Голубая роза. Часть 6. Главы 1, 2

                Голубая роза.
                Роман-фантазия.

                Часть шестая. ГОРОДА И СТРАНЫ.

Содержание:
Глава 1. Города.               
Глава 2. Незаконченная повесть.
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 1.
                Города.

«В большом городе можно больше увидеть, зато в маленьком — больше услышать».
          Жан Кокто (1889–1963), французский писатель



        … Софии снилось, будто бы она идет по узкой земляной тропе, проложенной в зарослях бурой осенней травы поверху старого крепостного вала, только одного и оставшегося от некогда стоявшей здесь во время оно древней твердыни. Она никуда не спешила, обозревая открывающиеся с высоты раздолье долины, домики поселений, речку, в темно-зеленые мутные воды которой с берегов свешивали свои гибкие ветви ивы. Кажется, было время сумерек, самый таинственный и странный час, неуловимая граница между светом дня и тьмой ночи на стыке разных миров…

Далее вниз с холма вела деревянная крутая лестница, спустившись по которой, она оказалась перед порталом старинной постройки. Вход был оформлен раскрашенной резьбой и напоминал алую вышитую ленту. София прошла в холодное гулкое помещение, не блиставшее богатством убранства, но исполненное особой значительности, сохраняющее в каждой подробности интерьера, словно святыню, величие прошлых времен, прошлых царств. Кое-где сияли на серых каменных стенах остатки мозаик, тускло мерцавших бледным золотом… 

Помимо сменявшихся снов о городах заоблачных стран и их достопримечательностях, Софии приснилось, будто бы она одета в черное платье и черную кружевную фату, следом же за тем ею вдруг оказалось обнаружено, что  в комнате, где она спала, во множестве висели клетки с живыми птицами, без устали сорившие зернышками и перышками во все стороны и испускавшие разнообразные трели, а на полке, прямо под умилительным образом католической мадонны, мерцали стеклянными гранями какие-то загадочные флаконы с жидкостями неведомого свойства, и валялись куклы с воткнутыми в них иголками.

На этом месте София почувствовала себя настолько неуютно, что проснулась. Поразмыслив же над полученными вследствие сновидения впечатлениями, она испугалась еще сильнее и даже не смогла рассказать свой сон Кристиану, но зато немедленно поделилась им с Иветтой.

- А я считаю, что это к счастью, - сказала та, недолго думая. - Когда я познакомилась с Эрвином, я как раз была одета в черное платье. Возможно, это странно, но это так. Наше сближение произошло в тот момент, когда я сама превратилась на время в «даму в черном». Тогда умерла моя тетка, сестра моей матери, проживавшая в Береговом городе, и я должна была одеть по ней траур. Однажды черное платье омрачило мне жизнь, затем оно же принесло мне удачу в личных делах.

Иветта говорила легкомысленным тоном. Хорошее настроение вернулось к ней сразу же после ареста ее бывшей знакомой и устранения угрозы в адрес принца, проистекавшей от другого, уже общего знакомого. Исповедь всегда приносит облегчение, беда же осталась за спиной.

О том, что ее тайной владеет теперь фон Пфайффер, она не слишком волновалась, ведь этой тайне было уже несколько лет, к тому же этому человеку она верила… Анна между тем оставалась на Острове, за решетками секретной тюрьмы великого магистра, да и аутодафе еще никто не отменял, хотя и проводились подобные мероприятия в последние годы весьма редко.

Что же касается привидений, то, даже памятуя про однажды произнесенную Анной фразу насчет того, что «переполненная чувством любви душа остается витать в этом мире, возле предмета своего обожания, накладывая отпечаток на его жизнь, помогая ему или вредя», - в возможность такого, прямо скажем, нежелательного поворота событий Иветта старалась не верить, хотя и не взялась бы утверждать, будто ничего подобного на свете никогда не случалось и не случается, и что тени прежде живших на земле людей не появляются порой необъяснимым образом, знаменуя загадочные свойства духа и энергии, на стыке материального и нематериального миров, тоскуя по прежним сердечным связям, в тех местах, которые им были особенно памятны. 

        В начале октября принц и принцесса из Маленького королевства в сопровождении своей прежней немногочисленной, зато верной и испытанной свиты покинули Остров, чтобы направиться на родину. Великий магистр провожал его высочество совсем не в той манере, в которой практически поневоле, под давлением обстоятельств принял его в качестве своего гостя. Холодок в отношениях сменился вполне дружескими чувствами, и это было очевидно, о том же, что стало причиной данному факту, окружающие могли лишь гадать. По поводу отъезда гостей был даже устроен специальный «малый прием», непринужденный настолько же, насколько изысканный, честь присутствовать на котором находилась, естественно, в обратной пропорции по отношению к числу приглашенных на него лиц.    

Итак, Остров остался позади. Перед отплытием на корабль, увозивший принца, доставили арестованного Джулио Мазини, закованного в цепи. Магистр не возражал против того, чтобы гости забрали его с собой, ведь ему взамен оставляли пленницу, показания которой были для него настолько же важны, насколько показания вышеупомянутого пленника для них.

Молодым людям не слишком импонировала перспектива путешествовать вместе с человеком, недавно делившим их компанию вполне на дружеской ноге, однако на материке их ждало радостное в этом отношении известие: фон Пфайффер сдал Мазини с рук на руки находившимся в одном из крупных городов представителям королевства, которые теперь и должны были позаботиться о доставке последнего по назначению. Таким образом, ничто не могло омрачить дальнейшее путешествие вверенных его заботе важных лиц и его самого также.

Правда, устроив это дело и таким образом выполнив до конца свой долг, Пфайффер вместо облегчения ощутил, видимо, что-то вроде упадка сил, сопровождавшегося приступом скуки и отвращения к жизни, потому что вдруг впал в глухой запой, продолжавшийся несколько дней.

Ничего подобного во все время пребывания на Острове он себе не позволял, строго выполняя свою службу и того же требуя от подчиненных, теперь же, вероятно, не видел никаких особых поводов для беспокойства и не ожидал новых неприятностей.

Поступавшие к нему сведения, которыми он, впрочем, как и ранее, ни с кем не делился, обнадеживали его в этом настолько же, насколько прежде настораживали, в связи с чем он и воспользовался тем, что может себе позволить проявить явное равнодушие к окружающему миру и  неравнодушие к спиртным напиткам, что, собственно, наблюдалось и в то время, когда ему, только еще сопровождавшему двух молодых дам до конечной цели их пути, во время их более или менее длительных остановок делать было совершенно нечего, как только пить горькую.

В самом деле, если с заговорами и тайными опасностями так или иначе оказалось покончено, по крайней мере на данном этапе, то почему бы каждому, так сказать, не развлечься и не расслабиться в соответствии со своими желаниями?      
   
Не исключено к тому же, что Пфайффера также задело и обескуражило, причем сильнее, чем он хотел бы показать, каким именно образом произошли разоблачение и арест злоумышленника, действия которого угрожали принцу Кристиану. Хотя никто и не думал его винить в недостаточно добросовестном и профессиональном выполнении своих обязанностей.

Даже если учесть, что не он в конечном счете предотвратил покушение на жизнь принца, предпринятое Джулио Мазини с помощью отравленных гравюр, он все же раскрыл это преступление. Принц не отравился случайно, но арест Мазини случайным не был. Если фон Пфайффер упрекал себя потом за допущенную проволочку, то он был излишне строг к себе, ведь его отвлекла с прямого пути внезапно полученная от Иветты информация о женщине в черном. К тому же именно арест этой дамы спровоцировал Мазини на неожиданные, незапланированные ранее действия, ускорив развязку…

Впрочем, как упоминалось неоднократно, авторитет этого человека в глазах его подопечных представлял собой такую величину (и не без оснований), что эти лица определенно были склонны снисходительно отнестись к его излишней приверженности в отношении горячительных напитков, нет-нет, да и прорывавшейся наружу, поскольку нисколько не сомневались, что, если понадобится (отразить нападение разбойников, вычислить и изловить тайного убийцу), он сумеет взять себя в руки в кратчайшие сроки и безукоризненно выполнит свой долг. Вероятно, это и имел ввиду Первый министр, когда снаряжал его в дорогу, закрыв глаза на некоторые его слабости (а у кого их нет, все мы живые люди), поручив принцессу, принца и все сложное и щепетильное задание в целом именно ему, а не кому-нибудь другому. Пока же ему не нужно было брать себя в руки, он этого и не делал.

Вот только невменяемое состояние, в которое Пфайффер погрузился, как в болото, не располагало окружающих к тому, чтобы вступать с ним в контакт, так что в его комнату смело заходила только Клара.
         
        В результате оказалось потеряно несколько дней, в продолжении которых Кристиан и София, Эрвин и Иветта успели приободриться после пережитых неприятных приключений, омрачивших последнее время их пребывания на Чудесном острове, что и неудивительно, ведь они не пострадали, отделавшись только потрясением и испугом. Теперь у них тем больше было причин смотреть на жизнь с новой надеждой и интересом.

Они находились в Италии, а земля Италии всегда была краем обетованным для всех людей, не чуждых образования и искусства. Принц Кристиан сказал, что хотел бы заехать в Равенну, эту древнюю столицу древних готских королей, а принцесса София вспомнила, что всегда мечтала увидеть Венецию. Неужели ей придется миновать места, вблизи которых находится этот легендарный город, не похожий ни на один из городов Европы, и при этом не удастся посетить его! Между тем случаи, подобные тому, какой выпал сейчас, судьба два раза не посылает.

С трудом и не полностью протрезвевшему Пфайфферу было все равно, какой путь домой избирать, прямой или кружной, пусть даже и очень кружной, тем более что на этот счет у него четких инструкций не имелось, в связи с чем вскоре молодые люди обозревали мавзолей Теодориха, в то время, как начальник их свиты только скривился в ответ на приглашение принцессы сопровождать их в предпринятой ими с развлекательно-познавательными целями экскурсии. «Видел я это сто раз, и того не стоит», - было ясно написано на его лице.
    
        Равенна, город и порт на Адриатическом море, небольшой, но на протяжении веков оказавшийся, словно волшебный ларец, битком набитым сокровищами – бесценными, уникальными произведениями искусства, никогда не разочаровывала любознательных туристов, что и неудивительно, ведь это один из тех городов, где истинный ценитель прекрасного и знаток истории должен по возможности побывать непременно. Здесь оставили свои следы многие исторические эпохи, здесь находятся лучшие в мире образцы мозаик, здесь упокоился в своей почетной гробнице один из самых великих и загадочных поэтов Европы - Данте Алигьери, видевший, как говорят, своими глазами и ад, и рай.

Равенна выросла у слияния рек Ронко и Монтоне на плодородных равнинах в те времена, когда море подходило к ней совсем близко, так что не было нужды в канале, соединяющем ее с Адриатикой ныне. Здесь жили некогда племена этрусков. Раритеты той давней эпохи, прекрасные вазы с орнаментами и сценами роскошных пиров до сих пор говорят более внятно, нежели так и не поддающиеся расшифровке письменные памятники.

