЁ  НА ПРОСЬБУ  СПАСТИ ВНУКОВ.
- ЧТО ЕЩЁ МОЖНО БЫЛО ПРЕДПРИНЯТЬ? ГЛАВНОЕ, ЧТОБЫ ОНИ ОСТАЛИСЬ ЖИВЫМИ. А КЕМ БУДУТ: ЕВРЕЯМИ ИЛИ КАТОЛИКАМИ - ЭТО УЖЕ СОВСЕМ НЕ ВАЖНО, - ДУМАЛА ОНА  ПРО СЕБЯ. А САМА УШЛА, КУДА ГЛАЗА СМОТРЕЛИ: ПОДАЛЬШЕ ОТ ДОРОГ И ЛЮДЕЙ. ДОБРЕЛА ДО КАКОЙ-ТО ЛЕСНОЙ ИЗБУШКИ, ГДЕ ЕЙ ПРЕДЛОЖИЛИ В ОБМЕН ЗА РАБОТУ СТОЛ И КРЫШУ.
- Я НЕ ПЫТАЮ ЦЯБЕ, ХТО ТЫ И АДКУЛЬ? ЖЫЦЬ БУДЕШЬ У СТАРОЙ ХАЦЕ. ПРАЦУЙ ЗА ХАРЧ И ЖЫЛЛЕ. ЗГОДНА? (Я НЕ СПРАШИВАЮ ТЕБЯ, КТО ТЫ И ОТКУДА? ЖИТЬ БУДЕШЬ В СТАРОМ ДОМЕ. РАБОТАЙ ЗА ЕДУ И ЖИЛЬЕ. СОГЛАСНА)?
ХАНА БЫЛА СОГЛАСНА НА ВСЁ: ЭТО ЖЕ ТАКОЕ СЧАСТЬЕ СПРЯТАТЬСЯ ОТ ВОЙНЫ! НИКОГДА НЕ КОСИЛА - НАУЧИЛАСЬ КОСИТЬ. НИКОГДА НЕ ДОИЛА КОРОВ - НАУЧИЛАСЬ ДОИТЬ. НИКОГДА НЕ РУБИЛА   ДРОВА ТОПОРОМ  - НАУЧИЛАСЬ РУБИТЬ.
В АВГУСТЕ СОРОК ЧЕТВЕРТОГО СТАРЫЙ ЛЕСНИК ЯЗЭП ПОВЕСИЛ НА ПЛЕЧО ХАНЫ НОВЫЕ ЛАПТИ, ДАЛ В РУКИ ЧИСТУЮ ДОМОТКАНУЮ ОДЕЖДУ И ВЫВЕЛ ЕЁ НА ШЛЯХ.
- МИНСК ОСВОБОДИЛИ. ИДИ ДОМОЙ. МОЖЕТ, КОГО-ЛИБО НАЙДЕШЬ ИЗ СВОИХ. Я ДОГАДАЛСЯ, КТО ТЫ…
В МОНАСТЫРЕ НОВЫЙ НАСТОЯТЕЛЬ НИКАКОГО ВНИМАНИЯ НЕ ОБРАТИЛ НА ИЗМОЖДЕННУЮ КРЕСТЬЯНКУ. ОТ РАБОТЫ НА ВЕТРУ ЕЁ ЛИЦО БЫЛО В ГЛУБОКИХ МОРЩИНАХ, А  РУКИ НАПОМИНАЛИ КОРНИ ДЕРЕВЬЕВ - УЗЛОВАТЫЕ, С НАРОСТАМИ. СЕДАЯ СТАРУШКА ДОЛГО СМОТРЕЛА НА ВСЕХ МОЛЯЩИХСЯ, СЛУЖИТЕЛЕЙ, И НЕ НАХОДИЛА КОГО ИСКАЛА.
ТОГДА ОНА ЗАПЕЛА ТИХИМ ГОЛОСОМ:
- СПАСИБО, СПАСИБО, СПАСИБО,
СЕКРЕТ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ.
СНАЧАЛА ФАРШИРУЕТСЯ РЫБА,
ГОСТЕЙ ПРИГЛАШАЮТ ПОТОМ.
ПОЛОУМНУЮ СТАРУШКУ С РАСПУЩЕННЫМИ СЕДЫМИ ВОЛОСАМИ НЕ РАЗ ВЫВОДИЛИ ЗА ОГРАДУ МОНАСТЫРЯ. НО ОНА СНОВА И СНОВА ВОЗВРАЩАЛАСЬ К ЕГО ВОРОТАМ. ЧТО-ТО НАПЕВАЛА ПРО ФАРШИРОВАННУЮ РЫБУ, КОТОРАЯ СОВСЕМ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ КАТОЛИЧЕСКИМ БЛЮДОМ.
-СНАЧАЛА ФАРШИРУЕТСЯ РЫБА, 
ГОСТЕЙ ПРИГЛАШАЮТ ПОТОМ,-
БОРМОТАЛА ОНА СЕБЕ ПОД НОС. И ВДРУГ ВСЕ УВИДЕЛИ, КАК ДВА ЮНЫХ МОНАХА В ЧЁРНЫХ ОДЕЯНИЯХ БРОСИЛИСЬ К КРЕСТЬЯНКЕ С РАДОСТНЫМИ  ВОЗГЛАСАМИ :
-АИДИШЕ НЕШОМЕ, АИДИШЕ НЕШОМЕ, - И УПАЛИ ПЕРЕД НЕЙ НА КОЛЕНИ.
А СЛУЖБА ПРОДОЛЖАЛАСЬ ДАЛЬШЕ…
РЫБАЧКА СОНЯ
ЕВРЕИ ЛЮБЯТ ДАВАТЬ ДРУГ ДРУГУ ВСЯКИЕ КЛИЧКИ. СКАЖЕМ, АРОНА НАЗЫВАЮТ ШНОБЕЛЕМ. РАЗВЕ НЕПОНЯТНО ПОЧЕМУ? У НЕГО НОС НА СЕМЕРЫХ РОС, А ОДНОМУ ДОСТАЛСЯ. ПОСМОТРИШЬ НА АРОНА И СРАЗУ ЗАБЫВАЕШЬ ЕГО ИМЯ, ТАК И ХОЧЕТСЯ СКАЗАТЬ: « ШНОБЕЛЬ»!
РУВИМА ВООБЩЕ НАЗЫВАЮТ « ШЛЕМАЗЛ». ЭТО ТОЖЕ САМОЕ, КАК ПО-РУССКИ: НИ РЫБА, НИ МЯСО , ТО ЕСТЬ -  НЕВЕЗУЧИЙ. СКАЖЕТЕ, ЧТО КЛИЧКИ ДАЮТ ТОЛЬКО В МЕСТЕЧКАХ. МИНСК СТОЛИЦА И ЗДЕСЬ ЖИВЕТ ГОРОДСКОЙ НАРОД? А Я ВАМ СКАЖУ, ЧТО В МАЛЕНЬКИХ ДОМИКАХ, КОТОРЫЕ СБЕГАЮТ К РЕКЕ СВИСЛОЧЬ, ПРОЖИВАЕТ ИМЕННО ГОРОДСКАЯ БЕДНОТА, ПЕРЕЕХАВШАЯ ИЗ МЕСТЕЧЕК. ЗДЕСЬ ТОЛЬКО ХОДИ И ЗАПИСЫВАЙ ИХ ШУТОЧКИ-ЯЗВОЧКИ, ДА СЛОВА-КОЛЮЧКИ. ЧТО НИ ЧЕЛОВЕК - КОЛОРИТНАЯ ФИГУРА. ГОВОРЯТ КРАТКО, НО МЕТКО. ЕСТЬ ТАКОЙ БЕНИАМИН СОЛОМОНОВИЧ ШТАНГЕБРУДЕЛЬ. НИКТО ЕГО НИКОГДА ТАК НЕ НАЗЫВАЛ. ОН ЧТО ПРОФЕССОР? НЕТ! РЕЗНИК! ЗОВУТ ЕГО ШТАНГЕЛЕМ.
А СОНЮ - «ГРЭЙСЕ ТУХЕС»! В ПЕРЕВОДЕ С ИДИШ НА РУССКИЙ, ЭТИ СЛОВА ЗВУЧАТ НЕ СОВСЕМ БЛАГОЗВУЧНО -БОЛЬШАЯ ЗАДНИЦА.  А ВЫ СПРОСИТЕ  У  СОНИ  ПЕРЛАМУНТЕР, У КОТОРОЙ ИМЕННО ТАКАЯ « ГРЭЙСЕ ТУХЕС», ОБИЖАЮТ ЛИ ЕЁ ТАКИЕ СЛОВА?
- НАОБОРОТ! ОНИ МЕНЯ СРЕДИ ДРУГИХ ЖЕНЩИН  ВЫДЕЛЯЮТ!
  ОНА, ДОЧЬ РЫБАКА, БЫЛА    НАСТОЯЩАЯ  СОРВИГОЛОВА! 
 ВСЕ РЕЧНЫЕ ПРИТОКИ  ЗНАЛА  С ДЕТСТВА: ЭТО ПРО НЕЁ ПЕЛИ В МИНСКЕ «ШАЛАНДЫ ПОЛНЫЕ КЕФАЛИ…».
 ДА-А, РЫБАЧКОЙ БЫЛА ОТМЕННОЙ, НО ЕЩЕ ЛУЧШЕ - СВАХОЙ. ДАЖЕ САМАЯ ВКУСНО ПРИГОТОВЛЕННАЯ РЫБА, ВСЕ РАВНО ОСТАЁТСЯ РЫБОЙ. А СВАХА - ЭТО КОРОЛЕВА ЕВРЕЙСКОЙ УЛИЦЫ! БЕЗ НЕЁ НЕ ОБХОДИЛАСЬ НИ ОДНА СВАДЬБА, НИ ОДНА БРИТ-МИЛА, НИ ОДНА БАТ-МИЦВА. ВСЕ ЭТИ ИДУЩИЕ ПО КРУГУ ПРАЗДНИКИ - ЖИЗНЬ СОНЕЧКИ ПЕРЛАМУНТЕР.
ИДЁТ ОНА  ПО УЛИЦЕ – ГРУДЬ ВЫСОКАЯ, ТАЛИЯ УЗКАЯ, ВОЛОСЫ МЕДНЫЕ, ГЛАЗА – УЛЫБАЮТСЯ, И УЖЕ НИКОГО НЕ ВИДИШЬ: ВСЕХ ЗАТМЕВАЕТ. ДУМАЕТЕ, ПРОСТО ТАК ПРОГУЛИВАЕТСЯ? ХОЗЯЙСТВО СВОЕ ПРОВЕРЯЕТ: ЗАМЕТИТ, У КОГО ДОЧЬ НА ВЫДАНЬЕ, У КОГО УЖЕ ВООБЩЕ ПЕРЕСТАРКА, У КОГО СЫН РОБОК В ПОИСКАХ НЕВЕСТЫ?  ВСЁ СЕБЕ НА ЗАМЕТКУ, НА ЗАМЕТКУ.
В ОКОШКИ МАЛЕНЬКИХ ДОМИКОВ ЗАГЛЯДЫВАЕТ ЛУНА, ОТ КОТОРОЙ НИЧЕГО НЕ СКРОЕШЬ. ТАК БЫ И ЖИЛИ, ТАК БЫ И ЖИЛИ ЕВРЕИ: ПОД ХУПОЙ МОЛОДЫХ ПОЗДРАВЛЯЛИ, ДЕТЕЙ ПЛОДИЛИ, ШАБАТ ВСТРЕЧАЛИ, НОВЫЕ ПОДМЕТКИ НА СТАРЫЕ КАБЛУКИ ПОДБИВАЛИ, ЕСЛИ БЫ НЕ ВОЙНА.
ДВАДЦАТОЕ ИЮЛЯ СОРОК ПЕРВОГО ГОДА ПО ВСЕМУ ГОРОДУ РАЗВЕСИЛИ БОЛЬШИЕ ПЛАКАТЫ, В КОТОРЫХ СООБЩАЛОСЬ, ЧТО «УСЕ ЖЫДОУСКАЕ ЖЫХАРСТВА МЕНСКУ АБАВЯЗАНА ПАСЛЯ АГАЛОШАННЯ ГЭТАГА ЗАГАДУ НА ПРАЦЯГУ ПЯЦИ ДЗЕН ПЕРАБРАЦЦА У ЖЫДОУСКИ РАЕН. КАЛИ ХТО З ЖЫДОУ ПАСЛЯ СКАНЧЭННЯ ГЭТАГА ТЭРМИНУ БУДЗЕ ЗНОЙДЗЕНЫ У ГЭТЫМ РАЕНЕ, ТО БУДЗЕ ПАКАРАНЫ…».
СТАРЫЕ РАВВИНЫ МОЛИЛИСЬ, ПРИЗЫВАЯ К ТЕРПЕНИЮ, МОЛОДЕЖЬ БУНТОВАЛА, А РЫБАЧКА СОНЯ В БЕЛОМ ПЛАТЬЕ ВЫШЛА НА УЛИЦУ. ИГРИВО ПОВЕЛА ПЛЕЧАМИ, УВИДЕВ ПАТРУЛЬ С НЕМЕЦКИМ ОФИЦЕРОМ. МИМО ТАКОЙ КРАСАВИЦЫ ОН ПРОЙТИ НЕ МОГ. ЭТА ЕВРЕЙКА ЕГО СРАЗУ ЖЕ ЗАВЕЛА. ХОТЕЛ УДАРИТЬ, РАСТОПТАТЬ САПОГАМИ, НО ПОТЕРЯЛ СВОЮ СИЛУ ПОД ЕЁ ШОКОЛАДНЫМ ВЗГЛЯДОМ.
- ПРИДУ ВЕЧЕРОМ, - СДЕРЖАЛ СЕБЯ.
КОГДА УТРОМ ОТ ВЕТРА ОТКРЫЛАСЬ ДВЕРЬ, УВИДЕЛИ БЕЗЖИЗНЕННОЕ ЛИЦО ПАНА ОФИЦЕРА.
А СОНЯ, КАК ПОД ЗЕМЛЮ КАНУЛА. ГОВОРИЛИ ЛЮДИ, ЧТО РАННИМ УТРОМ ВИДЕЛИ В СВИСЛОЧИ ЛОДКУ, КОТОРАЯ УПЛЫВАЛА ОТ ГОРОДСКИХ БЕРЕГОВ. КТО БЫЛ В НЕЙ, НЕ МОГЛИ РАССМОТРЕТЬ, НО В БУРЛЯЩИЕ ВОДЫ МОГЛА БРОСИТЬСЯ ТОЛЬКО ОНА, СОНЬКЕ   - «ГРЭЙСЕ ТОХЕС»!
ФОТОГРАФИЯ
ШМУЭЛЬ, ХУДОЩАВЫЙ ЕВРЕЙ С ДЛИННЫМ НОСОМ, В ГЕТТО БЫЛ ОДИНОЧКОЙ. О СЕБЕ ОН НИЧЕГО НИКОМУ НЕ РАССКАЗЫВАЛ, ДА ОСОБЕННО НИКТО В ДУШУ И ЛЕЗ. ПОДСЕЛИЛИ ЕГО К ОДНОЙ МНОГОДЕТНОЙ СЕМЬЕ, ДАЛИ МЕСТО В УГОЛКЕ. ЧТО ЕЩЕ НАДО НА ПЕРВОЕ ВРЕМЯ? А ПОТОМ, ЧТО БУДЕТ - ТО БУДЕТ…
КАЖДОЕ УТРО ШМУЭЛЬ В СОСТАВЕ РАБОЧЕЙ КОЛОННЫ ВЫХОДИЛ ЗА ПРЕДЕЛЫ ГЕТТО. КОГДА ОН ВОЗВРАЩАЛСЯ, САМАЯ МАЛЕНЬКАЯ ЛЕЙЗЕЛЕ - ТРЕХЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА БЕЖАЛА К НЕМУ С ПРОТЯНУТЫМИ РУКАМИ. ТОГДА ШМУЭЛЬ РАЗВОРАЧИВАЛ СВОЙ ПАЁК, ВЫНИМАЛ ИЗ НЕГО ДВЕ ПОЛОВИНКИ РЫЖЕГО ХЛЕБА И ДЕЛИЛ МЕЖДУ ДЕТЬМИ.
В ГЕТТО КТО СПИТ, КТО НЕ СПИТ, А ГЛАЗА ШМУЭЛЯ ОТКРЫТЫ ДАЖЕ ВО СНЕ. ВСПОМИНАЛ, ЧТО  ЖИЛ: НЕ ХУЖЕ И НЕ ЛУЧШЕ ДРУГИХ- КАК ВСЕ.  БОЛЬШЕ КОГО-ТО И НЕ ХОТЕЛ.  СКАЖИТЕ , ЗАЧЕМ? СЧИТАЛ, ЧТО И ТАК БОГ ДАЛ ЕМУ МНОГО: ЖЕНУ – СИМУ –И ТРОЕ ВЗРОСЛЫХ ДОЧЕРЕЙ.  ВСЕ ТАКИЕ КРАСИВЫЕ- С ДЛИННЫМИ ЧЁРНЫМИ КОСАМИ.
 НАЧАЛАСЬ ВОЙНА, ВСЕ ТРОЕ ОТРЕЗАЛИ СВОИ КОСЫ И УШЛИ ИЗ ГОРОДА С ОТСТУПАЮЩИМИ ВОЙСКАМИ , А  ЖЕНУ ЗАСТАЛ УБИТОЙ В РАЗГРОМЛЕННОЙ КВАРТИРЕ. ЕЩЁ НЕ БЫЛО НЕМЦЕВ, А СВОИ УЖЕ МАРОДЕРСТВОВАЛИ.
В КУЛАКЕ СИМЫ УВИДЕЛ СЕМЕЙНУЮ ФОТОГРАФИЮ: САМОЕ ЦЕННОЕ, ЧТО БЫЛО У НЕЁ. С ЭТОЙ ФОТОГРАФИЕЙ ШМУЭЛЬ И ПРИШЁЛ В ГЕТТО. ЧТОБЫ ОНА НЕ ПОМЯЛАСЬ, ХРАНИЛ ЕЁ МЕЖДУ ДВУМЯ КУСОЧКАМИ ЗАСОХШЕГО  ХЛЕБА.
ЖИЗНЬ В ГЕТТО БЫЛА НЕВЫНОСИМОЙ: РАССТРЕЛЬНЫЕ АКЦИИ, ГОЛОД, ХОЛОД, ИЗДЕВАТЕЛЬСТВА. НО ЭТОГО БЫЛО ЕЩЁ МАЛО. НА ПОЛУРАЗДЕТЫХ И ГОЛОДНЫХ ЛЮДЕЙ НАЛОЖИЛИ КОНТРИБУЦИЮ: ПЯТЬДЕСЯТ КИЛОГРАММОВ ЗОЛОТА  УЗНИКИ ГЕТТО – В  ОСНОВНОЙ МАССЕ РЕМЕСЛЕННИКИ, ГОРОДСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, ТАКОГО ЕГО  КОЛИЧЕСТВА И В ГЛАЗА НИКОГДА НЕ ВИДЕЛИ.
КОГДА ГРУППА ПОЛИЦЕЙСКИХ ВОРВАЛАСЬ В ПОМЕЩЕНИЕ. ШМУЭЛЬ ЗАСУНУЛ РУКУ В КАРМАН, ЧТОБЫ ДАЛЬШЕ СПРЯТАТЬ ДОРОГОЙ ДЛЯ НЕГО СВЕРТОЧЕК.
- ЗОЛОТО ПРЯЧЕШЬ, ТВАРЬ ПОГАНАЯ, - РЕТИВЫЙ СЛУЖАКА РАЗРЯДИЛ В ШМУЭЛЯ ОЧЕРЕДЬ.
КОГДА СТАЛ ПОТРОШИТЬ ЕГО КАРМАНЫ, ВЫПАЛ ПАКЕТИК С ДВУМЯ КУСОЧКАМИ ХЛЕБА И ВЛОЖЕННОЙ МЕЖДУ НИХ ФОТОГРАФИЕЙ.
 НА НЕЙ МОЛОДОЙ ШМУЭЛЬ В ОКРУЖЕНИИ ЖЕНЫ И СВОИХ ДОЧЕРЕЙ ОЗОРНО СМОТРЕЛ В КАДР.
 ФОТОГРАФИЯ, ПРОДАВЛЕННАЯ КОВАНЫМ КАБЛУКОМ И ОТБРОШЕННАЯ В СТОРОНУ,  СИРОТОЙ  ЛЕЖАЛА  НА ГРЯЗНОМ ПОЛУ.

ПОРТРЕТ ИЗ ГЕТТО
РОМАН ПРОШЁЛСЯ   ВЗГЛЯДОМ ПО КВАРТИРЕ, КОТОРУЮ ЗАВТРА ДОЛЖЕН ОСТАВИТЬ. ХОТЯ РАССЧИТЫВАЛ, ЧТО ПОСЛЕ ПРОДАЖИ ЕЁ ХОТЬ КАКУЮ-ТО КОПЕЙКУ ВОЗЬМЕТ С СОБОЙ. НО НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ… ИСТОРИЯ ЭТА ДАВНЯЯ.
ДО ВОЙНЫ ЗА ЕГО МАМОЙ, ИЗВЕСТНОЙ АРТИСТКОЙ БЕЛОРУССКОГО ОПЕРНОГО ТЕАТРА, БЕЗУСПЕШНО УХЛЕСТЫВАЛ ТЕАТРАЛЬНЫЙ ХУДОЖНИК.
- И СКОЛЬКО ВЫ, ЛЮБОВЬ ИСААКОВНА БУДЕТЕ ЖДАТЬ СВОЕГО МУЖА?  ФИНСКАЯ ВОЙНА ДАВНО УЖЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, - ВСЁ ПОДШУЧИВАЛ ОН.
А В ОДИН ИЗ ДНЕЙ ПРИНЕС В ПОДАРОК ЕЁ ПОРТРЕТ, ВЫПОЛНЕННЫЙ НА ХОЛСТЕ. ВИДИМО, НАДЕЯСЬ  НА СОВСЕМ ИНОЕРАСПОЛОЖЕНИЕ?
КОГДА НАЧАЛАСЬ ВОЙНА, МАМУ ОТПРАВИЛИ В ГЕТТО, ГДЕ СОЖГЛИ ВМЕСТЕ С ДРУГИМИ ЕВРЕЯМИ В ТРОСТЯНЦЕ.
РОМАН, ПЕРЕЖИВ ТАНКОВОЕ СРАЖЕНИЯ ПОД КУРСКОЙ ДУГОЙ, БЕЗ ОДНОЙ РУКИ ВЕРНУЛСЯ В МИНСК. ПОСЕЛИЛСЯ В ТОЙ ЖЕ КВАРТИРЕ, ГДЕ ЖИЛ ВМЕСТЕ С МАМОЙ. ЮНОСТЬ БЫЛА ОПАЛЕНА ВОЙНОЙ, ОТ МАМЫ НЕ ОСТАЛОСЬ ДАЖЕ НИ ОДНОЙ ФОТОГРАФИИ. И ВДРУГ СЛУЧАЙНО ВСТРЕТИВ ХУДОЖНИКА ВОЗЛЕ КИНОТЕАТРА «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ», УЗНАЛ, ЧТО ТОТ СОХРАНИЛ ДОВОЕННЫЙ МАМИН ПОРТРЕТ.
- СМОТРИ! КАЖЕТСЯ, ВОТ-ВОТ СОЙДЕТ С ПОЛОТНА, - ГОВОРИЛ ОН, ПРИГЛАСИВ К СЕБЕ РОМАНА.
МАМА, СЛОВНО ЖИВАЯ, СМОТРЕЛА НА СЫНА ИЗ ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ. КОПНА ЧЁРНЫХ ВОЛОС, МИЛАЯ УЛЫБКА, ОТ КОТОРОЙ ИСХОДИЛА ТАКАЯ ТЕПЛОТА, ЧТО ДАЖЕ ЕГО ИЗМУЧЕННОМУ СЕРДЦУ СТАНОВИЛОСЬ ЛЕГЧЕ.
ВЕСЬ МИР РОМАНА СОМКНУЛСЯ НА ЭТОМ ПОРТРЕТЕ.
МНОГО РАЗ ПРОСИЛ ХУДОЖНИКА ПРОДАТЬ ЕГО, ПОТОМ, КОГДА ТОТ УМЕР - УМОЛЯЛ СЫНА ХУДОЖНИКА. НО, ЗНАЯ БОЛЬШОЙ ИНТЕРЕС К ПОРТРЕТУ, ОТЕЦ И СЫН ВСЕГДА ЗАЛАМЫВАЛИ ТАКУЮ ЦЕНУ, ЧТО У РОМАНА  ВСЕГДА ОПУСКАЛИСЬ РУКИ. ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ В ИЗРАИЛЬ,  СНОВА РЕШИЛ НАВЕСТИТЬ КВАРТИРУ ХУДОЖНИКА. ПРОДАЛ МЕБЕЛЬ, ЭЛЕКТРОТОВАРЫ: ПОЯВИЛИСЬ КАКИЕ-ТО ДЕНЬГИ, ЧЕМ НЕ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАПЛАТИТЬ ЗА ПОРТРЕТ?
БУРАВЯ ХИТРЫМИ ГЛАЗКАМИ, ПЛОТНЫЙ МУЖЧИНА С КОСИЧКОЙ СТОЯЛ НА ПОРОГЕ. РЕДКИЕ ВОЛОСИКИ РАСТРЕПАЛИСЬ, В БОРОДЕ ШЕВЕЛИЛИСЬ ХЛЕБНЫЕ КУСОЧКИ, В ГЛАЗАХ ГОРЕЛ ПЬЯНЫЙ УГАР.
- ЧТО Я ХОЧУ ЗА КАРТИНУ? ТВОЮ КВАРТИРУ, - ЗАВОПИЛ ОН.
- ЗА КАРТИНУ КВАРТИРУ? - НЕ ПОНЯЛ РОМАН, - ТВОЙ ОТЕЦ НИ ОДНУ СВОЮ РАБОТУ НЕ ПРОДАЛ ДАЖЕ ЗА 500 ДОЛЛАРОВ, А ТЫ ХОЧЕШЬ В ДЕСЯТКИ РАЗ БОЛЬШЕ?
КОГДА РОМАН УХОДИЛ, ПО ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ НЕСЛАСЬ ЗЛОБНАЯ РУГАНЬ:
- ДА Я ДАВНО БЫ  ЭТОТ ПОРТРЕТ ВЫКИНУЛ НА СВАЛКУ, ТОЛЬКО ДАЛ СЛОВО ОТЦУ, ЧТО НИКОГДА ЭТОГО НЕ СДЕЛАЮ, ПОКА ТЫ НАДЕЕШЬСЯ ЕГО ПОЛУЧИТЬ. А УЕДЕШЬ - СОЖГУ, РАЗОРВУ НА ЧАСТИ.
…В АЭРОПОРТУ ВОЗЛЕ СТОЙКИ СТОЯЛ ОДИНОКИЙ МУЖЧИНА С ОДНОЙ РУКОЙ. ЖЕНЫ У НЕГО НЕ БЫЛО: МАЛО КТО ХОТЕЛ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА ИНВАЛИДА, ДА И ОН САМ НЕ ХОТЕЛ БЫТЬ ОБУЗОЙ НИ ДЛЯ КОГО.
БАГАЖ У НЕГО БЫЛ НЕБОЛЬШОЙ, ЧЕМОДАНЧИК ДА КАРТИНА В ПРОСТЕНЬКОЙ РАМЕ, ЗАВЕРНУТАЯ В МЕШКОВИНУ. САМОЕ ДОРОГОЕ РОМАН ВЗЯЛ С СОБОЙ В ДАЛЕКУЮ СТРАНУ.
ЕМУ КАЗАЛОСЬ, ЧТО ЕГО МАМА НЕ ОСТАЛАСЬ В ГЕТТО, А УЛЕТАЕТ ВМЕСТЕ С НИМ…
ЧЕРНАЯ ПЕЛЕНКА
В ИЮЛЕ СОРОК ПЕРВОГО ГОДА ИЗ МИНСКОГО ГЕТТО ЕЩЁ МОЖНО БЫЛО УЙТИ: НЕ ВЕЗДЕ БЫЛО ПРОВОЛОЧНОЕ ЗАГРАЖДЕНИЕ, ПОЛИЦЕЙСКОЕ ОЦЕПЛЕНИЕ. КОЛОННЫ ЕВРЕЕВ ЗАГНАЛИ  НА ОТВЕДЕННУЮ ТЕРРИТОРИЮ ПОД ГЕТТО. ТЫСЯЧИ ЛЮДЕЙ ЗАСЕЛИЛИ   В ВЫДЕЛЕННЫЕ ДОМА, ОСВОБОЖДЕННЫЕ КВАРТИРЫ ЗАХВАТЫВАЛ, КТО МОГ.
СЕМЬЮ ЗЕЛИКМАН - РОДИТЕЛЕЙ, ТРЁХ ДОЧЕРЕЙ И ИХ ТРОИХ ДЕТЕЙ, ЖИВШИХ  РАНЕЕ НА УЛИЦЕ ТАНКОВОЙ, ПЕРЕСЕЛИЛИ НА ДРУГУЮ УЛИЦУ. ДО ПОЛНОГО КОМПЛЕКТА ИМ ДОБАВИЛИ ЕЩЕ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК.
МАТВЕЙ ШЛЕМОВИЧ - ОТЕЦ СЕМЕЙСТВА, 55-ЛЕТНИЙ МИНСКИЙ ИНЖЕНЕР, БЫСТРО СОРИЕНТИРОВАЛСЯ В ОБСТАНОВКЕ:
- ДЛЯ ЧЕГО НАС СОБРАЛИ ВМЕСТЕ? ЧТОБЫ ЛЕГЧЕ БЫЛО УНИЧТОЖИТЬ. БЕЖАТЬ НАДО.
- ЕСЛИ РАССТРЕЛЯЮТ, - РАЗВЕЛА РУКАМИ ЕГО ЖЕНА ДОРА ЕВСЕЕВНА, - ТАК ХОТЬ ВМЕСТЕ.
- НЕТ! НУЖНО БЕЖАТЬ, ХОТЬ КТО-НИБУДЬ СПАСЁТСЯ, - НЕ СОГЛАСИЛСЯ С ЖЕНОЙ МАТВЕЙ ШЛЕМОВИЧ.
ВЫХОДИЛИ ПО ОДНОМУ, ЧТОБЫ НЕ МОЗОЛИТЬ ГЛАЗА СВОЕЙ ЕВРЕЙСКОЙ ВНЕШНОСТЬЮ, РЕШИЛИ РАЗДЕЛИТЬСЯ И УЙТИ ПОДАЛЬШЕ ОТ МИНСКА, СПРЯТАТЬСЯ В КАКОМ-ТО СЕЛЕ, ИЛИ ИДТИ ДАЛЬШЕ НА ВОСТОК.
ЗА ГОРОД ХАНКА, МЛАДШАЯ ИХ ТРЕХ ДОЧЕРЕЙ, ВЫШЛА… ОДНА. ОСТАЛЬНЫЕ ПРОПАЛИ ПО ДОРОГЕ. ЕСЛИ ТОЧНЕЕ, ТО НЕ ОДНА: НА РУКАХ В ЧЕРНОЙ ПЕЛЕНКЕ У НЕЁ БЫЛА ЗАВЕРНУТА НОВОРОЖДЕННАЯ РАХЕЛЬКА. ЗА ВСЮ ДОРОГУ ДЕВОЧКА НИ РАЗУ НЕ ВСХЛИПНУЛА, ДАВАЯ МАМЕ ВОЗМОЖНОСТЬ УБЕЖАТЬ. ОТ МОЛОКА ГРУДИ РАСПУХЛИ, ИМ БЫЛА ПРОПИТАНА ВСЯ КОФТОЧКА. ЗАЙДЯ ГЛУБЖЕ В ЛЕС, ПРИСЕЛА НА ПОВАЛЕННОЕ ДЕРЕВО И СТАЛА КОРМИТЬ МАЛЫШКУ, ОБДУМЫВАЯ, ЧТО ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ. ВПЕРЕДИ ПРОСТИРАЛОСЬ ПОЛЕ, ЗА НИМ УЗЕНЬКОЙ ПОЛОСКОЙ СТОЯЛИ НЕВЗРАЧНЫЕ ХАТЫ. КАЖЕТСЯ, РУКОЙ ПОДАТЬ, НО ИДТИ ПО СКОШЕННОМУ ПОЛЮ НЕ МАЛО. СОЛНЦЕ ВОШЛО В ЗЕНИТ, ГУБЫ ПЕРЕСОХЛИ, НЕ БЫЛО НИ ГРАММА ВОДЫ, НО ХАНКА ПОНИМАЛА: НУЖНО ЖДАТЬ ДО ВЕЧЕРА. ЕСЛИ ВЫЙДЕТ СЕЙЧАС, ТО СТАНЕТ ОЧЕНЬ ЗАМЕТНОЙ ФИГУРОЙ НА ПУСТОМ ПОЛЕ. И КОГДА ТЕНИ ВЫРОВНЯЛИСЬ, СТАЛИ ВИДНЫ ЛИШЬ ОЧЕРТАНИЯ ДЕРЕВЬЕВ  , ДВИНУЛАСЬ В ДОРОГУ. КОГДА ПОДОШЛА ПОБЛИЖЕ , УВИДЕЛА   БОЛЬШОЙ ДОМ С КРЕПКИМ ЗАБОРОМ. ПОЯВИЛОСЬ ЖЕЛАНИЕ БЫСТРЕЕ СПРЯТАТЬСЯ ЗА НЕГО, ЗАБЫТЬ ОБО ВС1М НА СВЕТЕ. ПОСТУЧАЛА:
- МНЕ БЫ ВОДЫ НЕМНОЖКО?
БОСАЯ, С ЗАПЕКШИМИ ГУБАМИ, РАСТРЕПАННЫМИ ЧЁРНЫМИ ВОЛОСАМИ, ОНА БЫЛА ПОХОЖА НА ПРИВЕДЕНИЕ. ЧЁРНАЯ ПЕЛЕНКА НАЧАЛА ДВИГАТЬСЯ НА РУКАХ: РАХЕЛЬКА ПРОСНУЛАСЬ.
- БЕЖЕНКА Я, ПОМОГИТЕ РАДИ БОГА, - ОБРАТИЛАСЬ К ВЫШЕДШЕМУ НА СТУК ХОЗЯИНУ В КИРЗОВЫХ САПОГАХ.
ДЕВОЧКА – ПОДРОСТОК ПРИНЕСЛА МОЛОКО, МИСКУ БУЛЬБЫ, ЗАВЕЛА В ДОМ. ЕЁ ОТЕЦ ТОЛЬКО КОЛОЛ И КОЛОЛ   ВЗГЛЯДОМ, НО НИЧЕГО НЕ ГОВОРИЛ. ХАНА НЕ ЗНАЛА, ЧЕМ ОТБЛАГОДАРИТЬ, СНЯЛА СВОИ ЗОЛОТЫЕ СЕРЕЖКИ И ПРОТЯНУЛА ДЕВОЧКЕ. НОЧЬЮ ПРОСНУЛАСЬ ОТ СТОНОВ, ГРОМКИХ РАЗГОВОРОВ.
- МАМА РОЖАЕТ, - ЗАБЕЖАЛА ДЕВОЧКА  В СЕНИ К ХАНЕ В ПОЛНОЧЬ,- ОТЕЦ ПОБЕЖАЛ ЗА БАБКОЙ-ПОВИТУХОЙ. ПОМОГИТЕ!
ХАНА ПОСЛЕ ШКОЛЫ УЧИЛАСЬ НА АКУШЕРКУ, ПОТОМ НА ВРАЧА И ДАВНО УЖЕ НЕ ПРИНИМАЛА РОДЫ, НО СЕЙЧАС НЕЛЬЗЯ БЫЛО МЕДЛИТЬ.
ПО ДОРОГЕ В КОМНАТУ РОЖЕНИЦЫ, ОНА УВИДЕЛА ПОЛИЦЕЙСКУЮ ФОРМУ И ОТОРОПЕЛА, ОСОЗНАВ СВОЮ ОШИБКУ. ХАНА ПОНИМАЛА, ЧТО ХОЗЯИН ДОМА ОБЯЗАТЕЛЬНО СООБЩИТ О НЕЙ   НЕМЦАМ. ОДНА БЫЛА НАДЕЖДА, ЧТО К БАБКЕ-ПОВИТУХЕ ОН ПОБЕЖИТ РАНЬШЕ. ЗНАЧИТ, ДО ЕГО ПРИХОДА ОНА ДОЛЖНА ОКАЗАТЬ ПОМОЩЬ РОЖЕНИЦЕ. ТОГДА     МОЖЕТ У НЕЁ   ПОЯВИТСЯ МАЛЕНЬКАЯ  НАДЕЖДА  СПАСЕНИЕ?
- БАРУХ АТА АДОНАЙ,-  МОЛИЛАСЬ РАХЕЛЬ, УПОВАЯ НА ПОМОЩЬ БОГА И СПАСЕНИЕ ОТ НЕГО.
КОГДА В ЕЁ РУКАХ ПОЯВИЛСЯ МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕЧЕК, РОЖЕНИЦА С БЛАГОДАРНОСТЬЮ СКАЗАЛА НОЧНОЙ ГОСТЬЕ:
- СРОЧНО ПОЛОЖИ СВОЕГО РЕБЁНКА РЯДОМ С МОИМ, ТОЛЬКО ПОМЕНЯЙ СВОЮ ЧЕРНУЮ ПЕЛЕНКУ НА МОЮ БЕЛУЮ.
КОГДА В КОМНАТУ ВОРВАЛСЯ ХОЗЯИН, ОН УВИДЕЛ РЯДОМ С ЖЕНОЙ ДВЕ МАЛЕНЬКИЕ ГОЛОВКИ.
- ДВОЙНЯ У ТЕБЯ, КУЗЬМИЧ, - ПРОШАМКАЛА ЕГО СВЕКРОВЬ, - ЕСЛИ БЫ НЕ ПОСТОЯЛИЦА, НЕ РАЗРОДИЛАСЬ  БЫ ТВОЯ ЖЕНА.
УТРОМ ХАНКА ИСЧЕЗЛА В СЕРОМ ТУМАНЕ.
БОЛЬШЕ ЕЁ НИКТО НЕ ВИДЕЛ. НО КАРЕГЛАЗАЯ ДЕВОЧКА, КОТОРУЮ НАЗВАЛИ ГАНКОЙ, ДО ТРЁХ ЛЕТ  УГОЛОЧЕК ЧЁРНОЙ ПЕЛЕНКИ НЕ ВЫПУСКАЛА ИЗ СВОЕГО КУЛАЧКА…








 





Роза и Ганс

 Два  скелета  своими телами   грели друг друга…
Они   еще не сняли     полосатые   робы,   но уже были на свободе.  В конце апреля   1945  года  в концлагерь  Дахау вошли американцы.    Узники не могли поверить:  неужели они    спасены от печей в крематории? Расстрелов, побоев?
- Как тебя зовут? – к истощенной  девушке , которая вышла из барака на солнышко,  обратился  молодой парень.
Роза-так   ее звали, вздрогнула!
 Два последних года она  была только      номером,     который  выжгли  на ее руке.
По этому номеру   к ней      обращались на   перекличках,  во  время    лагерного   построения,  на работах.
  И Роза   даже   забыла свое имя. Назвала   бы    его   кому- либо ,  сразу бы определили , что…она   еврейка.  Даже близкие подруги не знали ее настоящего имени.
  Когда попала в   концлагерь, староста женского  барака, видимо , пожалела     ее молодость , затолкала  в свою каморку.
- Быстро переодевайся,- дала девушке   старые лагерные шмотки,- будешь полячкой
  Терезой Вышинской. В Кракове еврей- хирург спас   мою умирающую дочь.  Я   готова    была  целовать  его руки и ноги.
- Не нужно,- отстранил он  тогда   меня. Лучше спаси мою дочь.
- Где?   И как я узнаю, кто она?
- Не нужно узнавать!   Любая   еврейская    девушка, попавшая в беду-  моя дочь! И   вот    я … увидела тебя среди вновь прибывших.
 Так еврейка Роза  стала    полячкой   Терезой
 Это спасло ей жизнь: не отправили,  как  других   евреев в   печь.
…Юноша смотрел на девушку, ожидая ответа.
 А Тереза, то есть Роза,    медлила:  просто не знала, какое ей  сказать  имя?
 Лагерное-  Тереза?    Или Роза, как назвала    мама?
 Девушка увидела   облака , плывущие с востока над разрушенными воротами концлагеря,  зеленую   траву,  которая   пробивалась наружу через  бетонную площадку плаца и поняла: « Она будет жить»!
И осознав свое    спасение,    внезапно  бросилась    на шею   этого    веснушчатого  парня, которого   встретила случайно.
 То ли    молодость   превзошла скромность, то ли избыток половых   гормонов , но  только подхватив Розу-  Терезу на руки, он   больше ее не отпускал.  А она была согласна на все…
… Два скелета любили друг друга. Сквозь дырчатую крышу барака   просвечивалось   серое небо,    молотили острые струи дождя ,  но молодые ничего  не замечали . Горячая искра       пронзившая  их,     вспышка желаний, отодвинула  все куда –то  далеко-  далеко.
… Когда Роза- Тереза, впервые почувствовала    себя   женщиной,   способной принимать и отдавать любовь, она … разрыдалась.  Вцепившись зубами в воротник совсем незнакомого ей парня, который стал   ее   первым мужчиной,   не могла остановить  рыдания.
 Она мечтала совсем о другой любви!
О  хупе  ,  под которой  станет  со своим избранникам по  еврейскому обычаю.   О микве ,     в которую войдет   перед свадьбой!
 И вдруг   самое святое происходит   на крыше лагерного барака, на ворохе   старой соломы ?
- Ой, мамэ, мамэ! Ой, мамэ, мамэ! -  начала заламывать пальцы    девушка.
- Я даже не знаю, как тебя зовут? Как твое имя? -   на чисто   немецком языке спросил  юноша,-  желая  ее  успокоить.
- Ты не-мец?
- Немец .  Меня  посадили  в лагерь за помощь еврейской   семье   в Берлине.    Майн гот, я выжил!
- Как тебя зовут?
-  Ганс Вебер.
 - А я Роза, - и добавила,-  я не полька, как   сказала   тебе  вначале.     Я …  еврейка!
 И    зарыдала еще сильнее.
 Даже, если    он не  фашист,  все равно немец!   Принадлежит к народу, который уничтожал ее народ. Ей теперь  не будет  прощения ни на земле, ни на небесах.
- О,  Б-г мой!   Что я наделала, что    наделала ? - хотела кричать на весь мир.
 Ганс словно   понимая   состояние   девушки ,    только  гладил по ее плечам.
   Вечерело, становилось зябко, потянуло   сыростью .   Роза не хотела    оставаться      одна после той душевной и физической близости, которая соединила    ее с молодым немцем.  Спустились с чердака, направились к баракам, решив дальше   быть   вместе.
-Э-э,- оставь нам эту  жидовочку,  то ли узнал, то ли сказал случайно ,- крупный немец  в гражданской одежде. Возле него скалились еще два помельче. Роза сразу же догадалась, что это недобитое  отребье    из  охраны концлагеря.
Кто-то    убежал, кого-то    растерзали сами заключенные, а эта  тройка  спаслась  . И   вот теперь   ее ,   видимо,   потянуло  на приключение.
 Ганс  выступил   вперед, прикрывая  Розу своим телом.
- Оставьте ее! Эта моя девушка,-  решил      разойтись   по- мирному.
- Сам воспользовался? Теперь наша очередь,- в руке   крупного немца блеснул нож.
- Беги,-   Ганс толкнул Розу ,- я задержу!
-Помогите, помогите,- голос девушки утонул в   лагерном сером   вечере.
 За те   короткие минуты, что бежала к другим баракам и просила о помощи, никто не поспешил на помощь.
 Подобрав какую-то железяку, Роза помчалась   обратно   , чтобы помочь  Гансу.
  Но   весь в крови, он лежал без движения…
- А  в  конце 1945 года  родилась я-   дочь-  немца и еврейки,- рассказывает  Цыля   Вебер. Никто не любил ни меня, ни маму?  Одни нас    обзывали  жидовками , вторые – фашистками.
-   Маленькая ,   миловидная женщина  смотрит вдаль  печальными еврейскими  глазами.
- Я, конечно,  могла поменять  имя , фамилию, но тогда бы я предала память матери и отца, которые дали  мне жизнь.
-  И вы   поменяли   страну ?
- Чтобы все   начать  ,   я  приехала  в Израиль?
 -  Здесь легче?
- Легче! Новые люди, да и никому нет дела, кто я?  Здесь кого только нет.
- Мама! - в комнату заглянул высокий   белобрысый   юноша .
- Сын?
- Да! Это мой   сын! Ганс познакомься,-представила    мне  его  Цыля .
 Мы подружились.
 Цыля замуж так и не вышла: жила в Казахстане. « Русские»  немцы  не хотели  жениться на еврейке, а  русские и евреи – на немке,  так    ее все  называли.
 И тогда Цыля  усыновила мальчика ,привезла его   из  детского дома.
-Была случайность   , или Бог все   подстроил,  но это был немецкий ребенок и его  звали  тоже …Ганс.
 - Для меня   началась новая жизнь,-  говорит она,-  в этом  мальчике  словно совместилось два Ганса- прежний и сегодняшний- мой отец и мой сын!
 Маленькая, темноволосая женщина и высокий юноша со светлыми волосами, провожали меня на лестничной площадке.
 Мы стали друзьями :  мне   была   интересна  история этой женщины с еврейским именем и немецкой фамилией. 
 Проходили  годы.  Как-то мне позвонили.
-Я Ганс, Сын  Цыли.  Помните меня,- услышал по телефону взволнованный голос.
-Как мама?
- Мамы больше нет.    Она умерла…
 В тот вечер мы долго сидели в опустевшей квартире.  Я, еврей ,  и молодой немец в форме солдата израильской армии.  Пили по - русски, не чокаясь.
 На стене висел   рисунок:  двое молодых счастливых людей в лагерных робах на фоне лагерных бараков. А над ними - белые облака.
- Эту картину    я   нарисовал  по воспоминаниям своей мамы.  Она   с ней   никогда   не расставалась.
 И снова  время   нас закрутило.
Через несколько лет   в   мой офис вошла молодая женщина.
  - Я жена Ганса Вебера.  Помните, вы были на нашей свадьбе?
Я , конечно, помнил. Ибо со стороны жениха был только я, да несколько соседей. Зато было много   его  сослуживцев.
- А где  Ганс?
 Поднесла платочек к глазам, показала   взглядом на небо.
Потом успокоившись, сообщила:
-   После службы в израильской армии, Ганс остался в части, был   офицером. Друзья  называли  его  бесшабашным  немцем.    Увидев, что террорист   бросается с  ножом на  солдатку  из его роты, бросился вперед,       закрыл ее  своим телом?
-  Точно также ,   как его  дедушка  в концлагере   защитил Розу , - подумалось мне .
 А   по  комнате   носился  белобрысенький мальчонок-  сын бесшабашного немца.
- Има, има, ани роце глида. Има, има, ани роце глида(  Мама, мама. Я хочу мороженое)
- Сабра?( уроженец Израиля).
- Да! Он родился в Иерусалиме!
 -Эйх корим леха?( как тебя зовут)?
- Ганс   Вебер ,- ответил   трехлетний карапуз.
  Мое горло сжал нервный ком…   

 Курт и Рут

  Курт, восемнадцатилетний белобрысый солдат  Вермахта , дрожа  зубами от холода, проклинал и русскую зиму, и своего командира   ефрейтора   Дитмара , который поставил его часовым на подступах к селу.  Его взвод, вытянувшись длинной колонной, уже подходил к первым избам. Им сообщили, что здесь могут укрываться партизаны.
  Курт ещё не участвовал в боевых операциях, да и вообще был против войны. Жил в небольшом прусском городке Фридланде, на берегу быстрой реки.  Любил бродить между старых крепостных стен, забираться на подряхлевшую от времени кирху  и   думать о будущем. 
 Друзья по школе скандировали патриотические песни, мечтали стать героями на полях сражений за Великую Германию, а Курт мечтал прожить в своём маленьком городке, растить детей вместе с Рут.    Но  ей об  этом  пока не говорил .  Не   легко  признаться в своих чувствах  первой красавице города!    Высокая, златокудрая,  глаза ,  как голубое  небо . Не заигрывала с солдатами из воинских частей , как её сверстницы- была скромной и тихой девушкой.
Провожая Курта на войну, сняла с себя крестик и повесила ему на шею. Остановила на пороге своей комнаты:
- Вернёшься потом. Я тебя буду очень ждать…
  И вот сейчас, весь заледеневший,  он  наблюдал за дорогой к селу. А там уже слышались выстрелы, крики. У Курта своя задача: никого не впускать и никого не выпускать!
 Вдруг он услышал быстрые шаги. Из лесной рощи по направлению к селу выскочила девушка с рыжими волосами.
-Откуда здесь Рут,-подумал Курт,- кто ей сообщил, что я замерзаю?
 Опустил автомат, тем самым дал знак, что стрелять в неё он не собирается.
 И в то же мгновение почувствовал сильный  удар в грудь : рядом разорвалась граната. Очнулся в госпитале.
 Сквозь бинты на глазах увидел, что рядом с ним лежит мальчонка и его кровь
 по трубочке перекачивают  ему в правую руку.
 Хотел пошевелить левой рукой- не слушается. Намеревался что-то сказать- язык не шевелится.
Снова впал в беспамятство. В себя пришёл только через несколько дней.
- Я видел сон, что от маленького мальчика мне перекачивали кровь. Этот сон мне  помог?-
 спросил у врача.
- Кретин! Это был не сон! Разуй глаза и посмотри,- вскричал   на него  уставший военный хирург в окровавленном халате.
 Только сейчас Курт увидел бледные, без кровинки детские лица и тельца. Они лежали рядами. Их тоненькие ручки были перепоясаны    какими –то  шлангами  и по них текла кровь рядом лежащим солдатам.
 Курт оторопело схватил врача за рукав.
- Что это?
- Человеческий мусор! Унтерменшен(   )  Мы очищаем от его землю и возвращаем жизнь   солдатам рейха. А эти-, кивнул головой в сторону детей,   пусть будут довольны, что мы им дали прожить ещё несколько дней.
- А потом?
- Выбросим  всех    в овраг,  и   
 привезём   новую партию из гетто.
- Вы должны быть беспощадными к варварам-  врагам Германии,- вспомнил Курт слова, с которыми его провожали на фронт. 
 В голове молодого прусака всё  перемешалось :

