Продолжение повести(12+) о путешествии в пространстве и времени.
Начало повести – Пролог – http://www.proza.ru/2018/10/31/454
* * * * *
Мне показалось, что бабушка, с маленьким узелком в руках, решила подняться на холм, продравшись сквозь непроходимую чащобу!.. Путаясь в высокой траве, и, перехватывая летящие в лицо ветки, я уже пожалела, что пошла следом за моим «Сусаниным»!.. Но постук Зорькиных копыт уже стих, да и оставаться с дедом-Егором, вернее с его историями, наедине – мне было страшновато… И вдруг!..
Деревья – словно расступились, а травы – смирили свой рост, и мы оказались на заброшенной дороге… Не на просеке, а именно – на дороге! Под ногами низкорослая травка спорила с зелёным мхом, и вместе они укрывали гравий, которого на просёлке не было. Тут и там валялись обломанные ветки и прошлогодние, успевшие подгнить и засохнуть листья… клёна! Я, поражённая, подняла глаза и, оказалось, что не ошиблась! По краям дороги, действительно, росли вековые клёны, сомкнувшие свои величественные кроны в зелёный свод; их стволы скрывались в кустах жимолости, называемой ещё «татаркой», с густой россыпью тёмно-красных, словно запёкшаяся кровь, ягод.
Холм был пологим, но достаточно большим, и с каждым шагом удивлял меня всё больше и больше! Стало казаться, что мы не в лесу, а в загородном парке, отличном от непритязательности новгородских лесов: среди кленовых ветвей появились гроздья ещё сомкнутых «петушков» ясеня, веточки замысловатых листьев которого соседствовали с кленовыми «ладонями», а жимолость сменилась пышными кустами чубушника, называемого жасмином. Он уже почти отцвёл, и всё же – редкие белоснежные цветы наполняли воздух тончайшим ароматом, который перебивался каким-то, до боли знакомым, и, столь же неуместным здесь, сладковатым запахом. Ах да!.. Это же – липа! Гравий сменился брусчаткой, и перед нами выросло высокое здание, окружённое венком цветущих лип.
Я остановилась в устье дороги, задрав голову и открыв рот!.. Широкий "шпиль" здания возносился к самым облакам, а за ним виднелся величественный купол, в отличие от колокольни, не имевший креста. Пустые глазницы окон белым мрамором резных наличников выделялись на кирпичной кладке зеленоватых стен; такой же, потемневший от времени мрамор, обрамлял и великолепный портал входа с резным окладом, но без иконы, над высокими дверями. В одной из деревянных створок, украшенных выпуклой резьбой, «красовалась» калитка, иное слово подобрать трудно, сколоченная из серых досок. К дверям вели широкие ступени с исковерканной мраморной балюстрадой, заросшей крапивой и иван-чаем. Видимо, здесь раньше были клумбы, но теперь дикость леса брала своё…
Наконец-то очнувшись от удивления, я увидела бабушку. Она стояла возле ступеней, и я заспешила к ней, но «Сусанин» протянула в мою сторону руку с выставленной, слово для защиты, ладонью и почти вскрикнула:
– Здесь погуляй!.. Только далеко не уходи…
А куда я могла уйти? Но бабушка, явно, ждала, что уйду! И, обидевшись, я пошла вокруг церкви… Но обида забылось сразу же, как только я завернула за угол.
Я сразу же вообразила себя в заколдованном королевстве! Цоколь первого этажа, облицованный полированным гранитом, казалось, был испещрён следами многоножек, змей и ящериц, оставивших на его траурной черноте белёсые следы своих лап и хвостов. Брусчатка с выщерблинами, укрытыми кустиками подорожника и разлапистыми листьями мать-и-мачехи, была похожа на чешую огромной рыбы. Хилая поросль крапивы и репейника жалась к стенам, словно напуганная ветвями деревьев и кустов, что тянули свои руки и пальцы к заброшенной великолепной «обители». Пятна солнца и тени колыхались от почти незаметного ветерка, и тёплый воздух окутывал медовым запахом роскошных лип и гудением, невесть откуда взявшихся в лесу, пчёл.