Долгое время Равенной владел всемогущий Рим. Она называлась тогда портом Классе и, начиная со времен императора Августа, оценившего по достоинству ее географическое положение, с речными путями и удобными лагунами, представляла собой базу римского военного флота: ввиду ее береговых строений на голубом шелке морских волн покачивались остроносые римские триремы.

Окруженная при императоре Клавдии стенами, при императоре Гонории, в 402 году, Равенна стала вместо Милана столицей Западной Римской империи (после того, как единая Римская империя, слишком огромная, распалась на Западную и Восточную, что произошло семью годами ранее). Но с римских времен построек в городе не сохранилось. Подлинные архитектурные жемчужины были возведены в ней позднее, при готах, одном из воинственных германских племен.

Нашествие гуннов во главе с легендарным Аттилой вынудило готов капитулировать и покинуть свои земли на берегу реки Дон, где их предки соседствовали в древности с предками славян. Побеждает сильнейший. Гунны разгромили готское государство, готы стали изгоями и должны были отправиться искать для себя новые земли. Так вот и получилось, что Западная Римская империя пала под напором германских завоевателей, и Равенна перешла под власть военного вождя Одоакра, после чего с 493 года по 526 год здесь размещался двор короля Теодориха и его наследников.

Теодорих был христианином и воспитывался в Константинополе, а потому являлся поклонником византийских образцов архитектуры и искусства. В своей Равенне он копировал Константинополь и, закончив свой земной путь, упокоился в прекрасном мавзолее византийского стиля.

Затем и этому готскому королевству пришел конец - в 540 году Равенну завоевал византийский полководец Велизарий, а еще через 100 лет сюда пришли сначала лангобарды, а после них франки.

Король франков Пипин Короткий, отец родоначальника династии Каролингов, сменившей правящий дом Меровингов, на знамени которого были изображены те самые лягушки, навсегда снабдившие французов кличкой «лягушатники», - король Пипин подарил Равенну Риму, так что она надолго превратилась в папский город.

«Так проходит слава мира», - было сказано одним из великих людей древности. Увы, так прошла эта слава и для Равенны. Тихий, небольшой городок, окруженный земляным валом, когда-то увенчанным гордой и грозной короной оборонительных стен, мало напоминал теперь мощную военную крепость римских императоров и столицу могущественного короля.

Только поражающие воображение сооружения прошлого напоминали о его былом величии, славе и богатстве: краса Равенны – мавзолей Галлы Плацидии, построенный в пятом веке, блистательном веке утонченного Теодориха, а также христианские базилики того же времени, из которых наиболее известна Сант-Аполлинаре Нуово, и, кроме того, восьмигранная церковь Сен-Витале, мавзолей самого готского короля и остатки его же дворца.

Это очень красиво, мозаики мавзолея Галлы Плацидии, немеркнущие с годами, даже если эти года складываются в века. Мозаики, наборные картины из сплава стекла с цветными минералами, шедевры безвестных мастеров, чудо из чудес…

Внешне мавзолей Галлы представляет собой четырехгранное строение под остроконечной крышей, с четырьмя приделами по сторонам, но, когда попадаешь внутрь, кажется, будто попал в волшебную пещеру. Своды покрыты мозаичными панно сплошь, без интервалов, в то время как люнет поражает своим густо-синим цветом, усеянный по этому насыщенному фону красными и белыми звездами, заключенными в цветные круги. Центральная фигура Христа в образе Доброго пастыря выдержана в теплых охристых тонах. Массивные высокие саркофаги важных лиц древности, упокоившихся здесь, среди этого сказочного великолепия, покрыты орнаментами и резными надписями на латыни.               

- Это правда, что твои предки находились в родстве с императорами Византии? – спросил Кристиан у своей жены, обозревая величественный интерьер византийской базилики. София, стоя рядом с ним, как раз вспоминала начало своей так и не увидевшей света незаконченной сказки о королях и королевах Средневековья, которую она сочиняла в то время, когда готовилась к замужеству за одним из германских принцев. Она с удивлением размышляла о том, до чего похоже то, о чем она писала тогда, уносясь на крыльях мечты к самому краю земли, что вообразила себе, опираясь на полученные ранее знания и бурную, не знающую удержу фантазию, на увиденное теперь по воле судьбы воочию… Вопрос мужа отвлек ее от этих мыслей.

- Да, конечно, Владетельные князья и правящий дом Константинополя не раз подтверждали свои дружеские отношения династическими союзами, - с полной серьезностью отвечала она и удивленно спросила в свой черед. - Ты не веришь?

- Это такая древность, - пожал плечами Кристиан. - А ты живая и настоящая, и совсем юная… И княжество твое маленькое, да к тому же, особенно в последнее время, находится далековато от того положения, которое принято называть процветанием. Хотя багряница тебе была бы к лицу, ведь это те же цветовые тона, что и у твоего любимого платья, которое ты называешь винным… Благородные багряные тона…

- Ты же знаешь, государства обычно бывают связаны между собою посредством многих и причем различных связей, - пожала плечами София. - Константинополь не был исключением. Ты слышал когда-нибудь о княжестве Феодоро в Крыму?
- Нет, - признался принц. - Зато я слышал о Крыме, и неоднократно. Это тот полуостров в Черном море, из-за которого Россия воевала с Портой, в чем ей изо всех сил мешала Франция. Так что же с этим княжеством… как ты сказала?..
- Феодоро.
- Феодоро.

- Это давняя история, но она показательна. Феодоро – так называлось государство на полуострове в Черном море, среди горных отрогов Крыма. Название греческое, весьма претенциозное, так как оно означает «царственное». В шестом веке это княжество под именем Дори или Дорос основали готы, те, которые правили и здесь, в Италии, что не случайно, ведь отсюда до Черного моря открывается морской путь. Столицей Дори был пещерный город на вершине скалистого плато, носивший то же имя.
        В эпоху иконоборчества, охватившую Византийскую империю в восьмом веке, в Крым бежали из разных византийских земель многочисленные иконопочитатели, так что население княжества пополнилось помимо готов этими переселенцами.
        Затем, после падения итальянской Готии под ударами Византии, готское государство Крыма оказалось преобразовано в новое государственное объединение, созданное армянином Константином Гавром, выходцем из Трапезунда, крупного торгового центра Малой Азии, и это новое княжество получило название Феодоро. Однако его по-прежнему называли также и Готией. Княжество Феодоро завладело частью побережья, отвоевав его у генуэзцев, которым прибрежные земли уступили за деньги тогдашние хозяева Крыма, татары.
        В те времена Феодоро представляло собой силу, с которой считались даже могущественные державы. В борьбе с турками, покровительствовавшими крымским ханам, их данникам, и Генуей, союзницей последних, Феодоро опиралось на Византию, затем на Русское царство. Эти страны связывали между собой дружественные договора и династические браки. В конце пятнадцатого века дочь князя Феодоро вышла замуж за господаря Молдовы Стефана Третьего Великого, а ее дочь, по имени Елена, уехала в Москву, чтобы обвенчаться с сыном московского царя Иоанна Третьего.
        Однако вскоре турецкие войска разгромили Константинополь, и с тех пор княжество Феодоро было обречено. Турки взяли в ходе ожесточенного штурма горную столицу княжества, ведь нет таких крепостных стен, возведенных руками человека, которые не смог бы разрушить другой человек. Они разрушили город и истребили всех его жителей. Что же касается дочери феодорийской княжны, московской княгини, то она овдовела в молодом возрасте и потому по обычаю знатных православных женщин того времени должны была уйти в монастырь, а ее сын стал жертвой междоусобных интриг и погиб в тюрьме. Вот так заканчивается история одного из последних осколков Византийской империи.

- А также осколка готского королевства в Италии, - договорил в виде заключения Кристиан. - Просто диву даешься, до чего тесен мир.
- Тебе здесь нравится?
- Нет.
- Нет?
- Красиво, но так устарело. Прямо как в твоей сказке, которую ты читала мне в садике под платаном, когда я болел. Как там у тебя было… - и Кристиан попробовал процитировать про памяти: «На территории одного из старинных королевств, каких в Европе имелось когда-то немало, сохранился древний храм, выстроенный еще прежде, чем в обиход вошли летящие ввысь своды и башни готики… Это образец романского стиля, базилика… массивное низкое каменное здание, вросшее стенами в землю настолько, что все ступени его портала опустились ниже уровня улицы, и к ним в свою очередь надо спускаться по ступенькам…» Не помню точно, как там дальше, - сказал он, - но что-то про внутренний интерьер, слишком мрачный и тесный…
- «Внутреннее убранство храма, - продолжила цитату София, - вполне соответствует его внешности…»

Она не все свои произведения помнила наизусть, но это, написанное в переломный период жизни, особенно дорогое ей и значимое для нее, рукопись которого сопровождала ее даже в странствиях, помнила.

-    «Внутреннее убранство храма вполне соответствует его внешности. Низкие стены, давящий низкий потолок, холодные и склизкие от без конца выступающей на них влаги, тяжелыми каплями стекающей вниз и порой срывающейся на пол. Вековой, давно устоявшийся здесь могильный холод, угрюмая тишина; мгла, скопившаяся во всех углах и еле разреженная робкими огоньками свечей, оплывающих перед потемневшими священными картинами…»
- Вот, вот, - кивнул Кристиан. - Я это и имел в виду.
         
        Из Равенны молодые путешественники переехали в Венецию.

Описаниями этого города со всеми особенностями его истории, внешнего облика и внутренней жизни заполнены многие страницы многих писем и дневников тех лиц, кому посчастливилось посетить его, однако в конце концов образ Венеции прочно соединился в представлении людей с колоритным образом одного венецианца, а именно Джованни Джакомо Казановы.

Когда принцесса из Маленького королевства воочию увидала свою мечту, Венецию, этот человек, хорошо поколесивший по Европе в прошлые годы, пережив множество приключений самого разного характера, а затем вернувшийся на родину и семь лет прослуживший тайным агентом инквизиционного трибунала в родном городе, должен был, вследствие одной неприятности, вновь уехать за границу, так что встреча юной любознательной сочинительницы и некогда неотразимого, но ныне, увы, безнадежно постаревшего кавалера, будущего автора двенадцати томов знаменитых «Мемуаров», - встреча, случайная, разумеется, которая на самом деле могла бы состояться, не состоялась. Впрочем, принцесса все равно, конечно, не обратила бы на него внимания, ведь его молодость и красота были уже позади, а слава еще только впереди... разве что он по старой привычке бросил бы взгляд вслед этой красавице...   

        В те дни, когда принцесса София из Маленького королевства, не замечая дурной погоды, любовалась фасадом собора Святого Марка, Джакомо Казанова уже успел обосноваться в Чехии, во владениях графа Вальдештейна, где ему, усталому и больному, суждено было закончить свою бурную жизнь.

В графском замке, ставшем его последним пристанищем, он занимался с хозяином кабалистикой и алхимией, а в свободное время трудолюбиво скрипел пером, стараясь как можно правдивее описать свои многочисленные любовные похождения, свои коммерческие спекуляции, свои авантюры, свои удачи и промахи, попутно давая весьма точные характеристики различным историческим лицам своей эпохи и оставляя на страницах запоминающиеся картины тех мест, где ему суждено было побывать.