 - Варвары ,  стреляющие в германских солдат враги? Но не  они    пришли в наши города, а мы.   Еврейские дети- тоже  враги ? Какая от них опасность  рейху?
 Что-то надломилось в его  душе.  Физически он восстанавливался, но  душевное состояние его  ухудшалось.
 Опасаясь, что Курт ещё перестреляет своих, его отправили в отпуск.
Кенигсберг встретил  без огней- сплошной темнотой,  туманом и сыростью. Дорога до Фридланда- узкая, с двух сторон обсаженная деревьями, на этот раз показалась длинней обычного.
Хотел  добраться быстрее   домой  , но везде стояли патрульные машины, проверяли документы на каждом шагу.
- И сюда война  добралась?   - Курт даже не мог  даже подумать об этом.
В городке его встретили героем. Фронтовик, раненый в бою, награждённый  Железным крестом, повышен в звании!
 Сразу же поспешил  к  Рут. Так мечтал   увидеть свою девушку,  обнять её.
Прикрывая рукой  большой живот ,  она  со слезами  рассказывала:
-  Ко мне  ворвался  фронтовик, отправленный на выздоровление,   и с  силой  порвал   на мне    одежду .
 Я умоляла его  ,  кричала, что мой жених на фронте, а он орал, что каждый вояка имеет право на любую немецкую девушку и,   что задача девушек рожать, рожать и рожать арийцев…
 Дома Курт напился, стучал кулаком по столу и рассказывал отцу, как подвешивают еврейских детей, чтобы из них стекала кровь до последней капли для немецких солдат.
-Отец не верил! Убеждал сына, что у  него   не всё в порядке с головой. Да, немецкие солдаты воюют, но они не варвары, как русские.
-  Не  верите ни одному моему слову? А как объяснить, что пока я был на фронте, у меня отняли Рут?  Где вы были?  Почему не защитили   мою девушку ?   Скажете, что  в Германии так  повсеместно? Что   Великому рейху нужны будущие солдаты?  Я  не хочу воевать за его   дальше.
На фронт Курта больше не взяли, в сорок шестом году вместе с другими немцами его выселили из Восточной Пруссии, которую заняли советские войска. Уезжал один, с родителями после того сложного разговора  потерял   все контакты. Они должны были донести на него , но  не смогли,  всё – таки , сын. Переехали жить к дочери в  Кенигсберг.  Там и погибли во время  бомбежки  весной сорок пятого. Рут  с ребенком  тоже  уехала .
 Курт поселился в Дрездене, который был  разрушен  английской  авиацией. Разбирал завалы, восстанавливал   город. Став архитектором, планировал новые улицы. На одной из них построил свой дом- большой и светлый. Мечтал найти Рут- свою возлюбленную и   привести  её сюда.
В конце девяностых в Германию стали приезжать  советские евреи.  К ним  не   относился  враждебно  ,как другие.  Наоборот, стремился как-то сблизиться, даже помочь в чём-то на первых порах. Почувствовал себя должником? Или в его немецкой крови  вдруг дала   о себе  знать  кровь еврейского мальчонки? Текла, текла по венам и вдруг начала бунтовать: « Верни долг! Верни…»!
 Сидел вечерами на тихой улочке,  по которой прохаживались вновь прибывшие.  Русский язык не воспринимал, но вслушивался  в его, словно хотел для себя  открыть какую- то тайну?  Не понимал,
почему евреи  приезжают в Германию? Неужели не помнят,  как их уничтожали немцы?
 Могли ведь уехать в Израиль,- рассуждал сам с собой,- и себе же отвечал: « Кому хочется ехать  в страну, где арабские теракты? Видимо думают, коль их  Германия пригласила, значит, гарантирует  безопасность»?
Поделиться  своими размышлениями   с другими    не решался. И посоветоваться  было не с кем.  Сидел в свободное время  на скамейке и изучал  евреев, решивших   жить вместе с ним  в его  стране.
Из окон  местной синагоги разносилась молитва, напоминающая песню. Одни евреи, одевая  кипы возле калитки  , заходили в помещение, другие оставались на улице, разговаривая между собой.
 Вдруг Курт увидел, как трое молодых парней, укрыв что-то под плащами, быстро направляются к синагоге. Скорее почувствовал, чем понял, что  сейчас может пролиться  еврейская кровь?  Вскочил со своей скамейки ,   громко закричал: « Юден! Ахтунг», « Юден, Ахтунг»,   желая привлечь внимание евреев.  Сам  же бросился наперерез молодчикам, которые  уже орали  « Аллах акбар», « Аллах акбар».
 И… почувствовал удар и резкую боль в теле, как много лет тому назад в России.
 Очнулся от разговора врачей в больничной палате. Осторожно открыл глаза, рядом  люди в белых халатах, начал вспоминать о происшедшем.
- Вы мужественный человек, герр Курт!
- Я был на фронте.
- Убивали евреев? Теперь решили искупить свою вину? -  прошамкал  мужчина, лежавший на соседней кровати .
- Что с людьми? Есть  погибшие?- Курт спросил у врача, не обращая внимание на ехидность соседа.
- Погибли муж и жена. Остался  десятилетний  ребенок, он в тяжелейшем  положении  .У него очень редкая группа крови. Если   срочно   не найдём донора,  мальчика   не спасти».
 Доктор!  - неожиданно для себя   Курт  обратился к нему: « У меня редкая группа крови.  Может, она  подойдет?  Проверьте!
-  Вы   ранены   и  сами   потеряли   много крови.
- Понимаете,- Курт хотел рассказать, как в морозной Белоруссии ему переливали кровь еврейского мальчонки , что  он обязан вернуть свой  долг. Но спешно  поднялся  с кровати, показывая, что готов  сдавать кровь.
Сдерживая боль, Курт  смотрел, как его   кровь   поступает  к  раненому ребёнку.  Чёрные  волосы  мальчика  были раскиданы по подушке. На  лбу   выступали капельки пота пот, а щёчки  становились всё более розовыми…
 Через несколько дней   опираясь на трость,  Курт зашёл в соседнюю палату, где лежал ребёнок ,оставшийся в живых   благодаря ему. Подружились,  незаметно  даже привязались друг к другу.  В день  выписки  Саши- так звали мальчика,  Курт приехал в  больницу, зная  что у ребёнка  после гибели родителей  в Германии никого не осталось.
- Дом у меня  большой , живу один. Не понравится- уйдёшь в любое время,-предложил  мальчику.
 Курт  даже внешне помолодел, у него  появился смысл жизни:  так надоело  одиночество , а  позже усыновил  Алекса. Теперь жил только для него, радуясь успехам приёмного сына.
 В еврейской общине  хорошо знали их историю и не удивлялись, что  на праздники и в  субботние вечера еврейский юноша приходит  вместе с пожилым немцем.
Алекс закончил школу, университет, как и Курт стал
архитектором, а после  его  ухода  на пенсию,  возглавил компанию приёмного отца.
Теперь Курт мечтал только об одном: дождаться внуков! Он так хотел услышать детский смех в своём доме. Всё чаще вспоминалась Рут с её золотыми прядями волос. Вечерами обычно дремал в кресле , вспоминал прожитое и  ждал   сына.
Алекс  обычно приходит в семь вечера,  ставит машину ,  идет по дорожке через сад,  поднимается по ступенькам в дом  и всегда заходит к нему.
  Сегодня Алекс пришёл не один. Рядом с ним  стояла
   золотоволосая девушка с голубыми глазами по имени Рахель. Но она была так похожа на Рут…


 Изгои


  У него не были ни отца, ни братьев, ни сестёр,  только  мама. Никто не знал ни имя его, ни фамилии -  как будто и не  было. Была только уличная кличка: Кристин- по имени матери Кристи.  Поселилась  она на
краю бывшего местечка: евреев    в войну  побили, остались  их дома- полуразрушенные, наполовину
  сгоревшие.  В одном    из таких домов и стала жить  пришлая.  Когда это было? Аккурат после
освобождения Белоруссии-  летом сорок четвёртого года.
Хатка была   хоть старая и  скособоченная,      с дырявой  соломенной  крышей , но не под открытым небом.
 -Безмужняя, с ребёночком на руках, с узелочком  на плечах  , где ещё найдёт лучший   угол?  Да, видать
 нигде! Иначе не тронулась бы  в дорогу,- судачат  бабы,- да и дитё у неё непохожее на наших. Малец- то узколицый, рыжий, глаза- бесцветные, волосы- белёсые.  Чистая немчура!
Не слышала эти разговора Кристи, а если бы услышала, удивилась    людской проницательности.
Летом   сорок второго  года  в их село вошла немецкая  пехотная часть: то ли   она  двигалась  на передовую, то ли   направлялась на отдых после боёв? Только какая разница?  Мужики до баб охочи и до передовой , и после.    На свою беду, а может, и не на беду,  в то утро пошла Кристин  за водой…
    Худая, как жердь,   она  была уверена , что ей   опасаться некого . Молодые на  фронте , в селе  старики ,да   примаки, которые  и так   на  птичьих правах. А тут заявились немцы-  крепкие, здоровые! Один под один:
 кровь с молоком! Какие они  разбойники? Никого  в селе  не убили и  не ограбили.  Чистые ангелы по сравнению  с чекистами  из НКВД, которые налетали на людей ,  как коршуны на наседок    в поисках  «врагов  народа». Думая так,  Кристи по дорожке шла и   два ведра на коромысле несла. А навстречу-
 настоящий красавец:  высокий, стройный, узколицый! Улыбка- ослепительная! Зубы-  фарфоровые! И…  протягивает ей  плитку шоколада.
- Битте, мэдхен!( Пожалуйста, девушка).
  Кристи   оторопела:  никто и никогда   не называл её  так красиво: « мэдхен»! Не понимая значение  этого слова, она уловила его красоту, изысканность!    Совсем не так, как    о ней в деревне говорят : « замарашка»,  « плоскодонка», « кривоножка…».
И вдруг: « Мэд-хен»!
 Кристи невольно выпрямила плечи - стала стройнее ,   выше. Под старым платьицем вырисовались ,
как   твёрдые дикие груши ,  две груди с кулачок.
 Немец протянул ей  руку  и она пошла за ним. Сама! Без никакого насилия- легко и свободно.  С мужчиной ,  рассмотревшим   в ней женщину, а не двадцатилетнего заморыша в изношенном ситцевом
платьице , какой  она была для всех…
 А может , и не увидел, а  физически изголодавшись по бабе и увидев что-то несуразное , но   в женском облике ,  вспомнил  свою прежнею галантность  по отношению к  немкам, автоматически проявил её в глухой белорусской деревне. А может, был хорошим психологом , понимая, что даже  дурнушка станет краше , если проявить к ней мужское внимание?
- Женщина сама разденется ,  если на лице  будет улыбка , а в кармане  шоколада плитка,- считал обер- лейтенант Иоганн.
  Но его   метод  срабатывал  не со всеми! Поначалу  такие смирные  белорусские красавицы, которых он выбирал,   превращались потом  в разъярённых тигриц.  Его  подчиненные над ним посмеивались, а он, берлинский гуляка,   всё же не хотел быть  насильником , как бывшие баварские  мясники  , или кёльнские  забулдыги.
-  В принципе  в каждой женщине-  одно и тоже! Какая мне  разница: красавица она  или дурнушка?
думал  Иоганн ,- и  насвистывая  весёлый  мотивчик,  шёл   в то утро по селу. А навстречу ему шла Кристи.
  Вёдра раскачиваются на коромысле, вода   переливается через край. Длинные волосы чёрными
змейками бегают по груди: сверху вниз, сверху вниз…  Что-то волшебное, фантастическое было  в  облике этой лесной девы?   Сама  того  не зная, она    влекла   к себе  пехотного обер- лейтенанта,   как никакая другая женщина раньше. И  он  шагнул к ней с улыбкой  навстречу.
…На следующий день немецкая пехотная часть покинула село: она направилась то ли на  боевые  позиции, то ли в тыл.  Да какая разница? Кристи было всё равно . Волновало другое:  а если  её   видели  с немцем? Что будет  ,  если об этом  узнают   родители?
- Отец точно убьёт , а мать навсегда проклянет,- рассуждала сама с собой.
Но  не представляла, что  после одного раза может   забеременеть ?
Живя в глухом селе, была до того  непросвещённая в женских делах , что  не обратила   внимание на усиливающие  приступы тошноты.  Думала, что виной всему недоваренные грибы, или  недожаренная рыба, словленная в местной речушке?
 Но бабушка  Акулина   пристально посмотрев на внучку, подозвала её к себе. Убедившись, что никого с домашних нет рядом, спросила:
- Девка! От кого ты понесла?
- Как понесла?
- Цяжарная  ты( Беременная ты).
 Подломились колени, в виски  ударила кровь:
- Господи! Что же  будет, когда узнают дома? - глазами полными отчаяния,  посмотрела на бабку Акулину.
-  Матрона усим  бабам дапамагае- дапаможа и табе.  Дицё патрэбна вытравиць( Матрёна всем женщинам помогает. Поможет и тебе. Ребенка нужно вытравить).
 Кристи засобиралась к ней, но ноги не шли. Знала, что то одна, то вторая молодица после похода к Матрёне чахла , потом ходила  как жёлтая  тень   и умирала.  Кристи была до того молодой, что мысль о смерти ей  была страшнее самой смерти.
 Так прошла неделя, вторая.  Бабка ничего не говорила, только искоса посматривала  на неё, другие домашние пока не догадывались.
 А Кристи разговаривала сама с собой.
- Быть с немцем –это позор? Позор!  Но я разве первая?  Нет, не первая! А что не кричала, не царапалась- так могла  от испуга получить обморок ? Могла!  Чего раньше не сообщила дома? Так было стыдно!  Вытравлю дитё – и никто  не узнает.  Война закончится , вернутся мужики. Ну и что? Они на меня шибко и  раньше не смотрели. За войну, как наши  пискли выросли? Вот взять соседскую Степаниду.
    В сорок первом  году ещё носом шмыгала, а сейчас какая красавица-   грудь  в кофте     не  помещается! Конечно, выберут её , да и других таких же  крутобедрых   скороспелок , а  не  меня.   А если я никому не  нужна, буду  одна?
 И всё чаще стала думать о том, что нужно оставить будущего ребёнка, а там  , что будет-  то будет.
Чтобы дома не докучали   вопросами , перешла жить в старую хату. В семье   все от  Кристи    отвернулись . Только бабка Акулина не упрекала внучку. Мол, что есть- то есть ! Вместе с Матрёной приняла у неё роды.
  А  в сорок пятом поселилась на краю бывшего местечка.  Когда   соседки увидели , что
задымила труба   над соломенной крышей , наведали Кристи.   Одна  принесла спички , вторая соль, третья- картошки , четвёртая  - молока.
- Бедовая она какая-то?  Даже улыбаться разучилась,-выдала  Верка- баба  разумная и авторитетная.
-Не  от добра она к нам переселилась, зачем её клевать, одинокую, несчастную ?- добавила Катька- девка молодая и  озорная.
- А  малец- то узколицый, рыжий, глаза- бесцветные, волосы- белёсые.  Чистая немчура,--определила  самая глазастая.
- Чужая жизнь- потёмки.  А кто без  греха?- рассуждали   между собой  бабы.
 Утречком следующего дня Кристи  направилась в  контору колхоза.  Раньше он был чисто еврейский,
славился надоями, урожаями . После войны  остался только прежний председатель Иссак Лайвант,  да несколько бывших евреев – колхозников. Одни  без семей, другие- с  культями   вместо рук, с костылями вместо ног.
 -Я хоть куда? В полеводство, на ферму. Дитё  надо кормить,-  скороговоркой проговорила Кристи.
- Надо так надо,-согласился  Лазарь ,- думая о том, что до войны даже не каждого еврея принимали  на работу, а теперь рады любому  человеку  с руками и ногами.
 Так Кристи стала жить и работать  в бывшем местечке. Считала большой  удачей, что переехала из далёкого села.  До города- три километра. Мука и  хлеб- рядом, не то, что раньше.   Есть работа на ферме, а самое главное, что её  никто  не упрекнёт , что нажила дитё с немцем.
Правда, как-то услышала от одной хохотушки  ехидные смешки в свой адрес :
- Дитё , видать от фрица?  Нос- конопатый, лицо  покарябано  веснушками. Наших  мужиков в том  селе не было,   а вот  немцы проходили…
-- А это тебе, чтобы не забыла,- Кристи ткнула ей кулак под нос.
И другим показала, что может постоять за себя. Время было трудное: выживали, как могли. Зашёл как-то мужичок, попросил напиться. В выцветшей гимнастёрке,  костыль под мышкой.
Выпил кружку, вторую , потом попросил молоток: поправил дверь, чтобы не скрипела.
-Я останусь?
- Останься!
Остался. Когда напивался, всё время шёл в атаку и  кричал : « Бей фашистских гадов!  Стёпка, заходи! Роман, бросай гранату».
 Навоевавшись  и придя в себя , с трудом карабкался на Кристи: мешала раненая нога.  Рвал её  груди , ёрзал  по  телу ,  делал больно. В те  минуты она вспоминала галантного обер-лейтенанта. С ним всё было – по другому.
-Ах, ты , немецкая подстилка,- шипел   бывший капитан,- зная, что ребёнка она родила в войну. А утром просил прощение. Мол, выпил, был не в себе, больше никогда так не будет.
-    Господи! И с примаком плохо , и без его тяжко .  То пару буханок  хлеба принесёт, то по хозяйству поможет, а так всё одна  и  одна. Какая от  мальца подмога?-  не знала , что делать  Кристина.
 Всё решилось само. Закончилась  холодная зима и примак  исчез  вместе со снегом. Как корова языком слизала,  тогда Кристина впервые за много лет  захохотала….

   У Кристина   не было  ни отца, ни братьев, ни сестёр, только  мама.  И никто  не знал ни имя его ,  ни фамилии -  как будто их и  не  было. Была только уличная кличка: Кристин- по имени матери Кристи.
 Улица жила лаптой, футболом, рекой, а чем жил Кристин, никто не знал. Ни в какие  игры его не принимали,  даже разговаривать с  ним считали западло. Почему? Никто не знал, но  так было негласно принято. Кем? Тоже неизвестно? Кристин как будто был, и как будто его не было..
 Но первого сентября –долговязый, с торбочкой через плечо он  вышагивал в  школу. В первый класс – и в прошлом году,  и в позапрошлом , и в нынешнем. В штанишках, из которых уже вырос, в сто раз перестиранной рубашечке – и босиком.
 На линейке становился позади всех, босые ноги он мог спрятать, а  как  спрятать голову, которая возвышалась над  всей малышнёй?  Детвора  хихикала, учителя делали вид, что ничего не видят… Когда  начинались первые холода и осенние дожди, Кристин надевал галоши на босые ноги. Когда наступали морозы и валил снег , сидел  на печке до ранней  весны.
 Рядом жил   сапожник  Шлёма- такой же  изгой. Домик  у него был маленький ,  меньше,  чем  коридор   в соседних домах,  подслеповатые  окна.  Иногда евреи  собирали  и передавали Шлёме  какие-то деньги, но это было редко:  сами жили бедно.  Для белорусов и русских , он был вообще был низшей кастой.  Но когда   ему приносили старую обувь на починку,   его лицо сияло от радости, а жена Фира не знала , куда посадить пришедшего.
 Всё богатство, которые было у Шлёмы- его  хромовые сапоги. Офицерский китель износился, а сапоги были, как новые. Последний раз одевал  их в День Победы, когда  был здоров , работал.   А потом  открылись старые фронтовые раны.  Уволили ,  дали маленькую пенсию и  оказался  он  никому не нужным. Детей и жену  расстреляли  со всеми евреями . Хорошо, что встретил,  а потом сошёлся с Фирой- она
ютилась на съёмной  квартирке. Купили малюсенький  домик, но был ещё огородик  и  какой-то дворик.  Это совсем  не то, что комнатка у чужих.  Когда стала  гноиться одна нога, потом вторая ,  спрятал в сундучок    свои хромовые сапоги.  И не вспомнил бы о них, если бы  к ним   не зашла Кристи, их соседка. Позади
   женщины  босыми ногами топтался   её сын.  В его глазах Шлёма  увидел  что-то похожее, что   всегда  было   в глазах жены, когда местная ребятня забрасывала  их дом камнями. Видел  страх, беззащитность,
 безысходность? Чтобы покуражиться над инвалидом войны ,  подонки хулиганили безнаказанно.
 Шлёма  знал   не только  поименно этих  « камнеметателей»  , но и то, что Кристина   среди них  никогда 
 не было. Почему бы  и  ему не бросать камни  в наше  окно?  Даже для того,  чтобы  подружиться с
  местной шпаной?   Или   выместить  на  нас  злобу за жизнь трудную  свою?  Но не делает   это  в отличие от тех, у кого и отцы есть , и дома не развалюхи,  и хлеб на столе, и босиком не ходят?
 Мудрёно вот так философствуя  ,  подошёл к  сундучку и вынул из него  офицерские хромовые сапоги. Улыбнувшись, позвал  мальчика:
-Садись! Будем снимать  тебе  мерку !
 Кристи ничего не понимала, застыла с открытым ртом, а Кристин, радостно улыбаясь,  шаловливо водил  свои  ноги  в цыпках,  из стороны в сторону.
 Первого сентября  он пришёл в школу в новых хромовых  сапогах. Таких ни у кого не было.   Потом  их снял и  чтобы сберечь ,   всю осень носил  ботинки ,  которые тоже  ему перешил  Шлёма.
Немудрено, что они подружились: у сапожника не было детей, а у Кристина – отца.
 - Кто он и где?- эти вопросы маме  задавал не однажды , а она всегда уходила от его вопросов в сторону.  Когда ему было пятнадцать лет ,  Кристина умерла. После похорон  нашёл в её столике письмо к нему, в котором  было написано всё…
 В один вечер  потерять маму и узнать всю правду об отце- это   было бы невероятно тяжело и больно  для взрослого человека, а тем более для пятнадцатилетнего подростка.
 - Мама говорила совсем другое: что отец  погиб в партизанах ?  Она врала?- спрашивал у себя,- не могла сказать правду?
Мальчик был ошарашен, подавлен. Он - сын немца? Фашиста? Вот почему  непохож  на других и никто не хотел с ним играть?  Ходил по маленькой комнатке, скрипели старые половицы, ветер стучал в окна  и Кристин  вдруг понял:  раньше у него была мама,  и даже погибший  отец.  А сейчас он один?  Да, отца  никогда не  было рядом, но он  был в его  душе. Кристин  разговаривал с ним, советовался, плакался, когда было особенно тяжело?    А теперь даже этого  не будет?  Никого не будет? Даже нет кому излить навалившееся   горе? Болела душа, появилась какая-то внутренняя пустота. Казалось, что вместе с мамой  он потерял и себя? Зная правду, он не знал, как быть прежним? Это его пугало. Взяв мамино письмо, пошёл
к соседям.  Совсем забыв о  том , что они евреи ? Совсем не думая о том, что теперь он для них будет сыном
  немца, а не  соседским мальчиком?  Что может  именно его отец  расстреливал  семью Шлёмы и других евреев?  Об этом Кристина совсем не думал, а дал ему мамино письмо и спрятал рыдающее от безысходности  лицо   в старом  платье Фиры.
-- Ну и что? Ну и что? Ты то здесь при чем?- Садись, помянем  твою маму,-хромая , Шлёма  подошёл к мальчику и  обнял его.
На столе уже стояли  три рюмочки , картошка, огурцы.
…Тесно прижавшись, сидели рядышком  два еврея и сын немца.  Может , они и  были изгоями   за стенами маленького домика, только здесь они этого   не чувствовали.
Никто не  знал, что будет с ними завтра? Но  сегодня  вместе им было легче и спокойнее. В железной печурке наконец разгорелись сырые  дрова: они забавно потрескивали, искры  дрожали , перекатывались. Огоньки приобретали  фантастические  фигуры,  исчезали .
-  Ой вэй, ой вэй,-  всё  вздыхал старый еврей.
 И всё вздыхал старый еврей: « Не жизнь у нас, а  ой вэй, ой вэй…».


  Мозырь Кричев

 Божья кара?

   Государство Израиль  700 белорусам присвоило    Звание   « Праведники  Мира»!  Но в действительности , их количество значительно  больше. Когда друзья, односельчане , знакомые и  незнакомые люди  укрывали евреев с опасностью для себя и своих семей, они    совсем не  думали о каких-то наградах.  Да и некому было  их давать :  ещё   не было создано  еврейское государство. Многие достойные  этого звания ,  ушли из жизни во время войны и после неё. Подвиг светлых людей, которые по тем или иным причинам  не  отмечены Израилем, оценивается с такой же благодарностью!
   Все они  объединило   человечность и    сострадание  к невинным жертвам. Женщины- белоруски   прятали своих еврейских  детей,  а если их находили ,  вместе с ними  шли  в расстрельный ров. Чужие люди удочеряли, усыновляли еврейских детей и защищали их, как родных. Если бы не  такая всенародная помощь, ни один бы еврей не остался в живых на оккупированной Белоруссии.
 Но  были случаи ,  когда члены семей, самые близкие люди предавали евреев.  Об одном из них наш рассказ…

 Лето сорок первого года тянулось мучительно долго. За день происходило столько событий, сколько их не было за последние годы. Жаркий   безысходный июль перешёл в  томительный  и  страшный август.
 И каждый день Рима , красивая молодая  еврейка  с надеждой смотрела на  своего мужа, прокурора города Николая Сидоровича.
- Когда мы уедем отсюда?- Многие  евреи уже  уехали.
- Я не еврей!
- А я?
- Ты будешь  под моей защитой!
- А наша дочь?
-  Какая она еврейка? Я- её отец белорус. Это  все знают.
- Я слышала, что немцы убивают всех  евреев, независимо от того, кто  муж или жена…
- Хватить сеять панику! Иначе к тебе из  НКВД  придут раньше.
-И ты меня посадишь,  как прокурор города?
-  На  первом месте у меня был всегда   долг перед законом.
- Даже , если придётся расплачиваться женой?
На этот вопрос  Николай Сидорович  ничего не ответил, но красный , как индюк вышел из комнаты.
 В душе он понимал, что жена права! Чтобы спасти её и дочь, нужно было   уехать ещё в начале июля,  как это сделали многие партийные и советские  работники. Но он привык всегда  вилять, выкручиваться, искать выгоду лично для себя!  Когда его отца,  обычного крестьянина  объявили кулаком,  отказался   от него. Написал  в газету  большую статью
  с названием  « Мне не нужен  такой отец». Когда мать  и сестра, оставшись на улице  приехали  к нему  из села, выгнал  их на улицу. Все годы жил под маской праведного
  советского человека. Это помогло ему поступить на рабфак,  потом в юридический институт, получить  хорошую должность.  Правда,  у него  был один « изьян», как не раз
 напоминали при пьянке : женитьба на еврейке.  Не расскажешь же всем,  что  без
 Римы  и  сегодня был бы  неотёсанной  деревенщиной. Познакомился с ней, когда приехал в Минск. Учёба  на рабфаке не шла, отставал по всем предметам.  И когда
встал  вопрос об его исключении, на помощь пришла  Рима- лучшая студентка  курса!  Ей
 попросту стало жаль  этого неуклюжего  паренька, который уже собирал вещи. По доброте души, подошла, успокоила, стала помогать. Часами просиживала с  ним – объясняла, переписывала  его задания, вталкивала всё , что было можно в его голову. И Николай, который до этого вообще ничего не соображал, начал постепенно  улучшать свои оценки. Ни исключили!  Вот тогда он и понял, что умная, грамотная- это его букссир!
- Она же еврейка,- отговаривали  знакомые,- тебе мало наших,  белорусок? Каждую ночь к тебе приходят!
  Стояла весна, цвела сирень, когда Николай предложил девушке выйти за него замуж.
-  Мы, деревенские-  люди закалённые! Со мной не пропадешь,- говорил  Риме.
 Крепкий, светловолосый парень   смотрелся  лучше  на фоне её знакомых  еврейских   
   очкариков  Да они и не были такими напористыми, как Николай. Позже Рима , разгадав  двуличность мужа , жалела о  своём быстром решении. Но жизнь продолжалась дальше:
 совместная  учёба на рабфаке, позже – в юридическом  институте. Потом продвижение
 мужа по службе, назначение  его прокурором, переезд в восточную Беларусь, рождение дочери- всё это  становилось первостепенным. А  всё другое  уходило на второй план. И раньше, и сейчас!
Вот и сейчас её волнения и  тревоги тоже не первостепенные   для Николая.  Зато Рима чувствовала себя, как в трясине, которая  вот- вот затащит на дно. Немного успокаивалась,
когда выходила на улицу.   Видела, что    тысячи евреев из других населённых пунктов, добравшись  в самый восточный городок  Белоруссии, никуда дальше   не едут.
Слышала, как одни говорили: нужно переждать, куда мчаться в белый свет?
Другие бойко заявляли, что Красную армию победить нельзя!  Третьи ничего  не говорили, а напоив лошадей, гнали их   к  поездам.  Когда  прошёл последний товарняк,      все не уехавшие осознали: они  в капкане. Но было уже поздно. А в средине августа  сорок 
 первого года неопределённость и ожидание какого-то  чуда  закончилось :  вошли немцы. Хотя  чудо продолжалось ещё  целый год!  Ни полицейские, ни немецкие карательные отряды,  здесь  евреев не убивали. Хотя в соседних городках их  массовое  уничтожение уже начали   с осени сорок первого года.  Понимая, что каратели доберутся и до самого отдалённого  городка, более прозорливые перешли на территорию  соседней
 России и затерялись в брянских лесах.
 Рима каждый день планировала уходить , но всякий раз муж её отговаривал, находя разные причины. То страшил    дождливой  осенью  и холодной  зимой , то тем, что немцы не предпринимают никаких карательных действий. А   в начале  сентября 1942 года , когда Рима стояла уже на пороге , не отдал  двухлетнюю дочь. Знал, что без неё она никуда не уйдёт.
 И вот наступило четвёртое сентября.  Тихий городок разбудили, выстрелы,  крики, ругань, плач. Рима металась по дому, понимая, что теперь она  уже никуда не убежит…
 Когда колонна евреев , шедшая по   их улице,  подошла к дому прокурора, Николай Сидорович , выбежал на улицу.  Не известно, что он  говорил начальнику ,  но судя по его обычной лексике, мог сказать следующее: « Я человек – законопослушный. Сообщаю: в  доме укрывается еврейка   с ребёнком».
  Через пять минут  Риму с дочерью выбросили на улицу, втолкнули в колонну обречённых. Светлые волосы ребёнка,  как у русского папы спутались, она рыдала   вместе с мамой. Они поднимали руки, просили помощи у отца и мужа, который быстро ушёл, закрыв за собой дверь дома. Соседи- белорусы , не выдержав этого зрелища, ворвались в колонну, выхватили девочку и отнесли её к отцу.
-  Пусть хоть  она  останется в живых. Мы поможем тебе  её растить: она такая же  еврейка, как и белоруска. Она твоя родная дочь».
 Двухлетняя Леночка прильнула к отцу, она просила его  вернуть её маму. Кричала, плакала, умоляла и  целовала. Но прокурор по фамилии  Махов  был непреклонен:
-  Власти запретили укрывать евреев. Для меня прежде всего закон, от кого бы он не исходил- от советской власти или от немецкой.
 Не слушая крик дочери, он  догнал колонну и бросил  её полицейскому в руки.
 С белой повязкой на рукаве и с ребёнком  на руках, он так и  шёл до  открытого рва. Видимо, что-то человеческое промелькнуло в сознании полицейского ,  или стало стыдно перед соседями, которые клеймили его вместе с отцом.
 Что он  мог сделать- сделал! Не расстрелял крошку, а  сбросил её  живую в  ров… Одни люди потом говорили, что там, где она лежала среди трупов, только  слегка присыпали землёй .  Другие, что ночью  кто –то раскопал ров и  спас почти задохнувшегося  ребёнка. Третьи , что  возле прокурорского дома видели  тёмную   тень  и,  как взметнулось  огромное пламя.  Оно было таким  сильным , что прокурор не успел выйти.   Тем более, что дверь в дом завалили  снаружи. Из  соседей  на помощь никто   не пришёл: смерть подонка восприняли, как Божью кару…

 Брат и сестра: Мозырь  и Масада!
31 августа 1941 года около 40 евреев из города Мозырь подожгли дом, который закрыли  изнутри. Они решили  лучше умереть свободными людьми, чем погибнуть от  рук врага, пройдя    унижения  и издевательства. Тем самым повторив  подвиг древних евреев Масады  через 2000 лет…
…  Саша Гофштейн    ещё раз  посмотрела на всех, кто пришли   и опустив руки на колени,  стали дожидаться своего последнего часа. Она смотрела в глаза каждому, чтобы проститься, чтобы встретиться взглядом в взгляд. И молча спросить:
- Согласны  принять  страшную  смерть? Это только в сказках живая вода  оживит  мертвецов , а наши обугленные, чёрные тела через  какие-то минуты никто и не узнает. Все  готовы?
…Всего  девять дней назад немецкие войска  вошли в Мозырь, а    кажется,  что  кошмар , который они  принесли ,   длится   десятки лет.  Он  начался  с физического и морального унижения  седобородых  евреев.  Ударами кованых сапог фашисты заставили  старых
 людей  поднимать  ведёрки с водой  из реки Припять на  высокую гору.  Знатоки Торы, умудрённые  Вечными Книгами , они  оказались  бессильными перед жестокими   варварами -  и обессиленные падали  один за другим.   Потом  по  ним  забавляясь,  стреляли, как в тире.
- Мы-  арийская раса! Мы- выше всех! Немецких евреев отправили в концлагеря ,  польских- пачками пускали в расход! А  с беларускими - повеселимся, как  кошка с мышью,-   каратели издевались  над ними самыми изощрёнными способами.
-  Ещё   подохли  ,  как мухи? Тогда,  танцуйте, танцуйте !- выталкивали  на площадь  тех, кого не успели  расстреляли.
 И снова  люди падали без изнеможения,  и снова по ним стрельба, как в тире…
 А завтра новый вид издевательства? Это страшнее смерти в тысячи раз?
-Что делать,-думали евреи?- Бороться за жизнь? Но чем? Топорами и лопатами? Ими
много  врагов не убьёшь . Да и кому выходить  с топорами? Женщинам, детям, старикам? Были  бы молодые! Но они на  фронте.
 А Нисел Гутман  81- летний старец  - знаток еврейской истории,  рассказывал  о подвиге древних евреев :
-   После падения Иерусалима, ещё три года мужественные евреи  удерживали крепость.. И когда стало ясно , что завтра  в неё  ворвутся римляне,  мужчины вначале  убили своих жён и детей. Затем  по жребию определили   десятерых человек, которым предстояло заколоть остальных.  И каждый распластался на земле возле  мёртвых жён и детей, обхватив руками их тела. С  охотой подставив своё горло десятерым, исполнившим ужасную обязанность. Эти люди без содрогания пронзили  мечами всех, одного за другим.  Затем они бросили жребий между собой, чтобы тот, на кого укажет судьба, убил девятерых товарищей. Последний из 960 осаждённых поджёг крепость и покончил с собой.  Когда римляне поднялись на Масаду, они обнаружили груду убитых   и были поражены величием  духа и их презрением к смерти. И было это в  первый день праздника Пейсах в 73 -ом году до нашей эры».
 Старый еврей говорил , а за окном бесновалась звериная стая. Её количество умножалось за счёт местных подонков.  И от неё защищали только  старые стены дома номер 19 по улице Пушкина. Птицами бы улететь  в форточку один за одним?   Только это не дано людям? Но люди могут  обрести крылья свободы и на них улететь в другой мир? Вместе со старыми стенами дома, который их будет защищать до последней минуты жизни и не даст погани надругаться над ними?
  Что уже обсуждать? Решено! Поэтому и собрались  в доме Гофштейна. Чтобы не было заметно, каждый купил  немного керосина, а когда слили его, получилось несколько больших бутылей. Дом  намеревались  облить бензином как для себя, не жалея. Чтобы он сразу  вспыхнул огромным костром. Кто возьмётся это сделать?  А что гадать? По примеру евреев Масады,  тоже проведём жребий. Кому он выпадет- тот и исполнитель!

…  Саша Гофштейн    ещё раз  посмотрела на всех, кто пришли   и опустив руки на колени,  стали дожидаться своего последнего часа. Она смотрела в глаза каждому, чтобы проститься, чтобы встретиться взглядом в взгляд. И молча спросить:
- Вы согласны  принять  страшную  смерть? Это только в сказках живая вода  оживит  мертвецов , а наши обугленные, чёрные тела через  какие-то минуты никто и не узнает. Всё решено? Тогда я скажу: И за вас, и за себя! Мы готовы!
…Саша- Сашенька- красавица, год  назад ещё была невестой, а сейчас уже молодая жена. Держит в руках бумажку. На ней одно слово: « Исполнитель»!
 -И зачем она по жребию попала  мне ?  Было бы легче , закрыв голову руками, закутаться в старое одеяло и  сгореть вместе с ним? Совсем недавно вошла   невесткой в этот 
 большой дом!  В девятнадцать лет так хотелось  любить и быть  любимой! Хотелось  дождаться своего первенца, а потом второго, третьего  , четвёртого ребёнка. Еврейские мамы любят большие семьи. Так хотелось, чтобы  дочери были высокими , с длинными волнистыми чёрными косами, с двумя ямочками на щеках, как у меня. А сыновья- высокими крепышами, как отец! Так многого  хотелось! Ничего  там сверхъестественного , а простого человеческого счастья: родить детей,  пригласить родных, друзей на бар-мицву  и бат- мицву, дождаться  свадебные торжества дочерей и сыновей!
 А затем- новый круг: рождение внуков! Господи! Как хочется жить! Ты понимаешь или нет, что  как хочется жить ! Неужели ты не соображаешь,  что сейчас я сожгу не только себя, но и своих не родившихся детей, внуков, правнуков? Господи! В чём они виноваты  перед тобой? В том, что именно ты создал нас всех  евреями? - Саша хотела кричать, но только беззвучно шевелила сухими губами.
 Теперь, когда на краю жизни, она высказала всё  Повелителю , успокоилась  . Теперь  знает, что делать дальше?  Вместо  будущего первенца,  бережно берёт   в руки   большую бутыль с керосином. Нужно её удержать, чтобы  не упала из-за тяжести! Нужно взять ещё
 большой факел.  И дополнительно несколько ёмкостей с бензином! Нужно быстро  облить дом со всех сторон,  поджечь факелом дом.  А потом войти , запереть его снаружи и сгореть вместе со всеми!
- Факел в одну руку, бутыли с бензином- во вторую. На- выход!
Даже  трудно представить , как огонь  будет обжигать  тело? И меня сегодня уже  не будет? Никогда не будет?  Как  страшно! Невыносимо страшно!  Такая  смерть не будет  мгновенной ? Куда легче получить пулю ?  Но смерть  от пули будет обязательно   после пыток, мучений . Не факт, что ещё и пуля  будет?
- Иди, девочка! Иди,- Нисель  Гутман  покачал головой. 
-Мужественный он  человек!  А Шлёмочка  Гофштейн? Самый маленький из  всех?   Ему только   шесть лет! Мечтал быть путешественником? Открывать  новые страны? Может  быть бы и открыл, став новым еврейским гением? Но сегодня у него последнее путешествие. Бедный, всё знает. Плачет и прижимается к маме,  прячет свою головку у
неё на груди.   И она тоже кивает головой: « Иди, девочка! Иди»!
Господи!  Они все кивают в знак  согласия  и  показывают взглядами, чтобы я  быстрее выходила на  улицу с керосином?.
Вам не страшно, мои дорогие Гутманы, Зарецкие, Гофманы, Домничи, Рогинские?
Если  мне выпал жребий  поджечь  дом, я    сама   согласна   сгореть в этом пламени тысячи раз, чтобы  вас  спасти ?Только  это не поможет.
   …Саша выходит на  улицу, поджигает дом , заходит во внутрь и закрывает  за собой входную  дверь.  Евреи берут  в руки  святые книги и молятся. Дым быстро  заполняет помещение, начинает выедать глаза. Разгорается пламя,  его язычки смертоносными змейками вползают в дом, обвивают  волосы, лицо, руки…
- Ма-ма,- кричит шестилетний Шлёмочка.
- Господи,- как больно не выдерживает  Саша Гофштейн.
  О нестерпимой жары раздирают лица Эля , Фейга, Эеп, Хая , Роза Гофштейны, Эля, Малка Гофманы, Фаня Шехтман, Ицхак Фарбер, Гнейша Сандомирская, Соня Рагинская, Мовша Рабинович,  Нисель Гутман,  Исроэл Каган, Берка , Броха Зарецкие ..
 Раньше они  приходили друг к другу на свадьбы, а когда , кто умирал- на похороны тоже. Но разве могли представить, что придут  все вместе на  свои общие похороны? И вот пришли:   31 августа 1941 года…
 Под напором  пламя,  падают  стены, перегородки, балки и наконец, рухнула крыша.  Черные обгоревшие брёвна  похожи на обугленных людей, а люди на обгоревшие 
  брёвна. Местные жители были в изумлении от  самосожжения евреев, а немцы-  в ярости. Они не могли  даже представить, что евреи им бросят вызов .  Что предпочтут
 такую смерть расправе над ними. И фашисты стали жестоко  издеваться над стариками, женщинами , детьми: бросать их  живьём в ямы,  разбивать головы младенцев об деревья, топить в Припяти. Точное число уничтоженных  не известно, как и имена всех.  Только выжившие родственники, находившиеся в то время  на фронте или в глубине России, могут  об этом знать.  Но  примерные цифры  есть: каратели и их местные прихлебатели уничтожили в Мозыре около 4000 евреев.    Добровольную смерть выбрали в десять раз меньше? Нет! Значительно  больше! После поджога дома, многие  сами  себя умертвляли : травились, резали вены, бросались в реку. Но в  героической истории известны только имена  сгоревших…
А в  Мозыре, как это было  принято ,  её  долго замалчивали.  И  при советской власти,  и в  независимой Беларуси. Зато  вволю ходили шуточки о евреях, просидевших в войну в Ташкенте, о  трусости и покорности  идущих на смерть. Что об этом говорить? Разве мы не видели непроницаемые лица чиновников? И если бы не Яков, внук героя Ниселя  Гутмана, мало  кто бы узнал о подвиге  мужественных людей? Но и   Яков  ничего бы не сделал, если бы не рухнул Советский Союз и он не смог уехать в Америку. Продолжал бы жить в болоте лжи и духовно  умирать от бессилия что-то изменить! Хвала Богу! Пришёл Горбачёв! Яков Гутман, американский гражданин  вернулся в Мозырь , чтобы воздать дань Героям  и увековечить их память! Внук- из того же боевого племени, что и его дед! Дед не  побоялся шагнуть в пламя, а Яков   перешагивать  пороги   кабинетов самых высоких чиновников? Что только  они ему  не
 говорили, какие только козни не выстраивали ,  но  так  и не помешали    воскресить  событие, происшедшее 31 августа 1941 года.
Преодолев  огромное  сопротивление властей всей мастей,  Яков  и его  смелые сподвижники, на месте трагедии  поставили  памятный мемориал с надписью:  « Здесь вознеслись в небеса души мозырьских евреев, погибших в самосожжении…».
Вот такая история произошла в Мозыре.   А в Ашдоде,  где также хотели поставить обелиск в их честь, она  к сожалению ещё далека до своего завершения.

 Родные, красивые лица!
 Вы пришли из туманной дали?
 Не знали, что с вами придётся проститься
 В той стране, куда мы вместе  улетали?
 И вот снова вернулись ко мне?
 Из зелёного белорусского лета?
Неужели на этот раз не во сне?
 Как часто бывает на рассвете7

 Ничего не волнует, не тревожит?
 За плечами у вас пять сыновей!
 А вот моё сердце застучало до дрожи
Когда услышал: « Сынок! Как же ты постарел?..»
 В прошедшее время не летают самолеты.
 Там остался отцовский дом!
Зато с нами осталось это старое- старое фото!
 Значит! Снова мы все вместе живём!

   На крылечке мама сына провожала.
Закрылась калитка- по жизни дальше побежали
  Звали дальние дороги! А какие были планы!
 А на крылечке дома всё стояла мама.

 Думалось: вся жизнь впереди!
 И самое главное- тоже!
 Неужели , теперь уже всё позади?
 Не заметил, что самое главное прожил?









…От себя лично хочу добавить:  В  Беларуси, в которой я прожил 43 года,  есть  не только  Брестская крепость, как символ мужества  советского народа!   Я был здесь не один раз!    Преклоняюсь перед величием подвига наших воинов, которых вёл за собой еврей и комиссар - Ефим Фомин. Преклоняюсь перед погибшим в Брестской крепости  старшим  сержантом  Марком  Элькиным , который до войны жил в  городе Климовичи ,  откуда я уехал в Израиль.
Поэтому  меня  нельзя за



огрудке ,  через  колючую проволоку Ганцевичского  концлагеря,   
про успешные  еврейские партизанские отряды братьев  Бельских , Зорина, и про менее успешный    отряд Сони     Примак  в Кричевском районе, уничтоженный то ли немцами, то ли местными мужиками…
 Снята тайна  с  имён     беларуских праведников: годами было опасно кому-то говорить, что во время войны спасали евреев. Теперь уже можно! Только никого из этих
  праведников Уже нет в живых!  Но есть  их дети, внуки, правнуки. Все они-  из особого рода! Каждая встреча с ними- это приобщение  к духовному светлому миру, который им передали их деды и прадеды- настоящие беларусы!
   А я очень надеюсь на то, что придёт новое  время и мы   поедем   по местам еврейского героизма и сопротивления. Тем более, что в Беларуси  сколько таких мест ещё не открыто?



И если бы  не Яков, внук Ниселя Гутмана , который  уехал в Америку и не его смелые подвижники, такие же , как  их родные, не побоявшиеся  шагнуть в пламя,  и сегодня никто бы и не знал о  том, что произошло в городе Мозыре по улице Пушкина, 19. 




 
   ЕВРЕЙСКИЙ ОСТРОВОК
 ПО ЖРЕБИЮ ИЗБРАДИ ДЕСЯТЬ ЧЕЛОВЕК

 Я верю в то
 конце концов  привезти и поставить памятный знак на месте беларуской Масады. Только  пройдя огромное сопротивление
 И в заключение хочу сказать: мало на словах

 а вместе с ними и маленькие серые людишки. Один из них, Никанор, которого Николай посадил за убийство, стал важным человеком при новой власти, вызвал к себе бывшего прокурора.
-Ну что? Теперь мой черёд


а вместе с ними и   маленькие серые людишки.
 Один из них, Никанор сразу же получил солидную должность в комендатуре: немцы  таким , как он верили. Сидел в советской тюрьме за   убийство. Хотя , по существу убийства и не было, была дорожная авария. А вот виновен  он в ней или нет, это ещё нужно было доказать?  Никанор  вообще в тот вечер никуда не выезжал. Хорошо помнит, что пришёл давний знакомый Микола: хорошо выпили. А в конце вечера гость  попросил его мотоцикл на пару часов. Что  было дальше, ничего не помнит.
А был наезд на участкового милиционера, который не выжил. Кто им управлял- не разбирались: Микола  , как сквозь землю пропал. Пришли к  Никанору, руки назад – и в кутузку. Долго не разбирались.
 Судья   Шахов ни за что упёк  Никанора  за решётку на десять лет.
 Красиво так рассуждал о законности, советской   морали, даже не дал открыть рот Никанору, предупредив заранее, если он  не будет ничего отрицать, выпустят прямо в зале суда.
 Это потом он уже узнал, что сбежавший Микола сын его двоюродного брата, который покрывал
\
 
 попросил машину его знакомый, Микола.  Совершив наезд, он сбежал, вернул машину

 





Камень в спину
 Хаимка- цудрэйтер
 Азви! Алах, Алах…
Билет на стадион 
 Рисунок из сорок четвёртого года


Камень в спину

 Стэра не молода: ей уже за восемьдесят, Но пока на своих ногах



 А потом взял вилы и пошёл в бригаду.
- Что делать?- переспросил его бригадир,- брать побольше, бросать подальше.
 Брал побольше, бросал подальше. Платили мало, но две зарплаты- это не одна. Справил себе сапоги – резиновые на слякоть, кирзовые- на зиму и лето, фуфайку. В ней и пришёл в « махнёрку» - так  называли  в городе училище механизации. Знал, что здесь  хорошо кормят,   дают одежку, а главное научат работать на тракторе.  Правда, не был уверен, что примут с его одним классом и двумя  коридорами ?
Мама  Кристи успокоила:
- Ты думаешь, туда шибко бегут грамотеи?  Скажешь, что могу писать, могу читать.
Та  сказал.  И приняли его с одним классом и двумя коридорами.
 Для Кристина  это  было событие. Он стал быть изгоем- он стал таким ,как все! Раньше его  не принимала  соседская детвора, на играх с ним, на всякое общение с ним был наложен запрет. Неизвестно кем и когда. Но с Кристином было западло даже разговаривать , не то , чтобы играть в футбол или в лапту. А он и не напрашивался: был особняком от всех. И вдруг  со всеми вместе- и в столовой, и в спортзале, и  в классе, и на практических занятиях!
 Мама Кристи не могла налюбоваться сыном , когда  он подъехал к дому тракторе.  Она никогда так не радовалась в жизни, как сейчас! Ну, может , когда он родился? Но та радость была вровень  с тревогой: а  как жить дальше. Сейчас всё было ясно, как солнечный день. В доме появился кормилец и теперь сможет её  скрученные от работы на ферме руки, могут немного отдохнуть.

 Когда Кристи исполнилось   двадцать пять лет, она решила его женить.
- Пора! Давно пора,- говорила сама с собой,- только , кто за его пойдёт? Это в её глазах он вырос, а для всех он так и остался человеком без имени,  никто со знакомых ни разу

Его ровесницы
 Когда сыну исполнилось двадцать пять, Кристи задумала его женить. Да! А кто ещё? На знала, что  нрикто  из выср

 



 





Ось в его
 Сапоги деда Игната


  Из 250  евреев убежавших из красного замка в живых осталось меньше сорока.
 В их числе- Циля  Закхайм…


 Циля зарылась в  стожок сена, закрыв уши руками. Везде- то тут, то там    гремели выстрелы, слышались
 злобные крики, плач. Только что она была  в настоящем  аду. Он там ,за пряслом   и остался.  С её подругами -  одноклассницами  Софой, Златой, Симой .  Договорившись быть вместе, они  выскакивали одна за одной   из подвала, куда немцы загнали евреев.   В темноте потерялись-  и тогда  передумав, Циля  побежала не в сторону леса, а посёлка. Бежала не понимая куда:   главное подальше. Когда уже выдыхалась, увидела низкую изгородь, быстро перескочила  через неё, забежала  в хозяйственный двор и зарылась в стожок сена .
 
 
Уснула под утро, когда   ушла тревожная ночь.  Проснулась  от лая  лохматой  собачонки.  Она то  подскакивала  ближе, то убегала дальше, поднимая трубочкой   хвост.   
Забеспокоившись, что  её услышат  хозяева дома и придут , выползла  из убежища.
 Только сейчас заметила   кровь на руке, вспомнила, как раздвигала   колючую проволоку возле гетто. Пересохло во рту -  облизала сухие губы. И только  собравшись 
 незаметно проскользнуть из чужого двора, как услышала:

- Дачушка, не палохайся( дочка, не бойся)!
 Циля оторопела. В прошлой жизни её только  так  называли отец Зелик и мама Дора, а в этой- « грязная жидовка», « юде».
 И вдруг  снова: « дачушка» ?

   Сзади неё   стоял мужчина в фуфайке, резиновых сапогах и протягивал … кружку воды.
 Пила ,   выбивая дробь зубами о её краешек,  исподлобья  посматривала  на мужчину. 
 А он отошёл на несколько метров и усевшись на бревно , вынул из кармана мешочек с  махоркой. Потом достал  кусочек бумаги,  разгладил ,  высыпал на неё махорку, скрутил в трубочку, послюнив и поднёс спичку. Всё это время Циля готова была  бежать каждую минуту. Но её  что-то останавливало : во первых,  она не знала, куда бежать? А  во- вторых,  не чувствовала от хозяина дома никакой враждебности.
 Собачка  подбежала к Циле, стала крутиться возле её ног, ластится.
-Игнат я.   Да  ты не палохайся, дачушка!  Бачыш, хлев. Бегом туда!( Не бойся, дочка! Видишь сарай…). Когда зашли в подсобное помещение, закрыл плотно дверь, показывая рукой, мол, иди дальше.
 
 В конце  сарая  стояла лестница. Быстро взобравшись   по ней     на чердак, заваленный большими бочками, позвал рукой девушку.
-  Вижу, что ты еврейка? Бежала из гетто?
 Циля кивнула головой.
- Все мы люди! Будешь пока здесь.
Девушка подняла глаза ,  в её  взгляде был немой вопрос: « Сообщит  или не сообщит немцам  »?
 Будто прочитав его, Игнат протянул девушке свою ладонь . Она была шершавая, тёплая, как у её  отца Зелика.
   И   тут  не выдержав , она  припала к ней   лицом, вздрагивая от слёз  всем телом.

 Игнат молча погладил девушку по голове:
- Буде, буде . Трымайся(  держись).
  Когда уходил, сказал девушке:
 -Кали пачуеш галасы чужых, схавайся у  бочцы и сядзи циха.  Софья ,мая жонка прынясе  табе паесци, а ты адпачывай. Униз сама не спускайся.

(Если услышишь   голоса чужих, спрячься в    бочке и сиди тихо.   Софья , моя жена принесёт тебе еду, а ты отдыхай.  Вниз сама не спускайся).
 
… Прошла неделя. Вечером  Игнат   в какой уже раз  поднялся на чердак, тепло посмотрел на девушку, которая стала благодарить его за хлеб- соль  и приют.
- _ У хлеве много места и бульба вырасла.  Не у гэтым справа. Шукаюць цябе. Хтосьци паведамиу у камендатуры, што  на нашай  вулицы  ёсць беглыя яурэи. Карацей, сёння уначы  мы адправим цябе у лес.
( В сарае много места и картошка выросла. Не в этом дело. Ищут тебя. Кто-то сообщил в комендатуру, что на
шей улице   есть  убежавшие евреи.
 - В лес?
-У  лес? Ёсць там атрад братоу Бельских, у им адны   твае, яурэи,- говорил девушке Игнат,
объясняя  ей, как можно их    найти.

- А гэта табе на дарогу, каб не галадала,  Сафия  падрыхтавала , - и добавил,- а ад мяне  цёплыя боты. Сам  пашыу для цябе, как не  мёрзла
(А это тебе на дорогу, чтобы не голодала ,  Софья подготовила и добавил,-  а от меня тёплые сапожки, чтобы не замерзала).
 … Циля    пробиралась через лесные заросли, вслушиваясь в каждый шорох.   Знала, что в бесшумных сапожках деда Игната и с картофельными пирожками  Софи, она обязательно дойдёт!
Дошла!  И стала   ещё одной бесстрашной партизанкой еврейского отряда,  а  государство Израиль через?   лет  Игнату и Софии Ермолович  присвоил высокое  Звание-  « Праведники Мира»-
 - единственным из посёлка Мир!
 



