Голубая роза. Часть 5. Главы 7, 8, 9

                Голубая роза.
                Роман-фантазия.

                Часть пятая. ЧУДЕСНЫЙ ОСТРОВ.

Содержание:
Глава 7. Друзья и подруги.      
Глава 8. Роза.               
Глава 9. Розовые лепестки.               
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 7.
                Друзья и подруги.

«На одном из танцевальных вечеров начались сентиментальные отношения между пятнадцатилетней Марией Антуанеттой и принцессой де Ламбаль, которой исполнился двадцать один год. …Каждой дофине и принцессе в Версале, каждой молодой женщине в этом обществе требовались друзья – и просто ради дружбы, и ради поддержки. … На эти отношения, обычные среди молодых женщин того времени, большое влияние оказал роман Руссо в письмах «Новая Элоиза». Здесь главным было проявление сердечности… Но это также означало, что ее имя, обычно соединенное с Ламбаль, вошло в гомосексуальные анналы… ».
        Антония Фрейзер «Мария Антуанетта. Жизненный путь».



        Древние греческие мифы гласят, что бог солнца и искусства Аполлон, этот вечно жаждущий любовник, стремясь обольстить маленькую пугливую нимфу, не придумал лучшего способа, чем обернуться девушкой. Нимфа привязалась к прекрасной подруге и полюбила ее, желание бога было удовлетворено. Возможно, Аполлон прибегнул к столь изощренному способу, памятуя о другой красавице, Дафне, которую он попытался получить куда более примитивным путем, в результате чего потерял ее навечно. Женщины так ранимы, так восприимчивы… Ох уж эти женщины! С мужчинами у него подобных проблем не возникало, и прекрасный Гиацинт охотно делил любовь со своим повелителем, не принуждая его прибегать к столь разительным метаморфозам в отношении внешности…

Эти мифы таят в себе не менее глубокий смысл, чем известная сказка о том, что некогда мужчина и женщина составляли одно целое не в переносном, но в буквальном смысле, однако затем вмешательством высших сил оказались разделены, и с тех пор каждый смертный и каждая смертная на протяжении своей земной жизни ищут свои половинки, стремясь всеми силами своих тела и души снова стать единым целым и так обрести покой, гармонию, счастье.

Инстинкты, замешанные на чувственном влечении, связанные с продолжением рода, чрезвычайно сильны в представителях человеческой расы, толкая женщин в мужские объятия, заставляя мужчин искать близости с женщинами, и, как ни пытались люди преодолеть эти доставляющие столько же мучений, сколько и наслаждения глубинные порывы своего естества, только святым отшельникам, говорят, иной раз удавалось справиться с этой задачей, да и то лишь с помощью жутких ухищрений вроде ношения власяницы и вериг, флагеллации, голодания, строгого затвора в темном холодном подземелье, ухода в жгучие безводные пустыни, вплоть до закапывания себя по грудь в холодную землю и, наконец, добровольного оскопления.

А какие образы являлись одиноким старцам в их пещерах и кельях! Что за соблазнительные девы маячили перед ними во тьме, блистая своими прелестями! Художники не устают повторять эти сюжеты в своих произведениях, и в результате их широко востребованных обществом усилий бесы, принимавшие вид прелестных красавиц, получают возможность искушать уже не одного сурового аскета, но сотни и сотни прочих и без того далеких от праведности, то есть сильно уязвимых в этом отношении лиц.

Конечно, тех, кто пытался противостоять собственной природе, признанной на одном из этапов истории человечества грешной, подвергая себя добровольным мучениям, всегда насчитывались лишь единицы, однако, отвергая плотскую жизнь, они не всегда были так уж не правы.

Даже в случаях вполне удачных супружеских союзов людям иной раз, вопреки ожиданию, не удавалось обрести то счастье, о котором они мечтали. Нет на свете совершенства! Им все время чего-то недоставало… И недоставало чаще именно того, чем человек и отличается от прочих представителей животного мира, которые сходятся согласно закону природы, бессознательно стремясь воспроизвести себе подобных, и только. Как бы сильно и всеобъемлюще ни было телесное наслаждение, человек не может не желать также и наслаждения иного рода – духовного. И тут возникают новые проблемы.

Женщины и мужчины, возможно, некогда в самом деле являлись частями одного целого (но что такое было это целое?), однако с тех пор много воды утекло. Странно, но нет на свете более разных существ. Недаром мужчины давным-давно решили, что не понимают женщин просто потому, что их вообще нельзя понять нормальному (то есть принадлежащему к сильному полу) человеку, при этом не желая отдавать себе отчет в том, что, согласно своему же заявлению, расписались в собственном бессилии… вероятно, и в относительной бесчувственности… возможно, и в свойственной им некоторой, скажем… мм… прямолинейности…

Рациональный настрой ума дело неплохое, он способствует прогрессу, однако мир много потерял бы без подводных ключей интуиции, взлетов духовных озарений, алогичности, то есть обратной логичности еще одного способа мышления… одним словом, без тех тонких материй, из которых испокон веков сшито платье каждой Евы, поэтому неотразимой и поэтому непонятной для каждого Адама.
 
Впрочем, следует отдать мужчинам должное. Они умеют быть решительными и доводят до конца даже безнадежное дело. Не распутав Гордиева узла, Александр Великий взял да и разрубил его. Будучи не в состоянии разгадать своих подруг, мужчины применили силу и подчинили их себе на грубом уровне первобытных охотников, чтобы не подчиниться им на уровне возвышенных представителей той самой культуры, над созданием которой они, тем не менее, не устают трудиться, искренне гордясь своими успехами. Какое противоречие!

Далее произошло то, что должно было произойти. Слабый пол, призвав себе на помощь и применив на практике все свои мистические и интеллектуальные способности, которые не могли исчезнуть только потому, что их так упорно отрицали, нашел лазейку в клетке, и об этом историческом событии замечательно поведал в своей всемирно знаменитой пьесе «Укрощение строптивой» всемирно знаменитый драматург Уильям Шекспир.

Умная не на словах, а на самом деле Катарина сделала вид, что подчинилась, и заносчивый Петруччио попался на это, как дурак. Так двум стремящимся друг к другу, но столь различным при этом половинкам вновь удалось слиться в то единое целое, о котором неоднократно упоминалось выше, то есть было достигнуто перемирие, нечто вроде шаткого равновесия, балансировки на проволоке над пропастью… О том, что это именно так и никак иначе, свидетельствует большое число бракоразводных процессов, порой весьма скандальных, которые регулярно предоставляют работу армиям адвокатов и сообщают сознание своей насущной необходимости судейским лицам.

Возвращаясь к шекспировским героям, стоит отметить, что видимость победы вполне устроила мужчину, женщина же получила повод праздновать победу истинную, однако только тайно… Ведь не могла же она после принесших обоюдное удовольствие супружеских ласк прилечь на грудь своего «повелителя» и промурлыкать ему нечто вроде: «Милый, а ловко я тебя обошла?» Между тем тайный праздник это уже и не праздник. Да и вообще, целоваться есть с кем, а поговорить по душам, - увы…

Если бы Шекспир дописал еще один акт к своей пьесе, то зрители могли бы увидеть между главными героями уже не сцены борьбы и примирения, а сцены скуки и раздражения, тем более странные, что счастливый финал, казалось, был достигнут. «Она меня не понимает, он меня не понимает!» - в таком ключе можно было бы с легкостью сочинить два монолога, похожих между собой во всем, кроме рода того персонажа, которому обязана своим появлением жалоба, - рода женского или рода мужского. Вот и последовал возврат к самому началу, к истоку, к сказкам и древним мифам, - к еще одной насущной потребности человечества, к необходимости общения с подобными себе, мужчин с мужчинами, женщин с женщинами, поскольку такое общение не обязательно, но довольно часто оказывалось куда полнее на интеллектуальном уровне.      
               
Мужчины женились, чтобы удовлетворять свои естественные желания, спали с женами, делали им детей, а разговаривали по душам с друзьями. Отсюда возникло понятие «мужская дружба», даже звучащее как-то особенно мужественно и благородно. Интересно, что словосочетание «женская дружба» звучит совсем иначе и по смыслу в лучшем случае означает ничего, а в худшем заведомую ложь и склонность к предательству. Говорят, женщины не умеют дружить, но они умеют любить… Итак, в то время, как жизнь мужчин устраивалась определенным образом, женщины, выходя за них замуж, выполняли супружеский долг, проводили время на кухне и в детской, а душу изливали подругам.

Однако это отнюдь не означало, будто бы в некоторых случаях духовная близость порой перерастала в нечто иное… или из иного вырастала… Другое дело, если девушке или женщине выпало в жизни подружиться с другой прекрасной девушкой или женщиной, на внутреннем уровне сознающей себя мужчиной. В таком случае бывало и такое, что она в конце концов как мужчине ей и отдавалась. То же можно сказать о представителях сильного пола. Красота тела и души юноши могла сделать его неотразимым для увлекшегося им сверх меры мужчины, что иной раз завершалось аналогичным предыдущему примеру образом.      

Люди обоих полов, имеющие сбитую относительно общепринятой нормы (то есть нормы подавляющего большинства, которая определяет характеристику вида, расы, то бишь этого самого человечества) – сбитую, одним словом, ориентацию, встречались во все времена и во всех народах. Человек существо сложное.

Некоторые женщины в самом деле внутренне осознают себя мужчинами. Это, должно быть, такое мучение для мужской души - чувствовать себя заключенной в ненавистное женское тело. Обратное явление наблюдается у некоторых индивидуумов мужского пола. Отсюда тяготение к себе подобным. В архаические времена, когда люди жили крайне мало и очень тяжело, на такие пустяки никто внимания не обращал.

Затем общество решило, исходя из практических соображений о продолжении рода (эта проблема в очень старые времена была очень насущной), которые в виду своей значимости (потому что «мир должен быть населен») приобрели идеологически-религиозную окраску, - в общем, было решено, что это преступление, «преступление против природы», и долгое время виновных ждали жестокое наказание, смерть, даже если о насилии речь и не заходила. Со временем приговор оказался пересмотрен в сторону более гуманного. Ученые люди постановили, что бедняги больны.

Затем развивающаяся цивилизация пришла к выводу, что каждый выбирает сам, какому богу молиться и кого из смертных любить, хотя бы на подспудном уровне, не на показ, и приверженцы сексуальных меньшинств, решительно и бесповоротно отринув представление о самих себе, как об ущербных, обделенных богом и потому чужих людям, сами для себя выяснили, что именно они, и никто иной, стоят на высшей ступени развития любовных отношений, доступной только истинным аристократам, - если не крови, то духа. Согласно этому взгляду на вещи, дух, не нашедший удовлетворения в грубом примитивном животном браке прародителей человечества (к тому же, если верить растиражированной легенде, прологом-то к нему стали дьявольское искушение и божье проклятье), обрел отдушину в однополой, соответственно, гомо- или геретосексуальной связи. 

Некоторый элемент или того, или другого опытный специалист по известным ему признакам отыщет, как говорят, чуть ли не в каждом человеке, и в мужчине, и в женщине. Однако это не значит, что этот мужчина или эта женщина, замечая привлекательность своих друзей или своих подруг и с удовольствием с ними общаясь даже в ущерб семейным отношениям, на самом деле перейдет некую грань и предпочтет однополую любовь.

Другое дело, что обычаи, испокон веков принятые в том или ином народе, а также некоторые виды человеческого общежития (монастыри, казармы, тюрьмы и восточные гаремы) способствуют тому, чтобы такого рода семена, гнездящиеся глубоко в душе, давали свои всходы. В нормальных же условиях наиболее часты случаи, когда духовное тяготение так и остается духовным, не более того, естественно, увеличиваясь при этом по мере развития человеческого общества и повышения культурного уровня составляющих его индивидуумов.
 
В этом отношении тяготение женщины к женщине носит особенно ярко выраженную духовную, возвышенную окраску. Женское восторженное обожание прекрасной подруги становится катализатором развития необыкновенно тонких, задевающих самые заветные и сокровенные струны души переживаний. В этом несложно убедиться, прочитав творения греческой поэтессы Сапфо, некогда возглавлявшей на своей родине, острове Лесбос, поэтический кружок, в который входили образованные утонченные молодые аристократы, посвятившие себя служению музам, олицетворявшим различные аспекты искусства.

С Лесбосом и Сапфо с давних времен стойко связалось представление о гетеросексуальной, «лесбийской» любви, но даже тем людям, у которых сама мысль о подобных связях вызывает отвращение, трудно будет не признать  подлинной глубинной страстности облеченных совершенной поэтической формой произведений древнегреческой поэтессы, в которых горит и дышит искреннее сердечное чувство такой красоты и силы, что способно ошеломить и обезоружить, пожалуй, даже и предубежденные личности и тем более вызвать отклик понимания и сопереживания в любящих сердцах…

                Богу равным кажется мне по счастью
                Человек, который так близко-близко
                Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
                Слушает голос

                И прелестный смех. У меня при этом
                Перестало сразу бы сердце биться:
                Лишь тебя увижу, уж я не в силах
                Вымолвить слова…

Любопытно, однако, что, согласно дошедшим до наших дней крупицам сведений, сама Сапфо была замужем, погибла же она вследствие безумной любви… к другому мужчине. Отсюда сомнение: да была ли она на самом-то деле настолько близка со своими прекрасными подругами, эта восторженная дама?

Не могло ли быть такого, что, насладившись на духовном уровне их красотой и отдав им дань искреннего обожания в стихах, она с удовольствием укладывалась в супружескую постель и дополняла полет своих страстных грез страстными объятиями с представителем противоположного пола, то есть, попросту с мужем?

Конечно, Сапфо жила за пять веков до Рождества Христова, так что воды утекло немало, поди разбери, что там было на самом деле, в этой несусветной дали, а чего не было, вступиться же за нее и восстановить истину тем более теперь некому и незачем, хотя по существу совершенно ясно в ее жизни только одно: она была талантлива и писала о любви. Что вообще можно сказать наверняка о поведении человека в реальном мире, если, имея мало сведений о его поступках, ознакомиться с плодами его мысленных полетов в мир мечты?

Один ученый-историк, собиравший сведения о некоторых важных и влиятельных лицах прошлого, получил доступ к бумагам столетней давности, хранившихся в архиве некой богатой высокопоставленной семьи, и нашел среди них, в частности, объемную подборку писем, которые когда-то присылала одной из представительниц упомянутой семьи ее подруга.

Первые десять убедили ученого, что речь идет о переписке двух влюбленных друг в друга женщин, связанных гетеросексуальными отношениями. Он бы уже перестал читать утомительно-выспренние многословные излияния, если бы на страницах то и дело не попадались брошенные вскользь упоминания о некоторых интересующих его в плане предпринятого им научного расследования персонах.

Вдруг в одиннадцатом письме мелькнуло сообщение, гласившее «уведомляю тебя, моя милая, бесценная подруга, что господин К. наконец-то сделал мне предложение, которого я так ждала, так что поздравь меня с моим счастьем…» В пятнадцатом письме «бесценную подругу» вскользь спрашивали, как продвигается ее роман с «тем самым военным, о которым ты как-то мне рассказывала как о мастере дарить незабываемые минуты подлинного наслаждения».

Далее еще порядка семи-восьми очень длинных посланий вновь твердили о томлении «вдали от тебя», о печали по поводу «невозможности разделить твое общество, моя дорогая, заглянуть в твои лучистые глаза, которые я так люблю», и так далее в том же духе вплоть до следующего «перебоя ритма».

Таким образом, если выбросить два письма из пачки, одиннадцатое и пятнадцатое, то картина будет одна, а если их вновь вернуть на законные места – другая.

В жизни бывает все, но никогда не следует торопиться с выводами. После тридцатого письма исследователь был уверен, что корреспонденток связывало между собою искреннее чувство взаимной симпатии, однако, наслаждаясь духовным общением, совершенно необходимым этим возвышенным натурам, они параллельно удовлетворяли плотские желания с мужьями и любовниками.

Однако нельзя забыть и то, что, согласно древнегреческим мифам, бог солнца  не придумал лучшего способа соблазнить пугливую нимфу, чем принять девичий облик, - и вполне преуспел…

        … Когда принц Кристиан эмигрировал из страны, а принцесса София поселилась в Доме на побережье, ее мало кто навещал из ее прежнего окружения, даже и никто не навещал, опасаясь идти вразрез со взятой мстительной и неумной новой королевой линией поведения в отношении к возбуждавшей в ней недобрые чувства, в том числе зависть и ревность, старшей сестре, но ее посещала, и весьма часто, Иветта фон Меркельбах.

Эта девушка состояла в штате королевы, должна была почетно и выгодно выйти замуж (чего так желала ее семья), однако решительно отказала жениху, и это странное самовольство восстановило против бедняжки и ее госпожу, и двор. Затем раздражение вышестоящих лиц в отношении строптивой фрейлины усилило то обстоятельство, что она завязала дружбу с принцессой Софией, которую раньше часто называли новой принцессой или молодой принцессой из Северного крыла, а теперь - принцессой с Побережья.

В результате Иветте пришлось уйти в отставку со своей службы. Новая подруга пришла ей на помощь и через Первого министра, который ей покровительствовал, как считали столь же дальновидные люди, на будущее, определила ее к себе в штат, поскольку, хотя она и жила в приморском поместье своей свекрови с одной служанкой, номинально ей по-прежнему был положен штат. Так Иветта фон Меркельбах сделалась фрейлиной принцессы Софии, принцессы с Побережья. Не велика честь служить наполовину опальной госпоже, чужеземке, муж которой пропал без вести. Семья Иветты была сильно зла на нее, и не мудрено.

        Фигура принцессы Софии сделалась мало примечательна в жизни двора и вообще во внутренней жизни страны. Вероятно, в связи с данным обстоятельством можно было ожидать, что она могла теперь не опасаться памфлетов наподобие того, который омрачил начало ее замужества. Однако известно, что без сенсационных сплетен на свете жить скучно.

Софию уже обвиняли в заговоре, который на самом деле устроила наконец не она, а ее брат и ее сестра, так что второй раз это уже было бы неинтересно. Но ее имя еще не было полностью забыто широкой публикой.

Покровительство Первого министра в отношении принцессы не носило выраженного характера, этот факт даже не проник за переделы узкого круга действительно осведомленных лиц. Зато жители Берегового города имели случаи видеть молодых женщин, принцессу и ее новую фрейлину, всегда вместе, всегда под руку, задушевно беседующих друг с другом. Сплетня могла получиться весьма соленой, и такой и получилась. Обеих дам обвинили в противоестественной любви. Возник даже слух, что принц не даром бросил жену, а жених не даром порвал с невестой.

К счастью, никто не пожелал раскошелиться на издание нового памфлета, а затем София и Иветта исчезли с местного общественного горизонта, покинув страну по никому не известным делам (официально было объявлено, что принцесса ради поправки здоровья отправилась «на воды»). Так что настоящего размаха клевета не получила, можно было даже надеяться, что ее забудут со временем…

В других случаях бывало иначе, другим высокопоставленным особам так не везло. Клеветнические вымыслы до того прочно въедались в сознание людей, что даже по установлении непреложной истины они не желали отказываться от полюбившейся версии происходивших некогда событий, хотя эта версия и опровергалась появлением новых истинных фактов.

        Итак, остается только повториться: сплетни – занятный, но на поверку не оправдывающий себя источник информации; то, что лежит на поверхности, может быть истиной, а может и не быть. И еще одно: никогда не будет лишним предположить, что, во-первых, истина может быть проста, но при этом мало заметна, словно намеренно скрыта от глаз, а во-вторых, письма иной раз на самом деле содержат тайнопись, а души – тщательно скрываемые на самом своем дне секреты, потому что черти водятся в тихих и глубоких омутах.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 8.
                Роза.

«Лиши меня всего – с любовью все стерплю.
Теперь надеюсь я: мне и надежд не надо!
Все буду я любить, как я теперь люблю».
          Сонет св.Терезы. Известен с 1628 г.

«Нужно опасаться тех, кто подобен розе, поскольку даже розы имеют шипы».
          Джин Сэссон. «Дочери принцессы».



- … Не все, что лежит на поверхности, истина, поверь мне, Роза.

Стоял июнь, прекрасный теплый июнь, первый после только недавно отбушевавшей весны месяц лета. Был чудесный солнечный день. В ярком радостном свете особенно зеленой выглядела пышная листва деревьев и высокая трава, покрывающая землю у их подножий. В виду небольшой рощи редко растущих деревьев вилась вдоль пологого склона узкая желтоватая тропка, уводящая вниз, к берегу голубой речки, и над головою ясно синело высокое чистое небо.      

