-Ай-я -яй, ай –я –яй, - обхватив голову руками, стонал мой отец Давид, - ай-яй-яй.
Но… не всегда.
Не будешь же днями ойкать, когда дети выросли со своих пиджаков, а сапоги открыли рты: солдату нужно было как-то кормить семью.
Но когда наступала ночь, к нему снова приходила боль.
Опершись на суковатую палку, мой дед Залман сидел на скамейке и сгибал палец за пальцем: «Жена Сара – раз, сын Муня - два, дочь Злата - три, дочь Хана - четыре, старший брат Айзик – пять» и так дальше - тринадцать Златкиных, расстрелянных в Климовичском гетто.
Я понимал отца, деда, но сам этой боли не чувствовал. В уютном домике мы, пятеро братьев, были безмерно счастливы в окружении друг друга и родителей. Хотя уже с детства обнаружили, что у нас нет ни одного родного дяди или тети со стороны отца.
Когда он ушел из жизни со своей болью, моя боль так и не проявилась. Но я ошибался, она просто притаилась, ждала удобного случая. Вскоре он представился.
Голубоглазая девчушка в военной форме - правнучка Златы - двоюродной сестры моего отца, приехала в Израиль с Урала. Пришла к нам впервые, весело смеялась до тех пор, пока ей не показали газету с именами погибших родных. Аня сняла с себя солдатскую сумку, приблизила пожелтевшую страничку к своим глазам:
- Это же Белла, родная сестра моей прабабушки Златы, а это Айзик, отец моей прабабушки. Они все остались в гетто. Поэтому не родились мои троюродные братья и сестры? Поэтому не родятся четвероюродные братья и сестры моих будущих детей?
Именно в тот вечер я начал писать рассказы о гетто.