Месть волчицы

 Сложив ладошки рупором, девчонка кричит:
- Настя!
  Эхо улетает далеко  :  « Я-я-я»
 Снова ладошки к губам: « Настя ,  королева».
 Теперь эхо возвращаясь, повторяется дважды: « Я-я-я ,а-а-а »!
 Девчонка смеётся, машет кому-то в сторону: « Хватит  называть меня  стрекозой, мотыльком.
- Я –лесная   ко-ро-ле- ва» !
Протягивает руки вперёд : « Доброе утро, полянка черничная ! Ягодки земляничные»!
Узнаёте меня?
 Настя - семилетняя    дочь лесника Ивана, живёт с родителями в небольшом домике , на окраине леса. Рядом- ни души!   До ближайшего   села Доброе-    больше трёх  километрах. Ездила туда с отцом  несколько раз: мололи зерно на местной   мельнице,  да покупали  обновки: износилась за лето.  В селе не понравилось: мужики на подводах крикливые,  тянут матерей за юбки дети сопливые . Дороги с ямами-ухаб за ухабами…
- Во-о-н, видишь,- отец  показал рукой  на красную крышу –там  школа! Сюда будешь приходить учиться!
 - Впереди целое лето!  Чего зазря сейчас говорить ?
 А вот на мельнице ей понравилось! Раньше не знала : как  на столе  появляется хлеб да булки? Есть и есть!
 Мама, улыбаясь, вынимает из печи румяные  булочки , покрытые розовой  корочкой .
- Не трогай,-   останавливает она дочь   , они  ещё горячие, дай им  немного остыть .
 Вот и все  её прежние   познания: булки из печи, мука – из мешка.
 -А-а, оказывается, мука не из мешка? Мука из зерна, которое привезли на мельницу? Каждую весну отец выводит коня, пашет ,  а  мама разбрасывает  из лукошка  семена. И я   в поле, и младшая сестра Агафья, и  даже самый маленький  брат Костик . Вскоре появляются зелёные всходы. Потом  они поднимаются в рост,   желтеют   ,  наливаются   колосья  . Вот тогда моя  мама берёт в руки серп. Раньше  мне  не разрешала. Говорила, что я  маленькая,   серпом могу порезаться. Но  теперь с мамой  срезаю колосья, а отец их молотит на гумне,- рассказывает  Насте  новому знакомому- сыну мельника Арону. Ему, как и ей всего семь лет и он  тоже начинает учёбу в школе.
- Как ты интересно рассказываешь! Я не знал, откуда  берётся зерно. Знал только , что из его мелется мука.  А потом её высыпают в мешки и люди забирают домой. Знаю, какая есть мука: пшеничная, ржаная,- говорит он,  поглаживая пальцами чёрные сросшиеся брови.
- Это потому что  высевается пшеница , рожь.
 Встряхнув   светлой чёлкой,  девочка  говорит:
 
- Я никогошеньки в вашем  селе не знаю.  Только тебя. Давай подружимся?
- Давай!
 И  взявшись за руки,  они   побежали.   Арон  хочет  показать   Насте   водяную  мельницу, которую его отец Давид арендует :
- Смотри !  Внизу плотина,   вот здесь  она перегораживает реку. Вода льётся на мельницу и…
- Что и?
- Из зерна мелется мука!
- Теперь я знаю. Знаю всё про хлеб и булки ,- захлопала в ладошки Настя.
- Стрекоза , ты где?- услышала требовательный голос отца.
Подбежала- такая сияющая, не выпуская из  ладошки  руку мальчика.
-  Я не стрекоза. Я  теперь  королева,  а  это Арон! Мы будем дружить!
- Ну и ну,-  хотел пошутить Иван- лесник, но
только хмыкнул в  пшеничные  усы.

А сегодня   последний день лета . Вот и прибежала будущая первоклассница  в лес, чтобы перед школой   попрощаться со   своими  друзьями - полянками, деревьями , грибами да ягодами.

Как егоза- стрекоза, прыг да скок, прыг да скок! Вдруг услышала жалобное повизгивание.
- Волчонок?
Обошла дерево, отодвинула толстые  ветви, осторожно достала бурый живой комочек.
-Ну ничего, ничего,- мы тебя подлечим и принесём обратно.
 Заметила, что  у  волчонка сломана правая передняя ножка, сильно повреждён живот- из него постоянно сочится кровь. Переживая  за  найдёныша, не разбирая дороги, помчалась   домой, к отцу.
Он мало того , что лесник, так ещё и лесной  лекарь! Научился кое-чему за двадцать лет, многое делает сам, а  когда  сомневается , обращается к знакомому  ветеринару Лейбе.  Он живёт в селе,  родной брат  мельника Давида.
 - Садись,- командует дочери.
 С  волчонком в руках,  быстро  взобралась на коня. Иван пулей взлетел  на него, пришпорил  босыми пятками  и только их видели.
Коня  гнал  не зря. Знает,  что  встретив  шабат в  пятницу  до захода солнца,  прекращают все работы.
 - А сегодня пятница,  ох-х , не повезёт,- беспокоится  он, бросая взгляд на заходящее  солнце.
 На взмыленном коне  залетел  во двор Лейбы. Детвора в нарядных  рубашечках , с какими- то шапочками  на головах .   Женщины   накрывают  столы  белыми  скатертями , ставят на него подсвечники, пышные булки,  бокалы, вино.
-Что  такое, Иван?- Через пять минут  у нас наступает шабат?
-- Дяденька, дяденька!  Он умирает, спаси!- бросилась к нему Настя.
- Кто умирает?
-Мой волчонок!
- Волчонок? Для спасения живой души можно нарушить шабат?- войдя в азарт, спросил  ветеринар.
- Можно! Можно!- первым подбежал к нему паренёк со сросшимися  бровями.
Его лицо показалось  Насте  знакомым  Да это же Арон , сын мельника!
Лейба облачился в тёмный халат ,  взял стонущего   волчонка и   ушёл в какое-то помещение. Вернулся через час, неся забинтованный  комочек   в руках.
- Ещё немножко и не выжил бы. Потерял много крови.
- Спасибо тебе, Лейба! Сколько я тебе должен? -стал благодарить Иван.
- А ты забыл, как  в  святой  для тебя день- в воскресенье ,  вытащил меня  из браконьерского капкана? Что тогда сказал?  За спасение живой души грех расплачиваться деньгами.
- Да! Так и сказал!
 -  Я тоже считаю, что грех  ,- и обратившись к жене и дочери сказал:
- Малка, Рейзеле! У нас  сегодня  дорогие  гости,-  поставьте для них    субботние  приборы.
 Арон, как старый знакомый взял Настю   за руку  и  повёл к столу, по дороге рассказывая:
 - Прошлый шабат мы отмечали   в нашем доме , а теперь у дяди Лейбы.    Садись! Здесь вся наша мишпаха»( семья)
 Для девочки , выросшей в крестьянском доме, всё здесь    было в диковинку. Булки называют по другому- халами. Они даже вкуснее, чем те, которые  выпекает мама. Вначале Лейба прочёл молитву на непонятном ей  языке, потом  стал раздавать  по кусочку халы с солью. После этого   налил  вино в красивый бокал  , каждый делал из него  только глоток и передавал другому. И только  после этого началась субботняя трапеза.
 А волчонок тихо сопел на руках.
- Можно я  к вам буду приходить его смотреть?-  спросил Арон, поглаживая малыша.
 
 





 … Волчонок  поправился .    Ласковый  ко всем, но  особенно к  Алёнке  и Арону ,   он обнимал  их    лапами,  лизал языком, словно хотел отблагодарить. Между ними   установилась какая-то незримая связь.
 -Хан, - так назвала Алёнка волчонка ,  понимал   их  по  взглядам , жестам, словам, а они постепенно  узнавали его  повадки.
 Хан быстро подрастал и всё чаще убегал в лес, не возвращаясь вначале по несколько дней , потом недель,  а позже и месяцев.
 Прошло два   года, как ушёл  Хан.  Начало осени.  Холодно.  Одевшись  потеплее,  Алёнка вышла на улицу. Увидев волчьи следы на земле , громко воскликнула: « Хан! Хан! Это ты? Ты?
 Из-за угла показалась голова огромного волка. По тому, как он   поднял уши и завилял хвостом, Алёна узнала  в нём своего  волчонка. Бросились друг к другу :  он снова  обнял Алёнку передними  лапами, лизнул языком по щеке,  а она уткнувшись в шерсть, гладила и гладила его.
Девочка и волк  снова были вместе -и снова понимали друг друга?
 Вдруг Хан отскочил в сторону и куда-то помчался. Алёнка  по его движению поняла, что скоро  вернётся. Когда был совсем маленьким, то убегая , всегда оглядывался, этим самым показывая, что  не надолго. Вот и сейчас  повторяет  тот же самый поворот головы.
- Хан! Хан! Я тебя жду,- закричала ему вслед.
Заскочив в дом,   радостно всем рассказала про Хана.
- Я тоже пойду его встречать,- воскликнул Арон.
 
Хан бежал быстро,  прыжками.  А за ним катились какие-то серые шарики.
-Что это? Не понимаю,- вытянув руки в сторону Хана, удивилась Алёнка.
-Наш Хан оказывается не Хан?
- А кто?
- Ханеле! Мы думали, что это волк, а оказалась волчица. Значит, не Хан, а Ханеле! Идёт?
- Идёт!
 Волчица тем временем подбежала ,снова  стала ластится к детям: то к одному, то ко второму.
 Возвращалась к  волчатам ,которые заняв круговую оборону не подходили ближе, чем на двести  метров,  а потом   снова подбегала к Алёнке и Арону.
-  Я понял, что Ханеле пришла  не случайно.  Она хотела показать нам своих детей,- проговорил Арон,- волчица понимает всё, как человек. Жалко, если уйдёт навсегда,- проговорил Арон.
-  Не волнуйся! Я её всегда найду.
… Прошёл ещё год, а может и больше.
Вся семья выскочила на громкий стук в дверь: заскочил Арон, испуганный, грязный ,  в крови .
 В семье  Ивана уже знали, что евреев села поместили в гетто, окружили его колючей проволокой. Несколько раз Настя с отцом и мамой подходили к ограде, но полицаи на них  кричали, немцы наставляли автоматы. Однажды она  даже  перелезла через проволоку, нашла  Арона, передала пару картофелин и сказала:
- Убегай! Мы тебя спрячем.
-И вот теперь он прибежал! Молодец! Но почему так напуган и взволнован?
- Сегодня всех расстреляли – и маму, и папу, и дядю Дейбу- всех,всех! И меня. Я вылез из ямы. Мне нет к кому идти.
- Здесь он  будет , жидёнок , здесь!  Больше ему негде прятаться,-услышали голос старосты Никанора, который жил по соседству   с мельником и часто видел  Настю и Арона  вместе.
 В дом ворвались полицейские, и  ударом  прикладов  выбросили  мальчика во двор.
Ивана , его жену  Ганну    и троих детей тоже вытолкнули на улицу.
- Вас, жидовских пособников  при всех  казним, другим будет наука,- хохотали полицейские , радуясь удаче.
 Под дулами ружей бросили на подводу, связали  руки узлами.
- Не крути   руки ,  гад!-  прохрипел  Иван и сразу же получив удар по голове.
 Дети заплакали и в ту же минуту Настя соскочив  с саней ,  бросилась в снежную пургу.
Полицейские даже не успели поднять оружие, как она замела её след…
 Девочка бежала и кричала: « Хан»! Хан!
В минуту волнения она называла волчицу её  первоначальным именем. Несколько раз встречалась с ней возле упавшего дерева, где подобрала.
 Вот и сейчас падая в сугробы , она туда бежала и кричала: « Хан» ! « Хан»!
 Её душераздирающий крик разносился по лесу, возвращаясь: « Ан- а-н-н…».
 Сколько бежала, сколько кричала не помнит?  Только очнулась от того, что-то горячее  и большое наклонилось над ней.
Настя  обнимала волчицу, гладила её по   морде,  плакала , что-то шептала . Они давно научились понимать друг друга.   А на горке за ними наблюдала  волчья  стая- дети и внуки Ханэле. По какому –то невидимому её сигналу,  они скатившись   вниз  и  все вместе рванули в буран.
 Покрасневшие глаза  хищников сверкали горячими  огоньками, скрипели зубы, волчья стая вышла на охоту.
 
 …А Никанор спал и видел себя хозяином  большой хаты , где раньше   жила семья Давида, видел  себя в его
халате, видел, что сидит за его   столом.
- Немцы  пообещали  за поимку евреев награду. Попрошу себе дом мельника. Кто словил жидёнка? Я , Кто догадался быстрее всех , где он? Я ,-разговаривал сам с собой во сне. 
 Проснулся, подошёл к чулану, повертел в руках  тяжёлый амбарный замок. Открыл дверь.
-Дяденька Никанор, отпустите.  Я  вам  ничего  плохого не сделал. Мне холодно, всё болит,- начал проситься  мальчик.
-  А кто, суки,  Иисуса распял?  Кто  Россию продал?
- - Какого  Иисуса? Я его ни разу не видел!

-Скоро  увидишь. Я тебе организую встречу с ним,- как змея,  прошипел  Никанор.
Заперев   беглого на дополнительный замок,   он    остался собой  доволен.
- Утречком самолично сдам жидёнка  коменданту ,-  рассуждал  про себя    немецкий староста ,-  дом мельника   будет точно моим!
  Засыпая ,  захотел  себя снова  увидеть  в большом доме –
место этого увидел над собой волчью морду и оскаленные зубы.
Ханеле впервые вонзила их в горло человека.
 а стая  ворвалась в  полицейский участок…




   Погоняя лошадь  ,   Иван  увозил на санях  в лес  свою семью и  избитого Арона.
 
    Алёнка укрывала его овчинной шубой,  волчица бежала впереди, волчья стая  летела за ними  следом.
 
…  Эту невероятную историю  мне рассказал   в Израиле мой старый   знакомый  по имени Иван.
-   Невероятно!  Кто тебе её  рассказал  , или сам выдумал?
- Дедушка Арон и бабушка Настя. Да вот и они, на фотографии.
 Смотри!
 Светловолосая девчушка и паренёк со сросшимися   бровями стояли по обе стороны большого волка. А на обратной стороне фотоснимка было написано: «Мы и Хан»…


Аленушка
- дюймовочка




 По мотивам  автобиографичного романа   
известного белорусского писателя Николая Чергинца  « Операция « Кровь»


Трёхлетняя  девочка открыла глаза: темно. Хотела  разогнуть  и выпрямить ножки:  они уперлись в твёрдую  стенку.  Попыталась  повернуться на правый  бок : не смогла - очень  узко.   Хотела сказать, что душно и хочет  водички -  вспомнила: ей сказали лежать тихо.
 Много раз говорили, просили.  И она запомнила  :   Была послушной девочкой! В своей двухлетней жизни

   сначала  ползала, потом  мама  папа  водили её за ручку. Только пошла   сама    и научилась  бегать по дому, как пришли злые дяди и выгнали  всех  из дома. Перегнали в холодный барак,  вокруг его  повесили колючую проволоку. Дети плакали-  их   куда-то отвезли. После этого рыдали взрослые тёти, мамы и бабушки маленьких детей.
 А девочку не увезли: мама успела  поднять половицу, положить её вниз, закрыть половицу  и  поставить наверх старый стол . После того , как  спрятала в первый раз, делала так всегда , когда   выгоняли  на работу  вместе с другими женщинами из гетто.
  Девочка, завёрнутая в старую тряпицу ,   долго   лежала на земляном полу, пока мама не возвращалась в барак.  Тогда она   быстренько её  вытаскивала , согревала своим телом, давала  сухарик с водичкой и крепко обняв , укладывала  с собой до утра.   А утром вновь  поднимала половицу и укладывала  на твёрдую и холодную землю в ту же тряпицу.
 А в один из дней завернула девочку в какой-то сверток  и  приложила палец к губам, мол , молчи.
Девочка   понимала не всё, но этот знак поняла хорошо: нельзя открывать ротик!  Она его закрыла и дышала
  через носик, а   мама вместе с ней стала в рабочую колонну.  До этого всю ночь плакала, целовала    девочку и  тихо   говорила  Фане- своей двоюродной сестре:
-  На   железнодорожном мосту  меня будет ждать бывшая соседка. Там  очень   узко, колонна всегда идёт   медленно. Самое удобное  место   передать ей ребёнка. Господи! Как я   хочу  это сделать , чтобы моя доченька  не погибла в гетто! 

      Девочка закрыла глаза и молчала, как всегда, только беззвучно открывала ротик. Ей не хватало воздуха. Но привыкла терпеть- другой жизни не знала. Мама  погладив её по личику, словно прощаясь навсегда и  сделала быстрое  движение рукой.  В тот миг девочка   почувствовала, что летит…
 Она  не знала, что мама подойдя к краю колонны, бросила свёрточек  в руки своей бывшей соседке.   Кто- то словил его на лету ,  прижал    к себе и  расталкивая  толпу ,   побежал.  Всё быстрее и быстрее, а сзади кричали и   стреляли…

Девочка  это  помнит потому, что действительно помнит  или  потому , что  ей об этом   много раз рассказывали?    А может ,  и не рассказывали: лежит  сама себе в темноте и  будто всё  видит  наяву?   За два года прожила целых двадцать лет?
 Просунула пальчики   через тряпьё: это так  зовёт чужую тётю. У неё тёплые руки и морщинки на лице.  Когда  девочку  принесли  с улицы, она  посмотрела на неё, сказала : «  Как  похожа на свою маму Соню Рабинович »!
 Она не  знала , что эта тётя раньше жила по соседству с её мамой, папой и всей их  семьёй.  Когда пришли немцы,  всех евреев отправили в гетто , а  тётю с детьми    выбросили  на улицу: идите,  куда хотите. Узнав , что  в гетто в первую очередь убивают маленьких детей, предложила своим : « Давайте спасём Эллочку Рабинович».
Бесстрашная Женя- старшая дочь   - взяла на себя  первый   этап  её спасения.
 И вот худенькая, как пёрышка, совсем невесомая, освобождённая из свёртка, девочка  жадно глотает воду. Вода разливается по лицу, течёт  на подбородочек,  на узенькую, как у маленькой птички шейку, на тоненькие ручки. Она  пьёт, а большие чёрные глазки   настороженно смотрят на незнакомых ей людей, по сторонам. Она не может понять , почему нет мамы, тёти Фани!
- Пей, моя  рыбка ! Пей ,-  обнимает её чужая  тётя и говорит : « Закройте дверь в доме  ещё на один засов».
 Девочка  долго не может  уснуть без мамы.
 Тогда к себе  её берёт  тётя с морщинками на лице и убаюкивает  девочку:
- Спи ,  Эллочка! Спи!

- Кстати,- обращается к своим,- давайте  её   будем называть по другому:   Я – Алена, она -  « Аленушка»,  как будто говорим про меня ? Имя « Эллочка» вызывает подозрение.
 - Мама,- а если кто зайдёт,- куда мы  её спрячем? - спрашивает  дочь.
-   В  печке   я убрала  духовку. Теперь там есть место для тайника,.
- И  наша  девочка-  Дюймовочка  туда быстро заползёт?
- Утром начнём тренироваться.

 Рядом с печкой Алена поставила кастрюли, грязные чугуны, чтобы они отвлекали внимание.
Взяла девочку,   поднесла  её к печи и   сказала: « Аленушка, быстро ползи, подбери под себя  ножки ,   сиди  и молчи».
 Девочка понимала , если её спрятали, она должна сидеть тихо и молчать. К этому  уже раньше  привыкла.
  … Проходили дни,  недели.   Аленушка- Дюймовочка, как звали её в семье,  быстро сообразила, что как только услышит стук в дверь , нужно бежать и прятаться.
  А в то утро  Алена Петровна завозилась по хозяйству и не  сразу услышала, как кто-то  без шума  пытается открыть  входную  дверь.   Когда увидела испуганные глаза  ребёнка и,  как она сама пытается спрятаться в тайнике, быстро ей помогла. Закрыла печь на заслонку, заставила её двумя чугунами и вышла в коридор.

Вошёл сосед: поселился недавно в  бывшем  добротном еврейском доме. Алёна понимала, что немцы такие дома зря не дают.
 А он , как гончий пёс,  стал ко всему присматриваться .  Немцы искали девочку, которую вынесли из гетто: увидев, что грубые обыски не помогают, решили разослать  своих соглядатаев по городу. Может, они  быстрее  вынюхают? 
 Аленушка  слышала   громкий стук  сапог, голос незнакомого дяди, который всё ходил и ходил. Она закрыла ротик, ручками обхватила ушки и лежала, затаив дыхание.
  Чужой дядя сел на стул и зло посмотрел : « Ну? Сами скажете или я вам всё скажу»?
 Такой  у него   был метод:   посеять страх у людей, мол , я уже всё знаю сам…
 - Коля,- вынеси на улицу ведро,- попросила мама шестилетнего сына, - боясь,   что он вдруг сболтнёт  что- то лишнее.
    Следом   за ним выпорхнул на улицу сосед:  его лицо подобрело, хитрые глазёнки прищурились:
-  Возьми конфетку,- даёт  её малышу, глаза которого от невиданного богатства жадно заблестели.
- А ещё хочешь?
-Да!

-  Скажи, а  мама хорошо спрятала девочку? Её найдут?
- Нет, не найдут.
 От радости   нелюдь дал мальчику конфету, потом вторую, третью…
- А где, где она?
 Николай был хоть мал, да удал!  Хорошо  понимал:    о девочке никому ни слова! Иначе всем – расстрел! В войну дети рано стали  взрослыми. Чувствуя ,  что за конфеты  слишком заигрался,  показал  на пробегающую недалеко  соседскую девочку:  « Да вот она, побежала…».


Алёнушка – Дюймовочка   открыла  глаза: темно. Хотела   разогнуть  и выпрямить ножки: они  уперлись в твёрдую  стенку.  Попыталась   повернуться на правый    бок : очень  узко.    Хотела сказать, что душно и  хочет  водички -   вспомнила:  ей сказали лежать тихо.
 Много раз ей об этом    говорили. И она запомнила!
 В свои неполные три года  многое понимала, прожила будто тридцать лет?
  Только не  понимала ,почему   так холодно? Откуда этот незнакомый шум? И она будто не в  тайнике в печке, где хоть душно, но тепло.

Аленочка- Дюймовочка  не знала ,  что её ,  спрятанную в соломе  перевозят в лес.  Тётя Алена попросила об этом связного партизанского отряда,  почувствовав , что дальше держать в доме еврейского ребенка опасно для

   всех.   Возница торопит   уставшего коня.  Снег засыпает   дорогу , Аленушка совсем замерзла, иней покрыл её бровки, щечки.
 И  видит сон, что она у мамы на руках и мама  ее целует, разогревает своим телом, как в гетто…



Хана жила очень мало…

 Я вам расскажу о девочке Хане-
 Младшей сестре моего отца.
 В три года она всё понимала,
 Даже то, что её убьют пулей из свинца.

 Она плакала, смотрела на маму.
 Искала защиты у брата, у сестры.
Но они ее только обнимали.
 И говорили: « Ты только в ров не смотри».

  Но Хана всё… понимала,
Повернула головку, направо, налево,
Остановилась, поползла, встала, присела,
 И как- будто куда-то   улетела?..


- Где Хана,- волнуется мама.
 Хотя знает: не будет хуже,
Может, дочь спасут добрые люди?
 Но… соседи подонки ринулись за ребенком вдогонку.

 Тянут по земле маленькую  Хану.
К ней рвутся сестры, рвётся мама!
Рвёт глотку хромоногий Павел:
« Жи-д-д-ы-ы! Зачем Христа распяли?
 
 Зеваки пятятся, отходят задом.




  Побег из красного замка




Над  старой   крышей  кружит стая чёрных птиц
 В красный   замок они часто прилетают.
В подземелье опускаются  тени еврейских лиц.
…Вы бы слышали, как они рыдают…




 Красные башни Мирского  замка с шестнадцатого века   возвышаются  над всей округой . Кому он только не принадлежал за это время?   Литовским  князьям, польским магнатам,  казачьему атаману…
 На балы    в сверкающие роскошью залы ,    съезжалась   вся европейская знать! Много чего  повидал замок , вокруг которого жил  разноплеменный
   народ :белорусы, поляки, татары , евреи, цыгане.   
В 1939 году городок  перешёл  от  Польши к  Советам, а 27 июня 1941 года в
  него вошли каратели.

 

 Немецкие войска в посёлке Мир


 И сразу же   расстреляли полторы тысячи евреев, чтобы не мозолили им глаза. Но остальные путаются под ногами чистокровных 
        арийцев. Тогда из гетто переместили в средневековый замок 850 человек: подальше от глаз! 
-Из  подземелья  не убегут,- считали эсэсовцы.
  Но,  как показало время, ошиблись :    евреи     оказались  не покорными овечками.
 
  … Переселившись   в сырой подвал,   они не рвали на себе  волосы . Продумали, как разместиться    на маленькой территории. Каждому выделили « комнатку»- по одному квадратному  метру площади.  Организовали   молельный дом. Гонимые  поляками,  советами  ,  научились  приспосабливаться   к самым разным ситуациям.
- Пережили    зиму   и весну сорок второго года?  Пережили!  Дай Бог, и дальше продержимся,-   утешали себя. 
 Но  через три  месяца,   в начале   августа стало известно,  что всех    расстреляют.
 - Идн( сноска  евреи на идиш), и  как нам быть?- спросил сапожник  Гриша.
А может,   не  спросил, а  только  подумал?
Рыдать? Слёзы высохли.
Биться головой об стенку?     Всё равно её не прошибёшь  –она  каменная.
 В тишине   хорошо    слышно:
- Мейн тохтер,  мейн зун (моя дочь,  мой сын),-  Сара прижимает к себе детей,- вы голодные?  Вот вам по конфетке,-- давясь в слезах , она   им   что-то даёт.
- Какие  конфетки ?- не понимает Гриша и вдруг  догадывается, что   женщина   травит  своих  детей, вспомнив, что она   как-то   обмолвилась ему  :
 -На  крайний  случай я  приготовила  ... яд.
 И этот крайний случай наступил?
Может,  ей   помешать? Детей ещё можно спасти? Сапожник  Гриша   хочет подняться со своего места, но разве мать любит своих детей  меньше, чем он?  И от чего спасти?
 От  того  ужаса , который предстоит увидеть  детям :   яму на окраине города, оскаленных овчарок, гогочущих соседей, полицаев и  немцев с автоматами?
 -  Всё! Теперь можно     умирать,-  старый   Янкель  меняет  рубашку,- не пойду же я на  тот  свет  в  старом  исподнем? 
 Никто не обращает внимание ни на кого,  каждый в одиночку со своими раздумьями.
У раввина  Моше   уставшие  глаза, безумный взгляд, он   уткнулся   в молитвенник. Молится   беспрерывно,  рядом  с ним  молятся другие.
-  Читают    кадиш ?
- По ком?
 - По Залману и  Рувену.  Ты не слышал ?   Они сбросились   с верхотуры замка.   
  - Им повезло- мгновенная смерть !   
-- Часовые не заметили их на крыше?
-      Залман и Рувен   в детстве перепрыгивали с башни на крышу, как в цирке?
- А-а, когда это было?
- При Польше.
- А потом пришли русские?
-  Как  мы    радовались,  что  живём в могучем  Советском Союзе!
-    Помнишь,   пели: « От тайги до британских морей, Красная армия всех сильней»
-  Самая сильная армия, а мою Берту и детей не защитили, меня тоже.
- Тише, услышат!
- Какая мне теперь   разница, кто  расстреляет:  НКВД или гестапо?
-   Я и  так,   как  мёртвый.
-Кто прочитает  по нас  кадиш?
- Кто  прочитает? Сам Бог…
 В центр малюсенькой  комнатки протискивается ребе Моше  К нему  на четвереньках подползают евреи. Время вечерней молитвы. Вначале   
    очень     тихая, слабая, потом набирающая силу , она  становится   всё громче  , всё   сильнее.     Кажется, ещё немного ,   и    расшибёт в пыль каменные стены   подвала, куда  загнали   евреев. А они  уже  встали  во весь рост, и обнявшись, раскачиваются, как волна за волной. 
 На руках у Сары   с   пожелтевшими лицами вытянулись  её мертвые  дети Зелда и Зяма.  Доза отравления для неё  оказалась небольшой,   и она  теперь  стонет то ли от боли, то ли от того, что осознала  содеянное?
-- Мейт тохтер! Мейн зун,- прижимает к себе детей.  Старый Янкель в белой  смертной рубашке  ползет к молящимся, чтобы быть вместе со всеми.
  И вдруг кто-то рывком открывает дверь подвала, в подземелье рванул поток свежего ветра:
  На пороге   унтер- офицер в  чёрном полицейском мундире. Он кричит:
- Евреи! Бежите! Бежите!
- Что  он   говорит ?   Куда  бежать? С кем? – не понимают   одни.
- Не слушайте   его.  Может быть,  не всех  расстреляют , как в прошлом году,- возопили другие.
…В  местечке  Мир    Освальда   знали, как  немецкого переводчика. Какая  выгодная   партия  для дочерей местной шляхты?
  То одна из них   будто  ненароком  заденет его крутым бедром, то вторая  словно  невзначай приоткроет блузку с мощной грудью.
-   Освальд, пользуйся моментом!   Завтра партизаны повесят на берёзе и   не узнаешь, что такое  русская  баба в снегу,- хохочет  берлинский ловелас  Ганс , офицер  взвода охраны.
 Освальд   тоже смеётся ,    поддакивает  , а сам думает о другом.  Он,  польский еврей  Шмуэль Аарон,   по  фальшивым   документам немецкоязычного поляка Освальда Руфайзина, стал переводчиком в   немецкой  жандармерии. Понимал, что играет со  смертью:  в гестапо работают профессионалы! День за днём- девять  месяцев,      ходил словно по лезвию бритвы.  Находиться  на допросах, видеть казни и  экзекуции,  переводить и  делать вид, что всё равно? Чувствовал, что долго не выдержит.
  Дальнейшие   события развивались острее   детективного кинофильма.
  В жандармерию для ремонтных работ вызвали электрика из  гетто , который знал Освальда, как Шмуэля   в  Вильно.  Еврейская   девушка , работающая на уборке в жандармерии, стала связной между ними. 
 Как-то Освальд  услышал  случайный  разговор между  двумя  эсэсовцами:
 -  Тринадцатое   августа мы  расстреляем  всех евреев.
 Сообщив  в гетто через связную  об  намеченной акции уничтожения, будто бы по распоряжению коменданта пришёл в замок.
Узники  лежат  и   сидят  на полу  подвала,  как сваленные мешки. Спёртый воздух: нечем дышать, сырость. В глазах- страх и ужас.  Голодные, без воды . 
 Но евреи не были бы евреями, если бы даже   во время    опасности   не  высказывали разные мнения:
-Может, не  расстреляют ? Мы полезны немцам, как рабочая сила. Люди из гетто  работают   везде ,- останавливали принять решение   одни.
 - Какой побег? Сразу словят и   сдерут   по  три шкуры. В лесу бандитов  больше   ,  чем  партизан,- пугали другие.
-Своим побегом вы обрекаете нас   на смерть,-  ныли старики .
- Евреи!  Смерть и так,  и так.   Нужно бежать! Хоть кто-то спасётся,- говорит ребе Моше,- посмотрите на себя, какие мы ?  Оборванные, исхудавшие,
  обессиленные.
 - Я  согласна    трижды  умереть на свободе, чем один раз в гетто,- молодая женщина  поднимается с каменного пола.
 Евреи   устали жить и дрожать, в глазах появился азарт, в сердцах
    надежда?  Видимо, так! Иначе все  бы они остались в подземелье, не решившись  на побег.
  Что было    дальше –есть много версий.  Первая   ,что Освальд заранее 
 сообщил ,через какие  окна  выпрыгивать  и в  какую  сторону уходить.  Вторая ,  что  подготовив копии  ключей,   открыл двери. Третья, что хорошенько напоил  полицейских, а четвёртая , что вообще их  не было. Мол, возле проходной будки, перетянутой колючей проволокой, стояли  евреи, которые охраняли  своих … же евреев.
А кто вам сказал, что евреи-  согласившиеся служить у немцев, лучше русских, или белорусов?
Думаю, что хуже во много раз: ибо должны были доказать немцам, что преданы им, как собаки…
 Какая разница , как было? Главное, что в ночь на   10 августа  1942   
 года   евреи совершили дерзкий побег из подземелья! Это неоспоримый факт! Из подвала рванулись к выходу
  Маша и Девид   Синдеры, Израэль  Шифрон, Яков Лившиц. За ними Хаим Ицкович, Соня Протас, Бенджамин Геревиц,Мария  Гринвальд, Сарра  Ландер…Вначале они, потом другие, третьи. Даже те, кто не собирался
 
бежать, поддались   общему порыву.  Протискивались    через узенький проход, поднимались   со  ступеньки на  ступеньку  , прыгали  из окон и  выбегая  из замка  ,  скрывались  один за одним в темноте леса.
- Сейчас начнётся стрельба? Вот- вот. Кто же выпустит евреев живьём? - думает сапожник Гриша,   удивляясь, что   не  слышит выстрелов.
Старый    Янкель покачивая головой, медленно   укладывается   калачиком, дрожит от холода и от страха. Куда  ему убегать, да и   другим  старикам? А женщинам с маленькими   детьми?  В лес, болота- на съедение волкам? Сколько продержишься без еды и воды? Догонят, обязательно догонят!
- Нет!  Уже лучше  тут.  Лучше тут.
 Только  Бог знал, что ждало  650  евреев, оставшихся в подвале? Что ждало   самого Освальда Руфайхона  и  самих  беглецов, но  он молчал.
   


 Не прошло и полчаса, как  резкий  ветер снова ворвался в открытую дверь, но уже с лаем овчарок. На пороге появились     разъяренные  эсэсовцы:
- Ну,   жиды!   Теперь вам не жить!
  В комендатуре городка не могли   поверить  , что их   так легко провели!   Опасались: узнают    в Берлине, не поздоровится?    За одиночный побег наказывают, а тут- массовый: убежало почти 200 евреев!
Высокое начальство бушевало-     в погоню   бросили крупные силы.
 Привезти ко мне    организатора побега,- белый от злости начальник гестапо , - грозится    всех  расстрелять,- кто он?
Кто-то   из   узников   сообщает   про Освальда,  считая, что  этим самым спасёт евреев,  оставшихся в гетто.  Но их уже приговорили. Понимая это,
      перерезали себе  вены стеклом,  принимали отраву. Всех тех,   кто   не   успел  сам умереть, каратели  жестоко  избили и  расстреляли  в лесу.
  Храбреца схватили, но из  тюрьмы  ему   помогли   бежать.  Бывают же   чудеса!      Его, гонимого   преследователями,  судьба защитила   во второй раз! Она была в виде … монашки, которая привела Освальда в монастырь , где он был до освобождения Белоруссии.
   В знак благодарности Освальд    принимает   христианство, становится  монахом- кармелитом, принимает   имя Даниэль и через годы   переезжает   в Израиль.
 А что же с беглецами? Вначале о тех, кому не повезло.  Улыбается в усы
начальник полиции:
  -Объявлю ,   что за каждого пойманного  дам  мешок муки, бульбы или дойную  корову  , землю будут  рыть носом, но найдут!
  Хотя  уже есть     хорошая новость для областного начальства:


 

 


«Сторож лесничества  Миранка донес, что в … лесу скрывалась еврейская
«банда. Было послано 60 полицаев и   3 жандарма(!),-сообщает  он  в своём донесении .
 И дальше, что наряд потребовал « от  евреев выходить без оружия, иначе будут брошены гранаты. Вышли трое  мужчин и две  женщины. Все они из
населения  г. Мир. После короткого допроса были расстреляны…». 
 Внизу дата: 15 ноября 1942 года.
Сторож лесничества  Миранка, по- видимому,   в тот день чувствовал  себя героем! Выследил и   раскрыл еврейскую  « банду»? Начальник полицейского участка чуть не пляшет от радости . 
Но какая же это « банда», если как он  пишет , « оружия и боеприпасов  не найдено»?  Пятеро измождённых людей три месяца   прятались в лесной
пещере, возле волчьего логова .  Волки  беглецов пощадили -  двуногие звери  оказались беспощадными.
 « После короткого допроса  они были расстреляны»,- дописывает  в конце донесения  полицейский начальник.
Геройская операция! Целый  отряд в  количестве 63 человека  бросили на  пять безоружных  евреев. А кто –то из стрелявших  с ними жил   рядом и даже был другом?
А что произошло с теми, кто убежал? В живых осталось   от тридцати до
сорока человек .  Остальные погибли в лесной чаще, утонули в болотах,
 получили свинцовые пули. Немецкая жандармерия, полиция и мужики с
 с вилами    шли  за беглецами   по пятам. До партизан   добрались   немногие,  но   их
  расстреливали    без суда и следствия, считая немецкими шпионами.
 В чём же партизаны отличались от полицейских, уничтоживших пять евреев из лесной пещеры?  Мало кто из бежавших из гетто выжил в лесу.
И то только потому, что  нашли    еврейский  партизанский  отряд  братьев Бельских, или какой-то другой отряд,  заражённый меньше  антисемитизмом.
  …Я приехал  в городок Мир.   Здесь  меня  поразил не величественный
 замок и   не  шикарный парк , а    озеро,    на берегу которого он  стоит.
- Не понимаю? - вопрошает мой попутчик,- я фотографирую-   у меня  обычный цвет озера , а на твоих фотографиях   красно- кровавый?

 

- А я понимаю!  Озеро мне    хочет   рассказать    ещё одну  тайну . О Мирской трагедии   известно не всё…

Пуля в висок

Если русские воевали против русских, украинцы против украинцев, белорусы против белорусов и этот список можно продолжить, то  почему евреи  не могли  пойти   против евреев? Могли! Только,  если все остальные на сторону врага переходили, из-за ненависти к советскому строю, за дом , корову или за  ведро зерна, то евреи, чтобы выжить. Этому оправдания нет,  но, так  было. Одни   еврейские полицейские несли вспомогательную
  службу, другие прикрываясь ей,  помогали узникам  вырваться на свободу, третьи  были гестаповскими доносчиками. Но  сами никогда сами    не расстреливали. И только однажды отряд еврейской полиции из Литвы  прибыл  на уничтожение  гетто в Беларусь.

Новость была необычная: набирают евреев в полицию!
-Ой вэй! У немцев  не хватает литовцев, украинцев, белорусов, русских?
- Больше, чем достаточно…
- Тогда зачем  нас  втягивать   в свои преступления?
-  Видимо , немцы разыгрывают политическую карту?
-Чтобы сказать: сами евреи предавали  евреев?
-Думаете найдутся охотники  пойти в полицию?
- А что  мы евреи   ангелы?
- Некоторые из-за своей корысти готовы   утопить в   ложке-
 Вот такие  велись  в гетто  разговоры ….   
 Первыми побежали записываться хамоватые, грубоватые. За ними – толстокожие  , с продажными рожами.

Одни думали, что немцы зачтут их верную службу и не отправят со всеми в расстрельную колонну. Другие считали, что получив  какие-то облегчения, смогут организовать даже  свой  бизнес? Будут деньги- можно будет подкупить немцев – они тоже люди! А  третьи, возомнив о себе не весть что,  не могли смириться, что находятся вместе с какой-то мелкой шелупонью.
 И в беде люди разные! Одни подставляют друг другу плечо, другие затопчут, чтобы только выжить,- обсуждали интересантов старые евреи.
 Немцы тоже обсуждали. Среди них были не только бывшие мясники и пивовары: психологи тоже были. Они были уверены, что будут желающие записываться в полицию. Не ошиблись! Желание жить заставляло  пойти служить!
Но в этот «  еврейский мусор», как назвал новых полицейских комендант лагеря Шульц, способен быть только  стаей, подвластной команде: « Фас»! 
-А вот вожаком её должен стать совсем другой человек: фигура в гетто,- рассуждал про себя   Шульц и распорядился дать ему список самых именитых евреев, попавших в гетто.
Выбрал две    кандидатуры:   профессора  математики    Самуила  Раскина и  композитора  Абрама   Троцкого.
 Внешне они  , мягкие, как воск. Чересчур интеллигентные люди, полная противоположность хамоватым  и грубоватым.
 Шульц считал, что ими можно будет легко манипулировать, а потом пустить в расход вместе со всеми. Но до этого времени  они  будут помогать  ему  управлять   десятками тысяч евреев. Абрам   ни за что не соглашался.
Шульц дал ему  время до утра,   утром Абрам пришёл вместе с 70-летним отцом:
-    Расстреливайте
! Честь мне дороже жизни!
 Самуил не отказался, за что  его возненавидели. В семье перестали разговаривать. В доме старший сын выцветшей занавеской отделил его от других  домочадцев. Для родных он умер,  друзья не смотрели в его сторону: презирали.  Еврейские  полицейские контролировали вход и выход через проволочные заграждения,  сопровождали людей на работу ,  но  сами в акциях пока не участвовали.
- Пришло время запятнать евреев их же   кровью, - принял решение Шульц, понимая, что  свои злодеяния потом  можно будет  списать на них.
 Если его  идею поддержат-
 тогда ему точно обеспечено повышение по службе? А может и больше : приглашение в Берлин, в  имперское министерство пропаганды Геббельса? И он оставит страну хмурых   хуторов ,этих литовцев, рьяно расстреливающих евреев? 

Шульц уже представлял, как о нём заговорят  в рейхе ? Да что там Геббельс, сам Гитлер пригласит его для аудиенции?  Видел себя в генеральском мундире с красными лампасами, хозяином  большого кабинета на главной улице Берлина. Обдумывая предстоящую акцию, пригласил операторов фронтовой киносъемки, известных
германских  журналистов. Оставалось только её   блестяще провести! Вызвал Самуила, начальника  еврейской полиции, предложил ему  поднять    тост за Великую Германию. На что тот  ответил, что  в Великой Германии  для евреев места нет.
- Правильно, нет! Для всех евреев, а для известного профессора есть! Мы  не расстреляем ни тебя, ни твою семью, отправим в Швейцарию, где ты   будешь  жить на своей вилле по новым документам.
-Что я должен сделать для этого?
- Расстрелять 1500 евреев!
- Я?
- Ты  вместе  со своими полицейскими.
-Нет! Меня и так  в гетто  все презирают.
 Шульц не ожидал такой категоричности. Самуил всегда такой тихий, никогда не роптал и вдруг отказывается выполнять приказ его, коменданта лагеря?
  Вначале Шульц хотел  пристрелить его прямо в кабинете, потом повесить на площади на виду у всех, как кремлевского шпиона. Но тогда его план с самого начала обречен на неудачу?
-Можно поручить расстрел еврейским полицейским без начальника полиции? Расстреляют, как миленькие! Но если это произойдёт  под  руководством  известного математика, профессора, то  будет совсем другая реакция?
 А Самуил в своём математической голове решал ребусы:

-  Если мы откажемся,  расстреляют другие, как было  уже много  раз. Но если Шульцу важно, чтобы это сделал мой   отряд,  буду  торговаться   с ним за жизнь  каждого еврея.

- За одного расстрелянного  - троих живых? Пойдёт?
Шульц не спорил: какая разница, когда умрут евреи, до или позже? Главное: донести его  идею для  Берлина!

В гетто, куда приехал Самуил со своей командой, никогда не видели еврейских полицейских. Тем более , они не догадывались с какой целью они прибыли в маленький городок в окружении колонны гестаповцев, кинооператоров .Но сразу стало ясно, когда отдали команду: старикам и больным оставаться на месте,
женщинам с детьми и подросткам отойти вправо. Узники закричали, вцепились друг в друга, не хотели расставаться.
 
  И тогда начальник еврейской полиции   обратился к ним на идиш:
 - Старые и больные ? Вы не выживете  в гетто. Это понятно?  Но можете спасти своих детей. Молитесь!
  В обмен на расстрел триста  человек, я вымолил у немцев  жизнь для  1200 женщин ,  детей и подростков. Поэтому срочно уходите.

…Немцы ухмылялись, не понимая, почему нужно открывать для них   ворота гетто?  Шульц наблюдал стороны за действиями операторов, стараясь сам попасть в хронику,  а  сподручные Самуила окружив группу отобранных на смерть, повели   их ко рву. Они шли медленно, растянувшись огромной колонной . Узники не торопились, понимая, что за  время экзекуции,   их дети и внуки должны убежать,  как можно дальше. Понимали это и еврейские полицейские. Они тоже не спешили, открыв для себя, что скоро их точно также поведут литовцы ,  или сами каратели.
…Вскоре всё было кончено. Триста первым евреем  во рву  был… Самуил. На самом  его краю он
 пустил  себе пулю в висок.
 
 Спаситель!



 Янкель  долго шёл через лес. Одна полянка сменялась на  другую, другая- на третью, но выбраться из лесной чащи он  никак  не мог. И не  выбрался  , если бы  не  услышал   далёкие  голоса. Когда  с трудом  добежал,  рухнул под ноги двух женщинам , которые собирали грибы.  Ядвига заметила , что паренёк в крови, чёрные волосы взлохмачены, босиком, хотя уже стояла   поздняя осень. Кто он, откуда- разве не видно? Бежал, спасался. А кто мог убегать от преследователей, продираться через заросли?
-  Какой бедный,- покачала головой Ядвига.
- Еврей? -догадалась её соседка и подруга- Стефания ,-заберём  его  с собой?
-Да уж в лесу не оставим.
  Быстро соорудили что-то наподобие носилок, и направились  в сторону села. Потемнело рано- шли по памяти, не видя дорожки. Спотыкались о корни, рытвины. Падали , но  не выпускали  носилки  из рук. Паренёк просил воды, стонал. Остановившись возле лесного источника,  женщины  дали ему попить. Смочив  водой платок, вытерли ему  лицо руки ,   ноги.  И он  сразу успокоился, уснул, а подруги летели, как быстрые тени.
 …  Стефания  , как  в воду смотрела: действительно паренёк убежал во время расстрела. Долго не мог прийти в себя. Лежал  поначалу  у неё на печке за занавеской и почти всё время молчал.
Через какое-то время  паренёк, которого стали  звать Иваном , окреп,  начал  помогать  по хозяйству: колол дрова, приносил воду, ухаживал за животными.
 Когда полевые дороги после весенней распутицы подсохли , а земля на них затвердела, Стефания стала опасаться полицейских и  немцев:  теперь  они могут подъехать в любое время!
 И опять, как в воду смотрела…
В конце июля, когда   отцветали летние травы, прибежал запыхавшийся Стасик, десятилетний сын Ядвиги: « немцы с полицейскими въезжают в село»!
 Раньше Янкель – Иван прятался в погребе , когда  в селе появлялись чужие. Но сейчас слышался   злой лай собак. Немцы с полицейскими их взяли специально , чтобы вынюхивали беглецов?
- Найдут  мальчика  найдут в погребе? И его расстреляют, и нас  вместе с ним?  Господи, что же делать?
Стефания заметалась в доме
  и вдруг её взгляд упал на икону Иисуса Христа . Несколько раз в день она подходила к ней, молилась,  а вчера  даже украсила её  красивыми ручниками.  Заметила, что от иконы исходило
необычное сияние.
- Икона хочет что-то подсказать? Но что?  Посмотрела ещё раз на икону, потом не отрывая взгляда от  неё , машинально  провела рукой  по своей старой кофточке.
 Стефания знала, что будет делать дальше.
- Иван! Иван,-громко позвала паренька,- срочно одевай вот это платье, наверх кофточку. Одел? Подойди сюда , возьми женский платок, укутай им голову. Возьми молитвенник, становись напротив иконы.  Молись, молись! Ты молитву  уже  на память знаешь»!
Подоспела Ядвига со своей дочерью.
 Когда полицаи пинком сапога открыли дверь, они увидели четыре женские  фигуры, которые отбивали поклоны и молились:

- Отче наш, Иже еси на Небесех! Да святится  имя Твоё, да прийдёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя…
Полицаи не захотели прерывать молитву, или не смогли:   женщины так жалостно обращались к Богу, как никогда раньше. Постояв ещё немного возле дома, они сели на подводу и уехали восвояси.
-Благодари в душе   своего  Спасителя- Иисуса Христа  Он тебе даровал жизнь,- обнимали  мальчика ,  Ядвига и Стефания .
 А он не знал, кого больше благодарить его, или их?
Через годы Янкель  назвал  своих дочерей совсем не еврейскими именами- Ядвигой и Стефанией, а намного позже,  уже в Израиле  он узнал , что   Иисус Христос был  евреем…







 Фрума и Груня


 Фрума и Груня  подружились жили рядышком - на одной улице. Между их домами росла  большая ветвистая берёза. Весной  отец Груни Николай , привязывал к ней  бачок для сока с правой стороны, а отец Фрумы, Гиршеле- с  левой. В  тёплые дни  выходили  в беседку. Ставили на стол берёзовый сок- это для  Фрумы и Груни, а для себя- выносили что-то покрепче. Женщины- Роза и Маша не скупились на закуску.  Выпив хорошенько, Гиршеле, опускал голову на белое плечо Розы и напевал:
 - Ба мир бисту шейн .
Ба  мир хосту хэйн.
Бист эйнэ ба мир оф дер вэлт.

-  Ты для меня – самая красивая .
Ты для меня -самая привлекательная.
Ты для меня- краше всех на свете.
 
 Николай , обняв Машу, басил:
- Ямщик, не гони лошадей!
 Мне некуда больше спешить.
 Мне некого больше любить,
 Ямщик, не гони лошадей!
  Фрума с Груней  играли в  тряпочные куклы и мечтали о том, когда  люди будут у них  покупать куклы. Потому, что они   будут  не тряпочными , как сейчас, а смогут  даже разговаривать…  И  даже  петь, и  плясать. 
- Загадай желание!- приказала Фрума.
- Загадала?
- Какое?
- Хочу магазин кукол  в самом большом городе !
- Пусть  оно исполнится!- встала в театральную  позу  Фрума.

Время между тем шло.   Стал курсантом военного училища  Арон-  сын Гиршеле и Розы. Фрума  уехала в столицу, чтобы учиться в  институте иностранных языков , а  Груня осталась в городке, ей больше нравилось работать  в швейной мастерской.  Жизнь текла- у одних полноводной рекой, у других- журчащим ручейком, а у третьих-с незаметными изменениями. 
Вот такая жизнь , как  третьих  , была у Груни. Казалось, что самое веселое время позади, когда встречались все в беседке? Особенно нравилось Груне, когда  соседи угощали их в Пэйсах   фаршированной рыбой и  мацой.
Маша приносила горлач молока.  Разливали его в чашки, добавляли в него хрустящие кусочки мацы- и какое
это было  объедение! Когда приходила православная пасха,  Груня с мамой  отваривали яйца в луковой шелухе.
В печи выпекали куличи и  приглашали  к себе соседей.  Взрослые вели житейские разговоры, а детишки  брали красные  яйца и били их одно об другое, проверяя, какое крепче? Однажды Арон схитрил: сделал яйцо из дерева
   выкрасил его в красный цвет и был уверен, что никто об этом  не догадается?  Разбил все яйца, которые были на столе.  Но Николай сразу раскрыл секрет Арона.
- Как вы узнали?
- Сам был  таким шалуном!
- Да, весёлое было время,-  вспоминает  о нём   Груня. Особенно втайне грустит по Арону. Он ей  давно
  нравился: высокий,  сильный! Лицо-  оливкового цвета, чёрные глаза, широкие брови. Свою девичью тайну Груня не доверила даже  Фруме, держала  её в себе. Понимала: жизнь всё расставит на свои места. И расставила!
   Но совсем не так, как предполагала девушка.  В  городок  врывалась война.  Евреи, узнав  о зверствах немцев в Польше, уезжали, а  Гиршеле и Роза всё ждали дочь.
-  А вдруг она не смогла добраться домой и  уехала в тыл  из Минска ? Уезжайте без неё, вам опасно здесь осьаваться.  Сегодня через нашу станцию проходит  последний поезд,  - торопит Николай, работающий на железной дороге.