В роще на траве, на расстеленном поверх нее ковре, сидела, прислонившись спиной к стволу дерева, молодая женщина в черном платье. Тонкий материал блестел на выпуклых складках аккуратно расправленной у нее на коленях и разложенной, словно раскрытый веер, по ковру и по траве пышной длинной широкой юбки. Зеленая трава и черная ткань создавали между собою резкий цветовой контраст. Рядом с дамой в черном находилась молодая девушка в белом, словно цветок скромной полевой ромашки рядом с роскошным садовым гиацинтом.

Дама в черном в такой веселый летний день как-то странно гляделась в своем траурном наряде, ведь даже голова ее была покрыта черной кружевной фатой. Девушка в белом вписывалась в окружающую природу куда более гармонично. Однако вся фигура дамы, ее поза, выражение ее лица дышали спокойствием и невозмутимостью, девушка же, напротив, понурила голову, словно была в чем-то виновата, и казалась растерянной и подавленной.

- Находящееся на поверхности, простое, примитивное, не требующее ни умственного напряжения, чтобы его постичь, ни накопления опыта, чтобы его осмыслить, подходит лишь для безграмотного, занятого тяжелой работой и непривычного к интеллектуальным занятиям простонародья, - продолжала свою проповедь дама в черном. - Мы, Роза, люди благородного сословия, избранные. Мы не можем и не должны жить тем, что годится для толпы.
        Если бедняки, которые по божьей воле в поте лица добывают себе пропитание, имеют на обед черствую корку, то для нас ли такой обед? Если простодушные, необразованные люди верят в то, что им говорит на воскресной проповеди такой же простой и бесхитростный, как они сами, священник, то разве люди образованные, знающие, опытные, утонченные, способны насытить голод своего развитого ума и возвышенной души повторением избитых уроков и наставлениями, придуманными для детей?
        Понимаю, тебе сейчас кажется, что так проще, а раз проще, то и правильнее, и спокойнее. Тебе жаль своего безоблачного детского мира. Но пора взрослеть, Роза, и чем быстрее это произойдет, тем лучше, ведь тогда у тебя в запасе окажется больше времени на познание настоящего лица жизни, на получение от нее настоящих удовольствий, недоступных простым смертным. Впрочем, каждый вправе выбирать свой путь…
        Если этот мальчишка, едва не устроивший тебе крупную неприятность взамен на сомнительное развлечение, которое сумел тебе доставить, для тебя дороже, если ты по-прежнему думаешь, что он способен посвятить тебя в таинства любви, о которых сам ничего не знает на поверку, если ты надеешься, что он не струсит на другой раз и все же придет тебе на помощь, не сиганув в кусты, словно трусливый заяц при звуке шагов, но показав себя настоящим мужчиной, то…

- Нет, - сделав над собою явное усилие, произнесла девушка в белом платье. - Нет, Анна, в нем я разочаровалась… Какой он мужчина, просто сопляк… Но ведь он не один на свете, я разумею, среди мужчин… Я могу встретить другого…
- О да! – насмешливо воскликнула дама в черном платье. - Встретишь другого, несомненно! И этот другой опять принесет тебе боль и стыд, опять сделает тебя орудием для получения наслаждения, а тебе останется только подлаживаться под него и вечно трепетать при мысли о том, что он может ненароком сделать тебя матерью, испортив тем самым твою жизнь.

- Но я могу выйти за него замуж, тогда моя беременность никого не шокирует.
- Первая беременность, вторая беременность, третья, четвертая… Ты думаешь, у замужних женщин роды проходят легко и просто только потому, что они замужем?
- Но моя мать замужем!
- И как она жила, как живет? Пока ее муж тянет служебную лямку, зарабатывая деньги на свою семью, она скучает и стареет, погруженная в домашнюю рутину, практически в одиночестве.

- Но они любили друг друга… и… и …
- Любят до сих пор, как в первый день. Конечно, все так и есть! Ах, о чем мы спорим! – воскликнула дама. - Хочешь жить, как жила твоя мать, пожалуйста! Наслаждайся! Беременностями, родами, детьми, разлуками с мужем и, наконец, старостью с ним вдвоем, скуку которой всегда можно разнообразить семейными скандалами. Ведь, кажется, твои родители поступают именно так?    
- Но это обычная жизнь, как у всех, - пролепетала Роза.

- Я хотела тебе открыть горизонты необычной жизни, не такой, как у всех, но куда более исключительной, насыщенной и разнообразной, - веско произнесла дама в черном, которую девушка назвала Анной. - И даже сейчас, когда ты противоречишь мне… противоречишь из побуждений детского страха, из нежелания взглянуть глубже, чем то водится обыкновенно, чтобы постигнуть не видимость, но суть вещей, я по-прежнему уверена, что не ошиблась в тебе и что ты могла бы стать моей достойной ученицей, моей подругой, спутницей… моим вторым «я»… Нельзя упускать свой особенный случай узнать новое, он может и не повториться…

Девушка молчала, вздыхая, опустив голову. Дама подалась к ней ближе, протянула руку, затянутую в тонкую черную кружевную перчатку, и приподняла кончиком пальца ее лицо за подбородок, а затем наклонилась и припала поцелуем к ее свежей щечке… к ее розовым губам… Девушка поморщилась и слегка отпрянула.

- Так не делается, - прошептала она, - Я не слышала о таком. Женщина должна быть с мужчиной, никак не иначе…

-  Что ты вообще-то слышала, глупышка, - добродушно усмехнулась дама, отпуская ее. - И что ты видела. Этого дрянного юнца, и только-то!.. Хорошо, - воскликнула она вслед за тем. - Но если я сейчас докажу тебе, что кое-что из того, что кажется таким простым и понятным, на самом деле таит в себе совсем иной подтекст? Что ты тогда скажешь мне на это?
        Вот послушай. Я прочту тебе одно стихотворение, а ты подумаешь и ответишь мне, можно ли подходить к нему с обычной меркой… О нет, оно говорит совсем не о том, что мы обсуждали только что… Послушай… И будь очень внимательна.

                В ночи благословенной,
                Смятенная, по ходу потайному, -
                О, миг столь вожделенный! –
                Тая любви истому,
                Когда все стихло, вышла я из дому.

                Полна любви и дрожи,
                Чужим глазам невидима я стала.
                Мой взор затмился тоже.
                Светить мне продолжало
                Лишь пламя, что во мне не угасало.
               
                О ночь, как утро мая!
                О ночь, моя благая проводница!
                О ночь, когда смогла я
                С любимым обручиться,
                В любимого смогла преобразиться!

                Был цвет любви взлелеян
                Лишь для него, за что воздал он щедро,
                И на груди моей он
                Уснул под сенью кедра,
                А нас ласкали нежно крылья ветра.

                Исчезли все дороги,
                Был предо мню только образ милый.
                Все кончилось. Тревоги,
                Что некогда томили,
                Забытыми остались среди лилий.

- Итак, теперь скажи, о чем говорится в этих строках?
- О любовном свидании молодой девушки с ее возлюбленным, ночью, тайно от всех, - тщательно подбирая слова и стараясь ничего не упустить из услышанного, произнесла девушка, - тайно от всех, вне ее дома, когда она обменялась с ним клятвами, обручилась с ним и, наверное…
- Что же?
- Наверное… отдалась ему где-то в уединенном месте, под сенью кедра!..

- Ты знаешь автора этого стихотворения?
- Нет, - девушка пожала плечами. - Никогда прежде не слыхала.
- Но кто это может быть?
- Женщина, полагаю, - пожала плечами та, к кому обращался этот вопрос. - Она описывает собственное свидание.
- О да, трудно представить себе, что такой накал чувства может быть надуманным. Она сама прошла через то, о чем написала, и использовала в своем произведении оригинальный опыт. Не так ли?

    Девушка кивнула.

- Стало быть, первая твоя ошибка связана с элементарным незнанием. Чтобы получить настоящее, всестороннее образование, нужно иметь учителей куда более сведущих, чем приходской пастор, преподающий в воскресной школе. Это стихотворение написал мужчина.
- Мужчина?
- Неоспоримый, непреложный факт. Авторство стихотворения, которое я тебе процитировала, никогда не подвергалось сомнению. Он жил в середине XVI века в Кастильском королевстве, его имя было Хуан де  Альварес. Что ты теперь скажешь?

- Вероятно…
- Что же?
- Вероятно, это очень тонкий, умный, чуткий мужчина, - сказала девушка.
- Верно.
- Он… он сумел…
- Да?
- Сумел поставить себя на место своей возлюбленной.

- Еще одна ошибка, и тоже происходящая от необразованности. У него никогда не было возлюбленной. Он был монахом, причем монахом по собственной воле, по убеждению, поскольку, и это тоже факт, способствовал обновлению того духовного ордена, к которому принадлежал, ордена нищенствующих кармелитов, став идейным вдохновителем нового течения в его среде – босоногих братьев. Его монашеское имя Хуан де ла Крус, то есть Иоанн Креста, и часто к этому имени прибавляют частичку «сан», что означает «святой».

- Но зачем он писал такие стихи?
- Ты хочешь сказать, зачем человек, посвятивший себя богу и довольный своей участью настолько, что полностью реализовал свои возможности в служении ему, писал о любви, мало того, о любовном свидании, о соединении двоих любящих в тишине ночи? Значит, он все же втайне сожалел о своем уделе? И рассказал об этом всему свету в жгуче-пламенных и вожделенно-сладострастных стихах? Что ты думаешь об этом?
- Да, странно, - согласилась девушка.
- Ты невнимательно слушала меня, - сказала дама. - Я прочту стихотворение еще раз, постарайся ничего не упустить.

И она повторила чтение. Хорошо поставленный, мелодичный и сильный голос звучал, словно музыка, и прочувствованным пылким строкам старинной поэмы, сложенной в уединении монастыря монахом-кармелитом, вторили вздохи ветерка в кронах деревьев и шелест травы.

- И что ты теперь скажешь?             
- Но нет! – воскликнула девушка. - Он писал о любви.
- Согласна. Но о какой любви?
- О любви, - пожала плечами девушка.
- Любовь бывает разная. Например, любовь матери к своему ребенку.
- О любви девушки к мужчине.
- О господи, - сказала дама. - А ведь подсказки лежат на поверхности. «Чужим глазам невидима я стала», «Мой взор затмился тоже». Почему он так говорит, как ты думаешь, Роза? О чем это? Героиня стихотворения стала невидимой, так? И мало этого, она перестала видеть сама. Верно?

- Но как такое может быть?
- Однако из этих строк свидетельствует именно об этом, ты не согласна?
- Не знаю…
- Но, возможно, здесь применено какое-то иносказание?
- Иносказание?
- Да, безусловно. Но какое?
- Она стала невидимой не на самом деле, а… как бы.
- И как бы ослепла? Почему? С чем это связано?
- Я не знаю.

- Но не забудь отметить, - продолжала говорить Анна, - что свидание, на которое она торопится ночью, еще не произошло. Оно происходит только после того, как случилось то, что описано в этой строфе. Она стала невидимой и ослепла сразу после того, как покинула свой дом. Но дорогу ей освещает пламя, горящее в ее душе. По какой дороге надо идти невидимой и слепой, следуя за горящим внутри своего существа светочем, чтобы встретить того, кто давно был ей знаком, среди полного безлюдья… Но вот, как бы то ни было, они встретились. Они обручились. Как же понять тогда вот это: «В любимого смогла преобразиться»? Ты бывала в объятиях мужчины… пусть будет так, назовем твоего сопливого «как бы» любовника мужчиной… во всяком случае, ты знаешь, что такое любовная близость между мужчиной и женщиной немного лучше, чем просто в теории. Ты преображалась в него во время этого сугубо плотского действа?

- Вы хотите сказать, что ее преображение произошло…
- … на духовном уровне? Она так любила его…
- … что слилась с ним не только телесно, но и духовно?
- Она очень его любила, бесспорно. И она слилась с ним и духовно, и телесно, ты считаешь?
- Я думаю, что да, - осторожно, опасаясь нового подвоха, ответила девушка. - Ведь как же иначе тогда понять вот это… это место, когда она покоит его голову на своей груди.

    Анна улыбнулась и еще раз повторила то, что уже читала дважды.
     -  Они были близки. Счастье ее было так полно, что она даже …
     - … забыла себя?
- Это состояние экстаза. Бесспорно! – кивнула дама и повторила. - Состояние экстаза. Так она принадлежала ему, ты говоришь? Принадлежала телесно? Но как же тогда понять строку про лилии?
- Лилии?               
- Да, да, лилии… Ведь лилии – символ невинности. Или упоминание о них допущено случайно, и они здесь тоже «как бы»? Одно из двух, или поэт он был никакой… но говорят, он был великий поэт… или мы не добрались до сути.

- Так ничего не было? – смущенно спросила девушка. Анна рассмеялась:
- Какое ты еще дитя. Конечно, не было. И, конечно, было. Героиня была и осталась невинной. Ну что ж! Она познала непорочную радость! Радость обручения. Но кто же он, ее возлюбленный?
- Истинный рыцарь, я полагаю, - сказала девушка. - Потому что он не воспользовался темнотой ночи и уединением.

- Истинный рыцарь… - дама вздохнула. - О, боже, но я уже устала тебя просвещать. Слушай же. Героиня стихотворения – это душа мужчины-монаха. Одной благословенной ночью ему удался опыт единения своей души с предметом своих грез посредством самой высокой и чистой любви. Его душа вышла из своего дома-тела, оказалась в кромешной темноте, так как в этот миг телесные очи, естественно, не могли помочь ей увидеть окружающее ее внеземное пространство, только горевший в ней пламень высочайшего религиозного чувства осветил ей дорогу, и тогда она встретила Того, кого знала, искала, с кем жаждала слиться… Кто это был, Роза?

- Бог? – произнесла та почти с ужасом.
- Бог, - подтвердила дама.
- Но… но как же можно писать о боге, как о человеке?

- Как можно? Как можно сравнивать ощущение присутствия высшей силы и встречу с человеком? Поэт не изобретал для того, чему на самом деле нет достойного выражения на человеческом языке, нового языка. Он использовал тот язык, который свойственен людям, и те слова, которые в нем имеются. На человеческом языке, человеческими словами, с использованием человеческих понятий и образов он рассказал о своем мистическом опыте так, что сохранил в рифмованных строках и донес до читателей и смысл, и суть, и духовный накал. Здесь все: горение, жажда, стремление, попытка, выход из телесного мира в духовный, соединение, обретение, экстаз высшего блаженства, а затем, после того, как все свершилось, покой отдыха, когда останавливаются все мысли и затухают все чувства, всеобъемлющий покой, один дарующий полное обновление. 

- Но разве можно так писать о боге? – выслушав Анну, все же снова спросила девушка.
- Я уже тебе сказала! Можно, но тем, кто удостоился приблизиться к нему, в отличие от тех, кому это не только не дано, но и не понятно.
- Но неужели так вправду бывает?

- Твоя наивность восхитительна… Бывает ли вправду? И не с ним одним, должна тебе заметить. Не он один, Сан Хуан де ла Крус, Иоанн Креста, был счастливым избранным.

                Нет, боже, я к тебе любовью пламенею
                Не потому, что мне ты небо обещал;
                Не потому тебя я оскорбить не смею,
                Что душу робкую ты адом застращал.

                Любовь к тебе мне все: дыханье, жизнь, отрада.
                Скажи, что рая нет - я прочь не отступлю;
                Твой гнев меня страшит, а не мученья ада.

Здесь, как видишь, в отличие от «Темной ночи» де ла Круса все стоит на своих местах и названо своими именами. Человек откровенно пишет о своей великой любви к Господу. И пишет так, что становится ясно: ему это было позволительно.

- Это тоже написал мужчина? – робко спросила девушка.

- На самом деле никто не знает. Иногда авторство сонета, из которого я прочитала тебе отрывок, приписывают Игнатию Лойоле, первому иезуиту. Но более традиционно считать, что его написала женщина, Тереза Авильская. Она жила в одно время с Хуаном де ла Крусом и, что интересно, монашествовала в том же ордене. Как и он, она ратовала за духовное обновление внутри ордена и способствовала учреждению течения босоногих кармелиток…
        Знаешь, почему орден носил такое название, кармелиты? Он был основан в Палестине во время Крестовых походов, неподалеку от библейского города Изрееля, где однажды, согласно пророчеству, была убита царица Иезавель, та, которую сожрали псы, оставив только голову и руки.
        Хуан де ла Крус никогда не совершал путешествия в Палестину, но он думал о ней, он воображал себе духовный исток своего ордена, эту легендарную гору и написал мистическое сочинение в прозе «Восхождение на гору Кармель». Он был там, бесспорно, ведь его духу оказывались подвластны и не такие дали и высоты…

Анна помолчала, расправляя на коленях черный шелк платья и с мечтательным выражением на лице прислушиваясь к звукам, наполняющим летнюю зеленую рощу. Затем она продолжила говорить:
 
- Ты понимаешь, зачем я рассказала тебе все это, Роза? Истина не лежит на поверхности, чтобы по ней лениво скользили рассеянным взглядом, просто так, между делом, без нужды. Она скрыта, она внутри, но тот, кто постигнет ее, кто дорастет до того, чтобы ее постигнуть, уже никогда не сравняется в невежестве и никчемности с теми, кто проживает свою жизнь бездумно и сходит в гроб бессмысленно, ничего не познав, не испытав и не совершив…
        Я рассказала тебе о поэтах-мистиках испанского Золотого века, Второго Возрождения, чтобы ты поняла, прочувствовала, какие тайны есть на свете. Я говорила о душе, о высших ценностях, которые эти люди открыли и познали через свое истовое служение, и о высшем наслаждении, которое возможно даже там, где, казалось бы, его нечего и думать отыскать.
        Мир не даром  многогранен и многолик, и об этом самое время упомянуть, и самое время над этим поразмыслить... Иначе ступай от меня, Роза, возвращайся к своему мальчишке, прощай ему его трусость, его предательство, его бегство от тебя, проси как о милости о ласке, которая ему нужна больше, чем тебе самой, и знай, что ты сама отказалась от ключа, которым могла отомкнуть волшебную дверцу в волшебную страну, отказалась только ради того, чтобы навсегда остаться в этом знакомом, привычном и таком обыденном мире… 

- Но эти поэты писали о любви к богу, а не о нарушении его заповедей, - со слезами в голосе пробормотала девушка. - Они были чисты и душой, и телом. Как же можно сравнивать…  Как можно считать это доводом… ведь это же богохульство!

- Чисты? О да, они были чисты. Ты бывала в католических храмах, Роза? Или в старых немецких кирхах, тех, что были построены и украшены еще до Реформации? Ты никогда не замечала, как чувственны порою образы святых, запечатленные на имеющихся там иконах?
        Представь себе, что должна была ощущать женщина, никогда не знавшая плотской любви, стоя на долгих службах под ангельское пение хорала и глядя на полуобнаженного святого мученика на иконе перед собою, прекрасное тело которого, мужественное, мускулистое, полное притягательной силы, едва прикрыто куском полотна?
        Представь себе, что должен был испытывать мужчина-девственник, никогда не обнимавший женщину, видя перед собою во время молитв прелестную святую, в экстазе веры простирающую руки в пространство, преисполненное для нее присутствием божества, но также как будто и к тому смертному, кто смотрит на нее, не отрываясь, то есть к нему самому. Ее округлые формы, налитые груди, покатые плечи, белоснежная шея… О!..
        А картины, на которых изображены сцены мученичества? Какой жар и трепет рождали в душах зрителей, взволнованных, воспаленных, пребывающих во власти разнообразных ощущений, но ощущений, бесспорно, чувственных, эти искаженные мукой, окропленные кровью, отданные на растерзание палачам беззащитные жертвы, правдиво выписанные художниками! Именно монахи, давшие обет безбрачия, истово соблюдая его во все дни своей земной жизни, вели расследования в судах святой инквизиции, руководили пытками и казнями еретиков… Богохульство… Что ты об этом знаешь! Роза, Роза! Ты снова стараешься судить поверхностно…
        Нет, довольно уже сказано. Я же велела тебе, ступай от меня! Ты не достойна… Или… Или останься со мною, сделай меня счастливой, будь счастлива сама и поднимись на ступень более высокую, нежели та, на которой ты стоишь сейчас. Я многому научу тебя, многое тебе открою. Ведь я сейчас поразила тебя, верно? Ты никогда не слышала ни о чем подобном? Но то ли еще ждет тебя впереди!
        Смелее, Роза! Будь смелой, будь отважной в своем сердце, позволь себе необычные ощущения, новые чувства и не смущайся тем, что они неизвестны большинству людей и в силу их ограниченности, косности, отсталости не будут ими приняты, если тайна однажды окажется раскрыта. Землю топчут миллионы, а к небесным высотам воспаряют единицы… 

        Маленькое королевство издавна владело горным отрогом на самой границе с Владетельным княжеством, где с давних пор располагался железный рудник. Рудник был небольшой, шахт немного, добыча руды ограничена, однако результатов деятельности этого горнодобывающего промысла хватало для того, чтобы обеспечить сырьем металлургический завод по выплавке железа и стали, причем и сталь, и железо были хорошего качества, изделия же из них, производимые тут же, находились  на уровне мировых стандартов, причем их хватало на внутренние нужды страны во всяком случае, а также порой и на экспортные поставки.