Его объемистые воспоминания сделались для последующих поколений не приедающимся чтивом, впрочем, во многом элитарном, ведь не каждый издатель отважится опубликовать без купюр эти откровения старых дней, да и не каждый читатель раскошелится на покупку дорогостоящего полного собрания этих откровений, впрочем, несмотря ни на что ставших широко известными.

        Венеция конца XVIII века была именно такой, как ее описывал Казанова, и по внешнему виду, и по внутренней сути, так что нет нужды и повторяться. Именно такой эту северо-итальянскую легенду увидали и посетившие ее перед своим возвращением на родину молодые путешественники.
            
Однако уже наступила поздняя осень, и прекрасный город, построенный на островах лагуны, встретил их холодной промозглой погодой, дождями, туманами и пронизывающими ветрами, задувающими с моря. Кристиан, хотя и окрепший на солнечных пляжах Острова, в отношении здоровья оставался наиболее уязвимым из всей компании. Ему не посчастливилось промочить ноги во время первой же экскурсии по городу, неудачно шагнув в глубокую лужу на площади Святого Марка (впрочем, сейчас вся площадь представляла собой одну глубокую лужу), и он простудился. Простуда его не слишком огорчила, но разнылась больная нога.

- Так теперь и будет, - сказал он по этому поводу печально. - Я часто слышал, что старые раны всегда ноют в плохую погоду.
- Это когда возраст человека приближается по крайней мере к пятидесяти годам, а то и к ста, - возразил Эрвин.
- Почему же тогда у меня опять болит?
- Потому что погода плохая, - проворчал Эрвин.

- Жизнь уходит на борьбу с болезнями и на ожидание лучшего, которое так и не наступает, - продолжал сетовать принц. - Я теперь начинаю понимать, по какой причине Игнатий Лойола впал в религиозный фанатизм и основал Иезуитский орден.

- И по какой же? – спросила Иветта, несколько заинтригованная этим заявлением, возможно, невольно отдавая дань старой памяти, уводившей ее в лабиринт отношений с дамой в черном, в отличие от нее интересовавшейся если не историей католических монашеских организаций как таковой, то любившей читать поэтические сочинения членов этих организаций. 

- Потому что он был ранен в ногу, вследствие чего так долго лечился и так много страдал, что свихнулся, - охотно объяснил Кристиан.

            Эрвин в ответ не удержался от улыбки.
- Ну конечно! – воскликнул он саркастически.
- Но все это приключилось с ним потому, что его вовремя не нашла любящая женщина, - сказала, входя в комнату, София, за которой следовал слуга с тазом и кувшином в руках, окутанном плотным клубящимся паром. - Но я нашла тебя вовремя, так что создание второго ордена Иезуитов или чего-нибудь подобного миру не угрожает. Что же касается нынешней ситуации, то тут нужна всего-навсего горячая вода, - продолжала она. - Попаришь ноги, и все пройдет, вместе с насморком. По крайней мере, я на это надеюсь, - заключила она, пожав плечами.
- А если это всего лишь безосновательное обольщение? - сказал Кристиан. - Не может быть, чтобы все было так просто.
             София брызнула на него водой.

- Не люблю я католических мистиков, тем более испанских, - сказала вдруг Иветта, наверняка снова вспоминая свое прошлое (впрочем, об этом никто из ее близкого окружения не знал и так никогда и не узнал), и повторила с нажимом, - Не люблю.

        Надежда Софии оправдалась, Кристиан быстро оправился от своего недомогания и стал опять выходить из дому, несмотря на скверную погоду, только одевался и обувался при этом потеплее.

София, хотя и корила себя в душе за то, что притащила своего возлюбленного в столь неподходящее в смысле сырости и ветра место, все же была счастлива увидеть свою мечту - Венецию. Экс-королева морей не обманула ее ожидания и очаровала ее, несмотря на свой упадок, особенно заметный на фоне осеннего ненастья. Ни холод, ни дождь, ни специфические ароматы плесени, застойной гнилой воды и тухлой рыбы не омрачали ее праздника.

Сквозь обложные туманы прекрасные дворцы старой знати и прежних богачей казались кораблями, плывущими по переполненным водой каналам. Черные остроносые гондолы развозили горожан и приезжих, в соответствии со здешними традициями одетых в черные плащи и белые маски.

София наняла чичероне и таскала своих друзей то к одному дворцу, то в другой, без устали посещая церкви, над постройкой и украшением которых трудились лучшие мастера прежних лет, по ходу дела все больше проникаясь самим духом окружившего ее мира. Она даже старалась научиться хоть немного говорить по-итальянски. Настроение у нее было прекрасное. Последнему обстоятельству способствовало не только лицезрение архитектурных и живописных красот, но также владевшее ею ощущение личного счастья. Ее отношения с молодым мужем наконец-то достигли практически полной гармонии.

        Первое время, еще в бытность на Острове, после того, как София снова оказалась в объятиях своего милого, ее преследовали разные тайные   страхи, касавшиеся разных вещей. Почти сразу же ей, к примеру, пришло в голову, что здоровье Кристиана еще оставляет желать лучшего, вследствие чего ему вредно переутомляться, и она даже продолжила традицию отдельной спальни… прямо в стиле Северного крыла и «регламента», на котором настаивала некогда ее свекровь, времен «записок из секретера»… однако в ее характере не наблюдалось педантичности и авторитарности Вдовствующей принцессы, так что надолго ее не хватило.

Помимо этого, наиболее въевшимся был страх попасть в то самое положение, которое обернулось для нее по вине все той же Вдовствующей принцессы, в связи с излишней амбициозностью последней, нешуточной бедой. Конечно, они с Кристианом обсудили данный вопрос и пришли к общему мнению, и это успокаивало ее, но все же не окончательно, так что получалось, что тревожные мысли отравляли ей самые захватывающие и пленительные минуты, иной раз доводя ее до пред-истерического состояния.

Она вновь вела календарь, в котором делала отместки, и тратила время на подсчеты, неоднократно проверяя их и перепроверяя (заодно сделав также подсчет, сколько времени была одна – два года и четыре месяца). Такая реакция с ее стороны на серьезные, но тем не менее далеко не смертельные вещи, была не совсем адекватна, в связи с чем однажды ее даже посетило предположение на предмет того, что ее нервы нуждаются в помощи, поскольку здравый смысл ее не оставил, и она хотела было поговорить об этом с врачом… Пусть посоветует какие-нибудь успокоительные средства, что в этом такого…

Но нет, она этого так и не сделала. Бедняжке было слишком памятно, как два года назад злоупотребляли похожими лекарствами ее тюремщики, принцесса Элеонора вместе со своим ближайшим окружением, и она почувствовала, что не сможет заставить себя принимать даже прописанные ей непредвзятым по отношению к своей пациентке каким-нибудь местным эскулапом, в точном соответствии с настоящей ситуацией, без каких-либо иных намерений, кроме настоящей пользы для ее здоровья, лечебные капли…

В конце концов ситуация разрешилась позитивным образом не по причине принятых ею мер лечебного характера, а совсем иначе.  Ей принесло существенное облегчение и помогло другое, никак не зависящее от самовнушения и седативных средств обстоятельство.

Дело в том, что, к сожалению, ее нервозность подогревали негативные воспоминания о прежней жизни с Кристианом, из тех, которые не могли подействовать на нее благотворно в том смысле, чтобы вселить в нее уверенность в ее мужчине. То, что она помнила, свидетельствовало в пользу Кристиана как прекрасного, пылкого любовника, сильного и страстного, но в остальном качества его натуры, каким он был тогда, два года назад, не слишком радовали.

В том Кристиане было много от эгоизма, напрямую вытекавшего из неумеренного баловства обожавших его окружающих людей, от легкомыслия и безответственности, равно далеких от поведения взрослого человека. Его побег из дому являлся, по существу, венцом этой линии поведения, жертвой которой он стал в результате и сам, но не ранее, чем сумел навредить своей юной жене… Так можно ли ему доверять теперь?

Однако время шло, и София все больше убеждалась, что прошлое осталось в прошлом, а настоящее имеет другую окраску. По крайней мере, к ней он стал относиться гораздо уважительнее и, как следствие, бережнее. 

Да и вообще, все прежние скелеты в шкафу тихо превращались в прах, больше не давая о себе знать. Отношения молодых людей наладились и перешли ту грань новизны, которая всегда предполагает излишнюю требовательность к получению больших доз давно не испытанного удовольствия. Немного успокоившись, они попривыкли к тому, что обретенное сокровище не упорхнет у них из-под носа, не дав даже насытиться собою, и были счастливы вместе.

Апогей данного блаженного времяпрепровождения наступил для Софии в Венеции. Приезд в красивый необычный город, повидать который она всегда мечтала, добавил в ее ощущения какую-то неуловимую последнюю каплю радости и довольства, которая и сделала ее существование на сегодняшний момент почти феерическим, наполнив его блаженством, причем она ясно чувствовала, что и душа, и тело ее одинаково ни в коей мере не обделены в получении жизненных благ во всех их самых лучших проявлениях.

В самом деле! Она была молода, красива, здорова, богата, любима… Она находилась среди бессмертных творений искусства, причастность к которым всегда ощущалась ее душой, как насущная потребность… Она жила, наслаждаясь комфортом и уютом, а также обладанием красивых удобных вещей, что приносило немалое удовольствие…

У нее не было никаких обязанностей, никто не вынуждал ее общаться с неприятными ей людьми, никто не вмешивался в течение ее жизни, диктуя ей свои правила… Она каждый день видела рукотворную красоту, каждый день проводила в обществе друзей, каждый день наслаждалась близостью любимого человека… Чего же еще желать? Разве того, чтобы это никогда не кончалось.

Увы, София понимала, что такое беззаботное, наполненное одними удовольствиями существование не сможет продлиться долго. Ну что ж! Тогда следует тем более отдать ему должное и пользоваться без оглядки теплом и светом, озарившим эти холодные туманные дни сырой промозглой осени ввиду грядущих перемен…      

- … Что-то проносится в воздухе между двумя людьми, созданными друг для друга, между мужчиной и женщиной, даже если они мало знакомы между собой или вовсе не знакомы, и они сразу чувствуют, что это неспроста. Я почувствовала это, когда встретилась с ним впервые…

Молодые женщины переглянулись, продолжая улыбаться и думая о своем счастье, таком простом и обыкновенном, когда оно есть, естественном, словно воздух и вода, и настолько драгоценном и желанном, что, если его нет, то за ним можно пойти на край света…

Они лежали на постели, еще толком не одетые, в одних сорочках и халатиках, наброшенных сверху, кутая босые ножки в одеяло. Было позднее утро (собственно, почти уже полдень), следовало вставать, но распорядок сегодняшнего дня располагал к тому, чтобы немного полениться… поваляться на смятой постели в сорочках и халатиках, кутая босые ножки в край одеяла. Одна из них зашла к другой, проведать ее, поболтать… И вот они в самом деле заболтались и забыли обо всем на свете… С кем же и поговорить по душам, как не с задушевной подругой… Им никто не мешал, сейчас они были одни, что, если судить по их словам, редко случалось в последнее время…

        Распорядок сегодняшнего безалаберного дня сложился предыдущей ночью, когда София внезапно проснулась, совсем как в тот раз, когда ей приснилось, будто она одета в платье из черного шелка и креповую вуаль. Только сейчас она не помнила, снилось ли ей что-то, не снилось… просто сон почему-то убежал от ее глаз, и она долго лежала в тишине и темноте, глядя на полузакрытое шторами окно, за которым вначале царила почти полная тьма, затем начавшая разрежаться тусклым серым светом   занимающейся в небе зари. Осенью и зимой утренняя заря такая поздняя и такая неяркая…

София представила себе старинный город, весь пронизанный сырым дыханием моря, его дворцы, у ступеней которых плескалась вода каналов и возле ярких бело-красных полосатых причальных шестов дежурили черные лодки с высоко загнутыми носами и кормой, слегка покачиваясь на волнах, издали или с высоты похожие на черные птичья перья, и ей вспомнились вдруг другие рассветы, по-настоящему ранние, в другой, далекой отсюда стране, и в другое время года, летом, в июле, когда окна из комнат распахнуты в сад, навстречу шуму ветерка в пышной листве, навстречу сладкому благоуханию роз и жасмина… Эти рассветы уже в прошлом… Они были так хороши, так сказочно, неправдоподобно-хороши… Но как зато светло и спокойно у нее на душе теперь, когда немало тревог и печалей также осталось за спиной.
 
