Свидетельства Н.М. Языкова. "Сказка о диком вепре" и "Жар-Птица" как две пародии на "Конька-Горбунка" Пушкина.
Александр Михайлович Языков не стал выступать публично с разоблачением авторства Ершова, но в домашнем кругу, видимо, говорил об этом. Во всяком случае, сообщил о своей догадке брату Николаю.
(Потому что, конечно, Александр Языков узнал в только что вышедшей сказке никому не известного юного автора текст, который ему показывал в Болдине Пушкин!).
Братья Языковы, как мы уже говорили, были пронизаны завистливым ядом в отношении гения Пушкина. (Достаточно прочесть их переписку!). И, конечно, Николай не мог не воспользоваться своим тайным знанием для того, чтобы лишний раз «уесть» и «низвергнуть с пьедестала» «нашего Бейрона» (как он называл Пушкина).
На следующий год после выхода «Конька-Горбунка», - 1835-й, - Языков пишет и печатает сказку-пародию "О пастухе и диком вепре". Эта короткая сказка - как пишет литературовед К.К. Бухмейер в предисловии к тому произведений Языкова в "Библиотеке поэта" (Н.М. Языков. Полное собрание стихотворений. - М.-Л.: "Сов. писатель", 1964), - является очень близким воспроизведением сказки из лубочного сборника "Дедушкины прогулки". В своей сказке Языков изображает пастуха, побеждающего наводящего ужас на всю округу дикого вепря.Пасиух победил очень просто: влез на виноградное дерево и стал бросать свинье ветки с виноградом. Вепрь наелся винограда, опьянел и заснул, пастух слез с дерева и отрубил зверю голову; потом пришёл с тушей вепря к королю, тот отдал за него свою дочь и отказал ему всё королевство.
К. Бухмейер пишет об этой сказке так: "Самую сказку он выбирает "попроще", якобы для того, чтобы дать простор фантазии, на самом же деле, вероятно, потому, что из всех сказок сборника она наиболее оголена и упрощена по сюжету, незамысловата почти до глупости и может, таким образом, прекрасно демонстрировать неправоту Пушкина, якобы отказывающегося от литературного преобразования народной сказки."
"Толчком к написанию сказки явились, по всей вероятности, сказки Пушкина, написанные и опубликованные в 1831-1835 гг.." , - добавляет К. Бухмейер.
Да, по всей вероятности, Языков писал пародию именно на Пушкина. А по сюжету, - между тем, - выбранная сказка более всего похожа на «Конька-Горбунка»: пастух (как и крестьянин Иван) получает в результате королевскую дочь и само королевство. Только нет здесь никаких чудес, ни Жар-птиц, ни коньков-горбунков волшебных. И сама сказка – коротенькая, - в отличие от длинного, трёхчастного, «Конька»…
Но этим выпадом Николай Михайлович не удовлетворился.
Следом Языков задумал не простую сказку, а – драматическую, - под названием – «Жар-Птица».
Жар-Птица, в отличие от пастухов и пьяных вепрей, имеет уже непосредственное отношение к сказке «Конёк-Горбунок» как один из её главных персонажей. К тому же, сказка эта как раз длинная, но, в отличие от «Конька», долгая и тягучая.
Это был один из принципов Языкова, который он противопоставлял принципам творчества Пушкина: "В сей же поэме ("Полтаве"),- пишет Языков,- слишком видное стремление Пушкина описывать и выражаться как можно проще часто вредит поэзии и вводит его в прозу!". Языков, как видим, считал поэзией многословность и напыщенность…
И это своё «кредо» он в полной мере проявил в сказке «Жар-Птица». Так что, «Птица» - это, несомненно, пародия на Пушкина, - но при этом она – и пародия на «Конька-Горбунка», что мы постараемся доказать. (То есть, - повторяем, - получается, Николай Языков знал, что «Конька-Горбунка» на самом деле написал Пушкин, и знал, скорее всего, от брата Александра, которому Пушкин сам и показал свою работу над «Коньком»…).
