Журнал «Самовар», Торонто 2008
Первого февраля 2008 года мир отмечает пятую годовщину трагической гибели американского космического корабля «Колумбия» с семью астронавтами на борту. В составе международного экипажа корабля находился первый астронавт Израиля — Илан Рамон. Его гибель не только вызвала глубокую печаль и сочувствие всех честных людей, но, увы, породила и разного рода кривотолки и даже злорадство определенных кругов.
Думается, что многим было бы интересно узнать подробности о подготовке к полету и о работе коллектива израильских ученых в ходе самого полета вплоть до его трагического финала, от одного из членов этого небольшого коллектива, объединенного благородной целью.
Сегодня я представляю читателям журнала «Самовар» профессора Тель-Авивского университета, доктора Петра Израйлевича.
Мы познакомились давно, еще когда жили в подмосковном Академгородке в Красной Пахре (ныне городе Троицке). Собственно, знакомство состоялось во многом благодаря нашим маленьким дочкам, которых мы, молодые и довольно бестолковые родители, часто «пасли» вместе. Оказалось, что родители маленькой Лики – так звали их дочку, — недавние выпускники МФТИ, «физтехи». Мама Света работала и училась в аспирантуре в нашем ИЗМИРАНе, а папа Петя работал и также учился в аспирантуре в Институте Космических Исследований (ИКИ АН) в Москве.
А потом наша семья перебралась в другой город, и мы надолго потеряли друг друга из виду. Впоследствии наши пути ненадолго пересеклись в Израиле, куда мы все попали на волне «Большой алии», а ныне успешно поддерживаются с помощью Интернета.
Узнав, что доктор Израйлевич (я же позволю себе по старой памяти называть его Петей) был участником израильской научной группы, подготовившей и проведшей исследования на корабле «Колумбия», я попросила его рассказать об этом событии нашим читателям.
- Пожалуйста, Петя, сначала несколько слов о своей персоне, как водится.
- Окончил в 1976 году московский Физтех. Потом работал в Институте космических исследований в Москве, где и защитился. Занимался физикой космической плазмы. В 1991 году уехал в Израиль. Несколько месяцев работал в киббуце, а потом был принят на работу в Тель Авивский университет в департамент геофизики и планетных исследований, и продолжаю там работать по сей день.
- Петя, при мысли об этой ужасной катастрофе сразу возникает некий хаос в душе, поэтому я даже не знаю, с чего начать, о чем спрашивать: то ли о ваших чувствах и эмоциях, то ли о научной программе полета. Что произошло в тот страшный день, как вы восприняли случившееся?
- Попробую рассказать об этом дне по порядку, тем более, что у меня сохранились записи того периода.
В субботу, первого февраля 2003 года, в самом радужном расположении духа мы отправились из гостиницы в космический центр имени Годдарда. Полет проходил небывало гладко. Более того, вопреки моим скептическим ожиданиям, наш эксперимент удался великолепно. Даже было несколько наблюдений пылевых бурь (основной цели проекта), что почти невероятно для января. А как мы преуспели в другой области – фотографировании спрайтов – электрических разрядов между облаками и ионосферой! Данные были получены, большая часть из них уже передана на Землю, нам осталось только запаковать свои пожитки и на следующий день отправиться домой.
В Годдард-центре обстановка тоже была праздничная. При входе, на флагштоках подняли три флага: stars-and-stripes, штата Мериленд и «Колумбии» (у каждого шаттла есть свой штандарт). Мы хотели было сфотографироваться на их фоне, но ветра не было, флаги уныло висели и, после короткого обсуждения, мы отказались от этого замысла.
Радостным возбуждением был охвачен и POCC (Payload Operations Control Center). Все испытывали то же чувство облегчения и предвкушения отдыха с пожинанием лавров, что и мы. Уже никто не работал – операции с полезной нагрузкой закончились ночью, все управление было теперь только в Хьюстоне, и те, кто еще несколько часов назад напряженно вкалывали в РОСС (мы в том числе) спокойно уселись перед телевизорами смотреть NASA TV, которое вело передачу из космического Центра имени Джонсона в Хьюстоне, перемежая ее кадрами со взлетно-посадочной полосы на мысе Канаверал.