Софии не хотелось тревожить крепко спавшего рядом с нею Кристиана, она только повернулась в его сторону, наклонив лицо к его лицу, чтобы уловить его дыхание, окунуться в тепло и запах его тела. Он лежал на боку, черные волосы упали ему на лоб, в сумраке спальни трудно было различить черты, но то, что оказывалось сейчас скрыто от нее, без труда дорисовывала ее память: слегка скуластое лицо, легко загорающееся румянцем, черные стрелки бровей, выступающий вперед, но ровно настолько, чтобы не портить общую гармоничную картину, подбородок… Тут кроется один секрет: на подбородке есть маленькая ямочка, но она почти не видна, пока ее обладатель не улыбнется… София сама улыбнулась и прикрыла глаза, чувствуя, что словно плывет, плывет куда-то, на лодке счастья, по морю блаженства…   

Она заснула снова уже к утру, не выспалась и не захотела вставать, чтобы отправиться вместе с Кристианом по делам… как ни странно, в это утро у него были дела. Совесть не слишком ее мучила, поскольку еще вчера Эрвин вызвался его сопровождать. Выспавшись наконец, она подумала, что, возможно, ее подруга тоже осталась дома, в связи с плохой погодой – дождь за окном хлестал, как из ведра - и отправилась к ней в комнату с визитом. Они говорили о самом главном, что их занимало в последнее время, и потеряли этому времени счет…
               
        Дверь в соседней комнате стукнула, раздались шаги. Собеседницы торопливо прикрылись одеялами.

- Смотри, Эрвин, они еще и не одеты.
- Дамы, мы вам не помешали?
- Нисколько, господа.
- Вы не собирались вставать?
- Зачем нам вставать, мы никуда не спешим, - с улыбкой пожала плечами красавица с каштановыми волосами, - А почему вы так рано вернулись?
- Потому что в банке служат расторопные и деловые люди. Теперь мы снова богаты.
- Это чудесно.
- Еще бы.

- Но вы хотели по дороге заехать на верфь, - напомнила блондинка с голубыми глазами.
- В другой раз, и уж лучше вместе с вами, так веселее, а сегодня погода…
- Погода прекрасная…
- О, да, прекрасная… Мы подождали немного, чтобы посмотреть, уймется ли дождь, выпили кофе, полистали газеты, а он так и не унялся. Бог с нею, с этой верфью… Съездим в другой раз.
- Стало быть, вставать и в самом деле не нужно, - резюмировала блондинка.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***


                Глава 2.
                Незаконченная повесть.

«Пусть не корят меня за то, что я не сказал ничего нового: ново уже само расположение материала».
        Блез Паскаль (1623-1662), французский математик, физик и философ.



        Страницы из дневника принцессы Софии:
       «В конце концов мы решили остаться в Ахене на весь февраль, хотя я бы не сказала, что Кристиан на самом деле так уж нуждается в теплых минеральных ваннах. Он здоров, нога зажила, хотя он все еще порой прихрамывает, особенно когда устает, но, наверное, это уже нельзя исправить. Однако, раз уж мы оказались на минеральном курорте, почему же этим не воспользоваться.

Хуже себя чувствует сейчас Иветта, ее тошнит по утрам, так что она теперь обыкновенно не встает с постели почти до полудня. Спорить относительно причины ее нынешнего недомогания на этот раз у нас нужды нет, мы уже знаем это совершенно точно. Интересно, что Эрвин тоже взял себе за правило валяться в постели в первой половине дня, составляя жене компанию (они наконец поженились официально, когда для совершения этого важного дела представился случай и после того, как вспомнили, что все еще не оформили свои отношения).

Мне невольно приходит в голову в связи с происходящим, как неприятно протекала моя беременность, и, глядя на эту пару, я просто диву даюсь на то, до чего легко и просто проходит это время для наших друзей, причем положение Иветты не отравляет им существование, но лишь несколько его изменяет применительно к новым обстоятельствам.

Я не говорила об этом с Кристианом, но он, кажется, тоже размышлял об этом, потому что сказал однажды, что «мы с тобой все же слишком рано начали». Да, вероятно, мы начали слишком рано, а это не всегда хорошо. Экономится время, но не сберегаются силы.  Сейчас нам исполнилось по двадцати одному году, в таком возрасте многие только начинают жить настоящей взрослой жизнью, а у нас уже столько за плечами, причем мы не совершили ничего путного, а только наделали ошибок и до сих пор заняты их исправлением.      

Разумеется, имея ввиду ожидаемое прибавление в семье наших друзей, мы как-то заговорили о том, кто же, интересно, родится – мальчик или девочка, и кого хотели бы иметь родители. Иветта высказалась как-то неопределенно, Эрвин же и вовсе заявил, что ему все равно.

- У нас нет короны, для которой требуется наследник, - сказал он. - Так что, если родится девочка, а мы вдруг поймем, что, оказывается, мечтали о мальчике, или наоборот, то, наверное, мы просто повторим опыт. 
Стоит отдать ему должное: весьма разумный подход к делу. К тому же у красивых родителей должны быть красивые дети… В связи с этой полушутливой беседой я подумала о том, а кого бы однажды захотела иметь я – сына, дочь…

Впрочем, мой разум тут же решительно воспротивился дальнейшему углублению в этот вопрос (поскольку появлению на свет детей предшествует не только удовольствие зачатия, но также беременность и роды, а я не могу об этом спокойно думать по-прежнему, хотя мой опыт и прервался в самом начале), - но вот что странно, какое-то тайное, шестое чувство шепнуло мне, что, наверное, легче всего я могу представить рядом с собой дочь… И это не смотря на то, что я сама женщина и знаю, как нелегка женская судьба…

Дело тут, конечно, совсем не в том, что было бы наиболее желательно в династических и тому подобных целях, а, напротив, в другом, в жизни души… Моя дочка, мое повторение… Конечно, наивно предполагать, что природа вот так возьмет да и выполнит шевельнувшееся в душе желание буквально, но почему бы, с другой стороны, этому желанию (потом, однажды, когда-нибудь) – почему бы ему и не сбыться? Я даже слегка замечталась об этом, прежде, чем вновь вернулась к реальности.

        Итак, покинув Италию, мы еще поколесили по Европе и наконец попали в Ахен. 

Ахен, красивый, ухоженный город, украшенный как нельзя более удачно своим грандиозным собором, весь пропитан духом старины. Он до сих пор представляет собой еще один дошедший до наших дней осколок древней Римской империи, только в несколько ином преломлении. По существу, каждая часть тех гигантских земель, которые некогда принадлежали Риму, могла бы претендовать на звание империи в качестве наследника последней, и, если бы претензии на это заявили все нынешние королевства или хотя бы их половина, то выстроилась бы внушительная очередь.

Однако на самом деле подхватить вовремя падающую корону – задача сложная. Однажды это удалось Карлу Великому, который объединил Италию, Германию и Францию (то есть те земли, где эти страны располагаются ныне) и, под предлогом того, что в Византии в то время правила женщина, императрица Ирина, санкционировал собственную коронацию. Затем ветвь итальянских Каролингов пресеклась, во Франции власть перешла к Капетингам, а в Германии к Людольфингам из Тюрингии, иначе Саксонской династии, в лице трех ее Оттонов, Первого, Второго и Третьего.

Каролинги, то есть потомки Карла Великого, были императорами порядка полутора столетий, после чего корона Римской империи сделалась добычей немецких Габсбургов, и так и продолжается по сей день. Хотя, если не знать всего, что я перечислила выше, все же кажется странным, что у современной нам Священной Римской империи столица ныне в Вене.

Что же касается Ахена, то этот город с XVI века уже не может похвастаться тем, что в его соборе происходит венчание новых императоров, но статус имперского он все еще сохраняет. Находясь вблизи границ Франции и Бельгии, но на немецких землях, Ахен даже своим местоположением напоминает о том, как велика была некогда империя, центром которой он являлся и в прямом, и в переносном смыслах.   
   
        Разумеется, мы отдали дань так называемому «каролингскому архитектурному возрождению»: посетили и знаменитую, хорошо сохранившуюся ахенскую «пфальцу», то есть укрепленную королевскую резиденцию, отстроенную еще самим Карлом Великим, и главный собор, где отмечено место первоначальной гробницы его основателя.

Побывав, разумеется, в соборе, мы увидали великолепную кованую люстру, являвшуюся вкладом в собор Фридриха Барбароссы-Рыжебородого, каменный трон Карла Великого, а также многое другое из того, что можно было обозреть вне времени так называемых «Ахенских паломничеств», поскольку здесь с давних времен хранятся христианские святыни, в основном привезенные в Европу из Крестовых походов, которые принято выставлять для обозрения и поклонения один раз в семь лет, но мы, как я уже отметила, приехали в Ахен в промежуток между этими традиционными для здешних мест знаковыми событиями, когда вся жизнь переполненного паломниками города сосредотачивается вокруг содержимого соборной ризницы, и это, вероятно, к лучшему, поскольку многолюдство мешает обозревать местные памятники, что же до реликвий, то самые знаковые из них – риза Богородицы, пояс Иисуса Христа – возможно, давно уже «возобновлены», как и водится в таких случаях…  во всяком случае, священная риза, говорят, выглядит как-то уж слишком новой, хотя ее хранилище, огромный позолоченный ковчег, дар могущественных королей прошлого, производит впечатление.

Более интересен в виду своей неподдельной древности сам собор, хотя отчасти испорченный перестройками и неуместными поновлениями, выполненными людьми, которые в основном гнались за внешним блеском и не имели достаточного вкуса, да и ума тоже. 