Рудник принадлежал короне и не сдавался в аренду промышленникам. Главный Горный управляющий был подотчетен самому королю… или его Первому министру, если у короля не доходили до этих дел руки лично. В ведении Горного управляющего, государственного служащего высокого ранга, стоявшего наравне с министрами Королевского собрания, находились и орган непосредственного административного руководства, и сам рудник, со всеми его шахтами, и заводское хозяйство, и поселок шахтеров, и городок, где жили рабочие-металлурги, и казармы солдат, несших охранительную службу, а ведь охрана нужна была тщательная.

Горный промысел был чрезвычайно важен для экономики и оборонной способности страны, между тем само местонахождение рудника способствовало созданию вокруг него несколько криминальной обстановки, ведь во Владетельном княжестве дела шли неважно, вследствие чего граница оставалась беспокойной.

Военная часть, охраняющая рудник, тесно сотрудничала с пограничными подразделениями, которым иной раз приходилось даже вступать в бой с вооруженными шайками доведенных тяжелой жизнью до отчаяния соседей, вынужденных пускаться в откровенный разбой, чтобы как-то продержаться.

Было немало перебежчиков, искавших работу, пусть даже самую черную, в чужой, более преуспевающей стране. Этих бедолаг, не имевших права проживания на чужой территории и всегда находившихся под угрозой депортации, принимали на работу в шахты незаконно и негласно, в результате чего они превращались, причем добровольно, в дешевый и безответный рабочий скот, в подобие рабов, подвергавшихся жестокой эксплуатации.

Содержали их плохо, платили гроши, работать же требовалось много и тяжело, а в случае аварий в шахтах, которые пусть не часто, но происходили, об их гибели даже не докладывали вышестоящему начальству. Так однажды при обвале в шахте Первый министр получил рапорт, в котором в разделе «потери» значился всего один шахтер. Это был, понятно, местный шахтер, уроженец страны, а о прочих жертвах, родом из княжества, по заведенной традиции не упоминалось, хотя на самом деле несчастье унесло жизни нескольких десятков человек и еще несколько недель на поверхность из-под осевшей горы вытаскивали по мере восстановления проходимости осыпавшейся штольни изувеченные трупы.

Кроме того, в шахтах, на тяжелейших участках, трудились осужденные каторжники, которых содержали в обнесенных стеной бараках закованными в цепи и выводили на работу под конвоем. Это была отчаянная публика, и местные предания сохранили истории о бунтах, страшной расправе недавних узников со своими стражами и не менее страшном усмирении бунтовщиков силами регулярных военных частей.

И сам король, и его первый помощник не ленились обычно досматривать за горным промыслом лично, благодаря чему внизу, в долине, где дымили трубы металлургического завода и пестрели жилые постройки, был возведен довольно вместительный дом, напоминающий издали своими очертаниями и зубчатым парапетом на крыше замок, представлявший собой королевскую и министерскую резиденцию в Горном городке, где представителей власти всегда ожидал постоянный штат прислуги.

        Рудник и заводской Горный городок жили своей особой жизнью, по заведенным и поддерживающимся здесь весьма неукоснительно правилам, куда более суровым, чем, скажем, принято было в Береговом городе, столице страны, но тем не менее правилам привычным, понятным и естественным для местных жителей.

Если не брать в расчет эмигрантов из княжества и каторжников, эти жители делились на две категории – мастеровые и военные. Базовые казармы Охранной части находились в Горном городке, к ним примыкали базовые казармы Пограничного полка. Семьи офицеров и из того подразделения, и из другого проживали в Городке, куда отцы семейств возвращались после своих дежурств. Соответственно офицеры и их домочадцы общались с рудничными и заводскими служащими и мастерами, согласно иерархии, разумеется.

В Городке существовал, так сказать, свой «высший свет», состоявший из представителей старших служащих и старших офицеров, а также местных богатеев, попасть в который можно было только благодаря связям, служебным и семейным, с вышестоящими лицами, а также собственному карьерному росту и туго набитому кошельку.

Вообще же в целом жизнь в горном районе и предгорье была довольно обеспеченной и даже весьма разнообразной. Конечно, молодые люди считали свой край захолустьем и мечтали о столице, но старшее поколение, уже умудренное жизненным опытом, имело настоящее представление о житейских ценностях.          

        Отец Иветты фон Меркельбах гордился тем, что является потомком старинного рыцарского рода. В семье хранились старинные грамоты, по которым можно было проследить несколько поколений ее представителей, а над парадной дверью в дом, где теперь жили их потомки, красовалось изображение гербового щита с белым (серебряным) единорогом на лазурном фоне. На ленте, охватывающей щит по периметру, можно было видеть начертанный девиз, из тех, которые сочиняли по мере востребованности герольды… как давно это было!

Однако герр фон Меркельбах был хотя и знатный, но небогатый человек. По заведенной в семье традиции он служил в армии и по стечению обстоятельств состоял в том полку, который нес охрану рудничного и металлургического хозяйства предгорья.

Он показал себя аккуратным, исполнительным офицером, имел больше друзей, чем недругов и завистников, что говорило о его миролюбии и одновременно осмотрительности, и двигался по служебной лестнице вверх, но только, конечно, как и всякий обычный человек, самостоятельно устраивавшийся в жизни, крайне медленно. Впрочем, это давало ему право тем более гордиться своими достижениями, что они так дорого ему доставались.

Его семья благодаря, с одной стороны, его принадлежности к благородному сословию, а с другой его недаром заслуженному чину, входила в вышеупомянутый местный «высший свет».  Ему удалось устроить старшего сына в офицерское училище в столице, чем он весьма гордился, и теперь оставалось только подыскать подходящую партию следующей по возрасту дочери, чтобы считать свой отцовский долг выполненным с честью.

Впрочем, Иветта была еще совсем девочка, по мнению родителей, так что с этим можно было и не спешить. Еще трое младших детей пока что решительно не вышли из детского возраста, так что о них беспокоиться было тем более рано. Одним словом, бравый офицер и его жена жили спокойно, вполне довольные своей жизнью, собой и своей семьей. Иветта же, которой исполнилось четырнадцать лет, была здорова, активна, подвижна, она превращалась в девушку, в женщину, и в ее тонком гибком теле начинали бурлить весенние токи, такие пьянящие, такие опасные… Старая, известная история…

Иветта получила образование частично в местной городской школе, частично дома, под руководством матери, умной и начитанной женщины, к тому же когда-то в юности вращавшейся в столичных кругах, пока ее отец, занимавшийся коммерцией, приезжая по делам в Горный городок, не сговорил ее, одну из своих семерых дочерей, за только начинавшего службу, но уже хорошо зарекомендовавшего себя, то есть подающего надежды молодого офицера, с родителями которого он был хорошо знаком.

Так что, можно сказать, Иветта не только научилась читать и писать, не только была развита чтением книг, никоим образом не входивших в школьную программу, и беседами с матерью о прочитанном, но и приобрела даже некоторый светский лоск. Слушая рассказы матери о столице, она сгорала от желания вырваться из тесного мирка повседневности, повидать большой мир… Это желание тоже старо, как мир, но также ново, как и чрезвычайно увлекательно для каждого нового подрастающего поколения…

Большую роль в жизни Иветты сыграла дружба с ее ровесницей, Луизой Фредерикой Швенхен или просто Луизой, как ее все называли, отец которой, человек уважаемый и зажиточный, имел ферму в окрестностях Горного городка (металлургический центр нуждался в поставках продовольствия, так что сельское хозяйство в округе процветало).

Зимой Луиза жила в городке у родни, училась вместе с Иветтой и ее братьями и сестрами, а на лето уезжала к отцу на ферму, и частенько случалось так, что ее подружка отправлялась вместе с нею, на радость ее родителям, которые сбрасывали на время с плеч хотя бы эту обузу, зная к тому же, что деревенский чистый воздух, в отличие от нездорового, испорченного выбросами металлургического производства воздуха городка безусловно пойдет на пользу ее здоровью. Впрочем, Иветта, как уже отмечалось, на здоровье не жаловалась, это была крепкая и сильная девочка.

        Примерно через полгода после того, как Иветта справила свой четырнадцатый день рождения, она вновь предприняла путешествие на ферму гостеприимного господина Швенхена, только в этот раз немного позднее Луизы, поскольку та весной сильно простыла и заболела, после чего родители, обеспокоенные ее здоровьем, решили, что ей не стоит вновь идти в школу, тем более в конце учебного года, и забрали ее к себе домой ранее роспуска школьников на летние месяцы.

В конце весны Иветта получила письмо с фермы Швенхенов, в котором Луиза приглашала ее приехать, а внизу имелась приписка самого фермера, которая подтверждала приглашение. Иветту быстро собрали в дорогу и отправили с оказией в путь к ее друзьям.

Иветта нашла Луизу уже совсем выздоровевшей, окрепшей и даже как-то повзрослевшей и похорошевшей.

Воскресные вечера в округе было принято проводить в деревенской пивной, где люди среднего и старшего возраста преимущественно вели друг с другом разговоры за кружкой пива, а молодежь в хорошую погоду плясала возле дома, фасад которого освещался фонариками, либо в большом общем зале.

Танцы были здесь в ходу старинные, народные, причем по старинной же традиции танцоры старались при выполнении одной нехитрой и часто повторяющейся фигуры танца поднять партнершу перед собой и с размаху опустить ее на пол так, чтобы юбки взметнулись как можно выше, открывая бедра, каковая фигура всегда приветствовалась даже и почтенными отцами семейств громкими одобрительными возгласами.

Вот на такую вечеринку и отправились девушки в ближайшее после приезда Иветты воскресенье, и там во время танцев Луиза познакомила школьную подругу со своим новым другом – юношей немного постарше их возрастом, который также, как и они, учился в городе и приехал на лето отдыхать к родне. Он жил по соседству с фермой Швенхенов, а звали его Питер Конрад фон Эйнбек.

Это было очаровательное создание лет шестнадцати от роду, с белой кожей, голубыми глазами, стройным гибким станом, белозубой улыбкой и шелковистыми белокурыми волосами, завязанными сзади на затылке лентой, хотя отдельные пряди тем не менее всегда свисали ему на лоб. Противостоять ангельскому очарованию юного Питера было невозможно, да и к чему? Вскоре Иветта заметила, что Питер и Луиза каким-то особенным образом, словно заговорщики, переглядываются друг с другом, обмениваясь издали улыбками, а вблизи рукопожатиями.   

- Вы что, влюблены? – спросила подругу Иветта.

Как и все подростки, девушки были весьма заинтересованы  взаимоотношениями между полами и не раз муссировали эту животрепещущую тему в своих беседах, причем недостаток знаний и опыта дополнялся бурной игрой воображения. На удачу, библиотека матери Иветты снабжала их к тому же некоторыми книгами, которые госпожа фон Меркельбах любила почитывать на досуге, но никогда сама не дала бы в руки своей несовершеннолетней дочери, однако недостаточно хорошо их прятала от наблюдательной и находчивой девушки, благодаря чему та иной раз почитывала поражавшие ее страницы, хотя и не умела их правильно осмыслить, а потом делилась своими открытиями с подругами.

Еще одним источником сведений о тайных вопросах бытия служило общение с одной из служанок, которая время от времени навещала своего друга, жившего в соседнем доме, а потом развлекалась, потихоньку рассказывая о том, что происходило во время этих свиданий, юным барышням. Короче говоря, в свои ранние годы девицы, образование и развитие которых шло вышеописанным образом, уже кое-что знали, хотя бы и понаслышке.

Однако, как вскоре выяснила Иветта, образование Луизы в те два месяца, что они провели врозь, совершило настоящий рывок. Догадаться, что в этом сказалось влияние ее нового знакомого, труда ей не составило.    

- Влюблены! Это для детей, - важно отвечала на ее вопрос Луиза. - У нас все так, как бывает у взрослых, потому что мы и сами уже взрослые. У Питера были женщины в том городе, где он проходит обучение, а здесь его женщина я. А у тебя был когда-нибудь мужчина? – спросила она вслед за тем.

Иветта поняла, что Луизе хочется на примере отставшей от нее в процессе взросления подруги, жизнь которой была ей известна до мелочей, подчеркнуть свое превосходство, ведь связь с мужчиной не пустяк. Ей сделалось обидно, однако крыть было нечем. Пришлось стерпеть подружкину заносчивость. Но Луиза не смогла усидеть на своем пьедестале превосходства долго. Поддерживать свой новый имидж в этом направлении ей вскоре стало слишком скучно, ведь такое поведение вело к одиночеству.

- Послушай, Иви, - сказала она однажды. - Я говорила с Питером. Ты ему нравишься. Знаешь, что он предложил? Если хочешь, попробуй с ним делать то, что делают все мужчины и женщины, оставаясь наедине. Пора и тебе перестать быть глупой маленькой девочкой.
- Но как же, - не поняла Иветта. - Если вы с ним… Если вы пара…
- Питер говорит, что у настоящих мужчин бывает много женщин, так что ревновать глупо. Он просто предлагает научить тебя этим заниматься… Если ты согласна, то завтра мы с ним встретимся в лесу, там, за просекой, где дикая малина… Соглашайся, не веди себя старомодно, взрослеть уже давно пора. Питер знает, как сделать так, чтобы женщина избежала неприятностей… ну, ты понимаешь, о чем я…

Иветта кивнула, ничего не понимая. Короче говоря, в свои 14 с половиной лет она под давлением подруги испугалась, что не успеет повзрослеть. На другой день вместе с Луизой она явилась на свидание к малиннику.

Стоял жаркий летний день, в лесу было тихо и душно. Густые малиновые кусты, заполонившие просеку между многочисленными пнями, уже отцвели, но их плоды еще не вызрели, покрывая ветви жесткими зелеными завязями будущих сладких ароматных ягод.

Питер уже поджидал девушек. Он пришел раньше, а потому, чтобы убить время, вооружился прочным прутом и занимался тем, что сшибал им листву с крайних кустов. Войдя во вкус этой войны с зеленой малиной, он даже запыхался, а светлые волосы совсем растрепались. Луиза сказала, что подождет друзей здесь, на солнышке, присев на пенек.

Питер отбросил в сторону свой прут, взял Иветту за руку и увлек ее в густые малиновые заросли. Здесь совсем нечем было дышать, но кусты, достигающие местами человеческого роста в высоту, надежно скрывали их ото всего света. Среди кустов были кое-где протоптаны людьми и животными, бывавшими здесь в пору плодоношения малинника, узкие тропинки. В одном месте тропинка расширялась, образуя крошечную полянку…

Неоднократно вспоминая позднее этот день, Иветта неизменно отмечала, что самым приятным было пробираться за руку с юношей между колючими зелеными кустами, стараясь не оцарапаться об острые маленькие шипы, сплошь покрывающие гибкие ветви, чувствовать пожатие его крепкой горячей руки, слушать его возгласы, его смех и смеяться вместе с ним.

Было тихо, жарко и душно… Внутрь зарослей не залетало ни одного, даже самого слабого дуновения ветерка. Остро пахло зеленью и землей. Вверху над лохматой кромкой малинника возвышался большой зеленый лес, в просветы его ветвей проглядывало голубое далекое небо. Все это, собственно говоря, было знакомо уже давным-давно, но сегодня казалось каким-то новым, необычным и удивляло, и завораживало… и казалось чудесным… Остальное на чудо походило мало.            

Оказавшись в прогалинке внутри зарослей, Питер бросил на землю плащ, который нес свернутым в руке, опустился на него на колени и показал Иветте на место рядом с собой:
- Иди сюда, ложись.

Иветта послушно легла на плащ. Питер наклонился над нею, но поцелуи, которые посыпались на нее сразу же, как из рога изобилия, ей не понравились. Было слишком много слюны, и слишком громкое чмоканье. Она даже попыталась отвернуться, чтобы отплеваться, но Питер гнул свою линию неукоснительно. Затем он приподнялся и снял с себя рубашку. Блеснуло белое нагое тело. Затем он расстегнул платье и на Иветте. Все, что он делал, казалось Иветте грубым, а его движения представлялись неловкими и излишне суетливыми одновременно. Никаких чувств в ней не пробуждалось, кроме чувства удивления насчет тайны посвящения во взрослую жизнь: неужели так вот оно и бывает на самом деле?

- И неужели мужчины и женщины многие годы должны этим заниматься? – подумала она еще минуту спустя, пытаясь не задохнуться под тяжестью накрывшего ее сверху тела, причем подумала об этом почти со страхом.

Но, боясь насмешек подруги, она вытерпела все до конца, попутно также поразившись тому, что занятия этой так называемой любовью, - труд, да еще нелегкий. Стараясь изо всех сил, Питер запыхался куда сильнее, чем когда крушил малиновые кусты с помощью прута, и его белое тело порозовело и покрылось обильным потом.

Иветта с тайной гадливостью смотрела на свою обнаженную грудь, на засученную юбку. На юношу ей и вовсе смотреть не хотелось, в отличие от другого времени и других случаев, когда девочкам доставляло удовольствие, удовлетворяя свое жгучее любопытство, подсматривать за тем, как мочатся в кустах мальчишки, доставая из штанов свои причиндалы. Теперь ей казалось непонятным, что там может быть интересного, в чужих штанах, кое-как спущенных с бедер?

А еще ей было больно, неудобно и неприятно, а также жестко спине, притиснутой к земле, перевитой корнями кустарника. В какой-то момент ей показалось, что у Питера что-то не получается, потому что он вдруг выругался вполголоса и умножил свои усилия. Иветта устала терпеть то, что он делал с нею, и ужасно обрадовалась, когда все закончилось, расставшись наконец с впившейся ей в спину, попавшей под плащ веткой, что и стало итогом всего испытания в целом.

- Ну как? – с гордостью спросил он, оставив ее, опустившись рядом на плащ и немного отдышавшись. Наверное, он считал, что заслужил комплимент. Впрочем, возможно, так оно и было. Иветта хотела сказать «ужасно», но мужественно промолчала. Солгать же и промолвить «чудесно» она не смогла себя заставить. Единственно, чем она утешалась, было сознание того, что теперь Луиза не станет задирать перед нею нос.
         
Пару дней обе девушки сидели смирно и помогали дома по хозяйству. На третий день Питер прискакал из своего дома к ферме Швенхенов верхом, чтобы повидаться с ними. Иветта и Луиза качались на качелях в саду за домом, там юноша и нашел их. Качели представляли собой длинную доску, на которой могло хватить места и для троих. Втиснувшись между подругами, Питер упругими движениями своего гибкого тела раскачал доску так сильно, что девицы подняли визг, чего он и добивался.

Бросив раскачиваться, он обнял Иветту за талию и осведомился у нее, шепча ей на ушко, не желает ли она повторить опыт в малиннике. Первым побуждением Иветты было отказаться, но затем она вспомнила, как Луиза заносчиво вела себя с нею совсем недавно, называя глупой девочкой, а тут ей как раз показалось, что Луиза покосилась на нее и Питера с неудовольствием…

В общем, она решила, в пику Луизе, продолжать вести себя «как взрослая», и дала согласие на новое свидание. Поскольку накануне прошел дождь, Питер предложил вместо малинника сарай, находившийся за полем Швенхенов, возле леса. Оставив Луизу, которая, в душе, вероятно, ругая себя за сводничество, обернувшееся против нее, старательно делала вид, будто нисколько не злится (а что еще ей оставалось теперь делать?), Иветта и Питер уселись вдвоем на его коня и отправились прямиком к сараю.

Заведя внутрь коня и привязав его возле двери, Питер расстелил на охапке сыроватого сена все тот же плащ и вновь пригласил девушку занять место рядом с собой. Иветте очень захотелось оттолкнуть его и удрать со всех ног, но такое поведение почему-то казалось ей совершенно неприемлемым, и она заставила себя покориться своей участи. К ее удивлению и испугу, кровь у нее пошла снова.

- Надо же, - сказал Питер по этому поводу. - Я что, не довел все до конца в прошлый раз, что ли. Как-то с тобой все не просто…

Затем он спросил ее, нравится ли ей то, что он с нею делает. Ощущения Иветты находились определенно дальше от того «наслаждения», о котором она вычитала в одной из тайком украденных у матери «взрослых» книг, как о непосредственной принадлежности соединения женщины с мужчиной, в связи с чем она сочла за лучшее не отвечать ничего. Кроме того, ее терпению, как выяснилось буквально через минуту, определенно подошел предел, и она забарахталась под юношей, пытаясь отстранить его от себя.