Стайка пёстрых бабочек то собиралась в плотное облачко, то распадалась на порхающее конфетти, маня за собою дальше и дальше, сначала по солнечной стороне, а потом за угол – в плотную голубоватую тень; и здесь – словно растворилась в предвечерней свежести, а я оказалась перед зарослями белого шиповника, осыпающегося снегом лепестков. Наклонившись, погрузила лицо в один из кустов, и стала дышать его нежностью, даже зажмурилась от удовольствия!.. А надышавшись, сорвала пышный полураскрытый бутон и воткнула его в основание своей косы. Сразу же решила нарвать букет для бабушки, не подумав, зачем он ей… Выбрав ветку с ещё не осыпавшимися цветами, долго крутила и ломала колючий стебель; а когда наконец-то осилила его, оказалось, что многие цветы потеряли большую часть своих лепестков. Но я сдаваться не хотела! Осторожно раздвинув ветки, шагнула в глубину куста, чтобы достать ещё полураспустившиеся цветы… И здесь!..
Вернее – там!!! Увидела покосившийся… могильный… крест!.. А за ним – ещё!.. И ещё… Я оцепенела, вспомнив страшное предостережение: на кладбище ничего рвать нельзя! А я ещё и цветок в волосы вставила!.. Непроизвольно взвизгнув, я отпрянула от благоухающих кустов и опрометью бросилась прочь! Руки сами били меня по голове, пытаясь вырвать цветок, вместе с волосами! Ноги спотыкались и подворачивались на неровностях брусчатки! Сердце колотилось где-то в горле, а по моим стопам!.. Или мне это лишь казалось! Я выскочила за угол, к балюстраде широкого крыльца, как угорелая кошка, и, если бы не увидела бабушку, наверно бы, умерла от страха!..
А бабушка сидела, уронив голову на грудь и опустив плечи; и рядом с нею, на ступенях, горела свеча… Я уже стала привыкать к странностям бабули, или просто от ужаса мне было – не до того; но я взлетела мимо неё, как перепуганная птица, к самым дверям, и даже схватилась за ручку «калитки», стремясь укрыться, не зная от чего!.. Бабушка повернула ко мне голову, но взгляд её был отсутствующим, а по щекам текли слёзы, застревая в морщинках. И я вошла в церковь, безотчётно ища спасения!..
Сделав несколько шагов под гулкой колокольней, я оказалась в просторном зале, своды которого опирались на квадратные колонны. Здесь было тихо и покойно, пахло битым кирпичом и лежалой пылью. Ожидаемого иконостаса не было, но стены и колонны были украшены фигурами и ликами, написанными искусно светлыми, словно нежнейшей акварелью, красками. Во многих местах роспись была покрыта мхом, из-за протекающей кровли и отсутствия оконных стёкол, а вместо глаз на ликах святых… Зияли воронки!.. Небольшие и огромные, в пол лица! Я переходила от иконы к иконе, от гирлянд листьев к венкам цветов, рукой художника обвивших шести- и четырёхконечные кресты… И везде находила увечья, причинённые вандалами! Даже на гранитном обрамлении низа стен змеились трещины, словно от ударов топора или лома. Лишь великолепный рисунок мозаичного пола, проступавший сквозь мусор битого кирпича и осыпавшейся штукатурки, был цел и расходился лучами от середины зала, огибая колонны, словно волны – скалы, и витиеватой каймой обегая всю церковь.
Сложное чувство металось в моей душе: страх и покой, восторг и жалость, желание лечь на пол и взлететь под самый купол, туда, где в косых лучах вечернего солнца парил голубь, недоступный рукам осквернителей!.. И я закружилась под его сенью, раскинув руки, запрокинув голову и закрыв глаза; и почему-то запела неведомо как появившуюся в моём сознании песенку:
«Милая девочка, ясные глазки,
Светлые локоны, в сердце – слеза.
Жизнь твоя ясная, будто бы в сказке.
Мимо промчится любая гроза…»
Я остановилась и прислушалась к затихающему звуку своего голоса… или не своего?.. Открыла глаза и… Привидение!!! Я хотела вскрикнуть! И не смогла… Или, просто, не успела: привидение сделало шаг – это оказалась бабушка! С горящей свечой в руках она вышла из-под свода, отделяющего колокольню от основного зала, медленно подошла ко мне и, почему-то шёпотом, спросила:
– Кто это пел? Ты?..
Я оглянулась, а вдруг и впрямь здесь есть ещё кто-то, и почувствовала – как шевельнулись волосы на моём затылке, словно невидимая рука провела «против шерсти». Наверное, я бы упала – колени у меня задрожали, а фигура со свечой тихо поплыла в сторону, словно настоящее привидение. Но знакомый голос вновь спросил:
– Откуда ты её знаешь?..
– Этот вальс мне пел папа… – звук собственного голоса меня ободрил! И передо мной – вновь была бабушка, смотрящая на меня уже привычным странным взглядом, а я, чтобы не молчать, спросила, как всегда, глупость:
– Ты будешь молиться?..