С особенным вниманием я рассматривала двери, через которые мы вошли внутрь, эти знаменитые бронзовые двери, массивные, искусно украшенные, с бронзовыми ручками в форме львиных голов… вот их-то и называют «воротами волчицы». Я помню, как когда-то во время экскурсии в Старый замок, устроенной королевой Анабеллой, ее тогдашний поклонник читал стихотворение, где упоминались «ворота волчицы». Я тогда не выяснила, что это значит… теперь знаю: речь идет о средневековой легенде, о том, что собор строил дьявол, условившись с горожанами относительно своеобразной платы за эту услугу: он заберет первого, кто войдет в новое здание. Однако первой лукавые люди пустили волчицу, ее дьявол и получил в уплату долга. И как уж они там разбирались между собой, волк и дьявол, неведомо. Вот так. Даже этому моему мимолетному недоумению пришел логический конец. 

        14 февраля католическая и англиканская церковь празднуют день святого Валентина, которому выпала особая честь стать покровителем всех влюбленных. Память этого священномученика, пострадавшего в самом начале третьего века в Риме, в правление императора Клавдия, чтит и православная церковь, но только 19 июля. Протестанты, как известно, вообще отвергают культ святых. Однако любовь приверженцы ни одной из религиозных конфессий не отвергают.

В день святого Валентина устраиваются праздники, юноши и девушки дарят друг другу «валентинки», изготовляющиеся из красной бумаги или красного шелка в виде сердечек, а, кроме того, им разрешается большая свобода в общении между собою. Шекспир написал об этом очень прозрачно, и получились весьма впечатляющие строки. Думаю, автор знал, о чем писал. Впрочем, я также думаю, что до крайностей на самом деле даже в такой знаменательный день доходит не всегда.

                С рассвета в Валентинов день
                Я проберусь к дверям
                И у окна согласье дам
                Быть Валентиной вам.

                Он встал, оделся, отпер дверь,
                И та, что в дверь вошла,
                Уже не девушкой ушла
                Из этого угла.

Накануне дня святого Валентина мы с Иветтой вырезали из бумаги сердечки и покрасили их в красный цвет, а на обороте нацарапали традиционное признание в любви. Мы решили сделать сюрприз нашим возлюбленным. Это было забавно даже представлять.

Неожиданно веселое и праздничное настроение немного испортила Клара, которая, услышав наши разговоры, вдруг разрыдалась и объявила, что очень боится, как бы ей вскоре не пришлось расстаться с господином фон Пфайффером, ведь он недавно обмолвился, что не вернется вместе с нами в королевство, а отправится куда-то по новому заданию.

- Я понимаю, что я ему не пара, - говорила она сквозь слезы, - но я ведь и не требую, чтобы он на мне женился. Вот только очень уж я к нему привязалась, хотела бы остаться при нем, если он позволит…

Чтобы утешить бедную девушку, мне пришлось сразу же сказать, что я отпущу ее со службы при своей особе, чтобы она могла последовать за своим другом. И награжу при прощанье, конечно. 

- А что, если он это выдумал, про какое-то там задание, чтобы от нее отделаться, - прошептала мне на ухо Иветта.
- Придется мне с ним поговорить, - решила я, но до сих пор не набралась смелости это сделать. Надеюсь, впрочем, что он не намеревается бросать Клару на самом деле, ведь она на протяжении довольно длительного времени была ему доброй подругой и преданно ухаживала за ним, когда на него накатывало дурное настроение, как это было, например, в Равенне.   
 
        На Валентинов день у нас есть приглашение на бал. Кристиан заявил, что будет танцевать. Я этому рада. Я люблю танцевать, вернее, любила когда-то. Однако мы оба давно не танцевали, к тому же Кристиан, наверное, немного боится про себя, что нога его подведет. Да и танцы успели войти в моду новые.

Мы наняли учителя, и теперь прилежно занимаемся, проходим теорию и практику. Эрвин иногда заходит посмотреть на наши уроки и порой, соскучившись сидеть без дела, принимает в них участие. Он отличный танцор, при условии его добровольной помощи наше обучение проходит быстрее и успешнее, а также, конечно, оживленнее и веселее.

Неизвестно, будет ли танцевать Иветта, так что Эрвину на балу, возможно, предстоит сидеть с нею у стеночки, как некогда нам с принцем. Вряд ли он отважится пригласить на танец кого-нибудь, кроме подруги, - разве что меня, может быть.

Мы заказали к балу новые платья, ведь мода на наряды тоже претерпела изменения. Теперь моему любимому шелковому платью винного цвета, в котором Кристиан однажды, стоя посреди римской базилики в Равенне, по созвучию тонов усмотрел сходство с императорской багряницей, - теперь этому роскошному наряду, с которым связано так много воспоминаний, уже нельзя придать даже относительно современный вид, отныне ему место только в музее. Как быстро бежит время!         

Положив руку на плечо Кристиана, я кружусь с ним под певучую мелодию в большой светлой приемной комнате наших гостиничных апартаментов. Для того, чтобы освободить пространство для занятий, слуги по нашему распоряжению сдвинули всю мебель к стене и принесли высокое зеркало, проскальзывая мимо которого, мы видим свои отражения. Учитель танцев находится рядом с нами, внимательно следя за нашими движениями, и не устает твердить:

- Ваше высочество, не думайте о раненой ноге, и все будет прекрасно… Ваше высочество, руку на плече партнера держите легче, как если бы она наполовину парила в воздухе…

Мы стараемся следовать рекомендациям, и у нас неплохо получается. Право же, совсем неплохо. Когда мы вернемся домой, нам неминуемо придется участвовать в светских приемах. Будут и балы. Думаю, мы не ударим в грязь лицом.

Наши недоброжелатели, поджидая домой вздорного хромого принца и его иностранную жену (наверное, уже мало кто и помнит, а тем более осмелится заговорить об этом вслух, что совсем недавно именно этот самый принц был кумиром толпы, а жену ему навязали практически насильно, зато теперь, когда королевой, подарившей короне наследника, стала моя сестра, меня вряд ли будут и дальше называть «девкой с грязной кровью», хотя в то же время трудно ожидать, чтобы прежняя нелюбовь в мой адрес сменилась обожанием), - одним словом, наши недоброжелатели не смогут насладиться нашей слабостью. Мы – мы будем блистать, всем назло. Хотя надеюсь, что подобные подвиги понадобится совершать нечасто. 

        Я написала «домой», перечла написанное и призадумалась. Я назвала своим домом Меерланд, сделала это, наверное, впервые, но не отрекусь от сказанного. Мой дом теперь там, где находится дом Кристиана, и это окончательно и бесповоротно. А он возвращается в Меерланд.

Однажды он обмолвился, что, если бы он не надумал сбежать из своей страны инкогнито, а, поразмыслив немного, совершил свой отъезд более благопристойным и общераспространенным образом, нанявшись в чужую армию, но под своим именем, то сейчас, возможно, он и не вернулся бы назад в Маленькое королевство, обретя свою вторую родину по месту, так сказать, службы, что с ландскнехтами случается сплошь и рядом.

Но, поскольку такой путь, как слишком обыкновенный и умеренный, слишком явно и открыто к тому же выражающий его капитуляцию, тогда ему, с его оскорбленным самолюбием, не приглянулся, то теперь зато возможность встать на него уже, похоже, утрачена тем более. Как это будет выглядеть, если он, после того как его имя вновь всплыло в светской хронике, так и не пожалует домой, где его еще не забыли и где ему, судя по всему, вполне может найтись дело на благо своей стране.

В конце концов, нельзя вот так просто запамятовать, где ты родился и вырос, отречься от своего народа и пренебречь своим долгом перед своим отечеством. Если же следовать этому долгу сознательно, а не слепо или под давлением других лиц, то такое положение вещей при всей своей обременительности можно признать нормальным, даже почетным…

Что ж! Слава богу, что хоть один из нас двоих не оторвался от своих корней. Думаю, со стороны Кристиана все эти разглагольствования, о долге, о том, что почетно, а что нет, приведенные мной выше, свидетельствуют в основном об одном конкретном обстоятельстве, обнаруживающим, что он, что называется, перегорел, что обида у него улеглась… А то видали бы они его там, в его королевстве! Если бы ему претило возвращение, он бы и не вернулся. Но он возвращается, и я вместе с ним.

Другого пути для меня нет и не предвидится. На мою родину путь для меня закрыт, для моей родины я уже не существую. Отец и брат в могиле, и все изменилось. Во Владетельном княжестве я стала для всех чужая. Если мне случится попасть в беду, мне не протянут руку помощи. Если я захочу вернуться, мне некуда будет вернуться. Как тут не вспомнить народное выражение, относящее к невестам, выданным замуж на сторону, гласящее, что такая девушка все равно что отрезанный ломоть. Мой «ломоть», моя судьба отрезаны раз и навсегда, бесповоротно.

        Последнее время мы имеем много известий из Меерланда. Следуя газетным штампам, «нам пишут из Маленького королевства». К нам приходят письма и газеты, из которых мы узнаем все, что происходит в Береговом городе, в Королевской резиденции. Первый министр процветает, его жена, бывшая Вдовствующая принцесса Морская, вновь стала матерью, произведя на свет мальчика, который, что и понятно, приходится Кристиану братом. Мы не говорим об этом, поскольку, вероятно, это его оскорбляет.

Кому не приходилось слышать о том, что, если родители, отец или мать, лишившись своей половины, вступают в новый союз, этот поступок не всегда вызывает сочувствие со стороны их детей, причем, чем они старше, тем в более сложной ситуации оказываются их папа или мама. Взрослые сыновья ожидают от матерей безусловной верности памяти отцов, а также верности себе, ревнуя к их новым избранникам, которые им, как правило, всегда не вкусу. «Выбери другого, только не этого, а лучше никого не выбирай».

Они отказывают им в праве на личную жизнь, на удовлетворение естественных потребностей, одинаковых для всех живущих на земле людей, еще не вступивших в пору немощной старости. Увы! Сыновьям свойственно игнорировать в матери живую женщину, возведя ее на пьедестал почтения, но без права с этого пьедестала спуститься. Причем собственного эгоизма они не замечают.

Между тем никакого урону семейной чести, никакого вреда ни для кого не произойдет в том случае, если вдова снова выйдет замуж: мертвые оплаканы и не забыты, а дети выросли и зажили своей жизнью. Кому станет хуже от того, если кто-то вновь обретет счастье? 

Я понимаю леди Элеонору, я бы сочувствовала ей, я бы радовалась за нее, если бы она не оттолкнула меня от себя, не сделала то, что сделала, а этого уже не исправить. Теперь, все понимая и ничего не забыв, я могу сказать – пусть живет как знает.

Впрочем, разумеется, проблема ее взаимоотношений с Кристианом не исчерпывается только проблемой взаимоотношений взрослых сыновей и их еще слишком моложавых матерей, то есть в целом все обстоит куда сложнее и, собственно, куда хуже...   

Мать присылает сыну сдержанные, взвешенные в каждом своем слове письма, где никогда не упоминает о своей новой семье. Все ее настоящие обстоятельства нам известны из других источников. Кристиан отвечает ей. Не знаю, что он пишет, но, надо думать, что-то такое же выдержанное и взвешенное. Наверное, они смогут встретиться, не нарушив при этом правил благовоспитанности, только вряд ли дело дойдет до проявления настоящего душевного тепла.