 А через неделю  в городок  пришла Фрума. Босая, в разорванном  платье, голодная и измученная.  Куда она могла пойти, увидев  свой дом, заколоченный досками ? Конечно, к соседям.
Маша, Николай и особенно Груня были ей рады: накормили, переодели и уложили отдыхать. А сами стали  совещаться , что делать?
- Это хорошо, что она  заявилась ночью  и её  не видели соседи. Немцев ещё нет, но уже ходят  подозрительные типы  и  записывают оставшихся евреев.  Фруме нужно подготовить надёжное убежище. Где?- Николай посмотрел на женщин.
- В чуланчике,- предложила Маша.
 -Там можно  сделать потайную комнатку,- предложила  Груня.
 Наступили страшные времена: расстреливали  евреев. Местные полицаи, зная о дружбе семьи  Груни с  соседями,  смотрели на них с подозрением. Открыто  говорили:
- Вздёрнем на виселице, если  узнаем  , что скрываете  кого-то из них.
 Николай и Маша старались меньше   быть в городе. Груня ходила  в фуфайке  и в резиновых сапогах, чтобы не привлекать внимание немцев и полицаев, охочих до  молодых девушек.
 Однажды   к ним заявился Кондратий, бывший одноклассник Груни и Фрумы. Отставил в сторонку своё ружье, снял с рукава полицейскую повязку и сказал:
Я знаю, что Фрума у вас!  Я видел  её в тот вечер, когда она пришла.  Но вы  меня не бойтесь. Фрума -моя школьная любовь!
 - Да померещилось тебе! Не мог ты её видеть,- вскочила со стула Груня.
- Сядь! Давайте лучше вместе подумаем, как её спасти,- предложил  Кондратий.
- Я думаю ему можно верить!  И дед его,  и отец – хорошие люди,- заметил Николай.
- Чего же тогда он  попёрся в полицию?- бросилась в атаку Груня.
Кондратий не обращая внимание на неё , сказал:
- В комендатуре готовятся списки для отправки в Германию.  Можно туда  записать Груню. Но по её документам поедет Фрума. А  сама Груня незаметно покинет город, уедет куда-то подальше. Другого выхода нет!
 Вначале  предложение Кондратия все  приняли в штыки,  но потом Маша трезво рассудила, что Германия-это самое безопасное место для Фрумы.  Там  легче затеряться   среди незнакомых.
- А если кто-то узнает? - встревожилась Маша.
- Кто-то может выведать и здесь,- отрезал Николай.
    …К отъезду в Германию Фруму готовили всей семьёй. Маша сшила ей  сумку и приготовила продукты на дорогу,  Николай дал молитвенник . Груня сняла с себя крестик и повесила  его на шею подруге.
 В детстве Фрума  любила  переодеваться ,  чтобы быть похожей на Груню. Сейчас это помогло!
 Сделала короткую  прическу, как у неё, обрезав длинные косы. Повязала точно также платок.  Одела её одежду- платье, фуфайку, резиновые сапоги. И попрощавшись со всеми , вышла из  дома, а Груня зашла в 
чуланчик , где раньше находилась её подруга.
…Прошли годы, давно закончилась война. Вернулся в городок Арон с капитанскими погонами. Дома нет, родители погибли при бомбежке по дороге в тыл. Куда пойти фронтовику? Конечно, же к соседям.
 Увидел, что рады ему , как  родному. Особенно Груня.
- Кроме  тебя ,   у меня никого нет! Хочу быть только с тобой,- признался ей  в любви  Арон.
Не  верит девушка своему счастью: не зря   мечтала об Ароне?  Когда родилась   дочь, назвала её   Фрумой.  Кем же ещё?
  Через пару лет защебетала малышка, ножками затопала  И кажется Арону, что это его младшая  сестра , а Груне- лучшая подруга? Да и похожа на неё доченька: тоже такая смешливая,   тоже в тряпочные куклы играет.  Не заметили, как выросла, уехала в Минск. Тоже поступила учиться в институт иностранных языков. Только начала приезжать домой с какими- то кассетами, книгами совсем не на английском языке. А потом и вовсе заявила, что собирается уезжать в Израиль.
-  В Израиль?   
- Уедем все вместе: папа, я и ты!
 Уехали. Поселились на берегу Средиземного моря. Привыкли!  К хорошему  легко привыкать !Тепло!  Фрукты, овощи -целый год ! Да много ли старикам надо? Первое время даже  подрабатывали: Арон  в гараже, Груня ухаживала за пожилыми людьми.  С годами  тоже стали пожилыми. Только в Израиле и в восемьдесят лет продолжается активная жизнь. Дочь Фрума и внучка Роза  научили её  пользоваться ютубом. Заходит  в него  Груня- и видит весь мир! Может путешествовать по  Эрмитажу, Лувру, европейским  столицам! Можно « уезжать» в разные  экзотические страны, « подниматься» в горы, « опускаться» на дно моря, океана.  Как-то Груня машинально написала своё имя,  рядом с ним  имя своей  подруги-  и вначале  появились  куклы, а  потом послышалась  песня, которую  когда-то пел    Гиршеле:
_ - Ба мир бисту шейн .
Ба  мир хосту хэйн.
Бист эйнэ ба мир оф дер вэлт,

За  ней  другая- в исполнении  Николая:

 - Ямщик, не гони лошадей!
 Мне некуда больше спешить.
 Мне некого больше любить,
 Ямщик, не гони лошадей!

На  экране появились  титры: «Документальный фильм. Фрума и  Груня».  И послышался  знакомый голос:
- Мы жили рядышком  на одной улице. Между нашими домами росла  большая ветвистая берёза. Весной отец   Груни,  Николай , привязывал к дереву   бачок  для сока с правой стороны, а мой  отец , Гиршеле- с  левой. В  тёплые    дни  выходили  в беседку. Ставили на стол берёзовый сок- это для  меня и   Груни, а для себя- выносили что-то покрепче.  Наши мамы не скупились на закуску…». 
 На  экране - она, Фрума?  И не она ?  В солидной женщине- ухоженной и аристократичной,  прежнего  бесёнку можно  узнать только по   смешливым глазам и непокорной чёлке. Но это была она, её подруга, ушедшая  из их дома в ночь сорок второго года.
- Какое счастье, что она  выжила! Какая молодец,- восхищается   Груня.
 А  солидная женщина  рассказывает о том, как в поезде по дороге в Германии, её узнали ,  но не выдали. Как  из лагеря отправили  работать на  коровник. Для всех работа была привычной, но  не для  Фрумы.  Раньше она  не доила коров, была не опытной во многих делах.  Девчата – белоруски, догадались  , что она не та  за кого себя выдаёт, но никому  не сообщили о своих подозрения.  Наоборот, помогали.
-  Мы держались вместе до конца войны, а потом я уехала в Америку. Вначале была посудомойкой, потом поварам, переводчицей с английского  языка на русский и наоборот. Позже, когда  меня  стали узнавать в литературных кругах, решила написать свою историю. Моя книга « Фрума и Груня» имела успех! Она была издана в разных странах. На её основе был снят телевизионный кинофильм.  История   еврейской девочки, убежавшей из оккупационной Беларуси и  прожившей среди немцев три года, была настолько неправдоподобной,  что легче было  её  выдумать, чем  в неё поверить. Но она была- и от неё не уйти,- продолжала дальше Фрума.
 И вдруг, глядя прямо  в экран , сказала:
- Грунечка!  Если ты меня слышишь, отзовись!

 И дальше  сообщала, где живёт в Америке ,  как её найти.
 Но  Груня  этого  уже не слышала, выбежала с криком:
- Арон! Арон! Твоя сестра нашлась!

 Что  было дальше? Вы не догадались ?  Не сразу, но  через какое-то время  все   полетели в Америку: и Груня, и Арон.   И  Фрума - их дочь. И  Роза ,  их внучка.  И  Гиршеле,  их правнук. Америка, конечно, большая страна,









но не такая, чтобы в ней можно было потеряться  Тем более, когда есть точный адрес: пятая авеню, Манхэттен .
 
Шикарная и сияющая  Фрума  шла навстречу  гостям! Когда подошла ближе, провозгласила:
- Груня! Смотри!  Вот -  твоё желание!
В пяти метрах от них ,  на  самой респектабельной улице Нью- Йорка     яркими красками  сверкал модный
 магазин,  а над ним переливалась надпись:  « Груня и Фрума».  Возле входа их встречали  две большие куклы, рядом пели и плясали куклы поменьше, а внутри магазина куклы-роботы отвечали на вопросы
посетителей  и  сами их  задавали.  Другие  по заказу клиентов готовили для них  ужин, третьи- исполняли песни  на разных языках.

-Когда я сидела  в  чуланчике , дала себе слово : если выберусь из фашистского  ада в Белоруссии и  переживу второй  ад в Германии, обязательно  напишу обо всём! К

огда появились деньги и я  нашла вас,   решила сделать сюрприз :  открыть  магазин кукол !   Оформила его на  Гирша с Розой. Двоюродные брат и сестра  наладят  международный бизнес?-  подмигнула   Фрума.
  А  Манхэттен  жил деловой и  стремительной жизнью, не подозревая, что самый эксклюзивный американский  магазин   начинался  с детских игр в тряпочные куклы… 



Залман- «миллионщик»


Местечковые евреи любят   по-  отечески наблюдать за подрастающей  детворой. Это я понял очень давно,  в пятидесятые годы прошлого века,  когда мы переехали из села  Красавичи  в  городок  Климовичи. В  селе я хорошо знал  , кто меня,  босоного мальца   в голодный  год угостит  зелёным    огурцом , кто- свежим яйцом, а чей дом лучше обойти за версту, где готовы   убить даже взгядом…
 А в городе я никого не знал. Но почему-то некоторые люди на меня  смотрели   будто знали всю мою жизнь ? Один из них - в военном  кителе, на котором остались   следы от погон ,в  хромовых сапогах и  в офицерской фуражке. Ходил уверенно, прямо держал в голову, не отворачивал взгляд в сторону. Седой, как лунь, только усы топорщились в разные стороны, держался молодцевато.  Здороваясь с ним, я всегда спешил с фотоаппаратом в руке  и с  кучей блокнотов. Как-то  наши взгляды встретились ,  я на минутку задержался.  Залман- а так звали человека в военном, медленно покачал головой . Мол, куда же ты вечно бежишь? Жизнь не перегонишь?
-Батя,- спросил я вечером у отца,- кто такой  Залман?
- А-а ,  Залман- миллионщик?  Ловкач на его месте  был бы  подпольным миллионером , в другой стране Залман сам  стал бы настоящим миллионером,  а у нас он гол, как сокол. Только  кличка     « миллионщик»…
- Не понимаю? Миллионщик и гол, как сокол?
- Во время войны Залман вывез в Россию машину золота, денег, облигаций. По идее , частично должен был 
 бы поощрён государством за спасение огромного количества ценностей, а ему  дали только какую-то бумажку – и будь здоров. Наши  евреи, сам знаешь какие шутники: вот и прозвали его миллионщиком.
    А Залман донашивает военную одежду кого-то из своих родственников. Ты думаешь , в   восемьдесят лет
 легко летом быть  в сапогах?  У него  очень маленькая пенсия:  вот и экономит на всём. Ты  зайди к нему, поговори .Твоя голова забита  поиском дутых героев производства, чтобы тиснуть о них в газете, а настоящего
Героя  ты не видишь!
 После такого отцовского  обвинения,  я пошёл  к Залману - он жил  от нас в десяти минутах.
 Увидев меня, ничего не сказал, только положил на стол  несколько пожелтевших листков. В них   было написано, что  Залман  Генькин  в целости и сохранности   привёз и  передал  российскому банку деньги ,  ценные бумаги ,  драгоценности  в сумме на десятки миллионов рублей.
… Когда началась война, старший кассир   Государственного отделения банка в городе  Климовичи Залман Генькин  получил важное задание: вывезти в тыл машину денег. И своих, и тех, что передали из банков  западных районов Белоруссии, надеясь , что на самом её востоке будет спокойно. Но сюда уже  двигались немцы.
Услышав поручение , побледнел:
- А кто вывезет мою семью?
-Ты и вывезешь !  Россия- рядом! Крутнёшься за пару дней туда и назад. Ну кому я доверю столько миллионов? Ты же старший кассир! Сам понимаешь: стар-ший! Не поедешь-арестуют! Не довезёшь- посадят! И тебя, и меня. Так что, не подведи,-такой разговор состоялся тогда  в кабинете управляющего банком.
 - Загрузили мы целую машину и рванули через  российскую  границу. До неё было  рукой  подать!   Думали, обернёмся быстро? Ан нет! Немецкие парашютисты  нас обогнали! Подъезжаем  к одному городу, а  они уже спускаются  над ним. Мы  в лес, кругами, по просёлочным дорогам, без карты добрались до другого города-  а он под бомбежкой! Вот так и ехали, ехали ,  заправляясь , где могли,-  вспоминает Залман.
 А дальше  о чём и  вспоминать не хочется :  рассказывает чётко , обрывисто:
-Заметил,   что водитель и охранник стараются в мою  сторону не смотреть, взглядами переговариваются. Понял: замышляют    , что-то со мной    недоброе. Скорей всего  убить, тело забросать в лесу ветками –и ходу на машине с деньгами?  Потом их поделить и скрыться! Россия- большая! Война всё спишет. Решил уехать , когда
они уснут. Так и сделал: ночью  забрался  в кабину ЗИЛа- и в путь!  Чтобы было наверняка,  уезжал подальше от войны и опасных напарников.  Доехал где-то до Самары, а там в прямо в местное управление милиции. Так мол и так,  вывез из оккупированной Беларуси  машину денег.
 Залману  хотели  « сшить»   дело: будто он угнал её специально?  Повезло: следователем  оказался рубаха- парень: никого не побоялся никого из  сотрудников НКВД.
- Угнал машину   из Беларуси и доставил её прямо  к зданию милиции  в нашем городе?
Да если бы он  хотел её  угнать, закопал бы деньги где-то в лесу, а сам смылся.
Короче, отпустили, дали документы о приёме всей огромной  суммы.
 А дальше , куда? Ведомо, куда: на фронт! Беларусь в огне, родной городок
 под немцами.
- А ведь вы  могли  куда-то скрыться с деньгами? Почему это не сделали?- спрашиваю у Залмана.
 Не услышал или сделал вид, что не услышал.
Повторил во второй раз?
- Я знал  твоего деда,  знаю твоего отца. Как ты такое мог подумать обо мне? Или просто берёшь на мушку. Не надо-  меня многие брали.
 Снял  военную  фуражку, вытер седую голову.
- Я должен был вернуться домой! А если бы взял  хоть  одну копейку, путь в местечко мне был бы закрыт. Думал, останется хоть кто-то живой?  Семья  ждала меня- так и не уехала. Всех положили в песочек: родителей, жену, сестер, маленьких детей.  Хорошо, хоть остался сын старший сын Исачок,  он не находился в городе.
-А что потом?
- Что потом? Пришёл  на работу ,  сдал о документ о доставке денежного груза в России, подготовил себе замену и ушёл на пенсию.
- И всё?
- А что ещё?
- Хоть бы какую –то медаль  за выполнение правительственного задания? Какой-то процент денег от миллионной суммы, что вы спасли?
-Медаль  мне заменит жену? Деньги мне вернут моих детей?
 Посмотрел в сторону, провёл рукой по глазам…
- Знаете , что вас зовут миллионщиком?
- Знаю! Смеюсь вместе с шутниками, когда мне  говорят.
- Скучно одному дома?
- А я не один. Посмотри,- показал взглядом на семейные  фотографии,  развешенные на стенке,- да и дела есть.
- Какие дела?
-  Постоянно хожу к своим. Они там, в братской могиле за городом ?Твои там тоже?
- Тоже…
 
-  Почему, когда мы ещё  не были знакомы,   вы смотрели   на меня будто знали?
- Конечно знал!  Я знаю каждого еврейского мальчика, каждую еврейскую девочку, которые  родились  после войны в нашем местечке . Смотрю  на тебя, смотрю на других  - и как –будто вижу  своих. 
- Которые не родились?
- Да! Которые не родились..





Зелик и его команда


 По улицам нашего городка  грохочет   колёсами  конная упряжка. На видавшем виды сиденье-конюх местного завода металлоизделий Он щурится от солнца, смотрит на людей через толстые стёкла очков  Всем  улыбается  , а увидев детишек ,  останавливается:
-Э-э, ингеле! Садитесь, прокачу!
 Проводит  шершавой ладонью по моей голове:
- Как папа? Скажи ему: « Привет от Зелика»!
- Он поймёт?
- Поймёт!  Наш еврей понимает с одного слова!
- Батя, тебе привет от Зелика. Ты понял, что  он хотел сказать?
- Он передал отцу,  что  в его  доме снова открыли подпольную синагогу ,-догадывается    мама.
-Почему  она  подпольная?
- Потому что, мы,  евреи  есть  и,  как будто нас  нет,- говорит   отец и продолжает:
- Вот ты есть?
- Есть!
-Но тебя нет, как еврейского мальчика. Ты уже в пятом классе, но писать на идиш  не можешь. Не можешь  разговариваешь  на нём .

- Очень мне это нужно! Когда ты  разговариваешь , все смотрят в твою сторону,  а мне из-за тебя  стыдно.
  - Потому и   стыдно,  что ты есть,  и как- будто   тебя нет ?
- Я могу разговаривать и писать   на русском языке? Разве этого мало?
-Но тогда ты не поймёшь, что пишет твоя бабушка Соня.
-Мама прочтёт!
- Не забивай голову ребёнка своими бреднями ,- тебе больше  заняться нечем?- мама прерывает наш бессмысленный спор.
Но слова  сказанные отцом, пробивают  маленькую  брешь в моём советском воспитании. Будто  упала пелена с глаз , и  в  своём  городке я  обнаруживаю ещё один  городок, но  поменьше.  В нём взрослые  знают моего деда Залмана и  отца Давида. Встречаясь   друг с другом на вопрос: « Как дела»?,  в ответ разводят руки   в разные стороны,   неопределённо разводят руками, или   улыбаются   одними  губами. Могут  сказать всего  два слова: « Их вэйс» ( Я знаю).Но по  интонации    не   определить, что знает тот,  кто  говорит ?  Или  совсем ничего не ничего  не знает,  или просто не договаривает?
В городке отмечают еврейские  праздники, выпекают  мацу, поминают умерших, собирают деньги для бедных,  Милиция , конечно , кое-что знает, но зачем ей  поднимать шум?  Сидите , евреи, тихо!  Тогда будет всё  шито- крыто!  Но евреи  всё равно начеку: шабат проводят в одном молельном доме, потом  -во втором, в – третьем.  Молитвенники  уносят и  приносят с собой. Первое лицо в этом   городке –тот  Зелик, которого    уважительно  называют: ребе! И не столько за  Знание   Устной и Письменной Торы , сколько за доброе имя, мудрость, человеколюбие. А ещё больше за подвиг, совершённый им в сорок первом году.
…  Над местечком Милославичи опустилась тёплая июльская ночь. Не спалось. Зелик вышел на улицу, подошёл  к  жеребцу, дал ему  свежей травы, рядом поставил ведро воды, прислонился  к нему. Когда-то  маленький жеребёнок провалился в зимнюю прорубь реки Ипуть. И юноша 
 бросился  в месиво льда- к  нему на помощь! Это  произошло  перед избранием его председателем еврейского колхоза .  Предложили несколько кандидатур: людей , умудрённых жизненных опытом, хороших хозяйственников . Зелик  из батрацкой  семьи : и дед , и отец работали на помещика, а он ,как только подрос,  пошёл к  коням.
- Кони- это не люди! Председателю  нужно знать, когда сеять, когда убирать?  Наш колхоз конюху нельзя доверить,- говорили противники.
- Не знает- узнает! Зелик не побоялся броситься в проруб , спасая  жеребёнка.  Он не  побоится пойти за нас в огонь и воду, если придёт беда?- высказал своё мнение   Соломон, самый многодетный еврей местечка.
И оно было решающим!
Почему  об этом вспомнил именно  сейчас? Да потому , что наступила  такая беда, о которой и подумать не могли? Над местечком стояла  тишина. Она была  обманчивой. Это хорошо понимал Зелик Суперфин.
- Преодолев  от Бреста 340 километра за три дня,   немцы уже ведут бои за  Минск. Примерно такое же расстояние   от Минска до Милославич :  370 километров!  Немцы  могут быть у нас за считанные дни,- размышляет Зелик.- Выезжаем утром!    И  так   уже  задержались на три недели.
  Не все  евреи не  хотели уезжать из местечка. Ой, как не хотели! Тем более, были напичканы лживыми советскими сообщениями: « Не поддаваться панике. Врага остановим. Наша армия- всех сильней!». Да и кто хотел бросить свой дом, хозяйство? Только зажили после организации еврейского колхоза «  Ноер Лебен»!
- Немцы- развитая нация! В первую мировую войну они   не  убивали евреев. Пусть партийцы- активисты боятся,- мудрили  колхозники,- а что нам бояться? Советская власть  для нас тоже не была, как мать родная…
 С ними  Зелик  говорил убедительно:  Забыли свою историю? Те евреи, которые не вышли   из египетского плена - погибли! Те, кто    хотели  вернуться обратно из синайских песков , остались в
 тех же песках. И только не видевшие рабства, пришли в Землю Обетованную!
 Утром 17 июля в направлении Хотимска- городка  на границе    с Россией, из местечка Милославичи   выехало 20 конных упряжек- по две семьи на каждую.  Вещи- минимум, только  продукты на дорогу ,  да  побольше овса для коней.
 Не проехали и семь километров, как дорогу  перегородили бабы  и мужики с вилами:
- Жиды!  Если хотите , чтобы вас не побили, коней и всё, что везёте с собой, отдаёте нам!
 Но не тут то было: евреи  направили охотничьи оружии на погромщиков. Закусив удила, помчался  в их гущу громадный и страшный во гневе жеребец Орёл.
После первой  стычки, дождливой ночи в лесу, двадцать семей  решили вернутся обратно. На все уговоры они отвечали отказом, да и некогда было с ними распускать  нюни.
Никто не знал, что кого ждёт? Все, кто вернулись, об этом, видимо, горько пожалели, когда куча местных полицаев под присмотром трёх немцев , повели их  на расстрел.
А двадцать семей добрались  до Тамбова: лошадей передали    Красной Армии , кое- как втиснулись в теплушки и старенький паровоз  натужно пыхтя , потянул вагоны за собой…
 Из списка Зелика, не побоявшиеся трудностей в  дороге, все  остались  живыми! Он спас не только их сорок- пятьдесят человек, но и тех, кто родились  потом.  Моими соседями  по Михалину были  послевоенные  Женя, Лёва, Рая и Аня Ошеровы. Их отец Малах  с женой Любой и малышкой Евой , были как раз в команде Зелика.  Хохотушка  Аня Школьникова  родится, как и я- в сорок седьмом-  дочь  Фирочки  Резниковой. Она ,её младшая сестра Слава- будущая учительница моего брата вместе с родителями, тоже были в  команде  Зелика.
 Были и другие, о которых я просто не знаю. Зато знаю другое: такого, как Зелик не было в   михалинском колхозе « Энергия». Поэтому евреи  были представлены сами себе: кто смог- выехал, кто не смог- погиб, как моя бабушка, как мои  тёти и дяди. Не было такого, как  Зелик в   еврейских колхозах  в сёлах  Родня  и Карпачи.  В первом селе всех евреев побили, во втором- сожгли.   Не  было такого, как он  и  во многих местечках  и райцентрах Беларуси, в областных центрах. Поэтому  и наблюдалось  такое массовое уничтожение евреев. До  самой  горбачёвской перестройки и даже позже, трагедия народа  замалчивалась. А такие Герои , как Зелик, себя не выпячивали. Делали больше: после прошедшей Катастрофы,  не давали погаснуть  еврейскому огоньку…
 Закрываю глаза – и вижу , как по улицам нашего городка грохочет колёсами конная упряжка.
 Лошадь без понуканий  везёт груз по нужному адресу, а Зелик то ли в сладком полудреме, то ли в своих размышлениях?
Узнав меня, машет рукой:
-Садись, киндере ( мальчик на идиш), довезу до школы.
Едем, улыбаемся, подмаргиваем  друг другу.
- Как  подпольная синагога?- спрашиваю я, показывая, что могу держать секреты.
-Тпр-р-у-у,-от неожиданности Зелик останавливает коня,- тебе  ещё  рано задавать такие  вопросы.  Но ты приходи.
- Когда?
-Когда подрастёшь!
- Ребе Зелик! Я уже вырос!
- Напиши!
-Но как ты прочтёшь? Тебя давно уже

 нет, ты умер.
- Э-э, киндере,  киндере. Прочтут другие…

Какие бывают евреи?
 
 Как и все: разные по цвету волос, росту, характеру, привычкам, увлечениям и так дальше и
 так дальше.  А в нашем местечке были ещё  безногие, безрукие, криворотые, одноглазые, горбатые, длинноносые. Им я вам скажу: жилось труднее вдвойне .



 На конкурс:  Ефим Златкин  к 8-му марта!


    Моня , Малка  и 8-ое марта

 …Моня  не пришёл после   войны: его принесли два друга. На них   были бушлаты,  под ними тельняшки ,на головах  бескозырки. Только у  Ивана и Николая ещё брюки в клёш и  ботинки со шнурками, а у Мони– колясочка на четырёх колёсиках. 
 Принесли и поставили колясочку на крыльцо  единственного жилого   домика на всё местечко.
 В проёме двери показалась седая женщина. Вопросительно посмотрела на моряков, потом перевела взгляд на колясочку. Увидев Моню,  прикрыла  рот рукой. Глаза её расширились, набрав воздух она не могла не вздохнуть, не продохнуть.
- Тётя Роза! Тётя Роза,- это я, Моня,- послышалось снизу.
 Женщина молчала, не могла сказать ни слова, только  показала рукой,  заходите в дом. Иван и Николай  снова взяли его с тележкой, перенесли  через порог и  он покатился на колёсиках вглубь комнаты. А  Иван и Николай  раскрыли  вещмешки, стали доставать разные продукты- консервы, колбасу, хлеб и даже бутылку водки.
Мони  было известно, что его семью  расстреляли, он мичман Балтийского флота,  воевал, был тяжело ранен. В госпитале подружился с двумя моряками -  и они вызвались помочь ему добраться  в родные края. Знал,  что родительского дома нет: в  холодную зиму сорок второго года  немцы разобрали его на дрова. Поэтому решил заехать на один вечер к  Розе, которая жила рядом, узнать  про своих родителей, а потом  уехать  куда-либо  подальше.  Хотя в душе все годы войны  мчался к своей  любимой Малке - дочери Розы. Но он знал, что её расстреляли вместе со всеми евреями.
 Только  Малке  повезло: ночью она выползла из ямы,  поплелась по жнивью  в сторону леса. Шла долго, питалась  ягодами, пила воду из ручья. Наклонившись к воде, увидела свои седые волосы, резкие морщины возле рта.
- Роза! Ты ли это?- воскликнул лесник Сенька, который  привозил им домой  дрова.
 Малка только кивнула в ответ: « Да, это я Роза».
 Спрятал её  в глубине леса, а когда закончилась война, Малка пришла домой. Решила побыть в местечке до весны, а когда потеплеет,  уехать  Минск, где училась в медицинском институте до войны.
 Моня у девушки был первым и единственным! Девушка его очень любила. Когда он уходил на фронт , привела его в свой домик - второй от дороги. Постелила крахмальную  простынь на железную кровать  и    сняла с себя белое платье…   Прощаясь с парнем  утром ,  подарила ему свою фотографию с надписью: « Буду тебя  любить всегда ».
 А он подарив девушке  свою фотографию и  написал те же слова:  «Буду любить тебя всегда …».
- Как хорошо, что он меня не узнал, как хорошо,- подумала  Малка,- при расстреле я поседела и, видомо,  постарела ?
 А Рувим узнал Малку, хотя и не в первую минуту,   но не же  мог ей   в этом признаться.
- Всё должно остаться , как есть!  Я,  безногий калека, буду только в тягость. Но не зря приехал:  узнал, что она жива -и уже хорошо!
Ночью ему снилась черноволосая Малка, её белая пышная грудь, а Малке – сильные руки Мони и  его горячие губы.
 Под утро он  разбудил друзей, решив уехать, пока Малка спит. Перед уходом вынул из бушлата фотографию , которую ему подарила девушка и положил её на стол.  Расставаясь навсегда,  хотел сообщить   любимой, что  любит её  такую ,  какая она есть-постаревшую, седую.
 
 Друзья только спустились   с горочки , оставив позади местечко, как увидели женщину в белом платье. Ее седые волосы  развевались на ветру, но бежала она  легко и  быстро, как может бежать только юная  девушка.
- Моня  Мой Моня! Ты  мне ну-жен!Я тебя люб-лю ! – её голос молодой и звонкий взлетел
 над  местечком, в котором остался всего   один  жилой дом…
  Чудо- и вдруг сошли снега, которые были ещё вчера?  Моня увидел весенние проталинки.  Он совсем забыл, что сегодня 8- ого марта!  В этот день он всегда поздравлял свою любимую! И Малка забыла, а сейчас увидела, что пришла весна? И не было более двух счастливых людей на этом кусочке земли, чем они…
- Главное, что у тебя есть сердце, а с ножками мы наведём порядок. Наведём! - уткнувшись  лицом в его грудь , рыдала  девушка.
И  было  ей не понять  от чего эти  горячие слёзы? От жизненного  счастья, или от груза, которого добровольно  она взваливала на свои хрупкие плечи? Но понимала одно: она, Малка Рутман  с 8-го марта 1946 года больше  не будет одинока,   а  Моня  в утреннем свете  увидел
 Малку совсем иной :красивой и молодой!
 - Д-а-а! Разве знаешь, где найдешь счастье ,  а где   потеряешь?- обсуждали незабываемую встречу двух одиноких людей,  Иван и Николай   и поправив вещмешки за плечами, побрели на вокзал  по мартовской дороге.
Один из них хромал , у второго  была культя вместо руки и  оба  они молили Бога, чтобы  их тоже так встретили дома…

 

 
Судьба или рок?

 





… Подрастал, напичканный  фальшивыми лозунгами. Школа , газеты, радио влияли больше, чем семья.  Армия? Обязательно! Но есть  близорукость? Называю буквы наугад, авось пройдёт! Проходит!  Отец – фронтовик, а я буду в мирное время прятаться? Работа? Только в редакции! Вокруг столько прекрасного! Пишу, восторгаюсь хорошими изменениями: штатный сотрудник городской газеты.
 А Зелик всё ездит   на той

. 
   отя каждый из евреев нашего местечка мог бы о многом рассказать. Вот взять бы  к примеру конюха Зелика. С виду он такой благодушный человек, муки не обидит. Его лошадь без понуканий  везёт груз по нужному адресу, а Зелик то ли в сладком полудреме, то ли в своих размышлениях.
Узнав меня, машет рукой:
-Садись, киндере ( мальчик на идиш), довезу до школы.
Едем, улыбаемся, подмаргиваем  друг другу.
- Как  подпольная синагога?- спрашиваю я, показывая, что могу держать секреты.
-Тпр-р-у-у,-от неожиданности Зелик останавливает коня,- тебе  ещё  рано задавать такие  вопросы.  Но ты приходи.
- Когда?
-Когда подрастёшь.
… Подрастал, напичканный  фальшивыми лозунгами. Школа , газеты, радио влияли больше, чем семья.  Армия? Обязательно! Но есть  близорукость? Называю буквы наугад, авось пройдёт! Проходит!  Отец – фронтовик, а я буду в мирное время прятаться? Работа? Только в редакции! Вокруг столько прекрасного! Пишу, восторгаюсь хорошими изменениями: штатный сотрудник городской газеты.
 А Зелик всё ездит   на той же конной упряжке, по тому  же маршруту. Увидев его,  выхожу из редакционной машины:
- Добрый день!  Помните, вы мне сказали приходить, когда  подрасту. Я уже вырос.
-     Нет , ещё не вырос, - и Зелик прикрикнул на коня,- н-но!
 Прошло ещё несколько лет .Жизнь катилась по кругу, как и освещение сезонных тем в газете. Осенью-сев озимых, весной- яровых. Летом- уборка – зерновых. А в перерыве- очерки о

   Журналистские  конкурсы,  газетная текучка занимала много времени, но когда узнал, что в Москве живёт михалинский еврей – полковник Вениамин Миндлин,  пять раз удостаивающий Звания Героя Советского Союза и ни разу его не получивший , помчался в Москву.  И только , когда  опубликовал о
 живыми!  а вот те, кто вернулись, об этом горько пожалели 



-
-


 

- Немцы
 
-Орёл! На тебя вся надежда!

 



 его уважительно называют. И не столько за знание им устоев  еврейской жизни, сколько за прежние заслуги.

 молельный дом у одного  закрывается, у второго закрывается.
Один шабат проводят у одного, второй- у другого
Взрослые   знают  моего деда Залмана и отца Давида.   Дети в  Пэйсах кружат   возле домов , чтобы увидев милици, предупредить о них  родителей, выпекающих мацу.
Встречаясь   друг с другом на вопрос: « Как дела»?  в ответ  покачивали   головами  в разные стороны,  делали глазами движение вверх,   неопределённо разводили   руками, улыбались  одними  губами. А если отвечали, то коротко: « Их вайс».( Я знаю). Но по  тому, как это произносилось, трудно было определить, что знает тот, кто  говорит ?  Или  ничего не знает, или просто не договаривает?
 Хотя каждый из евреев нашего местечка мог бы о многом рассказать. Вот взять бы  к примеру конюха Зелика. С виду он такой благодушный человек, муки не обидит. Его лошадь без понуканий  везёт груз по нужному адресу, а Зелик то ли в сладком полудреме, то ли в своих размышлениях.
Узнав меня, машет рукой:
-Садись, киндере ( мальчик на идиш), довезу до школы.
Едем, улыбаемся, подмаргиваем  друг другу.
- Как  подпольная синагога?- спрашиваю я, показывая, что могу держать секреты.
-Тпр-р-у-у,-от неожиданности Зелик останавливает коня,- тебе  ещё  рано задавать такие  вопросы.  Но ты приходи.
- Когда?
-Когда подрастёшь.
… Подрастал, напичканный  фальшивыми лозунгами. Школа , газеты, радио влияли больше, чем семья.  Армия? Обязательно! Но есть  близорукость? Называю буквы наугад, авось пройдёт! Проходит!  Отец – фронтовик, а я буду в мирное время прятаться? Работа? Только в редакции! Вокруг столько прекрасного! Пишу, восторгаюсь хорошими изменениями: штатный сотрудник городской газеты.
 А Зелик всё ездит   на той же конной упряжке, по тому  же маршруту. Увидев его,  выхожу из редакционной машины:
- Добрый день!  Помните, вы мне сказали приходить, когда  подрасту. Я уже вырос.
-     Нет , ещё не вырос, - и Зелик прикрикнул на коня,- н-но!
 Прошло ещё несколько лет .Жизнь катилась по кругу, как и освещение сезонных тем в газете. Осенью-сев озимых, весной- яровых. Летом- уборка – зерновых. А в перерыве- очерки о

   Журналистские  конкурсы,  газетная текучка занимала много времени, но когда узнал, что в Москве живёт михалинский еврей – полковник Вениамин Миндлин,  пять раз удостаивающий Звания Героя Советского Союза и ни разу его не получивший , помчался в Москву.  И только , когда  опубликовал очерк о Герое- танкисте,  мне позвонил Зелик:
-Приходи! Вот теперь ты вырос.
   Дорогой  ребе  Зелик! Вы  даже не подозреваете, как 
 в моих глазах
 в моих глазах за  прошедшее время?

Знаю

 

- Папе привет передать?
- Папа всё знает.
- Чёрная сотня,- отец нервно ходит по дому. Старые половицы скрипят под ногами,-милиция запретили евреям собираться у Зелика. Мол,  иврит запрещён в стране. Все  же религиозные книги  написаны  на иврите !
-  Из –за чего сыр- бор? Запретили собираться  у Зелика, соберутся  на молитву  у другого еврея - рассуждает мама.
 И пошла  с властью  игра: закрывают молитвенный  дом у  одного, переносят за ночь книги к следующему: От






 Вот так постепенно образовался круг людей, которых я начал понимать без слов: мимикой, взглядом, кивком. Выделив их со всех остальных, при встречах я  здоровался с ним первым.  Что-то было похожее у них во всех?   Вначале не мог определить? Позже  понял:  смешинки в глазах. Один из них ходил в военном  кителе, на котором были видны  следы от погон, хромовых сапогах и  в офицерской фуражке. В этом снаряжении, он был , как в футляре от окружающей жизни. Ходил уверенно, прямо держал в голову, не отворачивал взгляд в сторону. Седой,



 - Ира, как ты догадалась?- смеётся Батя.
- Все евреи  давно уже знают, что вы собираетесь в доме у Зелика. Организовали  у него  подпольную синагогу. Посадят ещё всех, тогда узнаете.
- А что мы делаем запрещённое ?  Кидуш в шабат(освящение субботы),  кадиш (поминальную молитву  о умерших) . Хотя, если кто-то захочет звёздочку покрупнее, обязательно посадят,- соглашается Ба
 Но  в эту  пятницу он   всё равно  уходит  встречать шабат (субботу).
 Снова грохочет колёсами конная упряжка.
--Э-э, ингеле!- узнаёт меня Зелик,-садись, довезу до школы.
- Папе привет передать?
- Папа всё знает.
- Чёрная сотня,- отец нервно ходит по дому. Старые половицы скрипят под ногами,-милиция запретили евреям собираться у Зелика. Мол,  иврит запрещён в стране. Все  же религиозные книги  написаны  на иврите !
-  Из –за чего сыр- бор? Запретили собираться  у Зелика, соберутся  на молитву  у другого еврея - рассуждает мама.
 И пошла  с властью  игра: закрывают молитвенный  дом у  одного, переносят за ночь книги к следующему: От




 Однажды напали на след: забрали молитвенники. Но у евреев осталась самая главная книга- Тора! Ищут её милиционеры, подключились из управления КГБ, а Тора , как в воду канула? А она , миленькая спокойненько хранилась в валенке на печке. В валенке её и переносили от одного к второму…




   несколько километров. После   рабочего дня  отцу нелегко  снова идти так далеко…Зато евреи, живущие
  рядом, в подпольную синагогу приходили всегда.
-Почему  она  подпольная ?- не понимал я,-вы же ничего  не делаете  плохого?
- Понимаешь,- объяснял отец,  евреи , как будто и есть , и как будто нет.
- Не понимаю?
- Вот ты есть?
- Есть!
- Есть русский мальчик , который говорит  и пишет  -по русски. Есть грузин, который изучает свой язык!

- Очень мне нужен твой  непонятный язык, на котором ты   разговариваешь при всех с Зеликом,   Ханкой, Зямой. Люди оборачиваются , а мне из- за  стыдно из- за тебя.
  - Вот потому тебе и   стыдно,  что ты есть,  и как- будто тебя нет ?
- Я могу разговаривать и писать только  на русском языке.
-Но тогда ты не поймёшь, что пишет твоя бабушка Соня маме.
- Ты никогда не прочтёшь газету «
-  Так будет всегда?
- Может, нет, может, да?
_ А когда будет « может, нет»?
-Когда будешь жить в  Израиле.
Вот  такие разговоры мы вели с отцом, когда у него находилось время на мои вопросы.
 А я продолжал ходить в школу, встречать Зелика с его упряжкой. Работая конюхом на заводе металлоизделий, он ездил по городу туда- сюда.

Проходили годы: закончена школа, армия, университет, а Зэлик продолжает  ездить по городку на своей упряжке.
- Вот тебе ещё тема,- подсказывает отец,- напиши про Зелика.
- Что можно написать про конюха?

- Это сейчас он конюх,  а до войны Зэлик Суперфин был председателем еврейского колхоза в Милославичах.
-   Как я знаю,  еврейские колхозы тоже были в Михалине, Родне, Хатовиже…
- Но  десятки человек   вывез в тыл только  председатель одного  еврейского колхоза   и тем самым спас их
 -Это был Зэлик?
- Да! Это был Зэлик  Суперфин. Когда ты уже напишешь о нём?..
 
 
Зелик, продолжая работать конюхом на заводе металлоизделий , днём  грохотал колёсами конной упряжки по городу: туда- сюда. Вечером он надевал кипу, брал в руки молитвенник и вокруг него собирались евреи.
- Ребе Зелик,- почтительно обращались они к нему.
 И было за что…


 
 



Вначале мне открылось, что они друзья  моего деда Залмана и отца Давида. А потом открылось, что в маленьком городке  есть ещё один городок?  В нём  все  ходят по тем же грязным улочкам, стоят в тех же длинных очередях, ездят в тех же переполненных автобусах. Но друзья моего деда,  или отца  встречаясь  друг с другом на вопрос: « Как дела»?,   в ответ  покачают  головой в разные стороны    , подморгнут, сделают глазами  какое-то движение,  неопределённо разведут  руками, улыбнутся одними  губами…
 Вот так постепенно образовался круг людей, которых я начал понимать без слов: мимикой, взглядом, кивком. Выделив их со всех остальных, при встречах я  здоровался с ним первым.  Что-то было похожее у них во всех?   Вначале не мог определить? Позже  понял:  смешинки в глазах. Один из них ходил в военном  кителе, на котором были видны  следы от погон, хромовых сапогах и  в офицерской фуражке. В этом снаряжении, он был , как в футляре от окружающей жизни. Ходил уверенно, прямо держал в голову, не отворачивал взгляд в сторону. Седой, как лунь, только усы топорщились в разные стороны, держался молодцевато.  Всегда здороваясь с ним, я всегда спешил с фотоаппаратом в руках, кучей блокнотов. Наши взгляды встретились ,  я на минутку задержался, Залман- а так звали человека в военном, медленно покачал головой . Мол, куда же ты вечно бежишь? Жизнь не перегонишь?
-Батя,- спросил я вечером у отца,- кто такой  Залман?
- А- а, Залман? Ловкач на его месте  был бы подпольным миллионером ,   в другом стране Залман был бы сам легальным миллионером.
- А у нас?
-  А у  нас?  Является бедным евреем..
- Я бы так не сказал. Он ведёт себя достойно, красиво.
- Достойно и красиво?  Только  донашивает военную одежду кого-то из своих родственников. Ты думаешь в под восемьдесят лет летом легко ходить в сапогах? Живёт на копеечную пенсию.
- Я думал, что это связано с его военным прошлым?
- Прошлое  у него о-го-го! Вывез в тыл целую машину денег, золота.  У тебя голова забита поиском дутых героев производства, чтобы тиснуть о них  в газетке, а настоящих героев ты не видишь.
 После такого обвинения,  я пришёл к Залману  Генькину_- он жил от меня в десяти минутах.
 Увидев меня, ничего не сказал, только положил на стол  пожелтевший лист. В нём  было написано, что  в целости и сохранности он передал  российскому банку( дальше указывается какому и какое количество денег, ценных бумаг и драгоценностей. Прошло много времени и я уже точно не помню сколько именно,  но как сейчас вижу  несколько страниц с указанием всего  на огромную сумму).
- Вы так быстро нашли этот документ? Вы знали, что я приду?
-Знал!
… Когда началась война, старший кассир   Государственного отделения банка в городе  Климовичи Залман Генькин  получил важное задание: вывезти в тыл огромную сумму денег. И своих, и тех, что передали из банков  западных районов Белоруссии, надеясь , что на её самом востоке будет спокойно. Но и сюда уже  двигались немцы. Услышав поручение , он побледнел:
- А кто вывезет мою семью?
-   Ты и вывезешь !  Россия- рядом! Крутнёшься за пару дней туда и назад, Давай! Давай, дорогой! Ну кому я ещё доверю столько миллионов? Ты же старший кассир! Сам понимаешь: стар-ший!- управляющий банком  по дружески обнял Залмана.
 - Вот такой  у нас состоялся тогда  разговор. Загрузили мы целую машину ценным грузом и рванули через  российскую  границу. До неё рукой  подать!   Думали, обернёмся быстро? Ан нет! Немецкие парашютисты  нас обогнали! Подъезжаем  к одному городу, видим, как они спускаются над ним. Мы  в лес, кругами, по просёлочным дорогам, без карты добрались до другого города- он под бомбежкой! Вот так до центра России и доехали, заправляясь , где могли,-  вспоминает Залман.
 А дальше, о чём о вспоминать не хочется: рассказал  он мне в двух словах.
Заметил  что водитель и охранник стараются в его  сторону не смотреть, взглядами переговариваются. Понял: замышляют    с ним  сделать что-то с   недоброе. Скорей всего убить, тело забросать в лесу ветками – да ходу на машине. Россия- большая! Война идёт- всё спишет. Поэтому, когда водитель и охранник уснули ночью- в кабину ЗИЛа- и в путь. Они даже не догадывались, что Залман может водить машину, а он никогда не бахвалился этим. Короче, чтобы было наверняка уезжал подальше от войны, опасных напарников подальше в тыл. Доехал где-то до Самары, а там в прямо в местное управление милиции. Так мол и так: вывез из оккупированной Беларуси  машину денег. Хотели  « сшить» сшить ему дело: будто он угнал её. Повезло: следователь оказался рубаха- парень: никого не побоялся.
- Угнал  из Беларуси и приехал на машине прямо  к милиции? Да если бы хотел угнать, закопал бы деньги где-то в лесу, а сам смылся. Короче, отпустили, дали документы о приёме всей суммы чин чином.
 А теперь куда? Ведомо куда, на фронт! Беларусь в огне, родной городок под немцами.
- А ведь могли  в самом деле куда-то скрыться с деньгами? Почему это не сделали?- спрашиваю у Залмана. Не услышал или сделал вид, что не услышал. Повторил во второй раз?
- Я знаю твоего деда, твоего отца. Как ты такое мог подумать? Или просто берёшь на мушку. Не надо- многие брали.
 Снял  военную  фуражку, вытер седую голову.
- Я же должен был вернуться домой! А если бы взял копейку, путь в местечко мне был бы закрыт. Думал, останется хоть кто-то живой?  Всё ждали меня- так и не уехали. Всех положили в песочек: родителей, жену, сестер, маленьких детей.  Хорошо, хоть остался сын Исачок, что был на фронте .
-А что потом?
- Что потом? Пришёл  на работу ,  сдал о документ о доставке ценного денежного груза в России, подготовил себе замену и ушёл на пенсию.
- Скучно одному дома?
- А я не один. Посмотри,- показал взглядом на фотографии,  развешенные на стенке,- да и дела есть.
- Какие дела?
-Пока есть силы, хожу к своим. Твое там тоже лежат, в братской могиле за городом?
- Лежат?
- Я помню , как вы на меня смотрели, будто мы были  знакомы? Вы меня знали?
- Конечно, знал! Я знаю  каждого еврейского мальчика, каждую еврейскую девочку, родившихся  после войны. Смотрю  на тебя, на других  - и как –будто смотрю  на своих,  которые не родились …
-
 

недоброе? Убьют, забросают в лесу ветками , а сами ходу с миллионами.


 




 Живя   в своём городке, входящий в общий город, мало соприкасались  с ним. Как таковой зримой границы не было, но была условная. У меня словно открылись глаза: и я вдруг  увидел, что там, где стоит дом одного еврея, по соседству или рядышком , будет обязательно  дом  твторого, третьего, четвёртого, а потом  дома беларусов. На второй улице- тоже самое, как и на третьей, четвёртой?
 второго, третьего, четвёртого…






 Я/ жертва Холокоста,
давно прошедшей войны.
 Всё забыть, жить дальше? Но это не просто,
Поэтому я живу с чувством вины.

 За то, что ношу имя убитого молодого дяди.
  За то, что моя фамилия, как у моей малолетней тёти.
 Стреляли, убивали евреева, гады
 Думали, весь народ, убьте?







 


      
 
-
 
 

 






Мальчик с котомкой

 









 Сапоги деда Игната


 Как осталась в живых Циля  Закхайм  в числе  сорока евреев  из 250  убежавших из красного замка…


 Циля зарылась в  стожок сена, закрыв уши руками. Везде- то тут, то там    гремели выстрелы, слышались
 злобные крики, плач. Только что она была  в аду. Он там ,за пряслом   и остался.  С её подругами -  одноклассницами  Софой, Златой, Симой .  Договорившись быть вместе, они  одна за одной выскакивали  из подвала, куда немцы загнали евреев  из гетто.  В темноте потерялись и тогда Циля передумав, побежала не в сторону леса, а посёлка. Бежала не понимая куда:   главное подальше. Когда уже выдыхалась, увидела низкую изгородь, быстро перелезла через неё, заскочила в хозяйственный двор и зарылась в стожок сена .
 
 
Уснула под утро, когда   ушла тревожная ночь.  Проснулась  от лая  лохматой  собачонки.  Она подскакивала то ближе, то убегала дальше, поднимая трубочкой   хвост.   
Забеспокоившись, что  сейчас придут хозяева дома и её  обнаружат, выползла  из убежища.
 Только сейчас заметила   кровь на руке, вспомнила, как раздвигала   колючую проволоку возле гетто. Пересохло во рту -  облизала сухие губы. И только  собравшись 
 незаметно проскользнуть из чужого двора, как услышала:

- Дачушка, не палохайся( дочка, не бойся)!
 Циля оторопела. В прошлой жизни её только  так  называли отец Зелик и мама Дора, а в этой- « грязная жидовка», « юде».
 И вдруг  снова: « дачушка» ?

   Сзади неё   стоял мужчина в фуфайке, резиновых сапогах и протягивал … кружку воды.
 Пила и  выбивая дробь зубами о ее краешек,  исподлобья  смотрела на мужчину. 
 А он отошёл на несколько метров и усевшись на бревно , вынул из кармана мешочек с  махоркой. Потом достал  кусочек бумаги,  разгладил ,  высыпал на неё махорку, скрутил в трубочку, послюнив и поднёс спичку. Всё это время Циля смотрела на него и была готова бежать каждую минуту. Но что-то её останавливало : во первых она не знала, куда бежать, а во- вторых не чувствовала от хозяина дома никакой враждебности.
 Собачка вдруг  подбежала к Циле, стала крутиться возле её ног, ластится.
-Игнат я.   Да  ты не палохайся, дачушка!  Бачыш, хлев ( видишь, сарай). Бегом туда!
 Закрыл  плотно дверь, показал рукой, мол , иди дальше.
 В конце  сарая  стояла лестница. Быстро взобравшись   по ней     на чердак, заваленный большими бочками, позвал рукой девушку.
-  Вижу, что ты еврейка? Бежала из гетто?
 Цыля кивнула головой.
- Все мы люди! Будешь пока здесь.
Девушка подняла глаза ,  в её  взгляде был немой вопрос: « Сообщит  или не сообщит немцам  »?
 Будто прочитав его, Игнат протянул девушке свою ладонь . Она была шершавая, тёплая, как у её  отца Зелика.
   И   тут  не выдержав , она  припала к ней   лицом, вздрагивая от слёз  всем телом.

 Игнат молча погладил девушку по голове:
- Буде, буде . Трымайся(  держись).
  Когда уходил, сказал девушке:
-Вниз не спускайся. Если услышишь   голоса чужих, спрячься в большой   бочке и сиди тихо.   Софья , моя жена принесёт тебе еду, а ты отдыхай.

 
… Прошла неделя. Под вечер Игнат   поднялся на чердак, тепло посмотрел на девушку, которая   с благодарностью   улыбнулась ему.
 - Полицаи рыщут по домам, кто-то донёс, что в посёлке скрываются евреи. Сегодня ночью ты уходишь.
- В лес?
- В лес!   Есть там   отряд братьев Бельских , в нём  одни твои, евреи,- говорил   девушке Игнат, рассказывая ей, как можно их   быстрее найти.
- Возьми на дорогу,  София  приготовила,- он  протянул ей  домотканую сумку с крестьянскими продуктами,- а это от меня, сапожки на холода ,  сам сшил.
 … Циля    пробиралась через лесные заросли, вслушиваясь в каждый шорох.   Знала, что в бесшумных сапожках деда Игната и с картофельными пирожками  Софии
, она обязательно дойдёт!
Дошла и стала  бесстрашной партизанкой, а  государство Израиль  присвоил Игнату и Софии Ермолович  Звание  « Праведники Мира»- единственным из посёлка Мир!
 