- Да ты что, что ты толкаешься? – возмутился он. - Ты меня оцарапала!
- Пусти меня, - пробормотала Иветта, чуть не плача и опять толкая его в грудь. - Пусти же.

             В ответ он приказал ей лежать смирно.
- Слово «смирно» здесь неуместно, юноша, - вдруг произнес над их головами громкий женский голос. - Вы ведь не на плацу в казармах перед строем солдат, а на любовном свидании с девушкой!

Иветта вскинула глаза поверх плеча Питера и увидала молодую даму в черном платье и черной шляпе, стоявшую почти рядом с ними на фоне приоткрытой двери сарая, из которой внутрь лился яркий солнечный свет. Отпустив девушку, Питер скатился с нее на пол, торопливо прикрывшись валявшейся рядом рубашкой.
 
- А я вас знаю, - продолжала дама, вновь обращаясь к нему и по-прежнему произнося слова громко и отчетливо. - Ваше имя Эйнбек, вы живете неподалеку отсюда, в деревне, так ведь? Ваши родные будут неприятно удивлены, когда узнают, как вы проводите свой досуг!
- Я не… не делаю ничего… плохого… - промямлил Питер, совершенно смешавшись. - Она сама… сама хотела…
- Брысь отсюда, щенок, - произнесла дама повелительным тоном. - Видишь, как надо приказывать на самом деле! У меня это лучше получается, не так ли? Брысь, я сказала!

В последующие две-три минуты Иветта могла наблюдать, как Питер поспешно подтянул штаны, схватил в охапку свою одежду и умчался из сарая, по дороге резким рывком освободив повод коня. Почти тотчас же снаружи донесся быстро удаляющийся топот конских копыт.

- Такой милый мальчик, а струсил, - пренебрежительно сказала дама в черном. - Как ты, девочка?

Иветта одернула свое платье и попыталась встать, но, возможно, сделала это слишком резко… либо Питер успел неплохо ее примучить. В глазах у нее помутнело, ей стало нечем дышать, и она очнулась только через несколько минут, лежа на том же месте в том же сарае, но уже не в обществе белокурого юноши, а рядом с незнакомкой в черном платье.

Красивое, обрамленное рыжеватыми волосами лицо женщины, вся фигура которой выражала неподдельные изящество и благородство, с участием наклонялось над нею, при этом в одной руке дама держала маленькую фляжку с водой, а в другой платок, испещренный размытыми розовыми пятнами. Приходя в себя все более, Иветта вдруг увидала, что подол ее платья вновь завернут вверх.

- Он-таки проколол тебе пленку, детка, - сказала дама, касаясь влажным платком внутренней стороны ее бедра. - Но к счастью, кажется, по крайней мере не успел довести до конца свое дело. В опасные игры вы играли с ним… Ты хоть понимаешь, что уже достаточно взрослая, чтобы забеременеть? Да и что ты знаешь о нем кроме того, что у него голубые глаза и широкие плечи?

В последующие несколько минут Иветта прослушала содержательную лекцию об интимной жизни мужчин и женщин, с которой, разумеется, ни в какое сравнение не шли все те разрозненные и противоречивые сведения, почерпнутые из подслушанных у взрослых разговоров и пополненные отрывками из галантных романов, муссирование которых составляло тему «задушевных» бесед с подругами, что в целом больше путало, чем было способно просветить на самом деле.

Иветта узнала, что именно так и можно ни с того ни с сего в неполные пятнадцать лет стать матерью, а также подцепить у своего партнера, самоуверенного с виду, но мало знающего о настоящей безопасности, и собственной, и партнерши, ужасные болезни, которыми он в свою очередь запросто мог заразиться там, где приобретал свой опыт, то есть в некоторых заведениях, о которых в гостиных говорить не принято, и которые способны погубить так же верно, как чума, но перед этим еще и измучить своими отвратительными проявлениями. Причем случай как раз соответствовал тому, чтобы новые знания буквально впитывались умом, словно вода пересохшей почвой.   

Оказав девушке помощь, дама затем немного проводила ее к дому. Они познакомились. Дама попросила называть ее Анной.

- А я тебя буду называть Розой, - сказала она. - Потому что ты прелестна, словно роза.

Еще Анна сказала, что она живет в маленьком, одиноко стоящем доме в лесу, по дороге из деревни к руднику. Она казалась такой особенной здесь, в краю предгорья, где можно было запросто встретить солдат, шахтеров и рабочих, но далеко не таких изысканных особ, как будто экзотическая птица залетела ненароком в деревенский курятник.

Так «почти взрослые» отношения Иветты с Питером Эйнбеком прервались, не успев толком начаться, причем она стала женщиной, не разобравшись, что это на самом деле значит. Зато она начала встречаться с Анной, загадочной и прекрасной дамой в черном из Лесного дома.

Анна пригласила ее заходить в гости. Заинтригованная Иветта рассказала Луизе о своем знакомстве, и вскоре они нанесли Анне визит. Иветте было неловко отправляться в гости одной, ничего не сказав подруге, а затем им пришлось открыть, где они теперь бывают, луизиным родителям. Впрочем, эти славные люди не имели ничего против таких прогулок.

- Кажется, это женщина знатного рода, - сказал Швенхен девушкам. - Пообщаетесь с нею, глядишь, благородных манер поднаберетесь, а в жизни это еще и пригодится. У нас поговаривают, что эта дама недавно овдовела и приехала сюда к нам, в захолустье, чтобы без помех провести срок своего траура.

     Иветта передала новой подруге слова фермера. Анна рассмеялась.

- Пусть думают, что хотят, мне это на руку, - произнесла она.
- Но разве это неправда? Зачем же вы тогда носите черное платье?
- Черное платье? В самом деле! Черное платье… - Анна с задумчивым видом откинулась на спинку кресла, в котором сидела в тот момент. - Я встречала женщин, прятавших под трауром свое уродство, врожденное или приобретенное вследствие болезней. Я встречала женщин, прекрасных, как весна, но обделенных счастьем, которые носили траур по своей неудачно сложившейся жизни. А я? Зачем я ношу черный цвет? Видишь ли, это самый сложный и емкий цвет среди прочих, и я его люблю. А кроме того, он ведь мне к лицу. Разве нет? Хотя все это в самом деле так не ново…

Луизе не нравилось бывать в Лесном доме, в отличие от Иветты, которая даже говорила, что, дружа с Анной, представляет себе, будто дружит с самой королевой, однако Луиза терялась в присутствии дамы в черном, замолкала, зажималась и всегда торопилась уйти. Опять-таки в отличие от Иветты, она считала, что Анна какая-то обманщица.

- А скрывается она здесь от кредиторов, - добавляла Луиза. - Напрасно ты ей доверяешь.

Однако доверие Иветты базировалось не на рассказах Анны, в которых всегда было много недоговоренного, но на той помощи, которую та ей оказала. Она была ей также очень благодарна за сообщенные ею важные сведения о важных жизненных вопросах, то есть высоко оценила ту просветительскую роль, которую эта женщина сыграла в ее жизни.

Иветта искренно восхищалась умной, изящной красавицей, так непохожей на всех ее прежних знакомых, чему способствовал и ореол некоторой загадочности, окружавший последнюю. Да что тут долго говорить, о такой подруге можно только мечтать! С подобными отношениями не могла сравниться ни детская дружба, дружба-соперничество, с Луизой, ни даже общение с матерью, умной, кое-что повидавшей в жизни, но так давно смирившейся со своей ролью жены провинциального военного. 

Прошло еще немного времени, и вот Иветта и Луиза все чаще стали гулять порознь. Впрочем, Анна никогда не стремилась удержать возле себя Луизу, та ее не интересовала, в отличие от Иветты. Однако, увы! Луиза была гораздо более права в своей оценке дамы в черном.

Немного погодя обожание, которое Иветта испытывала по отношению к новой старшей подруге, подверглось серьезному испытанию. Анна откровенно сказала девушке, что влюблена в нее. Растерявшись, Иветта порылась в памяти, но не смогла вспомнить примеров подобной любви. Она знала, что любовные отношения завязываются между мужчинами и женщинами, но между двумя женщинами? Как же это?

- Я тебе покажу, - просто отвечала Анна. - Я тебя научу, Роза.

Еще незрелая и душой, и телом, только приближающихся к познанию жизненных таинств, Иветта не была готова к любви. Первый опыт интимных отношений с юношей не оставил в ней никаких положительных впечатлений кроме гордого сознания того, что она поступала в этом случае, как взрослая женщина, несколько поколебавшегося только после лекции Анны, с оглашением полного перечня неприятностей, которые могли стать следствием подобного поведения.

Понадеявшись на то, что новые горизонты, которые так велеречиво и настойчиво сулила открыть ей Анна, в самом деле того стоят, она уступила старшей подруге, однако и этот путь оказался ошибочным, и она с удовольствием сошла бы с него, едва сделав по нему первый шаг, вот только отделаться от Анны оказалось не так просто, как от Питера, который, напуганный угрозой Анны рассказать о его похождениях родителям, даже близко теперь не появлялся возле фермы Швенхенов.

Точно также, как Питера, Анна напугала и Иветту, объяснив ей, что в ее власти испортить ей и летний отдых в деревне, и даже дальнейшую жизнь, стоит ей лишь слово сказать о том, что она видела своими глазами в сарае на краю поля.

Впрочем, применяя откровенный шантаж, Анна не прибегала к насилию. Она уговаривала Иветту, находила неожиданные, парадоксальные, шокирующие доказательства правомочности отношений, к которым склоняла девушку, возможно, излишне сложные, но тем более неотразимые, в связи с чем Иветте, куда менее образованной и искушенной, хотя и восприимчивой к новым знаниям и веяниям, нечем было обороняться против ее методов убеждения.

Кроме того, образ Анны по-прежнему не утрачивал для девушки своей привлекательности. Даже обнаружив свою порочность, она интересовала и притягивала ее к себе, словно беззащитную перед магией огня бабочку. В конец концов личное обаяние, уговоры и угрозы оказали свое действие.

        Закончился июнь, прошел июль, начинался август. Иветта все больше тяготилась своими отношениями с дамой в черном из Лесного дома, но порвать эти отношения была не в состоянии. Она чувствовала себя, словно мошка, попавшая в липкую сеть хитрого паука. Она таила свои переживания в себе, и по ее виду сложно было понять, что она думает и чувствует, поэтому Анна, умная, но порой излишне самонадеянная, видимо, считала, что вполне подчинила ее своей воле, вследствие чего  стала вести себя свободнее в общении со своей «Розой». У нее имелся один, впрочем, на этот раз вполне обыкновенный порок, который частенько ослаблял ее бдительность еще больше: она любила выпить. Опьянев, она пускалась в разглагольствования, порой весьма откровенные, хотя при этом неизменно путанные и полные недосказанности.

Именно благодаря этим излияниям, следовавшим по пятам за возлияниями, Иветта поняла, что знает теперь о ней еще меньше, чем знала вначале. Ей стало ясно, что Анна живет какой-то не совсем нормальной, не такой, как у всех окружающих людей, жизнью. Начать с того, что на самом деле ее звали не Анна, но и то имя, под которым она была известна в предгорье, едва ли было ее настоящим именем.

- Ах, кем я только не была, - восклицала она, - и как только не называлась.

Также неизвестным оставалось, откуда она родом, кто она по национальности: немка, француженка, англичанка, русская, полька, датчанка, шведка? Кто? Анна часто вставляла в свои монологи, которыми околдовывала подругу, слова и фразы из многих европейских языков.

- Сама не помню уже, но я точно не итальянка и не арабка, - смеялась Анна. - У меня ведь такая белая кожа и такие светлые волосы!

Непонятно было, сколько ей лет. Двадцать пять? Тридцать? Однажды Иветта спросила ее об этом.

- Говорят, женщине столько лет, на сколько она выглядит. Был в старые времена один король во Франции, Генрих Второй, которого потом случайно убил на турнире начальник его же охраны. Этот король, еще будучи только принцем, совсем молодым человеком, влюбился в любовницу своего отца, прекрасную Диану де Пуатье. После смерти последнего она стала его фавориткой и оставалась ею еще двадцать лет, до дня его гибели. Все современники сходятся во мнении, что не было на свете женщине красивее, изящнее и моложавее ее. Она так гордилась своей неувядающей красотой, что позировала художникам обнаженной. А ведь при этом она была старше своего короля на целых двадцать лет, но старость как будто обходила ее стороной, она оставалась все такой же цветущей и юной и через пять лет их связи, и через десять, и так до конца… Говорят, она владела эликсиром вечной молодости, по-другому объяснить такое чудо невозможно. Но эту тайну она унесла с собой в могилу.
 
Иветта смотрела на Анну во все глаза. Неужели и она тоже была намного старше тех лет, на которые выглядела?    
               
Похоже, Анна немало поездила по свету и где только не побывала. О многих местах, многих странах и городах она говорила со знанием человека, хорошо их изучившего, и не понаслышке.

- Люблю путешествовать, это открывает новые горизонты, дает пищу для ума и души и одновременно не позволяет впасть в тоску и скуку. Я и здесь долго не задержусь. Сделаю то, что следует сделать, и уеду, только меня и видели. Поедем со мной, Роза? 

Лесной дом являл собою довольно скромное обиталище, больше похожее на обычную сельскую усадебку, чем на усадьбу знатной госпожи, но тем не менее все манеры и замашки Анны обличали в ней привычку к богатой, обеспеченной жизни. Создавался странный, бросающийся в глаза и поражающий воображение контраст между нынешними условиями ее жизни и материальными свидетельствами, принадлежавшими совсем к другому миру.

Золотая изящная шкатулка стояла на колченогом обшарпанном столе, шитое шелками покрывало было наброшено на весьма убогую кровать… И так далее… Ее гардероб был не слишком велик, но поражал добротностью и качеством модных, красивых вещей, а ее рассказы о том, как ей случалось жить прежде, говорили о том же самом.

Но была ли она богата на самом деле? Откуда у нее были те деньги, на которые она жила? Она никогда не упоминала о том, чем владела – поместьями, землей, ценностями, деньгами, зато однажды обмолвилась, что всегда сумеет заработать себе на обеспеченную и «красивую» жизнь.

- Есть люди, которые заплатят мне столько, сколько я захочу и еще больше, потому что мои услуги того стоят. Если ты поедешь со мной, Роза, мы будем жить богаче, чем порою живут настоящие принцессы.

Она обладала прекрасной памятью, позволявшей ей постоянно цитировать  когда-то прочитанные книги или полученные в беседах с учеными людьми сведения, располагая многочисленными, хотя, возможно, и поверхностными знаниями в самых разных областях искусства и науки, у нее были безупречные манеры, но однажды Иветта слышала, как она в раздражении ругала посыльного, который что-то перепутал в ее приказании, такими словами, которые заставили бы покраснеть даже самого грубого солдата, а в другой раз она почти с наслаждением избивала разгневавшую ее служанку.

Если бы Иветта была опытнее и образованнее, она заметила бы также, что в рассуждениях Анны о смысле жизни и о позволительности для человека тех или иных поступков неизменно сквозило полное отсутствие каких-бы то ни было нравственных принципов или хотя бы единого направления, некоего стержня, вокруг которого концентрировались бы подбираемые ею доводы и на котором базировались бы делавшиеся ею выводы.

Она обладала умением подтасовывать факты для того, чтобы доказать то, что хотела доказать в данную минуту. Назавтра же цель могла измениться, и тогда те же самые выкладки начинали служить этой новой цели, как служили старой. 

Пожалуй, единственное, что оставалось неизменно в речах и поступках Анны, был ее всегдашний эгоизм. Она делала то, что хотела, причем именно сейчас, сию минуту, и стремилась убедить себя и окружающих, что это и правильно, и справедливо, и нравственно, и благотворно… и так далее. Ее принципами, которыми она руководствовалась, ее единственным законом, по которому она жила, являлись ее капризы, переменчивые, словно весенняя погода.

Иветте не под силу было уличить ее в этом, даже более искушенный человек вряд ли вот так сходу справился бы с такой задачей, настолько ловко и остроумно строила Анна свою защиту, но зато девушку не подводило ее внутреннее чутье.

Чутье все более явственно говорило ей, что Анна – бездушная, жестокая, себялюбивая и испорченная женщина, что то, что она делает в жизни, едва ли хорошо, а то, чем она занимается с нею, Иветтой, скорее всего дурно. Пусть попытка связи с Питером Эйнбеком была ошибкой, это не значит, что ошибочны все отношения между женщинами и мужчинами. Пусть Анна утверждает, что подобная «необычная» любовь – удел избранных, что-то внутри существа девушки, врожденный инстинкт, голос крови сотен ее прабабушек противились такому утверждению. Правда, розовые очки, через которые Иветта продолжала смотреть на старшую подругу, еще не были разбиты окончательно, разве что мутные стекла слегка прояснели…
      
- Какое дивное тело, - говорила Анна в те любимые ею часы, когда она расточала своей юной подруге свои ласки в обмен на другие, те, что по ее настоянию должна была оказывать ей она. - Юное, еще не слишком развитое, но уже почти сформировавшееся, уже женское тело. Ты станешь замечательной красавицей, когда повзрослеешь, но мне дорога твоя едва распустившаяся прелесть. Эта тонкая кожа, словно розовые лепестки… Останься со мной, Роза, брось все, что тебя держит в этой маленькой, скучной, пустой жизни… Подумай, что тебя ждет, если ты останешься здесь? Замужество за каким-нибудь Питером Эйнбеком, который только и будет знать, что тянуть из года в год служебную лямку, наливаться с приятелями пивом в кабаке по воскресеньям да гордиться тем, что делает тебе детей одного за другим. Тебе жаль матери, жаль отца? Но, так или иначе, они все равно однажды окажутся в прошлом. Я открою тебе мир, Роза, большой и манящий мир, и он одарит тебя всем самым лучшим и прекрасным, что есть в нем, потому что я научу тебя добывать золото из пыли, обращать в удачу поражения, быть всегда нужной тем, кто стоит у кормила власти и у источников богатств, и ценит ум и смелость, а также открою тебе секрет, как можно всегда оставаться привлекательной для тех, кто ценит красоту и удовольствия.  Будь со мной, Роза, будь моей, и ты никогда об этом не пожалеешь…

Однако Иветта уже жалела, и с каждым днем это чувство все усиливалось.  Разумеется, рано или поздно оно должно было оказать себя, ведь сколько же можно таить все в глубине своей души. Окружающие и то уже начали замечать, что девушка изменилась, стала замкнутой и неразговорчивой, почти не смеется. Правда, добрые папаша и мамаша Швенхены относили такое ее поведение за счет взросления.

- Девочка так развилась и похорошела в последнее время, - говорила порой фермерша, обращаясь к мужу. - Пора ее родителям перестать считать ее маленькой и начинать присматривать для нее жениха, а не то далеко ли до беды, если не сбыть девицу с рук замуж вовремя. Молодая кровь кипит, удержу не знает.

Однажды Иветта по заведенному обычаю сопровождала госпожу и барышню Швенхен в деревню на традиционную воскресную вечеринку. Здесь к ней впервые за много последних недель вновь подошел Питер Эйнбек. Луиза, увидав его, демонстративно отвернулась, но Иветта не была столь жестока. Она приняла приглашение юноши потанцевать с ним.

Когда его руки легли на ее талию, у нее даже в носу защипало от чувства радости и умиления. Ей так захотелось, чтобы время вернулось вспять, чтобы многое из того, что случилось с нею этим летом, никогда не случалось… за исключением тех минут, когда она и Питер, крепко держась за руки, пробирались по узенькой тропинке в густом, душном, колючем малиннике, отворачиваясь от покрытых шипами ветвей и весело смеясь, взглядывая друг другу в раскрасневшиеся лица…

Танцуя с Иветтой, Питер вел себя сдержанно, он казался даже немного смущенным.

- Жаль, что у нас с тобой так ничего и не заладилось, Иви, - сказал он. - А ведь лето кончается, я скоро уеду.
- Да, Пит, действительно жаль, - подтвердила Иветта. - Я тоже вскоре переезжаю в город.
- Но, может быть… - пробормотал он, робко взглядывая на нее. - Впрочем, если ты все еще дружишь с этой дамой из Лесного дома… - даму из Лесного дома он побаивался по-прежнему.

И тут вдруг все долго сдерживаемые, поневоле подавляемые эмоции всколыхнулись в душе Иветты. Кроме того, так старательно пробуждаемая в ее теле Анной, но все еще дремавшая младенческим сном чувственность, которая, видимо, и не могла откликнуться женщине, теперь впервые заговорила своим природным, пламенным языком, - теперь, когда рядом с девушкой оказался юноша, который продолжал нравиться ей, тем более после некоторого времени, когда имевшие место неприятности несколько подзабылись и потускнели по сравнению с теми, которые пришли им на смену, что вполне согласовывалось с ее внутренним, здоровым инстинктом, свойственным ей изначально и так и не заглушенным противоречащими законам природы уроками старшей подруги. Иветта ощутила, что ее вдруг потянуло к Питеру с необоримой силой. Уж если быть с кем-то, так с ним!