А вот мне бы не хотелось встречаться с этой женщиной снова, очень бы не хотелось. Однако, судя по всему, этой встречи не избежать… Следует отрепетировать перед зеркалом холодный поклон и отсутствующее выражение лица, мне это может пригодиться.

Она не пишет мне специально, но в письмах к сыну непременно передает мне приветствия, я же со своей стороны прошу его ответить подобным знаком внимания. Таким образом, мы делаем вид, что общаемся, прибегая к его посредничеству, во имя соблюдения приличий. Впрочем, мое положение в отношении будущей встречи с леди Элеонорой представляется мне достаточно простым и ясным. Она мне свекровь, но также и никто. В нашей стране невестки называют свекровь матушкой, однако на самом деле эти женщины остаются чужими в том смысле, что их редко соединяет сердечное чувство, и это понятно. Поэтому меня предала не моя настоящая мать, а раз так, то я могу совершенно спокойно повернуться к ней спиной, и сердце мое при этом не заболит.

Для Кристиана же она всегда останется матерью, а рана, причиненная разрывом с истинно родным человеком, может не зажить никогда. Возможно, он в конце концов, хотя и скрепя сердце, простил бы ей ее замужество именно за Первым министром, а не за кем-нибудь еще, но прочие ее поступки углубляют пропасть между ними, делая ее почти бездонной… Мне жаль его. Все так запуталось и так далеко зашло.

Хотя, повторяю, скорее всего, как мне кажется, со временем, они, если уж и не помирятся, то, наверное, найдут возможность более-менее сблизиться снова. Уж очень это противоестественно, навсегда разойтись матери и сыну, а душевная боль может стать тем искуплением, которое влечет за собою отпущение грехов: я вижу, что он страдает, страдает ведь, безусловно, и она…

Однажды, читая при мне материнское письмо, он вдруг заговорил со мной о своем последнем разговоре с нею и упомянул, что, если бы она вовремя не остановилась и, произнеся фальшивую фразу насчет «пользы для страны», еще вспомнила бы мужа («хорошо, что она еще отца сюда не приплела», как это прозвучало буквально), вздумав оправдать свои действия тем, что хотела возвысить статус своей семьи, своего сына в память о нем, -  этого бы он не смог ей ни забыть, ни простить.

- Отец был нормальным человеком, - сказал он, - Я-то хорошо его знал, в последние годы мы вообще не разлучались, не то что она, остававшаяся ждать нас на берегу. Он нашел свое место в жизни. Нельзя сказать, что он был совсем без амбиций, вовсе нет, но такой злой шутки, как это вышло с нею, они бы с ним никогда не сыграли. Все-таки от чувства меры у нее, видно, что-то осталось, раз она удержалась и не испортила все окончательно еще и подобным нелепым высказыванием.

Тем не менее, мне кажется даже, что он скорее сойдется ближе с Первым министром, на почве некоторых общих взглядов на политику, которые стали определяться, чем с матерью.   

        Однако на этом наши с Кристианом семейные дела не исчерпываются. Нам известно из надежных источников, что кронпринц растет хорошим, здоровым мальчиком (только бы король, в память о своем отце, к которому он теперь начал относиться гораздо лучше, сравнявшись с ним наконец, хотя бы в своем собственном восприятии, не вздумал делать из сына «настоящего мужчину» отцовскими методами), а королева Кунигунда беременна во второй раз.

Говорят, в промежутке между своими беременностями она позировала для двух картин. На одной она изображена в изысканном наряде, а на другом весьма впечатляющем полотне – обнаженной. Картины задумывались, как парные, они имеют одинаковый формат и помещены в своих рамах одна поверх другой, причем по желанию при помощи специального нехитрого устройства можно поднять верхнее полотно, чтобы открыть для лицезрения второе. Понятно, что большинство посетителей королевских покоев увидят лишь первую картину, и только избранные – вторую. Это был подарок королевы супругу, прямо скажем, истинно королевский.

Таким образом, по всем внешним обстоятельствам можно с большой долей вероятности предположить, что королева вполне довольна и счастлива. То, что ей чего-то недостает среди того блестящего существования, которое ей выпало вести, я заподозрила лишь после того, как она неожиданно прислала мне письмо, милое, ласковое письмо, не от королевы принцессе, а от сестры сестре.

Даже между строк в этом послании нельзя было прочесть того, что Стефания несчастна, но некий общий дух, объединяющий составляющие его фразы, казалось, намекал на крах каких-то надежд, на напрасные чаяния в исполнении каких-то желаний. Одним словом, можно заключить, что чего-то ей не хватает.

Если же душа не на месте, человек начинает оглядываться вокруг в поисках людей, способных поддержать его в неблагоприятный жизненный момент, и о ком же, как не о родных, тогда приходит в голову вспомнить? Связи кровного родства оказывают себя порой помимо человеческой изменчивой воли: жизнь меняется, но они всегда неизменны, ведь им выпало завязаться на заре жизни, там, в далеком далеке, когда все только начиналось, возле груди матери, на руках отца…

Если бы я считала себя врагом моей сестры, не в силах простить ей ее пренебрежения в недавнем прошлом, когда я переживала тяжелый жизненный период и тоже нуждалась в опоре и защите, мне было бы впору позлорадствовать, сознавая, что ей живется не так сладко, как можно бы было предположить, судя по занимаемому ею положению, однако я не думаю (хотя на несколько минут я, не скрою, и обольщалась сладкой надеждой, став жертвой понятной слабости, и сердце у меня защемило), - я не думаю, что, даже понимая ее, даже сочувствуя ей, я смогу с нею сойтись и сдружиться по настоящему, ведь, если вспомнить, мы никогда, еще в пору нашего детства, нашей юности, не были  задушевными подругами…

Как это странно, когда люди, ощущая свое родство, не могут стать не только родными, но и близкими. В этом кроется источник вечного одиночества, вечной грусти, вечного недоумения - и вечной неудовлетворенности. Но не всем выпадает счастье быть окруженными в своих семьях искренне и беззаветно любящими сестрами и братьями.

Вероятно, исходя из данного наблюдения, следует благодарить судьбу хотя бы за то, что они есть, что они рядом, что они порой вспоминают о тебе и, если и отворачивают от тебя лицо, то, в силу заложенного природой подсознательного притяжения, не навсегда.

Я, конечно, написала моей сестре ответ, впрочем, такой, какой удовлетворил бы и королеву. Вероятно, наша встреча с нею, когда она произойдет, не будет напоминать ту аудиенцию, которую она однажды соизволила мне дать перед тем, как я покинула Главный дворец, чтобы перебраться на жительство в Дом на побережье. Что ж, это не удивительно: с той поры, как говорится, утекло немало воды.

Письмо несколько расстроило меня, расшевелив в моей душе немало воспоминаний, и я не сразу обратила внимание на пару строк, где ее величество вскользь упоминала о моем муже: она слышала о заметном улучшении его здоровья и выражала надежду на соответствие этих сведений истине. Я вспомнила, что Кристиан и Стефания успели поссориться, толком не познакомившись. Она даже, как мне потом рассказала Иветта, которая присутствовала при знаменательном инциденте, упала из-за него в обморок во время приема.

Но, кажется, вышел срок и этой давнишней неприятности, и королева пожелала милостиво намекнуть на данное обстоятельство, сделав это по-королевски, то есть первой.

Когда я процитировала Кристиану упомянутые строки письма, он состроил гримасу, будто ему в рот попало что-то слишком кислое, но сказал, что, видно, никуда не денешься, придется быть дипломатичными, и попросил в связи с этим, чтобы я передала от него в ответном письме ее величеству «что-нибудь вроде поклона». Это было уместным и, пожалуй, единственно правильным, так как она писала мне, а не ему.

Таким образом получилось, что, если Кристиан в какой-то мере по необходимости выполняет роль связующего звена между своей матерью и мной, то я, видимо, буду посредничать между ним и ее величеством, сглаживая острые угля и не допуская нового нежелательного конфликта. Такова правда жизни. Такова правда о нашей семье. И с этим нам придется жить дальше. Хорошо, что у нас есть друзья.    

Что же касается короля Иоганна, то он, конечно, все также увлекается Нострадамусом. В связи с этим хочу упомянуть, что недавно я увидала книжку Центурий Нострадамуса в руках у Кристиана. Наверное, он, по своему прежнему обыкновению, вспомнив им самим выдуманную игру, которая так много нервов стоила королю, уже подыскивает катрены, подходящие для того, чтобы огорошить кузена при встрече, так, как он делал это ранее. Бедный король Иоганн!

        К нашему удивлению, при дворе произошло перераспределение сил, о возможности которого никто еще вчера даже и не задумывался. Фон дер Тротт подал вдруг в отставку с поста полковника Королевской гвардии и начальника личной королевской охраны, и король эту отставку принял. Что тому послужило причиной?

Думается мне, что пленник, итальянец Джулио Мазини, совершивший покушение на жизнь Кристиана, был благополучно доставлен в Маленькое королевство прямиком в тюрьму, находящуюся в ведении Первого министра, вместе с протоколами уже состоявшихся прежде допросов, проведенных на Острове, причем в присутствии самого принца.

Кристиан в то время не стал посвящать меня в подробности полученных им в результате этих допросов сведений, зато теперь я могу заключить, что речь уже тогда, видимо, шла о фон дер Тротте. Это он, и, конечно, в сговоре с королем, собирался устранить принца с их общей дороги навсегда, воспользовавшись его опрометчивым поступком, отъездом с родины.

Честно говоря, мне стало обидно за этих людей, поскольку к ним обоим я имела основания относиться с теплым чувством. Король стал моим другом вначале моего пребывания в королевстве, и наша дружба, как бы она ни окончилась, оставила в моей душе приятное впечатление.

Что же касается фон дер Тротта, то это именно он спас меня из рук принцессы Элеоноры, разрушив также ее коварные замыслы, за что я всегда буду ему признательна. И вот теперь они оба, кого я числила если уж не среди друзей, то и не среди врагов, окончательно и бесповоротно попали во вражеский лагерь.

Видимо, фон дер Тротт вел свои дела весьма осторожно, и улик против него набралось ровно столько, чтобы принудить его капитулировать с внутриполитической арены, но недостаточно, чтобы совершенно его уничтожить. Во всяком случае, Первый министр не счел правильным обнародовать полученные сведения и попытаться устроить суд над виновными, даже если учесть, что преступление их того и заслуживало.

Впрочем, короля судить сложно, хотя в некоторых странах перед этим не останавливались. Правда, такого рода процессы обычно совпадают с периодом политической нестабильности. Поскольку же в Маленьком королевстве кризисной ситуации, к счастью, не наблюдается, то, наверное, Первый министр поступает правильно, как говорится, «не вынося сор из избы».

К тому же долг платежом красен, хотя такого рода благородство вряд ли относится к политикам. Леди Элеонора за составление заговора не была наказана, теперь подобная же вина прощена фон дер Тротту. Конечно, сравнение, допущенное мной, условно. Леди Элеонора пыталась создать нового принца, то есть умножить королевскую семью, а фон дер Тротт собирался убить принца, то есть поступал прямо противоположным образом.