Сразу оговоримся, что сказка «Жар-Птица» была, по-видимому, известна в России, - хотя печатных источников её мы не знаем. Может быть, были лубки на какой-то сюжет с Жар0птицей.... В 1820-х годах было поставлено два балета под названием «Жар-Птица». Либретто к одному из них писал совсем юный тогда Николай Языков. Это либретто было признано неудачным. (Возможно, теперь, в 1836 году, Языков захотел отыграть и ту неудачу). Известные сказки на этот сюжет Жуковского («Иван - царевич и Серый волк») и, особенно, А.Н. Толстого («Жар-птица»), - а так же сказка в сборнике Афанасьева, - опираются на драматическую сказку Языкова.
Итак, почему же сказка «Жар-Птица» - пародия на «Конька-Горбунка»?
Во-первых, - единая завязка: как в «Коньке» кто-то стал ходить в поле, так в «Птице» - кто-то наведываться в сад и клевать золотые яблоки.
У Языкова это – не Кобылица, а – Жар-Птица.
Царь говорит:
Что делать с ней? А так её оставить
Нельзя: она дотла опустошит
Наш сад. Да мне, царю, и неприлично
Давать себя в обиду всякой дряни!
Здесь Жар-птица названа дрянью - так же, как и в "Коньке-Горбунке" про жар-птиц:
Эк их, дряни, привалило!
Старшие братья, - как водится, - проспали Жар-Птицу, а младший схватил её за хвост, но не удержал; в его руке осталось лишь жаро-птицево перо.
В «Коньке» так же перо попадает в руки младшего брата прежде самой Птицы.
Царь Выслав многословно радуется Перу:
Прекрасное, редчайшее перо!
Как тяжело! знать, цельно-золотое!
Как тонко, нежно, гибко, что за цвет!
Прекрасное, редчайшее перо!
Хоть на шелом Рогеру!
В "Коньке-Горбунке" царь с пером в руках описан лаконичнее:
Царь смотрел и дивовался,
Гладил бороду, смеялся
И скусил пера конец.
"Знать, цельно-золотое" Языкова комментирует как раз это действие царя из "Конька" - "и скусил пера конец", - так пробуют золото "на зуб".
Далее в "Коньке":
Так, уклав его в ларец...
У Языкова же и про ларец - очень пышно и многословно:
Я
Хочу подумать, как мне самый лучший,
Приличный ящик сделать иль ковчег
Для этого чудесного пера,
Изящно-драгоценный! Позови
(Василию)
Сюда ко мне дворцовых столяров
И резчиков: я дожидаюсь их!
То есть, Языков как бы разворачивает подробнее картину, описанную автором "Конька-Горбунка", делает её более подробной и разукрашенной.
Царю Выславу очень хочется иметь в своём царстве Чудо-Птицу, и он обещает пол-царства тому, кто её ему доставит. Сперва едут старшие братья - Дмитрий и Василий.
Отец обращается к ним:
Возьмите по коню
С моей конюшни, ты Кизляр-агу,
Иль Мустафу, а ты, Василий, - Негра!
В этом "Негра!" – как будто выстрел - в цель - в Пушкина. А
Кизляр-ага и Мустафа, - возможно, метит в турка по матери В.А.Жуковского.В главных сказочников - современников Языкова (который явно гордился своей русскостью...).
Далее…
Царь Выслав
Ты знаешь чернь!
Она всегда глупа и легковерна,
Особенно в решительные дни:
Какой-нибудь отважный пустозвон
Расскажет ей бессмысленную сказку,
В набат ударит, кликнет клич: толпа
Взволнуется кровавой суматохой,
И, дикая, неистовая, хлынет
Мятежничать. Несчастная страна
Наполнится усобицей, враждой
И всякою республикой, бедами
И гибелью...
Писать и тем более - печатать - такое при Николае Павловиче вообще-то было смертельно опасно. Но - кажется - Языков не думал об этом. Он был занят собственной борьбой - с тем, кто так мешал и ему, и брату его. И этот "отважный пустозвон" - в приведённом отрывке - снова напоминает Пушкина (у декабристов, как известно, находили много пушкинских стихов). А слова царя Выслава про чернь схожи с тем, что говорит о черни Борис Годунов: "Вот черни суд. Ищи ж её любви".
А вот в этих словах Ивана-царевича - прямое противоречие словам пушкинского Самозванца:
Я не люблю пророчеств никаких,
Не верю им: я знаю, врут они.
Так говорит Иван-царевич.
А так - Самозванец:
Я верую в пророчества пиитов.