- Я больше не встречаюсь с дамой из Лесного дома, - смело солгала она. - И знаешь что, Питер, мы еще можем успеть с тобой встретиться… напоследок, перед отъездом.    
      
На самом деле до отъезда оставалось еще недели три-четыре, так что встретиться они могли успеть не раз и даже не два, а гораздо больше.

- Я завтра занят, мне нужно помочь дяде с лошадьми, - сказал Питер, досуг которого в доме родственников имел некоторые ограничения в соответствии с его участием в ведении домашнего хозяйства. - Давай во вторник, послезавтра… Я заеду за тобой с утра…
- Да, - сказала Иветта. - Я буду тебя ждать.

Она крепко стиснула его руку, в которой лежала ее рука, и прижалась к нему на минуту всем телом.

На другой день, в понедельник, ей прислали из Лесного дома записку. Анна звала ее к себе.

- Приходи, Роза, - писала она. - Хочу тебя познакомить с моим другом.

Обычно у Анны гостей не было, поэтому Иветта удивилась. А, впрочем, она чувствовала себя так, будто ей уже все равно.
 
- Ну и пусть какой-то гость,  - подумала она. - Так даже проще будет побыстрее уйти. Только скажу ей, что все между нами кончено, и поверну назад. А если будет мне опять грозить открыть правду о моих встречах с Питером родным, надо будет сделать вид, что я нисколько не напугана, что им давно все известно от меня же самой и они меня давно простили, вот и дело с концом.

Подготовив себя таким образом к сопротивлению и окончательному разрыву, Иветта вдохнула поглубже и отправилась в Лесной дом.

Достигнув жилища Анны, она постучалась в дверь дома, подождала, пока служанка открыла ей (у Анны двери никогда не оставались незапертыми, нараспашку) и вошла внутрь.

- Кто это? – донесся голос Анны из столовой.
- Барышня с фермы, - ответила служанка.
- Это я, - откликнулась и сама девушка. Последовало приглашение войти в столовую.

В комнате, куда Иветта вошла уже одна, без служанки, она увидала незнакомого черноволосого мужчину, который сидел за столом, держа на коленях Анну, одетую в одно нижнее белье и полупьяную.

- Знакомься, - сказала Анна, но обращаясь не к Иветте, а к этому мужчине. - Это моя подруга, Роза.
- Соплячка, - взглянув на девушку, кивнул мужчина. - Опять ты за свое, бестия.
- Хороша, как роза, потому я и назвала ее Розой, - продолжала Анна. - Посмотри, как свежа, как мила.
- И какая беленькая, - в тон ей подхватил незнакомец. - Если ее продать в турецкий гарем, можно неплохо заработать. Когда набалуешься с нею, давай так и поступим.

             Анна расхохоталась.
- Не бойся, детка, он всегда так шутит, - еле проговорила она сквозь взрывы смеха. - Это мой друг, Роза, мой давний друг. Его зовут Милош, он оттуда… ну, ты понимаешь… из-за гор. Мы давно не виделись и рады встрече. Правда, дорогой? Иди сюда, Роза, выпей с нами.

Иветта, всю дорогу к Лесному дому накручивавшая себя в том смысле, что ей надо покончить с осточертевшими ей отношениями, одновременно боролась с сожалением, накатывавшем на нее при мысли о том, что она немало потеряет, оборвав общение с Анной, которое так много доставляло ей пищи для души и ума… Где ей потом найти вторую такую удивительную подругу? Ах, если бы не странные наклонности Анны, которые так тягостны для нее, Иветты…

Одним словом, девушка, находясь во власти всех этих переживаний, меньше всего была готова увидать Анну в ее теперешнем положении и виде в руках какого-то Милоша из-за гор, а потому растерялась. Не зная, бежать ли отсюда сразу или все же выполнить то, зачем она сюда пришла сегодня, она робко приблизилась к столу, возле которого сидели Милош и Анна, и присела рядом на стул, ощущая на себе при этом пристальный, заинтересованный взгляд Милоша.

Возраст этого человека приближался, вероятнее всего, к тридцати годам, он был отлично сложен, высок ростом и широкоплеч. Во всем его облике сквозило что-то, заставлявшее искать для него сравнения среди хищников. Он был похож на крупного свирепого волка, всегда собранного, всегда опасного. Волосы и усы у него были черные, подбородок бритый, нос тонкий и с горбинкой, кожа смуглая, глаза пронзительно-голубые, а взгляд их, прямой и наглый, выдержать было трудно, вероятно, не одной маленькой девушке, увидавшей его впервые. Он тоже был одет кое-как, наподобие Анны, и в полах белой, широко распахнутой рубашки виднелась мускулистая, поросшая черным курчавым волосом грудь.

- Роза, Роза… - протянул он, глядя на девушку, затем вдруг сбросил с колен Анну и, одним резким движением, схватив юную соседку за руку, водрузил ее на освободившееся место. Анна опять засмеялась, хотя от толчка едва не упала на пол.
- Позволь мне с ней поразвлечься, - сказал Милош, обращаясь к хозяйке дома, но при этом не глядя на нее, зато не спуская глаз с Иветты и крепко обхватив рукой ее тонкий стан. Впрочем, судя по его тону, никакого особого позволения ему, скорее всего, и не требовалось.

- Как хочешь, - сказала Анна. - Роза, соглашайся, вот когда ты сможешь узнать, что такое настоящий мужчина.
- Нет! – в ужасе вскрикнула девушка, упершись руками в грудь Милоша, захватившего в свой плен не только ее талию, но и ее колени, и изо всех сил рванулась из его объятий. Однако одновременно она почувствовала обволакивающий запах сильного мужского тела, находившегося к ней вплотную, ощутила упругую твердость его мускулов, и ей стало еще страшнее от осенившей ее вдруг догадки, что ей может не только не хватить силы совладать с ним, но и с собою тоже…

Голова у нее буквально пошла кругом, поскольку она почувствовала, что, если бы ею овладел этот мужчина, ей действительно выпало бы испытать нечто новое, то, чего она не смогла познать в объятиях юного Питера… И… Да, пожалуй, ей этого захотелось. Или же вот-вот могло захотеться…

Ее чувственность, пробуждение которой подстегнули все ее недавние приключения, грозила сыграть с ней дурную шутку… Вот когда она поняла со всей ясностью, что всю свою жизнь будет любить мужчин, но никак не женщин.  По существу, она боролась из последних сил, и в прямом, и в переносном смысле.

- Отпусти ее, - бросила Анна. - Неужели тебе меня не довольно? Отпусти, она совсем ребенок.
- Испорченный тобой ребенок, - сказал Милош, насильно долгим поцелуем поцеловав Иветту в губы и только после этого отпуская ее от себя. Та вскочила и опрометью бросилась вон из комнаты. Сердце ее колотилось так сильно, что готово было буквально выскочить из ее груди, от обиды и страха на глаза навернулись слезы.

- Погоди, Роза, - окликнула ее Анна, выходя за нею следом. По дороге она прихватила свой халат и теперь накидывала его на себя. - Погоди, не сердись, мы просто пошутили.
- Он похож на разбойника, этот твой Милош, - пробормотала Иветта.
- Он и есть разбойник, - кивнула Анна.
- Что у тебя может быть с ним общего?

- Он мой партнер по некоторым делам, очень полезный человек, прямо-таки незаменимый, - просто пояснила Анна. - Здесь мы тоже делаем с ним одно дело, важное и опасное, а потом… Денежки в карман и ищи ветра в поле!      
- Я думала, ты не имеешь дела с мужчинами… не спишь с ними… - сказала Иветта.

- Да ты ревнуешь, моя девочка? – воскликнула Анна. - О, поверь мне, я не лгала тебе, мужчины все грубые животные, не более того, и думают они не головой, а одним местом, и никак не иначе, но иной раз приходится ублажать их, удовлетворяя их потребности. У меня было много мужчин, разных, самых разных… Но чем больше я встречалась с ними, тем больше я мечтала о нежной женственности, о такой подруге, как ты, моя Роза.
- Я больше не буду твоей подругой, Анна, - произнесла Иветта, при этом внутренне вся съежившись от страха. - Я буду жить, как прежде, и я буду снова встречаться с Питером.

Имя Питера можно было и не упоминать, но ей требовалась сослаться еще на что-то важное и существенное, кроме своего желания порвать душащую ее связь, то есть на возобновление дружбы с прежним своим другом.

- Вот как!  - воскликнула Анна после краткой паузы весьма ядовитым тоном. - Ты это всерьез?
- Да, - стараясь говорить твердо, но не глядя ей в глаза, произнесла Иветта. - Да, так.
- Да это бунт, - насмешливо произнесла Анна, но глаза ее недобро сощурились, как у кошки перед броском на мышь. - А ты знаешь, что я могу с тобой сделать? С твоими родными? С этим твоим мальчишкой?

- Своей маме я уже все сама рассказала, и она меня простила, - выпалила девушка.
- Ну, это ты врешь, - пожала плечами Анна и примолкла на минуту. - Ладно, - сказала она, - иди. И лучше помалкивай обо всем. Так будет лучше для тебя в первую очередь. Но знай, что мы еще увидимся.
- Никогда, - хотела было крикнуть Иветта, но Анна быстро повернулась и возвратилась в столовую, захлопнув за собой дверь.   
            
На другой день в условленное время Иветта, приодевшись, долго ждала Питера, но он так и не приехал. День клонился к вечеру, когда до фермы Швенхенов из деревни докатилось известие о произошедшем убийстве. Юного Питера Эйнбека нашли на обочине одной из окрестных дорог, причем нашли уже после того, как его лошадь без седока, но со следами крови на седле прискакала назад к своему дому.

Юноша был убит в безлюдном месте, в перелеске между полями, пулей в спину. Вероятно, тот, кто стрелял в него, снял его с седла метким пистолетным выстрелом. Дорога, на которой это произошло, вела на ферму Швенхенов.
 
- Он ехал ко мне на свидание и был убит по пути, - поняла Иветта. И она пришла в неописуемый ужас, так как в ее уме сразу же возникло страшное подозрение. Оно касалось обитательницы Лесного дома. Но рассказать об этом кому-нибудь она поостереглась. Теперь ей казалось, что она сама живет под прицелом пистолета.

Расследовать произошедшее убийство приехал судебный чин из Горного городка, обитателей фермы Швенхенов допрашивали, как и многих других, но Иветта и тут ничего не сказала. Солдаты прочесали все окрестности, однако безрезультатно. Никаких следов, никаких улик обнаружено не было. Что же касается погибшего Питера Эйнбека, то его тело похоронили на кладбище возле деревенской кирхи, и на похороны собралась вся округа.

Ужасная трагедия, безвременная гибель во цвете лет красивого, милого юноши затронула сердца многих людей, наполнив их отчаянием, горем, жаждой мести. Иветта вместе с Луизой и ее родителями тоже была на погребении, тоже плакала, как многие женщины и девушки и тоже положила на свежий могильный холмик свою печальную дань усопшему – живую свежесрезанную розу.

        Через пару дней после похорон она сидела с Луизой в кухне фермерского дома, помогая подруге по просьбе ее матери чистить яблоки для обеденного десерта. Тут к ним заглянул отец Луизы и сказал, что Иветту пришла навестить госпожа из Лесного дома.

- Я не пойду, - в смятении крикнула девушка, у которой колени подкосились от страха. Но Швенхен начал ее уговаривать. Подумать только, к ней пришла поддержать ее в час скорби такая знатная, богатая дама, это ведь честь, следует отдавать себе в этом отчет, так что нужно проявить ответное уважение. Иветта не смогла бы объяснить, почему она не хочет увидеться с Анной, и вынуждена была поступить согласно желанию хозяина.

Анна, одетая, как всегда, в черный шелк, что в этот раз являлось особенно уместным, сидела в столовой с видом настоящей королевы, соизволившей посетить своих подданных. Увидев Иветту, она встала ей навстречу, подошла к ней и поцеловала ее в щеку.

- Бедняжка, как ты печально выглядишь в этом белом платьице, - сказала она (Иветта, не являвшаяся родственницей Питера, конечно, не могла одеть по нему траур). - Как настоящий друг, я пришла поддержать тебя в горький час такой ужасной утраты. Ужасной для всех нас, - добавила она, взглянув на папашу Швенхена. - Давай погуляем по саду, девочка моя, поболтаем о том, о сем, может быть, таким образом нам удастся немного если не развеять нашу общую печаль, но хотя бы немного облегчить ее.

Иветта молчала, затравлено глядя прямо перед собой и не осмеливаясь взглянуть на даму в черном, казавшуюся ей сейчас прямо-таки зловещей в своем вечном трауре неизвестно по кому… по своей погрязшей в пороках и преступлениях душе?

Они вышли в сад и присели на скамейку. Теперь они находились наедине друг с другом, хотя их можно было видеть из окон дома.

- Я всю прошедшую ночь вспоминала одно когда-то читанное мною стихотворение, которое сейчас так много говорит чуткой душе, - произнесла Анна и принялась декламировать складные, льющиеся песней строки, заведя голубые глаза вверх.

                Составив свиту Жизни молодой,
                Ликуя, развернув свои знамёна,
                Любовь себя являла окрылённо
                Весны непреходящей новизной.

                Какие краски – им названья нет,
                Какое упоительное пенье.
                И сила чувства, словно в час рожденья,
                Влекла из тьмы в лазурно-ясный свет.
               
                Но та, чей сквозь туманы смутен лик,
                Взяла перо из крыльев белоснежных, 
                Румяных губ Любви коснулась нежно - 
                И побелели губы в тот же миг.
               
                Вздох на волокнах чутких не заметен.
                Теперь не отличить Любовь от Смерти. 

- Это ты приказала Милошу убить его, - сдавленным голосом произнесла Иветта, не выдержав этого чтения, поскольку оно показалось ей прямым кощунством (совсем как богохульство в разговорах о поэтах в монашеских рясах). - Или же убила его сама.
- Нет, - сказала Анна. - Роза, у тебя от горя все помутилось в голове.

- Я не Роза, меня зовут иначе, - сказала девушка. - Зачем ты сюда пришла, Анна?
- А я не Анна. Если хочешь, чтобы я тебя называла твоим настоящим именем, зови и ты меня моим настоящим именем.
- Но я его не знаю.
- Вот то-то же, - веско произнесла дама в черном. - А нужно знать, нужно иметь в руках силу, чтобы возможно стало диктовать свои условия. Не можешь узнать мое имя? А противостоять мне ты можешь? Питера уже нет. А ты хочешь жить, моя Роза?
- Что тебе нужно? – со страхом пролепетала девушка.

- Я скоро уезжаю. Завтра, послезавтра, на днях. Я хочу, чтобы ты поехала со мной. И не вздумай обмануть меня, милая. Иначе я найду тебя. Или пуля тебя найдет.
- Я расскажу о тебе правду, - прошептала Иветта. - Всем расскажу.
- Да? А ты ее знаешь? Знаешь?
- Знаю.
- И можешь доказать? Боже, детка, как ты наивна. И… как ты прелестна. Я соскучилась по тебе. Но ты дорога мне, на самом деле дорога. Я понимаю, что ты сейчас переживаешь, и не стану ни корить тебя, ни торопить. Собирайся в дорогу, Роза. Как только я дам знак, будь готова последовать за мной. А пока я тебя оставлю. Ненадолго.

Анна наклонилась и, приподняв лицо девушки к себе за подбородок, снова запечатлела на ее щеке свой поцелуй.

        Весь этот день и весь день следующий Иветта не находила себе места. Наконец, чтобы как-то отвлечься, она взяла на конюшне лошадь, объяснив, что хочет немного развеяться, твердо пообещав при этом не покидать пределы деревни, вскочила в мужское седло (она хорошо умела ездить верхом) и, тут же забыв про свое обещание, поскакала куда глаза глядят.

Ей хотелось ускакать, умчаться от того ужаса, который сгустился вокруг нее, не давая ей свободно дышать. О, если бы вдруг случилось чудо, и Анна исчезла из ее жизни, словно и не бывала! Если бы можно было это устроить! Может быть, Анну следует… убить? Но нет, это слишком страшно… и слишком опасно… невозможно…

        По мере скачки, подставляя лицо бьющему ей навстречу ветру, слушая монотонный топот копыт по земляной дороге, Иветта в самом деле немного успокоилась. Оглянувшись, она увидела, что заехала далеко, миновав пологое подножье горной гряды, склоны которой поросли густым лиственным лесом.

Пустив коня шагом, девушка ехала теперь по лесу. Тропинка становилась все более узкой, а склон все более крутым. В зарослях кустов диких орехов и тонких, мешающих друг другу в тесноте деревьев, навстречу начали попадаться мшистые скалы, похожие на гигантские зубы одного из тех легендарных драконов, с которыми в старые времена приходилось сражаться в подобных безлюдных местах отважным рыцарям.               

Тропинка петляла, огибая эти каменные преграды, конь оступался на осыпающейся каменистой почве. Иветта спешилась, подобрала юбку к поясу и покрепче закрепила подол, чтобы не мешался при ходьбе. Оглядевшись, она сообразила, где находится: где-то рядом с проезжей дорогой, ведущей к руднику.

Вот тут Иветте и пришло в голову, как ей следует действовать, чтобы не сделаться жертвой дамы в черном. Ей нельзя возвращаться на ферму, нельзя находиться вблизи от Анны. Нужно ехать не назад, а вперед, на рудник, к отцу, на место его службы. Рудник находится под надежной охраной, никакая дама в черном не проникнет внутрь высоких стен, сложенных из тяжелых толстых бревен, за запертые ворота, и не пройдет в эти ворота, даже если они открыты, мимо вооруженных часовых.

Иветта тут же измыслила и причину, по которой она нежданно явится теперь к отцу: она скажет ему, что ей невмоготу было оставаться поблизости от тех мест, где недавно произошло страшное убийство Питера Эйнбека. Она попросит его разрешить ей остаться с ним на несколько дней, чтобы немного отвлечься.

Отец ее любит, балует и не откажет. Швенхены, конечно, немного поволнуются, не понимая, куда она пропала, но это дело поправимое, отец отправит к ним с известием верхового, вот все и уладится. А через несколько дней Анны в предгорье уже не будет. Она ведь сказала, что вот-вот уедет. В конце концов, она, Иветта, офицерская дочь, вот и надо этим воспользоваться.

        Воспрянув духом, девушка с новой энергией продолжила свой путь, выбралась из леса на проезжую дорогу и вскоре оказалась уже возле ворот охраняемой рудничной территории. Конечно, могло так случиться, что ее отец находился в это время не на руднике, а в городе, внизу, в долине, но Иветта знала многих его сослуживцев и была уверена, что сумеет устроиться даже в его отсутствие. Объяснит, что приехала к отцу, затем сошлется на внезапное недомогание, вот ее и оставят у себя, а Швенхенам и ее родителям опять-таки пошлют срочное известие о ее местонахождении, чтобы они не волновались.

Иветте повезло – отец ее был на месте, на руднике. Выслушав путаную речь дочери, он, знавший о несчастье, произошедшем в долине, принял все за чистую монету. Конечно, ее поступок был не слишком разумен, но девушка явно находилась во власти сильных переживаний, так что оставалось только прижать ее к груди и постараться успокоить. К Швенхенам в точном соответствии с соображениями Иветты относительно того, как будут разворачиваться события, был на самом деле отправлен верховой с известием об их подопечной.

Ночь Иветта провела на руднике, в маленьком поселке за оградой, в офицерском отделении находившихся здесь военных казарм, и давно она не спала так спокойно и крепко, сознавая себя в полной безопасности. Утром она проснулась впервые после гибели Питера в хорошем, светлом настроении, но куда только это настроение подевалось, когда она, одевшись и заплетая свою белокурую косу, подошла к окну той комнаты, где ее устроили на ночлег.

Во дворе она увидала нескольких солдат, которые под присмотром офицера разгружали повозки с продовольствием и еще какими-то грузами, доставленными снизу, из долины, как это и водилось обычно. Одного взгляда на высокого, статного, черноволосого офицера ей хватило, чтобы узнать в этом подтянутом, облаченном в форменный мундир военном, казалось бы, так естественно вписывавшемся в окружающую обстановку, подозрительного друга Анны, дамы в черном из Лесного дома, - человека «из-за гор», которого та называла Милошем. Тут же в ее памяти всплыли и слова, произнесенные Анной в тот день, когда она познакомила ее с Милошем, слова о том, что: «Здесь мы делаем с ним одно дело, важное и опасное, а потом денежки в карман и ищи ветра в поле!» Как-то так, кажется…

Не помня себя от ужаса, Иветта сначала замерла на месте, будто окаменела, но затем принялась лихорадочно действовать. Побоявшись выходить во двор, чтобы Милош не заметил ее и не узнал, а узнав, не встревожился и не попытался скорректировать свои действия, она побежала из своей комнаты в соседнюю, окна которой выходили на другую сторону дома.