Посадка должна была состояться в 9:16, и к ее месту уже подъезжала колонна служебных машин, впереди которой двигался трап. Мы смотрели на хьюстонские экраны, высвечивающие посадочную траекторию шаттла – вот она пошла над Калифорнией, вот стала приближаться к Техасу. К тому, что говорилось в эфире, мы не очень прислушивались. В девять часов связь прервалась, как и полагается при входе в атмосферу, и в ожидании ее восстановления мы продолжали болтать о последних впечатлениях. В 9:10 кто-то поймал краем уха слова “contingency state”, сказанные в Хьюстоне. На них не обратили особенного внимания, даже сказали, что если бы было что-нибудь серьезное, поднялась бы паника, а операторы в Хьюстоне продолжали спокойно разговаривать друг с другом. В 9:16, время посадки, связь с «Колумбией» все еще не восстановилась. Странно, но волнения еще не было. Мы забеспокоились где-то в 9:20, когда стало недвусмысленно ясно, что случилась какая-то неприятность, хотя обстановка в Центре Джонсона выглядела вполне спокойной. Я подумал, что, вероятно, по какой-то причине посадка в космическом Центре имени Кеннеди во Флориде оказалась невозможной, и «Колумбия» полетела садиться в Испанию. Но уже в 9:25, на экране, показывавшем CNN, мы увидели, как от спускающегося шаттла отделяются новые и новые куски. Сразу вспомнились кадры «Мира» разваливающегося при входе в атмосферу, и все стало понятно. Меир сказал: «Их больше нет», но до сих пор я не могу в это поверить. Первые несколько минут, мы растерянные слонялись по залу, не зная, чем теперь заняться. Только Йойя остался сидеть в кресле, уйдя в себя. Вдруг он встряхнулся и произнес: «Эта сефер hа-тора началась смертью и кончилась смертью».
А нам казалось, что начиналось все хорошо.
- Петя, ты назвал имена других участников израильской группы. Не мог бы ты их представить подробней читателям?
- Да, конечно, я как раз собирался это сделать, а заодно объяснить, что это была за история с книгой Торы (сефер hа-тора).
Нас было шестеро, Йойя (Joachim Joseph), Йоав (Yoav Yair), Адам (Adam D. Devir), Майо (Itzhak Mayo), Меир (Meir Moalem) и я (Peter L. Israelevich).
Йойя (Йоахим Йосеф). Пожалуй, я никогда не встречал человека с такой железной волей. Он родился в весьма богатой голландской семье, и его детство было вполне безоблачным. Но ему не было еще и десяти лет, когда немцы депортировали их семью. Детей, Йойю и его младшего брата, отделили от родителей в самом начале, и перед расставанием отец сказал ему: «Теперь ты папа и мама для своего брата». Мальчик принял эти слова буквально, и я много раз слышал от Йойи, что именно это позволило ему выжить. Я читал его воспоминания – ему пришлось вынести все, о чем мы знаем из книг про Катастрофу. Их перебрасывали из лагеря в лагерь, пока они, в конце концов, не оказались в Берген-Бельзене. Дети разбирали аккумуляторы, травясь кислотой, а когда Йойя окончательно потерял все силы, его перевели в похоронную команду, искать и собирать в лагере мертвецов. Было ему тогда 14 лет. Этой семье повезло, и отец, и мать, и дети остались живы. В американском лагере для перемещенных лиц им предлагали вернуться домой или уехать в Америку, но отец сказал, что они поедут в Палестину. Здесь, в Израиле, я встречал достаточно много жертв Катастрофы. Многие остались душевными калеками навсегда, но не Йойя. Приехав в Израиль, он сказал себе: я буду таким же, как все. Как он говорит, он глубоко похоронил все воспоминания о лагере (и только теперь иногда позволяет себе к ним возвращаться). Был парашютистом, стал офицером, потом начал научную карьеру – в общем прожил нормальную и успешную