Однако оба деяния могут быть классифицированы как преступление против короны, и оба они не удались. Это их и объединяет. И вот одно перекрыло другое. Никаких публичных заявлений, никаких излишних жестокостей, все чрезвычайно благопристойно. «Они не любят гласности», как сказала однажды королева Анабелла о власть предержащих лицах страны.
       
        Но я отвлеклась от прежней темы, а она еще не исчерпана. Фон дер Тротт не был предан суду, он только покинул все свои посты и переехал из Королевской резиденции в маленькую усадьбу в окрестностях Альтбурга, при этом отослав свою молодую жену вместе с новорожденным ребенком обратно к ее родителям, и речь идет о разводе, который, скорее всего, будет весьма скандального свойства.

Видимо, если полная огласка разнообразных грехов новоявленного полковника в отставке и не состоится, то частичной все же не избежать: не тот случай. Газеты уже сейчас печатают весьма компрометирующий королевского фаворита материал об обстоятельствах его частной жизни, с упоминанием некоторых деталей казарменного быта гвардейцев, вероятно, на самом деле имевших место во время длительного осуществления им командования в этом элитном полку, так что о неприглядных тайнах «преступлений против природы», о которых ранее только шептались, теперь начинают говорить вслух.

Говорят, одну газетную статью так и собирались назвать: «Как фаворит нагибал нашу гвардию», но столь резкая откровенность сочтена была излишней – по отношению к гвардии, а не к фавориту. Моя бывшая фрейлина, Анна Мария фон Траутфеттер, дала весьма исчерпывающее интервью, касавшееся обстоятельств службы своего брата, которое перепечатывалось несколько раз. О том, что она шпионила в пользу фон дер Тротта, она, конечно, не упомянула.

Фон Пфайффер, получающий собственную корреспонденцию, рассказал, что король навещает этого нового сельского отшельника не реже раза в неделю, совершая что-то вроде загородной прогулки, причем в обществе королевы, поскольку «пока что им это дозволяется». Одним словом, как бы там ни было, но «господин Рысистый» свое определенно «отрысил».

        Первый министр, судя по всему, еще более упрочивший свою власть в стране и свое влияние в Собрании министров и при королевском дворе, уже сообщил нам, что по прибытии в Береговой город Маленького королевства, в Королевской резиденции в наше распоряжение по-прежнему будет предоставлено Северное дворцовое крыло, поскольку обиход придворной жизни подразумевает, что мы, согласно нашему статусу, будем принимать в ней некоторое участие.

- Хочет использовать нас как противовес королевской партии и Собранию министров, - сказал Кристиан по этому поводу, - Или как запасной козырь в рукаве. Но для нас вреда в этом пока нет, а привилегии для того и существуют, чтобы ими пользоваться. Не будем чувствовать себя бедными родственниками, приезжая во дворец. Придется только там кое-что переделать, в Северном крыле, сделать общую спальню, не то как бы опять не пришлось назначать свидания записками. Почему я так поступал, кстати? Ах да, ты же была лазутчицей, дочерью наших врагов, мне нельзя было в тебя влюбляться и следовало держать дистанцию.

Мы посмеялись, вспомнив начало нашего романа (теперь мы тогдашние казались себе нынешним детьми), а затем немедленно решили, что жить постоянно мы все равно будем не во дворце, а в Доме на побережье. Я написала с ведома Кристиана управляющему, господину Трейдену, и он ответил очень приятным письмом, в котором говорилось, что дом и усадьба будут приведены к нашему приезду в полный порядок и что он и его семья, а также прислуга, будут счастливы увидеть своих молодых господ в добром здравии и «пребывающих в согласии между собою».

Кроме того, Трейден сообщал новости о людях, которых я знала и к которым привязалась за время моего отшельничества. В частности, он упомянул, что его сын, мой спутник в блужданиях по побережью, служит в экипаже корабля «Наша победа», одновременно под руководством старших офицеров проходя курс обучения морской науке, благодаря чему впоследствии сможет сдать экзамены на офицерский чин. В строках, посвященных юному Густаву, явственно сквозила отцовская гордость.

Мне памятно, как, впервые посетив Дом на побережье, я ощутила витающий в его стенах дух семейственности, уютный и надежный одновременно, и не мудрено: было время, когда в нем обитала, не мечтая о лучшей доле, дружная и любящая семья. Надеюсь, что теперь все в основном повторится. Дом на Побережье станет настоящим домашним очагом для нашей семьи.

Должна отметить, что даже такая деталь, как профессия мужа и связанные с нею долговременные отлучки, в продолжении которых его жена вынуждена будет терпеть разлуку, ожидая его возвращения, тоже, вероятно, совпадет в точности. Кажется, Кристиан считает свою дальнейшую службу на флоте естественным атрибутом нашего будущего. Конечно, нельзя требовать, чтобы он сидел сложа руки. Так или иначе, он нашел бы для себя поле деятельности, и эта деятельность непременно оказалась бы связанной с морем.

- Станешь адмиралом, как твой отец, и будешь командовать военно-морскими силами королевства, - сказала я ему по этому поводу, - Согласно твоему происхождению и семейной традиции это, кажется, само собой разумеется. Думаю, это место за тобой.

- Ты чего-то не понимаешь, - ответил он. - У меня чин хотя и офицерский, но из самых младших. Как может младший чин командовать капитанами? Это оскорбительно для старших по званию офицеров и к тому же неэффективно в отношении пользы дела. И неважно, кем был мой отец и что он совершил. Конечно, людям бывает свойственно спекулировать на славе прошлого, но данный случай точно не мой. Мне нужно пройти все стадии, без этого нельзя обойтись, иначе не набраться нужного опыта и не заработать авторитет. Чтобы стать хотя бы капитаном, нужно сначала поплавать помощником. В этом стиле. Я не говорю, что не собираюсь делать карьеру, но, чем быстрее я хочу подняться по карьерной лестнице, тем больше предстоит работы.   

Тут я поняла, что сидеть в одиночестве на берегу мне придется куда чаще, чем я это легкомысленно себе вообразила. И мне стало страшно и неуютно. Я вспомнила, каково мне было коротать месяцы в Доме на побережье.

- Вовсе не обязательно так уж упираться в то, чтобы находиться именно там постоянно, - сказал Кристиан, когда я не удержалась и пробормотала что-то о минусах отшельничества. - Снимем дом в Береговом городе, будешь жить там, в обществе, а не на пустоши. Летом хорошо на побережье, зимой в городе. Да если еще окружить себя теми людьми, с которыми лежит душа проводить время… Со мной тебе так или иначе будет скучно, я буду читать газеты и то, что называется специальной литературой, уж прости за прямоту, а тебе нужна поэзия, которую вряд ли можно найти в лоциях, к примеру. Вот и привлекай к себе поэтов, литераторов, беллетристов, создай салон… помнишь Избранное общество королевы Анабеллы? Что-нибудь в этом роде… Все, что для этого нужно, у тебя имеется. Над этим проектом придется потрудиться, конечно, но зато не умрешь с тоски, проводив мой парус в море.    

Неожиданная перспектива заставила мое сердце биться чаще. Неужели это возможно? Да, возможно, конечно… С тех пор я не перестаю об этом думать… Моя жизнь может быть интересной и разнообразной, и в Королевской резиденции, и в Береговом городе… любопытно, можно ли арендовать тот дом на старой улице со ставнями зеленого цвета и нарисованными на них голубыми розами – вот где я хотела бы поселиться!.. и в Доме на побережье.         

        Леди Элеонора по-прежнему не претендует на свое бывшее поместье, Дом на побережье. Она проживает в доме своего второго мужа в Береговом городе, а кроме того имеет полную возможность наслаждаться жизнью на лоне природы, поскольку Первый министр является собственником прекрасного загородного дворца и куска земли, чуть ли не превышающего размерами даже Королевскую резиденцию. Он очень богатый человек, он богаче принцев и короля, особенно после того, когда корона потеряла свою привилегию на безраздельное владение железорудным прииском в районе, известном как Предгорье.

Теперь доходы рудника и металлургического завода в первую очередь подотчетны не королю, а Собранию министров (ныне этот орган власти, по существу возглавляющий страну со времени памятных сентябрьских событий, именуется именно так, без приставки «Королевский», что символично, хотя сути дела не меняет).

Однажды мы говорили об этом вопросе, то есть о материальном состоянии Первого министра, с Кристианом. К моему удивлению, он сказал, что состояние это ему помогла сколотить королева Анабелла.   

- Она была не так непрактична, как можно заключить из внешних обстоятельств ее жизни, - сказал он в частности. - Мне думается, она всегда стремилась к независимости, а другого пути для этого, кроме создания себе материальной базы, не имелось. Я не знаю всех ее дел, но Цветочный дом, например, принадлежал ей лично, поскольку был выкуплен для нее из королевской казны вместе с земельным участком, на котором его возвели. Затем же, незадолго до своей кончины, она вновь продала его казне. Обе сделки устраивал Первый министр, минуя министра финансов и торговли, причем он действовал от имени королевы и согласно санкции короля, а с фон дер Троттом при этом поддерживал дружеские отношения.

- Я не подозревала, что у королевы были связи с Первым министром, - удивилась я.
- Были, как не быть, - кивнул Кристиан. - Хотя точно об их отношениях я ничего не знаю, да и никто не знает. Так вот. Сколько досталось в результате этих финансовых махинаций королеве, сколько осело в карманах Первого министра, а сколько получил фон дер Тротт, я не имею понятия, но можно предположить, что все остались довольны.
- Значит, королева Анабелла была богатой женщиной?
- Да, думаю, что весьма.

- А не могла ли она фальсифицировать свою смерть, чтобы скрыться на самом деле под чужим именем за границей, собираясь безбедно прожить свою жизнь вдали от Маленького королевства, пользуясь всеми жизненными благами, ни в чем не нуждаясь?

Я задала этот вопрос, отдавая дань моим прежним подозрениям, посетившим меня еще в Береговом городе, вскоре после похорон королевы Анабеллы, которые мне тогда уже представлялись мнимыми. Известие о том, что королева была состоятельной дамой, только упрочили их.

- Ты хочешь сказать, что королева Анабелла жива и здорова, что она, возможно, также, как и мы, путешествует по белу свету, только инкогнито, и еще совершает добрые дела, выкупая ценные семейные реликвии и возвращая их бесшабашным владельцам, своим прежним друзьям, то есть поступая наподобие незримого доброго духа?

Произнося эту фразу, Кристиан имел ввиду загадочное возвращение проданной им в позапрошлом году орденской звезды, ранее принадлежавшей его отцу. Это случилось еще до нашего приезда в Ахен, в одном небольшом городке, где мы на несколько дней задержались проездом, только-только покинув Венецию.

Отправившись как всегда осматривать достопримечательности, мы попали под дождь и нашли приют в маленьком симпатичном ресторанчике, где заняли столик у окна. Здесь было тепло и уютно, мы прекрасно провели время за кофе и разговорами, но потом дождь прекратился, выглянуло солнышко, я предложила идти дальше, Эрвин и Иветта меня поддержали, и только Кристиан наотрез отказался продолжать путешествие, решив остаться на месте и подождать нашего возвращения.