Ее жильцы, два молодых офицера, были на месте, занимаясь тем, что приводили себя в порядок, готовясь заступать на дежурство. Один брился, второй допивал свой чай и просматривал газету.

- Помогите мне выбраться в окно, - выпалила Иветта, не обращая внимание на их удивление.
- Не удобнее ли барышне будет выйти в дверь? – засмеялся тот, который брился, держа в руке помазок с мыльной пеной. Он уже успел намазать одну свою щеку, как раз собравшись намазать и вторую.

- Нет, не удобнее, - крикнула Иветта. Не дожидаясь помощи, тем более что эту помощь ей не торопились оказывать, она подбежала к окну, открыла его и, взобравшись на подоконник, для чего ей понадобилось подобрать юбку, причем достаточно высоко, но она даже не задумалась, делая это, о том, какое впечатление производит своими странными поступками на молодых людей… взобравшись на подоконник, она спрыгнула вниз. Молодые люди проводили ее недоуменными взглядами. Им оставалось только, переглянувшись между собою, пожать плечами, подумав о причудах юных девушек. Знали бы они, что это за причуды.

Оказавшись вне дома и вне поля досягаемости взгляда Милоша, Иветта бросилась разыскивать отца. В этот день Меркельбах-старший должен был выслушать от своей дочери второй, не менее эмоциональный и не намного более четко организованный рассказ.

Иветта объявила, что офицер, который сейчас надзирает за разгрузкой повозок на хозяйственном дворе, на самом деле тот-то и тот-то, такой-то и такой-то, появление же его здесь свидетельствует о том, что… о серьезной опасности, угрожающей им всем, всем без исключения. Она назвала имя человека, на которого указывала, как на врага, поведав, что слышала случайно отрывки его беседы с каким-то незнакомцем, и процитировала те несколько фраз, которые на самом деле не так давно произнесла Анна.

Под упомянутым «незнакомцем» она и подразумевала не кого-то иного, как именно ее, даму в черном, но называть ее открыто не стала. Конечно, если Милоша схватят, и он откроет, с кем был связан в округе, может всплыть и то, что Иветта кое-что знала о его взаимоотношениях с хозяйкой Лесного дома и ранее. Тогда ей останется только пуститься в объяснения, заявить, что она боялась рассказать о странных связях этой женщины, поскольку та пригрозила ей расправой, что к тому же являлось истиной.

Однако Иветта надеялась, что Анна не станет дожидаться, пока ее арестуют, и сбежит раньше, чем это случится. Тогда все, что связывало ее с Анной, возможно, так и останется неузнанным, а это было бы лучше всего.

Не торопясь называть вместе с Милошем Анну, Иветта уповала именно на такой исход событий. Конечно, в таком случае возможный соучастник или же даже сам виновник гибели Питера Эйнбека останется ненаказанным, а Питер неотмщенным… Ну да что ж тут поделать! Иветта не хотела подставлять себя под удар и желала сохранить тайну, хотя эта тайна, по логике вещей, должна была бы в целях восстановления истины и торжества справедливости оказаться открытой.

Нет, пусть Анна получит шанс скрыться, так лучше. Нельзя, чтобы столько постыдного, столько ужасного вдруг вышло наружу, навсегда опорочив ее, Иветту, перед окружающими и испортив ей жизнь, ей самой и ее родным.

        Сведений, сообщенных Иветтой о Милоше, оказалось довольно, чтобы диверсия на шахтах была предотвращена в один из самых последних моментов. Всю территорию и все строения рудника обыскали и обнаружили веские доказательства, подтверждающие сбивчивый рассказ девушки.

Милоша схватили и подвергли допросам. Иветта еще несколько дней прожила на руднике с отцом, поскольку теперь уже он боялся отпускать ее от себя. Однажды она случайно увидела из окна, как арестованного волокли под руки через двор на новый допрос, почему-то проводившийся на этот раз не в помещении гауптвахты, при необходимости служившем тюрьмой, а в другом месте. Он был обессилен и покрыт кровью.

Иветта не знала, всплыло ли имя дамы в черном из Лесного дома на следствии или нет. Во всяком случае, ее о об этом колоритном персонаже, с которым она имела недавно тесный контакт, ни разу не спросили.

Вернувшись же наконец на ферму к Швенхенам, только для того, чтобы собрать свои вещи и отправиться домой, она узнала, что Анна в самом деле исчезла из округи примерно в те же дни, когда общий переполох по поводу раскрытых вражеских козней и грозившего в результате несчастья как раз достиг своего апогея.

Таким образом, как говорится, концы оказались спрятаны в воду: родные Иветты остались в полном неведении относительно ее похождений. Возможно, в ходе дознания оказались выявлены другие сообщники Милоша, но Иветте это осталось неизвестным. Она только услыхала стороной, что по этому же делу были, кажется, и другие аресты. Что же касается убийства юного Эйнбека, то его так и не раскрыли.

        Долго еще в предгорье люди судачили о происшедшем из ряда вон выходящем событии, домысливая неизвестные им подробности и обвиняя во всем то Владетельное княжество, то Великое королевство, а то и тех, и  других вместе взятых, ведь вражеские происки были, так сказать, налицо.

Однако политический момент сложился неблагоприятным образом для того, чтобы смело тыкать пальцем в соседей, обвиняя их в злодейских умыслах и действиях. Маленькое королевство ощущало недостаток поддержки со стороны заморского союзника и металось в поисках новых ходов для успешного ведения политической игры.

Дело, по существу, осторожно замяли. Диверсантов не связали ни с какими крупными политическими силами, арестованных на руднике преступников увезли в столицу, так что даже их дальнейшая судьба в округе осталась неизвестной. Одним словом, получалось так, что все в целом было как бы приравнено к одному из тех разбойных нападений, которые пограничные районы знавали и прежде.

        Конечно, событие не стало от этого менее важным и серьезным, отнюдь. На рудник даже пожаловал Ныне правящий король Иоганн Десятый, собственной персоной. Его сопровождали оба принца, сын и племянник. Поговаривали, что король собирается передать титул наследника последнему, в ущерб первому, так что всем было интересно взглянуть своими глазами на юношу, в котором в то время начинали видеть будущее страны.

Король Иоганн назначил награды особо отличившимся при ликвидации угрозы взрыва на руднике лицам, причем в их числе оказался также фермер Швенхен, сумевший примазаться к славе своей подопечной, барышни Меркельбах. Что же касается этой юной особы, то король пожелал увидеть ее лично, ведь именно ее наблюдательность и сообразительность сыграли такую важную роль в своевременном разоблачении врагов и предотвращении беды, грозившей огромными хозяйственными потерями, не говоря о гибели многих людей.

Таким образом Иветта, в качестве главной героини всей истории, удостоилась высочайшей аудиенции и была щедро вознаграждена за свой патриотический поступок: его величество пожелал позаботиться о ее дальнейшей судьбе. Вскоре молодая девушка оказалась далеко от родных мест, в столице, при королевском дворе, в свите ее величества Ныне правящей королевы. О таком взлете она и ее родные и мечтать раньше не могли.

Казалось бы, тут уместно было сказать, что новая жизнь нахлынула на Иветту фон Меркельбах, словно девятый вал на одинокую в морских просторах шлюпку, и решительно закрутила ее в своем водовороте. В какой-то степени так и было. Иветте вскоре показалось, что все, что происходило с нею прежде, происходило словно бы во сне, в давнем, забытом, детском… или почти детском сне… Питер фон Эйнбек, Анна, Милош… Было ли что из этого на самом деле? Однако вскоре выяснилось, что и новая жизнь, по виду такая блестящая, имеет свои недостатки.

Существование супруги короля Иоганна Десятого оказалось на поверку далеко не настолько счастливым, как это предполагали наивные, далекие от королевского двора люди согласно ее звучного титула. Запуганная мужем женщина была давно больна, окружавшая ее внешняя роскошь резко контрастировала с по существу далеким не только от совершенства, но и от сколько-нибудь нормального течения образом ее жизни. Соответственно жизнь ее свиты тоже оставляла желать лучшего.

Наверное, такой юной девушке, какова была тогда Иветта, не следовало на самом деле наблюдать, тем более вблизи, тяжелую картину угнетения и приближающейся гибели глубоко несчастного создания, каким на самом деле являлась вторая супруга короля, мачеха кронпринца. Подобное зрелище, подобные впечатления могли оставить неизгладимый, печальный след в неокрепшей ранимой душе.

Однако Иветта была уже до известной степени закалена выпавшими на ее долю испытаниями, многое узнав о жизни без прикрас и повзрослев не по годам рано. Ее не сломило и не запугало зрелище несчастья королевы. После же ее смерти Иветта, хорошо зарекомендовавшая себя в роли придворной фрейлины, перешла в штат молодой жены кронпринца, принцессы Анабеллы. Впрочем, в то время жизнь этой дамы также нельзя было назвать веселой: до постройки Цветочного дома оставалось еще несколько лет.

        Затем в жизни самой Иветты, словно недаром она оказалась овеяна мрачным флером той печальной, далекой от счастья и любви атмосферы, которая царила тогда при королевском дворе, наступила горестная полоса. Сначала умерла ее младшая сестра, затем тяжело заболел ее отец.

Побывав дома, Иветта увидела, что ее мать сломлена двойным несчастьем, между тем как помочь ей некому. Старший брат был занят службой в столице, младшие братья учились и также находились вне дома, да и будучи там эти мальчики не сумели бы стать опорой уставшей, страдающей матери.

Иветта не могла бросить родных в такой тяжелый момент и попросила отпустить ее на длительный срок домой или же, если это невозможно, вообще уволить в отставку. Король милостиво разрешил ей уехать, с обещанием вновь принять ее на службу, когда ее домашние дела наладятся. Барышня Меркельбах по-прежнему пользовалась его благосклонностью.

Однако события развернулись иначе, чем можно было предполагать. Отец Иветты выздоровел, а вот король умер. Проведя длительное время с родными, Иветта уже не надеялась вернуться на прежнее завидное место службы. Между тем последнее время оказалось самым печальным и одиноким в ее жизни, и она очень хотела бы уехать, иначе ей не оставалось ничего другого, как выйти замуж, по примеру ее подруги детства, Луизы, и навсегда остаться в предгорье. В таком случае ее жизнь сложилась бы как две капли воды похожей на жизнь ее матери, некогда светской барышни, ныне жены провинциального офицера, домохозяйки и матери семейства…

Иветта понимала, что надеяться ей особенно не на что, но все же не смогла удержаться и решила обратиться с прошением к новой королеве, надеясь напомнить ей о себе. И королева пожелала, чтобы Иветта вернулась на свое прежнее место службы.

Она сделала это не потому, что прежде подружилась с этой девушкой (Иветта так никогда и смогла похвастаться дружбой с настоящей королевой, хотя последовательно находилась очень близко к трем венценосным дамам), а также не из уважения к ее заслуге перед страной, хотя эта заслуга была неоспоримой, и уж конечно не потому, что желала почтить волю покойного свекра.

Поступки королевы Анабеллы часто диктовались какими-то иными мотивами… Любившие ее люди склонны были видеть в побудительной причине некоторых из них природное благородство ее натуры, а недоброжелатели указывали, что ее жизнью руководят минутные капризы, и не более того. Кто из них был более прав? Иветта была красивой девушкой. Королева любила коллекционировать красоту.

        Иветта вернулась в Королевскую резиденцию, где ее успели забыть почти все, кто ее прежде знал. Да и то сказать, не такая уж она была важная персона, а жизнь во дворце настолько изменилась по сравнению со старыми временами, протекая куда более разнообразно, чем ранее, что этому не стоило удивляться. Впрочем, и сама Иветта тоже изменилась. Это была уже совсем взрослая самостоятельная женщина, и по годам, и по мировоззрению, и по своим поступкам.

Многолюдство придворного обихода предполагало широкие возможности для новых знакомств, для завязывания новых отношений, связей, и деловых, и дружеских, и любовных, то есть направленных на получение выгоды и удовольствий (часто обе эти цели шли рука об руку). Иветта была молода и хороша собой, она не ощущала недостатка во внимании со стороны представителей сильного пола, однако жизненный опыт был приобретен ею не зря. Охотно флиртуя, она никогда не доводила отношения до логического конца. Так продолжалось до тех пор, пока в ее двери не постучалась любовь.

Эрвин фон Шеумберг вызвал в памяти Иветты тень ее первой юношеской связи, образ прелестного белокурого Питера Эйнбека. Она давно уже забыла, что между ними не все было гладко, но все помнила узкие тропки густого душного малинника, по которым они, смеясь и держась за руки, пробирались когда-то вдвоем. Кроме того, молодой человек произвел на нее впечатление, похожее на то, которое взволновало ее до глубины всего ее существа, когда судьба столкнула ее с разбойником «из-за гор», несмотря на свою причастность к противоправной, опасной стороне жизни являвшим собою, бесспорно, образ сильного и мужественного человека.

Одним словом, долго сдерживаемые чувства, теперь уже созревшие в молодом теле и умудренной душе, прорвались наконец наружу, наперекор усвоенной осторожности, порожденной некогда испытанным сильным страхом. Обаяние белокурого моряка победило, Иветта влюбилась и обручилась с ним кольцом, подаренным ей королевой, на котором был начертан значительный и таинственный одновременно девиз: «Вопреки самой судьбе». Молодые люди были счастливы, однако любовь не только радость, это также испытание. Выдержать его порою может оказаться слишком трудно.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 9.
                Розовые лепестки.

«В настоящее время на Мальте в городе Vittoriosa - Витториоза (Биргу), который был столицей мальтийских рыцарей до постройки Валлетты, действует музей инквизиции, «где на протяжении сотен лет добрые братья-монахи умерщвляли плоть, и не только свою». Мальта относилась к римской инквизиционной администрации. Посетители могут посетить т.н. «Дворец инквизитора». Сохранился дом, где жил палач. Над окном помещен простой, но красноречивый рельеф: два топорика. Инквизиция на Мальте была упразднена в 1798 году».
          Справочник туриста.




- … Я думала, что больше никогда ее не увижу!

Иветта сидела в комнате фон Пфайффера, находившейся в отделении «восточных» покоев дворца великого магистра, и ночь, теплая сентябрьская ночь, начавшаяся так весело, среди танцев и музыки праздника, посвященного благоуханным мощам одной из многочисленных католических святых, все еще не закончилась, только продолжалась она иначе, чем можно было это предполагать в ее начале.

- Но вы увидели ее? – спросил Пфайффер в ответ на отчаянный возглас Иветты.
 
Говорят, рано или поздно для каждого из живущих на земле наступает момент истины. Иветта поневоле должна была увериться, что давняя история, начавшаяся несколько лет назад одним прекрасным жарким летом в предгорье Маленького королевства, еще не обрела своего завершения. Но она уже не была той четырнадцатилетней запуганной и запутавшейся девушкой, которая боялась открыть окружающим правду.

Теперь она решила рассказать все. И рассказала. Хотя бы и не своему жениху, и не своим друзьям, принцу и принцессе, но зато начальнику их свиты, которого неплохо узнала за месяцы совместного путешествия.

Возможно, если бы такой человек появился на ее пути в те дни, когда разворачивались события на Королевском железном руднике, она уже давно смогла бы облегчить душу, кто знает… Старая быль, запечатленная на страницах, казалось бы, закрытой и потерянной книги, страницах, окрашенных кровью и смоченных слезами, - теперь они прочитали их вдвоем, заново…

- Когда вы ее увидели опять? – повторил вопрос фон Пфайффер.
- Несколько дней назад, в городе. С тех пор я не находила себе места.
- Вы говорили с нею, встречались, может быть?
- Однажды, когда мы осматривали одну церковь в районе порта, мне незаметно сунули в руку записку.
- Кто сунул?
- Я не успела заметить. Кто-то из толпы.

- Не люблю толпу, это всегда опасно, - проворчал Пфайффер, нахмурившись. - Что было в записке?
- Адрес и пара фраз. Приглашение придти, чтобы повидаться.
- Записка сохранилась?
- Нет, я ее уничтожила. Но я помню ее от слова до слова.
- Вы пошли на свидание?
- Да, - выдавила Иветта, - на следующий же день. Сделала вид, что отстала от спутников и немного заблудилась. Они искали меня, и скоро смогли найти. Я отсутствовала недолго.

- Я помню, Фредерик мне докладывал об этом происшествии. Я был им недоволен. Впрочем, ему приказано оберегать в первую очередь принца. Но он все же должен был заметить, куда вы подевались.
- Я все продумала заранее и использовала возможности, предоставляемые местностью.
- Понятно. Я давно заметил, что вы умная, смелая и решительная женщина. Возможно, порою даже излишне решительная. Вероятно, именно поэтому с вами столько хлопот. Рассказывайте же, что произошло во время вашего свидания.

- Сударь, - сказала Иветта, подняв на него свои голубые глаза с блестевшими в них слезами, - я ничего не утаю, клянусь вам. Но о моем прошлом мой жених, а также принц и принцесса знать ничего не должны.
- Говорят, искренне любящий человек способен простить любимого, тем более, когда тот раскаялся в прежде совершенных грехах. То же относится к друзьям.
- Не уверена, - покачала головой Иветта. - Я не хочу подвергать наши отношения такому испытанию.

- Да не бойтесь вы, - произнес фон Пфайффер. - Никто ничего не узнает. Принц-то наш, правда, рвется в бой, желает быть в курсе всех происходящих событий… Выздоровел наконец, слава тебе господи… Но ничего, с этим можно будет справиться. Сами только не проболтайтесь... Однако мы теряем время. Итак, вы сумели обвести вокруг пальца не только Эрвина Шеумберга и принца Кристиана, но и моего Фредди, и, улизнув от спутников, постучались в дом по указанному в записке адресу…

        Возможно, легендарная красавица прежних времен, прекрасная Диана де Пуатье, возлюбленная короля Генриха II, не старевшая вопреки годам и любившая хвалиться своей неувядаемой прелестью, позируя художникам для полотен, призванных увековечить ее неотразимую внешность, сбросив свои королевские наряды, на самом деле владела эликсиром вечной юности. Анна, дама в черном из кошмаров Иветты фон Меркельбах, подобным сокровищем не обладала.

Когда Иветта, слегка запыхавшись от быстрого бега, вошла в дверь, открытую ей в ответ на произнесение условного названия, своего рода пароля, указанного в письме, она увидала Анну и сразу же ее узнала, но попутно поразилась, как та сдала за прошедшие со дня последней встречи годы. Белая кожа на лице съежилась и как бы пожухла, словно оставленное на солнце яблоко, щеки обвисли, веки сморщились, от крыльев носа к уголкам губ пролегли глубокие бороздки морщин.

- Это ты, Анна? – не удержалась от вопроса Иветта, во все глаза глядя на свою бывшую подругу.
- Я так сильно изменилась? – печально усмехнулась Анна. - Да, время  идет на пользу только вину, женщину оно не красит. А вот ты расцвела еще больше. И, вероятно, стала еще умнее, еще интереснее. Ты уже в ранней юности была необыкновенной девушкой. Ты еще читаешь поэтов-мистиков? Ты размышляешь над жизненными парадоксами? Ах, Роза…- с прорвавшейся тоской воскликнула Анна. - Я о тебе вспоминала… А ты вспоминала обо мне?

И тогда Иветта, как под действием гипноза, в самом деле невольно вообразила себе вдруг прекрасный солнечный день, словно чудесным образом перенеслась на много лет назад.

В ярком радостном свете особенно зеленой выглядела пышная листва деревьев и высокая трава, покрывающая землю у их корней. На траве, на расстеленном на ней ковре сидела, прислонившись спиной к стволу дерева, молодая женщина в черном платье. Тонкая ткань блестела на выпуклых складках аккуратно расправленной у нее на коленях и разложенной, словно раскрытый веер, по ковру и по траве пышной длинной широкой юбки. Зеленая трава и черная ткань создавали между собою резкий цветовой контраст. Рядом с дамой в черном находилась молодая девушка в белом, словно цветок скромной полевой ромашки рядом с роскошным садовым гиацинтом. Деревья шумели под порывами легкого ветерка, среди изумрудно-зеленой травы по склону вилась узкая желтоватая тропка, уводящая вниз, к берегу голубой речки, и над головою ясно синело высокое чистое небо…

Сколько прелести, сколько притягательной силы таило в себе это видение. Какое очарование окружало в то время в глазах Иветты таинственную красавицу Анну! Она напоминала ей королеву из какой-то чудесной сказочной страны, и девушка со всей искренностью гордилась и наслаждалась дружбой с таким необыкновенным существом. Но тут же в памяти Иветты всплыло и другое видение: свежесрезанная алая роза на свеженасыпанном могильном холме…

Глаза Анны глядели умоляюще, даже заискивающе. Она подошла к молодой женщине, протягивая к ней руки…
 
- Я не Роза, - сказала Иветта, отстраняясь от нее. В этот момент ей претила мысль, что Анна коснется хотя бы оборки ее платья. Та поняла и усмехнулась. Впрочем, усмешка вышла скорее печальной, чем злой.
- А я не Анна, - глубоко вздохнув, тем не менее произнесла она. - Но ты по-прежнему…
- Да, не знаю твоего настоящего имени. И что из того?