жизнь. Он очень жизнерадостный человек, и, глядя на него даже невозможно представить, что ему пришлось пережить. Именно с Йойей связан самый главный символ полета первого израильского астронавта – «Сефер hа-Тора». Йойе исполнилось тринадцать лет в лагере, и соседи по бараку решили устроить ему бар-мицву. В том же лагере был заключен знаменитый амстердамский раввин Дасберг. Он и готовил мальчика к церемонии. И он же подарил ему на бар-мицву маленький свиток Торы. Йойя не хотел его брать (это очень дорогая вещь), но раввин сказал, что сам он все равно не выживет, а вот Йойя может еще вырваться на свободу. Через месяц рава Дасберга убили, а Йойя всю жизнь хранил этот свиток. Дома он сделал для него маленький специальный шкафчик (арон-койдеш), там его и увидел Илан Рамон, когда был в гостях у Йойи. Илан спросил, что это, и услышал этот рассказ. Через несколько дней Илан решил взять этот свиток Торы с собой (это была его идея). Конечно, это может показаться тривиальной сентиментальностью, но для меня, надеюсь, что и для многих других, свиток Торы, предсмертный подарок старого раввина маленькому мальчику, сделанный в нацистском концлагере, через шестьдесят лет поднятый в космос полковником израильских ВВС, казался центральным событием полета.
Йоав Яир оказался совершенно превосходным организатором. То, что эксперимент состоялся и оказался очень успешным, заслуга его и Меира. Ему пришлось вести всю документацию, отслеживать множество связей, отвечать на десятки е-мейлов каждый день, решать уйму технических вопросов, – в общем, он оказался прирожденным менеджером. Да и идея той части эксперимента, которая оказалась наиболее успешной, принадлежит именно ему. Можно, в конце концов, спорить, насколько интересно наблюдать за перемещением пыли из пустыни над Средиземным морем и выяснять ее состав. Но что было ясно с самого начала, так это то, что мы очень сильно зависим от времени полета. Пылевые бури бывают только весной, так что требовалось продумать научные задачи, которые можно было бы решать, если пыли не будет. И вот Йоав додумался попытаться получить с помощью нашей камеры фотографии спрайтов. Спрайты – это молнии, бьющие из облаков вверх, в ионосферу, — явление, открытое сравнительно недавно, всего лет десять назад, и до сих пор сколько-нибудь приличных снимков из космоса никто не получал. Мы стали первыми, и это более чем приятно.
Адам Девир - отличный инженер, и в своем деле ему нет равных. И, кроме того, очень интересный человек, любящий музыку и театр, понимающий в хорошем вине и в хороших книгах. И он, и Йойя когда-то служили зенитчиками, в те времена, когда это еще не было состязанием в быстроте компьютеров и электроники, а скорее напоминало схватки ковбоев – живым оставался тот, кто выстрелит первым.
Ицхак Майо, дублер Рамона, человек исключительного обаяния, очень замкнутый и сдержанный, но таким образом, чтобы это не было заметно окружающим. Его положение несостоявшегося астронавта и в самом деле очень неприятно, очень хорошо известны другие случаи, в космических программах других стран, когда подобные коллизии приводили даже к самоубийствам. У Майо его переживания никак не заметны; уж как его атаковали журналисты перед стартом и во время полета, пытаясь вырвать у него какие-то эмоции – ничего у них не вышло. Он штурман ВВС и успел получить только первую степень по физике, но в нашей научной группе пришелся очень к месту. У него мышление физика, свежая и ясная голова, он все схватывает на лету и смотрится куда лучше, чем многие казенные профессора из университета — самая талантливая молодежь идет в армию, а не в науку.