Месть волчицы

 Сложив ладошки рупором, девчонка кричит:
- Алё-н-к-а!
  Эхо улетает далеко  :  « Н-а-а»!
 Снова ладошки к губам: « Алё-н-к-а,   коро-ле-в-а-а».
 Теперь эхо возвращаясь, повторяется дважды: « Н-а-а, н-а-а».
 Девчонка смеётся, машет кому-то в сторону: « Хватит  называть меня  стрекозой, мотыльком.
- Я –лесная   ко-ро-ле- ва» !
Протягивает руки вперёд : « Доброе утро, полянка черничная ! Ягодки земляничные»!
Узнаёте меня?
 Алёнка- семилетняя    дочь лесника Ивана, живёт с родителями в небольшом домике , на окраине леса. Рядом- ни души!   До ближайшего   села Доброе-    больше трёх  километрах. Ездила туда с отцом  несколько раз: мололи зерно на местной   мельнице,  да покупали  обновки: износилась за лето.  В селе не понравилось: мужики на подводах крикливые,  тянут матерей за юбки дети сопливые . Дороги с ямами-ухаб за ухабами…
- Во-о-н, видишь,- отец  показал рукой  на красную крышу –там  школа! Сюда будешь приходить учиться!
 - Впереди целое лето!  Чего зазря сейчас говорить ?
 А вот на мельнице ей понравилось! Раньше не знала : как  на столе  появляется хлеб да булки? Есть и есть!
 Мама, улыбаясь, вынимает из печи румяные  булочки , покрытые розовой  корочкой .
- Не трогай,-   останавливает Алёнку  , они  ещё горячие, дай им  немного остыть .
 Все её прежние   познания: булки из печи, мука – из мешка.
 -А-а, оказывается, мука не из мешка? Мука из зерна, которое привезли на мельницу? Каждую весну отец выводит коня, пашет ,  а  мама разбрасывает  из лукошка  семена. И я   в поле, и младшая сестра Агафья, и самый маленький  брат Костик . Вскоре появляются зелёные всходы. Потом  они поднимаются в рост,   желтеют   ,  наливаются   колосья  . Вот тогда моя  мама берёт в руки серп. Раньше  мне  не разрешала. Говорила, что я  маленькая,   серпом могу порезаться. Но  теперь с мамой  срезаю колосья, а отец их молотит на гумне,- рассказывает Алёнка новому знакомому- сыну мельника Арону. Ему, как и ей всего семь лет и тоже начинает учёбу в школе.
- Как ты интересно рассказываешь! Я не знал, откуда  берётся зерно. Знал только , что из его мелется мука.  А потом её высыпают в мешки и люди забирают домой. Знаю, какая есть мука: пшеничная, ржаная,- говорит он,  поглаживая пальцами чёрные сросшиеся брови.
- Это потому что  высевается пшеница , рожь.
 Встряхнув   светлой чёлкой, Алёнка  говорит:
 
- Я никогошеньки в вашем  селе не знаю.  Только тебя. Давай подружимся?
- Давай!
 И  взявшись за руки,  они   побежали.   Арон  хочет  показать  Алёнке  водяную  мельницу, которую его отец Давид арендует :
- Смотри !  Внизу плотина,   вот здесь  она перегораживает реку. Вода льётся на мельницу и…
- Что и?
- Из зерна мелется мука!
- Теперь я знаю. Знаю всё про хлеб и булки ,- захлопала в ладошки Алёнка.
- Стрекоза , ты где?- услышала требовательный голос отца.
Подбежала- такая сияющая, не выпуская из  ладошки  руку мальчика.
-  Я не стрекоза. Я  теперь  королева,  а  это Арон! Мы будем дружить!
- Ну и ну,-  хотел пошутить Иван- лесник, но
только хмыкнул в  пшеничные  усы.

А сегодня   последний день лета . Вот и прибежала Алёнка в лес, чтобы перед школой   попрощаться со   своими  друзьями - полянками, деревьями , грибами да ягодами.

Как егоза- стрекоза, прыг да скок, прыг да скок! Вдруг услышала жалобное повизгивание.
- Волчонок?
Обошла дерево, отодвинула толстые  ветви, осторожно достала бурый живой комочек.
-Ну ничего, ничего,- мы тебя подлечим и опять принесём обратно.
 Заметила, что  у  волчонка сломана правая передняя ножка, сильно повреждён живот- из него постоянно сочится кровь. Переживая  за  найдёныша, не разбирая дороги, помчалась   домой, к отцу.
Он у Алёнки  мало того , что лесник, так ещё и лесной  лекарь! Научился кое-чему за двадцать лет, многое делает сам, а  когда  сомневается , обращается к знакомому  ветеринару Лейбе.  Он живёт в селе,  родной брат  мельника Давида.
 - Садись,- командует Алёнке.
 С  волчонком быстренько взобралась на коня. Иван пулей взлетел  на него, пришпорил  босыми пятками  и только их видели.
Иван коня гнал  не зря: Хорошо знал, что  в   пятницу  до захода солнца  евреи  встретив  шабат, прекращают все работы.
 - А сегодня пятница,  ох-х , не повезёт,- беспокоился  он, бросая взгляд на заходящее  солнце.
 На взмыленном коне  залетел  во двор Лейбы. Детвора в нарядных  рубашечках , с какими- то шапочками  на головах .   Женщины   накрывают  столы  белыми  скатертями , ставят на него подсвечники, пышные булки,  бокалы, вино.
-Что  такое, Иван?- Через пять минут  у нас наступает шабат?
-- Дяденька, дяденька!  Он умирает, спаси!- бросилась к нему Алёнка.
- Кто умирает?
-Мой волчонок!
- Волчонок? Для спасения живой души можно нарушить шабат?- войдя в азарт, спросил  ветеринар.
- Можно! Можно!- первым подбежал к нему паренёк со сросшимися  бровями.
Его лицо показалось  Алёнке  знакомым: Да это же Арон , сын мельника!
Лейба облачился в тёмный халат ,  взял стонущего   волчонка и   ушёл в какое-то помещение. Вернулся через час, неся забинтованный  комочек   в руках.
- Ещё немножко и не выжил бы. Потерял много крови.
- Спасибо тебе, Лейба! Сколько я тебе должен? -стал благодарить Иван.
- А ты забыл, как  в  святой  для тебя день- в воскресенье ,  вытащил меня  из браконьерского капкана? Что тогда сказал: за спасение живой души грех расплачиваться деньгами.
- Да! Так и сказал!
 - Я тоже так считаю ,- и обратившись к жене и дочери сказал:
- Малка, Рейзеле! У нас  сегодня  дорогие  гости,-  поставьте для них    субботние  приборы.
 Арон, как старый знакомый взял Алёнку  за руку  и  повёл к столу, по дороге рассказывая:
 - Прошлый шабат мы отмечали   в нашем доме , а теперь у дяди Лейбы.    Садись! Здесь вся наша мишпаха»( семья)
 Для Алёнки, выросшей в крестьянском доме, здесь всё   было в диковинку. Булки называют по другому- халами. Они даже вкуснее, чем те, которые  выпекает мама. Вначале Лейба прочёл молитву на непонятном ей  языке, потом  стал раздавать  по кусочку халы с солью. После этого   налил  вино в красивый бокал  , каждый делал из него  только глоток и передавал другому. И только  после этого началась субботняя трапеза.
 А волчонок тихо сопел на руках   у  Алёнки.
- Можно я буду приходить к вам его смотреть?-  спросил Арон, поглаживая малыша.
 
 





 … Волчонок  поправился .    Ласковый  ко всем, но  особенно к  Алёнке  и Арону ,   он обнимал  их    лапами,  лизал языком, словно хотел отблагодарить. Между ними   установилась какая-то незримая связь.
 -Хан, - так назвала Алёнка волка,  понимал   их  по  взглядам , жестам, словам, а они постепенно  узнавали его  повадки.
 Хан быстро подрастал и всё чаще убегал в лес, не возвращаясь вначале по несколько дней , потом недель,  а позже и месяцев.
 Прошло два   года, как ушёл  Хан.  Начало осени.  Холодно.  Одевшись  потеплее,  Алёнка вышла на улицу. Увидев волчьи следы на земле , громко воскликнула: « Хан! Хан! Это ты? Ты?
 Из-за угла показалась голова огромного волка. По тому, как он   поднял уши и завилял хвостом, Алёна узнала  в нём своего  Хана. Бросились друг к другу :  он снова  обнял Алёнку передними  лапами, лизнул языком по щеке,  а она уткнувшись в шерсть, гладила и гладила его.
Девочка и волк  снова были вместе -и снова понимали друг друга?
 Вдруг Хан отскочил в сторону и куда-то помчался. Алёнка  по его движению поняла, что скоро  вернётся. Когда был совсем маленьким, то убегая , всегда оглядывался, этим самым показывая, что  не надолго. Вот и сейчас  повторяет  тот же самый поворот головы.
- Хан! Хан! Я тебя жду,- закричала ему вслед.
Заскочив в дом,   радостно всем рассказала про Хана.
- Я тоже пойду его встречать,- воскликнул Арон.
 
Хан бежал быстро,  прыжками.  А за ним катились какие-то серые шарики.
-Что это? Не понимаю,- вытянув руки в сторону Хана, удивилась Алёнка.
-Наш Хан оказывается не Хан?
- А кто?
- Ханеле! Мы думали, что это волк, а оказалась волчица. Значит, не Хан, а Ханеле! Идёт?
- Идёт!
 Волчица тем временем подбежала ,снова  стала ластится к детям: то к одному, то ко второму.
 Возвращалась к  волчатам ,которые заняв круговую оборону не подходили ближе, чем на сто метров,  а потом   снова подбегала к Алёнке и Арону.
-  Я понял, что Ханеле пришла  не случайно.  Она хотела показать нам своих детей,- проговорил Арон,- волчица понимает всё, как человек. Жалко, если уйдёт навсегда,- проговорил Арон.
-  Не волнуйся! Я её всегда найду.
… Прошёл ещё год, а может и больше.
Вся семья выскочила на громкий стук в дверь: заскочил Арон, испуганный, грязный ,  в крови .
 В семье  Ивана уже знали, что евреев села поместили в гетто, окружили его колючей проволокой. Несколько раз Алёнка с отцом и мамой подходили к ограде, но полицаи на них  кричали, немцы наставляли автоматы. Однажды Алёнка даже  перелезла через проволоку, нашла  Арона, передала пару картофелин и сказала:
- Убегай! Мы тебя спрячем.
-И вот теперь он прибежал! Молодец! Но почему так напуган и взволнован?
- Сегодня всех расстреляли – и маму, и папу, и дядю Дейбу- всех,всех! И меня. Я вылез из ямы. Мне нет к кому идти.
- Здесь он  будет , жидёнок , здесь!  Больше ему негде прятаться,-услышали голос старосты Никанора, который жил по соседству   с мельником и часто видел  Алёнку и Арона вместе.
 В дом ворвались полицейские, и  ударом  прикладов  выбросили  мальчика во двор.
Ивана , его жену  Ганну    и троих детей тоже вытолкнули на улицу.
- Вас, жидовских пособников  при всех  казним, другим будет наука,- хохотали полицейские , радуясь удаче.
 Под дулами ружей бросили на подводу, связали  руки узлами.
- Не крути   руки ,  гад!-  прохрипел  Иван и сразу же получив удар по голове.
 Дети заплакали и в ту же минуты Алёнка соскочив  с саней ,  бросилась в снежную пургу.
Полицейские даже не успели поднять оружие, как она замела её след…
 Алёнка бежала и кричала: « Хан»! Хан!
В минуту волнения она называла волчицу её  первоначальным именем. Несколько раз встречалась с ней возле упавшего дерева, где подобрала.
 Вот и сейчас падая в сугробы , она туда бежала и кричала: « Хан» ! « Хан»!
 Её душераздирающий крик разносился по лесу, возвращаясь: « Ан- а-н-н…».
 Сколько бежала, сколько кричала не помнит?  Только очнулась от того, что-то горячее  и большое наклонилось над ней.
Алёнка обнимала волчицу, гладила её по   морде,  плакала , что-то шептала . Они давно научились понимать друг друга.   А на горке за ними наблюдала  волчья  стая- дети и внуки Ханэле. По какому –то невидимому её сигналу,  они скатившись   вниз  и  все вместе рванули в буран.
 Покрасневшие глаза  хищников сверкали горячими  огоньками, скрипели зубы, волчья стая вышла на охоту.
 
 …А Никанор спал и видел себя хозяином  большой хаты , где раньше   жила семья Давида, видел  себя в его
халате, видел, что сидит за его   столом.
- Немцы  пообещали  за поимку евреев награду. Попрошу себе дом мельника. Кто словил жидёнка? Я , Кто догадался быстрее всех , где он? Я ,-разговаривал сам с собой во сне. 
 Проснулся, подошёл к чулану, повертел в руках  тяжёлый амбарный замок. Открыл дверь.
-Дяденька Никанор, отпустите.  Я  вам  ничего  плохого не сделал. Мне холодно, всё болит,- начал проситься  мальчик.
- Не сделал?  Суки,  а  кто Иисуса распял?  Кто  Россию продал? Молчи гадёныш.
- - Какого  Иисуса? Я его ни разу не видел!

-Скоро  увидишь. Я тебе организую встречу с ним,- как змея,  прошипел  Никанор.
Заперев   беглого на дополнительный замок,   он    остался собой  доволен.
- Утречком самолично сдам жидёнка  коменданту ,-  рассуждал  про себя    немецкий староста ,-   и дом мельника   будет точно моим!
  Засыпая ,  за хотел снова себя увидеть  в большом доме –
место этого вдруг увидел над собой волчью морду и оскаленные зубы.
Ханеле впервые вонзила их в горло человека.
 а стая  ворвалась в  полицейский участок…




   Погоняя лошадь  ,   Иван  увозил на санях  в лес семью и  избитого Арона.
 
    Алёнка укрывала его овчинной шубой,  волчица бежала впереди, волчья стая  летела за ними  сзади.
 
…  С этой историей со мной поделился  в Израиле мой старый   знакомый  по имени Иван.
-   Невероятно!  Кто тебе её  рассказал  , или сам выдумал?
- Дедушка Арон и бабушка Алёна. Да вот и они, на фотографии.
 Смотри!
 Светловолосая девчушка и паренёк со сросшимися   бровями стояли по обе стороны большого волка. А на обратной стороне фотоснимка было написано: «Мы и Хан»…


Аленушка
- дюймовочка



 По мотивам  автобиографичного романа   
известного белорусского писателя Николая Чергинца  « Операция « Кровь»


Трёхлетняя  девочка открыла глаза: темно. Хотела  разогнуть  и выпрямить ножки:  они уперлись в твёрдую  стенку.  Попыталась  повернуться на правый  бок : не смогла - очень  узко.   Хотела сказать, что душно и хочет  водички -  вспомнила: ей сказали лежать тихо.
 Много раз говорили, просили.  И она запомнила  :   Была послушной девочкой! В своей двухлетней жизни

   сначала  ползала, потом  мама  папа  водили её за ручку. Только пошла   сама    и научилась  бегать по дому, как пришли злые дяди и выгнали  всех  из дома. Перегнали в холодный барак,  вокруг его  повесили колючую проволоку. Дети плакали-  их   куда-то отвезли. После этого рыдали взрослые тёти, мамы и бабушки маленьких детей.
 А девочку не увезли: мама успела  поднять половицу, положить её вниз, закрыть половицу  и  поставить наверх старый стол . После того , как  спрятала в первый раз, делала так всегда , когда   выгоняли  на работу  вместе с другими женщинами из гетто.
  Девочка, завёрнутая в старую тряпицу ,   долго   лежала на земляном полу, пока мама не возвращалась в барак.  Тогда она   быстренько её  вытаскивала , согревала своим телом, давала  сухарик с водичкой и крепко обняв , укладывала  с собой до утра.   А утром вновь  поднимала половицу и укладывала  на твёрдую и холодную землю в ту же тряпицу.
 А в один из дней завернула девочку в какой-то сверток  и  приложила палец к губам, мол , молчи.
Девочка   понимала не всё, но этот знак поняла хорошо: нельзя открывать ротик!  Она его закрыла и дышала
  через носик, а   мама вместе с ней стала в рабочую колонну.  До этого всю ночь плакала, целовала    девочку и  тихо   говорила  Фане- своей двоюродной сестре:
-  На   железнодорожном мосту  меня будет ждать бывшая соседка. Там  очень   узко, колонна всегда идёт   медленно. Самое удобное  место   передать ей ребёнка. Господи! Как я   хочу  это сделать , чтобы моя доченька  не погибла в гетто! 

      Девочка закрыла глаза и молчала, как всегда, только беззвучно открывала ротик. Ей не хватало воздуха. Но привыкла терпеть- другой жизни не знала. Мама  погладив её по личику, словно прощаясь навсегда и  сделала быстрое  движение рукой.  В тот миг девочка   почувствовала, что летит…
 Она  не знала, что мама подойдя к краю колонны, бросила свёрточек  в руки своей бывшей соседке.   Кто- то словил его на лету ,  прижал    к себе и  расталкивая  толпу ,   побежал.  Всё быстрее и быстрее, а сзади кричали и   стреляли…

Девочка  это  помнит потому, что действительно помнит  или  потому , что  ей об этом   много раз рассказывали?    А может ,  и не рассказывали: лежит  сама себе в темноте и  будто всё  видит  наяву?   За два года прожила целых двадцать лет?
 Просунула пальчики   через тряпьё: это так  зовёт чужую тётю. У неё тёплые руки и морщинки на лице.  Когда  девочку  принесли  с улицы, она  посмотрела на неё, сказала : «  Как  похожа на свою маму Соню Рабинович »!
 Она не  знала , что эта тётя раньше жила по соседству с её мамой, папой и всей их  семьёй.  Когда пришли немцы,  всех евреев отправили в гетто , а  тётю с детьми    выбросили  на улицу: идите,  куда хотите. Узнав , что  в гетто в первую очередь убивают маленьких детей, предложила своим : « Давайте спасём Эллочку Рабинович».
Бесстрашная Женя- старшая дочь   - взяла на себя  первый   этап  её спасения.
 И вот худенькая, как пёрышка, совсем невесомая, освобождённая из свёртка, девочка  жадно глотает воду. Вода разливается по лицу, течёт  на подбородочек,  на узенькую, как у маленькой птички шейку, на тоненькие ручки. Она  пьёт, а большие чёрные глазки   настороженно смотрят на незнакомых ей людей, по сторонам. Она не может понять , почему нет мамы, тёти Фани!
- Пей, моя  рыбка ! Пей ,-  обнимает её чужая  тётя и говорит : « Закройте дверь в доме  ещё на один засов».
 Девочка  долго не может  уснуть без мамы.
 Тогда к себе  её берёт  тётя с морщинками на лице и убаюкивает  девочку:
- Спи ,  Эллочка! Спи!

- Кстати,- обращается к своим,- давайте  её   будем называть по другому:   Я – Алена, она -  « Аленушка»,  как будто говорим про меня ? Имя « Эллочка» вызывает подозрение.
 - Мама,- а если кто зайдёт,- куда мы  её спрячем? - спрашивает  дочь.
-   В  печке   я убрала  духовку. Теперь там есть место для тайника,.
- И  наша  девочка-  Дюймовочка  туда быстро заползёт?
- Утром начнём тренироваться.

 Рядом с печкой Алена поставила кастрюли, грязные чугуны, чтобы они отвлекали внимание.
Взяла девочку,   поднесла  её к печи и   сказала: « Аленушка, быстро ползи, подбери под себя  ножки ,   сиди  и молчи».
 Девочка понимала , если её спрятали, она должна сидеть тихо и молчать. К этому  уже раньше  привыкла.
  … Проходили дни,  недели.   Аленушка- Дюймовочка, как звали её в семье,  быстро сообразила, что как только услышит стук в дверь , нужно бежать и прятаться.
  А в то утро  Алена Петровна завозилась по хозяйству и не  сразу услышала, как кто-то  без шума  пытается открыть  входную  дверь.   Когда увидела испуганные глаза  ребёнка и,  как она сама пытается спрятаться в тайнике, быстро ей помогла. Закрыла печь на заслонку, заставила её двумя чугунами и вышла в коридор.

Вошёл сосед: поселился недавно в  бывшем  добротном еврейском доме. Алёна понимала, что немцы такие дома зря не дают.
 А он , как гончий пёс,  стал ко всему присматриваться .  Немцы искали девочку, которую вынесли из гетто: увидев, что грубые обыски не помогают, решили разослать  своих соглядатаев по городу. Может, они  быстрее  вынюхают? 
 Аленушка  слышала   громкий стук  сапог, голос незнакомого дяди, который всё ходил и ходил. Она закрыла ротик, ручками обхватила ушки и лежала, затаив дыхание.
  Чужой дядя сел на стул и зло посмотрел : « Ну? Сами скажете или я вам всё скажу»?
 Такой  у него   был метод:   посеять страх у людей, мол , я уже всё знаю сам…
 - Коля,- вынеси на улицу ведро,- попросила мама шестилетнего сына, - боясь,   что он вдруг сболтнёт  что- то лишнее.
    Следом   за ним выпорхнул на улицу сосед:  его лицо подобрело, хитрые глазёнки прищурились:
-  Возьми конфетку,- даёт  её малышу, глаза которого от невиданного богатства жадно заблестели.
- А ещё хочешь?
-Да!

-  Скажи, а  мама хорошо спрятала девочку? Её найдут?
- Нет, не найдут.
 От радости   нелюдь дал мальчику конфету, потом вторую, третью…
- А где, где она?
 Николай был хоть мал, да удал!  Хорошо  понимал:    о девочке никому ни слова! Иначе всем – расстрел! В войну дети рано стали  взрослыми. Чувствуя ,  что за конфеты  слишком заигрался,  показал  на пробегающую недалеко  соседскую девочку:  « Да вот она, побежала…».


Алёнушка – Дюймовочка   открыла  глаза: темно. Хотела   разогнуть  и выпрямить ножки: они  уперлись в твёрдую  стенку.  Попыталась   повернуться на правый    бок : очень  узко.    Хотела сказать, что душно и  хочет  водички -   вспомнила:  ей сказали лежать тихо.
 Много раз ей об этом    говорили. И она запомнила!
 В свои неполные три года  многое понимала, прожила будто тридцать лет?
  Только не  понимала ,почему   так холодно? Откуда этот незнакомый шум? И она будто не в  тайнике в печке, где хоть душно, но тепло.

Аленочка- Дюймовочка  не знала ,  что её ,  спрятанную в соломе  перевозят в лес.  Тётя Алена попросила об этом связного партизанского отряда,  почувствовав , что дальше держать в доме еврейского ребенка опасно для

   всех.   Возница торопит   уставшего коня.  Снег засыпает   дорогу , Аленушка совсем замерзла, иней покрыл её бровки, щечки.
 И  видит сон, что она у мамы на руках и мама  ее целует, разогревает своим телом, как в гетто…



Хана жила очень мало…

 Я вам расскажу о девочке Хане-
 Младшей сестре моего отца.
 В три года она всё понимала,
 Даже то, что её убьют пулей из свинца.

 Она плакала, смотрела на маму.
 Искала защиты у брата, у сестры.
Но они ее только обнимали.
 И говорили: « Ты только в ров не смотри».

  Но Хана всё… понимала,
Повернула головку, направо, налево,
Остановилась, поползла, встала, присела,
 И как- будто куда-то   улетела?..


- Где Хана,- волнуется мама.
 Хотя знает: не будет хуже,
Может, дочь спасут добрые люди?
 Но… соседи подонки ринулись за ребенком вдогонку.

 Тянут по земле маленькую  Хану.
К ней рвутся сестры, рвётся мама!
Рвёт глотку хромоногий Павел:
« Жи-д-д-ы-ы! Зачем Христа распяли?
 
 Зеваки пятятся, отходят задом.
Полицай Кузьма бьёт  Сару прикладом.
 Уже забыл, как она угощала его вареньем с чаем?
 Опустили  ветви яблони и сливы.
Стоят в сторонке соседи  Степан и Василий…
 
- Нет Бога на свете! Нет!- рыдает Сара.
  Её толкают всё ближе  к яме.
 Золотоволосая Злата бросает последний взгляд на брата.
 А Муня уже протягивает руки из страшной ямы.
 Никто ему не поможет! Даже мама!

 А  девочка  Хана всё понимает,
Даже во рву она всех обнимает.
 Полицай Шурка в  нее  всю обойму выпускает .
   - Она  ещё   живая? Её пули не задели-
Стреляй!  Евреи хорошие мишени…

  Я никогда не видел ни Сару, ни  Муню, ни Хану, ни Златы
Их убили и зарыли в котловане возле старой хаты.
 А хату от злости сожгли- на её месте выросла крапива.
 Туда  тропинка привела  раненого на войне Давида.

 На месте сгоревшей хаты он построил дом
 И мы там жили, где бегали Муня , Злата, Хана,
А по ночам я слышал отцовский стон,
 И как во сне  он кричал: « Мама! Ма-ма! , Ма-ма!»


   Я бы    побольше рассказал о девочке по имени Хана,
 Как  улыбалась, никому не мешала,  как птичка щебетала.
 Я бы рассказал , где теперь  живёт,   кем   стала?
 Да вот беда:  она  никуда не убежала …
 
 
   А её со всем местечком –  в яму!
 Зарыли  всех  хромоногий Павел и Кузьма плюгавый.
 Вот и весь разговор про девочку Хану-
 Мою тётю, которая жила так мало…

  Меня не было на свете в том году…

   Меня не было в том году,
 Когда пылью от сапог покрылись яблони в саду,
Когда моя бабушка на краю рва заламывала руки,
Не зная, что когда-то родятся её внуки….

 Меня не было в том году,
 Когда мой отец- самый маленьким стоял в строю,
 А потом полз по полю  в окровавленной  шинели,
 Среди курсантов, завеянных белой метелью.

 Меня не было в том году,
 Когда мою  маму  остановили на разобранном мосту.
 Местечко дымилось, горело позади,
  А  лохматые!  мужики  кричали:
-За дорогу плати! За дорогу плати!
Иначе не пройти! Иначе не пройти!
  Меня не было в том году?
Когда всё вокруг было, как  в аду?
 Да! Меня не было на свете в том году,
 Но почему ночами я спать не могу?...

 Я там? В том несчастном году?
 Как же , оставив всех, оттуда уйду?
 Может, бабушку я от расстрела спасу?
Или маме через разрушенный  мост перейти помогу?
 Или  раненого  отца в медсанбат на себе  притащу?
Да, мало  ли что я смогу?
 Но я ещё не родился в том году.
 Поэтому я  туда
 всё иду, иду, и иду…
 









 




















 
-


-

_
-

 


 

 
 
.



 

 

 



 Дождь струями застучал по крышам
 В Беларуси у меня легко  пишутся стихи.
 Своё имя я там увидел на афишах.

   Я не считаю себя поэтом.
 Меня больше у3влекает проза
 Но когда я возвращаюсь в юность летом
 Мне всё можно? Можно! Можно!
 С детства мне там знакомы все тропинки
Там я так любил запах сена
 НО давно стали бабушками Иринки и Маринки
 Да и я  теперь не так
«  Смеяться, право, не грешно…»
На Конкурс
Смех не  хлеб?..

Мой будущий тесть Борис- Лейба тарабанил пальцами по столу. Во  время нервного  напряжения он всегда так делал. Моя будущая теща Любовь Израилевна вздыхала и  разводила руки в стороны. На её лице было написано всё: мол, что я могу сделать?
И только бабушка Ита не молчала.
- Наша  Анечка! А идише  мейделе( Еврейская красавица), золотая голова! И за кого выходит замуж? За этого шлемазела( неудачник). Я понимаю – за директора магазина, заведующего продовольственным складом, за инженера, - посмотрела на Бориса-Лейбу, - на крайний случай, - за парикмахера, как ты, хотя бы была какая никакая левая копейка, а то за этого пи-са-ку! Это же голь! Чем он будет кормить  будущих  детей? Газетной бумагой, нищенскими гонорарами или лозунгами: "Вперед! К победе коммунизму!" Так его даже ваши праправнуки не увидят".
Я , конечно, не слышал, как отзывались обо мне будущие родственники, но догадывался.
А  мой отец Давид мне  говорил :
- Засоряете  газеты мусором : « Догоним и перегоним Америку», « Советские люди будут жить при коммунизме», « Партия – наш рулевой»!
-Батя, когда это было? Сейчас новые лозунги!
- У евреев один лозунг: « Выжить»!
- Даже со слезами на глазах?
-Да!  Мы смеёмся сквозь  слёзы. Если бы не смеялись, нас  давно бы не было!
-Смех не хлеб,- его в тарелку не положишь,- наша мама редко соглашается с отцом.
-   Смех нужнее хлеба! Мы даже в Израиль с  собой его  возьмём!
-Вилами по воде написано, когда это будет ? Вот уже смех...

Отец  каждый раз  что-то доказывал,  мама не соглашалась , я спорил,  а  Бог, видимо, смеялся , иначе бы

  На конкурс: к первому апреля!

О-о! Какие  фортели выбрасывают евреи? Какие  фортели…

 Ноябрь, 1990 года. Шереметьево

Вот здесь, именно здесь, я  сейчас  хорошенько   выпью?
- Не догадываетесь за что?
- За то, что стал  выездным! Раньше « по пятой графе» меня даже в Польшу не  выпускали.
 
  А вот моя жена Аня – человек  серьёзный и  наотрез отказывается: 
- Ещё чего? Всю жизнь мечтала об этом!
  - А я мечтал! Улетаем! Улетаем! Улетаем!
- Ты лучше  деньги  проверь ,  -напоминает она  мне,-  у тебя -  весь   наш « золотой» запас!
В моём внутреннем  кармане-   450 долларов. Это всё, что мы вывозим с собой из страны -по имени СССР?

-Жена! Дай мне платочек!
- Зачем?
- Хочу слёзы вытереть.
- Какие слёзы?
-Ты думаешь, 450 долларов – это деньги? Это же слёзы. Слёзы со смехом!
Прожили в стране по сорок лет? Работали, платили налоги и  уезжаем
голыми и нищими?
- Радуйся, что таким уезжаешь!  А в Израиле  тебя  ждут молочные реки и кисейные берега?
- В Израиле меня  ждут мои  братья- евреи!
-Что же, скоро посмотрим , какие твои  братья?..

• … Страна, я прилетел!   Давай знакомиться? Все, чем занимался, теперь забыть: университет, редакцию,
коллег,  друзей, детство,  юность и молодые годы- всё это  послать к черту? Выбросить, как ненужный хлам?
Страна молчит, зато  Эли, старший по уборке в громадном торговом центре меня  напутствует :
- У тебя три дня   нисайона( испытательного  срока).   Мы  его не оплачиваем . На работу добираешься  самостоятельно.
-На чём?
- Купи верблюд. Могу продать !Будешь на нём дорогой   отдыхать!
-- Нет, уж лучше велосипед: мне  хоть  не нужно  будет его  кормить.
-  Я тебя  тоже не буду кормить!
-  А я и не  надеялся! Ты мне лучше  скажи, зачем мне  твой нисайон?  Чтобы убирать грязные  столы , натирать до блеска поручни, стеклянные двери? Но ты только постой возле меня пять
 минут. Всего пять минут! Такого  метеора , как я, ты  ещё  никогда    не  видел! Сейчас увидишь!  Смотри! Смотри!  Ты  куда бежишь? Тогда послушай:
-Мало того, что намерен   недоплачивать  мне  за каждый час, так ещё не хочешь  заплатить  за первые  три  дня работы?  Это же  двадцать четыре часа! Это почти 150 шекелей?  Ты куда убежал? Куда? Э-э, остановись брат- еврей! Слушай: это про тебя:
Громко декламирую в зале торгового центра-   каньона города Нес- Циона:
« Здесь еврей и ты, и я-
Мы единая семья:
От шабата до шабата,
Брат наёбывает брата…».
Мой наниматель остановился, кто-то ему  переводит губермановский куплет.
Эли  громко смеётся ? Он ещё смеется? С кого? Со строк уважаемого  мной « русского» поэта? Или с  меня? Или со  всех,  но  не с себя?
Эли повторяет: « Ах  аха».  (Брат брата). Вот что тебе понравилось? Хорошо!  Мы это пе-ре-жи-вём!
На   следующий день Эли   стал  называть меня  не по имени, а  «ах аха».
Очень смешно? Тогда скажу, как тебя буду называть? : « Ганав», « ганав»!( Вор).
Эли сузил глаза до   щёлочек и  указал  мне  пальцем на дверь:
-Лех!  Хабайта! (Иди домой)!
Очень  смешно! Своего первого работодателя я  вывел из себя через три дня?
Неужели для  этого приехал в Израиль- в страну евреев?
- Э-э !Ты  раньше   не жил с евреями. Знай, мы-  народ  не простой! -  вспоминаю слова  дяди  Исаака из квартиры напротив,- когда собираемся  вместе, и когда  нас много, такие выбрасываем  фортели, что мама родная, не горюй!
Ой, какую   правду- матку сообщил мне  дядя Исаак, а я и не знал?  Думал: все  евреи  братья?  Братья, вы где?
Разноцветные  лица: белые, желтые, черные?
Разноязычные?  И вы все мои братья? В шортах и в
лаптях, как древние римляне? В чёрных халатах  и  папахах?  С завитыми косичками, укутанные   в цветные  накидки с  ног до головы? Громко разговаривающие коренастые парни, отодвигающие
всех в сторону. Такие же бесцеремонные  , как  их  женщины?  Понятно, кто  чувствуют себя здесь хозяевами положения?  Марокканские евреи!
-А вы , луноликие, откуда? Понятно, что не с Луны?
- Из Индии?  Как все  похожи на  Раджа Капура?  Неужели, он тоже из наших?
- Нет!
 Может, он знал, да забыл?
А я вот  не знал, что у меня есть братья с чёрным цветом лица? Хотя мой отец Давид дальше Беларуси нигде и не был? А –а, говорят, что это ещё задолго до него постарался иудейский царь Соломон? Говорят , что он был очень му-удрым? Конечно, мудрым? Так запрятал своих детей, что через тысячи лет их находят. Видимо, не хотел платить алименты? Но как бы там не было, от родства  с « эфиопами» мне отказываться совсем не резон.
- Шалом, аба( отец),- говорят они, заходя один за другим в моё страховое агентство по страхованию машин.
- Шалом, бен!- обнимаю каждого из них,  радуясь новым  клиентам…

- Дайте   им тройную скидку, они назовут вас   ( мелехом ) – царём ,- смеются Лада и Наташа, мои сотрудницы.
Вау!  Это Вах-танг Кика- бидзе?  Он тоже  еврей?  Рядом прошедший  человек, так  похож на него! Спешу подойти, взять у него  автограф на память! Но опередив меня,  к нему навстречу бегут три толстяка с усами и  в больших фуражках  Как они могут так быстро бежать?
- Ираклий, гамарджоба, генацвале!   Как мы  рады тебя  видеть,-   хватают  его   в объятия.   
 Обознался? Он так  похож на известного артиста?
 А я  уже представил, что  укатим  с Вахтангом в горы. Он ведь любит  горы? Какой грузин не любит горы?  А какой грузин не любит вкусного вина? Будет вино! Ещё какое! Не хуже грузинского! Наше, израильское! А потом наш Вахтанг станет на вершину горы и  как запоёт:
- Мои  евреи, живите вечно,
 Пусть мир и праздник
 К вам в дом придут.
 Пускай не  гаснет
 Ваш семисвечник
 А гитэн ёнттэф олвэр
Алэ зайгэ зунд

Но только не придирайтесь, не придирайтесь   к моим словам. Ошибся, конечно ошибся, назвав  Вахтанга « нашим»? Но он же сказал: « мои евреи»? Он даже идиш знает лучше некоторых из нас?  Зачем спорить? Не будем!  Вахтанг и ваш , и наш! Он- всенародный! Он- всеобщая любовь!  Вы с этим согласны, братья- грузины?
Откуда вы ребята? В тюбетейках и в халатах?
- Мы из  Ташкента  ,  Бухары. Купили мясо, на шашлыки всеми  семьями  спешим…
- А вы , деловые люди, куда бежите? Тоже на шашлык?
-   Какой    шашлык- машлык?  Мы из Душанбе! У нас самое  лучшее  блюдо: плов!  Казан для 
для него   с нами в  самолете  летел. Веришь?
- Верю!
-Говорили  :  везите    в Израиль дорогую мебель. И , где была бы сейчас та   мебель- шмебель? На мусорке? А казан со мной, как брат родной! Заходи, ко мне, заходи! О-о! Какой будет плов- пальчики оближешь! Но с тебя брат- бульбаш, драники!  Не забудешь?
Ах- вы, батюшки мои!  Я  никогда  раньше не  видел  столько евреев! Русских видел, белорусов- видел, грузин- видел. Кого только не видел,  а вот  евреев  в таком количестве-  и из самых разных стран-  не видел…
Яркое солнце слепит   глаза, под мохнатыми пальмами  никакой  тени . Жара, жара и ещё раз жара! Машины на дорогах, люди- на тротуарах  и на  переходах. А реклама? Везде! Везде! Везде! Что на ней написано? Кому нужно мое почти двадцатилетнее обучение в школе, училище и в университете, если даже букву не могу прочесть, не то, что слово? Слепому хоть палочка путь подскажет, глухому наушники помогут? А мне кто? Кто? Кто?
-Хуже турецкого края,- разводит руками  встречная   женщина.- Ни слова не понимают на русском языке?
- Конечно! К нашему приезду они должны были ещё  выучить русский язык?
--Как же нам быть , безъязыким?
- Дамочка! Не торопите события, лучше скажите, какой язык будет вторым в Израиле через 30 лет?
-Английский!
А я вам скажу, что  иврит!
- С какой стати?
- Потому,  что  первым языком будет   русский!!! Нас будет  столько    в стране, что даже  местные  начнут его учить!
Мы  обнимаемся и так   покатываемся со смеху, что даже садимся на корточки .
Старожилы- израильтяне показывают на нас  пальцами:
 - Русим мишугаим! Русим мишугаим( русские сумасшедшие)...

Март 2021 года. Ашдод. Израиль

 -А-а! Арон, Шалом!- встречаю своего старого знакомого.
 Лицо- чёрное, зубы- былые и с акцентом … русский язык:
- Эфим Как дэла?-
Семья его из Эфиопии, сам он родился  в Израиле  в  1990 году- в том году,  когда я сюда  прилетел.
- Хорошо говоришь по русски?
- Мала- мала говору, мой брат…
- А что ты ещё знаешь?
- Первый апрэль мнэ   нэ вэрь…
 Смеётся: верю я тебе , Арон! Верю!

   А вот себе не  верю, что в Израиле  уже 30 лет!
 Вокруг меня одни  братья- евреи!  Ну не одни, так большинство! Даже ,  если и не евреи, так что? Да, ничего! Тоже мои  братья! И в армии служат, и детей растят, и дома строят.
Говорил мне раньше дядя Исаак:
  -Ты не жил раньше с евреями! Знай, мы – народ не простой! Когда собираемся  вместе, и нас много, такие выбрасываем  фортели, что мама родная, не горюй!
 Не спорю я, дядя Исаак, не спорю!  О-о ! какие  фортели  выбрасывают  евреи ? Какие   фортели?..



 






Показывайте! Показывайте! Какими  героями были бы вы, попав в снега и морозы?
  Продолжаете смеяться?
Мне тоже смешно! Смеюсь уже 30 лет, начиная  с московского аэропорта и до сегодняшнего дня!
  Говорят, что евреи смеются, даже , когда нужно  плакать?
Правильно говорят!  На себе испытал!
 Сколько раз  у меня  стоял  горький ком в горле? Да разве у меня одного?
А-а , не буду про это!  Слезами отца, маму ,  младшего брата, ушедших в мир иной,
не верну.
 И обратно  я не вернусь
Бабушка, Ита, ты слышишь меня? Повторить бы всё сначала, было бы смешно или нет?
Да! Было бы: сквозь слёзы…







 Ещё какие мишугаим! Вы бы приехали в наши снега и морозы, посмотрели, какими вы были  мишугаимами?


По дороге обратно, я услышал, как  десятилетний  мальчик  говорил отцу:
-  В  записке к Богу я попросил себе новый компьютер.  Как ты  думаешь, он её уже  прочёл?
- Может,  не прочёл , но твой   дедушка её  точно подсмотрел  и  даже мне о ней  рассказал.
 А я   думаю , сработает   ли моя  записка,  которую   положил  в  Стену Плача?   Написал,  чтобы  мой сын  не задерживался в Белоруссии, а приезжал  в Израиль быстрее. Верьте - не верьте, но  через месяц он прилетел…
  Совпадение? Тогда , как объяснить, тот факт,  что у моей

родственницы, у которой долго  не было детей ,  после поездки в Иерусалим родились две  славные дочушки?
- Положила записку в Стену Плача? -   спросил я, поздравляя её.
- А ты откуда  узнал?...
-  Убедился на  собственном  опыте.
Через  двадцать лет   одну из    близняшек я узнал  в Иерусалиме . В  военной  форме, с автоматом на груди, она охраняла вход к Стене Плача. И вы знаете  что, больше я не смотрю на жизнь  через призму юмора? Зачем? Нам и так чудеса помогают!




 А я во все глаза смотрю на них?
Неужели вот  эти Исааки, Шлемы, Рувены, Сары- совсем    маленькие, никакие  не великаны по внешности , такие  непобедимые воины?
    -  Когда разрывают  горло, силы удесятеряются,-  вспоминаю слова отца.
Вот эти идущие сейчас навстречу мне  люди   разбивали врагов во всех войнах, потому, что  им  разрывали   горло?
  Даже  вот   этой  старенькой  женщине, которая  медленно передвигается по тротуару ? Она тоже воин? У неё  на  руке    выжженный номер узницы концлагеря?   Вдруг  перед ней, как по волшебству  опускается на коленях    с букетом  цветов  мой Батя?
Женщина ничего не понимает,  но  он что-то горячо  говорит ей на идиш,   показывает свою руку, изувеченную на войне  , дотрагивается до её руки с номером.
  И они  уже  смеются?  Обнимают   друг друга ?
- Её зовут Злата, как и мою расстрелянную сестру.   Выжила в  Освенциме! Ты посмотри, какие люди вокруг? Кремни!  Настоящие герои!
 Спеши поговорить с теми, кто  выжил ! Ты же –  еврейский журналист! Помнишь,  как я тебе говорил об этом ,-  с задором  меня опять убеждает отец.
 Хотя зачем меня убеждать? Разве я не вижу, что здесь  евреи  не забитые жизнью, какими    были раньше, а совсем другие!
Входим   в жизнь страны, восторгаемся  пальмами, цветами, теплой зимой, морем. Расцвет нынешней весны   совпал  с   Днем 
  Независимости Израиля. Улицы разукрасились в бело- 
голубые флаги, разноцветные шары. Страна в зелени деревьев ,  ярких  цветах.  И в   одном радостном порыве!
- Сынок ! Ты родился  почти  в один день  с днём создания  Государства Израиль! Я так  хочу,  чтобы ты   одновременно    отмечал два этих праздника,- говорил мне  Батя ещё в семидесятые годы.
 И где? В далёкой в Белоруссии.  Тогда этим словам я    не придавал никакого значения. Для меня  Израиль находился  дальше Луны, все годы он жил своей жизнью, а я своей!
  И , вдруг  день и год моего 44-летия  совпадает  с 43- летней годовщиной моей страны! Как мне его  отметить- необычно и  памятно?  Поездкой в Иерусалим? Да! Это очень хорошая идея! В автобусе полно людей.
 Ам  Исраэль хай! Ам исраэль  хай!- (  сноска- народ Израиля жив!) ,- поют по дороге новые репатрианты.   И  я   тоже  пою  вместе с ними.
Подхожу к Стене Плача – это всё, что осталось от   Великого еврейского Храма. Тысячелетия она стоит  под палящим солнцем. Древняя- древняя?  И юная- юная? Из расщелин Стены  пробиваются наружу  зелёные  молодые деревца?
Мои руки сливаются  со Стеной Плача, сердцем   чувствую вековую  боль народа, а  губы шепчут вдруг  набежавшие строки:
- Мой Израиль!  Ты  сохранился через века.
Ты не растерял  свою гордость и силу,
Мой Израиль!  У меня  с тобой  одна  судьба!
Мы с тобой живы! Живы! Живы

По дороге обратно, я услышал, как  десятилетний  мальчик  говорил отцу:
-  В  записке к Богу я попросил себе новый компьютер.  Как ты  думаешь, он её уже  прочёл?
- Может,  не прочёл , но твой   дедушка её  точно подсмотрел  и  даже мне о ней  рассказал.
 А я   думаю , сработает   ли моя  записка,  которую   положил  в  Стену Плача?   Написал,  чтобы  мой сын  не задерживался в Белоруссии, а приезжал  в Израиль быстрее. Верьте - не верьте, но  через месяц он прилетел…
  Совпадение? Тогда , как объяснить, тот факт,  что у моей

родственницы, у которой долго  не было детей ,  после поездки в Иерусалим родились две  славные дочушки?
- Положила записку в Стену Плача? -   спросил я, поздравляя её.
- А ты откуда  узнал?...
-  Убедился на  собственном  опыте.
Через  двадцать лет   одну из    близняшек я узнал  в Иерусалиме . В  военной  форме, с автоматом на груди, она охраняла вход к Стене Плача. И вы знаете  что, больше я не смотрю на жизнь  через призму юмора? Зачем? Нам и так чудеса помогают!


Тётя Соня
 Громадный  Советский Союз  всей мощью своего пропагандистского аппарата  обрушился на  малюсенький Израиль, который  в пятидневной войне 1967 года победил арабские страны. В Кремле не хотели примириться с их  поражением , ибо не только стояли за ними  , но и
 науськивали на еврейское государство. Главные печатные  рупоры страны- газеты   « Правда», « Труд», Известия» ,« Комсомольская правда», центральные печатные органы пятнадцати союзных  республик, многочисленные  областные и краевые издания потоки словесной лжи  выливали  на « сионистское государство» .Вдруг откуда-то взявшиеся «специалисты» по Израилю: клеймили  « агрессора» в телевизионных  программах , зарабатывая на этом баснословные  гонорары.
- А мы чем хуже?- видимо , так   подумали  ранее никому не известные горе- писаки?
И за  счёт государственных издательств,   многотысячными    тиражами стали  издавать злобные    книжонки- пасквили. Как  собачонки из подворотни , лаяли  из каждой строчки на Израиль, где никогда не были.
Простой народ , привыкший верить  всему тому, что пишут в газетах и  говорят по телевидению ,  соглашался с тем,  что Израиль-это  самое большое зло в мире. Я хорошо помню начало семидесятых  годов двадцатого века,  когда нарастал  поток клеветы , когда печатные органы соревновались друг с другом в публикации обличительных материалов.  Именно  тогда в газете  « Могилевская правда» опубликовали материал  на целую  полосу  с названием: « Почему я не уезду в Израиль?» с подписью  жительницы города Климовичи Сони  Кониковой.
 В пику многим центральным газетам ,которые печатали всякие бредни,  в областной газете опубликовали статью  конкретного человека, который побывал в Израиле, всё  увидел своими глазами и  вернулся обратно. 
А всё, что видел- было очень плохо: люди- злые, наживаются один на одном, скупые. Настоящий ад! Как сейчас я вижу эту статью.
- Ни слова правды! -сказал мой отец  Давид- постоянный слушатель радиопередач « Коль  Исраэль»-  Голос Израиля.
Мне, уже несколько лет работавшему в районной газете города Климовичи, было  понятно , что Соня эту статью  не писала . По стилю, манере изложения, языку, было видно, что она не  её автор. И даже не    рядовой журналист, а кто-то из писателей?  Судить его не вправе!  Даже сейчас, через тридцать лет, не каждый в Беларуси пойдёт на обострение с властью. Тем более, не за себя!
  А в эпоху всевластной партийной  диктатуры, когда многие ощущали себя  маленькими  беззащитными  букашками, Соня Коникова  вдруг показала характер: взяла и уехала в Израиль!



-Возможно,    я  бы уехала в  девяностые годы вместе со всеми евреями городка ? Возможно, никогда бы не уехала, но после такой « позорной» статьи, я должна была « щёлкнуть» власть по носу. И я это сделала!- говорила нам тётя Соня уже в Израиле.
- О-о ! Соня! Она ещё та штучка,-

Вот в
этом самый главный цимус!  Вы  хотите  спросить  у меня,  когда это было? Таки  вам я отвечу: в  скором времени после « позорной» статьи, которую она не писала, но так называла…

Морис и Зина


  Вы спросите у меня, когда это было? Где-то в 1975 году- через пару лет после своей гостевой поездки к отцу в Иерусалим.
Кто же такая тётя Соня, как её называли в нашем городке?  И почему она уехала



Тётя Соня


 После 1967  года, когда Израиль  в июньской войне победил  армии пяти арабских стран, национальная гордость у советских евреев проснулась  во второй раз. В первый раз- в 1945 году,
  когда всей страной разгромили фашизм! Со звёздами Героев Советского Союза, боевыми наградами,  в генеральских и адмиральских кителях, офицерских мундирах, с сержантскими нашивками , в гимнастёрках  рядовых, евреи  возвращались в города и в  местечки.
 Но гордость , как шагреневая шкура, потихоньку начала  сходить на нет по мере  увеличения обвинений в адрес  нашего народа, который   стали называть не иначе, как « Не помнящих  родства», « космополитами », « убийцами  в белых халатах»…
Люди, которые  на фронте смотрели смерти в глаза, теперь могли  получить её  из-за угла. За себя боялись меньше- больше за детей. А Соня и за себя не боялась!  Что может напугать? Смерть? Так она  каждый день  встречалась с ней  в вильнюсском гетто. Грубость ? Не раз видела её   
  в партизанском  отряде.  Это у мамы и папы  была домашней, а здесь, чтобы выжить, еврейская девочка стала, как  дикая лесная  кошка. Унижения и издевательства, пытки? Прошла через их в тюремной камере, куда посадили по ложному обвинению. Страх? После того, что пережила ,он у неё пропал. Без боязни указывала  во всех анкетах, что  есть   родственники за границей.  Кто?
  Отец! Но какой  для неё он иностранец?  Только   живут  в разных странах. Отец -  в Израиле после войны и фронта , а  Соня после гетто, партизан и тюрьмы- одна  на всем огромном
пространстве Советского  Союза.  Одна! Одна! Одна! И когда девушке  уже  хотелось выть
 от одиночества, её нашёл отец. Как это ему удалось , находясь так далеко, услышит от него самого  уже   в Израиле. Но это будет значительно позже, а пока он сообщил дочери название города и улицу, где больше она  не будет  одинока. Так судьба её привела в город Климовичи.
В этот   маленький городок с большой  базарной площадью,  старым продуктовым  магазином с деревянными  ступеньками.  В крохотных киосках и лавочках сидели милые седые  старушки ,  продавали  вкусное мороженое в съедобных « стаканчиках», удивительную газированную воду красного цвета и говорили на   идиш. Стоило Сони только назвать имя Фани и Наума, к кому она ехала,   как одна из этих старушек, так похожая на её бабушку, вышла  из-за прилавка, обняла.
- Фейгеле моя( птичка).Иди прямо вот по этой улице до конца. Потом повернёшь направо , второй домик с крылечком – домик Фани.
 Девушка очень устала за дорогу, но вначале  хотела узнать, какое отношение они имеют к её отцу? Он ничего не сообщил.
Наум-крепко сложенный, добродушный человек, взял  Сонины руки в свои:
- Твой папа и моя мама- муж и жена . Они  встретились в Израиле   и поженились. Попросили нас побеспокоиться о тебе.
- Какие похожие судьбы -, думала Соня,- война разлучила  меня и моего  папу, Наума и его маму, но соединила наших родителей, Наума и Фаню. У них растут двое детишек. Понятно, что, имея семью , об Израиле им  даже думать опасно.
 А Соня думала и ждала своего часа. После пятидневной войны у неё , как  у многих советских
появилось второе дыхание .Попросила отца выслать ей визу.