- Мне известно, ты обручена, - помолчав, произнесла дама в черном. Она по-прежнему была одета в черное платье, но, если ранее она выглядела в траурном наряде загадочно и волнующе, а также напоминала роскошный садовый гиацинт, то теперь это был образ усталой от жизненных неурядиц и утрат вдовы, потускневший, словно стертая от употребления монета.
- Тебя удивляет, что я сумела стать счастливой?
- Напротив, ты создана для любви и счастья. Самой нежной любви и самого полного счастья…

- Ты шпионила за мной? – спросила Иветта, не давая сбить себя с толку.
- Наводила справки, скажем так, - сказала Анна. - О тебе, о твоем женихе Эрвине, о принце Кристиане и принцессе Софии. Ты знаешь, что не все в Маленьком королевстве будут рады, если принц Кристиан вернется? Он сделал свой выбор, когда уехал из страны, сменив имя. Зачем ему пришло в голову вдруг обнаруживать себя?
- Какое тебе до этого дело?
- Может быть, и никакого, а, может быть, и напротив того.

- Зачем ты хотела меня видеть?
- Как же можно не повидаться с прежней подругой, встретив ее вдруг после долгой разлуки! Такие нежданные встречи суть подарок судьбы, а от подарков обычно не принято отказываться.
- Имей ввиду, - сказала Иветта, - у меня больше нет с тобой ничего не общего. Вся та грязь, в которой я вымаралась, связавшись с тобой, вся та скверна, которую ты навела на меня, как наводят проклятие, была смыта, была выжжена, когда я встретила свою любовь, когда я решилась отдаться любимому, когда я забыла весь мир под его поцелуями, в его объятиях.

Анна грустно улыбнулась.

                Сердце рану ожога таит в глубине.
                Я раскаюсь в содеянном мною,
                Но еще не сейчас: слишком памятно мне,
                Слишком полно владеет душою
                То, чему, свысока вызывая на суд,
                Но забыв пригласить состраданье,
                Из возможных одно только это дадут,
                Только худшее в мире названье.
                Даже если стою на последнем краю
                И отныне лишилась участья,
                Я, вину признавая покорно свою,
                Предала бы минувшее счастье.
                Шаг не сделав, в пыли замараешь ли ног,
                Но не станет твоей ни одна из дорог.   

Анна бормотала эти строки словно про себя, покачивая головой, Иветта же немедленно вспомнила, как ее старшая подруга любила читать стихи. Но это воспоминание окончательно вывело ее из себя.

- Не становись на моей дороге, - крикнула она. - А если ты захочешь навредить моим близким и друзьям, я открою о тебе правду представителям здешних властей. Принц - гость великого магистра, ему обещаны помощь и защита.
- Навредить! – пожала плечами Анна. - Ты умеешь вредить куда лучше, чем я. Это ведь ты выдала Милоша. Его кровь до сих пор неотмщена.
- Как и кровь Питера Эйнбека, - сказала Иветта…
- Ну да не будем считаться, - после минутной паузы произнесла Анна вслед за тем. - Хочешь выпить? Нет? А я выпью…

- … Я так и не поняла, что ей от меня надо, - рассказывала Иветта фон Пфайфферу. - Она встретила меня, казалось, с самыми дружескими чувствами, но затем, когда я дала ей понять, что ее общество мне ненавистно, принялась угрожать мне, обещая рассказать о моем прошлом моему жениху. Я твердила в ответ, что Эрвин поверит не ей, а мне, но она не унималась, ставя мне на вид, что опасно подвергать и любовные, и дружеские чувства таким серьезным испытаниям. Я спросила, что она здесь делает, что собирается делать, а она сказала мне на это, мол, скоро я все сама узнаю. «Имей ввиду, я слежу за тобой, даже когда ты меня не видишь, - сказала она. - За тобой, за твоим женихом, а также за молодым принцем, конечно». Я приходила к ней, надеясь узнать про ее намерения, чтобы попытаться противостоять им. Но ушла я, ничего не выяснив, зато чувствуя себя запутанной в ее сети, словно мошка в паучьей паутине.

- Вы должны были сразу же обратиться ко мне и все мне рассказать, - сказал Пфайффер.
- Я знаю, но…
- Но вы не смогли.
- Нет. Я подумала, может быть…
- Ну да, все само собой рассосется, как в тот раз, на прииске. Ну, разве что опять укокошат какого-нибудь Питера Эйнбека…

     Иветта судорожно вздохнула.

- Снова я увидала ее в толпе нынешней ночью… Она мелькнула перед моими глазами и скрылась… Как черный призрак в своем черном платье и плаще…
- И тут вы наконец подумали не о себе, а о принце.
- Да, - сказала Иветта. - Я подумала, что оброненные ею слова насчет того, что его возвращению не все будут рады на родине, могут быть ключом к тому, чтобы догадаться о ее намерениях. А уж как она собиралась использовать меня, в этом случае сможет показать лишь будущее. Только не дай бог, чтобы это будущее в самом деле наступило. Еще я подумала, что, вероятно, ее план был разработан прежде, чем она прислала мне свою записку.

- Может быть, в ее намерения относительно вас входило вернуть вас себе, вы не думали об этом? По существу, мне не слишком понятны такого рода наклонности, но я знаю, что они не менее сильны, чем общепринятые, традиционные, так что следует исходить из этого.
- Вы хотите сказать, что, если ей не удалось привязать меня к себе кровью Питера Эйнбека, то она вновь попытается сделать это, пролив кровь принца Кристиана?

- Нет, не то. Задание убить принца могло быть получено ею ранее, поэтому она и появилась здесь, на Острове. Она ведь, видимо, занимается подобными делами профессионально. Что же касается вас, то она могла начать импровизировать на ходу… А вы сами, сударыня, при встрече с этой особой на самом деле не испытали ничего, что напомнило бы вам прежние отношения?
- Как же, - сказала Иветта, - я ведь сказала, что напомнило. Ощущение попавшей в паутину к пауку мухи.
- И это все?

             Иветта вспыхнула.
- Я была тогда ребенком, глупым ребенком, которого легко было использовать для удовлетворения своих прихотей, хорошенько заморочив ему голову разными там парадоксальными рассуждениями о том, что свойственно простолюдинам, а что аристократам, что лежит на поверхности, а что скрыто в глубине и известно лишь посвященным, да еще припугнув при этом для верности.
- Извините меня, - сказал фон Пфайффер, - но мне важно знать все. Не дай бог, вы вздумаете поменять свою точку зрения на происходящее.

«Я хотела бы открыть тебе свою душу, рассказать тебе, как я люблю тебя, - прозвучали в памяти Иветты сказанные когда-то давно, в той ее прошлой жизни, которую она так хотела бы навсегда забыть, нежные и проникновенные слова, произнесенные женским голосом, голосом Анны, - Мое сердце замирает и трепещет, когда я нахожусь рядом с тобой. Для того, чтобы вдохнуть в тебя ответное чувство, я готова совершать безумства. Для того, чтобы удержать тебя рядом с собой, я готова на безумства еще большие. Меня страшит даже мысль о том, как я буду страдать, если меня постигнет разлука с тобою. Ты знаешь, что любовь бывает настолько сильна, что порой не умирает даже в тот момент, когда обрывается жизнь любящего? Такие связи могут быть нерасторжимы. Уходит жизнь, человек переселяется в мир иной, но его чувство, слишком огненное, не может погаснуть, и опаленная им душа остается витать в этом мире, возле предмета своего обожания, накладывая отпечаток на его жизнь, помогая ему или вредя… Да, вредя. Потому что чувство любви по силе накала можно сравнить только с ненавистью… Знаешь, как боготворят того, кого любят? Знаешь, как ненавидят того, кого любят?»...

- Кстати, сударыня, - прервал на этом месте тайные раздумья Иветты голос фон Пфайффера, - вы ведь хорошо помните, как я понял, того разбойника, Милоша? Так вот, он казнен не был. Он, представьте себе, сбежал из заключения. Его допрашивали, пытали, перевезли из тюрьмы Горного городка в королевскую тюрьму Берегового города… То есть должны были перевезти… И вот тогда-то он, во время переезда, и сбежал. 

- Кажется, она об этом не знает, - пробормотала Иветта.
- Или делает вид, что не знает.
- Из ее слов я поняла, что она считает его погибшим.
- Слова, слова! – воскликнул фон Пфайффер совсем по-шекспировски. - На самом деле вполне может так оказаться, что он находится здесь, на Острове, с нею.      
- Боже мой! – только и смогла прошептать Иветта. Она вдруг догадалась, что ужасно рисковала, отправляясь на свидание к Анне, никому при этом не сказав ни слова. Наверное, это чудо, что ей удалось счастливо вернуться из разбойничьего логова.

- Стало быть так, - сказал фон Пфайффер внушительным тоном, подходя к молодой женщине и наклоняясь к ее лицу, - без моего ведома, барышня Иветта, никому ни слова не говорить, никуда не выходить и ничего не предпринимать. Ясно? Не слышу.
- Да, ясно, - вынуждена была кивнуть Иветта.
- Вот так будет лучше, - в свой черед одобрительно кивнул Пфайффер. - А то знаю я вас. Дай вам в руки пистолет, так того гляди застрелите.
- Вы защитите принца и меня? – упавшим голосом спросила Иветта.
- Да, - последовал ответ. - Если к тому же вы и сами зевать не будете, однако и новых глупостей не наделаете.

        Вскоре принцу Кристиану был сделан доклад по поводу ночного происшествия. Фон Пфайффер выразил свое одобрение наблюдательности и находчивости Иветты фон Меркельбах, которая в праздничной толпе сумела разглядеть знакомое ей когда-то лицо, - лицо одного из разбойников, несколько лет назад едва не устроивших взрыв на Королевском руднике.

В те годы, как известно, госпожа Иветта проживала в Горном городке с родителями, там по воле случая ей выпало поспособствовать предотвращению коварных вражеских происков. История казалась исчерпавшей себя и почти забытой, но на удивление обрела свое продолжение здесь, так далеко от Маленького королевства, в чужих морях, на чужой земле.

На самом ли деле присутствие на Острове замеченной молодой женщиной темной личности грозит безопасности принца или же это не так, покажет дальнейшее расследование… А покуда – честь и хвала госпоже Иветте. Она вновь повела себя достойным поощрения и подражания образом. Видимо, ее судьба быть героиней.      
 
        Фон Пфайффер едва успел закончить вышеприведенную речь перед маленьким обществом во главе с принцем Кристианом просьбой не распространять полученных сведений среди посторонних лиц, когда сама вновь объявленная героиня взяла за руку Эрвина Шеумберга, увела его в свою комнату, усадила на стул, села к нему на колени и спрятала лицо у него на груди. Этот жест говорил яснее ясного: защити меня, укрой, успокой и утешь… и ни о чем не спрашивай… Какое это счастье, когда человек имеет столь надежное пристанище от жизненных бурь, когда есть тот, кто поможет ему отогреть душу, застуженную холодными, враждебными жизненными ветрами.    
   
- Нам с тобой обоим достались необыкновенные женщины, - немного позднее сказал Эрвину Кристиан. - Тебе гроза диверсантов и авантюристов, а мне поэтесса, творческая натура не от мира сего. Даже не знаю, что лучше… вернее, что хуже… в том смысле, что… Тебе не кажется, что это как-то обязывает? Или по крайней мере озадачивает. Что нам с ними делать, а?
- Не знаю, как насчет твоей, - ответил Эрвин, - с поэтессами близко знаком не был. А вот моей нравится, когда я с нею делаю вполне традиционные вещи.
- Моей, к счастью, тоже, - засмеялся Кристиан. - И этого довольно?
- Надеюсь. Впрочем, женщинам все равно надо льстить… Помню, я ей что-то врал про цветы, про луну… Скажи, а слушать стихи очень утомительно?
- Бывает, особенно плохие. А лежать с амазонкой, всегда готовой дать отпор врагу, очень напрягает?
- Как тебе сказать… Да я об этом и не думал до твоего дурацкого вопроса!

Однако этот шутливый разговор состоялся позднее той беспокойной сентябрьской ночи, пока же она продолжалась, и события, связанные с нею, еще не исчерпали себя, принцу, принцессе и их друзьям и спутникам было как-то не до шуток.

        Только в конце ночи в «восточных» покоях дворца воцарился наконец полный покой. Фон Пфайффер к этому времени уехал, бог его знает куда, действуя решительно и быстро, но отложив новый доклад принцу о своих намерениях в связи открывшимися ему обстоятельствами дела, вероятно, на то время, когда эти намерения уже так или иначе претворятся в жизнь.

        На другой день все, разумеется, встали позднее обычного времени, но все равно не отдохнувшими толком. Завтрак вышел невеселым и каким-то скомканным. Пфайффер еще не возвращался. Иветта сказалась нездоровой и не вышла из своей комнаты, видимо, не желая встречаться нос к носу с принцем, чтобы не пришлось давать ему хоть какие-то объяснения… или же отказывать в них, ссылаясь на уже состоявшую беседу с фон Пфайффером, что было одинаково неудобно. Эрвин за столом был молчалив и обронил только, что Иветта в самом деле неважно себя чувствует, поскольку провела беспокойную ночь и сумела заснуть только на рассвете.

- Я тоже не выспался, - сказал он. - Пойду подремлю еще, что ли. Все равно делать больше нечего, а на душе как-то муторно… Лучше уж спать.

София заметила, что собирается поступить также, и после завтрака вслед за Эрвином покинула Кристиана и удалилась к себе. В результате так получилось, что принц остался один.    

        Кристиану было очень памятно, как другие люди руководили его действиями и устраивали его судьбу, обращаясь с ним, словно с куклой- марионеткой. Покойный король Иоганн Десятый, его дядя, Вдовствующая принцесса Морская, его мать, а также прочие вовлеченные и заинтересованные лица - Первый министр, Владетельный князь, Великий король… ну, и так далее, по нисходящей…

Он ни за что не согласился бы теперь на повторение этой знакомой до мелочей, унизительной и отвратительной ситуации. Ему было предельно ясно: чтобы уважать самого себя, он должен держать свою судьбу в своих руках, действовать самостоятельно. И одно дело, когда он был болен, но теперь, когда он выздоровел и был вполне в состоянии заниматься делами, не перекладывая решение проблем на чужие плечи…

Однако обстоятельства снова складывались таким образом, что ему приходилось уступить инициативу. Получалось, что следствием по возникшему делу о возможном покушении на его жизнь будет руководить фон Пфайффер… Конечно, это его прямая обязанность, обеспечивать безопасность тех особ, к которым он приставлен, а также их ближайшего окружения. Логично, что он будет этим заниматься. Но ведь принц и сам смог бы принять участие в расследовании, именно потому, что происшествие представляется важным и во всяком случае решительно выходит за рамки обыденности. Кажется, тут и думать не о чем.

Однако на самом деле подумать было о чем, ведь речь шла об Иветте  Меркельбах, ставшей близкой подругой принцессы, о невесте Эрвина Шеумберга.

Иветта попросила позволить ей дать объяснения только фон Пфайфферу, наедине с ним, и Кристиан вынужден был на это согласиться, как же иначе, нельзя же ведь обидеть друзей, не уважив просьбу Иветты, хотя она и отдавала чем-то странным, так же, пожалуй, как и ее недавний поступок на ночной улице, запруженной пляшущей под зажигательный звуки тарантеллы, костюмированной толпой.

В результате принц не узнал, о чем говорили с глазу на глаз Иветта и фон Пфайффер и был вынужден удовольствоваться докладом последнего. Этот доклад казался содержательным и исчерпывающим, не придерешься, но Кристиан остался в тайном подозрении, будто бы что-то, что-то важное, что-то основоположное, осталось от него скрыто.

И как теперь с этим быть, как поступить в таком случае? Получается, что опять он должен только делать вид, будто, если уж не руководит делами текущего момента, то хотя бы принимает в них активное участие, а на самом деле смириться с тем, что им самим, его поступками, пусть исподволь, но руководят другие лица. Если бы речь шла не об Иветте, он не позволил бы снова навязать ему такую роль, оскорблявшую его самолюбие, но речь шла именно об Иветте, подруге Софии, невесте Эрвина… Ничего не поделаешь! Приходилось поневоле принимать все таким, как есть.

Принц понимал, что этого не изменить, отдавал себе отчет в том, что, имея ввиду его друзей, поступает единственно возможным для него в такой щепетильной ситуации образом… Но он все равно ощущал дискомфорт и злился. Злился и, в отличие от жены и от друзей, не чувствовал себя в состоянии отдаться отдыху… подремать, почитать, погулять… ну хоть что-нибудь в этом роде… Вместо этого Кристиан бродил по столовой, от одной зеркальной стены до другой, хромая и опираясь при ходьбе на свою палку, но не в силах угомониться.

В этом нервозном занятии ему помешал лакей, доложивший о приезде знакомого лица, того самого молодого итальянца, который вчера сопровождал принца и принцессу в их прогулке и был свидетелем внезапного происшествия на ночной улице города, ставшей ареной праздника и сценой для мало объяснимых событий.

Прошедшей ночью Джулио прибыл во дворец вместе со всей компанией, но затем довольно быстро отправился к себе. Впрочем, нельзя было ожидать, чтобы фон Пфайффер сделал свое сообщение о том, что узнал от Иветты, при этом молодом человеке, ведь он как раз относился к тем самым «посторонним лицам», в отношении которых следовало соблюдать общую разумную осторожность. 

Однако не успел еще день разойтись, как Джулио явился снова, видимо, разбираемый любопытством. Принц не был расположен с кем-нибудь общаться, к тому же он был уверен, что Джулио не принес никаких новых, интересных известий, но, напротив, сам пожаловал за новостями. Ему казалось, что он хорошо узнал этого юношу, одного из тех богатых и беспечных щеголей, баловней судьбы, все жизненные заботы для которых сводились в основном к хлопотам об обновлении своего гардероба в соответствии с изменениями капризной моды. Но он все же ошибся, в том смысле, что Джулио приехал не просто поболтать, но попрощаться, то есть по более важному делу.

- Получил неожиданное известие от домашних, - рассказывал Джулио. - Нынешним утром и получил. Надо ехать, благо сегодня из порта уходит подходящим курсом торговое судно. Я уже договорился с капитаном, сейчас же отправляюсь собирать вещи, а меньше чем через два часа уже буду в море. Ну, а по дороге завернул к вам, ваше высочество, чтобы, так сказать, с благодарностью откланяться. Позвольте в знак уважения и признательности преподнести вам на прощанье вот этот скромный дар…

С этими словами итальянец протянул принцу что-то вроде твердой тонкой папки, завернутой в платок из пестрого шелка. Он пояснил, что в папке лежат гравюры, сделанные с картин Клода Лоррена, изображавшего море наподобие сцены, на которую зрители смотрят из партера, находящегося на берегу.

- Прекрасные гравюры, смею уверить, - говорил Джулио. - Полагаю, вы согласитесь со мною, когда посмотрите на них. Впрочем, мне хотелось бы знать ваше мнение прежде, чем я уеду.
- Мне нравится Лоррен, хотя он немного устарел со своей нарочитой театральностью, - сказал Кристиан после обычных слов благодарности. - Да, я, конечно, просмотрю их… Уверен, они мне придутся по вкусу…

Говоря так, он, однако, положил папку на стол, не разворачивая пестрый яркий шелк, служившей ей изысканной внешней упаковкой. Не лежала у него душа к созерцанию произведений искусства.

- Прощайте, Джулио, счастливого пути, рад был нашему общению, - добавил он, слегка кланяясь и тем самым давая понять, что встреча окончена. Общество Джулио было приятно во время веселых прогулок по городу, с заходами в рестораны, но сейчас принцу хотелось остаться одному. Ведь не собирался же он обсуждать с этим, по сути дела, случайным знакомым серьезные вещи, а несерьезные, кажется, исчерпали себя, по крайней мере на сегодняшний момент.