Бабушка отрицательно покачала головой, а потом руку, на которой висел её маленький узелок, ладонью прижала к моей груди и, опять шёпотом, сказала:
– Бог здесь, а не в стенах.
Я ничего не поняла, но спросить не успела...
– Пошли, надо торопиться!.. – и, резко повернув, бабуля решительно пошла к выходу.
Выйдя на широкое крыльцо, она приостановилась на верхней ступени, дождалась, пока я плотно прикрою дверь-калитку; и вновь, словно защищая что-то или кого-то, выставила ладонь, побуждая спуститься меня по противоположному краю лестницы. Так же, сделав полукруг, спустилась на брусчатку; повернулась и трижды, с поклоном, перекрестилась, словно прощаясь с местом, по которому не позволила пройти мне, и не спустилась сама, хотя совсем недавно сидела там с горящей свечой и слезами на глазах. Свеча так и горела в её руке! Мы двинулись прочь, но не к дороге, по которой пришли, а узенькой тропкой, мимо заросших кустами и деревьями… покосившихся крестов.
Бабушка, словно освещая себе дорогу свечой, заботливо прикрытой ладонью от движения воздуха, торопливо шла впереди; а я семенила следом, стараясь не смотреть по сторонам. И здесь… Зачем?! Но я оглянулась! И увидела… На том месте, которое бабуля «оберегала», дымчатую фигуру, так же сидящую на ступенях. «Приведение!..» – успело мелькнуть в моей голове! Я уже готова было вскрикнуть и ломануться, не разбирая дороги!!! Но здесь, совершенно неожиданно, мы вынырнули из кустов на светлый простор ржаного поля!..
Поле раскинулось, казалось, до горизонта! Вечернее солнце золотило ещё зеленоватые неспелые колоски, шелестящие на уровне моей талии. Запах хлеба и зелени наполнил лёгкие, я вздохнула полной грудью и уже без страха оглянулась назад... Следом за нами, из вечерней тени леса, вышла серая собака и затрусила по тропинке, пробиваемой бабушкой и мною в колосьях. Так это её я видела на ступенях! Мне стало смешно своих страхов, и я с любопытством посмотрела вокруг: куда это бабушка опять меня ведёт?..
Впереди, чуть правее, совсем рядом виднелась небольшая рощица высоченных лип, берёз и елей. Солнце коснулось кромки леса, за нашей спиной, и золотило эту рощу весёлым румяным светом, но глубокие тени уже залегли под ветвями; и, после испытанного страха, вновь идти в потёмки мне совсем не хотелось; но бабушка «днём с огнём», видимо, направлялась именно туда… Может мне не идти за нею?! Ну, конечно же! Она же не за руку меня тащит! И я даже сделала пару шагов в сторону, но идти по целине оказалось трудно, да и куда!.. Я, с трудом, вновь вернулась на тропу, проложенную бабулей, почти под нос собаке, похожей на волка. Она, остановившись, посмотрела на меня внимательными карими глазами, подождала и вновь засеменила следом. Удивительно, но я совсем не боялась её, как и она меня.
Что бы отвлечься от вздорных мыслей, я стала рвать и собирать в букет стебельки душистой ромашки и лиловых васильков, изредка попадавшихся во ржи. Сорвала и пожевала колосок, но он оказался безвкусным и остистым; вдруг вспомнила, что сегодня толком и не ела. Остро захотелось домой… Или куда-нибудь – под крышу! И здесь, мы вошли под сень рощи...
Вновь, это оказалось – кладбище! Точнее, церковное кладбище было поделено на два, перепаханной и засеянной полосой… Сразу вспомнились поруганные лики, и вопроса «Зачем это сделано?» – не возникло. Значит и букет я вновь рвала на могилах, которые сравняли с землёй. Но прежний ужас не вернулся, то ли от усталости, то ли уже от эмоционального отупения...