Меир Моалем, пожалуй, даже еще лучшее, чем Майо, подтверждение этого факта. Это парень с совершенно потрясающими способностями. Он сыграл в организационной стороне дела не меньшую роль, чем Йоав (их тандем был великолепен), но его интеллект просто поразителен. Если бы он пошел по научной дороге, его бы, несомненно, ждал выдающийся успех. Но он выбрал карьеру летчика.
- Петя, спасибо за такое подробное знакомство с этими замечательными людьми.
Теперь, я думаю, ты расскажешь о научной программе, подготовленной вами. Конечно, сейчас наступила эра космического туризма, но ваша группа, как я понимаю, была собрана для других целей. Я сознаю, что мы не можем здесь рассказать обо всем подробно, но хотя бы в двух словах.
- Да, это тем более важно знать, что в израильской прессе высказывалось и такое непрофессиональное мнение, что этот полет имел якобы лишь рекламное значение, что незачем было «браться за оружие» и при этом тратить деньги налогоплательщиков. Я хочу еще раз подчеркнуть, что он успел выполнить важные научные исследования, полностью доведя программу до конца. Мы даже и не надеялись на такой успех.
Эксперимент был предложен тремя профессорами Тель Авивского Университета – Юрием Меклером, Зеевом Левиным и Иоахимом Йосефом. Пылевые бури, которые мы собирались изучать, — это пресловутые хамсины, которые знает каждый, кто бывал в Израиле весной или осенью. Пыль можно было изучать только тогда, когда шаттл пролетает над освещенной поверхностью Земли, а что делать, когда спутник летит над ночной поверхностью? Для этого наш руководитель проекта Йоав Яир предложил попытаться сфотографировать спрайты – молнии, бьющие из облаков вверх, в космос. Мы были первыми, кто получил такие снимки из космоса – и это стало наиболее значительным результатом миссии.
Когда придумывался эксперимент, мы понимали, что он должен быть, во-первых, дешевым – денег, как всегда, мало, и, во-вторых, подготовлен очень быстро. На самом деле эта быстрота не понадобилась. Мы были готовы уже в 2000 году, но полет "Колумбии" несколько раз откладывался. Была даже такая карикатура в газете «Маарив» – старенький Илан Рамон в скафандре, с палочкой, и чиновник из НАСА говорит ему "Извините, мистер Рамон, ваш полет снова откладывается". Одним из результатов эксперимента стал новый проект Тель Авивского и Открытого университетов ILAN (Imaging of Lightning And Nocturnal flashes), названный в честь Рамона. По сути это систематическое наблюдение спрайтов в нашем регионе.
- Ты нам расскажешь о самом запуске и твоих впечатлениях о нем?
- Да, разумеется. Пятнадцатого января 2003-го года, Йойя, Майо, Меир и я улетели в Орландо. В январе погода была вполне приличная, но летом там, вероятно, форменный ад из-за огромной влажности. В Орландо мы сняли машину и поехали в Кокоа-бич. Вечером был предполетный прием, организованный Израильским Космическим Агенством и посольством в США. Илана там, естественно, не было (он проходил последнюю подготовку), а роль хозяйки исполняла его жена Рона. Народу было много – знакомые и друзья семьи. Меры безопасности были предприняты если и не исключительные, то весьма суровые. На охрану вечеринки стянули всю полицию штата Флорида, как водится, полицейские машины заняли все ближайшие стоянки вокруг гостинцы, так что гостям пришлось парковаться черт знает где.
На следующий день было велено к восьми утра собраться у автобусов. На каждый автобус выделили по двое сопровождающих, одного как бы экскурсовода из числа пенсионеров Центра имени Кеннеди, и охранника.
Наконец, автобусы вывернули на хайвей, и тут нас вдруг взяли в кольцо десятки полицейских на тяжелых мотоциклах, и с ревом мы помчались на стартовую позицию в сопровождении почетного эскорта, что доставило мне немалое удовольствие. Нас провезли почти через весь космодром. Стоило посмотреть старые стартовые установки Атласов и Титанов, монтажно-испытательный комплекс Сатурна-5, словом все то, что я мечтал увидеть лет тридцать назад.