…Начальник местного управления  КГБ подошёл к шкафчику, открыл дверцу, нажал на кнопку. Полка с томами Владимира Ленина скользнула в сторонку и открылся коньячный бар. Николай Николаевич не любил выпивать в одиночку, но теперь он хотел расслабиться, подумать, как поступить?
- Полковник! У меня на столе вызов Сони Кониковой для поездки  Израиля. Можем его уничтожить, как и не было?  Возможно,  у тебя будет  иное решение? Ждём до утра,- в Минске положили телефонную трубку.
 Решение пришло после третьей рюмки. Понятно, что никаких секретов простая еврейка  не имеет. Значит, никакой опасности от неё государству  нет? Но после её  возвращения  мы подготовим
  статью  конкретного человека, который побывал в Израиле, всё  увидел своими глазами и  вернулся обратно.   А всё, что видел- будет очень плохо! Люди будут злыми ! Кровопийцами,  захватчиками ,оккупантами.  Напишем так, чтобы все  представили  Израиль настоящим адом! Но если она   захочет там  остаться,  наши агенты организуют  несчастный случай. С какой стороны
  ни крути, но никакого  проигрыша не будет,- хищно улыбаясь, полковник уже видел себя в столичном кабинете после удачно проведённой пропагандистской  операции.
 А Соня ни о чём   не догадываясь,  не понимала, почему ей  без промедления  дали разрешение на гостевую поездку в Израиль? В солнечной стране время летело быстрой  птицей. Как она
  мечтала  остаться здесь!  Жить на берегу тёплого моря и больше  не возвращаться в снега и  холода.  Но на эту  тему даже не заводила разговоров,  понимая, что тогда  в Советском Союзе не поздоровится Науму и его семье.  Да  и для мамы Наума- жены её отца , она станет первым врагом. Уезжала со слезами на глазах, но с надеждой вернуться вновь – и навсегда!
   Снова  серые домики, узенькая улица и  тусклая лампочка в комнатке. Соне казалось, что это сон? Вот сейчас она  откроет окошко и комната наполнится морским воздухом? Ворвётся звук прибоя.
Открывала форточку -и валил  снег, дух холодный ветер. А на дворе стояли семидесятые годы….
Казалось бы, торжествуй Советская власть! С шиком отметили 50-летие Октябрьской революции, в стране тишина, никаких протестов, но елозят генералы: обижены на Израиль из-за поражения арабов в шестидневной войне. С новыми оборотами начинается антисионистская компания. Из Москвы  « ценные» указания отправляют в союзные республики, из республик – в области.
 На местах- всё  на учёте, под контролем! Снова хищно улыбается Николай Николаевич, вызывая к себе сотрудников рангом пониже:
 - Выходим на вторую стадию операции под названием « тётя Соня», - он знал, что евреи любят анекдоты про неё,-  так мы расскажем новый анекдот…
  В Климовичи выехали двое-известный журналист областной газеты и сотрудник комитета государственной безопасности. Чтобы  познакомится с Соней Кониковой, войти к ней  в доверие и выведав  критическую  информацию о стране, подготовить к публикации негативную статью.
 Соня рассказывала им о том, что  в Израиле нет  молочных  рек  и  кисельных  берегов, но и не хаяла.
- Страна очень маленькая, меньше нашей Могилёвской области, всё время в состоянии войны. Да   и   немного я  видела за короткое время.
-  Но это же страна- агрессор?- ехидно спросил  высокий мужчина в чёрном плаще.
-Я не видела агрессии со стороны людей.  Видела с синими вытатуированными  номерами на руках после  концлагерей.
- Там эксплуатируют, есть  частная собственность?- не унимался её собеседник.
- Мой отец- частник. У него маленький магазин. На ногах с семи утра до семи вечера. Работает один, сам себя эксплуатирует,- улыбнулась  Соня.
 Только сейчас  заметила про себя,  что стала больше улыбаться.
-А что вам больше всего не понравилось?
- Соня понимала, что от неё ждут какой-то критики. Что сказать?
- Полы плиточные, летом жарко.
- Вот- вот,- обрадовались гости.
-Евреи самые разные- и белые, и чёрные.
- Хорошо! Значит, белые эксплуатируют чёрных? Как в Америке?
- В Америке я не была, но в Израиле и белый может работать на белого, и чёрный на чёрного.
-Что-то не получается у нас  расовая дискриминация,- поёжился мужчина в  плаще.
 А журналист уже закрывал свой блокнот:
- Спасибо! Достаточно!
- Важно не о чём говорили- важен сам факт встречи! А как писать, мне уже сказали
  заранее. Даже дали выписки  из израильской прессы. Там такой балаган! Критикуют,
 невзирая на лица: и членов правительства, и самого премьер- министра, не то, что мы?
 А у нас без разрешения можно  только  колхозного бригадира,- сравнивал  журналист по дороге в  Могилев  , и тут же себя одёрнул: « Не поддавайся сионисткой пропаганде»!
…Как сейчас, я  вижу  областную газету  со  статьёй « Почему я не уеду в Израиль?» с подписью Сони  Кониковой , жительницы города Климовичи.
 Статья , конечно имела резонанс! В большинстве своём люди тогда  верили газетам, телевидению. Одни  язвительно  улыбались, другие- торжествовали? Многие   евреи были в смятении: неужели  Израиль- такая  жестокая страна?
-  Провокация , ни слова правды! –высказал своё  мнение  мой отец  Давид.
В отличии от других, он постоянно слушал передачи  « Коль  Исраэль»-  Голос Израиля и знал всё об стране- и хорошее, и плохое.
Мне, работавшему в климовичской  районной газете, было понятно:   автор этой  статьи – профессиональный журналист!  У Сони даже  нет  такого красивого   литературного языка! Как это делается, я  хорошо знал : сам  написал десятки статей за хозяйственников, руководителей, советских работников
 Климовичские евреи шептались: Вы читали статью нашей Сони? Все газеты перепечатывают!
-Я не читал, но знаю, что там написано: « Хуже  Израиля нет страны  в мире. Оккупанты, агрессоры, сионисты.
-И вы  этому верите ?
-  Я не верю, что Соня могла  так обгадить страну, где живёт её отец, но там тоже не рай.
-Шлёмке, а  кто говорит, что там рай?  Но туда мы  не поедем- это факт!
  А  Соня  в  эпоху всевластной  диктатуры, когда многие люди    были, как  маленькие ,    беззащитные  букашки,  в отместку за лживую статью  показала свой  характер?
-Вы не поверите , что она сделала: После такого  тарарама укатила в Израиль,- смеялись    Климовичах.
- Э-э! Наша Соня- та ещё штучка! На мякине её не проведёшь! Прошла огни, воды и медные труды,-одобрительно говорили о ней знакомые.
 Но таких было мало. Многие даже не знали об её отъезде. Власти решили Соню не задерживать: зачем создавать вокруг её ажиотаж? Уедет и все забудут- и статью , и её…
 Соню до Бреста провожал Наум. За годы, прожитые рядом, стал, как брат, его жена, как сестра, а их дети, как родные. Других  из родных у Сони не было. Муж- так с ним было больше проблем, уезжала без него. К отцу. Он всегда ждал её- свою  дочь!
 В Бресте при переходе на поезд , идущий в Варшаву, Соня и Наум увидели много людей с сумками, баулами. Они даже не знали, что столько много  людей уезжают в Израиль через польскую границу, а потом летят самолётом из Варшавы до Тель- Авива.
 А из нашего города первой  уезжала  Соня! Остальные боялись потерять тот минимум, что имели:
крохотные квартирки, малюсенькие зарплаты, а главное- ещё не созрели духовно. Боялся и я.
И только через пятнадцать лет- в 1990 году, первыми после Сони,  мы уезжали из города Климовичи. Через год улетел Яков Козлов с женой Фаиной и  двумя  дочерями. Потом другие, третьи, четвёртые- и так почти все…
 Вы не  догадываетесь, кто нас радостно встречал в Израиле? Таки я скажу:  тётя Соня…

Святой Лазарь?

 Босяки
 
- От чего зависит настроение человека?- сам у себя спрашивал Моше,-и сам себе отвечал,- от погоды, улыбки  жёнышки , давали ли спать ночью босяки и бросил тёплый взгляд  на ещё  спящих сыновей, и, конечно ,от соседей? Зашёл вчера Иване, принёс подшить валенки себе  и всей семье – настроение тут же поднялось!
 Взял нитку потолще, иголку,  подошву из дермантина – и кипит работа: Иголка бежит туда- сюда, сюда- туда. Разгораются дрова:! Правда , Розочка ворчит: у добрых хозяев – дрова березовые, а у нас – одна осина.
- Терпи, Розочка, терпи! Вот заработаю побольше денег, тогда и на берёзовый возок хватит?
- И когда это будет?
- К весне!  Растают снега-  побежит вода.  Без резиновых  сапог как?  Да никак! Всё местечко побежит к Моше? Нет, не всё!  Ещё из сёл побегут. Что будет делать, Розочка? Только денежки считать? Что будет делать Моше? Только песни напевать,- разговаривает Моше сам с собой.
- А вот моя мама говорит, что сапожник Моше самое лучшее, что может делать- это детей клепать,-Роза  пригнулась возле грубки, положив  в неё ещё охапку дров.
А Моше продолжает: « Скажи, а что ещё делать? Дни у нас короткие, ночи холодные, но такие длинные?
 Он сегодня в ударе: соседи обещали ещё работу подкинуть.  К Розе привык: если она не


 


-Возможно,    я  бы уехала в  девяностые годы вместе со всеми евреями городка ? Возможно, никогда бы не уехала, но после такой « позорной» статьи, я должна была « щёлкнуть» власть по носу. И я это сделала!- говорила нам тётя Соня уже в Израиле.
- О-о ! Соня! Она ещё та штучка,-

Вот в
этом самый главный цимус!  Вы  хотите  спросить  у меня,  когда это было? Таки  вам я отвечу: в  скором времени после « позорной» статьи, которую она не писала, но так называла…

Морис и Зина



Соня! Та ещё штучка,- вначале написала статью, что никогда не уедет в Израиль, а через  пару лет уехала ? - шептались евреи .
- Весь цимус в том, что она ничего не писала?



-
-










-
- О-о ! Соня! Та ещё штучка,- вначале написала статью, что никогда не уедет в Израиль, а через  пару лет уехала ? - шептались евреи .
- Весь цимус в том, что она ничего не писала?
-Но в газете стоит её подпись?
-Шлемазль! Так сразу  взяли и напечатали?  Ты напиши. Да ещё подпишись : « Соломон Франкинзон»! Даже не ответят .




 
 





-
- О-о ! Соня! Та ещё штучка,- вначале написала статью, что никогда не уедет в Израиль, а через  пару лет уехала ? - шептались евреи .
- Весь цимус в том, что она ничего не писала?
-Но в газете стоит её подпись?
-Шлемазль! Так сразу  взяли и напечатали?  Ты напиши. Да ещё подпишись : « Соломон Франкинзон»! Даже не ответят .


-




-Возможно,    я  бы уехала в  девяностые годы вместе со всеми евреями городка ? Возможно, никогда бы не уехала, но после такой « позорной» статьи, я должна была « щёлкнуть» власть по носу. И я это сделала!- говорила нам тётя Соня уже в Израиле.
- О-о ! Соня! Она ещё та штучка,-

Вот в
этом самый главный цимус!  Вы  хотите  спросить  у меня,  когда это было? Таки  вам я отвечу: в  скором времени после « позорной» статьи, которую она не писала, но так называла…

Морис и Зина


-
Настоящий автор статьи « Почему я не уеду в Израиль?». Не вправе  его судить: не каждый мог пойти на обострение с властью. Тем более, что этого человека давно уже нет в живых.  Да и многие  евреи не были поклонниками  Израиля. С  пеной у рта, называя себя патриотами  Советского Союза, обвиняли Израиль  во всех грехах.. Но не Соня, которая  со слезами на глазах говорила  в Климовичах, что она рассказывала совсем не то, что было опубликовано под её именем.
…

 Но самый цимус в том, что

Но сегодня не об этом речь, а о том, кто тётя Соня всё таки уехала в Израиль! Вот в этот самый главный цимус!  Вы  хотите  спросить  у меня,  когда это было? Таки  вам я отвечу: в  скором времени после « позорной» статьи, которую она не писала, но так называла…

Морис и Зина

-- Мо-о-р-и-и-с, сядь здесь,- подает голос   его жена Зина.
- Соскучилась?
- Надо поговорить?
- О том, что будет?
- Ты же знаешь.
-Знаю. Старая песня: что  будет,  когда  ты первая умрешь?
- Правильно!
- Ну и что ты опять   скажешь?
- Скажу, что   моя  голова  уже раскалывается от твоих вопросов  и я  ничего не соображаю.
-Тяжёлая задача?
- Совсем не тяжёлая, если ты первый умрешь.
-  И тогда?
- Тогда,  я как- нибудь     доживу   век одна   ,  а потом   дом  перейдёт  дочерям. Пусть они   пользуются им, как хотят: живут в нём или продают, или квартирантов пускают. Как ты думаешь, это хорошая затея?
- Но для этого ты должна меня пережить?
- Да. Морис, да!
- А если  я  пока  не     думаю о смерти  ни раньше , ни позже?
- Ах  ты , старый интриган!  Хочешь после моей смерти привести Клавку. Не   понимаешь, что после  твоей смерти  она  станет  хозяйкой дома  ? И он не достанется нашим девочкам?  Такой хороший, угловой, выходит на две улицы. А какое расположение!    Напротив  аптека,  рядом - продовольственный магазин. Везде асфальт, тротуар, водоколонка.  Рядом парк.
- Я знаю, что дом хороший. Ты мне его продаешь? Нет? Тогда почему набиваешь цену?   Я его строил.     Забыла , что    в нём  давно  живу!
- Мо-рис, Мо-рис. И  такой   дом ты хочешь отдать своей Клавке?
-Почему моей?
-  Ты же сам хвастался, какими   вкусными драниками она тебя угощала.
- Нет, я лучше отдам дом Симе. Она так готовит гефилте  фиш, что пальчики оближешь.
- Нет уж! Мало того, что она увела у меня красавца Аркадия, так и тебя  теперь хочет увести.
- О-о, когда это было? Аркадия давно уже нет. Сима одна. Мы седые, как лунь,  а ты   опять за свое.
- Мо-р-и-с,- не помирай раньше меня.
- Ты  боишься ,  если я останусь вдовцом, приведу какую-то женщину?
- Боюсь.
- Так, что нам делать?
- Пусть всё идет, как идет.
- Бог рассудит?
-  Рассудит.
И  Бог рассудил.
- Вдруг, что-то сдвинулось в еврейских головах, все стали собирать чемоданы.  Тронулись, что ли?
- Только и слышишь: « Израиль, Израиль». Когда говорили о нём ?  Да никогда в жизни! А что скажешь? Начнешь хвалить- сионистом назовут. Будешь критиковать, сразу поймут, что засланный казачок. Нет уж. Жил он сам по себе, пусть бы и жил дальше. И мы бы жили, как жили.  А теперь, что будет, что будет?-  держится за голову  Зина.
А Морис доволен: ему  теперь не    нужно   умирать раньше  жены.
Перед отъездом в  Тель- Авив  заскочила старшая дочь с семьей.   Младшая  тоже туда   лыжи навострила.
- Дети, а дом?- вставила слово Сима в перерыве между обсуждениями   вопросов, связанных с выездом.
- Что дом? С ним нет никаких проблем. Не достанется ни Клавке , ни Симе,- смеется младшая дочь  Лара, - продадим и всё!
Как гора с плеч!  Морис даже помолодел, ходит, шутит. Правда, жалко оставлять родное гнездо.
- Настоящий маленький дворец:  крылечко, коридор,  большой зал. В саду - плодовые деревья, огород. Земной  рай создал вместе со  своей женой. Но не возьмешь же его с собой.
В последний  вечер  прощался   с ним, как с самым верным другом .
- Ты помнишь, как я привел сюда Зиночку  - такую пухленькую, смеющуюся? Помнишь, как стало тебе   веселей от детского смеха?  Первой родилась кудряшка  Ася, вторая- рыженькая Лара. Потом внуки. А теперь что? Да, ни-че-го.
… Никто не видел, как Морис обнимал свое резное крылечко, как гладил оконные рамы,   двери. Была бы его воля, швырнул бы он   назад  кучу денег, который новый хозяин  отдал  ему за дом  и доживал в нём  свои годы.
- Что прикажете?  Рушить всё, что создавал годами?  Молодым  покажи  палец и они  уже  побегут! Мол, прямо   в аэропорту дают деньги на жизнь  , на съём квартиры,  на   покупку электротоваров.  Хорошенькие   очень!  Если там  евреи  все  такие, как   Рувен, что живёт по соседству, то как им можно верить?
Одолжил как-то ему Рувен десять рублей.
- Отдашь , когда сможешь, не спеши,-  сказал тогда .
Принёс долг через три месяца.
- С тебя ещё три рубля, за проценты,-  из  лисы  сразу   превратился в волка Рувен.
- Мы  так  не     договаривались?-возразил  ему Морис.
А сосед  и слушать не хочет: поднял домашнюю  артиллерию- жену, дочерей.
Встретят на улице, бросаются с криками: « Когда долг отдашь, мошенник»?
Отдал, чтобы не позориться.
Нет! Если там все такие евреи, уж лучше по соседству жить  с этим поганцем Рувеном,  он хоть говорит  на русском  языке.
- Мор-и-ис,- сядь, поговорим,- подает голос   Зинаю
- О чем? Кто раньше умрет?
-Какой же ты цудрейтер( сноска)
Мы должны  решить , что будем делать с нашими деньгами? Сумма- немаленькая- 20.000 рублей  получили за продажу дома!
- Переведём в доллары и заберём с собой.
- С собой можно только по 150 долларов на человека.
- Говорят,   что можно как-то перевести в Израиль?
- А если там  окажется  такой же пройдоха, как Рувен?
Морис с опаской посмотрел  на громадные стопки денег: дома оставлять   опасно : многие знают , что продал дом!
У Мориса    таких денег не было никогда! Зарплата- 70- 80 рублей :    половина в средине  месяца, половина в его конце. А тут   какие деньжищи! Это же пять легковых машин, десятки велосипедов можно купить? Сколько мечтал о нём, но так и не  купил. Бывало подойдет к нему, погладит по свежей краске, покрутит руль, проведёт ладонью по седлу, вздохнёт и идёт своей дорогой.
А можно было  привезти   новую мебель? Только сейчас заметил, как скособочился   кухонный сервант. Или купить новый диван ?  В  старом  уже  все пружины     вышли наружу.
- А-а ,- махнул рукой Морис,  - сидел бы себе Горбачёв в Ставрополье, а  мы бы жили- как жили. Так вытащили его  в Москву,затеял перестройку, дал свободу. Вот и побежал  народ.
- Ты что бормочешь под нос,- не выдержала  Зина.
- Да вот говорю: «Сидел бы себе Горбачёв в Ставрополье- было бы всем спокойней».
- А ты бы вывешивал  в праздники красное знамя на крылечко, бежал на демонстрации, горбел   за копейки в парикмахерской. Хорошо, что хоть я, как учительница, зарабатывала больше, поэтому и дом смогли поставить.
- А  что я мог делать? Воровать? И так косо смотрели, пока вспомнив молодость в разведроте , я  не перебросил через себя Фомича, который всё шамкал: « Жиды страну  продали».
Когда Фомич очухался и посмотрел на меня   с опаской, я приказал ему не появляться , пока не принесёт адрес банка, где могу получить  деньги  за продажу страны.
- Вначале   разберись со своими кровными деньгами, которые нам дали за дом. Тоже мне воин,- качает головой Сима, а в глазах - волнение.
- О чем забота? Положим на книжку. Не успеем   получить -  дадим доверенность   моей младшей  сестре  .  Она пока не уезжает. Что-нибудь потом придумаем  не спеша.
Так  и сделали.   А вскоре грянула денежная реформа. И
двадцать тысяч Мориса  и  Зины  превратились в копейки .
- Жулики!  Додумались назвать денежную реформу   девальвацией .   Сказали бы  прямо,  что это  легализация  афёры в
масштабах страны, -   громко возмущается   Морис.
Во- первых, потому, что не смог    смириться с  потерей денег за свой дом,  а во-вторых,  что находясь    в Израиле, уже никого не боялся
- А сколько  партийных взносов я  выплатила   за сорок  лет? А профсоюзных?  - разошлась Сима,- дурили нас, дурили и выперли  голозадыми.   Давай забудем!
Забыли, а через пару лет в Реховот пришло письмо из Бруклина, где осела младшая сестра Мориса.
- Приезжай! Когда ещё сможем свидеться?  СССР потрепал   здоровье , а Америка выжимает последние соки ,-   написала  она ,-  высылая брату   его же  деньги на  полёт.
А ему как раз стукнуло семьдесят!  Почему бы не увидеть свет!
-   Больше с  твоих  денег  Морис,    ничего не осталось. Ничего,- такими   словами   его встретила   Рахелька.
- Ты думаешь , я за ними приехал? Не ты,  а Союз могучий и нерушимый меня надул.
На   улице старый  еврей играл грустные песни, в  его коробочке желтело несколько медяков.
-  Что ты всё  пилишь про « Русское поле», Славянку»? Мы же не в России. Вот  тебе 50 долларов: сыграй  что- нибудь  для души.
- Что? Я  знаю только русские песни и марши.
Морис подошёл к музыканту, посмотрел в его выцветшие глаза. Понимая, что   он сидит  на этом пятачке не от хорошей жизни.
_- Вспомни , что пела тебе твоя мама. Вспомни, попросил его.
Вначале тихо ,потом всё сильнее зазвучала на бруклинской улице мелодия песни « А биселе мазл»( сноска перевода).
Скрипка пела, смеялась и плакала. Кто шёл остановился, кто сидел- поднялся и подошёл ближе.
 Люди, которые  десятилетиями  пели  гимны, маршировали под них на улицах, вдруг вспомнили песню еврейского местечка:
«  Мы всё равно смеёмся и плачем,
Как только приходим на свет,
Ой,где  взять бы немножечко,
Хоть бы немножечко счастья? А  оно   пропало и нет…
- Мейн тохтер! (Моя сестра)  ,- обнял сестру Морис,-  знаешь,  какой я  сегодня   счастливый?
-Уже не жалеешь свой дом? Пропавшие за него  деньги?
- О  чём ты говоришь? Я увидел  Америку! Об этом даже  мечтать  даже не мог в своём захудалом   городке? Моя  сестра - американка!
- А ты- израильтянин! Это ещё почище меня,  эмигрантки.
- А  мы уже собирались с женой  помирать, только не знали, кто  будет  первым? Поэтому спорили,   кому потом достанется дом?
- А дом взяли – и продали,- разводит руками Рахелька.
А денежки за него   положили в банк, где   их
красиво спёрли ,-  продолжает  Морис.
- Но осталось что-то на билет в   Америку,-смеётся Рахелька.
А песня « А биселе мазл» летит  над бруклинскими улицами:
-Но всё, что прошу я у неба-
Вместится даже в горсти:
Мне бы малую горсточку счастья,
Горсточку, чтоб было легче нести…».
  Вот и вся история! Вы спросите, где она была  и была  ли   на самом деле?  Или я  всё выдумал? Конечно , была!  Могу даже сообщить адрес, где она начиналась: Беларусь, Кричев, улица Советская , 21 .
.
  На крылечке -в местечке
  Когда   о перестройке  не думал даже  сам Михаил   Сергеевич  Горбачев ,  я  приехал   в  один  из  райцентров , множество  которых   раскинулось в
  в восточной Беларуси. Городок , как выгодная вдова: всё рядом- и
 кинотеатр ,и памятник Ленину, и   магазинчики,   а  ниже река Сож, которая огибает  его голубой лентой. 
  Вот и знакомый дом по улице Советская 21, крылечко. В пяти метрах- скамеечка. Сел на неё и слушаю.
-  Борис ?- сколько ты можешь  сидеть  один?
-Почему один?  Я с Клавой( так называли  кошку, которая мурлыкала у него на коленях)
- Кроме кошки ты  больше никого  не можешь найти?
- Я нашёл, но ты не любишь сидеть  на крылечке.
- Еще  как  люблю !- в проёме дверей  появилась   хозяйка дома.
 На мгновение, в лучах вечернего солнца – с золотистой копной  волос, она  показалось Борису  намного моложе .
- Люба  ,  у кого ты  перекрасилась? Разве ты не помнишь , что я парикмахер?
-  Это  солнце меня подмолодило , да и тебя , я вижу  тоже.
Присела рядышком, на плечи набросила цветную шаль- подарок от бакинских родственников, прижалась плечиком к мужу.
-  Ой вей!  Ой вей! Жизнь наша, как это солнце , которое заходит за реку  Сож. Только завтра оно  вернётся полное сил ,  а наши силы по капельке уходят.
 На минуты они увидели друг в друге двадцатилетних.   Во-от в этом соседнем  домике жили его отец   Хацкель  и  мать  Ципора. Она высокая , дебелая,   шутя  могла зажать под мышкой  своего маленького  мужа.
- Как с ним ты  родила таких   богатырей?- всё ломали головы соседки, видя как ,пятерка белоголовых Шнейдерманов  вместе с отцом гоняет коней по городу, занимаясь извозом    Это сейчас  машины грузовые, такси , а тогда   наготове стояли конные упряжки.
 А после войны из пяти ушедших на фронт  сыновей ,вернулось трое.   Хацкель стал ещё меньше ростом,     закаменело  лицо.   Оно оживало только, когда его навещали  сыновья.    Живущий через улицу  Хаим  заходил на ощупь- потерял  глаза  на войне. Петя  , приезжая из  Минска, залетал  стрелой , обнимал маму  рукой , а отца –культей.  Борис   остался с руками и глазами, но без … бронхов. Задыхался каждую минуту. После войны , когда ещё был покрепче, поставил    дом на пересечении  двух улиц. За ним  посадил сад, а впереди-  построил крылечко .Большое, с широкими  скамейками, красивой  крышей .
-  Как вечер , так сообщает: « Люба, я иду на работу».
- Иди , уже , иди,- отмахивается от него ,- какая у тебя работа ?  Мозоли   натирать на заднице?
Затаил  обиду , но ничего не сказал. Вскоре   возвращается в дом из магазина  напротив с  увесистой сумкой ,  выжидающе смотрит  на жену.
- Ну? Скажи ещё раз, что я натираю мозоли и ты горько пожалеешь.
- Один раз пожалела, когда за тебя замуж побежала.
- А кто был в нашем городе из женихов?  Единицы пришли с  фронта , да и те уехали.   Еврейские  мамы   и их  дочери  с меня  глаз не спускали. Кого я  выбрал?  Тебя!  А сейчас вместо благодарности, упреки?
Игнатьевна , моя бывшая соученица,    я  её еще за  косы дёргал в шестом классе, в любви признавался. А теперь она  директриса про-дук-то-во-го магазина! Меня не забыла ,- многозначительно   говорит    Борис.
 -Любовничек-  половничек! Ой , держите меня,- смеется  Люба ,-  был зеленый огурец, а теперь опавший желтый лист.
- Может, и не огурец, но старая любовь не ржавеет,- смотри, что я принёс,- расхрабрился Борис ,  показывая в сумке гречку, сервелат, шпроты . В наше время – это же самый настоящий  дефицит!
 Я нацеливаюсь на рижские шпроты. Обычно их вижу только по праздникам! Ой, какой  добрый  Борис!  Всё разрешает!  Сегодня он командует парадом!
 - И что у нас  за праздник?
Так  может спросить    только Мотя! Он – местная знаменитость!
 Журналист, заместитель редактора городской   газеты, а по совместительству  свояк Любы и  Бориса.
 На Моти   белая шляпа, хороший  костюм. Приличная
  одежда подчеркивает его статус?  Только  для Бориса  это   не имеет никакого значения.
-- Праздник у тебя , когда  ты передаёшь свои репортажи  про демонстрации.  Первая колонна идёт.  За ней- вторая колонна. У-ра! Ура! А  у меня  раз  в месяц  скромный походик в  маленький складик.
 Подшучивая друг над другом,  они начинают  расправляться   с  дефицитом.
- И как ты завтра будешь  без него?  Игнатьевна  опять не даст,- ехидничает Мотя.
-  А завтра  выходит  твоя газетка. Как прочтём про    успехи мясокомбината, так неделю будем сытыми,- подтрунивает на правах хозяина    Борис.
- Тише!  Ещё кто с улицы услышит,-одергивает мужа  Люба.
 Смеется в усы младший зять Моше : «ЧК не спит- ЧК не дремлет…».
 Все смеются, понимая, что ЧК    в городке  давно уже спит.
     Наступает    вечер. С  низины, где  змейкой вьется река ,   плывет  прохлада.     Склонили свои   шапки желтые подсолнухи.  А на крылечке- в бывшем местечке Борис и Люба, Мотя и Катя.
 Когда-то здесь жило много евреев, а теперь по пальцам можно пересчитать . Но живут, как могут:  вырастили детей, радуются внукам. Так бы жили и жили дальше,  встречаясь на крылечке,  подшучивая друг над другом.
Но всё завертелось,  закружилось.  Перестройка! Евреи  стали  собирать чемоданы. Сначала московские, ленинградские, потом- минчане, киевляне. За ними потянулись из райцентров .
 В Израиль Борис  и Люба  не хотели уезжать, но уехал Мотя с Катей , собрались дети, куда им деваться?
 В первый же день приезда  Борис   пошёл изучать , где находится склад в продуктовом магазине.
- Вернулся очень быстро:
  - Это же надо,- повторял он , -  в магазине всё есть. Что хочешь, то бери . И не нужно никакая одноклассница Игнатьевна.  Каким я был раньше  нужным  человеком? А сейчас кто?...
…Через годы я приехал в Кричев.
  На перекрестке двух  центральных  улиц  как стоял ,  так и    стоит 
 большой дом.
Уже без  крылечка. Или оно не выдержало разлуки со своими   прежними   хозяевами, или они с ним?
Давно их  уже нет на земле…
- Борис, Люба ,-  зову я тихо .
В ответ- тишина. 
И  эхо, только  эхо…



Никита и Хана
Леонид, сын Ханы  и Никиты - высокий, с седой библейской бородой, напоминающим своим обликом  древнего иудея,  рассказывает  мне о своих родителях.
…Ой, Михалин! Мое  местечко  Михалин, пришло  тебе время открыть  еще одну  тайну. 
Сколько времени ты еще будешь  скрывать историю любви белорусского паренька и еврейской девушки?
 Конечно, это не история Ромео и Джульетты, но для послевоенных  лет и того времени,  и их история была что-то с чем-то…
    Итак, помнишь, Михалин, как возвращались к тебе   твои  местечковцы? С фронта - солдаты, из тыла – женщины, дети. А дальше, что? Жизнь строить?  Только  с кем? Даже те немногие, кто вернулись, увидев, что ни кола, ни двора,  уехали в Москву, Ленинград, Минск.
А Хане , куда изволите ехать? Родители, маленькая дочь - все на ней. Посмотрит на себя в зеркало: чёрная  коса до пояса. Лицо - оливковое, брови- вразлёт, губы- полные.
Только красота эта какая-то  не местная? Откуда она?
- Откуда?  От далеких   наших иерусалимских предков,- обнимает её мама,- не всем  она так передаётся, а к тебе перешла.  Ты из-за этого не наводи на себя печаль.
И правда, посмотрит на подруг:  у них волосы светлые, как березы белые, глаза голубые, словно  васильки полевые. Соберутся вечером возле старой хаты девочки, выросшие за войну, сидят на бревнах, семечками  щелкают,  только ослепительные  зубы в темноте сверкают…
Гармонист крутнет чубом, да как ударит по клавишам. И… плывут, плывут лебедушки по кругу в выглаженных ситцевых платьицах. А потом каблучками стареньких туфелек, каблучками.  В такт музыке…
Гармонист еще шире растягивает меха и… льется:
«Ой, сад, виноград,
Зеленая роща, не зять виноват,
Виновата теща…».
И круг за кругом.
Круг за кругом!
 А потом  новая  песня: «Страдание»
«Все бы ты, гармошка, пела, переборами звеня,
А кому,  какое дело, что на сердце у меня»?
Михалин спит, а молодёжь   до петухов  не расходятся!   Девчата одна за другой выходят на круг. Гармонист  режет аккорд за аккордом! Закончив мелодию, опускает гармошку на колени своей поклонницы. Перекур!
Хана посидит, посидит со всеми на бревнышке и домой. Куда уж ей невеститься, ведь не зеленая девчонка?
Одно счастье - работа. В местечке она видный человек – бухгалтер. Работящая,   старательная - нет времени на разговоры. Сколько разных документов нужно проверить, занести в сводки. Люди работают на полях еврейского колхоза, а она - в бухгалтерии. Ошибешься в чем-то, подведешь колхозников.
Но нет да нет, бросит взгляд в окно. Раньше золотым отливом светились клёны, а теперь они украсились снежными гирляндами.
- Ханочка, ты, видимо, ждешь принца на белом коне? Всё в окно заглядываешь? - спрашивает её смешливая подруга, покрутив короной льняных волос.
- Принц? Да еще на белом коне? У нас в Михалине? Летом местечковые ребята гарцуют на конях. Только они  для вас, молодых, а мой принц - вспомнив об отце дочери Тамары, который остался на войне, да и другие там же, махнула с досады рукой.
На крыльце конторы послышались шаги, и в комнату, завеянный снегом, вошел колхозный зоотехник Никита. Подруга хотела что-то сказать смешливое, но, увидев непроницаемое лицо гостя, удержалась. А Никита, оставляя позади себя мокрый снег от галош, направился к Хане.
- Тебе чего, Никита, отчетность принес? Ты же передавал её раньше?
- Шел мимо. Зашёл погреться.
- Погреться, так погреться, - отвечает Хана и снова за работу.
А Никита, как полдень, так в контору. Садится напротив Ханы и… молчит. Он часто молчит. Не разговорчивый, такой! И повелось, как обеденное время: Никита тут, как тут! Хоть часы сверяй по нему!
- Хана, не к тебе ли он приходит? - вдруг поинтересовалась та же, смешливая.
- Ко мне? Да зачем я ему? Найдет себе белоруску, хоть тебя, например. Красавица, без ребенка, как я. Видимо, ему просто хочется отдохнуть. Возле меня стоит мягкий стул, а у вас - твердые табуретки.
Прошла зима, весна засветила в окна, выткала зеленые ковры на траве, украсила ими деревья.
А Никита? Что Никита? Как  ходил, так ходит.
 А сегодня заявился, сел напротив Ханы, глаза в упор и спрашивает при всех:" Ты, ить пойдешь за мяне?"
- Что?
- Ты, ить пойдешь за мяне?
Только теперь Хана  догадалась, почему он зачастил в контору. Впервые посмотрела на него по-другому. Фронтовик. Мужик! А что невысок, так не зря же говорят: мал золотник, да дорог!
Вышли на улицу, Михалин встречал вечер, а хозяйки своих коров - после пастбища. Хлопали калитки, ворота.
- Хату купим, корову, Хозяйством обзаведёмся, - помедлил немного, - пчёлами. А твою дочь я приму, как моя будет.
- Никита, Никита, - Хана хотела сказать о многом. Что они совсем–совсем разные. Да и как примут её его родители? О своих,   она и подумать боялась: знала, что будут против Никиты-белоруса. Но в эту минуту поняла состояние его души, увидела красоту сердца.
- Он же не гулёна какой. Слово скажет, как топором вырубит!
- Нет у меня гор золотых, чтобы тебе обещать. Вот мои руки, вот моё сердце. Решай! А всё остальное – устроится, - говорил   Никита,   немного волнуясь.
Хана от неожиданности не знала, что ответить. Как сразу сказать: « да» ?
Человека же полюбить нужно! Для этого нужно время. Сказать: «нет»?
 Зная Никиту, она могла только представить, какую душевную травму  ему нанесёт. Он же не такой, как все! Другие выпьют, шумят, а он молчком, тишком делает свои дела. И не видно, и   не слышно его в местечке. А вот видишь, какие слова нашёл? Это он с виду он такой хмурый, а внутри - тонкий, ранимый.
Хана посмотрела вдаль, словно желая увидеть свое будущее с парнем. Солнце зашло за Михалин, вечерняя прохлада опустилась на плечи. То ли от волнения, то ли от холода, только она съежилась, зябко повела плечами. И тут же почувствовала на них пиджак Никиты.
Это мгновение решило всё: она поняла, что этот молчун ей нужен больше всех, что только он и сделает её счастливой.
- Хорошо, Ни-ки-та, - тщательно выговаривая слова, раздумывая, что сказать?
Все было где-то далеко: и война, и маленькая дочь Тома, и родители , и всё-  всё. Хана поняла, если ничего не изменить, это  всё останется, как есть. Как есть, она знает. Как будет – Бог, покажет!
- Давай только не  будем спешить,-  повернула к нему свое лицо.- Пусть вначале твоя семья примет меня, а тебе  нужно встретиться  с моими родными. Ты же понимаешь, я не только с ребенком, но и других кровей.
- Жену выбирают   по сердцу  , а не по национальности...
Никита  обычно  поздно  возвращался  домой после работы.  Но на  этот раз пришел пораньше,  чтобы сообщить о своем решении семье.
В сенях встретил Ганночку- она    выбежала ему   навстречу.
Девушку- соседку  он  и раньше  примечал дома ,  но не придавал этому никакого значения. Может, его сестру навещала:  они ведь  ровесницы?
Словно , вдруг  поскользнувшись,  Ганночка , прижалась  к Никите. Ее  большая  белая грудь    смотрела на него призывно  из полуоткрытой кофточки. Губы что-то шептали…
- Что с тобой ?  Может, воды?- ничего  сразу не понял парень.
- Какой воды? Ты что не видишь, что я страдаю по тебе.
Отстранив от себя девушку, Никита  вошёл в дом.
-Ну что? Заарканила тебя Ганночка?  Всё высматривала  в  окошке. Увидев, что появился, выскочила навстречу. Ты у нас первый жених  на деревне,- улыбается в прокуренные усы дед Кузьма.
В выгоревшей солдатской гимнастерке, Никита подошел к лавке, зачерпнул из ведра кружку холодной воды.
Выпив её, многозначительно посмотрел на деда, давая понять, что разговор о девушке  закончился.
Но он  ещё больше разошёлся:
- Конечно, первый! Не выпиваешь-  раз! Не куришь-  два! Не материшься - три! Золотые руки- четыре! Умелый пчеловод- пять! И самое главное: солдат, войну прошедший. Думаешь, только Ганночка на тебя  глаз положила?  Все  девки деревни  словно взбесились .Только и спрашивают  у меня,   когда Никита будет засылать сватов к кому –то  из них ? А ты все в молчанку играешь?
- Ну и дела! Я даже не догадывался, какие  здесь  баталии происходят. Как раз собирался  вам рассказать о своих новостях. Я –женюсь!
И кого ты выбрал? Что-то мы не замечали, чтобы ты женихался с кем-то из   наших, деревенских? - радостно обняла его мать.
- Мою избранницу зовут Хана, она еврейка, у неё растет маленькая дочь Тамара.
- Ну и учудил! А чем тебе была плоха , например наша Ганночка?- стукнул о пол палкой дед Кузьма.
Отец только пожал плечами, а мать, вытирая слезы,  поспешила на кухню…
Много было всяких разговоров   в семье   Никиты   и в семье  Ханы.
- Слишком  они разные,-высказал общую точку одной стороны дед
Кузьма.
- Что я скажу  родным, знакомым? Белорусский зять в еврейской семье?- разводила руками мать Ханы.
А молодые решили  по-своему…
В один из дней, перебросив толстую черную косу через плечо,
Хана переступила порог небольшой  сельской хаты.
Вошла с красивой улыбкой, не присела, как гостья на кушетке, а сразу спросила, что помочь, увидев, что накрывают стол.
- Что?- опешила мама Никиты,-вот драники не  успела приготовить.
- Так это я  мигом!
Белорусы не часто  роднились с евреями, поэтому  в семье Никиты даже не представляли, что они живут такой же жизнью,  а на столах  у них - такая же еда.
Вот  на   деле и  увидели, что Хана   не чужая-своя!  Улыбчивая, всё может!   А   красавица такая, что в округе краше - нет! Да ещё самый настоящий бухгалтер , конторский работник! Это совсем  не то,  что на ферме коровам  хвосты крутить.
Коль её выбрал  Никита , значит она для него лучше всех! Что же теперь идти супротив?
Напрасно Хана опасалась, как примут его  в её семье?  Никита, как только  переступил , заметил, что входная дверь  скрипит.
Поздоровавшись, сразу же принялся за неё. Бросил взглядом на окна, увидев , что они рассохлись.
Хана засмеялась:
- Ещё не начал жить, а уже  хозяйничаешь?
-У меня  двое детей: дочь и сын . Ты  будешь третьим,- тепло обняла его мама Ханы,  пережившая войну, и потерявшая на ней своих родных.
…Давно это было.  Ой,  как давно!
… Над  пшеничным полем  танцуют кузнечики. В распахнутые окна плывет запах скошенного сена , аромат  михалинских  садов.
Леонид, сын Ханки  и Никиты - высокий, с седой библейской бородой, напоминающим своим обликом  древнего иудея, случайно оказавшегося в этих краях, рассказывает  мне о своих родителях.
А я смотрю на него и думаю: материнская порода оказалась сильнее?
А ему не до моих раздумий: в руках молоток, пила. Все может!
Руки золотые, как у отца. Дом, который приобрел в бывшем местечке  Михалине,  чтобы приезжать сюда ежегодно летом из Санкт-Петербурга, требует заботы.
Это  там,  в  "северной столице" России,  он  видный человек, учёный, а здесь – свой!
Подъезжаем к еврейскому кладбищу. У Леонида в руках -  рабочие инструменты. Качает головой: мол, нужно подправить ворота! Местных евреев - раз, два и обчелся. Да, они  видимо, и не замечают, что ворота скрипят, вот-вот развалятся.
Направляемся вглубь кладбища. Туда, где в зелени стоят две оградки с памятниками-  его бабушки и дедушки по материнской линии. Приводит их в порядок, с любовью, душой, все делает красиво, как может только он, сын мастерового Никиты!
А я   иду дальше. Знаю ,  что   ищу!   На еврейском кладбище  рядом с памятником Ханы… памятник  Никиты?
На одной  фотографии-  красивая женщина  с нездешним оливковым лицом, на второй  - светловолосый  мужчина с мягкой  улыбкой.  Они вместе , как   и в жизни…










Слёзы покаяния


 




 
руслана

На окраине села – седые  камни- валуны



.
Они в Пряничках вместо памятника стояли,
Здесь когда-то жили мои деды?
В сорок первом году в  Пряничках их расстреляли.

Как  будто  здесь не жил  сапожник Моисей?
И никогда не было подружек  Златы  и Ципи?
- Их не вернёшь! Жалей- не жалей!
Пойдём –ка лучше  за них выпьем!

Говорит  мне  Федот, он  живёт на краю села,
Камни- валуны- вот они – я вижу их  из окна.
- Да ты не балуй!  Пей до дна!
- В руках Федота- бутылка израильского вина!

- Помянем?- Посмотрел на меня пытливо,-
Это мы  положили на месте расстрела валуны.
Даже не помню когда? Давно это было?-
Да ты не уходи, немного посиди…

А мне вдруг стало тесно в хате,
Будто  меня камни  придавили,
Я словно увидел, как детей разрубают лопатами,
А взрослых- прокалывают вилами…

И зачем я приехал в эту даль?
Где от евреев остались камни и могилы,
Чтобы написать новый  роман?
Никому он не нужен! Даже в Тель-  Авиве…

В  жизни  сейчас  столько беды.
Вот коронавирус налетел бандитом.
- Я к вам больше ни приеду, камни – валуны.
А Федот торопит:» Вино, вино налито…

Вот и всё? Может, сменить тему?
Писать о том,   как живём в эпоху короны?
Подождите, вначале маску одену
А потом   осторожно   выйду из дома.
В новую реальность окунулся мир.
Вы простите  нас,  Залманы, Давиды и Сары
Никому не известно, куда мы летим.
Вас растреляли:? А  что будет с нами?..



Была война и, расцвела любовь\ъ
Была война и, расцвела любовь,
 Санитарки - славянки и офицера- еврея,
 Все повторилось, как встарь  , но  внов
Во все века и время…

Воевали два товарища,
 Вернее , два влюбленных голубя.
  Шли вместе через пожарища,
 И … огненную воду.
 Горячи, молоды, красивы.
 Берег их  Бог или Любовь?
 Везение! До Победы дожили!
 А потом уже не…  встретились вновь.
  Время развело дороги, судьбы изменило.
   Растёт     дочь Таня , где-то  Антонина.
 Так  бы и жизнь прошла,
Но  вмешался случай,
 Девушка в кабинет вошла:
- Папа! Ты меня… послушай

 Я твоя дочь Таня, Антонина, моя мама.
  Хотела увидеть. Вот…  разыскала.
   Гремел гром, дождь Москву поливал,
 Счастливый отец впервые  дочь обнимал.

 А по  московским улицам ходит младшая  Таня,
 Как  ей объяснить?  Она ничего не знает

 Прошли не годы-  жизнь отстучала.
 Зимы за веснами, осени за летом.
 Две сестры родными, близкими стали,
Рассказать об этом, мало быть поэтом.

  Вот так живут две сестры,
Между собой отца не делят,
 Кому – нибудь об этом- расскажи,
Никто никогда не поверит.


В Москве  снова  идет дождь, гремит гроза,
 Как в тот первый вечер встречи,
 Когда отец впервые  сказал: « Таня, это твоя сестра»,
 Обнимая   двух дочерей     за плечи…».





 
 


 Председатель правления Союза писателей Беларуси, автор  более 40 романов Николай Иванович Чергинец: «  Я жил возле  колючей проволоки  гетто …».
     У  Николая Ивановича Чергинца  открытое лицо, тёплый взгляд.   
- Из Израиля? О чем   пишете?
 - О чем еврей   может писать?  О евреях.
- Я тоже написал  книгу о евреях. Хотите прочесть?   
  -Такую   книгу   я прочёл  впервые.  Она меня   потрясла!  Как   смогли  так написать? - звоню ему на следующее утро.   
-  До войны     с нами по соседству  жили   еврейские семьи.  Наш   маленький
дворик называли двором дружбы!  С приходом немцев  всё изменилось. 
 Соседей отправили в гетто, а нас   вышвырнули на улицу. Жить было   негде, есть нечего.
Я   искал  траву с зелеными пупырышками. Она быстро переваривалась в желудке, как-то утоляла голод.
Было голодно и холодно, но   мы не  были смертниками ,  как  евреи. Моя старшая сестра Женя ничего не боялась!    Вдвоём мы  пробирались  под  колючей     проволокой  к  нашим  друзья в гетто, помогали им ,   чем могли.     Видели,  как убивали, насиловали, издевались над евреями. Люди умирали с голоду, за кусочек хлеба отдавали самые последние вещи.  Особенно лютовали литовские полицейские.
…Когда над Минском опустился мягкий августовский вечер, мы   встретились снова.
В глазах Николая Ивановича   я заметил  скрытую   боль?
- У кого я   её  видел   раньше ?
Вспомнил: у своего   отца Давида?    Осенью сорок первого года  расстреляли его  маму, сестёр, брата.  Пройдя  войну, он в  двадцать с небольшим лет  осиротел .


 

Положив руки перед собой, Николай Иванович  спрашивает:
— Какого  цвета кровь?
— Красная.
— Как-то  к нам   зашёл  немецкий офицер, ему  донесли, что нас  навещают   партизаны. Закричал, требуя их выдать. Испугавшись, заплакала маленькая сестра. Чтобы её успокоить  , моя мама  стала кормить грудью  дочь. В ту же минуту на  её головку обрушился  пистолет  немца . Я услышал глухой удар ,  увидел, как  стекает тоненькая струйка крови. Она была    чёрная- чёрная…  Моей старшей сестре Зине
 каратели    отбили    внутренности  , выкрутили суставы, она осталась калекой. Из двадцати девяти
   моих родных, четырнадцать не дожили до конца войны: нацисты их казнили за связь с партизанами.

 
…За окном шумят белорусские деревья  — свидетели тех страшных событий. Они о многом могли бы рассказать, но безмолвствуют. Поэтому рассказывает Николай Иванович . Слово за словом, будто высекает
из   камня.  Издав  более   сорока(!) романов, детективных повестей ,   Николай Иванович Чергинец  написал   книгу, к которой шёл  всю жизнь!
 Обозреватели  тогда   отмечали , что  роман "Операция "Кровь"-  новое явление  в литературе , похож на книги  Василя Быкова, у которого на первом плане был человек и  его душевное состояние.

   
- Чтобы правдиво   воссоздать   картину  тех   лет , я обратился к  еврейской теме, ибо евреи составляли треть Минска. В  городе была улица с названием  « Еврейская», работал еврейский педагогический
  техникум. Даже   на  гербе БССР была надпись на идиш!    Во время войны у нас расстреляли почти
миллион евреев- вот откуда погибший   каждый третий житель республики?
 Немцы планировали оставить для тяжёлых физических работ   25 процентов белорусов  , остальных  намеревались уничтожить , а  евреи   были все обречены . Расстрелом 2238 евреев   встретили в  Минске гауляйтера  Вильгельма Кубе. Это было в сентябре  1941года. К тому времени в гетто  уже загнали около
100.000 человек. Всю территорию обнесли колючей проволокой в два ряда: за выход или вход через неё расстреливали. Уничтожали, сжигали в печах крематория в Тростинце  не только белорусских евреев.
Вы были на улице Сухой?  Видели памятники немецким  евреям? В минских концлагерях их уничтожали    десятками    тысяч!  Несмотря на то, что с убийцами они разговаривали   на одном языке.


 






-  Евреи в какой   уже раз  стали « козлом отпущения». Прикрываясь  старыми  антисемитскими  лозунгами, Гитлер  переделывал мир. В  гетто в основном были женщины, дети и старики. Кто   они были жертвы или  герои ?
- Естественно, жертвы. Что могли сделать голыми руками?  Но они были и герои!
-В книге пишите, что   Абрам Рабинович, которому помогли бежать ,  вернулся обратно и  хотел  взорвать   коменданта гетто. А когда привели заложников,  вышел на площадь, чтобы их спасти. Этот факт имел место?
- Известно очень много фактов  , как  евреи спасали друг друга и особенно детей. Работая  в милиции, я имел доступ к архивным данным.  Невероятно, но евреи  были связаны с партизанами, передавали им лекарства, выводили свои группы в лес, создавали подпольные группы!   Отдавая дань погибшим белорусским евреям, я создал обобщённый   образ Абрама — одного из главных героев своей книги.
- Среди евреев были… предатели? Полицейские?   Это не авторская фантазия?
— Поверьте, что нет. Некоторые  ваши единоверцы надеясь на то, что немцы сохранят им  жизнь, выслуживались перед ними. Они  избивали таких же евреев. Измывались ,  выдавали немцам места, где они   прятались. О зверствах еврейских  полицейских   рассказывали  даже  выжившие .  Был такой случай:  прошла облава, одних расстреляли, других сожгли в крематории ,  а помощники  из числа евреев, согнали   людей на площадь, заставляют их петь и  плясать. На сцене поют,  в толпе рыдают, а немцы хохочут. Подонки?  Помогая врагу, белорусы получали дом, корову, продвижение по службе, а евреям даровали жизнь на время.
"Этот живодер-полицай по фамилии Липкович и наш пройдоха Войтович вчера без разрешения захватили двух жидовок и насиловали их до смерти. Мне не жаль этих щенят, но надо было сначала взять у них кровь. Не знаю, зачем нужен кому-то наверху жид Липкович?" – эти слова произносит один из персонажей вашей книги. Липкович еврей, а   Войтович  белорус?   Разные по национальности, они  одинаковые своей мерзостью и продажностью. Их отрицательные образы у вас получились прекрасно!
Книга  охватывает минское гетто, партизанские отряды, концлагеря, детские центры…
 Ощущение, что она  вобрала в себя то время — неспокойное и тревожное. Но вам, довоенному ребенку, что особенно запомнилось?
— После войны ребятишки играли… в войну. Обычно делились на два лагеря: на наших русских и не наших немцев. Я в войну не играл.
— Почему?
— Потому, что "наши" русские, а это и некоторые белорусы, и евреи, и литовцы, и латыши, были не нашими… В то же время "не наши" немцы оказывались нашими.
 Помню, нагрянули к нам с обыском немцы, почему-то искали девушек? Мои сестры спрятались за шкаф. Солдат, увидев их, сказал офицеру, что никого нет… Мы раскрыли рты от удивления.  А вот ещё
случай. В 1942 году немцы разрешили посещать Западную Белоруссию, где жили люди богаче. Потянулись минские женщины со своими узлами в Барановичи, Столин, Городею, а это от 80 до 150 километров, чтобы обменять  какие-то вещи на продукты. Собралась и моя мама в дорогу, взяла меня с собой. Тянемся по пыли, я позади всех. Худой, как щепка. Вижу, женщины окружили мою маму: « Петровна,  ты не дойдёшь.
Больная совсем. Оставайся, может, кто-то поможет…".
Остались  одни. Сидим в пыли, внезапно появляется немец в каске. Он  подтащил маму к дереву, дал  мне
 кусок хлеба с тушёнкой, стал останавливать машины, идущие в Минск. Посадил на одну из них, где были полицейские. Не доезжая до города, свои белорусы  сбросили нас на обочину. Сижу, плачу, мама без сознания, рядом клунки. Показались крестьянские подводы, бегу к ним, прошу подвезти в Минск.
 "Давай мальца возьмем!", — говорит сидящая в телеге женщина.
 "Вот еще? Каждого жидёнка буду брать с собой", — слышу, как сейчас.
— Он не видел, что это белорусский мальчик?
— Конечно, видел! Сказал, чтобы отказать. Если бы такой человек увидел еврея, обязательно  сдал  бы в полицию.  Вот вам свои, и чужие. Люди тогда очень боялись. Однажды мои сёстры зашли к дальним
 родственникам.  Вместо того, чтобы накормить с дороги, их выставили на улицу. Мол, немцы или полицейские  увидят посторонних  в доме  , заберут в комендатуру, где не  разбираются… 
— Если так поступали со своими, белорусами, то каково было евреям?
— Не многие стремились  им помочь. Поэтому и Праведников Мира в Беларуси — один -два и обчелся... Хотя без помощи местного населения не выжил бы ни один еврей.  Но такой жестокости, как в Прибалтике   не было. Когда вышла  книга "Операция "Кровь",  ко мне приезжали из Литвы. Мол,  нехорошо показываешь литовцев, а  мы готовы у себя  распространять твою книгу.
-В первой части книги вы  рассказываете  о минском гетто, во второй — о Семковом Городке, где  брали кровь у детей для немцев. Ужас на ужасе?
 В небольшой   Беларуси создали   14 (! )детских  центров крови.  И в каждом подвешивали детей , выкачивали  у них до последней  капли .  Потом кровь  доставляли в немецкие госпитали, позже   туда  привозили   детей,  брали   у них  кровь на месте .Сотни детей в качестве доноров отправили  даже в Германию.
—  Легче было бы    написать еще один милицейский детектив, военный роман или  автобиографическую повесть?   Ваши давние  читатели  встретили бы   на «  ура»  любую из них ! А вы тормошите память, пишете о страданиях узников гетто, несчастных детях? Для чего?
- Пришло  время   рассказать…
- Рассказать пронзительную правду?
Да!  Понадобились  десятилетия, чтобы раскопать   существование детских концлагерей и  профилакториев
для немцев.  Мало кто знал,  что  у еврейских   и  белорусских детей  выкачивали  кровь?
"…  Детей привозят живыми, а увозят в крематорий или зарывают в землю. У детей отбирают всю кровь и убивают, убивают, убивают!!! Полицаям даже могилки лень рыть. Присыпают чуть- чуть тельца детишек смесью земли и снега, и все…"»,- читаю в вашей книге.
Жутко, страшно!  Как узнав об этом вы  жили?  Писали?  Как свои  эмоции смогли  пропустить через себя и не лишиться разума?
-  Видимо , у меня  крепкая нервная система, да и полученная закалка во время войны. Напротив   нашего дома стояли виселицы. Мужчин, женщин и даже детей     вешали   при малейшем подозрении , вешали   для устрашения других. Живя рядом с колючей проволокой , я видел, как убивали людей .  Видел, как гетто
сравняли с землёй. Как гонялись за каждым евреем. И всё равно за всеми не уследили. В замурованном  склепе на кладбище  тринадцать евреев дожили до освобождения  Минска! 
 Детская память  очень впечатлительна, многое запомнил  и вспомнил. Мои впечатления легли в основу содержания книги. Десятки лет проработал в милиции, дослужился до генерала, был в Афганистане. 
Было столько пережито и увидено, что начал писать. Говорят, получилось.     Наконец  решился на свою главную книгу…
…Смотрю на  Николая   Ивановича и  хочу понять , почему он мне  стал  близок?   
  Может потому, что его   мама Елена ниточкой делила кусочек хлеба на семь человек, как и моя мама Ира. И тоже на семь человек.
Его отец Иван, потеряв ногу на  войне и отмачивая окровавленную культю  в тазе с  марганцовкой стонал от боли, как и мой отец Давид, когда его руки и ноги распухали от осколков.
 В детстве , чтобы   утолить голод ,    Николай  искал     раннюю траву , а я  срывал зелёные яблоки и груши в окрестных садах.
 А сейчас нас  объединил   общий код памяти!  И   он  оказался   сильнее, чем разные национальности и  разные страны проживания?    Безусловно!
… Серебристый лайнер взлетев над Минском ,  взял направление  в сторону  Тель- Авив.   Облака слились с самолетом, как сливаются людские   судьбы . В Израиле меня ждала работа над новыми книгами, а я уже
  мечтал о том времени,  когда   снова вернусь в Беларусь!