- Лучше я буду сидеть в тепле и читать газеты, чем мерзнуть на ветру, мерить лужи и месить грязь, - объявил он. - К тому же кроме еще одной ратуши и еще одной соборной колокольни мы здесь ничего нового не увидим.

Мы не стали спорить и ушли, а когда вернулись примерно через час, то застали его на прежнем месте, с газетой в одной руке и чашкой кофе в другой, но при этом у него был такой вид, будто ему только что явилось привидение. На столике перед ним лежала обтянутая кожей коробочка. В ней находилась орденская звезда Маленького королевства, золотая, усыпанная бриллиантами, с гербом, изображающим старинного вида ладью с короной над мачтой.

Кристиан объяснил, что буквально пару минут назад в залу ресторана вошел мальчик-посыльный, приблизился прямо к нему, протянул бумажный пакет, сказал, что ему велено передать этот пакет «молодому господину за столиком у окна», взял чаевые, поклонился и ушел.

- Я решил, что это вы прислали мне посылку с дороги, что-нибудь вроде сувениров, которые всегда покупает София, - говорил Кристиан. - Пока я открыл пакет, пока убедился, что это точно сувенир, только не из тех, которые продаются возле местных достопримечательностей, посыльного, конечно, и след простыл. Хозяин кафе сказал, что никогда прежде не видал этого мальчишки, так что разыскать его не получится. И ни записки, ничего… Можно думать что угодно и о чем угодно…

Мы все же провели маленькое расследование, и сами, и с помощью фон Пфайффера, но ничего не добились. И вот теперь Кристиан спросил меня, не думаю ли я в самом деле, что посылка с орденским знаком дело рук королевы Анабеллы, каким-то образом сумевшей обмануть если не смерть как таковую, то общественное мнение в отношении своей якобы имевшей место в недалеком прошлом кончины.   

- Да, - призналась я.      
- Звезду мог выкупить и вернуть мне Первый министр, согласно желанию своей жены, моей матери, - веско объявил Кристиан. - Это куда логичнее и проще, чем нагромождение сентиментальных романтических домыслов.
- Но состояние королевы Анабеллы, исходя из твоих же слов - отнюдь не домыслы, тем более сентиментальные.

- Да, деньги, конечно, реальность. У нас с Эрвином, к примеру, почти не было денег, когда мы решили уехать из королевства под чужими именами, и это создавало трудности. А с деньгами становится доступно многое, они дают свободу. 
- Если королева на самом деле мертва, то куда в таком случае подевались ее деньги?

- Лежат в каком-нибудь заграничном банке, - усмехнулся Кристиан. - Не доступные никому. И будут лежать там всегда. Такое бывает, на самом деле.
- Но если звезду выкупили Первый министр и леди Элеонора, то почему они вернули ее тебе, ничего об этом не сообщая?
- Потому что так они могут быть уверены, что я не швырну им ее в лицо. - сказал Кристиан, - Вот и все.

- Хранитель библиотеки был убежден, что королева Анабелла умерла, - признала я. - Он даже подарил мне ее кольцо с девизом.

- Вот видишь… Конечно, я понимаю, приятно думать, что близкий, дорогой человек на самом деле избежал печальной судьбы, что женщина, так любившая сиреневые и лиловые цвета и умевшая двигаться походкой полувоздушных фей, на самом деле жива и здорова, как и прежде. Да еще и счастлива вдобавок. Это греет душу и вселяет надежду… Вопреки самой судьбе.
        Кстати, Мартин покинул королевство. Я получил на днях письмо от Якоба фон Харта… Помнишь Якоба? Он теперь в Австрии, делает военную карьеру, и у него это, судя по всему, получается лучше, чем получилось у меня. Недавно, когда неподалеку от места расположения его полка побывал проездом наш ученый друг, они списались и нашли возможность встретиться.
        Якоб сообщает, что Мартин во время их свидания находился в весьма подавленном состоянии, но высказывает надежду, что перемена места скажется на нем благотворно, так что он вскоре повеселеет, и, надо думать, по прибытии на место своего назначения, в Йену, с энтузиазмом приступит к делам, которых там его ожидает, с уверенностью можно сказать, немало, ведь Йена – крупный университетский центр, притягивающий к себе ученых со всей Европы… Письмо фон Харта должно лежать у меня среди вещей, прочти его сама, если интересно.

Я сказала, что прочту непременно, а также напишу и его автору, и нашему бывшему Хранителю.

- Я тоже собирался написать им, - кивнул Кристиан.
- Тогда можно послать каждому из них общее письмо, от нас обоих. Мы напишем, что возвращаемся домой, что скоро увидим те места, где когда-то бывали в их обществе, и готовы отдать этим местам дань памяти - за всех за нас равнозначно.   

И перед моим внутренним взором, пока я произносила эти слова, вдруг всплыли и пестрящая стягами всех стран Европы гавань Берегового города, и его старинные стены и башни, и прекрасный европейский фасад Главного дворца Королевской резиденции, и его французский регулярный парк, и розоватые стены Цветочного дома среди кудрявых рощиц и зеленых полей, и средневековая твердыня Старого замка, с древней каменной церковью Распятия… О, как же давно я не видела всего этого. Мне даже захотелось заплакать, в носу защипало, глаза застлало влажной пеленой…

Уже совсем, совсем скоро я пройду по вымощенным брусчаткой узким городским улицам, мимо прекрасной Аннекирхи, будто сотканной из каменных кружев, мимо Ратуши, с национальным стягом на флагштоке, хранящей раритеты истории, эти красноречивые даже в своем молчании свидетельства давнего и недавнего славного прошлого… мимо дома с нарисованными голубыми розами на ставнях… и, посетив наконец самый Старый замок, спущусь по узкой лестнице в его подземелье и постою в молчании возле новой могильной плиты, возложив на нее принесенные с собою розы… да, конечно, это будут розы… там, под церковным полом, в старинном склепе, где в тишине и тьме почиют вечным сном короли и королевы Морской страны… и не почувствую ничего, что помогло бы разрешить мои сомнения и найти ответ на  загадку… загадку, возможно, существующую лишь в моем воображении, но не дающую мне покоя, которая, как я понимаю, вряд ли когда-нибудь будет мною решена.

        Путешественники, вернувшиеся из дальних странствий домой, бывают поражены тем, что, в то время, когда сами они так сильно изменились вследствие многих приключений и под действием многих впечатлений, их родные места остались на удивление прежними… На самом деле это не более чем иллюзия. Ничто не стоит на месте, и все меняется. Здания ветшают, конечно, медленнее, чем стареют и уходят люди, однако процесс безостановочен и необратим. 

        Мы все, члены нашей тесно сплоченной маленькой группы, я и Кристиан, Эрвин и Иветта, нервничаем перед запланированным на ближайшее время возвращением, кто в большей, кто в меньшей степени.

Вероятно, желая меня подбодрить, обрисовав передо мною обнадеживающую перспективу на будущее, Кристиан сказал, что хочет сделать мне подарок. Он надумал заняться публикацией моих сочинений, подборки стихотворений и еще «той сказки о Средневековье, которая начинается с описания старинного собора», так что вскоре после того, как мы произведем своим приездом фурор при дворе, что случится неизбежно, вне зависимости от желания или нежелания Ныне правящей королевской четы, поскольку наш отъезд не прошел незамеченным, многих озадачив, и наш приезд тоже привлечет внимание, и вновь обживем Дом на побережье, мои творения увидят свет.

Услыхав эту новость, я перепугалась. В один миг я сразу вспомнила все свои литературные опыты и сразу же признала их никуда не годными. В моей памяти всплыли слова Хранителя о том, насколько все, что мне удалось создать, незрело и далеко от совершенства. Как можно это публиковать?

Но потом я немного успокоилась. Ни у кого не получится отречься от самого себя, так не стоит себя и стыдиться без нужды. Я не настолько талантлива, чтобы внести существенный вклад в сокровищницу литературы и поэзии, однако и не полностью бездарна, все-таки. Конечно, будь я простая женщина, да еще при условии моих скромных способностей и мучительной застенчивости, мои стихи никогда не увидали бы света, а если бы и увидели, будучи все же напечатаны в одном из журналов, то вряд ли запомнились надолго читателям, однако мой титул делает мою личность заметной и дает мне шансы, которыми в некоторых случаях, вероятно, не стоит пренебрегать.

Может быть, не все мои сочинения сплошь хороши, но я знаю в них строки, которые шли от сердца и которые мне удалось вылить в оригинальные формы. К тому же выход в свет книги стихотворений королевы Анабеллы подготовил читающую публику к тому, что дамы в королевской семье грешат сочинительством.

Будь что будет, а Кристиан прав. Я дам согласие на издание сборника, совсем небольшого, разумеется, содержащего только самые лучшие мои поэтические и прозаические опыты. За два десятка лет моей жизни, возможно, мне удалось сочинить хотя бы десяток стихотворений, читая которые, я, по крайней мере, покраснею меньше, чем краснею в других случаях, при чтении менее удачных строк.

Вот только стоит ли на самом деле помещать в этом сборнике ту сказку о Средневековье, которая почему-то запомнилась Кристиану, она ведь не завершена, а дописать ее я уже не смогу. Я поделилась с ним своим сомнением.

- А мы ее озаглавим «Незаконченная повесть», - заявил мой будущий издатель и, вероятно, в некоторой мере редактор. - Мне будет жаль, если ты побоишься ее печатать.         

Подозреваю, что сказка понравилась ему в первую очередь тем, что это единственное мое творение в прозе, а не в стихах. Что ж, положа руку на сердце, я тоже перечитываю ее с неизменным удовольствием, хотя и по иной причине, - она мне не просто нравится, она мне дорога.

Иной раз я даже думаю, что отсутствие концовки – это к лучшему. Тяжело расставаться, закруглив сюжетные линии и написав слово «конец», со своими героями, пусть никогда не существовавшими в действительности, целиком и полностью придуманными мною, которые, тем не менее, напитавшись моими чувствами и мыслями, как бы обрели свою собственную, отдельную от меня жизнь… с которыми я сжилась за долгие дни размышлений над их образами, во время попыток как можно более полно и правдиво описать перипетии их судьбы, - ведь «конец» в какой-то мере означает «прощай». А они стали так мне близки, что я не хотела бы с ними прощаться…   

Одним словом, мне пришлось согласиться с Кристианом издать мое любимое произведение, поименовав его именно так, как он предложил - «Незаконченная повесть». Это название, не броское и немного туманное по своей сути, тем не менее даже, можно быть, стоит перенести на обложку всего сборника, - как своего рода символичное. Ведь повесть нашей жизни тоже еще не закончена, мы прочитали из нее только первые главы.

Очень хочется верить, что события последующих глав окажутся для нас удачнее и счастливее, чем это имело место прежде, что мы сохраним то, что стоит сохранять, обретем то, что стоит обрести, и при этом избежим того, без чего лучше обойтись.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/18/936
Предыдущее: http://www.proza.ru/2019/04/16/1645
Предисловие: http://www.proza.ru/2019/04/06/1081