В Михалине они жили недалеко от нас. Тихие, спокойные люди. Рувена встречал чаще, когда он гнал своих гусей на михалинское озеро. Зелду – реже, иногда по дороге в магазин, на улице.
Проходили мимо, привечали кивком головы. Мы, дети, знали всех взрослых, а они тем более нас : мы росли на их глазах.
Но Рувен и Зелда проходили мимо каждого, как безмолвные тени.
– Почему они никогда не улыбаются? – спрашиваю у отца.
– Горе у них, большое горе. Сами спаслись чудом, а их довоенных детей расстреляли. Зайди, поговори. Придет время, воспоминания таких людей будут искать – не найдут, – советовал отец.
Очень он хотел, чтобы я написал о той трагедии, которая произошла с местными евреями. Тогда её прятали внутри, не выносили на люди. Не было принято говорить во весь голос о массовом расстреле. Как воспримут власти, соседи?
Поэтому Рувен и Зелда больше думали уже о родившихся детях: назвали их такими же именами, как и довоенных: Арон и Моисей, Рахель и Сара.
Прошли годы, Рувен и Зелда похоронены на климовичском кладбище, их дети уехали из города. А я вспоминаю, о чём мне рассказывал тогда мой отец Давид.
…Всегда, когда я приходил к родителям, он провожал меня домой. Мы выходили за калитку, проходили мимо бывшего сада, спускались вниз к зеленому лугу.
Здесь останавливались, и уже я провожал отца обратно. И так было бесконечно. Вот в одну из таких прогулок, и рассказал мне Батя историю о Рувене и Зелде.
…Война быстро ворвалась в маленькие местечки Белоруссии. Каждый спасался, как мог. Рувена забрали в армию. Во время первых боев его часть попала в окружение. Некоторые солдаты не скрывали, что лучше сложить оружие, чем воевать за коммунистов и жидов, как они говорили. Рувен в составе группы командиров и офицеров пошел лоб в лоб на врага. Другого выхода прорвать « котел» не было. Рувен с ярко выраженной еврейской внешностью был узнаваем мгновенно. Маленький, черненький, с большим носом, и минуту бы не прожил, попав в лапы фашистов.
Прорвались единицы, в том числе и Рувен. В лесу набрёл на вооруженных людей. Могли расстрелять, ибо многие считали евреев шпионами. А те, кто так не считал, тоже расстреливали, не хотели видеть их в своих отрядах. Рувену повезло: его взяли в отряд, стал партизаном. Да таким, что о его храбрости легенды ходили. А каким был переводчиком? Подслушать разговор на телефонной линии, допросить пленных – лучше его никто не мог!
В партизанах встретил освобождение Белоруссии, приехал в родной город, стал искать семью.
Ходит по улицам, спрашивает у людей, может, кто знает, что с ними?
Вдруг увидел женщину: опущенные глаза, что-то шепчет про себя, в странной самотканой одежде.
Чужая, незнакомая, но где я её видел, где? – спрашивает у себя. Повернулся, догнал, посмотрел в глаза:
– Зелда? – не сказал, прошептал, не мог поверить своим глазам.
В ответ услышал: «Зина я, Зина…».
Только по голосу Рувен узнал свою жену, так она изменилась за годы войны.
– Когда начались расстрелы, нас погнали к общей яме. Одна у меня была мысль, как спасти детей? – рассказала ему Зелда. – Понимала, что спасти их никак не могу. Решила: начнут стрелять, сброшу детей раньше себя, может быть, не успеют их убить, прикрою своим телом. Вдруг, не заметят? Останутся живыми, потом как-то выберутся наверх. Иного пути не видела…
Полицейские уже вошли в раж… Евреи смеют сопротивляться, не идут, убегают? Один из них уже приметил высокую красивую женщину с четырьмя детьми, которые прижимались к ней с двух сторон.
Хотел схватить самую младшую: зачем патроны портить? Штыка достаточно! Как тигрица, женщина набросилась на него.
– Вместе хотите подыхать? Я вам сейчас устрою общую смерть, – сорвал винтовку с плеча.
