В перестрелке амуров на Арбате пострадал случайный свидетель, служащий в конторе напротив некто Осипов Г.К.
Сквозь погнутые во многих местах жалюзи в душную комнатку больно вонзались длинные и острые солнечные занозы, одна из которых, ядовито шипя, глубоко вошла в его сердце.
Чуть позже, весь глазированный смущением и страхом он пригласил Елену на свидание. А утром, привстав с постели и ощущая на затёкшей руке приятную шелковистую тяжесть, ему померещилось:
* * *
Пропасть горизонта зарозовела. Это проспавшие бедуинские боги спешно раздували угли в своих кофейниках. Подули сильнее. Спрятавшийся в жаровне хитрый огонь неожиданно выскочил, больно похватав их за близкие лица и бороды, а потом весело понёсся дальше – над густо перчёными красно-жёлтыми песками Сахары к размякшему телу Океана.
Боги неспешно разошлись до вечера под навесы; в начавшемся дне у них не было забот. Убежавший утром в пески юный ветер, протяжно и плаксиво воя от солнечных ожогов, сквозь полог и щели шатров тоже забирался в щадящую тень.
Всё умерло до темна. Из густоты прохладного мрака, наполняющего комнату, смотрю на улицу сквозь узкое окно. Сухие почерневшие стропила, что торчат из растрескавшейся глинобитной стены напротив, плывут в янтарном солнечном рассоле. Кажется, даже ощущаешь эту разъедающую кожу горячую соль…
* * *
…Вдруг всё потемнело, а острые, как расколотые камешки, солёные морские брызги больно захлестали по голым рукам, лицу, шее. Уж нет никакой тишины: орёт, ругается, злится шепелявый прибрежный ветер, пьяным боксером хватает и бьёт тебя по груди. Во рту, глазах склизкое солёное месиво. Густые синюшные тучи с несвежими лунными подтёками летят в безудержном галопе. Нещадное небо нахлёстывает их изгибчивыми нагайками молний. Буря! Жмурю глаза, стискиваю уши, наступает тишина…
* * *
…Ясные звёзды; невесомый ветер застывает на выдохе; леса, холмы, поля покорители здешних краёв. Ночь не трепетна. Она насквозь просверлена оглушительными трелями цикад. Идёшь крадучись, раздвигая мгновеньем окружающей тебя тишины густые заросли цикадного пения, что, как упрямые стебли камыша, тут же смыкаются за спиной. От шуршащей вблизи реки тянет забродившей кефирной прохладой, слышатся тяжелые всплески. Шаг, ещё, ляг на обрывистый берег, притаись и смотри!
Они покорно поднялись из фиолетовой глубины на неслышный лунный зов. Исполинские горбатые спины с распушёнными перьями плавников тяжело перекатываются по разволновавшейся речной равнине. То расправив хребты выкидываются вверх, то с густым сочным хрустом уходят на самое дно. Играют!
Смотри, смотри, вот сейчас..! Огромная рыбина, вымахнув всей тушей из воды, режется о скользящую по реке лунную дорожку, покрываясь жёлтым чешуйчатым отблеском. О, диво! Да рыбина ли это!? В разломах скользящей воды под луной резвится прекрасная нагая дева. Ещё одна, ещё. Их смех заплетается с трелями цикад, заползает в тебя, трясёт, тянет вниз. И вот уже, скользя с холма, плюхаешься в пенящуюся холодную воду. Вмиг всё смолкает: и стон цикад, и смех девиц, и дрожь внутри.
А ты стоишь околдованный, размякший – разом и вода, и небо обтекают тебя.
* * *
Таким он увидел лицо спящей, впервые счастливой, женщины.