Наконец, мы добрались до зрительской трибуны, километрах в восьми от пусковой установки, и прямо перед нами раскинулось зеркальное озеро, придавшее старту еще большую живописность. На берегу озера лежали сонмища крокодилов (аллигаторов) мордой к солнцу, то есть в направлении стартовой позиции, так что казалось, что они тоже припозли в качестве зрителей! В общем, все мы очень волновались, хотя каждый это тщательно скрывал: все помнили о «Челенджере» и если чего и опасались, так это старта (хотя никто, опасаясь сглаза, об этом не заговаривал). За несколько минут до зажигания сыграли американский гимн, и вот показался маленький язычок пламени, а затем огромные клубы дыма. (Сначала включается маршевый двигатель шаттла, потому что его еще можно выключить, и только потом, после секундной проверки, двигатели твердотопливных ускорителей).
Я первый раз видел старт живьем, и, конечно же, это в высшей степени величественное зрелище. Ощущения абсолютно не похожи на то, что видишь в кино или по телевизору. Первое отличие – молниеносность. Все продолжается не более минуты, но по телевизору минута – это очень долго, а тут, кажется, ты еще не успел оглянуться, а остался только след в небе. Первые секунды, естественно, все происходит беззвучно, потом на несколько мгновений наступает какое-то странное тревожное ощущение, и вдруг на тебя обрушивается огромной силы шум. Это не рев и не рокот, а слившиеся в непрерывное целое множество ударных волн. Я был просто заворожен, что не мешало мне непрерывно щелкать фотоаппаратом. Было видно, как шаттл меняет курс, и как отделяются ускорители. Мы подождали, пока корабль выйдет на орбиту, и поехали обратно в гостиницу.
К счастью, с погодой все было в порядке (а обещали снежную бурю в Вашингтоне), и мы вернулись в Годдард-центр без задержек. Началась работа во время миссии.
- Что собой представляла эта работа?
- Каждый день нужно подготовить пакет операций, который следовало выполнить. Он составлялся, исходя из прогноза погоды и пылевой активности, которые мы получали накануне, и данных об орбитах, на которых нам предстояло проводить измерения. Затем все объединялось и отправлялось в начале рабочего дня каждой смены (астронавты делились на две смены – красную и синюю) на орбиту. Помимо инструкций, в пакет включались всякая смесь, чтобы повеселить астронавтов – сообщения, карикатуры, анекдоты и пр. В Йойе вдруг проснулся поэтический талант, и он с завидным постоянством отправлял каждый день лимерики, посвященные то одному, то другому члену экипажа.
- Видимо, у вас все же было достаточно свободного времени, раз вы все это успевали?
- Ни минуты свободной во время дежурства у меня не было. А дежурили мы в три смены по девять-десять часов, по двое. И я очень хорошо понял, каково приходилось астронавтам. У нас, шестерых, был ведь только один прибор, а у них, семерых, несколько десятков. Притом, было очень заметно, насколько скверно они себя чувствовали в первые дни. Лица у всех сильно опухли от прилива крови. Было видно, что иных просто выворачивает наизнанку от головной боли и тошноты, но во время публичных сеансов связи все держались молодцами и улыбались вымученными улыбками. Кстати, NASA требует, чтобы во время таких сеансов женщины не подвязывали себе волосы, дабы они парили в воздухе, подчеркивая невесомость. Разумеется, все остальное время волосы они подкалывают. Но через несколько дней все пришли в норму, и все очень весело играли и кувыркались. Тем не менее, астронавты постоянно были заняты, и потому наш эксперимент пользовался большим успехом – он, по крайней мере, давал им возможность выглядывать в окно.