- Но мне хотелось бы знать ваше мнение, - с ноткой настойчивости в голосе вновь произнес тем не менее итальянец, взял со стола свой подарок, папку с гравюрами, и вновь протянул эту папку Кристиану. Можно было заключить, что Джулио поступает так из лучших побуждений, желая развлечь озабоченного невеселого принца, попутно убедившись в том, что его подарок тому понравился. Он так и выразился:
- Искусство имеет способность отвлекать нас от наших забот.

Однако Кристиан как раз размышлял о том, как часто им манипулировали прежде и как странно, что опять он скован в своих действиях. В этом плане навязчивость Джулио выглядела символичной. Не хватало еще, чтобы впервые встреченные люди пытались давить на него, хотя бы и по мелочам.

- Я благодарен вам за ваше внимание, я непременно отдам должное вашему выбору, но позже, - отчеканил он с плохо скрытым раздражением в голосе и во взгляде. - Я занят, Джулио. Добрый путь.

Кристиану показалось, что Джулио растерялся. По лицу его мелькнула какая-то тень, он замер на миг в нерешительности, бросив взгляд сначала на принца, затем на свою папку, и сделал шаг к двери, но потом шаг назад.

- Надо же, какой прилипала, - подумал принц. - И, кажется, ему не нравится получать по носу. Ничего, милый, зато научишься кое-чему, не будешь лезть к людям, которым не до тебя… Иди себе, иди…

В самом деле, Джулио ничего не оставалось делать, как только поклониться.

- Прошу прощения, ваше высочество, что побеспокоил вас в неурочное время, - пролепетал он.
- Ничего, ничего, - вежливо отвечал принц, найдя неожиданное облегчение в том, что поставил на место этого человека. Это был пустяк, не более, и все же…

Джулио снова протянул ему папку. Принц взял папку в руку и снова положил ее на стол. Джулио удалился.

Когда дверь за неожиданным и нежеланным визитером закрылась, Кристиан сел в кресло и уставился прямо перед собой. Мысли его перескочили с размышлений о том, как ему пришлось вести себя в конкретном случае инцидента с Иветтой, на другие, хотя и смежные, предметы, приняв несколько иной ход…

Странно, кстати, что о сути этого инцидента, о возможном покушении на свою жизнь, об опасности, которая, не исключено, ему угрожала, он почти забыл, думая только о том, что опять у него оказываются связаны руки, и он вынужден передоверить дело, касающееся его напрямую, другому человеку, пусть умному, опытному, верному… вероятно… но, тем не менее, именно так, передоверить, передать… а самому сидеть и ждать, в то время как действовать будет этот самый другой…

Так вот, Кристиан перестал убиваться об этом и задумался о том, как вообще могут быть обременительны некоторые, вначале такие дружеские, легкие, приятные связи…

По внутренней ассоциации он вспомнил другой случай, произошедший в другом месте и в другое время, но показавшийся ему в чем-то похожим… Красивая белокурая женщина настойчиво пыталась навязать ему свой подарок, считая, что он ему необходим, совсем как нынче симпатичный молодой итальянец прямо-таки требовал, чтобы он отдал должное его подарку… Амалия, Джулио… Жизнь идет, идет, а многое в ней и не думает меняться…

Разве так дарят, всучивая свой дар прямо-таки против воли тому, кому он предназначен? Причем подразумевается, что это принесет удовольствие получателю подарка. Люди удивительно самонадеянны, они знают, видите ли, лучше тех, с кем связаны или знакомы, что должно понравится их знакомым или близким, а что нет, - совсем как в других, более серьезных случаях, не менее хорошо представляют себе, видите ли, какие действия принесут пользу опекаемому ими лицу, а какие пойдут ему во вред. Гримасы человеческого общежития!

Кристиан с досадой бросил еще один взгляд на преподнесенную ему зачем-то папку, завернутую в пестрый шелк, не притронулся к ней, встал с места и вышел в сад.

Там, в саду, под платаном, он и находился, пролистывая от нечего делать уже читанную им книгу, оставленную накануне на садовой кушетке, когда, часа через два, не более, в сад буквально влетел запыхавшийся фон Пфайффер. Что-то должно было произойти из ряда вон выходящее, чтобы вывести этого спокойного, собранного, немного угрюмого человека из равновесия. За своим командиром мчались, загораживая массивными фигурами перспективу, Вилли и Фредди.

- Ваше высочество, вы целы? – закричал он, бросаясь к принцу, причем так стремительно, что Кристиан невольно отстранился, поскольку ему показалось, что сейчас повторится вчерашняя уличная сцена, когда ринувшаяся защищать его от настоящих или мнимых врагов миниатюрная прелестная Иветта с неожиданной силой и стремительностью свалила его со стула на землю.

- Цел, конечно, - пробормотал Кристиан. Но Пфайфферу было мало его видеть и слышать его ответ. Он схватил юношу за руки и с какой-то особенной пытливостью заглянул ему в глаза.
- Мне сказали, что приезжал Джулио Мазини, - быстро произнес он. - Как вы провели с ним время? Пили что-нибудь, ели? Нет? Он приехал с объемным свертком, а вышел без него, так сказал сторож. Что это за сверток? Где он? Скорее, принц!..

- Папка, - сказал Кристиан. - Папка гравюр с картин Клода Лоррена, художника прошлого века, писавшего марины. Джулио почему-то очень хотел, чтобы я их просмотрел при нем, - не удержался он от комментария. 
- Но вы не стали этого делать?
- Нет. А что, собственно… - но Кристиан не сумел закончить свой вопрос.
- Где эта папка? – выкрикнул Пфайффер.

Озадаченный Кристиан показал в сторону столовой. Пфайффер бросился туда, в прежнем своем внушительном сопровождении. Принц остался на минуту один, но потом тоже встал с кушетки и тоже направился к столовой, откуда не так давно почти что выставил молодого Мазини. Когда же он вошел в эту комнату, в ее стеклянную дверь, самым последним из вышеперечисленных лиц, то застыл на пороге, как и они, в свой черед…

        Вильям Шекспир в своей драме «Венецианский купец» делает темой одного из диалогов главных действующих лиц рассказ свидетеля о разнузданном поведении сбежавшей от отца молодой девушки, которая, предпочтя отчему крову и праведности веселую кочевую жизнь с любовником, сорит украденными ею у отца богатствами, драгоценностями и деньгами, в частности с полным легкомыслием обменяв драгоценный перстень, особенно памятный ее отцу, на прелестную живую обезьянку… Это милое животное, способное развлечь в час досуга и принести своими забавными ужимками немало удовольствия своей владелице, в глазах капризной красотки стоит целого состояния и семейной реликвии.

Принцесса София и ее дама и подруга Иветта недавно произвели почти подобную описанной, оправданную только с подобной точки зрения сделку, когда очень дорого купили у торговца в порту маленькую ручную мартышку. Они забавлялись ею несколько дней, потом забросили, конечно, и теперь прелестная зверушка приносила уже больше неприятностей, чем радостей, причем не только молодым женщинам, но и всем обитателям «восточных» покоев без исключения.

Чтобы она не шалила, ее пробовали запирать в клетку, но она так визжала, что решено было ее выпустить. Теперь обезьянка жила, где хотела, в основном в садике на платане, но порою и в комнатах, преимущественно на люстрах, и спускалась оттуда в основном для того только, чтобы что-нибудь опрокинуть, порвать или напакостить как-то иначе. Впрочем, иной раз она бывала мила и послушна, усаживаясь у кого-нибудь на плече и принимаясь копаться своими тонкими ловкими пальчиками в прическе облюбованного ею человека, как копалась бы в шерсти своей товарки, если бы она у нее была, выискивая там блох.

София и Иветта, до известной степени верные своей причуде, защищали ее, хотя Пфайффер сразу предложил выловить надоедливую тварь и побыстрее сбыть с рук, пусть даже за бесценок или задаром, избавившись от этого нарушителя покоя и порядка, в чем его поддержала мужская часть компании, - но пока что тщетно.

Вот эта-то забавница и проказница и стала тем ценителем, который первым принялся рассматривать гравюры с произведений Лоррена… на свою беду… Что привлекло любопытное избалованное животное в прощальном подарке Джулио Мазини? Пестрый шелк? Специфический запах типографской краски, показавшийся ему почему-то столь притягательным?

Обезьянка вытрясла папку с гравюрами из шелковой упаковки, листы рассыпались по столу и по полу, и глупышка принялась играть шуршащей плотной бумагой. Известно, как играют в этом случае собаки, кошки и дети… и обезьянки, как выяснилось, тоже… Им нравится характерный звук, с которым бумага мнется и разрывается на клочки, и они порою настолько увлекаются своей забавой, что не могут успокоиться, пока не изорвут все до последней бумажки.

Мартышка рвала бумагу лапками и зубками, да еще пихала ее себе в рот, за щеку. Теперь она валялась в конвульсиях на полу комнаты посреди устроенного ею разора, глаза у нее закатились, маленькая мордочка, обычно столь потешная, выражала страдание, она стонала, и из пасти у нее между обнажившихся клыков капала кровавая пена.

        Как известно из многочисленных страшных историй, которые еще страшнее оттого, что правдивы, яд можно преподнести жертве в каком угодно виде: накапать или насыпать его в вино и воду, из флакона, из перстня с поднимающейся крышечкой или сдобрить им еду, только прикоснувшись к мясу отравленным острием ножа, или подсунуть отравленную помаду для губ, или напитать ядом ночную одежду, разложенную на постели… или смазать отравой пополам с клейким веществом края книжных страниц, чтобы любознательный читатель, держа в руках книгу и желая вновь и вновь перевернуть следующую страницу, машинально послюнил бы пальцы, справляясь с этим делом.

Таким именно способом, смазав края страниц в старинной книге, посвященной благородному искусству охоты, смертоносным составом мышьяка и склеив их немного между собою другим, безвредным, средством, королева Екатерина Медичи, вдова Генриха Второго (при  жизни - счастливого любовника не стареющей назло годам таинственной красавицы Дианы де Пуатье и также несчастливого соперника графа Габриэля Монтгомери в турнирном поединке), хотела устранить одного из своих врагов, но, по стечению обстоятельств, отравленный фолиант попался в руки сыну королевы Екатерины, молодому королю Карлу, страстному любителю охоты, который и зачитался книгой, рассматривая к тому же помещенные в ней иллюстрации, то и дело слюнявя пальцы, чтобы отделять друг от друга слипшиеся страницы… Так гласит легенда, которая не кажется неправдоподобной.

Он умер, отравившись смертельной дозой страшного яда, в мучениях, а за его смерть заплатил своими мучениями и своей жизнью любовник его сестры, королевы Маргариты Наваррской, легендарной красавицы своего времени, известной современникам и их потомкам как королева Марго, - избранник королевы Марго, молодой прекрасный граф де ла Моль, поскольку именно ему некогда принадлежала книга, которой воспользовалась Екатерина Медичи, и его имя стояло на книжном переплете… Де ла Моля пытали, а затем казнили, и его безутешная любовница, как гласит еще одно  предание, которое тоже не кажется вовсе невозможным, выкупила у палача его отрубленную голову, не позволив вздернуть ее на пику, и похоронила ее своими руками в потайном месте, отдав таким образом последний долг своей любви и обнаружив свою безутешную скорбь…

Так бывало, одним словом… Книга, смазанные ядом страницы… Гравюры Лоррена, обработанные аналогичным способом…

- Почему вы их все же не пролистали при нем, если он настаивал? – пробормотал фон Пфайффер. - Обычно люди не отказываются от того, чтобы не разглядеть подарок, ведь это – приятный сюрприз, а кто же бежит от удовольствий? Кого угодно можно на этом подловить…

- Я не знаю, - сказал принц, отворачиваясь от неприятного зрелища, какое являла собой подыхающая на полу отравившаяся обезьянка. Он мог бы добавить, что ему не в первый раз согласно внезапному импульсивному побуждению приходит в голову наотрез отказаться от дара, хотя и преподносимого заведомо дружеской рукой… А потом оказывается, что подарок таил в себе смерть, причем по несчастливой случайности или по злому умыслу, не так важно… Важно, что подобное с ним уже бывало… Амалия, Джулио…

- Верующие люди сказали бы по такому случаю, что меня хранит высшая сила… А на самом деле я просто ужасный упрямец с тяжелым характером, - подумал он про себя вслед за тем. - Однако быть упрямцем, не желающим терпеть над собой ни малейшего давления, тем более от мало значащих лиц, оказывается, может оказаться спасением… Но, боже мой, если бы я мог говорить о каком-то наитии, о проблеске интуиции, о предчувствии… Так нет же, ничего, кроме злости… Это невозможно использовать, это просто случай, что-то вроде везения, и только… Но, как ни крути, а это, кажется, на самом деле есть, и это помогает.

- Я уж думал, что опоздал, - сказал фон Пфайффер, снова обращаясь к принцу, выходя вместе с ним обратно в сад и закрывая дверь в столовую, где убирались вызванные им слуги. - Все произошло слишком стремительно… Этот щенок Мазини оказался слишком труслив, чтобы спокойно довести до конца дело, за которое взялся. Он не профессиональный убийца. Это случайное лицо… Запутался в долгах, попался в лапы опытного шантажиста… Тем сложнее оказалось его распознать и разоблачить. У меня были подозрения в отношении него, были, но недолго, а потом я решил, что ошибся, и взял под присмотр другого человека. Только в последнюю минуту пасьянс стал складываться…   

- Вам удалось арестовать ту женщину, которая была вам указана Иветта, и она в свою очередь указала на Джулио Мазини как на своего соучастника?

- Ничуть не бывало, - покачал головой Пфайффер, с усталым видом усаживаясь на плетеное кресло рядом с лежанкой, которую по укоренившейся привычке занял принц. - Это вообще ложный ход. Эта авантюристка никакого отношения к делам нашего королевства на сей раз не имела. Она здесь по другим делам, совсем по другим… Обнаружив ее и разоблачив, мы тем самым сделали подарок великому магистру… Это его касается, как выяснилось, не нас… Ну, можно сказать, что мы отплатили ему за гостеприимство, когда помогли выявить подстерегавшего его злоумышленника. Правда, данная особа делала какие-то намеки насчет того, что не все у нас на родине будут рады вашему, ваше высочество, возвращению. Но это, видно, так было обронено, для красного словца, что говорит не о ее намерениях, а только о ее осведомленности насчет нашей внутренней ситуации. Впрочем, последнее не удивительно, она ведь уроженка нашей земли, эта Анна… эта Милица, Наталья, Жозефина, Изабелла…  Анабелла… и так далее… Ну, да нам давно известно ее настоящее имя…

- А Джулио?
- А Джулио не сумел набраться мужества и терпения и выждать время. Напуганный тем, что произошло вечером в городе на празднике, он решил побыстрее сладить дело, за которое вынужден был взяться, и сбежать, чем себя и обнаружил. Когда мне сообщили, что он договорился с капитаном готового к выходу в море фрегата, я…
- Испугались, что он меня уже прикончил, а сам собрался в бега?

- Что-то вроде этого. Хотя фокус с отравленными гравюрами был таким неожиданным ходом… Обезьянка сдохла почти сразу, как мы видели, а вам, ваше высочество, предстояло бы помучиться подольше… Болезнь вначале напоминала бы пищевое отравление, Мазини смог бы далеко удрать, прежде чем вы отдали бы концы… Чрезвычайная удача, что вы не стали рассматривать гравюры.
- Вы арестовали Джулио Мазини?
- Я сотрудничаю с местной полицией. У меня не было доказательств против Мазини, но я попросил задержать «Голубку».
- Кого задержать? – удивился Кристиан.               
- Фрегат, на котором собирался дать деру с Острова Мазини, называется «Голубка». Но он не выйдет в море, так что птичка не упорхнет. На сей раз ей не летать, случай не тот. А поскольку все так быстро прояснилось, то Мазини будет схвачен еще сегодня. Куда ему деться с Острова?

- Я хочу участвовать в следствии, - заявил Кристиан, сообразив, что, раз Мазини не связан с женщиной, на которую, с соблюдением каких-то тайн и ограничений, указала Иветта, то у него развязаны руки, поскольку его друзей это новое дело со всеми своими подробностями уже никак не заденет.   
- То есть на допросе хотите присутствовать?
- Да.
- Как угодно, - сказал фон Пфайффер, пожав плечами. - Только это бывает не слишком приятное времяпрепровождение…

- Не стоит обсуждать, - оборвал его принц. - Мне случалось бывать в морском бою, как вам известно.
- Это разные вещи, но… В таком случае, я извещу вас, когда Мазини будет арестован.
- Его отправят в городскую тюрьму?
- Нет. Здесь, во дворце, есть своя тюрьма.

- Эта женщина тоже здесь?
- Да, здесь. Сначала мы допрашивали ее у нее дома… что не совсем законно, конечно, но не менее эффективно… а потом, когда в ходе дознания довольно скоро появились важные улики, я обратился к властям. Но теперь она уже не наша забота. Ее мы дарим магистру, как своеобразный прощальный сувенир. Думаю, он будет нам за это благодарен куда больше, чем мы Мазини за его гравюры.
          
        В этот день принцесса София обедала в одиночестве. Иветта и Эрвин остались у себя, а Кристиан ушел куда-то вместе с фон Пфайффером. Вернулся он только вечером, когда уже стемнело, усталый и какой-то опустошенный.

- Не зажигай свечи, - сказал он Софии, хотя в комнате уже сгустилась мгла. - Огонь такой… горячий…

             И они остались сидеть в темноте. 
- Вы узнали что-нибудь новое? – спросила София.
- Да, узнали… любопытные вещи… Очень даже любопытные… Первый министр был прав. И ты была права, когда доверилась ему.
- Вот как.

- Хотя он все равно скользкий тип, - не смог не добавить Кристиан. - Ему просто не хочется возиться с проблемой самозванцев. Ведь если высокопоставленное лицо исчезает при невыясненных обстоятельствах, то обычно вскоре появляются его добровольные заместители. Так всегда бывает, и это приносит много путаницы и неприятностей.

- Возможно, - не стала спорить София, затем помолчала немного и произнесла. - Кристиан, тебя ведет по жизни какой-то особый здравый смысл, в связи с чем у меня к тебе большая просьба: не позволяй никому сбивать тебя с толку, и мне также, как и всем остальным. Ты ведь три года назад сам себя уберег от смерти, когда отказался воспользоваться подарком фрейлины Амалии и передал его в руки твоей матери… Похожий случай. Очень похожий. Никто не мог тебя уберечь в тот момент от беды, но ты просто не сделал того, что другой сделал бы на твоем месте, не слишком задумываясь.

- Тебе это известно? – удивился принц, а про себя подумал, что «вот как это называется на самом деле, не интуиция и не упрямство, а здравый смысл… хорошее название, спасибо, София».
- Мне рассказала королева Анабелла, - кивнула между тем ему в ответ молодая женщина.

             Они опять помолчали.
- Мы скоро уедем отсюда, милая, - произнес он вслед за тем. - Нечего нам здесь больше делать. Я уже здоров, скоро польют дожди… И вообще, домой пора, разбираться… и с друзьями, и с врагами… Мы здесь слишком загостились.       
- Жаль, - сказала София. - Это чудесный остров.

- Не такой уж он чудесный на поверку, - покачал головой Кристиан. - Здесь ведь до сих пор есть инквизиция. Преследование еретиков и ведьм, публичные аутодафе и все прочее в этом духе. Как в Средневековье, только хуже, потому что сейчас уже другой век… Кстати, у этой женщины, опознанной Иветтой, нашли в вещах помимо всего прочего, что изобличает ее как шпионку, еще и атрибуты колдовства. Какую-то книгу с заклинаниями, нечто вроде руководства по практической магии… каких-то восковых кукол с воткнутыми в них иголками, какие-то флакончики с неизвестными составами… А Пфайффер сказал, что слышал об ее увлечении поэзией католических монахов. Поразительно разносторонние интересы. Странно все это…

- Что ж, уезжать так уезжать, - вздохнула София. - Тогда надо начинать собираться. А дожди, действительно, скоро польют, и здесь уже не будет так красиво и так приятно. Ты знаешь, роза в нашем саду завяла и облетела. Непонятно почему. Как-то сразу, в один день. Все вокруг куста усыпано теперь розовыми лепестками, они еще не все даже завяли.
- Вот видишь, - сказал Кристиан. - И роза облетела… Розовые лепестки… Все одно к одному.      
- Но я все же буду вспоминать этот Остров, - произнесла София с новым вздохом. - Мы столько здесь пережили, и плохого, и хорошего… И мы были здесь счастливы…
- Конечно, я тоже буду это вспоминать, - откликнулся он.
- И подумать только, здесь все останется как прежде, даже когда мы уже будем отсюда далеко…
 
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   *** 
                Конец Части Пятой.

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/17/1490
Предыдущее: http://www.proza.ru/2019/04/14/1962
Предисловие: http://www.proza.ru/2019/04/06/1081