Мое восприятие байронизма
эссе
Эссе в отличие от фундаментального научного труда на достоверность и объективность не претендует, это – свободный жанр, в котором пишущие имеют возможность выразить свои глубоко личные впечатления. Понятие «байронизм» у всех на устах, о его влиянии на культуру разных стран говорят и пишут очень много. Но мало кто из непрофессионалов в филологии дает себе труд докопаться до первоисточника: что же действительно представлял собой Джордж Гордон Байрон как личность, каким был его знаменитый герой Чайльд Гарольд, почему влияние его на литературу девятнадцатого века было столь велико. И как по-разному воспринимали его те или иные писатели, мыслители, философы. Специалистам в области литературы это эссе не даст никакой новой информации, читать им его абсолютно незачем, тем, кто хотел бы кое-что для себя прояснить, может быть, это будет и интересно.
Андре Моруа, один из лучших биографов в мире, написал книгу о жизни лорда Байрона. Он достаточно объективный и отстраненный исследователь, лично у меня вызывающий доверие. Мне не кажется, что ему свойственно передергивать, пытаться упростить предмет своего исследования (в данном случае – личность Байрона), попытаться его каким-то образом обелить или очернить. Человек в его описании получился живой, своеобразный, с достаточно специфическими реакциями на разные жизненные ситуации. У Байрона не было стройной логичной теории или схемы – он был подвержен импульсам, которые не всегда анализировал… В общем, при всем своем желании показаться человеком рассудочным, на самом деле он был натурой крайне эмоциональной и неустойчивой.
Цинизм, душевная опустошенность, скука, равнодушие к любым радостям жизни, пресыщенность – на самом деле для многих людей (а мужчин в особенности) это маска, которая кажется им очень привлекательной. Им представляется, что это как бы возвышает их над окружающими, они кажутся умнее других, интереснее, оригинальнее, самобытнее… тогда как весь остальной мир населен предсказуемыми банальными существами, которых они лично видят насквозь. И у них возникает желание их упростить, а себя невероятным образом усложнить. В случае таких подлинно одаренных людей, как Байрон, настоящие депрессивные эмоции и подлинная меланхолия могут сочетаться с желанием порисоваться, изобразить свою личность в мрачных «демонических» красках. Это производит впечатление на людей крайне наивных и неискушенных, особенно на женщин, мечтающих исцелить своей любовью «больную душу», не подозревая, что с ними таким образом играют в кошки-мышки, влюбляя их в себя, а затем смеясь над ними.
Моруа считал, что первое разочарование в любви у Байрона (когда его искренние чувства на заре юности отвергли – тогда, когда никакой знаменитостью он еще не был, ни в свете, ни в мире литературы) привело к ожесточению и подсознательному желанию мстить женщинам, причинять им боль. Но далеко не все реагируют так. Так реагирует определенный тип личности – и это проявление нарциссизма, которое Моруа не отрицает. Для самолюбия нарцисса даже малейший намек на пренебрежение невыносим, его злость растет в геометрической прогрессии.
Поразительно, что в пародоксальном мышлении Байрона сочеталось презрение к своим замужним любовницам и искреннее сочувствие к их мужьям. Он считал, что они разбивают сердца своим законным супругам и потому заслуживают плохого обращения с ними. Он как бы «мстил» им за страдания их мужей (возможно, примеряя роль отвергнутого на себя, – ведь был он отвергнут когда-то).
При этом существует в нем и сентиментальная, светлая грань – другое дело, что он ее то ли стыдится, считая признаком слабости, то ли воспринимает как некое детское состояние души (не случайно самые светлые строки «Чайльд-Гарольда» посвящены юной девочке), которое невозможно уже воскресить.
Байрон, как и его герой Чайльд-Гарольд (Чайльд – средневековое обращение к юноше, который не стал рыцарем, Гарольд – имя), наслаждался экзотикой южных стран, ему импонировали гордые борцы за национальную независимость, причем их полнейшую ожесточенность он приветствовал на «ура», видимо, любя острые ощущения, наслаждаясь ими (с каким упоением он описывает бои быков в Испании со всеми кровавыми подробностями). Ему импонирует бесстрашие, безграничная дерзость, желание бросить вызов более мощному противнику, несгибаемость. Даже южные женщины импонируют ему больше, чем северные (которых он называет бесцветными). (При этом можно заметить, что северные женщины дольше сохраняют моложавость.)
Самая скандальная история в биографии Байрона связана с его своеобразным раздвоением личности – его тянуло в разные стороны. После связей с замужними экзальтированными светскими дамочками ему захотелось найти добропорядочную жену и упорядочить таким образом свою жизнь. Причем, если верить Моруа, он, женившись, осознал свою ошибку, поняв, что теория – это одно, а практика – совершенно другое. Он не был готов менять себя и подлаживать свое поведение под привычки и стиль жизни чопорной женщины строгих правил. Ему было некомфортно с ней, тошно, он и ее, и себя самого чуть ли не возненавидел… Он был из тех мечтателей, которые действительно не понимают, какая пропасть отделяет фантазию от ее воплощения. Воплотив в жизнь желание вступить в подобный брак, он пришел в отчаяние от того, каким несчастным его это сделало. И ожесточился еще больше.