Практически у самого края рощи возвышалась полуразрушенная металлическая беседка, над высоким склепом с тёмными гранитными и светлым мраморным обелисками. На каждом из них была ниша для иконы, но ни в одной из них икон не было. Здесь же, на шершавом граните склепа и у его подножия, лежали кресты, видимо сбитые с обелисков. Рядом со склепом возвышались надгробия с чугунными крестами, а дальше, в зыбком свете уже закатившегося за кромку леса солнца, виднелись деревянные…
Бабушка осторожно поднялась по ступеням склепа под дырявую крышу беседки и, перекрестившись, закрепила свечу на камне. Даты и имя, на нём, снизу было не разобрать, да и устала я так, что уже ничего читать не хотела… Присела на деревянную скамью подле ступеней склепа и почувствовала как гудят мои ноги, словно провода высоковольтной линии. Захотелось лечь на эту скамейку… Неужели я уснула? Сидя! Ведь не заметила – как бабушка спустилась и подошла ко мне:
– Цветы положи, это – твоя семья…
Я посмотрела на букет, оказалось, что так и держу его в руках; посмотрела на свечу, где-то в полумраке беседки; и подумала, что, как только выполню бабушкину просьбу, можно будет уйти! Из мира мёртвых – в мир живых… А он есть!.. И чтобы стряхнуть очередную глупость, я резко встала и на непослушных ногах поднялась по узеньким мраморным ступенькам. Разделила букет на маленькие пучки и положила к каждому из обелисков, и к камню – тоже. Силилась читать надписи, но знакомые буквы не складывались в даты, имена, слова. Поняла только, что кроме имён, на камне – перечисление регалий и заслуг погребённых, но слова были незнакомы, потому в памяти не осели.
– Похоронишь здесь… – бабушка прижала меня лицом к своей груди, как только я спустилась к ней; и держала так какое-то время, пока я, задыхаясь, не попыталась отстраниться. Потом она развязала узелок, в котором оказались конфеты и пирожки. Один из них и пару конфет дала мне, а остальное понесла в беседку.
Я очень хотела есть, но чувствовала, что не могу проглотить даже маленький кусочек, просто тупо смотрела на пирожок… и опять начала проваливаться в сон… Но здесь!.. Та самая «волчица», что шла за нами, лязгая зубами стала есть мой пирожок! Впервые я видела, чтобы собака с таким аппетитом ела капусту!.. А потом съела карамельки, прямо в фантиках, и пошла в сторону. Приостановившись, оглянулась, словно приглашая за собой, и вновь пошла, и вновь оглянулась… И я, забыв о бабушке, встала и пошла следом за собакой! Даже не посмотрела назад…
Так мы и шли: собака, трусцой, – впереди, а я, спотыкаясь о корни и рытвины дорожки, – за нею следом… Куда она меня вела?.. Куда-то! Мы прошли кладбищенскую рощу, по самому её краю, в сторону, противоположную заброшенной церкви. По ровному, как стол, уже посеревшему в сумерках полю, малохожая тропка добежала до двух огромных столбов, врытых в землю и объединённых перекладиной в виде узкой крыши. Я бы подумала, что это – ворота, но ни забора, ни изгороди рядом не было!.. Дорожка резко нырнула вниз, и светло-серая собака словно растворилась!.. Я оглянулась, понимая, что была в забытьи, а теперь очнулась одна в незнакомом месте, но… Совсем рядом, за мною, устало ковыляла бабуля!.. Ах, как я была рада её видеть! Можно сказать – счастлива!!! Вакуум одиночества, на несколько мгновений накрывший меня, моментально улетучился! Поджидая свою роднулю, я смотрела на узкую ленту белого тумана, извивающегося в неглубокой низине, и на щётку леса, на противоположной стороне, окрашенную закатом в брусничный цвет. Вот они – «молочная река и кисельные берега»! Откуда-то, из тумана, загоготали гуси… «Гуси-лебеди», – мелькнуло в голове! И здесь подошла бабушка.
– Что это?.. – я спросила, не указывая на что-то конкретное.
– «Околица», – устало ответила бабуля и добавила, – такие «ворота» ставят на границе деревни.
– Что это? – я повторила вопрос.
– Трубы, – сказала бабушка и, обойдя «ворота» сбоку, стала спускаться вниз по склону.
Я поняла, что больше ответов не будет, и поспешила за своим «Сусаниным» по тропке, бегущей вокруг ворот без изгороди…
Мы осторожно спустились с косогора, и туман поглотил нас, словно спрятав от всего мира!.. И пахло в нём кувшинками и водой, свежеиспечённым хлебом и свежескошенным сеном, коровьим и птичьим помётом… Совсем рядом ухнул филин, загоготали гуси, заквакал лягушачий хор и призывно заржала лошадь!.. Зорька! Где-то здесь, в тумане, – наша лошадка! И сердце моё дрогнуло нежной радостью – наконец-то мы все вместе! В теле появилась неожиданная лёгкость, а душа переполнилась радостно-щемящим чувством, словно я возвращалась домой; не к родителям домой, не к бабушке, а домой – к самой себе!
* * * * *
Продолжение – 9 глава "Трубы" – http://www.proza.ru/2018/12/11/292