В сцене 13 сказочник рассказывает царю Долмату такую сказку:
Сказочник
Был чудный царь, великий беспримерно;
Задумал он народ свой просветить,
Народ, привыкший в захолустье жить,
Почти бескнижный, очень суеверный
И закоснелый в рабстве. Как с ним быть?
Царь был премудр и начал он с начала:
Стал самого себя он просвещать -
И благодать Господня воссияла
Ему, наук живая благодать...
Прервём цитирование. Понятно, что Сказочник рассказывает Сказку о Петре Великом. Откуда в пародии - как мы считаем, - на "Конька-Горбунка", - вдруг - Пётр Великий?
Мы уже как-то упоминали, и ещё раз повторим, что в "Коньке-Горбунке" так же присутствует царь Пётр Первый, - под именем Месяца Месяцовича.
Получается, Языков догадался, кто зашифрован под именем Месяца Месяцовича - и в своей пародии вывел его прямо, без вуалирования, - о чём удовлетворённо и говорит устами своего царя Долмата:
Вот хорошо! Люблю такие сказки,
Спокойные, где творческий талант
Ведёт меня к назначенной мете
Прямым путём; и мне тогда легко:
Я следую за ним не утомляясь,
Бровей не хмуря, думаю подробно
О всём, что мне рассказывают; ясно
Соображаю, как и в чём тут дело,
И сказка вся ложится на виду.
И любо мне и сладко, что я понял
Все хитрости, которые талант
Употребил в ней, свойственно своей
Возвышенной природе создавать
Умно. Меж тем часы едва заметно
Идут, идут и благотворный сон
Мои зеницы тихо закрывает,
И долго в самой сладкой неге
Меня лелеет. Поутру проснусь
Здоров и светел; тут-то я вполне
И чувствую и вижу на себе,
Как нужны и приятны человеку
Словесные искусства и талант,
Развившийся в порядке. Продолжай!
Остановимся для того, чтобы сказать: видите, каково мнение Языкова о том, какой должна быть сказка? Всё должно быть ясно и понятно - как у него, - когда сразу видишь, о ком идёт речь, - что читающему или слушающему приятно. И вполне можно заключить, что талант Пушкина он считал развившимся в беспорядке, поскольку произведения его требуют усилий для своего восприятия.
Далее царь Долмат произносит почти такие же слова, как Царь в сказке "Конёк-Горбунок" при явлении Жар-Птицы:
Царь кричит на весь базар:
"Ахти, батюшки, пожар!
Эй решёточных сзывайте!
Заливайте! Заливайте!
Царь Долмат:
Нет, погоди! Я слышу... Так, звонят!
И крик и шум, неужели пожар?
Ох! я боюсь пожара как огня!
В 14 сцене Ивана-царевича поймали с поличным - с украденной Жар-Птицей, - и приводят на допрос к царю Долмату.
И царь Долмат говорит ему, в частности, такие слова:
Я бы мог
Тебя жестоко, славно проучить
За дерзкий твой поступок; я бы мог
Провозгласить торжественно и громко
Во всех газетах, что такой-то
Иван-царевич, сын царя Выслава,
Ворует птиц и пойман, уличён
И прочее; я мог бы сверх того
Ещё нанять, положим, хоть десяток,
Учёных и бессовестных мужей,
Чтобы они особенные книги
Писали и печатали везде
О том, что ты не годен никуда:
Тебя рассмотрят, разберут, обсудят,
Опишут с головы до ног, и всё,
Что про тебя узнать и сочинить
Возможно, всё узнается и будет
Разглашено от Кяхты до Багдада,
От Колы до Помпеева столба!
Потом из тех газет и книг, мой милый,
Ты перейдёшь в пословицу, а там
Того и жди, что именем твоим
Бранчливые старухи на торгу
Кидать в мальчишек станут, словно грязью;..
Не кажется ли вам, что сказочный царь превышает здесь свои сказочные полномочия и пылает совсем не сказочной ненавистью? "Во всех газетах..., что такой-то уличён..." Что это за угрозы такие? И - кому? Явно не сказочному Ивану-царевичу!