Худосочный, плюгавенький, чувствуя, что природа его обидела в отличие от этой еврейки, он свирепел с каждой минутой.
А Зелда, обняв детей, бросилась в яму, опередив выстрелы на несколько секунд .
…Очнулась вечером под грудой тел. С трудом вылезла, стала искать детей, звать. Не дано ей было знать, что, сбросив их в яму, она продлила им жизнь только на несколько минут. Увидев, что они живые, худосочный добил их в общей могиле. Увидев Зелду всю в крови, посчитал её убитой.
Вылезла, доползла до какого-то дома, попросила воды попить, умыться.
Не дали, захлопнули дверь перед её лицом. Поразило не это.
Поразило, как хозяйка хаты говорила о ней.
– Ты посмотри на гэту жидовку? Не засталася с мёртвыми детьми в яме. Жывучая, сука!
Эти слова резали уши Зельде. Она хотела погибнуть, чтобы спасти детей. Но Бог решил по-другому: спас её, оставил в живых. Значит, она нужна кому-то еще на этом свете?
Большими лопухами вытерла лицо, руки от крови и пошла в лес. Ни волков, ни других зверей не боялась – боялась людей…
Лесной ручей утолил жажду, зеленая кора деревьев, грибы – голод.
Шла через леса – в Россию, подальше, подальше от той зловещей ямы.
В каком-то маленьком селе затерялась. Никто не спрашивал, кто она? Да и по ней было видно, кто? Зелда назвала себя Зинаидой, ничего не рассказывала. Да и некогда было вести разговоры: ждала работа в поле, на ферме. В дом её взяли на самую тяжелую работу в обмен на кусок хлеба и жизнь… Немцы
и полицейские в это болотное село и не лезли, боялись провалиться в трясину… Вот так она жила все эти годы. Жила в каком-то тумане, во сне, мало понимая, где она и что с ней происходит. Так прошло несколько лет…
– Всё! Немцев прогнали. Иди домой, – наконец сказали хозяева Зельде – Зинаиде, проводив её на дорогу. Дали новые лапти, самотканую одежду, узелок с продуктами.
Шла, а ноги не шли. Какая–то сила толкала вперед. Только позже поняла, что судьба у неё была такая: остаться живой и встретить мужа…
Чтобы один из супругов остался в живых после расстрела, а второй – вышел из окружения, это было редкостью!
Чаще всего – и это было в лучшем случае, кто-то оставался один. Искал себе пару, создавал новую семью, но склеить разбитую жизнь было невозможно.
У Рувена и Зелды не было никакой романтики, как при новых отношениях, но после войны и без детей, они были другими. Оттаивали тяжело, приходили в себя долго.
Уехали подальше из своего города, обосновались рядом с Михалином. Поставили дом, первый сын родился через пять лет, потом появились младшие. Они как-то уменьшили боль по довоенным.
Вот такая давно забытая история. И я бы к ней не возвращался, если бы приятель мне не сообщил, что у него гостил Арон, старший сын Рувена.
– Ну и что?
– Я жил с ним по соседству в Михалине. Никогда раньше он не говорил мне о его убитых старших братьях и сестрах. Никогда я не видел, чтобы он переживал за них. А теперь открыл свою душу. Оказывается, все годы он жил с болью, которая сейчас у него особенно обострилась.
– Почему?
– Укоряет себя, что не узнал у родителей, где похоронены его довоенные братья и сестры. И он уже на восьмом десятке не сможет показать своим детям и внукам их могилу. Так она и останется безымянной.
…В свой последний приезд в Михалин, я увидел, как кто-то гонит на озеро белых гусей. И такой же маленький, как Рувен.
Что это? Наваждение? Бегу за белым стадом. Кричу, кричу: «Рувен, Ру-вен» …Мне навстречу… мчится машина, поднимая белое облако.
А может, это было не оно, а светлые детские души, взлетевшие над Михалином?
Может, они хотели, чтобы я рассказал о них?
И я о них рассказал...