С самого начала камера работала очень хорошо, только иногда не проходили команды, которые мы подавали, и их приходилось повторять по нескольку раз, но это были сбои в компьютерной программе в РОСС, и их устранили, хотя несколько раз та же проблема возникала в течение всего полета. Увы, пыли, как и следовало ожидать в январе, не было, поэтому все внимание и все надежды мы переключили на поиски спрайтов в ночных сеансах. И здесь нас почти сразу же ждала удача.
На третий день полета ночью дежурили Меир и Йоав. Когда утром мы пришли их сменить, то достаточно было увидеть их сияющие физиономии, чтобы понять – успех! Они поймали над Австралией эльф – разряд, имеющий форму баранки. До сих пор даже с земли не удавалось сфотографировать эту штуку так хорошо, чтобы он был виден целиком, а тут – пожалуйста – снимок из космоса. Надо сказать, обнаружить его было не так-то просто. На оригинальной пленке он занимает только один кадр из тридцати тысяч, и, к тому же, едва виден. Но Меир, прокручивая фильм несколько раз, сумел заметить этот кадр глазом летчика. Мы распубликовали его, где только возможно. Все были счастливы, а больше всех астронавт Дейв Браун, который работал с камерой в этом сеансе – «для меня было настоящим событием увидеть на принтере этот кадр, присланный с Земли, рано утром после подъема».
- А тебе удалось что-либо «поймать за хвост»?
- Да, следующей ночью пришел мой черед. Мы записали данные очередных измерений, и в промежутке между сеансами я их просматривал. На одном из кадров мне удалось разглядеть три вспышки – тройной спрайт. По-моему, я только удовлетворенно, но сдержанно, хмыкнул и продолжал поиски, но почему-то в РОСС до самого конца полета рассказывали легенды, обрастающие все новыми подробностями, о том, как Питер обнаружил спрайт – якобы я прыгал до потолка, кричал ура и пр. После этого поиски спрайтов увлекли весь РОСС, это оказалось весьма азартным занятием, в котором каждый, не слишком занятый в этот момент, человек хотел принять участие. Астронавтам это занятие тоже пришлось очень по душе.
Конечно, они только охотились, увидеть глазом спрайт они не могли, но зато, когда на земле мы получали снимок, то отправляли им его наверх.
Дальше все продолжалось довольно монотонно, но все равно увлекательно. Где-то в середине полета, не помню точно, на какой день, состоялась большая пресс-конференция Рамона. Дежурили Майо и Адам, а все остальные смотрели ее в гостинице (в пакете телепрограмм есть NASA TV, которое передает все о полете). Илан показал свиток Торы и рассказал его историю, мы все расчувствовались. Для меня это, действительно, стало эмоциональной вершиной всей миссии. Про Йойю и говорить нечего, он сказал, что теперь он сдержал слово, данное раву Дасбергу. Кстати, нашлись и родственники раввина — они, оказывается, живут в Израиле.
31-го января 2003 года наша работа заканчивалась. Как раз в последние дни января случилась сильная пылевая буря над Средиземным морем, именно такая, какую мы искали. Ее удалось обмерять и на самолете, и сфотографировать с шаттла. Но, увы, во время воспроизведения астронавты ошиблись и поставили пленку на кассете не в то место, так что мы получили данные с участка орбиты, расположенного уже за пределами области, заполненной пылью. Мы не расстроились, ведь на следующий день оригинальные кассеты должны были вернуться на землю. Все измерения были завершены, мы законсервировали прибор, а вечером отправились в ресторан отмечать успех.
На следующий день, первого февраля, уже никто не работал – операции с полезной нагрузкой закончились ночью, все управление было теперь только в Хьюстоне, и все мы спокойно уселись перед телевизорами смотреть NASA TV, которое вело передачу со взлетно-посадочной полосы на мысе Канаверал.
- Предчувствовали астронавты надвигающуюся катастрофу? Не было ли каких-то особых признаков беспокойства в их поведении перед спуском?