"Географически" эти стихи явно соотносятся со стихами из пушкинского стихотворения 1831 года "Клеветникам России":
Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясённого Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Интересен и выбор Языковым географических мест. Первое - Кяхта - это город в Бурятии, основанный в 1728 году Саввой Рагузинским. Савва Рагузинский - выдающийся русский дипломат сербского происхождения. Всем известно, что именно он привёз на Русь маленького арапчонка Ибрагима. Но не всем известно, что именно инженер Ибрагим Петров составлял планы крепостей Кяхты и Троицкосавска. Так снова сошлись пути серба Рагузинского и арапа Ибрагима. Пушкин - конечно - знал о роли дипломата в жизни его прадеда, а таким образом - и в его жизни. Рагузинский возглавлял Русское Посольство в Китае. В 1727 году на реке Кяхте им был заключён Кяхтинский договор о границе между Россией и Китаем. Таким образом, Языков в своих стихах начинает от Китая, которым Пушкин кончил: "до стен недвижного Китая". Начинает с Кяхты - города Рагузинского и Ганнибала, снова намекая на происхождение русского гения. Багдад - это столица Ирака, там живут не арапы, а арабы... Ещё там религия - езидизм, - которую впервые в русской литературе описал Пушкин в своём "Путешествии в Арзрум", напечатанном в №1 "Современника". Кола - с 1784 года административный центр Мурманской области, исторический центр Кольского полуострова. Как он связан с Пушкиным? Не знаю, - возможно, только тем, что неподалёку - Соловки, в которые Пушкин чуть было не угодил в начале 1820-х годов. Помпеева колонна находится в Александрии, в Египте... По-другому её называют: Александрийский столп.
Сцена 15 сказки "Жар-Птица" - это сцена в трактире какой-то заморской страны, похожей на Германию. Два старших брата путешествуют в поисках Жар-Птицы, останавливаясь в трактирах. Сцена представляет карточных игроков: 1-й, -2-й,3-й обозначает их Языков, как Пушкин в "Борисе Годунове" называет своих персонажей: "Один", "Другой", "Третий".
1-й
Уф, я устал, я не могу играть!
Сегодня полно! - Битых семь часов
Мы не вставали с места - это слишком!
И вечно я проигрываю! Точно,
Мне на роду написано погибнуть
От рук твоих, любезнейший!
Проигрыш в картах, - конечно, плохое дело, - но при чём же здесь гибель? И кто этот - вечно проигрывавший в карты? Думаем, даже называть не надо. Кроме того, здесь, похоже, заодно пародируется и «Пиковая дама», о которой братья Языковы так же отзывались как о "пустой" повести, в которой хороши только эпиграфы. (См.у Садовникова).
2-й пытается утешить 1-го:
Сегодня
Тебе несчастие: как же быть, мой друг!
День на день не приходится. Фортуна
Непостоянна, ветрена. Ты помнишь,
Как я тебе проигрывал?
1-й
Да, помню,
И есть чем хвастать! Это капля в море
В сравнении с моими векселями.
2-й
Вольно ж тебе играть на векселя!
Стоп! На векселя играл именно Пушкин. Громкое дело было с векселем, выданным Пушкиным в 1819 году в Петербурге барону Шиллингу. К 1830-м годам Пушкин всё ещё по нему не расплатился, был какой-то суд, шумела пресса. Потом - в июле 1830 - вексель был выдан Пушкиным на имя полковника Луки Жемчужникова, он был частично оплачен в декабре 1831 года - именно в связи с этим карточным долгом поэт тогда ездил в Москву, где "находился в обществе самом мерзком: между щелкопёрами, плутами и обдирайлами", - как писал Николай Михайлович Языков брату Александру Михайловичу.
Хозяйка
Ей-ей не знаю. Я не пью вина.
3-й
А я так знаю! Это - ваш рейнвейн,
Такой рейнвейн, что этакого мало
И за границей. Вот так уж вино!
Дмитрий-царевич
Подать рейнвейну!
И эту историю знал Языков - от самого Пушкина, - или от друзей-шпионов? На обратный путь с Кавказа Николай Раевский снабдил Пушкина и ехавшего вместе с ним Дурова ящиком рейнвейна. Они всю дорогу пили рейнвейн и играли в карты.
Языков словно возвращает Пушкину "его портрет" - такого, каким он его знает. И вот этот картёжник, растратчик, пьяница и любитель женщин - великий русский поэт? Народный поэт, пишущий от имени народа Его Сказки?! То, что портрет в большей степени похож на самого Языкова - это, конечно, было ему невдомёк.
Прекрасную Елену для Ивана-царевича крадёт Волк.