Еврейская судьба
Федора, по фамилии Суперфин
 
Рита Суперфин,  высокая ,  рыжеволосая, более  похожая на скандинавку, чем на израильтянку, уверенно ведет свою машину  по дороге, которая  поднимаясь всё выше, уходит  дальше  на север. На одном и
перекрестков она разветвляется на два рукава. Один направляется  в сторону столицу Израиля-Иерусалим,  второй  -  негласной   столицы Самарии- город  Ариэл. 
 В ходе шестидневной войны в 1967 году, эта   территория была занята Израилем, арабские страны и ООН продолжают их    считать оккупированными,  а  Израиль- спорными. Хотя ещё в девятом- восьмом веках
до нашей эры   город Самария(Шомрон) был столицей Израильского  царства десяти колен и никакого  палестинское государства  здесь и в помине не было, точно так, как и в Иудее. Иудея находится к
югу от Самарии, и  её само название  говорит о исторической связи  и праве евреев  на эту землю.   Но мир.
 предавая нас не  впервые,  называет Иудею Западным  берегом реки Иордан, чтобы выкорчевать всякое упоминание о евреях.
Если сегодня оспаривается право евреев даже  на Иерусалим, Стену Плача, кто прислушается   к историческим фактам  существования иудейского государства царя Омри в те  далёкие времена?
Поэтому   израильтяне  не вступая в дебаты( всё равно мало, кто   услышит),пишут новую историю, надеясь на то , что  когда-либо  всё разрешится … справедливо
…  Первые сорок семей решившие построить новый город в Самарии,пришли сюда  в 1978 году на один из больших  холмов . Вокруг его были горы, пустое пространство, редкие   деревья и, голая земля. Даже не было тени   укрыться от солнца   ,никаких водных источников.…
Поставили полукругом палатки , рядом    установили дизель- генератор, чтобы обеспечить  себя электричеством, в  цистернах стали подвозить воду.
…С этого и начался новый  израильский   город,  у которого    сегодня крупная    промышленная  база, большой  университетский корпус, студенческий  городок и более 18 тысяч жителей
Имя ему- Ариель
Рита Суперфин вместе с  мужем Ефимом, сыном Нитаем, отцом Федором-    как раз и входят в это  количество.
-Посмотрите, какая красота,- говорит она ,-вокруг холмы, зелень, а дышится, как в Европе.
-Даже кондиционер в машине не нужен,-  соглашаюсь я,-  за окном  такой чистый    воздух.  Свежее ,  чем  на всей территории  Израиля.
- Сюда мы переехали из  Натаниии-, чтобы  построить свой дом именно  на земле,-продолжает Рита Суперфин

- Почему на земле?
-- Папа   много рассказывал о том, как они, начиная  жизнь на новом месте ,построили дом в  еврейском  местечке Михалин, что в  Белоруссии.

- А вы решили построить в Ариэле?-
  - Почему бы нет? Это древняя земля евреев. Мой отец  говорит так: « Это мой второй Михалин.  И мы не
  должны повторить судьбу первого, где потеряли всё…».
Я любовался самарийской  красотой  , размышляя о перипетиях    жизни. Это же надо, чтобы через
 десятилетия из далекого белорусского Михалина протянулась  невидимая ниточка в израильский город Ариэль . Здесь и живёт Фёдор, или , как его зовут родные Хоня Суперфин.


Несмотря на позднее время ,человек- эпоха,  человек  - история, Федор Суперфин, ещё не ложился.
 Он всегда ждёт дочь.
 
Рядом со  мной была сама Эпоха, сама  История прошедшего века в образе Федора.
. Мы  погрузились  в прошлое. Время, словно остановилось
За окном дышала  самарийская  земля , на  которую мы въехали через контрольно- пропускной пункт. Как её  не называй, но дом моих приветливых хозяев    находится за зеленой чертой, в окружении арабских сел. И, нужна  природная смелость, чтобы отважиться  здесь жить, ездить ежедневно по этим дорогам, лицом к лицу    встречаться   с  арабами..…
В чем истоки этой   смелости? Может, в жизни  самого старшего из этой семьи- Федора Суперфина.
То, что он видел и пережил, чудом назвать нельзя. Это гораздо выше!
Это удивительная   судьба   юноши ,находящегося на оккупированной  территории, среди немцев  в Германии, вместе  с  отправленными  сюда  на работу украинской молодежью. Это   везение и, божественный  случай, что за все   годы войны     не узнали   в нём  еврея, в то время, как за каждым охотились по всей   Европе.




  - Ты не  можешь представить , какая была
-   наша хваленая « непобедимая» армия?  Артиллерийские орудия   на   деревянных колесах  ещё с царских времен .В воздухе висело :вот- вот война, а на политзанятиях о ней  никаких разговоров. Говорят, что там враги, здесь враги, везде враги , о всех можно  так говорить , а о  немцах  нельзя… И вдруг , ночью 22 июня, как полетели  бомбы на наш лес, где мы стояли. Вот только    наши сослуживцы  были живые ,а уже убитые, мертвые…
 Команда : « На орудия»! 
А они   на деревянных колесах ,  подходят только для конной тяги, со скоростью  не более 8 километров в час. Мы их подцепили к тракторным тягачам, их скорость до  40 километров.  Никакой   амортизации,   чтобы  сохранить пушки, уменьшаем скорость тягачей, перегреваются их двигатели…
Приказ: держать фронт! Держим, а  фланги  уже прорваны,  немцы обошли.
Следующий приказ: прорываться!   С одного кольца окружения выходим, попадаем во второе, со второго- в третье….Везде немцы…  Вот так и воевали.
- Как же воевали?
- -Так кому  было воевать?  Солдаты довоенного призыва погибали пачками, еще больше попадали  в  плен .С каждых  ста воинов    моего возраста в живых осталось …только  трое  Это данные статистики.   Перед самовольно войной пришло  пополнение : в основном из Украины. Как только  нас стали бомбить, они бросили  позиции и ушли домой…  Вот так и воевали.

-То есть эта была не героическая  война,   с патриотами в каждом окопе?
- -Была и героическая  и , патриоты были. Только  их ряды редели   очень быстро.  Вот ты, скажем великий патриот, но , что можешь сделать, когда
над тобой  уже    полетели самолеты в сторону Москвы, немцы за Доном, а ты  в… окружении.  И ни туда , и ни сюда. Каждый спасается, как может…  В последнем бою меня ранило, не так , чтобы сильно, но кровь не останавливалась. Солдатики подтащили к сельской больничке  и ,побежали дальше спасаться.
-  - В последнее время, в России стал модный такой лозунг: « Если надо, повторим еще раз…» . В этом и угроза  другим странам, и бравада.  Может , эти «смельчаки» ничего не слышали о такой войне, о которой вы рассказываете?
- -А кто им рассказывал? Только  слышат  марши , парады , видят   бряцание  оружием.  А война, это когда я в июльскую сорокаградусную жару истекал  кровью под  деревом.  Когда  два  доктора на сотни раненых бегали  от раненого  к раненому:  « Этот  подождет, этот вот- вот отойдет,  когда десятиклассницы перетаскивают на себе раненых, лают им воду, перевязывают и стреляют глазками.
Молодость, кровь бурлит. У меня  в-о-т такая  была   чуприна!
. Солдатик, оставайся, пережди войну  в станице ,- гладит  меня по руке   молодая казачка

-Девонька, мы моя! Знала бы ты, кто я ?  Придут немцы- меня вздернут и тебя не пощадят,- думаю про себя.
 - А другие оставались?
- Оставались! Ведь была такая неразбериха. А сколько было недовольных советской властью? Как  специально , чтобы озлобить население, сотни тысяч людей, посадили, расстреляли, отправили в лагеря до войны. Каким, к   примеру  врагом народа был мой отец? Но ,  сколько было аргументов, чтобы его  арестовать?
 Еврей- враждебный элемент:  Это - первый  аргумент! Имеет свой магазинчик, частник – второй аргумент!

Но  разве  еврей- эта вина?  Вина,  что , и его отец , и дед , были мясниками , и он унаследовал их лавку и профессию?  Но  подтасовали  обвинения, и отца забрали .Сколько  поколений никто из моего рода  не были  кровопийцами ,  но пришла советская власть и быстро нашли вину. И не только  моему отцу. Поэтому  тысячи озлобленных людей бросали  фронт,-  вспоминает дальше  рассказчик.
- А теперь послушайте, что я вам расскажу:
 

- Как-то один из старых партийцев  изливал мне, сотруднику городской газеты ,  свою душу: «Камень у меня на сердце всю жизнь.   Расскажу тебе, может легче станет. «Звонят мне  из района, что завтра по  разнарядке должны арестовать у нас три человека. Отвечаю:
-Так  забрали уже крепких хозяев, как кулаков, забрали у кого была какая-то скотина. Одна беднота осталась.
Говорят:  « Сообщи, у кого есть деревья в саду. Они могут   подойдут, как  враги народа».
Передал через знакомого , чтобы  мужики все плодовые деревья вырубили, а  Карпу,  который жил на самом конце села, не успел  сообщить  Вот его и повязали .  Самого на повозку со скрученными руками, а сено,  пару поросят – в две другие повозки. Везут и ухмыляются:  « А ты, говоришь, нет кого брать в деревне. Найдут, если захотят.
 - - К нам приехали из НКВД через два дня.  Я , как самый младший выскользнул из дома, выпустил из сарая корову, лошадь. Не было уже   живности ,  так забрали корыта, терки, медную посуду, клевер. Бандиты, разбойники, оставили семью без кормильца, дом разорили. Я думаю: всё это делалось для того,  чтобы     людей настроить против, внести разлад в их жизнь. Враги были не внизу, а вверху, прятались под   красивыми   красными  лозунгами.
 Хоня  помолчал,  несколько минут смотрел в сторону,  будто хотел увидеть прошлое, а  потом продолжил:
-Сколько раз  я  себя  упрекал, почему, как наводчик  во время боя , стоял возле пушки  на согнутых ногах ? Поэтому пуля прошла рядом с сердцем.
. Если бы я стоял во весь рост- убили бы сразу - не  пришлось бы столько мучиться .Было  бы   лучше- лёгкая смерть.
Обхватывает голову руками: « Сказали бы  мне: «Станешь  снова молодым  и здоровым , но  опять всё должен  пройти.  Никогда не соглашусь! Лучше буду старым  и больным..
Каждую секунду  помнить ,   не забывать, что еврей. Никогда и  нигде. Ты думаешь, это было просто и легко?
Где-то шли  бои, танковые сражения, а у меня была вот такая никчемная война. За свою  жизнь.…
 Когда вы впервые поняли, что можно выжить?- 
- -А я и не  думал, что можно выжить. Думал, как бы дойти   незаметно до конца села, а  от него до  копны сена. Как бы   дотянуть  до вечера, где бы воды попить, хоть что-то поесть. Украинские селянки делились последним. Как-то одна из них посоветовала: «В нашем селе  комендант дает всем  солдатам, которые идут домой аусвайсы. Попробуйте, может получится».
- - Не побоялись идти прямо в капкан?
- -Побоялся, но я был с двумя украинцами. Один из них зашёл, выходит с  немецким  документом, второй тоже получил. Пришла моя очередь. Куда деваться? Возле крыльца – украинцы, рядом с ними- часовые. Думаю: «  Если разоблачат, уцеплюсь немцу за горло, разорву. Сразу  и, пристрелят. И все будет окончено. Захожу смело

- Имя?
- Федор( так уже было записано в медицинской справке  , которую дали в больничке)
- Фамилия?
-Суперфин.
- Француз, англичанин?
- Белорус.
-Все было , как во сне.  Дают мне аусвайс. И такая эйфория, такой   всплеск радости, что выйдя на улицу, я не выдержал, обнял своих друзей-  украинцев:  « И мне тоже дали аусвайс , а я еврей»?-Молчи, тише,- замахали рукой мои  хлопцы- украинцы с которыми я выходил из окружения.
  Наутро Федор Суперфин   исчез в туманной мгле, не надеясь на своих сослуживцев. Мало ли что,  вдруг при случае , не удержатся, выдадут немцам?


 …Самарийский  вечер был тихий .  Где-то  на холмах застыли в темноте арабские села, а в Ариеле- этом молодом израильском городе, жизнь шла своим  чередом. На неё старый солдат смотрит  с оптимизмом: знает, что хуже не будет.   Если  выдюжил  на Украине в годы оккупации под немцами ,  а потом и в самой Германии, куда его угнали вместе с украинскими  парубками,   где дожил  до Победы,  ничто его уже не   напугает. Я слушал рассказ Федора- Хоню  и, все время меня не оставляло чувство восхищения. Как ему ,еврею удалось выжить в Германии?
-- -Я и сам не знаю,- разводит  руками Хоня,- может, еврейский Бог помогал, а может,  мои родители перед расстрелом  крепко помолились за меня, но  я  пережив войну   видел  , как  немцы развешивали белые простыни на крышах и  кричали: « Гитлет, капут»!
Оказался в рабочем лагере в  американской зоне. К нам зачастили советские агитаторы. Стали уговаривать , что нас  ждут на Родине, колхозы распустили, землю раздают бесплатно. Надо ехать домой.  Подумал я подумал и решился: надеялся , что хоть сестра Галя останется живой( так оно и оказалась.)
- Куда ты едешь? - останавливали меня прозорливые люди,- всех загонят в Сибирь , как изменников Родины, дадут по 10 лет.
,  Какой я изменник,- думал про себя,- воевал , был ранен, войска  ушли  , остался под немцами, выживал как мог. Короче, согласился ехать домой.  В американской зоне нам дали  чемоданы , продукты, одежду.  Но,  как только  переехали в  советскую зону, всех выгрузили под откос с матами и  переметами  всё отобрали.
- -Сукины дети, мы вас в порошок  сотрём,- орали во все горло озверевшие охранники, подталкивая штыками в товарные вагоны с колючей проволокой.
 Все сразу   поняли , куда приехали  и,  что  всем обещаниям- грош цена. Погрузили, как скот  и , эшелоны потащились на восток.
 И снова судьба была благосклонна к Федору : он попал не в Сибирь , а    в один  из  лагерей , что находился на Украине. Тоже под колючей проволок, жестокой охраной, но это всё же не Сибирь с морозами  и не урановые рудники.
 Потом каким-то чудом ему удалось  добраться до  Минска , где  жили родные. Вначале  жил нелегально, но  со временем с него сняли все обвинения, признали  инвалидом и участником войны.  Женился , родил дочь и в конце жизни приехал в Израиль.
 Вот такая  судьба еврейского солдата.   В семье дочери живет уже несколько лет. Рита ,  на рассвете уезжает  на работу ,  остается с зятем Ефимом- человеком интересным  и увлекательным. Ученый, страстный,  кинофотолюбитель.
 Внук Итай , студент Ариельского университета,  как только минутка времени, в комнату деда.  Им есть о чём поговорить. Второй внук – в Германии.
 Живет и работает в том же городе ,  в котором находился Федор во время войны.
- Сказали бы раньше,  никогда бы не поверил, что мой старший внук будет жить в  Германии и работать
 том заводе, на котором я работал во время войны, а я буду жить среди арабов. Какая  непредсказуемая наша судьба?
 
Утром я уезжал из Ариеля, думая по дороге, что только
такие  закаленные  люди, как Хоня  и его родные  могут жить   за « зеленой чертой», где ослепительно чистое небо и горный воздух.
Где  за каждый метр  земли поселенцы цепляются  зубами. Слабым там не место!









-
  Мирский замок

  Магазин  мясной про мясника

   Лейтусыф  свадьба

   Внучка старога Геры Хазаркая бабушка
Хазаркая бабушка


 Ложка дегтя

 Рассказ Вержтицкого


 Кого потеря







 




 


   Резиновые сапожки
Дом Янкеля-  на самом въезде в местечко.  Дом  большой.  В первой части- прихожая, кухня. Во второй половине-зал,   спальни. Все сделано добротно, по- хозяйски.
Янкель- человек с руками, кузнец еврейского колхоза. Он самый незаменимый в местечке: знает себе цену.
 Утром, как разгорячит горн, так до самого вечера пылает в нем пламя.
 То бороны подправить, то плуги  нужно подправить  , то коней подковать.
- Стучит себе молотом по   наковальне да   напевает:
- И пашут евреи ,  и сеют,
   Но,  кто    в это поверит?
 И так с утра до вечера: и   пашут, и сеют.  Но,  кто в это поверит?
 А сегодня  отпросился с работы пораньше: есть причина.
 У старшенькой Рахели день рождения!
 Знает, жена Соня приготовит праздничный ужин, обязательно испечёт пирог с яблоками.
 Но  подарок дочери  нужно купить?
Какой? Туфли! Какая девушка  в 16 лет не мечтает о них?
 Но куда в них выйти? От местечка до города непролазная грязь. Что толку  в этих туфлях? На полочке  держать , да пыль   с них вытирать.
- Купи ты своей имениннице резиновые сапожки. В наш сельмаг сегодня привезли. Сам видел: глянцевые, внутри красная обшивка.  Королевские сапожки,- посоветовал Арон, его подручный.
- Не зря я тебя взял в  кузню.   Молодец!- похвалил его Янкель.
 С сапожками   под  руку вошел дом. Сразу заметил, как у Рахельки от радости засветились глаза.
- Папа, это мне?
- Тебе, моя девочка ! Тебе!
- Мы тоже  хотим сапожки,- защебетали   восьмилетняя Сара и десятилетняя Хана.
- Вам  еще   рано! Походите пока в старой обуви. Не невесты, как Рахелька.
 … А через полгода  началась война: Янкель ушел на  фронт. На Соню навалилась вся забота о дочерях.
На старшую хищно посматривали местные лоботрясы. В еврейский колхоз их не принимали. Вот Степан и Федор затаили злобу на оставшихся евреев.
- Скоро потрясем вас за манатки,- злорадно  улыбались  они.
 Соня думала по- другому: надеялась, что вернутся наши.  Ведь  все газеты  трещали, что Красная Армия- непобедимая и несокрушимая.
Когда первым ледком покрылись лужицы, в местечко въехало  несколько грузовых машин. Из легковушки вышел офицер- такой важный, в блестящих сапогах.
 - Евреи, мы вас переселяем в другое место. Будете под защитой немецкой армии. Никто  не сможет вас обидеть!
  Кому верить?
Полицаи стали грубо подгонять людей к машине. Рахель метнулась к матери, та оттолкнула  её в сторону:
-Беги!
- Я не могу   оставить  вас .
  Машины заурчали моторами и подъехали  к   платформе, к которой были подведены какие-то провода. Людей пинками  выбросили  с машин.  Когда все собрались на платформе, офицер приказал  включить ток высокого напряжения.
…Рахель лежала в яме  под  грудой неживых тел.
- Где мама, сестры? 
Болело всё тело, разламывали  руки, ноги, кружилась голова.
 Кое- как выползла из траншеи, поплелась в сторону леса.  Горло пересохло ,  а  рядом ни колодца,  ни речки- только поле, заросшее кукурузой.
 Шла по нему сколько могла , раздвигая тяжелые стебли,  и  от бессилия  рухнула  на землю.
 Очнулась от лёгкого прикосновения. Вздрогнула.  Возле неё стоял дедок- в лаптях, домотканой  одежде.
- Кастусь я ,  из суседней вески
 А ты хто?
- Я, я,- и заплакала, не зная, что сказать? Правду? Отведет к немцам. Придумать что-  то?
 - Девонька ты моя.  Ужо здагадауся.  Яурэйка?  Ведаю, што сення вас усих пабили токам на платформе. Так дешавей и кули не патрэбны. Як жа ты выратавалася?А-а, разумею.,- скользнул взглядом   по   резиновым  сапогам девушки.
- Боты, гумавыя боты  цябе выратавали. Пойдем, пойдем  разам.
 Рахели было уже все равно: только бы не оставаться одной  в этом сером поле.
 Хутор, затерявшийся в лесной глуши в Западной Белоруссии,  стал местом спасения девушки. Немцы сюда заезжали не часто ,  соседи  наведывались редко. Рахель, которую    в семье называли  Рая, никак не могла прийти в себя. Бредила в горячке, называла какие –то незнакомые имена, говорила на непонятном языке .
- Бедная! Посреди  жизни и смерти. Не может расстаться со своими и в эту жизнь ей трудно  вернуться,- говорил дед Кастусь, давая девушке  настойки  из целебных трав.
  Внимание  и забота  простых селян, молодой организм  победили   душевный недуг. 


 Постепенно Рахель приходила  в себя, стала своей в семье лесника. Когда закончилась война,  уехала в Польшу, оттуда – в  Израиль.
Все годы думала о своих спасителях, мечтала вернуться, отблагодарить. Но для этого понадобилось целых 50 лет! Вначале нужно было обустраиваться на новой земле. Вышла замуж- растила детей. Появились внуки- ухаживала за ими. Но ближе к семидесяти годам почувствовала, что больше не может откладывать свою поездку .
- Я еду в Беларусь! Кто со мной?- вдруг заявила она.
 В семье хорошо знали историю спасения своей мамы, но о её желании услышали впервые.
Но ни сын Коби, названный в честь Кастуся –спасителя Рахели, ни дочери 
 Сара и Хана, названные в честь её   погибших сестер, не спешили ехать вместе с ней.
 Они повели себя как-то странно, быстро перевели разговор на другую тему.
- Видно, не вовремя я,- подумала Рахель,- в Израиле такая жизнь неспокойная, а ещё я  им её усложняю. Пусть благодарностью  спасителям будет моя память!
 Жизнь побежала дальше, только заметила   мать, что дети стали чаще перезваниваться друг с  другом, интересоваться её состоянием здоровья.
- Да всё у меня нормально! Каждое утро- получасовая прогулка, три раза в неделю- бассейн.
- А вы что, вы меня решили запустить  в космос, как первую женщину- пенсионерку,- пошутила Рахель.
- Нет, мама, не в космос. Мы летим в Беларусь!
- Мы?
- Да! Мы все, поэтому и спрашиваем , как ты себя чувствуешь. Полёт не такой долгий, но всё-таки трёхчасовый, да и там будет немало поездок.
 У Рахель перехватило дыхание. Вот почему дети в последнее время о чём-то шушукались между собой, было видно, что они скрывают что-то от  матери.
- Когда летим?
-Через неделю!
Рахель, как только вышла из самолёта, натянула на ноги   старые резиновые сапожки и,   не обращая внимания ни на кого, пошлёпала по  лужицам.  Она вернулась? Словно и не уезжала? Или всё, что потом   произошло в её жизни был сон? Тогда она хочет быстрее вернуться в этот сон. Она не может больше оставаться с этими ботиками?

- Мама!  Мама!- подбежал к ней сын Коби,- ты не одна. Мы все с тобой! Нас ждёт машина. Мы едем к дочери деда Кастуся, к Ганночке. Помнишь, ты рассказывала нам, что  она тебя прятала  в погребе, когда на  хутор приезжали  гестаповцы?
- Как ты её нашёл?
- Ты забыла, что я спецназовец?
 Машина мчалась вглубь страны, оставляя позади лесные массивы, квадраты полей, оживляя в памяти Рахели  давно забытые картины.
   … На крылечке красивого  дома , который утопал в вишнёвом саду, давно уже ждали гостей.  Старенькая, седая женщина, вытирая   уголочком  простой косынки глаза, бросилась навстречу.
- Это я, Ганночка, Ганночка!  Рая,  памятаешь мяне?
- Да я всю жизнь тебя и твоего отца не забывала. Все годы мечтала о встрече с вами.
Внуки  Лея, Бениамин, Ионатан, Карин с любопытством  смотрели на двух седых женщин, сжимающих друг друга в долгих объятиях .  Раньше они мало интересовались бабушкиной жизнью: своя переполняет через край! Служат в армии, учатся, находят новых друзей, расстаются со старыми.  И вдруг ночной полёт, поездка через всю страну, встреча с незнакомыми людьми, которые оказываются давно знают их бабушку?
-Гости дорогие, просим к столу,- это распоряжается невестка Ганночки, красивая светловолосая беларуска Лина.
- А драники есть?- спрашивает Рахель.
- Есть! Есть всё, что ты любила. И драники, и белые грибы, и рыба, и даже лесные орехи.
 Стол  накрыли щедро . Лина и её две дочери всё выставляли и выставляли на него  новые блюда. Коби  с сёстрами тоже раскрыли чемоданы, выкладывая израильские  продукты,  а  Рахель стала  всех одаривать подарками.
За одним столом одной семьей сидели белорусы и израильтяне.
-Таим?( вкусно),- спросила Рахель, видя, как её внуки уплетают белорусскую еду.
- Меод таим! ( очень)  Драники  бли милим( нет слов).

  Помолодевшая, задорная, как девчонка носилась по избе и не могла успокоиться, даже
совсем забыла  о своём дне рождения. Ей  казалось, что он еще будет не скоро-так закрутилась в последнее время.
Напомнил Коби:
- Нашей маме сегодня   семьдесят лет! Мы специально приехали  сюда все вместе, чтобы поздравить её с этим юбилеем,- взял слово Коби.- Я здесь уже не в первый раз. Приезжал, чтобы найти и отблагодарить   мама, твоих спасителей.  Не было бы тебя- не было бы и нас! Деду Кастусю поставили новый памятник. Для Ганночки мы  купили  этот дом, в котором она сегодня встретила нас. А самый главный сюрприз, тебя, мама, ещё ждёт!
Утром  машины снова тронулись в путь.
Рахель   жадно всматривалась в окно , не зная  куда они едут?  И вдруг увидела  знакомую  вербу возле дороги, узнала крутой спуск?
- За ним будет еще   поворот  ,  старый бетонный завод, куда  нас привезли в сорок первом году?- застучало в висках, сжало сердце. Неужели  здесь  это проклятое место?  Боялась увидеть его и  так  хотела ещё раз в конце жизни поклониться праху родным.
 Белое облако поднимаясь  из – под земли, уходило вверх, трепетало, извивалось.
- Откуда здесь облако? Как оно может быть на земле? – ничего не понимала  Рахель.
 Когда машины подъехали ближе, белое покрывало  взметнулось вверх   и открылась большая  бетонная  плита, « падающие» с неё   фигуры  людей и  ещё одна фигурка – «уходящая»  в поле в резиновых сапожках…

 Семейная тайна
 Лиза домой не шла, тяжело брела , отдыхая  по дороге.  Жаркое солнце пекло в голову, в спину, было жарко даже в тени деревьев.  Зажало сердце.
-А-а, - махнула рукой,-умереть бы сейчас, чтобы   исчезла душевная боль. А с ней и стыд, ощущение ненужности.
Утро было таким радостным, светлым.
Как девчонка , перескакивала со ступеньки на ступеньку. По улице бежала чуть ли  не  в
 припрыжку.
- Сафта( бабушка) Лиза, ма кара им лах( сноска),- недоуменно посмотрел на нее  десятилетний внук  Наумчик.
- Ты  просил новый компьютер. Подожди чуток, куплю  его тебе,- обняла бабушка рыжеволосика.- Сколько ей надо?



  Вчера сообщили, что должна  прийти на заседание комиссии по проверке  документов на получение денег из Германии, как выжившей в Катастрофе. Старшие сестры  уже их  получили, а вот Лизе все задерживали:  что то не хватало.
- Председатель комиссии,  отодвинула  папку с документами Лизы в стороны и отведя взгляд в сторону  ,тихо сказала:
- Извините, но вам   отказали  в получении компенсации.
Лиза покраснела, словно она совершила   какой-то нехороший поступок. Что-то похожее было в детстве, когда  в голодном детстве   взяла из гнезда яйцо , где неслись куры и выпив его положила обратно.
-Девочка моя! Я тоже была такой же шалунишкой, когда от голода сводило живот.  Что взяла яйцо полбеды,   некрасиво, что хотела скрыть это от нас. Никогда ничего не делай втайне от других- тогда краснеть  не придется ,- поучала ее мама.
 Мама дочь любила, как всех трех старших дочерей, только вот смотрела она на нее с большей нежностью.
Старшие сестренки только шушукались в сторонке,  а Лиза им показывала язык: мол, я маленькая – мне  больше других положена материнская ласка.
 Когда это было? Все пролетело одним днем ?А в начале девяностых годов всем кагалом  рванули в Израиль. Вначале в почете были фронтовики: им и пенсии, и всякие материальные льготы. Когда  их почти уже не остались, вспомнили о детях Катастрофы. Они ведь тоже жертвы войны.
 А Лиза, оказывается никакая не жертва? Кто же она?
 Ноги домой не шли: села на скамейку под двумя пальмами. Солнце – безжалостное сразу же начало жалить.
 Но Лиза не замечала , как к ней ни жары, ни время, пока не увидела, как к ней бежит ее внук Наумчик.
- Сафта! Сафта, Эйфо  а хаят ? Ани хикити лах( сноска).
 Прижала к себе мальчика, поцеловала в его вихрастую головку:
 Иди к маме, я скоро  приду.
Направилась к старшей сестре Маше.
- Если есть какая-то семейная  тайна, что  не знаю?
 Сестра посмотрела куда-то в сторону, тяжело вздохнула, подошла к Лизе обняла её.
- Я дала маме слова, что расскажу тебе, когда уже нельзя будет молчать. Только ты не перебивай меня, выслушай до конца.
…  Сонечка, темноглазая молодая учительница  добралась до Оренбурга осенью сорок первого года. С одним  вещевым узлом  и двумя маленькими детьми.
- Счастливая я,- думала про себя, прижимая к груди  дочерей- Машу,Аню,
 Даже не верила, что позади остались бомбежки,  товарные  вагоны, пересадки с поезда на поезд, бессонные ночи на каких-то вокзалах, прямо в степи.
- Девоньки, теперь не пропадём,- говорила сама себе.
 С  узлом через спину, с двумя  дочерями за руку так и заявилась в областной отдел народного образования.
-  Я беженка,  работала в Беларуси учительницей. Готова уехать в самую дальнюю школу. Главное, чтобы был угол и кусок хлеба для  моих детей.
- Какая ты черноглазая ,-улыбнулся  хозяин кабинета.
- Еврейка я, но это же не причина, чтобы не взять на работу?
- Конечно, не причина! Обязательно, возьмём. Ибо   уверен, что ты не подведёшь. Кстати , меня зовут Михаил Израилевич. Я из Москвы, вот недавно принял отдел.
 Сонечка подскочила к столу, прижала руки к груди: « Я  так рада, так рада!»
     Серафима Архиповна, стальным взглядом пробежала по новой учительнице.
- Будешь вести два класса- первый и третий. Я второй и четвёртый. Не вздумай на моё место, сразу предупреждаю. Я здесь заведующая!
-О чём вы говорите! Я и так благодарна вам за всё: встретили,  помогли с квартирой, покормили с дороги.
- Хватит, хватит, Это я так. К слову. Муж на фронте, сын  тоже, Ляпнула по дурости. Мол, приехала на всё готовое.
- Да , готовое. Мужа, как забрали перед войной, так и не знаю, где он. Отца и мать выбросило из вагона во время бомбёжки. Меня зацепило осколком, не знаю, как выкарабкалась. Хорошо, что хоть добрые люди   помогли с детьми.
 Домик окнами выходил на реку Урал, громадные льдины  карабкаясь одна на одну, проплывали возле берега.
 Соня встречала первую весну на новом месте. Было еще холодно, а голодно всегда.
 - Учителька наша, кожа да кости,- судачили о ней бабы в селе, нужно как-то подкормить.
 Вот и зачастили к ней соседки.
Кто  хлебным караваем, кто с ведром картошки…
Всё бы хорошо, только стала Соня замечать, что новый заведующий школы, присланный на замену Серафимы  Архиповны   стал с ней заигрывать.
 Сонечка дала ему знать, что ей это неприятно.
- А твоё мнение меня совсем не интересует,- грубо ответил он, закрывая  класс  на ключ.
- Кричи  не кричи- никто не услышит,- и  с силой навалился на неё.
 Домой Соня не хотела идти, побежала с растрёпанными волосами к реке Урал, хотела броситься в её бурный поток, чтобы смыть с себя позор и грязь.
- Девонька, не дури,- остановил её  паромщик. У тебя дети. Всё перемелется- мука будет.
 А потом родилась ты,- посмотрела на Лизу,- или мама не хотела делать аборт, или в селе не могла. А до города добраться было непросто.  Когда освободили Беларусь, мама с нами вернулась из тыла  домой.  Отец остался в живых тоже  вернулся . Понимал, что мама ни в чём не виновата, но вначале не мог её простить. Но позже принял, полюбил, записал на свою фамилию. Когда мама умирала говорила мне, что ей советовали записать тебя на год   позже  , но она не соглашалась. Мол, девочке не зачем прибавлять возраст. Как будет- так будет.
 И никто бы ничего не узнал, но ты подала документы в комиссию для получения компенсации из Германии, как выжившая в Катастрофе. Но отец не мог к нам приехать, ибо Беларусь была оккупирована.
- Вот почему мама  на меня смотрела всегда с жалостью, а вы шушукались в углу.
- Сестра, что об этом сейчас говорить? Ты наша была и есть. У нас одна мама. А что у тебя другой отец, так можешь его мысленно поблагодарить: он дал тебе жизнь.
 Кстати, я даю тебе идею. Напиши в Оренбургскую область письмо, может  у тебя там есть братья, сёстры, если нас уже не признаёшь,- улыбнулась  Маша.
 Они обнялись крепко- крепко, как в детстве.
-  А внуку я куплю компьютер из пенсии, обещала ведь,- проговорила Лиза,- не говори ни своим , ни моим ничего. Пусть всё будет, как будет. Сколько уже нам осталось.
 А над  Ашдодом  всходила полная луна… 


 
Синий номерок на руке

 Н-о-о!- погоняя коня дед  Иван В овчинном тулупе ,  шапке- ушанке, вытирая нависшие сосульки на бороде, он хотел ехать быстрее. Но конь то ли от холода, то ли от усталости,  его  не слушал .   
 Было видно, что деда что-то гнетёт: он беспокойно оглядывался  назад, бросал взгляд на солому, раздвигал её в сторону, что-то рассматривал.
- Ить, мои пироги! Что я бабе скажу?- разговаривает сам с собой.
 Утречком выехал в сторону города: хотел заехать на рынок, старые боты совсем сносились. Для обмена взял с собой ведро картошки. О не доехал.  По дороге его
 остановили « нарукавники». Так дед Иван называл полицейских, которые на рукава нацепили проклятые повязки.
- Дед, как ты проехал оцепление?  Теперь стой- ни туды , ни сюды,- иначе толкнул его автоматом Кольян, самый непутёвый хлопец  из их деревни. Пошёл служить к немцам , на людей не смотрит, рычит, как пёс. С дедом Иваном ещё обошёлся по- человечески. Помнит, видно, как его снял с льдины во время паводка.
-Лучше бы он , вражина   утоп тогда,- сколько раз уже говорил себе Иван.
 Впереди показалась колонна, подгоняемая полицаями, овчарками. Теперь дед понял , почему его завернули, заставили освободить проезжую часть, спуститься в овраг.  Он слышал про расстрелы евреев, но никогда не думал, что станет свидетелем их отправки на казнь. Стараясь не смотреть вверх, не слышать крики людей, он обхватил голову руками, закрыл лицо.
- Нет этого! Нет! И ничего не было. Вот сейчас отдохну и поеду дальше. Дальше. Боты совсем разошлись - успокаивал сам себя.
 Обернувшись назад, на ворохе соломы, он увидел какой-то сверток. Подумал, что кто-тог из проходящих сбросил ему ненужную одежду или еще что-то?
 Но когда открыл его, увидел маленького ребёнка, который безмятежно спал.
- Ить, мои пироги! Сразу понял дед , что произошло? Одна из узниц перед расстрелом бросила ему на повозку своего ребёнка. Мол, спаси, добрый человек!.
 Гнал коня по зимней дороге, боясь застудить ребёнка. Увидев, что уже отъехал далеко, остановился, переложил сверток за пазуху тулупа. Увидев  заиневшее  личико, стал отогревать его своим дыханием, растирать руками. Прижал к своему лицу, вдруг почувствовал, что ему стал дорог этот найдёныш.
- Звери! Скоты! Нелюди,- стал он кричать на весь заснеженный лес, удивляясь себе самому. Вчера он думал, что война его не касается. Говорят же, что против жидов и комиссаров. А он и не жид, и не комиссар. Обычный мужик. Далёкий от политики, советы его не баловали, год за годом подчистую выгребали зерно из его амбара. Считал,  что  так и должно быть: страна строится. Но когда пришли  немцы  , подумал, что ему хуже не будет. Хотя ненавидел и их , и их наймитов.  Не мог же он им улыбаться, когда его сыны против этих супостатов воют. Но он сам лично соблюдал , можно сказать нейтралитет. Вы меня не троньте, и я вас не трону…
 И вдруг это маленькое еврейское дитя в нём всё перевернуло? И выхода нет! Почему , нет? Есть! Повернуть корня обратно и завести этого ребёнка в комендатуру. Ещё наградят! Соль дадут или даже корову? Напишут о его подвиге в продажной газетке? Только отправить невинное дитя на верную смерть- это подвиг? Это же не по христиански? Господь запрещает убийство? Даже если оно произошло не своими руками? Но тогда я подвергаю опасности себя, свою Евдокию?
 А конь словно почувствовав сомнение деда Ивана, помчался  рысью в сторону села.
- Слава тебе, господи,- перекрестился старик,- ты дал мне силу пересилить себя.
- Девочка!- воскликнула Евдокия , развернув свёрточек,- она же голодная, холодная.
- Дед,- я буду её разогревать,- а ты бегом к Марии.
- Зачем к Марии? Она же всему селу разнесёт?
-Пень ты старый! Она родила недавно, попросим покормить девочку.
 Сбрасывая с себя фуфайку, Мария на ходу расстегнула кофточку и вывалила из отворота огромный шар.
- Дед, закрой зенки! Тебе другую цыцку( грудь ). На беларуском языке) дать,- пробовала шутить и сразу же осеклась, увидев на ручке ребёнка вытатуированный синий   номерок.
- Что же вы мне сразу не сказали? Я думала , у вашей сродственницы пропало молоко? А это же?...
- Богом тебя прошу, Марусенька! Век буду молиться за тебя им твоих детей. Забирай хату хоть сейчас, а я с бабкой перейду в старую избу, но не губи, не доноси в полицию. Чем дитя виновато? Что родилось в еврейской семье? Я тоже вначале подумал лучше  всего сдать дитя в комендатуру и дело с концами- никто  бы и не знал. Но, что я Богу скажу, когда он призовёт? Что, Манька скажешь, когда предстанешь перед  Господом?
 Манька ничего не говорила, она оторопела и не знала, что вымолвить, только ртом глотала воздух.
 А девочка пригревшись возле тёплой большой груди, ротиком сделала одно движение, второе, третье и положив на неё  изувеченную ручку , начала активно сосать, утоляя свой голод.
- Иване! Ну и разумная ( умная на беларусском языке) у тебя жидовочка! Сразу сообразила, что нужно делать. Она же теперь тоже моя! Моя девочка! А что евреечка,  никому не скажем. Правильно я мыслю деду? Пусть твоя бабка ухаживает за ней, а я буду заходить к вам в гости. Все же ходят, кто за солью, кто за спичками. Только больше ни-ко-му ни гу-гу?
 А кому говорить? Хата Ивана в лесной зоне. Дороги разбиты, можно сказать, что их и нет. Темнеет рано. Как только свечереет, Евдокия с Вольгой- так назвали  девочку- на печку. Своих внуков Бог пока не дал. Двоих сыновей забрали в армию ещё до войны- не успели завести свои семьи. Правда , у старшего была девушка- Зоя! Ну до того непутёвая, что сын Апанас не осмелился на ней жениться. Вчера как раз заявилась, глазами зыркнула по сторонам, заметила малышку, которая ковыляла по избе.
- А это откуда?
- Передали родственники из Минска. Голодуха там, а у нас  огород, всё своё, легче прокормить ребёнка.
- Да у вас от родясь не было никого в Минске.
 Племянник мой там жил и живёт. Давно ещё уехал на строительство тракторного. Вот и карточка ягоная со мной- на всякий случай дед Иван подготовил легенду для чужих. И не придраться: так было и в действительности.
Ничего не ответила непутёвая, но зачастила. Дед Иван пыхтит, Евдокия подбуркивает,с но не могут же они ей прямо сказать, чтобы не приходила. Вдруг заподозрит что, будь она неладна. Да и может склеется с Апанасом? Что он тогда скажет, когда  узнаёт, что его дивчину выгнали из хаты?
 Вольга привыкла к Зое- как та в дом- бежит навстречу, ручки протягивает. Клавдия обычно правую ребёнка плотно перевязывала, чтобы нельзя было на ней увидеть синий номерок. А на этот раз повязочка ослабла, сползла ниже и … открыла искалеченную клеймом ручку.
 Увидев её, Зойка сразу же изменилась в лице, грубо оттолкнула от себя ребёнка.
- Жидовку прячете? Вон оно что? Выдумали какую-то околесицу? За дурочку меня принимаете? А я вас, хитроумных раскусила: сразу догадалась , что к чему. Но не было доказательств, поэтому и ходила…
 У деда и на этот случай был приготовлен спасательный вариант. Зная каверзный характер Зойки, решил её уластить.
- Сядь на лавку( скамейка на беларуском языке),- Обнял девушку за плечи,  точно как всегда делал его  Апанас и начал разговор по душам:
- Ты же не чужая- своя! Ты думаешь немцы надолго? Придёт время- погоним мы их отсюда. Вернётся Апанас- поженитесь! Правда, Евдокия?  Мы оба сыну  скажем, что  ты нас не выдала, помогала с девочкой Никого и ничего не боялась. Мы его  уговорим! Уговорим.
 Видя, что девушка колеблется, стал говорить резче:
- Допустим, ты побежишь в полицию- всё расскажешь. Нас расстреляют, ребёнка тоже. Тебе дадут щепотку соли за помощь немцам,  а придут  наши, куда ты побежишь? Нигде не спрячешься. Да и Апанас за нас тебя из-под земли достанет! Отомстит, как пить даст, отомстит!
- Хорошо,- Зойка разняла тонкие губы, никому не скажу, но у вас есть хорошая корова. Возьму её!
- Нет! Вскочила с лавки Евдокия,- ни за что! Я не оставлю внучку без молока.
- Уже внучку? Ну и дела,- нервно расхохоталась Зойка,- тогда заберу годовалого кабанчика. У вас второй подрастает.
- Забирай! И рот- на замок! Иначе тебе не жить! Вот этими руками,- Иван поднёс к её лицу свои огромные, как лопата, ладони, придушу…
- Деда  Иван! Мы же свои, почти родня? А кабанчика вы мне даёте в помощь, как своей будущей невестке? Так?
 До самого освобождения  от фашистов Беларуси Зойка больше не появлялась. А как только освободили Минск, прибежала вся такая нарядная, волосы в кудри завила.
- Жду Апанаса,- заявила с порога.- На этот раз он будет мой! Никуда не денется,  а баба я горячая! У-х-х!- И повернувшись на каблуках добавила:
- И вы обещали за меня словечко замолвить. Не забыли?
- Згинь, нечистая сила! Каб  вочы мае цябе не бачыли,- Евдокия вылила ведро мутной воды в сторону Зойки.
 В доме Ивана ждали сыновей, очень ждали. Подросшая за годы войны Вольга, каждый день бежала на луг, чтобы нарвать полевые цветы и поставить на подоконник .
-Для таты( для отца),-радостно говорила она Ивану и Евдокии. Та только вытирала слёзы краешком платочка и разводила руками.
Прошёл год, наступило новое лето. В доме всё также ждали сыновей, всё также Вольга  ставила  цветы на подоконник для таты.
- Сегодня самые прыгожыя( красивыя)!Помнишь, бабушка, мы их с тобой в палисаднике посадили?- Бросилась к ней на колени.
- Ты думаешь, если самые красивые, то твой татка придёт?
Девочка только качнула головой в знак согласия и вдруг стремглав побежала  к порогу, увидев в коридоре военного с чемоданом.
- Татка!-  бросилась к нему на шею.
 Апанас только успел отставить в сторону костыль, ничего не понимая, прижимал  к себе девочку.
 Так и вошёл в хату- одна рука на костыле, вторая держит не отпускающую его Вольгу.
 Родители бросились к нему,  царапая лица о его жёсткую бороду.
 Рядом с ни м- таким большим, в офицерском кителе, они возились возле него, как маленькие дети. Обнимали сына, гладили, спрашивали , спрашивали. И даже вначале не заметили за его  спиной черноглазую девушку с офицерскими погонами.
- Это Рита, моя жена. Вместе воевали,- представил её1 своим родителям Апанас.
 Сели быстренько за стол, Благо, ждали  с дня на день. Евдокия постаралась так постаралась! Апанас и Рита тоже опорожнили свои вещевые мешки, радуясь встрече.
 Но больше всех радовалась  малышка. Она ни на минуту не отходила от Апанаса, не отпускала его руку от своей. И вдруг, её правая ручка оголилась, высветив на ней крохотный синий номерок.
 Рита, которая с первой минуты не сводила глаз с малышки, следила за каждым её движением, за каждым словом, быстро подскочила к ней, поднесла к своим глазам её ручку с цифрами. Потом мгновенно  сбросила с себя гимнастёрку  внимани я ни на кого, рядом с детсокй ручкой  положила свою- и тоже с синим номерком?
 Посмотрела на Апанаса, деда Ивана, Евдокию и вздохнув словно перед прыжком, стала сверять цифры на двух руках.
-  В концлагере я попросила выжечь вначале татуировку  мне, потом дочери, чтобы быть в беспамятстве и не слышать её крик, видеть горящую руку. У  неё должен быть номер больше на единицу, больше на единицы, больше на единицу…
 И вдруг пронзительный крик вырвался из  её груди:
- Это моя дочь! Моя Ревекка! Прижав девочку к себе, вскочила с места, подбежала к деду Ивану.
 Это вы! Это вы спасли моего ребёнка!  Невероятно! Я об этом не могда даже мечтать, хотя думала, думала, думала каждую минуту. Когда я узнала , что Апанас из этой местности, не отходила от его в госпитале.
- Рита- военный врач! Меня оперировала несколько раз, давала мне с вою кровь. Если бы не она, меня бы уже не было на свете,- Апанас встал и подошёл к жене.
- Спасая Апанаса, я думала, а может в это время кто-то спасает мою девочку? Когда нашу колонну гнали на расстрел я смогла  перебросить свёрток с Ревеккой в стоящую возле дороги телегу, а потом и убежала сама.
- Так это вы были,- начал соображать дед  Иван.
- В партизанском отряде вначале ко мне отнеслись с недоверием. Мол, шпионка, а побег подстроили. Из Москвы  распространили слухи по всем партизанским отрядам, что евреи немецкие шпионы.  Из одного ада мы попадали в другой: евреев  в партизаны не брали, а если и брали , то молодых женщин для утех, парней и мужчин отправляли на разведку, с которой они уже не возвращались.
- Не может такого быть?- Евдокия даже привстала со скамейки.
- Всё не может быть, но бывает,- Апанас кивнул головой.
 А Рита продолжала дальше:
Командира отряда был при смерти. – Я  сказала, что  врач- хирург  и попробую его спасти.  Пока делала операцию самодельным ножом, продезинфицировав его в самогонке, возле меня стоял комиссар с наганом. Он держал меня на прицеле.
- Смотри, шпионка! Загубишь командира- тебе не жить.
   Видимо, Бог хотел мне помочь!  Может поэтому  операция  прошла успешно?
Оставили в отряде врачом . Мужа  расстреляли  в концлагере на моих глазах. О том, что дочь жива, даже не могла подумать. С Действующей Армией дошла до Берлина. На подступах к нему, в наш госпиталь привезли тяжелораненого  Апанаса. Типичный беларус, подумала я, увидев его. Чем –то он напомнил мне деда, на телегу которого  я перебросила свою дочь. И я спасала Апанаса , и молила Бога о спасении своей
 дочери.
 Вот! Теперь вы знаете всё,- закончила Рита.
- Да- а! История,- почесал голову дед.
- Век прожила и никогда бы не поверила, что такое случится,- добавила  Евдокия,
  А малышка рассмешила всех: 
 - Деда! Баба! Вы  ничего не поняли? Это же моя мама! Моя мама! Моя! Моя!
   Но,- подняла вверх пальчик,- почему вы мне ни разу  не сказали, что вместе с отцом   придёт и   мама? Я же не знала, что нужно ставить два букета цветов!
 Вы спросите ,  что было дальше?  Зачем подробности? Всё и так  сложилось
очень хорошо!

 
Зов крови
 Или цыганский барон по имени Аронююю




Сима , как только пришла в барак, сразу  же рухнула  на ворох  мокрой соломы. День  был  тяжёлый:  с утра  погнали  таскать   какие-то  камни  у дороги . Лил холодный дождь,    резкий ветер   обхватывал  всё  тело, пронизывал насквозь. Непослушными   пальцами поправляя платок, уловила на себе взгляд полицая Васьки – рыжего.   
В их городке, где каждый третий еврей, сколько  было   смешного и грустного? Одни мудрецы, вторые -хитрецы, а больше   всего -  фантазёров!
-Шолом- Алейхем ведь  тоже  ничего  не выдумывал: писал, что видел. Вот и я начну  писать ,  что вижу,- думала про себя.
 Только как  изобразить своих героев, чтобы было всё, как в жизни? У кого спросить? У отца? Так он ночами работает на хлебозаводе. Всегда усталый. Как приходит, отсыпается после смены. Мама – машинистка в горсовете. Привыкла на работе изображать из себя начальство- такая же и дома. Вот бы с  Васькой поговорить?   Но он рассказывает, как они дома встречали Пасху, как красили яйца, ходили на могилки. А мне это совсем не интересно! 
 Назову-ка я первый рассказ назову « Васька- рыжий». Но он не еврей. Ну и что? Зато первым провожал меня после школы. Домой сразу не пошли, посидели в парке. Я хотела рассказать ему о своих планах,  а он полез  сразу целоваться.
- У вас это так сразу  принято?-  отшила его.
- У кого это у вас?- отодвинулся Васька.
- Да у вас, у русских, белорусов.
- А у евреев как?- съехидничал он.
Только , когда мама  разрешит,- ответила ему и съездила по рыжей голове школьной сумкой.
  Обиделся,  больше  не подходил. Зря! А я   так хотела  поболтать с Васькой, рассказать ему о своих планах.  Но он куда-то  исчез. Ходили слухи, что связался с плохой компанией. И вот теперь встреча: через  10 лет!  Васька, видимо её узнал ?  Как он говорил: даже через годы я  узнаю тебя
по сросшимся бровям и  еврейским глазам,- рассуждала про себя, кормя  грудью маленького сына.
 Вот эти еврейские глаза её   и подвели.  Хотела  незаметно  выскользнуть из города. Подруга Нина  взялась  вывести её с грудным ребёнком  за город.  Но на пути попался  кривоногий Федька:
- А-а, жидовочка Хая?  Думала, не узнаем,- шатаясь с ноги на ногу, он потащил   её  в полицейский участок.
-Писали, что за каждого еврея дают ведро муки. Давайте два  ведра. Я вам еврейку притащил с  пацанёнком ,- топтался с ноги на ногу Федька.
 Симу  бросили  на грязную солому  ,в  продуваемое всеми  ветрами помещение. Утром погнали на работу, где и встретила Ваську- одноклассника
  Теперь он  мне отомстит  за то, что отшила. Точно  расстреляет, моего сына уничтожит.  Всех уничтожит  ,-  с дрожью рассуждала  про себя, продолжая работать возле дороги.