Великим утешением была для него сестра, с которой он сошелся во взрослом возрасте и по всем признакам вступил в запретную связь (у них даже родился ребенок). Ни с кем ему не было так легко и комфортно – абсолютная покорность и податливость этой женщины, готовность делать все, что он скажет, подстраиваться под него… с ней он обрел тот душевный комфорт, который мечтал найти в браке. Моруа, упоминая о нарциссизме Байрона, пишет, что даже их сходство с сестрой усиливало ощущение близости – он как будто любил часть себя самого или свой портрет в женском обличье, но в смягченном виде.
Когда законная жена покинула его, и разразился публичный скандал с упоминанием имен Байрона и его сестры-возлюбленной, ему ничего другого не оставалось, как скрыться за границей.
Возможно, таким людям, как он, нужна была женщина, внутреннюю суть которой он мог нафантазировать, так жить ему было удобней и проще. Поэтому он предпочитал тех, кто не был способен его понять, раскусить, разглядеть… иной раз испытывая подлинную нежность к сентиментальным простушкам. И на дух не переваривая женщин, которые пытались возражать ему, спорить и взывать к логике.
В России самым близким Байрону писателем считался Лермонтов. В самом деле – параллели между Чайльд-Гарольдом и Печориным просто бросаются в глаза (так же как и параллели между биографией Лермонтова и Байрона). Пресыщение любовными победами и светским образом жизни, желание опасности и острых ощущений (азарт сражений, борьбы, схватки) как лекарства от уныния, депрессии. На какое-то время это «лекарство» действует (они отвлекаются от своих тягостных дум), но затем скука возвращается, наваливается с прежней силой как нечто постоянное, неизлечимое. Постоянные скандалы, которые сопровождают их жизнь, - это как будто подсознательный вызов этой скуке, желание ее хоть таким нелепым образом, но развеять.
У Лермонтова было достаточно чувства юмора, чтобы написать как карикатуру на Чайльд-Гарольда в лице Грушницкого. Это созвучно высказыванию Белинского, который с иронией воспринимал это явление, приводя сравнение с школьником, наказанным за плохое поведение, но возомнившим себя байроническим героем, чья роковая судьба предначертана небесами. Этак скоро все начнут воображать себя Чайльд-Гарольдами или Байронами. Пушкин с юмором отобразил это в образах Ленского и Онегина (один – карикатура явная, другой – поумнее).
А вот Печорин… это явление не карикатурное. Благодаря образу Веры и особенно ее прощальному письму к нему, он воспринимается как человек, которым ЛЮБУЮТСЯ, несмотря на все, что он делает и говорит. Если бы речь шла о самом Лермонтове, это было бы понятно, - он великий писатель. И очарование творчества может на чаше весов перевесить те или иные поступки. (Как и в случае с Байроном.) Но Печорин – не творец, у него нет масштаба личности самого автора, однако возникает ощущение, что любуется им не просто некая Вера, а и сам автор… Возможно, это ощущение ложное, но я так чувствую.
Речь идет о привлекательности такого образа, такого имиджа, такой маски. Приведу цитату из английского романа «Трое в лодке, не считая собаки»: «Я пригладил волосы, выпустил на лоб вьющуюся прядь и придал лицу выражение томной грусти с легким оттенком цинизма, которое, как я слышал, мне очень идет».
Тургенев, Толстой, Достоевский были писателями другого склада. Прежде всего, они совершенно иначе относились к женщинам – с желанием их защитить. Представить себе, чтобы они воспевали героя, который обманывает и использует женщин, невозможно. И байроническая маска вовсе не казалась им привлекательной. Это могла быть только ирония или критика в их исполнении, потому что они миновали возрастные испытания и пришли к состоянию творческой зрелости, прожив гораздо дольше, чем Байрон и Лермонтов. В юности людям свойственно «рисоваться», примерять те или иные маски, желание показаться интереснее, чем ты есть на самом деле, с возрастом ко многим (естественно, не ко всем!) приходят естественность, простота и отвращение ко всякой надуманности.
Одним из героев, в котором можно увидеть такие черты, даже в гипертрофированном виде, был Ставрогин из романа «Бесы». Он странным образом и притягивал, и отталкивал людей. В нем видели и божество, и демона. А сам он не знал, что делать с тем влиянием на людей, которым он обладает (и на мужчин, и на женщин). Получалось, что он всем нужен, а ему не нужен никто… Он бросался из одной крайности в другую – то искал праведность, то порок… Впрочем, Достоевский, даже описывая самые тяжкие его прегрешения и попытку искреннего раскаяния, делает это с иронией, подчеркивая, что он так и остался мальчишкой, который свое жизнеописание пишет с ошибками.
P.S.Более подробная статья о Байроне:
http://www.proza.ru/2011/08/20/1089