Иван-дурак в "Коньке-Горбунке", увидев впервые Царь-Девицу:
Как же в сказках говорится, -
Рассуждает стремянной, -
Что куда красна собой
Царь-девица, так что диво!
Эта вовсе не красива:
И бледна-то, и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! словно у цыплёнка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму".
Таким вот своеобразным образом - от противного - Пушкин в своём "Коньке" говорит о духовности красоты Царь-Девицы.
Языков же безо всяких подтекстов говорит, что Царь-Девица - это и есть Елена Прекрасная, - и это так, признаём мы (что не мешает нам находить в ней и другие литературные и мифологические прообразы). Все русские Царь-Девицы и Царевны-Лебеди восходят к Елене Троянской. Кроме того, возможно, сказка Языкова частично основана на румынской сказке "О Волшебном Волке и Иляне Косынзяне", где Иляна - это и есть Елена в румынской транскрипции. "Косынзяна" значит -"Святая Диана". То есть, она и Елена и Диана, - в этом секрет её возвышенности, вероятно. ( С "Дианой"- Луной в христианской мифологии принято сравнивать Деву Марию).
И вот как подробно Иван-царевич рассуждает о её красоте:
Прекрасная Елена!
Я вас не знал, я полагал, что вы
Красавица, каких и я довольно
Видал; бывало, взглянешь на неё -
И вспыхнешь и пробудятся в тебе
Волнения, восторги и мечты
Телесные и ровно ничего
Духовного: живее сердце, кровь
Живее... Ах, прекрасная Елена!
Ах, вы не то, нет, я увидел вас
Спокойно, равнодушно; я хотел
Полюбоваться вами, посмотреть
Красавицу, которую так славят
Везде и все, а не влюбляться в вас.
И долго, долго я на вас глядел
Бесстрастно и свободно; но потом,
Лишь только вы очнулись, взгляды
Мои впилися в ваши, я не знаю,
Что сделалось со мной! Затрепетал
Я трепетом нечувственным; во мне
Творилось что-то новое; мне было
И радостно, и страшно, и легко;
Я полон стал невыразимой неги,
Сладчайшей и высокой; полон стал...
Невыразимой неги, тишины
И ясности блаженства неземного!
Казалось мне, что бытиё моё
Не прежнее, что в бытиё иное
Перенесён я, в дивный, чистый мир
Гармонии и света! Я люблю!
Я вас люблю, прекрасная Елена,
Люблю вас каждым помыслом души
И каждым чувством сердца вас люблю;
Всё, чем живу и движусь, чем я мыслю,
Желаю, верю и надеюсь, всё,
Всё это - ваше; вы мой светлый рай,
Моя звезда, моё предназначенье;
Вы мне ответ на роковой вопрос:
Быть или не быть? Прекрасная Елена!
Далее, -
Я тебя
Оставлю одного
Во чистом поле, под зелёным дубом, -
говорит Серый Волк.
Под дубом, как известно, сидел Пушкин, когда Кот учёный рассказывал ему "Руслана и Людмилу". И конец сказки "Жар-Птица" перепевает конец "Руслана и Людмилы". Серый Волк оставил влюблённых, братья вышли на них и убили спящего Ивана-царевича, присвоив себе и Коня, и Птицу, и Елену. С торжеством привели всех к отцу. Торжество грустное, поскольку неизвестно, где пропал младший царевич. Разрубленного на куски (подобно Руслану)героя находит Волк. Он захватывает в заложники воронёнка и велит Ворону принести живой и мёртвой воды. Волк, - как Финн -Руслана, - оживляет Ивана мёртвой и живой водой. Иван возвращается, всех прощает, со всеми воссоединяется. Царь Выслав напоследок говорит про Жар-Птицу:
Особенно мне нравится в ней
Хвост! Вот так хвост! Величественный хвост!
Раскидистый и разными лучами
Сияющий...
Этот панегирик хвосту Жар-Птицы - перекличка со словами Ивана-дурака о хвостах жар-птиц:
А хвосты-то - сущий смех!
Чай, таких у куриц нету;
"Да здравствует Жар-Птица!", - восклицает Иван-царевич в самом конце сказки. То есть, - как мы понимаем, - "да здравствует поэт Языков, и да низвергнется со своего пьедестала "русский Бейрон" - Пушкин!».
Продолжение:
http://www.proza.ru/2015/04/24/1191