- Не думаю. Потом я видел последнюю видеозапись, обрывающуюся за четыре минуты до катастрофы (пленку нашли среди обломков). Все астронавты были совершенно спокойны, обменивались шутками, Калпана вдруг спохватилась, что забыла надеть перчатки от скафандра. Посмеялись и над этим. Описывали сполохи плазмы за иллюминаторами при посадке... Хочется верить, что они не успели ничего почувствовать и не поняли, что случилось.
- Петя, когда корабль разбился, довольно быстро поползли какие-то зловещие слухи: дескать, все это было предначертано. Указывали на какие-то мистические совпадения географических названий в Америке и на Ближнем Востоке...
- По CNN сказали, что шаттл разбился возле Palestine, Texas. Я бы не стал, как это делается, заранее исключать возможность того, что катастрофа стала результатом саботажа, но уж это сообщение совершенно точно было продуманным актом психологического террора. Оно произвело очень дурное впечатление на всех, при том, что было высосано из пальца. Куски шаттла упали совсем в других местах, более того, Palestine TX надо было еще отыскать на карте, а сообщение появилось на удивление быстро. Похоже, кто-то имел «домашнюю заготовку» для получения дешевой сенсации. Но вернусь к моменту катастрофы.
Когда американцы работают по инструкции, то они дадут фору кому угодно. В организации им действительно нет равных, и в этом их основная сила. Я видел действие американской оргмашины при подготовке эксперимента, а теперь довелось ее увидеть во всем величии. Катастрофа, в этом (организационном) смысле не была нештатной ситуацией. После «Челленджера», по-видимому, были разработаны все процедуры и инструкции.
Не успели по CNN показать кадры разваливающейся «Колумбии», как вся грандиозная машина NASA пришла в движение, и заработала комиссия по расследованию причин аварии. Немедленно начались совещания, причем, вполне деловые, несмотря на заплаканные глаза сотрудников. И, конечно, в первую очередь стала собираться вся информация о полете – все мельчайшие детали того, что происходило, и на которые еще день назад мы не обращали ни малейшего внимания. К счастью, у нас все было в совершенном порядке, и всю имеющуюся информацию по нашему эксперименту (полученные данные, посланные команды и пр.) мы смогли собрать и представить уже к концу дня. Одновременно мы спешили скопировать как можно больше данных, для того, чтобы их можно было взять с собой, а не ждать пока эти копии сделают в NASA. Магнитофон работал непрерывно, а мы занимались разными другими делами. Я сидел у компьютера и вдруг почувствовал, точнее, увидел боковым зрением, что на нас через окно внимательно смотрит Рамон. Я поднял голову и, действительно, увидел его. Обычно на лице у Илана всегда играла «гагаринская» улыбка, а тут он выглядел непривычно серьезным и печальным. В первый момент я просто остолбенел, и только потом до меня дошло, что это никакое не окно, а экран монитора, на котором проигрывалась одна из записей с борта, сделанная, когда Илан сосредоточенно работал с каким-то прибором. Конечно, я быстро пришел в себя, но жуткое впечатление от этой сцены осталось.
Вечером мы пошли в ресторан, выпили, а наутро отправились в аэропорт.
За день до этого в Лондоне была снежная буря, и наш рейс был отменен. Нас до вечера поместили в гостинице, и весь день мы смотрели все новые и новые кадры найденных обломков. Многократно показывали обгоревший шлем, и я все время думал, чью голову он защищал.
Уже после катастрофы, обрабатывая данные, я обнаружил на одной из пленок атмосферное оптическое явление, которое называется глория. Раньше его называли «Брокенским призраком». Это радуга вокруг тени. Когда-то это явление наблюдалось только в горах (откуда и название). Теперь его часто можно видеть с самолета – если тень самолета падает на облака, то вокруг нее виден радужный круг. Из космоса это явление впервые зафиксировала наша камера. На иврите глория называется "гилат а-тайяс" – "слава летчика".
Естественно, нашу глорию мы назвали "Слава Астронавта".