-Ну,  и где твой защитник? Тю-тю, как и вся Красная Армия?-  неожиданно  подошёл  к ней   Васька –

рыжий. -   А я вот здесь  Могу казнить.   Хочешь- помилую! Я всё могу!- Васька – рыжий ,- пялился на Симу, словно раздевал её своим взглядом. Мысленно  мял  такие желанные её  пышные груди, зубами рвал розовые соски,  и наконец ,   войдя в неё, сливался с давно желанным телом.

- В другое время я бы плюнула в твою ненавистную рожу, вырвала бы клок рыжих волос с твоей   скачущей по лице бородавке, а сейчас должна  сделать вид, что очень рада тебе. Даже , что  давно  хочу быть с тобой,- мгновенно приняла решение Сима.
- Отойдём  в    кусты?  Что тебе терять? Всё равно завтра зароют!- продолжал дальше Васька.
Сима  насильно  улыбнулась, игриво повела плечом:
- Возле дороги,  под дождём? Давай-ка  лучше вечером?. Ты  ведь давно хотел попробовать еврейку?
-А ты   не такая баба, как наши?
-  Может, и не такая? - пересилив себя, Сима   будто поправляя  кофточку,  немного её  приоткрыла ,  чтобы он успел увидеть овал её молочных грудей.
В эту минуту Васька и ударил её прикладом по плечу, увидев, что  за ими наблюдает  начальник местной полиции.
Удар был не сильный, скорее всего для вида, но от неожиданности Сима упала и больно ударилась о землю.
 А Васька   оскалился:
- Вечером приду! Жди, жидовочка!
….Последний раз  виделась с Васькой перед самой войной. После школы уехала учиться на учительницу в Минск, там  вышла замуж за лётчика. В начале июня сорок первого года   вместе
приехали    в   родной городок. Вечером   вышла    с ним под ручку  в столетний  парк. Знакомые подруги   заохали:  « Какой у  Симы   молодой и  красивый муж !
Командирские шпалы   на петлицах, боевой  орден   на гимнастёрке».
 Тогда и с  Васькой встретились.
-Давно не виделись?-   процедил сквозь зубы.
- Познакомьтесь,-  попробовала  снять    напряжение Сима,  -  это  Василий. Мой одноклассник,
а это-  мой муж Наум .
Рука у Наума   оказалась  сильная,  а сам он был   крепким  ! Это Васька сразу
определил!
- Одному мне против его  не выстоять.  Соберу  несколько ребят и проучу     этого  жида- задаваку  -  сразу же воспылал  он  неприязнью к Науму .
Но не успел собрать команду таких же отбросов, как сам: накануне войны Наум получил  предписание срочно вернуться в полк.


-  И кто мог подумать, что судьба меня снова столкнёт с этим чудовищем?-  думала  сейчас про себя Сима.
Весь день держала в себе ненависть к Ваське- рыжему, к этой проклятой жизни, к этому заплёванному грязному бараку, а  к вечеру  не выдержала и   расплакалась.
-Господи!    И зачем ты родил меня еврейкой? За- чем? В чём я провинилась  перед тобой? В чём?   - хотела кричать на весь барак, на весь мир да так, чтобы услышал её муж и  прилетел на самолёте и  разбомбил к чёртовой матери этот барак.
Пусть даже с ней! Пусть даже со всеми евреями, но чтобы  были уничтожена и вся эта полицейская мразь, которая так издевается  над ними. Чтобы ни один немец не  вернулся назад в свою Германию!
- Ребе! Ребе! -  окликнула   седого   раввина,- хватить бубнить под нос, Лучше скажи, что нам  делать ?
- Молись! Бог   услышит - поможет.
- Сколько было погромов? Скажи сколько? И твой Бог никогда не помогал евреям. Никогда!
-  Он  что не слышит и не видит?
- Значит,  так ему  угодно,- старый ребе вновь уткнулся  в молитвенник.
…Ветер сильнее   застучал  по крыше,  послышались чьи-то шаги. В барак вошёл долговязый  Кастусь,  начальник местной полиции . Важно поправляя  белую  повязку на рукаве, подошёл к Симе, ногой отшвырнул солому,  на  которой она лежала. Сима даже не пошевельнулась: поднялся озноб, тело била сильная дрожь.






- Сестра!  Потерпи, я тебе помогу,-  вдруг услышала Сима.
С трудом открыв глаза,  увидела цыганку с разноцветными бусами , которая  склонилась на ней. Она несколько раз провела рукой по спине и боль стала медленно уходить.
Мелькнула мысль: откуда  цыганка появилась  в еврейском расстрельном бараке? Сима не знала, что






 её тоже  загнали в барак с евреями: то ли случайно, то ли преднамеренно?
- Дай- ка  я тебе лучше погадаю. Может, уйдёт твоя печаль?,- присела возле Симы.
Из – под  цветастой  шали    вынула колоду карт, разложила их на соломе. Пробежала по ним пальцами, потом взглядом. Нахмурила   брови,    сжала виски, будто стараясь увидеть что-то незримое?  И вдруг   улыбнулась, да так радостно, словно   рассмотрела   что-то   невидимое  через годы?

- Ты думаешь только о том, как спасти своего маленького сына. Ты прячешь его в соломе, чтобы его мало кто видел. Карты говорят, что ты готова на всё, но не доверяйся служивому человеку, которому хочешь открыться сегодня. Он враг   и не готов тебе помогать- только близости с тобой хочет.
- Люба,- Сима ,- обняла цыганку с разноцветными бусами,- я вначале хотела убежать  с ребёнком  с помощью полицая. Я с Васькой росла  дворе и я думала, что в нём осталось что-то человеческое. Ты права: он мне не поможет! А я уже была готова на всё…
- Милая! Он опаснее фашиста- потому , что читает твои мысли.  Но я же цыганка : что нибудь  вместе придумаем…
…Люба, а так цыганку звали,  раньше с евреями  близко  не общалась. Они   городские , она -из табора.  Правда, когда с криками: « Цыганка, воровка»,  за ней   мчалась детвора и она наугад  заскочила в один дом , оказавшийся еврейским , её на улицу не выставили.


- Бедная какая,- хозяйка   горестно   посмотрела  на неё ,- проходи, чай на столе.
Так впервые  Люба познакомилась  с евреями .  Переодели в  сухое платье, накормили, отогрели.
- А в таборе старые цыганки пугают   вами детей. Говорят, если они не будут спать, придут жиды и заберут их  с собой.
- А у нас говорят, что все цыгане воры. Но это же не так?
- Не так, но    если, что-то плохо  лежит,  это просто знак цыгану, - улыбнулась  Люба.
Посмеялись в тот вечер.
Потом несколько раз Люба захаживала к своим знакомым, а когда  табор   переехал,   потеряла с ними связь.
Война  цыган  застала на востоке   Беларуси. Когда     Люба  вышла в город  ,  её затолкали в колонну евреев. Так она оказалась в этом бараке.

…   Сима решительно подошла к  двери. Постучала, улыбнулась.
- А-а, это ты? -  полицейский , хохотнул показал жёлтые зубы.
Никто не хотел быть сегодня часовым, все готовятся  к завтрашней экзекуции  евреев, а он  напросился. Обещала  ведь жидовочка  ночь горячую. Думает, что
помогу  сбежать?  Кукиш тебе , а не побег! Вместе со всеми зарою в песок. Нужно было думать, когда девкой была. Да ладно!  С   бабой  согреюсь,-разговаривал  сам с собой.
- Горячий ты мой,- Сима одарила взглядом Ваську,- в   барак по ошибке затолкали цыганку. Отпусти её  !   Никто      не  узнает , она даже нигде  не  записана.
- А чего это ты за неё просишь?  недоверчиво посмотрел на женщину полицейский.
-_-Увидела у неё золотые браслеты .  Подумала, жалко будет, если  тебе они  не  достанутся.  А ты  может,  и меня за них выпустишь?- подошла к нему поближе.- Ты же всё можешь?
Рыжий Васька, которого  никто и за человека не считал, почувствовал  себя  не  пустышкой, кем был в городе, а вершителем судеб.
-    А что?  Нечего здесь делать цыганке! Пусть убирается в свой табор. Только бегом

, а  ты уйдёшь, когда на твоих полушариях  покатаюсь.
 Люба сидя спиной, свёрток с ребенком ужо  привязала  к телу, поверх одела  одну юбку, потом вторую и набросив на себя большую шаль,
  пулей проскользнула в дверь.
- Ну и юбок у тебя  , сатана ,- подтолкнул   её   на выход Васька.
 Уходя с ним, Сима бросила     взгляд на солому:  свёртка с ребенком там уже не было.

А  утром    над городком взметнулось пламя. Под обгоревшими обломками сарайчика   обнаружили  мужчину с проломленной головой  и женщину, которую пуля настигла возле  порога.

Немцы и полицейские мстили жестоко: устроили  настоящий погром. Молодых женщин и девушек раздевали и насиловали прямо на глазах,  детей живыми сбрасывали в яму, стариков кололи штыками.
Табора  за городком, как и не было. Кони мчались по дороге, только искры вылетали из-под копыт.
В кибитке барона на руках его дочери -   цыганки  с разноцветными бусами, посапывал во сне мальчонка.
… И не было бы  продолжения этой истории,  если бы   ,  моими  соседями   по самолёту  не оказалось  двое молодых красивых людей.
- Давно  живёте  в Израиле?  спросил  у меня юноша – точь в точь Яшка- цыган из знаменитого кинофильма « Юные мстители».
Давно, уже тридцать лет!
- Когда вы уехали, я только  родился. -Арон,- представился он, протягивая мне руку.
-Да? Но это   же совсем не   цыганское имя?- удивился  я.
-Так    меня назвали в честь дедушки. Его ребенком вынесли из гетто.   Об  этом   ему рассказала его мама Люба, он- моему отцу, а отец- мне.
- А вы всем?
-Что скрывать?   Мы хоть и цыгане, но ничего не украли! Да и не положено по статусу! Я -  цыганский барон! Прадедушка был первым  бароном ! Дедушку   по наследству  удостоили  его  титула. За ним- моего отца, потом меня.
-  Прадедушка барон-это понятно! Но дедушка? Как еврей стал бароном цыганского табора?
- Он вырос в таборе. Самый настоящий цыган!
- И что барон по имени Арон искал в Израиле?
 
-  За невестой ездил!
-. Цыганок, что ли мало?   Или
взыграла еврейская кровь?
- Я  была на концерте цыганских артистов, они меня  покорили.   Самому красивому из них     вручила букет цветов,- включилась в разговор его спутница. 
- Как полагаю, им оказался Арон?
- Конечно, Арон!
- Мы начали   встречаться   перед самым отъездом   Симы в Израиль,- продолжил  он дальше
- Знаете. Это просто  мистика,- снова  вступает в разговор девушка. Меня назвали в честь моей  прабабушки,   которая не выжила в гетто.
-- А  родную   маму  моего дедушки тоже  звали  Симой,- это уже продолжает  Арон,-  я понял, что это судьба  и полетел за невестой в Израиль.
- А может, цыганка Люба   нагадала, когда  раскладывала свои карты в гетто?
- Конечно, нагадала! Цыгане любят карты,- улыбнулась Сима, еврейка из Иерусалима.
- А карты не простые,-обнял девушку Арон.




 
кошечка;   появилась здесь совсем недавно, ни к кому не шла в руки. А увидела тебя- словно, всю жизнь знает.
В далекий Урал Клавдия приехала не одна:  эту рыжую прелестницу она не могла бросить на улице.

Понимала, что все это совпадение и. совершенно не имеет никакого отношения к  Цыле, но , но она же не бросила ее  маму на улице
- А может , Цыля  перевоплотилась в рыжую кошечку. Ведь  на фотографии у нее были такие огненные волосы…


-









-

























 
 




 

 

 
 








 
 
 



Синагога  Бейт- Рахель в Тбилиси

Тогда я впервые приехал в  Грузию.
И    прежде всего меня поразили … многонациональные тбилисские дворики. В один вечер вынесла угощение для всех грузинка Тамара, к ней присоединились
.
 со своими  выпечками и  фруктами  еврейка Белла , армянка Карина.
Назавтра пригласила   всех  на  пиршество их русская соседка Валентина…
Как  мне найти в многомиллионном городе тот дворик по улице Батумская, где когда-то жила семья моего брата?- думал я  еще  в столичном аэропорту. 
Как мне найти  " русскую " синагогу", куда мы шли всем двориком на праздник Симхат- Тора?-  размышляя я, уже путешествуя по улицам города.
Вы знаете для чего?
 Я никак не могу  забыть тот фантастический танец  евреев с грузинами, армянами, русскими, хотя прошло  уже столько лет…
 Множество людей   тогда  радовалось празднику Торы  возле  синагоги Бейт-  Рахель, куда  также пришел  я вместе  с   жители дворика по улице Батумская.
Для меня это зрелище  было необычным!
 Нигде подобное не видел -    ни в тихом Минске, ни в контролируемой сотрудниками органов  Москве.
  Тбилиси, еще тогда , в советское время дышало внутренней свободой.
 И в будни, и в праздники!
Поэтому  евреи отмечали  праздник рождения Торы не  тайно , а  открыто,  выйдя на улицу . И  вместе с ними радовались другие.
 Находясь  в Тбилиси летом 2016 года, я снова  решил  зайти в эту синагогу. Но проплутав несколько часов тщетно, вынужден был смириться, что не могу ее найти.
 Зашел в один из двориков за открытой железной калиткой. Благо , под тенистыми деревьями  находилось какая-то закусочная.
 Грузинские шашлыки вместе с бокалом красного вина были необычайно вкусными.
 Ушла усталость, как будто долго и не бродил по городу.
 Вдруг мой взор упал на надпись на старом здании, которое стояло напротив:" Бейт- Рахель- дом Рахель".
 Эта и была та самая синагога, возле которой мы много лет тому назад кружили в танце и какую я… искал.
Не случись бы это со мной-  никогда бы никому не поверил!
- Ты захотэл  увидэть  синагогу? И увидэл! Сам Бог тэбя прывел сюда.-- многозначительно поднимает вверх палец  хозяин заведения.- И наливая вино  в мой  бокал, продолжает :"Я  хочу поднять  свой    тост за эту  синагогу, которая каждый день мне дает  новых  посетителей".
 Оказывается не только я , но  и другие хотят увидеть   в Тбилиси  " русскую" синагогу.
Возможно, в другой стране, кто-то бы тяготился соседством с ней .
 Но только не в Грузии!
 Вы знаете, когда она была построена?
На рубеже 19 и 20 веков, когда евреи из России открыли для себя Грузию.
Страну без антисемитизма!
Именно тогда многие из них  начали переезжать сюда из центра  Российской  империи. Сколько десятилетий   в " русской" синагоге  била ключом еврейская жизнь! Даже тогда, когда в других советских  столицах, синагоги были закрыты…
Сейчас,  конечно не те времена, но желающие, могут всегда к ней  прийти.
 А синагога грузинских евреев находится на одной из самых оживленных улиц города,  буквально в пяти минутах от синагоги Бейт- Рахель.
  Ее найти очень легко!


 
Когда поднимаешься от Метехского замка  к площади Свободы, на правой стороне  улицы Леселидзе стоит в несколько этажей красивое здание  с    еврейским  семисвечником - Менонорой возле входа. 
Это и есть Сефардская или Алалцихская синагога, которую построили в 1913 году.
 Прекрасное  архитектурное здание, красиво оформленное внутри, оно, конечно, не столь посещаемо, как раньше. Ведь многие уехали в Израиль…
 Но  грузинские  евреи  хорошо  знают:  в родном Тбилиси их  всегда ждет  родная  синагога!
 Есть еще в Тбилиси музей истории и этнографии грузинских евреев, один из немногих подобного рода в мире.
Вы слышали что-то подобное в этом роде еще где-то?
Я не слышал…
 Впервые этот музей открыли еще  в 1933 году.
 Благо , история грузинских евреев ведет отсчет с 586 года до нашей эры.
 Но если советская власть повсеместно крушила христианские храмы,     разве она  могла быть  бережлива к еврейским ценностям?
Хорошо , что еще нашлись смелые люди, которые   многое  сохранили в запасниках и архивах.
И только в  2014 году  в восстановленном здании бывшей синагоги  снова открыли  историко-этнографический музей.
Его назвали именем Давида Баазова-  одного из  зачинателей сионистского движения среди грузинских евреев.
 Здание большое :  светлый просторный зал,  на стендах      документы, экспонаты, рассказывающие о богатой истории общины.
 Вот такая  история грузинского еврейства, которая не… закончилась. Хотя большинство уехало, интерес к прежней жизни общины, не ослабевает. Гости из Израиля , из других стран навещают этот центр. В музее  множество редких материалов,  ценнейших экспонатов! Их отбирала по крупицам в запасниках других музеев доктор  искусствоведения, главный куратор музея Изобразительных искусств Лела Цицуашвили.

То , что десятилетиями не выставлялось, а  пылилось где-то в архивах после закрытия этнографического центра, с ее помощь обретало новую, вторую жизнь.
 Вместе с Лелой трудились по сбору документов, организации музея ее грузинские друзья- художники, реставраторы, историки…
И  вот сейчас, когда  я слушаю горячее, проникновенное выступление Лелы,   чувствую, что для нее каждый документ , каждая реликвия- не просто музейная редкость.
 А что-то больше…
  Понимаю, что так говорить  может только  такой человек, которому здесь все … близко!
.
Так  и… есть!
 Лела  Цицуашвили- не только грузинская еврейка, она еще  и  внучка бывшего директора  этнографического  музея...
Еврейская тема в Тбилиси нескончаема, как   нескончаема история и   связи  между двумя нашими  народами.
Казалось бы, про все уже рассказал, но иду по городу и вдруг замечаю  на одном   из домов надпись: "   Иерусалимская  улица".
-Пройди дальше,   выйдешь на Иерусалимскую площадь,  подсказывают  мне в газетном киоске.
В следующий свой приезд, я ее  обязательно  навещу.
 Интересно, почему эту площадь и улицу так назвали?
 А еще мне  хочется побродить по залам исторического музея грузинских евреев.
 У меня ведь  остались   невыясненные  вопросы.
Вы думаете  так быстро  можно узнать историю в   2600 лет?..


Фёдор, наш сосед ,когда напьется , всем предлагает остатки своей бутылки: « Пей, не жалей! По одном, одном- все помрем…».
 А ты, что скажешь?
- Я скажу, что посиди со мной.


 





   Шанхайское гетто в  Хункоу
 … Мы идем по маленькой улочке. Она до того тесная, что две машины идущие навстречу  , не смогут  на ней  вместе разъехаться. Поэтому здесь  основной вид транспорта- это велосипеды, реже- мотороллеры.  Домики на  улочке невысокие , а квартирки до того   крохотные , что   в них  нет даже места  ,  где высушивать белье. Поэтому хозяйки развешивают его прямо  на  улице…
 
Совсем  рядом шумит многомиллионный  Шанхай,   небоскребы- великаны уходят  далеко в небо, разноцветная реклама просто сбивает с ног. Сумашедший ритм  города- много- миллионника.
 А  в квартале  Хонкоу  остановилось время.
Возле одного из подьездов вижу на  скамеечке седого человека. Судя по тому, как осматривает  всех проходящих, чувствовуется ,  что он здесь старожил. Наши взгляды встретились…
- Знаете ли вы , что  на вашей улице было еврейское гетто?- спрашиваю я у него  с помощью переводчика.
- Знаю. Мои родители часто рассказывали , как они жили вместе с евреями  в гетто. Я родился уже после  войны, но хорошо помню семейные воспоминания.
- В мае 1943 года всех евреев Шанхая переселили на нашу улицу. Вы видите, какая она бедная , густонаселенная сегодня? Можете представить, какой она была тогда?  Именно сюда отправили  всех евреев с центральных улиц Шанхая.
- А  куда перевели местных жителей?
- Никуда. Все жили вместе.  На площади     менее трех квадратных километров  соседствовали 100  тысяч … китайцев и более 30 тысяч евреев.
- Улица была отделена от города?

- Нет,  дома не были обнесены ни стеной , ни  колючей проволокой. Куда было бежать евреям в Шанхае? Белого человека  японцы сразу бы вычислили в  многолюдье.
-Китайцев и евреев обьединила общая нелюбовь к поработителям?
- Япония была союзницей Германии, напала на Маньчжурию, захватила Шанхай. Как  китайцы могли смириться с этим?
Евреи принесли в Китай западную культуры. Еще сегодня стоят массивные в стиле английских построек  целые кварталы  в Шанхае. Местные жители оценили вклад евреев в наш город. Кафе, кондитерские ,  банки, магазины – все это изменили Шанхай.   Они  начали к нам   приезжать в конце 19-го века, спасаясь от погромов в России, а еще раньше сюда приехали из восточных стран. Евреи- старожилы  и  помогали на первых порах , тем  кто вырвался из  довоенной Европы.
… Старый китаец говорил медленно, случайно встреченный мной парень из России и живущий здесь , переводил мне    , сказанное им , а я  не мог поверить ни в то, что вижу. Ни в то , что слышу.
 Господи! Как далеко Шанхай от бывшей   моей Беларуси , где создавали повсеместно гетто и , умерщвляли моих соплеменников , в том числе и моих родных.
 Как  далеко  Шанхай от многих   стран, которые  не только    сдали  своих  евреев, но и помогали  их уничтожать.
 А небольшой тогда захолустный Шанхай принял до войны  больше евреев, чем вместе взятые Австралия, Южная  Африка, Канада,  Новая Зеландия. Всех, кто успел добраться до его берегов , шанхайцы  принимали  даже без визы.
 Несколько раз японцы намеревались уничтожить здесь еврейское гетто , но всякий раз что- то мешало. Говорят какие-то  обстоятельства, а может здесь  наконец  проявилась   Божья воля , или Глас  Всевышнего?
 Видимо ,  он уже не мог  допустить того, чтобы хоть какая-то тень легла на китайцев, которые разделяли с несчастными и хлеб и крышу.
- В  нашей школьной программе есть специальная глава о  Холокосте , а  школьники согласно  учебному плану, обязаны посещать еврейский музей,- рассказывают нам его сотрудники.
  Я вижу ,как возле   экспозиций теснятся   старшекласники, туристы. Большинство  китайцы, хотя  были также   европейцы,
, американцы, израильтяне, евреи из  ряда стран.
 Рядом – синагога Охель Мойше- просторное трехэтажной здание.
 Все, как и везде?
 Но с одной  стороны- здания огромная шестиконечная звезда, с другой- красное знамя Китая – и тоже со      звездами.  На втором и  третьем этаже – музейные залы, рассказывающие о  еврейских беженцев Шанхая,  их счастливом   спасении и совместной жизни с  китайцами в годы войны.    Во  дворике еврейского центра – памятник   убежавшему  от нацистов  в  1939 году  Якубу Розенфельду и, ставшему через  десять лет генералом, национальным Героем  Китая.  Врач по профессии ,он спас тысячи китайцев, подготовил целую плеяду специалистов и в неполных 50 лет умер  уже в Израиле.
… В последний   вечер в Шанхае я снова бродил по его освещенной набережной, любовался   плавающими по реке   

 Кораблями, ярким светом улиц и проспектов , а потом взяв такси , попросил отвезти  меня на  самую маленькую, самую тесную улицу города. Вы, видимо , догадались , куда  я приехал и для чего? Да ,   я хотел  наедине  побыть  с улицей бывшего еврейского гетто, которая спасла тысячи евреев.  В моем городе такой  спасительной улице не оказалось. И не только в моем городе. Поэтому 6.000.000 миллионов евреев уничтожено( говорят, что эти данные занижены в два раза)
 С небольших окошек струился свет. На минуты мне показалось , что ярче его нет в Шанхае…
 Через день я улетал в Израиль. Серебристая стрела скоростью 300 километров в час , привезла нас в  аэропорт. Навстречу нам катили чемоданы туристы с чисто еврейской внешностью.
 Возможно, среди них был кто-то из наследников  выживших?..

 
 



 
 







Зина.

Израильтяне в русской бане
 Вы скажете: « Тоже невидаль, русская баня»!
 Может , для  вас  ,живущих от Москвы до Бреста , она и невидаль, а вот для нас,  сегодняшних  израильтян,  русская баня – настоящее  наслаждение!
 Скептики , конечно  могут улыбнуться. Вам ли, печалиться?  Нам до одного моря  не  легко добраться, а у вас пять морей!
 Так то  оно так, только море хорошо, а баня- лучше!
 Приехал как-то я  в Беларусь   со своим внуком    Бени , а он уже коренной израильтянин .Решил  побаловать себя  банькой с  березовым веничком и, его  приобщить к ней.
Заходим в предбанник. Миша , мой старый детский друг, снимает  с себя всю одежду . Я тоже сбрасываю последнюю амуницию , а у моего внука  глаза  становятся, как шары.
-Мы будем  бли бгадим( без одежды?- мешая русские и ивритские слова,-  не понимает  он.
- Да! Без бгадим! Быстро раздевайся, пар  выходит!
- Какой пар? Откуда выходит?
 Израильский ребенок, знает ванную комнату,  бассейны , море, но баню, баню? – О  ней он никогда  и не слышал!
Залетаем вместе в парилку. Горячий  воздух охватывает нас.
- Бени быстро на полку,- командует Михаил, поднимая вверх  березовый веник.
 Я  успокаиваю мальчика: « Бени , это совсем не страшно».
- Больно?
- И не больно.
 В это время Михаил начинает слегка стегать моего мальчика по спине , ягодицам , по всему телу.
  Прошло пару минут.
- Ефим,  тагид ло,  зэ  маспик. ( Скажи ему, что хватит).
Всё -так всё! 
- Вау- вау,- то ли восторгается, то ли негодует  Бени на улице.
 А сейчас- в холодную бочку.
- Эйзе бочку?( какую бочку)
-Вот в  эту- железную! Давай!
Мой внук   опускается в неё-  и  в глазах такой же ужас, когда он   впервые зашёл в парилку.
- Кар ли! Кар-( холодно мне, холодно)!
- Вылетай !- командую ему.
Я , конечно,  и Михаил всю малину себе  испортили, но Беню к русской бане  приобщили.
 - А теперь к нашему столу,- улыбается Аня,- приветливая хозяйка дома.
 В беседке, где мы расположились за столом, и яблоку  негде упасть, столько здесь всего! 
 Бени смотрит  на стол: ни хумуса, ни тхины, ни фалафеля, ни прочей знакомой  ему  израильской еды.
 Но как аппетитна   новая картошечка под укропом, свежие   зелёные огурчики,  яркие помидоры,салаты, мясные блюда!
- А теперь будем замачивать баню,- улыбается Михаил, разливая  стопки.
 - Поверь мне!  Всё , что ты здесь  видишь, вкуснее твоего хумуса,-  толкаю внука в плечо.
 Что ему остается делать?
 Проголодался,  начинает  понемногу  есть.
 Только каждый раз наклоняется ко мне и спрашивает: « Ефим, это кашер»?
- Наши друзья уже знают, что  мой внук, как и  большинство израильских детей, не ест свинину.
 - Не волнуйся,- Галя    погладила его  по плечу,- мы тебе  приготовили курятину. Смотри, сколько курей у нас во дворе.
 У моего внука глаза  становятся еще больше, чем в бане.
- И вы их сами…режете?
- Нет. Нашелся Михаил, они нам несут яички, а мясо мы покупаем в магазине.
  Вечерело, комариный рой налетел на беседку. Солнце опустило свои последние лучи над Климовичами.  От бани и вкусной, крестьянской пищи было такое блаженство,  что даже не хотелось расставаться.
- Има, има,- услышал я за беседкой голос своего Бени,- ты представляешь, бли бгадим,  мы пошли в баню. Там был  такой хам меод( очень жарко) а потом веником, как начали меня бить прутьями по голому тахату( попа) , по всему телу.
- Какой ужас!- скорее я догадался, чем услышал слова дочери.
- Эйфо  Ефим( Где Ефим?) Ох, и задам я  ему сейчас.
-Има, има, ло  царих( мама, мама, не нужно).   
 Помолчал и снова продолжил свой репортаж: « А куры здесь ходят прямо по двору и, никуда не убегают. Картошку  не нужно покупать, растёт возле дома. И огурцы , и помидоры. А ещё   здесь в сарае  я увидел , знаешь кого?  Свинью? Живую, ,большую свинью, она   смотрела на меня и   громко  хрюкала.  Я  мог упасть прямо  к ней, когда очень низко наклонился.
- Бени,- постучал я  по стенке  беседки,-   ты хочешь, чтобы завтра  твоя мама  прилетела  за тобой?
- А что и пошутить нельзя?- совсем разошёлся мой внук.
 - Нравится тебе в Беларуси?
- Ещё как!Только я не понимаю, почему 
 после горячей  бани нужно  прыгать  в  бочку с холодной водой, а потом греться  водкой?
-Дорогой,  Бени! Чтобы это понять, здесь  нужно родиться…











 

 



  Вот и вся история! Вы спросите, где она была  и была  ли   на самом деле?  Или я  всё выдумал? Конечно , была!  Могу даже сообщить адрес, где она начиналась: Беларусь, Кричвв, улица Советская ,








 


 Семейная тайна
 Лиза домой не шла, тяжело брела , отдыхая  по дороге.  Жаркое солнце пекло в голову, в спину, было жарко даже в тени деревьев.  Зажало сердце.
-А-а, - махнула рукой,-умереть бы сейчас, чтобы   исчезла душевная боль. А с ней и стыд, ощущение ненужности.
Утро было таким радостным, светлым.
Как девчонка , перескакивала со ступеньки на ступеньку. По улице бежала чуть ли  не  в
 припрыжку.
- Сафта( бабушка) Лиза, ма кара им лах( сноска),- недоуменно посмотрел на нее  десятилетний внук  Наумчик.
- Ты  просил новый компьютер. Подожди чуток, куплю  его тебе,- обняла бабушка рыжеволосика.- Сколько ей надо?



  Вчера сообщили, что должна  прийти на заседание комиссии по проверке  документов на получение денег из Германии, как выжившей в Катастрофе. Старшие сестры  уже их  получили, а вот Лизе все задерживали:  что то не хватало.
- Председатель комиссии,  отодвинула  папку с документами Лизы в стороны и отведя взгляд в сторону  ,тихо сказала:
- Извините, но вам   отказали  в получении компенсации.
Лиза покраснела, словно она совершила   какой-то нехороший поступок. Что-то похожее было в детстве, когда  в голодном детстве   взяла из гнезда яйцо , где неслись куры и выпив его положила обратно.
-Девочка моя! Я тоже была такой же шалунишкой, когда от голода сводило живот.  Что взяла яйцо полбеды,   некрасиво, что хотела скрыть это от нас. Никогда ничего не делай втайне от других- тогда краснеть  не придется ,- поучала ее мама.
 Мама дочь любила, как всех трех старших дочерей, только вот смотрела она на нее с большей нежностью.
Старшие сестренки только шушукались в сторонке,  а Лиза им показывала язык: мол, я маленькая – мне  больше других положена материнская ласка.
 Когда это было? Все пролетело одним днем ?А в начале девяностых годов всем кагалом  рванули в Израиль. Вначале в почете были фронтовики: им и пенсии, и всякие материальные льготы. Когда  их почти уже не остались, вспомнили о детях Катастрофы. Они ведь тоже жертвы войны.
 А Лиза, оказывается никакая не жертва? Кто же она?
 Ноги домой не шли: села на скамейку под двумя пальмами. Солнце – безжалостное сразу же начало жалить.
 Но Лиза не замечала , как к ней ни жары, ни время, пока не увидела, как к ней бежит ее внук Наумчик.
- Сафта! Сафта, Эйфо  а хаят ? Ани хикити лах( сноска).
 Прижала к себе мальчика, поцеловала в его вихрастую головку:
 Иди к маме, я скоро  приду.
Направилась к старшей сестре Маше.
- Если есть какая-то семейная  тайна, что  не знаю?
 Сестра посмотрела куда-то в сторону, тяжело вздохнула, подошла к Лизе обняла её.
- Я дала маме слова, что расскажу тебе, когда уже нельзя будет молчать. Только ты не перебивай меня, выслушай до конца.
…  Сонечка, темноглазая молодая учительница  добралась до Оренбурга осенью сорок первого года. С одним  вещевым узлом  и двумя маленькими детьми.
- Счастливая я,- думала про себя, прижимая к груди  дочерей- Машу,Аню,
 Даже не верила, что позади остались бомбежки,  товарные  вагоны, пересадки с поезда на поезд, бессонные ночи на каких-то вокзалах, прямо в степи.
- Девоньки, теперь не пропадём,- говорила сама себе.
 С  узлом через спину, с двумя  дочерями за руку так и заявилась в областной отдел народного образования.
-  Я беженка,  работала в Беларуси учительницей. Готова уехать в самую дальнюю школу. Главное, чтобы был угол и кусок хлеба для  моих детей.
- Какая ты черноглазая ,-улыбнулся  хозяин кабинета.
- Еврейка я, но это же не причина, чтобы не взять на работу?
- Конечно, не причина! Обязательно, возьмём. Ибо   уверен, что ты не подведёшь. Кстати , меня зовут Михаил Израилевич. Я из Москвы, вот недавно принял отдел.
 Сонечка подскочила к столу, прижала руки к груди: « Я  так рада, так рада!»
     Серафима Архиповна, стальным взглядом пробежала по новой учительнице.
- Будешь вести два класса- первый и третий. Я второй и четвёртый. Не вздумай на моё место, сразу предупреждаю. Я здесь заведующая!
-О чём вы говорите! Я и так благодарна вам за всё: встретили,  помогли с квартирой, покормили с дороги.
- Хватит, хватит, Это я так. К слову. Муж на фронте, сын  тоже, Ляпнула по дурости. Мол, приехала на всё готовое.
- Да , готовое. Мужа, как забрали перед войной, так и не знаю, где он. Отца и мать выбросило из вагона во время бомбёжки. Меня зацепило осколком, не знаю, как выкарабкалась. Хорошо, что хоть добрые люди   помогли с детьми.
 Домик окнами выходил на реку Урал, громадные льдины  карабкаясь одна на одну, проплывали возле берега.
 Соня встречала первую весну на новом месте. Было еще холодно, а голодно всегда.
 - Учителька наша, кожа да кости,- судачили о ней бабы в селе, нужно как-то подкормить.
 Вот и зачастили к ней соседки.
Кто  хлебным караваем, кто с ведром картошки…
Всё бы хорошо, только стала Соня замечать, что новый заведующий школы, присланный на замену Серафимы  Архиповны   стал с ней заигрывать.
 Сонечка дала ему знать, что ей это неприятно.
- А твоё мнение меня совсем не интересует,- грубо ответил он, закрывая  класс  на ключ.
- Кричи  не кричи- никто не услышит,- и  с силой навалился на неё.
 Домой Соня не хотела идти, побежала с растрёпанными волосами к реке Урал, хотела броситься в её бурный поток, чтобы смыть с себя позор и грязь.
- Девонька, не дури,- остановил её  паромщик. У тебя дети. Всё перемелется- мука будет.
 А потом родилась ты,- посмотрела на Лизу,- или мама не хотела делать аборт, или в селе не могла. А до города добраться было непросто.  Когда освободили Беларусь, мама с нами вернулась из тыла  домой.  Отец остался в живых тоже  вернулся . Понимал, что мама ни в чём не виновата, но вначале не мог её простить. Но позже принял, полюбил, записал на свою фамилию. Когда мама умирала говорила мне, что ей советовали записать тебя на год   позже  , но она не соглашалась. Мол, девочке не зачем прибавлять возраст. Как будет- так будет.
 И никто бы ничего не узнал, но ты подала документы в комиссию для получения компенсации из Германии, как выжившая в Катастрофе. Но отец не мог к нам приехать, ибо Беларусь была оккупирована.
- Вот почему мама  на меня смотрела всегда с жалостью, а вы шушукались в углу.
- Сестра, что об этом сейчас говорить? Ты наша была и есть. У нас одна мама. А что у тебя другой отец, так можешь его мысленно поблагодарить: он дал тебе жизнь.
 Кстати, я даю тебе идею. Напиши в Оренбургскую область письмо, может  у тебя там есть братья, сёстры, если нас уже не признаёшь,- улыбнулась  Маша.
 Они обнялись крепко- крепко, как в детстве.
-  А внуку я куплю компьютер из пенсии, обещала ведь,- проговорила Лиза,- не говори ни своим , ни моим ничего. Пусть всё будет, как будет. Сколько уже нам осталось.
 А над  Ашдодом  всходила полная луна… 


 
Синий номерок на руке

 Н-о-о!- погоняя коня дед  Иван В овчинном тулупе ,  шапке- ушанке, вытирая нависшие сосульки на бороде, он хотел ехать быстрее. Но конь то ли от холода, то ли от усталости,  его  не слушал .   
 Было видно, что деда что-то гнетёт: он беспокойно оглядывался  назад, бросал взгляд на солому, раздвигал её в сторону, что-то рассматривал.
- Ить, мои пироги! Что я бабе скажу?- разговаривает сам с собой.
 Утречком выехал в сторону города: хотел заехать на рынок, старые боты совсем сносились. Для обмена взял с собой ведро картошки. О не доехал.  По дороге его
 остановили « нарукавники». Так дед Иван называл полицейских, которые на рукава нацепили проклятые повязки.
- Дед, как ты проехал оцепление?  Теперь стой- ни туды , ни сюды,- иначе толкнул его автоматом Кольян, самый непутёвый хлопец  из их деревни. Пошёл служить к немцам , на людей не смотрит, рычит, как пёс. С дедом Иваном ещё обошёлся по- человечески. Помнит, видно, как его снял с льдины во время паводка.
-Лучше бы он , вражина   утоп тогда,- сколько раз уже говорил себе Иван.
 Впереди показалась колонна, подгоняемая полицаями, овчарками. Теперь дед понял , почему его завернули, заставили освободить проезжую часть, спуститься в овраг.  Он слышал про расстрелы евреев, но никогда не думал, что станет свидетелем их отправки на казнь. Стараясь не смотреть вверх, не слышать крики людей, он обхватил голову руками, закрыл лицо.
- Нет этого! Нет! И ничего не было. Вот сейчас отдохну и поеду дальше. Дальше. Боты совсем разошлись - успокаивал сам себя.
 Обернувшись назад, на ворохе соломы, он увидел какой-то сверток. Подумал, что кто-тог из проходящих сбросил ему ненужную одежду или еще что-то?
 Но когда открыл его, увидел маленького ребёнка, который безмятежно спал.
- Ить, мои пироги! Сразу понял дед , что произошло? Одна из узниц перед расстрелом бросила ему на повозку своего ребёнка. Мол, спаси, добрый человек!.
 Гнал коня по зимней дороге, боясь застудить ребёнка. Увидев, что уже отъехал далеко, остановился, переложил сверток за пазуху тулупа. Увидев  заиневшее  личико, стал отогревать его своим дыханием, растирать руками. Прижал к своему лицу, вдруг почувствовал, что ему стал дорог этот найдёныш.
- Звери! Скоты! Нелюди,- стал он кричать на весь заснеженный лес, удивляясь себе самому. Вчера он думал, что война его не касается. Говорят же, что против жидов и комиссаров. А он и не жид, и не комиссар. Обычный мужик. Далёкий от политики, советы его не баловали, год за годом подчистую выгребали зерно из его амбара. Считал,  что  так и должно быть: страна строится. Но когда пришли  немцы  , подумал, что ему хуже не будет. Хотя ненавидел и их , и их наймитов.  Не мог же он им улыбаться, когда его сыны против этих супостатов воют. Но он сам лично соблюдал , можно сказать нейтралитет. Вы меня не троньте, и я вас не трону…
 И вдруг это маленькое еврейское дитя в нём всё перевернуло? И выхода нет! Почему , нет? Есть! Повернуть корня обратно и завести этого ребёнка в комендатуру. Ещё наградят! Соль дадут или даже корову? Напишут о его подвиге в продажной газетке? Только отправить невинное дитя на верную смерть- это подвиг? Это же не по христиански? Господь запрещает убийство? Даже если оно произошло не своими руками? Но тогда я подвергаю опасности себя, свою Евдокию?
 А конь словно почувствовав сомнение деда Ивана, помчался  рысью в сторону села.
- Слава тебе, господи,- перекрестился старик,- ты дал мне силу пересилить себя.
- Девочка!- воскликнула Евдокия , развернув свёрточек,- она же голодная, холодная.
- Дед,- я буду её разогревать,- а ты бегом к Марии.
- Зачем к Марии? Она же всему селу разнесёт?
-Пень ты старый! Она родила недавно, попросим покормить девочку.
 Сбрасывая с себя фуфайку, Мария на ходу расстегнула кофточку и вывалила из отворота огромный шар.
- Дед, закрой зенки! Тебе другую цыцку( грудь ). На беларуском языке) дать,- пробовала шутить и сразу же осеклась, увидев на ручке ребёнка вытатуированный синий   номерок.
- Что же вы мне сразу не сказали? Я думала , у вашей сродственницы пропало молоко? А это же?...
- Богом тебя прошу, Марусенька! Век буду молиться за тебя им твоих детей. Забирай хату хоть сейчас, а я с бабкой перейду в старую избу, но не губи, не доноси в полицию. Чем дитя виновато? Что родилось в еврейской семье? Я тоже вначале подумал лучше  всего сдать дитя в комендатуру и дело с концами- никто  бы и не знал. Но, что я Богу скажу, когда он призовёт? Что, Манька скажешь, когда предстанешь перед  Господом?
 Манька ничего не говорила, она оторопела и не знала, что вымолвить, только ртом глотала воздух.
 А девочка пригревшись возле тёплой большой груди, ротиком сделала одно движение, второе, третье и положив на неё  изувеченную ручку , начала активно сосать, утоляя свой голод.
- Иване! Ну и разумная ( умная на беларусском языке) у тебя жидовочка! Сразу сообразила, что нужно делать. Она же теперь тоже моя! Моя девочка! А что евреечка,  никому не скажем. Правильно я мыслю деду? Пусть твоя бабка ухаживает за ней, а я буду заходить к вам в гости. Все же ходят, кто за солью, кто за спичками. Только больше ни-ко-му ни гу-гу?
 А кому говорить? Хата Ивана в лесной зоне. Дороги разбиты, можно сказать, что их и нет. Темнеет рано. Как только свечереет, Евдокия с Вольгой- так назвали  девочку- на печку. Своих внуков Бог пока не дал. Двоих сыновей забрали в армию ещё до войны- не успели завести свои семьи. Правда , у старшего была девушка- Зоя! Ну до того непутёвая, что сын Апанас не осмелился на ней жениться. Вчера как раз заявилась, глазами зыркнула по сторонам, заметила малышку, которая ковыляла по избе.
- А это откуда?
- Передали родственники из Минска. Голодуха там, а у нас  огород, всё своё, легче прокормить ребёнка.
- Да у вас от родясь не было никого в Минске.
 Племянник мой там жил и живёт. Давно ещё уехал на строительство тракторного. Вот и карточка ягоная со мной- на всякий случай дед Иван подготовил легенду для чужих. И не придраться: так было и в действительности.
Ничего не ответила непутёвая, но зачастила. Дед Иван пыхтит, Евдокия подбуркивает,с но не могут же они ей прямо сказать, чтобы не приходила. Вдруг заподозрит что, будь она неладна. Да и может склеется с Апанасом? Что он тогда скажет, когда  узнаёт, что его дивчину выгнали из хаты?
 Вольга привыкла к Зое- как та в дом- бежит навстречу, ручки протягивает. Клавдия обычно правую ребёнка плотно перевязывала, чтобы нельзя было на ней увидеть синий номерок. А на этот раз повязочка ослабла, сползла ниже и … открыла искалеченную клеймом ручку.
 Увидев её, Зойка сразу же изменилась в лице, грубо оттолкнула от себя ребёнка.
- Жидовку прячете? Вон оно что? Выдумали какую-то околесицу? За дурочку меня принимаете? А я вас, хитроумных раскусила: сразу догадалась , что к чему. Но не было доказательств, поэтому и ходила…
 У деда и на этот случай был приготовлен спасательный вариант. Зная каверзный характер Зойки, решил её уластить.
- Сядь на лавку( скамейка на беларуском языке),- Обнял девушку за плечи,  точно как всегда делал его  Апанас и начал разговор по душам:
- Ты же не чужая- своя! Ты думаешь немцы надолго? Придёт время- погоним мы их отсюда. Вернётся Апанас- поженитесь! Правда, Евдокия?  Мы оба сыну  скажем, что  ты нас не выдала, помогала с девочкой Никого и ничего не боялась. Мы его  уговорим! Уговорим.
 Видя, что девушка колеблется, стал говорить резче:
- Допустим, ты побежишь в полицию- всё расскажешь. Нас расстреляют, ребёнка тоже. Тебе дадут щепотку соли за помощь немцам,  а придут  наши, куда ты побежишь? Нигде не спрячешься. Да и Апанас за нас тебя из-под земли достанет! Отомстит, как пить даст, отомстит!
- Хорошо,- Зойка разняла тонкие губы, никому не скажу, но у вас есть хорошая корова. Возьму её!
- Нет! Вскочила с лавки Евдокия,- ни за что! Я не оставлю внучку без молока.
- Уже внучку? Ну и дела,- нервно расхохоталась Зойка,- тогда заберу годовалого кабанчика. У вас второй подрастает.
- Забирай! И рот- на замок! Иначе тебе не жить! Вот этими руками,- Иван поднёс к её лицу свои огромные, как лопата, ладони, придушу…
- Деда  Иван! Мы же свои, почти родня? А кабанчика вы мне даёте в помощь, как своей будущей невестке? Так?
 До самого освобождения  от фашистов Беларуси Зойка больше не появлялась. А как только освободили Минск, прибежала вся такая нарядная, волосы в кудри завила.
- Жду Апанаса,- заявила с порога.- На этот раз он будет мой! Никуда не денется,  а баба я горячая! У-х-х!- И повернувшись на каблуках добавила:
- И вы обещали за меня словечко замолвить. Не забыли?
- Згинь, нечистая сила! Каб  вочы мае цябе не бачыли,- Евдокия вылила ведро мутной воды в сторону Зойки.
 В доме Ивана ждали сыновей, очень ждали. Подросшая за годы войны Вольга, каждый день бежала на луг, чтобы нарвать полевые цветы и поставить на подоконник .
-Для таты( для отца),-радостно говорила она Ивану и Евдокии. Та только вытирала слёзы краешком платочка и разводила руками.
Прошёл год, наступило новое лето. В доме всё также ждали сыновей, всё также Вольга  ставила  цветы на подоконник для таты.
- Сегодня самые прыгожыя( красивыя)!Помнишь, бабушка, мы их с тобой в палисаднике посадили?- Бросилась к ней на колени.
- Ты думаешь, если самые красивые, то твой татка придёт?
Девочка только качнула головой в знак согласия и вдруг стремглав побежала  к порогу, увидев в коридоре военного с чемоданом.
- Татка!-  бросилась к нему на шею.
 Апанас только успел отставить в сторону костыль, ничего не понимая, прижимал  к себе девочку.
 Так и вошёл в хату- одна рука на костыле, вторая держит не отпускающую его Вольгу.
 Родители бросились к нему,  царапая лица о его жёсткую бороду.
 Рядом с ни м- таким большим, в офицерском кителе, они возились возле него, как маленькие дети. Обнимали сына, гладили, спрашивали , спрашивали. И даже вначале не заметили за его  спиной черноглазую девушку с офицерскими погонами.
- Это Рита, моя жена. Вместе воевали,- представил её1 своим родителям Апанас.
 Сели быстренько за стол, Благо, ждали  с дня на день. Евдокия постаралась так постаралась! Апанас и Рита тоже опорожнили свои вещевые мешки, радуясь встрече.
 Но больше всех радовалась  малышка. Она ни на минуту не отходила от Апанаса, не отпускала его руку от своей. И вдруг, её правая ручка оголилась, высветив на ней крохотный синий номерок.
 Рита, которая с первой минуты не сводила глаз с малышки, следила за каждым её движением, за каждым словом, быстро подскочила к ней, поднесла к своим глазам её ручку с цифрами. Потом мгновенно  сбросила с себя гимнастёрку  внимани я ни на кого, рядом с детсокй ручкой  положила свою- и тоже с синим номерком?
 Посмотрела на Апанаса, деда Ивана, Евдокию и вздохнув словно перед прыжком, стала сверять цифры на двух руках.
-  В концлагере я попросила выжечь вначале татуировку  мне, потом дочери, чтобы быть в беспамятстве и не слышать её крик, видеть горящую руку. У  неё должен быть номер больше на единицу, больше на единицы, больше на единицу…
 И вдруг пронзительный крик вырвался из  её груди:
- Это моя дочь! Моя Ревекка! Прижав девочку к себе, вскочила с места, подбежала к деду Ивану.
 Это вы! Это вы спасли моего ребёнка!  Невероятно! Я об этом не могда даже мечтать, хотя думала, думала, думала каждую минуту. Когда я узнала , что Апанас из этой местности, не отходила от его в госпитале.
- Рита- военный врач! Меня оперировала несколько раз, давала мне с вою кровь. Если бы не она, меня бы уже не было на свете,- Апанас встал и подошёл к жене.
- Спасая Апанаса, я думала, а может в это время кто-то спасает мою девочку? Когда нашу колонну гнали на расстрел я смогла  перебросить свёрток с Ревеккой в стоящую возле дороги телегу, а потом и убежала сама.
- Так это вы были,- начал соображать дед  Иван.
- В партизанском отряде вначале ко мне отнеслись с недоверием. Мол, шпионка, а побег подстроили. Из Москвы  распространили слухи по всем партизанским отрядам, что евреи немецкие шпионы.  Из одного ада мы попадали в другой: евреев  в партизаны не брали, а если и брали , то молодых женщин для утех, парней и мужчин отправляли на разведку, с которой они уже не возвращались.
- Не может такого быть?- Евдокия даже привстала со скамейки.
- Всё не может быть, но бывает,- Апанас кивнул головой.
 А Рита продолжала дальше:
Командира отряда был при смерти. – Я  сказала, что  врач- хирург  и попробую его спасти.  Пока делала операцию самодельным ножом, продезинфицировав его в самогонке, возле меня стоял комиссар с наганом. Он держал меня на прицеле.
- Смотри, шпионка! Загубишь командира- тебе не жить.
   Видимо, Бог хотел мне помочь!  Может поэтому  операция  прошла успешно?
Оставили в отряде врачом . Мужа  расстреляли  в концлагере на моих глазах. О том, что дочь жива, даже не могла подумать. С Действующей Армией дошла до Берлина. На подступах к нему, в наш госпиталь привезли тяжелораненого  Апанаса. Типичный беларус, подумала я, увидев его. Чем –то он напомнил мне деда, на телегу которого  я перебросила свою дочь. И я спасала Апанаса , и молила Бога о спасении своей
 дочери.
 Вот! Теперь вы знаете всё,- закончила Рита.
- Да- а! История,- почесал голову дед.
- Век прожила и никогда бы не поверила, что такое случится,- добавила  Евдокия,
  А малышка рассмешила всех: 
 - Деда! Баба! Вы  ничего не поняли? Это же моя мама! Моя мама! Моя! Моя!
   Но,- подняла вверх пальчик,- почему вы мне ни разу  не сказали, что вместе с отцом   придёт и   мама? Я же не знала, что нужно ставить

два букета цветов!
 Вы спросите ,  что было дальше?  Зачем подробности? Всё и так  сложилось
очень хорошо!